СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЛАКТАНЦИЙ

О СМЕРТЯХ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ

DE MORTIBUS PERSECUTORUM

Лактанций и его De mortibus persecutorum

В 1678 г. в библиотеке одного из бенедиктинских монастырей Аквитании была обнаружена рукопись трактата, титул которого гласил: «Lucii C(a)ecilii liber ad Donatum confessorem de mortibus persecutorum». ¹ Аббат монастыря передал рукопись графу Фуко, интенданту Аквитании, от которого манускрипт попал сначала министру Людовика XIV Кольберу, а затем в королевскую библиотеку. ² Манускрипт, дошедший до нас в достаточно ветхом состоянии, был выполнен средневековым [6] переписчиком ³ и содержал в себе рассказ какого-то христианского автора о событиях, происшедших в Римской империи начала IV в., и о гонениях, потрясших христианскую церковь в этот период.

На следующий год, то есть в 1679 г., трактат увидел свет в парижском издании Этьенна Балюза. ⁴ Первый издатель сочинения приписал его авторство латинскому апологету нач. IV в. Фирмиану Лактанцию. Для подобного определения авторства у Э. Балюза было достаточно оснований. Во-первых, трактат, написанный на латыни, в своем повествовании охватывал прежде всего события, современные Лактанцию. Кроме того, само название трактата содержало часть имени этого латинского апологета. Правда, следует признать, были некоторые расхождения. Ни один из известных манускриптов произведений Лактанция не был подписан именем Луция Цецилия. На других рукописях значилось либо «L. Caecius Firmianus Lactantius», либо «L. Caecilius Firmianus Lactantius». ⁵ [7]

Был еще один аргумент в пользу того, что автором данного сочинения мог быть Лактанций. Иероним, упоминая в своих жизнеописаниях «О знаменитых людях» Лактанция, сообщает, что им написано сочинение о преследователях «De persecutione» (Hieron. De vir. ill. 80). До 1678 г. считалось, что трактат этот утрачен, но находка Фуко дала возможность, – безусловно, с оговоркой об отсутствии полной идентичности названий, – предположить, что обнаруженное сочинение Луция Цецилия и есть то самое «De persecutione» Лактанция, о котором упоминает Иероним. ⁶

Открытие нового произведения латинского апологета не могло не вызвать вопросы исследователей христианской апологетики и патристики, которые разделились в вопросе авторства «De mortibus persecutorum» на два противоположных лагеря.

Чтобы представить себе развернувшуюся дискуссию по вопросу причастности Лактанция к созданию исторического сочинения о гонениях на христиан, необходимо познакомиться с самим Лактанцием и его творческим наследием.

Жизнь и труды

Современная наука располагает скудными данными о жизни Лактанция. Сам апологет оставил лишь брошенные невзначай фразы о своей жизни в «Божественных [8] установлениях», по которым достаточно сложно судить о его биографии. Немногочисленны сообщения о нем и в писаниях более поздних христианских авторов. Краткие упоминания о Лактанции содержатся в «Хронике» и «Жизни знаменитых людей» Иеронима, а также в четырех его письмах (к Павлину, Магну, Паммахию и Оцеану), о Лактанции упоминают Августин, чье сообщение повторяет Кассиодор, и Руфин. Несмотря на скудность свидетельств, они все же позволяют сложить некоторое, весьма схематичное, представление о судьбе латинского апологета. ⁷

Известно, что Фирмиан Цецилий Луций Лактанций родился в языческой семье в середине III века (предположительно ок. 250 г.), вероятнее всего, в Северной Африке. Он получил риторическое образование, обучаясь в школе Арнобия в Сикке, когда будущий автор «Семи книг против язычников» еще не исповедовал христианство. Судя по всему, жизненные пути Лактанция и Арнобия более не пересекались.

Приблизительно в 290 г., возможно, даже по рекомендации Арнобия, Лактанций был приглашен в Никомедию. В резиденции Диоклетиана – городе, где преобладало грекоязычное население, при дворе необходим был преподаватель латинской риторики. Выбор пал на [9] Лактанция. Считается, что здесь он и стал ревнителем христианской религии. ⁸

Существуют различные точки зрения относительно причин, побудивших Лактанция принять христианство: противоречия в самой языческой философии, ⁹ нравственность учения христиан и стойкость мучеников; ¹⁰ так или иначе, придворный ритор обратился в новую перу, и это произошло еще до начала гонений Диоклетиана на христиан.

В феврале 303 г. был обнародован императорский указ, направленный на ограничение прав христиан при дворе и в армии, положивший начало Великому, как назовут его впоследствии, гонению (Eus. HE VIII.2.4; Lact. DMP XIII.1). Лактанций оказался свидетелем разрушения Никомедийского храма (Lact. Div. inst. V.2.2) и мученичеств христиан в Вифинии (Ibid. V.11.15). Ряд исследователей предполагает, что, как минимум, еще два года после начала гонений апологет оставался в Никомедии, после чего удалился в Галлию. ¹¹ В Трире, служившем в то время резиденцией Констанция Хлора, затем, с 306 г., резиденцией его сына Константина, Лактанций продолжил свою преподавательскую деятельность, он – вновь при дворе в качестве ритора. На этот раз его ученик старший сын Константина Крисп, рожденный Минервиной. Из особой осведомленности Лактанция о малоазийских [10] событиях 311-313 гг. возникло предположение, что наш апологет в это время находился в Вифинии. ¹²

Так же неизвестно точно, стал ли Лактанций свидетелем несчастной участи своего воспитанника. ¹³ Будучи скромным преподавателем латинской риторики, Лактанций умер как простой человек, и история не сохранила точной даты его кончины. Традиционно считается, что он умер ок. 325 г.

История сохранила для нас более ценное – труды апологета. Свою литературную деятельность Лактанций начал еще в Африке. Ранние, неапологетические его произведения, до нас не дошли. ¹⁴ Первым, по времени [11] создания, сохранившимся литературным трудом Лактанция-христианина является его трактат «О творении Божьем» («De opificio Dei», датируемый 303/304 гг. ¹⁵ На протяжении всего трактата Лактанций, дискутируя с приверженцами эпикурейских воззрений на человека, защищает идею Божественного Творения и христианское восприятие человеческой сущности. Повторяя во многом идеи античной философии, Лактанций придает им исключительно христианское звучание. Если у Цицерона природа «устроила так, что люди поднялись с земли, выпрямились и стали высокого роста для того, чтобы они, созерцая небо, могли получить познание о богах» (Cic. De natur. deor. II.60.140), то у Лактанция место природы заняло Божественное Провидение, а целью познания стала Божественная истина (Lact. De opif. Dei VIII). ¹⁶

Взяв на вооружение важнейший из постулатов христианской антропологии – тезис о свободной человеческой воле (Jus. 2 Apol. 7; Orig. De princ. III.l). Лактанций развивает его в своем следующем произведении «О гневе Божьем» («De ira Dei»). ¹⁷ Христианский мыслитель доказывает, что самовольство человека, если оно ведет к свершению несправедливости, неминуемо [12] пресекается Господом, который, подобно рачительному хозяину и добродетельному господину, наказывает виновника в поучение другим и во имя торжества справедливости (Lact. De ira Dei. V). Именно благодаря этому «контролю» за поступками людей со стороны Бога и их коррекции сохраняется общество и род человеческий (Ibid. XII).

