Рюи Гонзалес де-Клавихо. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403-1406 гг. Подлинный текст с переводом и примечаниями, составленными под редакциею И. И. Срезневского. С.-Пб., 1881.

Сказания путешественников по Азии всегда пользовались в Европе большою популярностию. Было время, когда таким только путем удовлетворялась присущая людям любознательность, за невозможностию обращаться непосредственно к восточным источникам. Спрос на путешествия особенно был велик в средние века. И чем интереснее рассказывал путешественник, чем больше сообщал он разных диковинок, иногда даже выдуманных, тем популярнее делалась его книга, а соразмерно с тем и расходилась. В большинстве случаев предпочтение отдавалось не тому, кто сообщал сведения действительно верные и важные, а тому, кто умел угодить вкусу публики, поднеся ей завлекательный рассказ (Лучшим тому доказательством может служить следующий факт: в течение последней четверти XV столетия записки Марко Поло издавались (в Венеции) четыре раза, а разукрашенное разными вымыслами сказание Мандевиля за то же время шестнадцать раз, в том числе одних италианских изданий было семь. См. И. И. Срезневского, Хождение Афанасия Никитина (Уч. Зап. 2-го отд. Акад. Наук, кн. II, стр. 246-247).). Но во всяком случае подобная литература ценилась не даром. Путешественники доставляли богатый этнографический материал, какого не найдем мы ни в каком другом источнике. Кроме того, будучи [124] очевидцами описываемых событий, они являются в силу того таким источником, на основании которого можно поправлять или подкреплять другие, например, летописи, надо только уметь отделять личные наблюдения автора от слухов, собранных им со стороны, слухов не всегда верных. Стало быть, путешествия в Азию не могли терять своего значения даже и с расширением круга наших сведений о востоке. Только теперь мы можем относиться к ним с большим разбором, чем их современники, и ставить труды их на то место, какое они действительно заслуживают.

В западной Европе, кроме многочисленных отдельных изданий путешествий, нередко появлялись в свет еще и сборники их, что значительно облегчало пользование рассказами путешественников. Путем издания сборников, можно, пожалуй, сказать (Первый из европейских путешественников, удостоившийся распространения своих записок на русском языке, был Волней, которого путешествие в Сирию было переведено, по поведению Екатерины Великой, на русский язык. Такую честь разделили с ним и некоторые миссионеры в Китае, также благодаря распоряжению этой императрицы.), началось у нас дело ознакомления с трудами иностранных путешественников по Азии (Что же касается до русских средневековых путешественников на восток, то донесения их и записки тоже обнародывались первоначально в сборнике, каким можно признать Вивлиофику Новикова; а потом — у Сахарова в «Сказаниях Русских людей».). Почин в этом деле принадлежит Д. И. Языкову, который задумал обширное издание путешествий, в тексте, с переводом и примечаниями, под заглавием: «Собрание путешествий к Татарам». В 1825 году появился первый и единственный том этого издания, куда вошли путевые заметки только Плано Карпини и Асцелина. Продолжателем Языкова явился В. Н. Семенов, задумавший выпустить «Библиотеку иностранных писателей о России». И на этот раз дело ограничилось одним лишь томом, вышедшим в 1836 году. В нем, между прочим, нашли себе место записки Иосафата Барбаро и Амвросия Контарини. Дальнейших попыток издавать сборники не было (Предпринятая Плюшаром в 1852 году «Библиотека путешествий» отличалась другим характером и имела в виду только новейших путешественников.). Но с тех пор изредка стали появляться отдельные переводы то того, то другого путешественника по Азии. Так, например в 1863 году в [125] Чтениях Общества Истории и Древностей при Московском университете и отдельно появился довольно плохой перевод путешествия Марко Поло; в 1867 году Ф. К. Брун напечатал в Записках Императорского Новороссийского университета «Путешествия Ивана Шильтбергера по Европе, Азии и Африке», в 1868-1870 годах г. П. Барсов напечатал (также в Чтениях и отдельно) полный перевод путешествия Адама Олеария в Россию и Персию. И наконец, ценным приобретением в нашей литературе является книга, заглавие которой приведено выше (Часть дневника Клавихо была переведена покойным Н. В. Ханыковым (см. его «Иран», С. Пб., 1874 г.), но не с испанского подлинника, а с перевода. Извлечение из перевода, исполненного под редакцией И. И. Срезневского, и за подписью О. С., помещено было под заглавием «Самарканд при Тамерлане» в Русском Вестнике 1874 года, № 12, а полный перевод, давший повод к настоящей статье вошел в состав 28-го тома Сборника Отделения русского языка и словесности Имп. акад. наук. Перевод этот, а равно и примечания к нему, составляют труд О. И. Срезневской.). Таких превосходных изданий, как издание дневника Клавихо, у нас очень не много; а потому считаем долгом отметить его появление и вместе с тем выставить значение самого дневника.