Безусловно, главный труд Лактанция – «Божественные установления» («Divinae institutiones»), апологетический трактат в семи книгах, адресованный Константину Великому (Lact. Div. inst. I.1). Написание этого сочинения, разрушающего принципы языческой философии и доказывающего истинность христианской религии, заняло без малого десять лет. ¹⁸ О значимости этого трактата для самого автора говорит тот факт, что несколько лет спустя Лактанций сам пишет «Извлечения» («Epitome») из «Божественных установлений».

Именно этому христианскому автору Этьенном Балюзом и было приписано рассматриваемое нами сочинение «О смертях преследователей».

«De mortibus persecutorum»: авторство, источники

В ряду произведений Лактанция, известных науке нового времени, «De mortibus persecutorum» после его издания Этьенном Балюзом занял особое место. Оказалось, что [13] Лактанций-историк в этом сочинении буквально вытеснил Лактанция-философа: ушли в небытие споры с античными поэтами и мыслителями, на протяжении всего трактата – ни одной ссылки на Ветхий Завет. ¹⁹ К тому же налицо были формальные несоответствия (имя, название). Все это породило острую дискуссию по вопросу причастности Лактанция к созданию трактата.

Самым ярким и авторитетным исследователем творчества Лактанция, усомнившимся в том, что «О смертях» принадлежит перу «его героя», оказался издатель и комментатор трудов Фирмиана Цецилия С. Брандт. К уже изложенным выше, чисто формальным, несоответствиям С. Брандт добавил ряд замечаний, основанных на анализе текстов апологета. Исследователь полагал, что трактат был создан в 314 или 315 г. в Никомедии, в то время как Лактанций тогда уже был в Галлии; не соответствовал, по мнению С. Брандта, и характер изложения материала в трактате «О смертях» и в сочинениях «собственно Лактанция». В итоге С. Брандт сделал вывод о том, что автором произведения мог быть либо подражатель, либо один из учеников Лактанция. ²⁰ [14]

Авторитет Брандта как исследователя и знатока творчества Лактанция в конце XIX в. в Европе был слишком велик, чтобы бездоказательно отвергать его доводы. Однако еще до самого С. Брандта его соотечественником А. Эбертом было проведено обстоятельное изучение трактата, на основе которого А. Эберт пришел к выводу, что автор «De mortibus persecutorum» и автор «Divinae institutiones» – одно и то же лицо. ²¹

Еще более обстоятельный и глубокий анализ произведение о преследователях получило в диссертации Валентина Кехрейна, увидевшей свет в 1877 г. В своем исследовании Кехрейн указывал на особые, но встречающиеся и в «De mortibus», и в других сочинениях Лактанция, выражения о Боге, христианах; кроме того, рассмотрев особенности языка и способы выражения мысли в трудах апологета, немецкий исследователь подтвердил выводы Эберта относительно авторства трактата. ²²

Проблема авторства сочинения о преследователях постепенно меняла свой облик. В ХХ столетие трактат «О смертях» вступил как произведение апологета Лактанция. Но тем не менее исследователей смущал характер сочинения, не очень-то свойственный писаниям христиан времен Диоклетиана – Константина. Возникла проблема самостоятельности Лактанция, а следовательно, источников, на которые апологет мог опираться. [15]

Эта проблема как самостоятельная впервые была поставлена и основательно разработана Г. Симолоном в начале нашего столетия, и именно от его изысканий берет начало гипотеза об использовании апологетом несохранившегося языческого источника или источников.

Бесспорно, что главы II–VI Лактанций мог написать, только опираясь на исторические сочинения своих предшественников, к тому же сомнительно, чтобы апологет был очевидцем событий, безусловно современных ему, но происходивших как на западе, так и на востоке Империи. ²³ По мысли предшественников Симолона, в той части сочинения, которая повествует о временах до отречения Диоклетиана (гл. II–XVIII), Лактанций следовал тому же источнику, что и Евтропий и Аврелий Виктор. ²⁴ Среди специалистов, изучавших литературное наследие историков поздней античности, этот источник получил условное название «Императорской истории». ²⁵ Г. Симолон, сопоставляя сообщения Лактанция, Зосимы, Зонары, Аврелия Виктора, Евтропия, расширил повествовательное поле «пропавшего» сочинения об императорах, доведя его до периода единовластия Константина. ²⁶ В то же время, пытаясь объяснить некоторые несоответствия сообщений историков, писавших о временах Диоклетиана – Константина, [16] и фактов, приводимых Лактанцием, Симолон допустил использование апологетом так называемой «Истории Константина», положенной, по его мнению, в основу сочинения Евтропия. ²⁷

Гипотеза, высказанная Г. Симолоном, оказалась необычайно популярной среди исследователей исторического сочинения Лактанция. Именно использованием в апологетическом трактате «О смертях преследователей» отрывков из не дошедшего до нас языческого исторического сочинения объясняли «тематическое непостоянство» всего трактата, где христианская апологетическая линия часто прерывается описанием чисто политических событий. ²⁸

Рассуждения по поводу источников, используемых апологетом, изначально были обречены на самозамыкание. Исследователи, не имея текста, бывшего в распоряжении Лактанция, естественно, не могли идти дальше простой констатации факта некоторого заимствования, лишь предполагая его величину и характер.

Заимствования Лактанция, если таковые были, объединяясь с его собственными наблюдениями и суждениями, дали особый законченный в своем логическом выражении и оформлении текст, ²⁹ в котором отразились [17] представления христианского автора об истории, ее смысле, логике, наконец, модели ее развития.

Время создания

Определение времени создания того или иного исторического источника, вне всякого сомнения, проблема важная. Не ставя перед собой цели вносить коррективы в выводы своих предшественников по данному вопросу, мы тем не менее должны представить существующие в науке точки зрения по поводу датировки «De mortibus persecutorum».

Первое, что помогает определить время написания трактата, – это хронологические границы событий, изложенных на его страницах. На основе сообщений Лактанция складывалась следующая картина. Максимин Дайя после поражения под Адрианополем (Lact. DMP XLVII.4) умер в Тарсе (Ibid. XLIX.7), как считается, в сентябре 313 г. ³⁰ Если Лактанций не нарушает хронологию, излагая факты, то смерть Валерии и расправу Лициния над сторонниками Максимина и родственниками бывших тетрархов (Lact. DMP L.3-7) разделяют пятнадцать месяцев. Датировать смерть Валерии с точностью до месяца невозможно, но предполагается, что она была казнена зимой 314/315 гг. ³¹ [18]

Таким образом, трактат не мог быть завершен ранее зимы 314/315 гг. Но и позднее 316 г. он также не мог быть написан, поскольку в этом году начались преследования христиан Лицинием (Eus. НЕ X.8.9-19) и военное противостояние бывших союзников – Константина и Лициния, чего Лактанций даже не упоминает. ³²

Но в то же время исследователи предъявляли как аргумент против данного подхода в определении времени создания трактата приводимую Зосимой дату смерти Диоклетиана – 3 декабря 316 г. (Zos. 2.8.1). А поскольку Лактанций тоже упоминает смерть этого императора (Lact. DMP XLII.3), то оказывалось, что трактат должен был появиться после 316 г. ³³ Сторонники этой датировки считали, что Лактанций намеренно сдвинул дату смерти Диоклетиана с 316. г. на 313 г., а также опустил войну 316/317 гг. ³⁴ Аргументация во многом надуманна, поэтому большинство исследователей посчитало нужным усомниться в верности данной датировки. [19]

Историческая концепция Лактанция

Лактанций творил в интересную для историка эпоху. Начало IV века – время переломное в истории Римской империи. Отречение императора Диоклетиана в условиях существовавшей тетрархии привела к кровопролитной гражданской войне между соправителями и наследниками императорской власти, когда легионы призваны были решать судьбу правителей и государственной власти в целом. Интриги, заговоры, тайные договоры, наконец, открытые столкновения на полях сражений – вот далеко не полная картина того времени. Увидеть и выразить увиденное в слове было делом несложным, тем более что римская культура имела глубокую, разработанную, необычайно яркую историографическую традицию. Историческая реальность давала все необходимое, чтобы приступить к берущему за душу «рассказу о временах, исполненных несчастий, изобилующих битвами, смутами, распрями, о временах свирепых даже в мирную пору» (Tac. Histor. I.2).

Однако при чтении трактата Лактанция с первых строк становится ясно, что перед нами далеко не классический образец греко-римской исторической прозы. Перед нами совершенно иной взгляд на сам исторический процесс, это взгляд писателя другой ментальности, взгляд писателя христианского. Лактанций оказался современником правления Диоклетиана, последовавшей за этим гражданской войны и триумфа в ней Константина, так же как Саллюстий – современником заговора Катилины, но какие различные взгляды и суждения! И эти «различия» [20] диктовались не только «различностью» самих эпох и описываемых событий, но (и даже прежде всего) тем, что формирующаяся христианская культура вырабатывала свои особые правила изложения истории, основанные на особом видении исторических событий и истории в целом.

1. Возникновение христианской историографии

Начало IV в. – время переломное не только и даже не столько для истории Римской империи, сколько для истории христианской церкви. По крайней мере в сознании христиан той поры превращение императора Константина в защитника церкви было настоящим переворотом. Ожидаемое будущее на глазах ревнителей истины, привнесенной в мир Христом, начинало быть настоящим, то, «что было предсказано словом и написано в священных книгах, подтверждалось делами», становилось исторической реальностью (Eus. НЕ Х.4.33).

Христианская литература первых трех веков не дает нам образцов сколь бы то ни было целостного исторического осознания того пути, какой прошла церковь от своего основания. Первая попытка евангелиста Луки, ³⁵ [21] автора «Деяний апостолов», представить историю распространения христианской истины и церковных общин по земле не получила достойного продолжения в апологетической литературе вплоть до нач. IV в. ³⁶

Объяснить, почему же именно начало IV столетия дает нам первые образцы христианской исторической прозы, ³⁷ и тяжело и просто. Безусловно, сами исторические события этого времени, прежде всего изменение статуса христианской религии и церкви, создавали почву для развития именно христианской литературы и именно христианской историографии в противовес языческой. ³⁸ Однако «переворот Константина Великого» принес с собой не только изменение в соотношении между [22] языческой и христианской литературой. Ответ на поставленный вопрос следует, на наш взгляд, искать в иной плоскости.

Актуальность восприятия времени, построение «мира как истории» приходят в христианскую культуру вместе с библейским мистическим историзмом. ³⁹ Но если изначально эсхатологизм ранних поколений христиан замыкал историческую перспективу, воспринимая настоящее как финальную часть истории, то со временем церковь обретала все более насыщенный исторический опыт, а эсхатологический финал отодвигался в неопределенное будущее, что требовало осмысления пройденного церковью пути как продолжения истории Христа.

События первых десятилетий IV в. поставили в сознании христиан логическую точку в истории церкви, обозначившую завершение ее отдельного этапа. Торжество христианства при императоре Константине, казалось, было подготовлено всем предшествующим развитием, а это заставляло каким-то образом оценить прошлое и, замкнув историю между двумя событиями – Воплощением Христа и триумфом церкви при Константине, показать неразрывность этих событий.

Лактанций, излагая христианский или церковный период истории, не дает целостного представления о его событийной наполненности. История, изображаемая нашим автором, оказывается тематически ограниченой одной большой, и вообще главной для Лактанция на этом [23] историческом отрезке, проблемой – проблемой преследований церкви. Это заставляет нашего автора обратиться не только (а содержание трактата показывает, что и не столько) к истории церкви, но и к истории Империи, властители которой либо активно проводят антихристианскую политику, либо, наоборот, создают благоприятные условия для утверждения христианства в мире, ограниченном пределами Империи.

Лактанций формулирует задачи своего труда, исходя из наличия двух объектов внимания – церкви и Империи. В центр своего внимания историк обещает поставить судьбу императоров, преследовавших церковь, с одной стороны, и, с другой, – императоров, эту церковь спасших, а также показать участие в этих событиях Бога. и его первостепенную роль в восстановлении церкви и мира (Lact. DMP I.7). Мы попытаемся последовательно рассмотреть несколько проблем, в итоге формирующих концептуальный взгляд Лактанция на христианский период истории.

2. Апологетическая традиция

Для понимания главной идеи Лактанция и логики, на основе которой строится все содержание его трактата, необычайно важна история, изложенная в первых главах сочинения о преследователях. Именно здесь на историческом материале более чем двух столетий Лактанций проводит основную идею своего произведения – показывает неизбежность Господнего наказания императоров за их преследования церкви. [24]

Лактанций начинает свою историю именно как историю церковную. Изложение событий открывается сообщениями об организации церкви Христом и апостолами (Lact. DMP II. 2), о быстром и значительном по масштабам распространении христианской веры, когда «в течение двадцати пяти лет, вплоть до начала правления Нерона, [апостолы] распространили по всем провинциям и городам основания церкви» (Lact. DMP II.4).

Однако это оптимистическое повествование прерывается, как только Лактанций сообщает об апостольской миссии в Риме. Наш автор не повествует о деятельности апостолов вне «столицы одной лишь фразой упомянув об успехах в распространении истины, он приводит церковь в главный город Империи, где она столкнулась с противостоящей ей императорской политикой.

Рассказы о судьбах императоров в первых главах однотипны и укладываются в жесткую модель: несправедливый император открывает (или пытается открыть – Аврелиан) гонения на христиан, за что терпит наказание от Бога. ⁴⁰ В центре, таким образом, оказывается проблема возмездия.

Принцип, положенный Лактанцием в изложение исторических событий, уходит своими корнями в ветхозаветную [25] традицию, которая получила отражение и в книгах Нового Завета.

Во Второй Маккавейской книге мы встречаемся с примером Господнего возмездия Антиоху IV Епифану за преследование иудейского народа (2 Макк. IX.5-29), который оказался не только положенным в основу концепции примером для нашего автора, но и предоставил ему целую гамму изобразительных средств для описания возмездия современному гонителю христиан. Лактанций буквально цитирует, отчасти лишь перерабатывая, ветхозаветный текст, рассказывая об ужасной кончине Галерия от неизлечимой болезни (Lact. DMP XXXIII. 2-11). ⁴¹

Влияние ветхозаветных книг на нашего автора безусловно, это особенно прослеживается на материале другого трактата – «Божественных установлений», где Лактанций вспоминает, в частности, гибель в Красном море фараона (Lact. Div. inst. IV.10). Но Ветхий Завет не давал тем не менее тех идей, которые мы встретим в сочинении Лактанция о гонителях.

Первые годы существования христианской общины по Воплощении Христа поставили в сознании носителей новой веры ряд проблем, решение которых на мировоззренческом уровне оказалось положенным в основу воззрений защитников христианской истины – апологетов. Один из таких вопросов – проблема взаимоотношений церкви и светской власти.

В новозаветных сочинениях провозглашалась божественность происхождения любой власти, и всякий «начальник» оказывался Божьим слугой (Римл. 13: 1-4), [26] однако это не отвергало саму идею возмездия (Римл. 12: 19); возможность наказания представителей этой власти за грехи перед Богом и христианами возлагалась, как и в Ветхом Завете, на Господа. Уже «Деяния апостолов» дают иллюстрацию подобного мщения. И если наказание Ирода Агриппы не выделялось Лукой как месть за гонения на церковь (Деян. 12:23), в христианской литературе времен Лактанция оно воспринималось именно в значении наказания за притеснение церкви (Eus. НЕ II.10.1).

Однако эта идея Господнего мщения врагам церкви в новозаветной литературе не только не выделялась явно, но к тому же не имела характера тенденции, во-первых, и не несла в себе того смысла, который получает в сочинении Лактанция, во-вторых.

Чтобы увидеть новацию нашего автора в трактовке идеи Господнего возмездия, необходимо обратиться к вопросу о восприятии природы самих гонений на христиан. Попытки объяснить христианские мученичества появляются еще в Новом Завете. В «Послании к евреям» автор определяет любое страдание праведников как испытание их Богом: «Терпение нужно вам, чтобы, исполнивши волю Божию, получить обещанное» (Евр. 10:36). Таким образом, можно видеть появление одного из самых популярных тезисов апологетической литературы – идеи. «Божественной педагогии». Ставя подобным образом вопрос, автор «Послания» не противоречит тезису апостола Павла о начальнике – Божьем слуге. Если сами страдания – не что иное, как испытание твердости веры христиан, то все, через что страдания происходят, оказывается орудием Бога, а потому и власть предержащие, [27] притесняющие христиан, исполняют прежде всего волю Господа.

Однако наряду с восприятием гонений как акта божественной педагогии появляется их рассмотрение как случайности, исключения из правила. Апостольский тезис о божественности любой власти с трудом воспринимался в реальной исторической обстановке. Постепенно этот тезис начинал искажаться. Его воспроизводили в удобной, а главное – понятной для христиан-современников форме. 'Так, Евсевий приводит в IV книге своей «Церковной истории» текст «Послания Церкви Асии к местным Церквам» о мученической смерти Поликарпа, появившегося в конце 60-х годов II в. В диалоге с проконсулом Поликарп говорит буквально следующее: «Тебя я удостоил разговора, потому что нас наставили воздавать подобающую честь властям и правителям, поставленным Богом, если это нам не на погубу» (Eus. HE IV. 15. 22; курсив в цитатах наш. – В. Т.).

Приблизительно в то же время Иустин Философ говорит о возможном злом правлении и несправедливом суде. Тезис апостола Павла: «начальник есть Божий слуга тебе- на добро» (Римл. 13:4) – находит исключения. В «Первой апологии» Иустин вносит некоторые коррективы в понимание новозаветного текста: «...и вам охотно служим, признавая вас царями и правителями людей, и молясь о том, чтобы вы при царской власти были одарены здравым суждением» (Jus. 1 Ар. 17). А во «Второй апологии» Иустин, сообщая о преследовании Урбика, говорит: «Ты, Урбик, судишь, как неприлично судить ни самодержцу благочестивому, ни философу сыну кесаря, ни священному сенату» (Jus. 2 Ар. 2). Преследование [28] со стороны власти оказывается, таким образом, исключением из правила, оно противоречит должному.

Иустин делает очень важный шаг в разработке понимания гонений на христиан; сообщая о преследованиях, он исключает на этом локальном уровне Бога из истории. Гонения оказываются вне прямого действия Божественного Провидения. Даже наказание грешников для Философа – события постисторические. Идея Луки (смерть Ирода как возмездие) не получает развития. ⁴²

Идея божественной педагогии применительно к пониманию гонений на христиан получает дальнейшее развитие в творчестве Оригена. Греческий апологет III века неоднозначно воспринимает природу гонений.

В трактате «Против Цельса» Ориген пишет: «Некоторые немногие терпят гонения за благочестие ..., чтобы взирающие на таковых смогли приобрести больше испытанности и презрения к смерти» (Orig. Contra Cels. III.8). Как видим, апостольский тезис об испытании твердости веры растворяется, его место занимает идея педагогического примера праведников. «Божественная педагогия» Оригеном мыслится уже по-другому: страдания праведников из самоценного педагогического воздействия превращаются в поучительный образец. Объект же педагогии Господа тот же – христиане, церковь.

В этом же трактате Ориген проводит идею ограждения Богом христиан от чрезмерных – выходящих за рамки педагогического примера – преследований. «Бог [29] в нужный .момент усмиряет тех, которые восстают против христиан и желают истребить их» (Ibid. III.8). Мысль о наказании в данном случае не находит у Оригена четкого оформления. Мы можем говорить, скорее, об ограждении христиан, но далеко не о мести или возмездии за преследования, что мы увидим у Лактанция.

В трактате «О началах» Ориген дает еще один взгляд на рассматриваемую проблему. Комментируя тезис о свободной человеческой воле на примере судьбы фараона, Ориген оставляет за Богом право пытаться исправить грешника. Появляется мысль о «более позднем спасении» (Orig. De princ. III.1.13), но самое для нас важное, что Ориген вспоминает о наказании фараона за преследование богоизбранного народа и связывает его со стремлением Господа перевоспитать грешника (Ibid. III.1.14). Итак, мы можем заключить, что апологет III века, с одной стороны, расширяет поле воспитательной деятельности Бога, вынося его за рамки мира праведников, и, с другой стороны, говорит о наказании нечестивца, возвращаясь к новозаветной традиции.

Когда Лактанций писал свое сочинение «О смертях преследователей», уже существовало в христианской литературе одно объяснение причин и природы Великого гонения. Оно принадлежало Евсевию Кесарийскому, написавшему к тому времени VIII книгу своей «Церковной истории». Если в первых книгах «Истории» Евсевий вводит в исторический процесс принцип наказания злых правителей за преследования праведников и христиан (гибель Ирода Антипы с войском за казнь Иоанна Предтечи, Eus. НЕ I.11.2; самоубийство Пилата, Eus. НЕ II.7; смерть Ирода Агриппы, Eus. НЕ II.10), то не [30] делает его организующим принципом рассмотрения истории, и этот принцип в VIII книге уступает место ветхозаветной идее, в основе которой – наказание христиан (в Библии – еврейского народа) за нарушение завета с целью возвращения их на путь праведный.

Нельзя сказать, что Лактанцию абсолютно чужда эта позиция. Он проводит мысль о поучительном Господнем наказании богоизбранного народа в «Божественных установлениях» (Lact. Div. inst. IV.II), изображая конфликты Бога с евреями как подготовку Нового завета, завета уже «с другим народом». И церковная, или христианская, история для Лактанция – история новая, и в ней действуют новые законы. Церковь, организованная апостолами и Христом, изначально чиста как носительница истины, а потому схема, применимая к истории еврейского народа, не находит отражения в истории народа христианского, нового.

В сочинении о гонителях Лактанций видит педагогическое воздействие Господа лишь в отношении внецерковной силы, в отношении императоров. Опираясь на тезис о свободной человеческой воле, постулирующий возможность человека выбирать между добром и злом (Lact. Div. inst. IV.24), Лактанций воспринимает гонения на уровне человеческих отношений. Открытие преследований Лактанций склонен объяснять особыми свойствами природы императоров: «Деций казалось, благодаря такому личному свойству ... начал бесноваться против Бога» (Lact. DMP IV.2), «Валериан, также охваченный подобной яростью, поднял руку нечестивую на Бога» (Ibid. V.I); «Аврелиан, от природы сумасбродный и неистовый, ... жестокими злодействами своими прогневил [31] Бога» (Ibid. VI.l); «Полный безумного гнева Диоклетиан приказал, чтобы все ... принесли жертвы богам»: (Ibid. Х.4). Значительно реже мы встретим среди причин открытия гонений обвинительные наветы на христиан со стороны приближенных императоров (Ibid. Х.3; XI.1-2), и лишь однажды Лактанций упоминает о подстрекательстве демона (в рассказе о Домициане, Ibid. III.2).

За гонения, которым императоры подвергли церковь, они получают неминуемое Господнее наказание. Таким образом, Лактанций продолжает намеченную нами линию Лука – Иустин – Евсевий (II–VII книги). Но наш автор не ограничивается констатацией этого, сами наказания безбожников выстраиваются у него в связную тенденцию, принцип наказания императоров-гонителей оказывается универсальным по своей сути. В духе Ори-гена Лактанций рассматривает наказание нечестивца как поучение: «Следовало бы, чтобы последующие тираны сдерживались такими ужасными и столь многими примерами» (Lact. DMP VI.3).

Таким образом, Лактанций сумел выстроить для себя логичную схему, способную объяснить происходившие в церковной истории первых веков процессы. Но, самое главное, Лактанций при этом сумел эту христианскую историю связать с историей светской, дав слепок с истории Империи. [32]

3. История Империи и Церкви

Ко времени жизни Лактанция светская историография все больше отходила от своих классических образцов, постепенно превращаясь в синтез исторического и биографического жанров. Для преобладания биографического начала в историописании не доставало строгой структуры изложения (от рождения героя через важнейшие этапы его жизни и свершения к смерти), для сохранения историописания в чистом варианте (если таковой вообще был) слишком узко было изображаемое историческое пространство, ограниченное чаще всего императорским двором. Лактанций оказался в той традиции, наиболее яркое отражение которой мы встретим в творчестве писателей «Historiae Augustae»; он выстраивает свое повествование как череду свершений императоров. Но в отличие от языческих историков наш автор, преследуя иные цели в своем сочинении, саму императорскую историю видит совершенно иначе; он включает ее в логику христианской, церковной истории. Прежде чем определить особенность исторической концепции нашего автора, мы должны рассмотреть некоторые вопросы, способные дать в конечном итоге общее представление о модели и логике исторического развития в представлении Лактанция.

В трактате Лактанция без труда можно выделить несколько уровней изложения материала. Во-первых, наш автор повествует о событиях той части церковной и светской истории, где они встречаются друг с другом, и мы видим синтез этих исторических процессов, на чем мы уже сосредоточили свое внимание. Во-вторых, перед [33] нами, как перед читателями, со страниц сочинения Лактанция разворачивается чисто политическая история – в той части произведения, где наш историк описывает события гражданской войны между императорами-соправителями. Несмотря на то, что Лактанций дает этические оценки происходящему даже тогда, когда не стоит вопрос о судьбе христиан, и это – оценки христианина, излагая историю, он не в состоянии полностью включить политическую историю в историю церкви.

а) императоры

В изображении императоров Лактанций не стремится к объективному их рассмотрению. Императоры-гонители для него – тираны, модель изображения которых апологет заимствует из античной литературы. Эти императоры оказываются врагами римской аристократии – цвета Империи: Максимиан Геркулий постоянно казнил богатых и знатных сенаторов, обвиняя их в измене (Lact. DMP VIII.4-5); Галерий «первых людей лишал почестей» (Ibid. ХХІ.З); Максимин Дайя казнил высокородных дам (Ibid. LX.1-З). Они мучают не только высокопоставленных граждан, но причиняют страдания всем людям (Галерий: Ibid. XXI.2; XXI.6-7; XXXI.3-4; Максимин: XXXVII.4-6.). Эти правители чародействуют (Диоклетиан: Ibid. X.1; Максимин: XXXVII.1-2), пьянствуют, распутничают, совершают насилия (Максимиан Геркулий: Ibid. VIII.5-6; Север: XVIII.12; Максимин: XXXVIII. 1-2). Однако Лактанций не ограничивается только этими характеристиками императоров-тиранов. Для нашего апологета гонители проводят подчеркнуто [34] варварскую политику, что Лактанций показывает на протяжении всего своего трактата.

На противоположной стороне ценностной шкалы стоят «христианские» императоры, среди которых выделяется прежде всего Константин. В изображении этого императора Лактанций использует также известные античной историографии средства: Константин – сын добродетельного отца (Lact. DMP VIII.7), он обладает прекрасной внешностью, воинским талантом, его любят как воины, так и простые люди (Ibid. XVIII.10), сенат предпочитает его тиранам Максенцию и Максимину (Ibid. XLIV.11-12); и естественно, что вместе с ним приходит мир как гражданский, так и церковный (Ibid. 1.3; 1.9).

В историографии, посвященной критике трактата Лактанция о гонителях, давно уже утвердилось мнение о том, что в оценке императоров автор исходит не только, а может быть, даже не столько из христианских оснований. ⁴³ История для Лактанция не исчерпывается столкновением христианского мира и мира языческого (в лице императоров), не исчерпывается наказанием императоров-гонителей. В ней обнаруживаются более глубокие процессы. Лактанций видит в истории, современной ему, столкновение трех начал: римского, христианского и варварского. И события, изложенные христианским историком, оказываются включенными в этот трехсторонний конфликт. [35]

Антихристианская политика императоров для апологета, и он демонстрирует это в трактате, – варварская, по природе своей. Всю вину за Великое гонение Лактанций возлагает на Галерия – императора, чье варварское происхождение и образ жизни апологет не устает подчеркивать: «Была в нем природная жестокость зверя и дикость, чуждая римской крови. ...и голосом, и жестами, и взором своим он всех ужасал и приводил в трепет» (Lact. DMP IX.2-4); «он держал медведей, по дикости и величине не уступавших ему самому» (Ibid. XXI.5); «Галерий бросался из стороны в сторону и рычал, словно зверь» (Ibid. ХХХИ.4). Политика Галерия – политика варвара не только в отношении христиан, но и – всей Империи. Он пытался ввести обычай персов раболепствовать перед правителем (Ibid. XXI.2), из-за презрения к римскому народу, вольность чья ненавистна была также Диоклетиану (Ibid. XVII.2), Галерий намеревался переименовать Римскую империю в Дакскую (Ibid. ХХVII.8). Проримская позиция автора «Смертей» проявилась также в изображении падения нравов при дворе властителей Империи. ⁴⁴

В то же время Лактанций показывает оппозицию населения антихристианской политике императоров как противление варварству. Латинский апологет, в отличие от Евсевия Кесарийского, даже не упоминает, что человек, сорвавший со стены эдикт Диоклетиана – Галерия [36] (Lact. DMP XIII.2; Eus. НЕ VIII.5.1), – христианин, но обращает внимание на то, что незнакомец называет этот указ готским и сарматским.

Гонения явились той ареной, где Лактанций, защищая Христа, сталкивает высокую аристократическую культуру Рима и грубое нецивилизованное варварство. Как видно из трактата, апологет сетует на то, что «угасло красноречие, ... наука оказалась в числе пагубных искусств» (Lact. DMP XXII.4). Лактанций, защищая церковь от гонений, не противопоставляет христианское служение требованиям классического образования.

И тем не менее, это столкновение римского традиционализма, пронизывающего мышление апологета, и реалий жизни Империи начала IV века, наполняя историю внутренним содержанием, не объясняет причин исторической динамики и, самое главное, не формирует логику самого исторического процесса. Это заставляет посмотреть на произведение Лактанция с другой стороны.

б) историческая причинность

Мы уже констатировали наличие в сочинении Лактанция нескольких уровней повествования. На каждом из них мы встречаем разные причинно-следственные связи, в каждом случае Лактанций мотивирует происходящее особыми, «своими» причинами. ⁴⁵ Чтобы уяснить [37] сложность взаимодействия двух традиций – светской (греко-римской) и христианской (библейско-апологетической) в определении причин происходящих событий, обратимся поочередно к двум «историям» Лактанция – светской (императорской) и церковной. Начнем с той части изображаемой истории, где светское начало выявлено наиболее ярко, то есть с событий гражданской войны.

В описании политических процессов в истории Империи апологет использует, как нам представляется, методы языческой античной историографии. Раскрывая причины отставки Диоклетиана и Максимиана Геркулия (Lact. DMP XVIII.2-15), объясняя жестокость политики Галерия (Ibid. ХХ.2-4), рассказывая о мятеже Геркулия против Константина (Ibid. XXIX.4-5), Лактанций всякий раз обращается к особенностям характера самих императоров, акцентируя внимание на их желании достичь собственных устремлений, порой необоснованно смешивая политических противников Константина с врагами церкви.

Изгнанный из Рима Максимиан Геркулий (Lact. DMP XXVIII.4) терпит фиаско на встрече с Галерием и Диоклетианом (Ibid. XXIX.3), после чего оказывается в Галлии, чтобы обмануть Константина, и, отправив того на войну с франками, захватывает власть (Ibid. XXIX.3-5). Лактанций никак не мотивирует данный поступок Геркулия; описываемое событие оказывается частью большего: Максимиан преследовал «свои интересы» (Ibid. XXVI.10). Коварство тестя было наказано: Константин спешно возвращается, и Геркулий бежит в Массилию (Ibid. XXIX.7). [38]

Дальнейшее изложение события выполнено в еще более последовательном греко-римском духе. Лактанций сообщает о диалоге императоров, переходе войска, запертого в городе, на сторону Константина и о прощении, данном Геркулию (XXIX.7-8). Весь рассказ, лишенный какого бы то ни было религиозного оттенка, посвящен одному – изображению благочестивого императора Константина. Он – носитель справедливости, на его сторону переходит войско, он способен сделать «жест» в сторону врага, даровав тому жизнь. Мы видим идеального монарха, но точно так же, как образ Геркулия лишен «антихристианского оттенка», так и образ Константина укладывается в модель справедливого и благочестивого монарха, созданную языческой литературой.

Несколько раньше мы встречаемся с рассказом о мятеже в Риме и приходе к власти в Городе Максенция. Лактанций приводит, как ему кажется, причину бунта – обложение римлян налогом (Lact. DMP XXVI.2). Далее он сообщает о реакции Галерия (Ibid. XXVI.4), мерах Максенция для укрепления власти (Ibid. XXVI.7), походе на Рим Севера (Ibid. XXVI.8) и о гибели последнего (Ibid. XXVI.10). Весь рассказ лишен какой бы то ни было христианской направленности. Максенций соглашается на предложение римлян и войска принять порфиру; Галерий стремится разрешить политический конфликт; Геркулий идет навстречу сыну, «новых дел жаждя, и памятуя, что отрекся против воли» (Ibid. XXVI.7); Север погибает, но Лактанций нигде не пишет о нем как о гонителе христиан, и его смерть не может трактоваться как мщение Господа.

Таким образом, как мы видим, вся политическая история, не входящая в историю христианскую, в историю церкви, [39] для Лактанция оказывается реализацией человеческих устремлений, но не Божественного Промысла. ⁴⁶ Порой изложение событий выходит за пределы той проблематики, о которой сообщает сам автор в начале трактата, и вместо синтеза светской и церковной историй мы обнаруживаем описание чисто политических событий (мятеж Максенция),

Однако на макроуровне в истории, описанной Лак-танцием, сущевтвует другая логика, и носителем ее выступает Бог, ⁴⁷ в чьей власти разрушить все человеческие планы, если они выходят за пределы дозволенного, и наградить тех, чьи действия укладываются в эту логику и помогают осуществить Высший Замысел, Лактанций вспоминает о провидении лишь в тех случаях, где он либо более объясняет, нежели описывает историю, ⁴⁸ либо собирается сообщить о событиях, по его мнению, переломных для церковной истории. Так в XX главе, являющейся авторским отступлением, где Лактанций выстраивает логику своего отрицательного персонажа Галерия, и где, соответственно, нет событийной динамики, он сталкивает два подхода к объяснению истории, Логика истории, основанная на человеческой волеустремленности, разрушается логикой провиденциализма: «Но Бог ... [40] сокрушил все его (Галерия. – В. Т.) мечтания» (Lact. DMP ХХ.4).

Однако было бы несправедливо говорить о таком взгляде Лактанция на причинность исторического развития, сузив его до теоретической посылки. Не только в «отступлениях» Лактанций говорит о разрушении замыслов нечестивцев, но и при описании «критических» событий. В этом отношении особое значение приобретает описание Лактанцием военных сражений. Само изложение событий гражданской войны как череды военных столкновений между правителями различных частей Империи придает всему в изложении динамизм, то движение, без которого не мыслима история в принципе.

В связи с вопросом о провидении и его месте в исторической концепции Лактанция мы выберем в качестве объекта внимания две битвы – у Мульвийского моста между Максенцием и Константином (Lact. DMP XLIV) и на Серенских полях между Лицинием и Максимином (Ibid. XLVI-XLVII). Изображение этих двух битв, в ряду выполненных нашим автором описаний иных военных столкновений гражданской войны, получили в трактате логическую завершенность. Лактанций, изображая эти две битвы, последовательно упоминает о подготовке, ходе и итоге сражения.

События, приведшие противоборствующие стороны к открытому сражению, Лактанцием не выносятся за рамки политических. Максенций начинает войну с Константином, желая отомстить за смерть своего отца – Макси-миана Геркулия, принужденного к самоубийству Константином (Lact. DMP XLIII.4). Максимин Дайя оказался ущемлен в своих притязаниях на власть, ревновал [41] к Лицинию, ставшему Августом вместо него самого, и, боясь союза Лициния с Константином, первым начал войну (Ibid. XLIII.2; LXV.2).

Однако сам ход битв в изображении Лактанция подчиняется другим законам. Исход битвы у Мульвийского моста оказывается предрешенным, как только Константин исполнил требование, предъявленное ему во сне, и изобразил на щитах своих воинов знак Христа, то есть еще до столкновения войск на поле сражения (Lact. DMP XLVI.5). Точно так же исход битвы при Адрианополе, на Серенских полях, оказывается предрешенным после произнесения молитвы Лицинием и его войском (Ibid. XLVI.10). В результате этого в битвах полностью теряют смысл военные усилия сторон. Лактанций порывает с греко-римской традицией.

Если у Геродота именно в битвах «индивид способен изменить кажущийся неизбежным ход развития событий» и в сражениях особое значение обретает личность героя (Леонид – в Фермопильской битве; Павсаний – в Платейской), ⁴⁹ то у Лактанция этого не происходит. На протяжении всего изложения хода битв Лактанций не называет ни одного конкретного полководца. И если это можно объяснить общей «монархичностью» сочинения апологета, то Лактанций не вспоминает также о воинских способностях руководителей войск – императоров. Так же, как Лактанций не пишет о полководческой одаренности Константина, он ничего не сообщает о бездарности Максенция [42] как военачальника. ⁵⁰ Это же мы увидим и в изображении битвы на Серенских полях. Личные качества императоров в данном случае не играют никакой роли и не определяют хоть в какой-то степени исход сражения.

Главное лицо в сражении – Бог, и не случайно Лактанций сообщает о первоначальном перевесе Максенция, равно – неудачах Константина: «Войск у Максенция было больше, ... воины Максенция имели перевес» (Lact. DMP XLVI.2-3), а затем мы читаем об успехах Максимина, покоряющего город за городом во Фракии (Ibid. XLV.4-6). Казалось, что не в человеческой силе переломить ход происходящего, поэтому появление Бога на исторической сцене вполне уместно, с одной стороны, и, с другой, оказывается в итоге решающим.

В обеих битвах, венчающих историю гонения и гражданской войны; Лактанций выражает «доминанту»; провидения, не только включая Бога в историю, но также особым образом датируя эти сражения. Временные пометы, используемые Лактанцием в данных случаях, однотипны. В рассказе о битве Константина с Максенцием у Мульвийского моста: «Приближался день, в который некогда Максенций обрел императорскую власть» (XLIV.4); в рассказе о битве Лициния с Максимином на Серенских полях: «Император назначил битву на день майских календ, когда исполнялось восемь лет назначению его цезарем, с тем чтобы в день его наречения была одержана величайшая победа» (XLVI.8). [43]

Данные временные пометы автор приводит с целью доказательства важности ожидаемого события для противников Константина и Лициния. Бог лишает врагов праведных императоров возможности оказаться победителями в годовщину уже свершившегося триумфа. Человеческие планы разрушаются, торжествует Божественная идея.

Механизмом, организующим историю (не на таком локальном уровне, как гражданская война), наделяющим ее закономерностью, для Лактанция оказывается принцип неизбежного божественного наказания и поощрения, универсальный для исторической модели нашего автора.

Судьба императоров у Лактанция решается на фоне судьбы церкви и укладывается в действие этого принципа. А он предопределяет не жизненный и политический путь правителей, но – путь церкви. Все остальное вольно или невольно включается в этот водоворот, служит дополнением ему и его насыщением. Причинность, в основе которой лежит Промысел Божий, в конечном итоге подчиняет себе все остальные процессы, в основе которых лежит человеческая активность.

4. Организация времени в трактате

Наличие двух тем изложения и описания выражается у Лактанция и в используемых им способах организации времени в историческом тексте. Если мы попытаемся выделить в сочинении «хронологический каркас», то легко обнаружим присутствие двух временных линий, составляющих основу всего повествования. [44]

Первая линия призвана структурировать христианскую (церковную) историю. Однако не трудно заметить, что Лактанций именно эту часть истории не стремится выразить хронологически и, что особенно важно, не делает хронологию церковной истории основой для построения трактата.

Отталкиваясь от дат, он уточняет время распятия Христа: «В последние годы правления Тиберия Цезаря, за десять дней до апрельских календ в год двух консулов Геминов» (Lact. DMP II.1); время разрушения Никомедийского храма: «в Терминалии, что за семь дней до мартовских календ, ... в восьмое консульство Диоклетиана и седьмое Максимиана» (Ibid. XII.1-2); время появления эдикта Галерия: «за день до майских календ в восьмое консульство Галерия и второе Максимина» (Ibid. XXXV.1); наконец, время обнародования Медиоланского эдикта: «в июньские иды, в третье консульство Лициния и Константина» (Ibid. XLVIII.1). Собственно этим и ограничивается «временная кристаллизация» христианской (или церковной) истории.

В рассказе о Великом гонении события церковной истории для Лактанция редко становятся для дальнейшего изложения. Отталкиваясь от событий церковной истории, Лактанций хронологически определяет только обнародование эдикта против христиан 303 г.: «на следующий день [после разрушения храма] был объявлен эдикт» (Lact. DMP XIII.1) и смерть Галерия: «через несколько дней [после обнародования эдикта о веротерпимости]... он был испепелен ужасным тлением» (Ibid. XXXV.3).

Несмотря на то, что историю Великого гонения Лактанций укладывает в определенный, четко очерченный [45] отрезок времени – от разрушения Никомедийского храма в 303 г. до его восстановления по Медиоланскому эдикту в 313 г. (Lact. DMP XLVIII.13) – хронологически его он не разрабатывает и не выражает. Все события гонений: мученичества, появление новых запрещающих деятельность церкви эдиктов – описываются или упоминаются, но при этом не формируют временную цепочку; единого хронологического ряда, основанного на событиях церковной истории, у Лактанция просто нет.

На уровне фиксации времени в трактате Лактанций подчиняет церковную историю истории светской. Несмотря на то, что события истории Империи и императоров не оторваны у Лактанция от истории церкви, а находятся с ней в непосредственной связи, именно они создают хронологическую упорядоченность всей истории.

История Империи имеет в трактате собственную хронологическую структуру. Лактанций стремится точно следовать в своем описании законам времени, фиксируя даты большинства событий. Мы узнаем о времени прибытия Диоклетиана в Рим для празднования двадцатилетия своего правления: «за двенадцать дней до декабрьских календ» (Lact. DMP XVII.1); Лактанций буквально приводит хронику болезни этого императора, уточняя всякий раз дату: в декабрьские иды распространились слухи о смерти (Ibid. ХVІІ.5), в мартовские календы он -вышел из дворца, когда болезнь отступила (Ibid. XVII.8), далее упоминает отречение Диоклетиана: «в майские календы» (Ibid. XIX.1); по трактату можно четко определить время, когда состоялись главные сражения – у Мульвийского моста (Ibid. XLIV) и на Серенских полях под Адрианополем (Ibid. XLVI) и т. д. [46]

Несомненно, Лактанций, стараясь упорядочить события, не отталкивается всякий раз от современной ему системы датирования. Наиболее часто применяемым оказывается другой способ фиксации времени. Для перехода к изложению нового события Лактанций обращается к событию предшествующему: «После этого бегства Галерия Максимиан Старший, вернувшись из Галлии, разделил власть с сыном» (Lact. DMP ХХVIII.1); «Когда императором Наречен был Лициний, разгневался Максимин, не желавший считаться ни цезарем, ни третьим в империи. Поэтому Галерий посылал к нему посла за послом, требуя, чтобы тот ему подчинился... » (Ibid. ХХХІІ.1-2).

Часто рассказы о том или ином эпизоде истории Империи представляют собой замкнутые системы, где существует лишь внутренняя хронологическая упорядоченность: «Поскольку в течение долгого времени Галерий не мог лишить Константина жизни, дал ему как-то на исходе дня печать и повелел, чтобы тот утром следующего дня, после получения приказа, поезжал к отцу... Константин ... поспешил уехать сразу после вечерней трапезы... На следующий день император, намеренно проспав до полудня, велел позвать Константина. Ему сообщили, что тот отбыл тотчас после обеда» (Ibid. XXIV.5-7).

Но даже такие рассказы, иллюстрирующие протекание события (а кроме рассказа о бегстве Константина следует назвать описание болезни Диоклетиана), содержа внутреннюю микрохронологию, включены в более широкие временные связи. Болезни Диоклетиана предшествует его поездка в Рим в декабре 304 г. (Lact. DMP XVII.1-2), и в то же время эта болезнь выступает [47] событием, используемым Лактанцием для датировки следующего: «Спустя несколько дней прибыл цезарь, но не с тем, чтобы выразить почтение отцу, а чтобы заставить того уступить власть» (Ibid. ХVIII.1).

Если после рассказа об отречении Диоклетиана (Lact. DMP XIX) наш автор на протяжении нескольких следующих глав буквально останавливает историю, – когда он описывает политику Галерия (Ibid. ХХІ-XXIII), все происходящее замирает в одной точке, ни единой фразой Лактанций не определяет последовательность событий, – то рассказ об удачном бегстве Константина и провозглашении его императором (Ibid. XXIV.6-9) вновь придают повествованию динамизм.

Вся история Великого гонения (а правильнее было бы говорить прежде всего о гражданской войне) предстает перед читателем единым событием. Несмотря на его разбивку по отдельным сюжетам, все они связаны воедино. Лактанций иногда обращается к уже прошедшим событиям, но с той лишь целью, чтобы подчеркнуть их преемственность настоящим.

5. Соединение «историй»

Связать воедино столь различные подходы к восприятию истории, которые мы обнаруживаем у Лактанция, и создать целостное повествование нашему автору позволило понимание неразрывной, провиденциальной связи между историей церковной и светской.

Лактанций не мог не учитывать того, что христианская церковь существует в Римской империи, и их судьбы [48] связаны между собой. Эта проблема взаимозависимости истории церкви и Рима уже имела свое решение в апологетике. Впервые в христианской литературе о провиденциальной связи истории Империи и церкви написал Мелитон Сардийский, апологет II века: «Наша философия ...принесла счастье империи: с тех пор росли и мощь, и слава Рима» (цит. по: Eus. НЕ IV.26.7). И его мысли получили дальнейшее развитие в апологетике, ⁵¹ в том числе и в церковной историографии. ⁵² [49]

Лактанций, изображая кризис Империи, вызванный реформами Диоклетиана (Lact. DMP VII.2-12), демонстрирует в дальнейшем, что политическая неустроенность государства несет несчастье и христианскому миру (Ibid. IX.II). Венцом административного творчества Диоклетиана оказывается гонение 303 г. С другой стороны, несчастье, выпавшее на долю христиан, переносится императором Галерием на всю Империю (Ibid. XXII.1). В свою очередь, императоры Константин и Лициний, обратившие внимание на бедственное положение церкви и ставшие на ее защиту, приходят к власти в Империи, в результате чего вместе с возрождением церкви во всем мире наступает умиротворение и покой (Ibid. 1.3).

Мы вправе говорить, что у Лактанция отсутствует единое видение исторического процесса. «История Империи» и «история церкви» лишь в результате победы Константина и Лициния в гражданской войне (для Лактанция – в войне с безбожниками и гонителями) идут к своему сближению. В результате участия этих императоров в реализации Божественной идеи, подчинения своих целей и устремлений целям провиденциальным, в истории, осознаваемой апологетом, наступает гармония.

* * *

Лактанций отразил в своем трактате реалии истории Римской империи нач. IV в. События, связанные с приходом к власти императора Константина, не только положившего конец гражданской смуте, но и остановившего [50] массовые преследования христиан, давали возможность оптимистически взглянуть на исторический процесс. Особенности внутриполитического развития государства определили повышенное внимание историка к личностям императоров, что привело к ряду вполне логичных и гармоничных заимствований из языческой историографии. Но, в то же время, демонстрируя зависимость императорских судеб от отношения их к миру, несущему в себе Истину, Лактанций наполняет исторический процесс христианским смыслом.

Латинский апологет не ставил перед собой цель, подобную замыслу Евсевия Кесарийского, его история – не столь грандиозна, как творение отца церковной историографии. И все же заслуга Лактанция как историка очевидна. С «De mortibus persecutorum» берет начало западная христианская историческая мысль, получившая дальнейшее развитие в творчестве латинских историков IV в., что в дальнейшем приведет к рождению средневековой исторической мысли.