Чтобы взяться за перевод Клавихо, нужно хорошо знать средневековой испанский язык, нужно изучить средневековую географию и историю западной Азии, и при всем том не легко справиться с текстом дневника, так как Клавихо искажал собственные названия и восточные слова в такой степени, как никто, кажется, из других путешественников. Переводчица вышла из затруднения тем, что обратилась за разъяснениями к людям, посвятившим себя изучению востока, как видно это из предисловия к дневнику. Прием этот заслуживает не только одобрения, но и подражания.

Клавихо был у Тимура в самый блестящий период его славы и могущества; Клавихо проехал большую часть владений Тимура, довольно долго оставался в столице его Самарканде; лично ознакомился с положением земель, находившихся под властию великого завоевателя, и видел порядки, заведенные там Тимуром; Клавихо с редкою наблюдательностию подметил местные обычаи и живо описал их. Все это придает большой интерес его дневнику. Но у Клавихо есть еще особенность, увеличивающая достоинство его труда, это — необыкновенное спокойствие в изложении, полное отсутствие каких-либо увлечений. Без негодования описывает [126] он жестокости Тимура, без восторга говорит и о его подвигах. Даже в тех случаях, когда приходилось ему терпеть собственными боками или платиться своим достоянием, ни разу не высказал он ни досады, ни раздражения. Черта по истине редкая.

Посольство Генриха Кастильского к Тимуру состояло из трех лиц — магистра богословия Альфонса Паес де-Санта-Мария, Рюи Гонзалеса де-Клавихо и королевского телохранителя Гомеса де-Салазара. Хотя Клавихо и не говорит, кто был главным лицом в посольстве, но из некоторых намеков в дневнике видно, что первенство принадлежало ему, Клавихо. Так, например, при одарении послов преимущество оказывалось ему (стр. 186, 189). Цель посольства состояла в том, чтобы закрепить дружбу между двумя государями и собрать сведения о передней Азии. Но что поручалось послу сообщить Тимуру, и что посол говорил на аудиенции, это осталось неизвестным. Да и без ответа послы вернулись домой.

Еще на пути в Азию Клавихо занес в свой дневник много интересного, как описание Гаэты, Константинополя и его достопримечательностей; но главное значение приобретает его дневник с того момента, как послы вступили на азиатский берег. Тимура уже не застали они в передней Азии. После семилетнего отсутствия из своей родины Тимур направился домой, в свою столицу; туда последовали за ним и испанские послы. Согласно распоряжению Тимура местные власти должны были препровождать послов как можно скорее к Тимуру. И вот тут-то пришлось послам на себе испытать, как исполнялась воля Тимура в его владениях. Не смотря на усталость послов, им не позволяли останавливаться для отдыха. И чем ближе к столице, Самарканду, тем строже исполнялось такое распоряжение. Послы буквально ехали день и ночь и останавливались только тогда, когда не было смены лошадям, и их надо было кормить. Одного пристава, обязанного провожать послов, они просто умоляли сделать отдых, заявляя, что не в состоянии ехать; но он ответил, что не может согласиться на их просьбы, так как «ему прийдется поплатиться за то жизнью»; но принимая к сердцу их состояние, «приказал положить им на переднюю луку седла деревянный брусок с подушкой посредине; на эти подушки они легли грудью и так отправились в путь. Они прошли весь этот день и всю ночь и заночевали в поле у одного пустого селения» (стр. 197-198). Один из послов, Гомес [127] де-Салазар, не выдержал такой муки, слег и вскоре умер. Товарищи же его неслись дальше.

Такая курьерская езда оказывалась вполне возможною вследствие почты, устроенной Тимуром в своих владениях с целию скорейшего получения сведений из дальних областей, а также и для препровождения послов. «По приказанию царя», пишет Клавихо, — «были приготовлены лошади через каждый день пути, в одном месте сто, в другом двести... Те, кого царь посылал куда-нибудь, или кто ехал к нему, должны были ехать на этих лошадях как можно скорее, день и ночь. Эти лошади были заготовлены в местах и странах пустых, также как и населенных; а в местах, где не было населения, царь приказал построить большие дома в роде гостинниц и назначил, чтобы жители ближайших городов и местностей доставляли туда лошадей и провизию; при этих лошадях были люди, которые берегли их и смотрели за ними; этих людей звали анчо (To есть, ямчи, ямщик.). Таким образом, когда приезжают царские посланники или кто-нибудь другой с вестями к царю, тотчас эти люди берут лошадей, на которых они приехали, снимают с них седла и седлают других, которые у них есть, и когда они уезжают оттуда, с ними едет один или два из этих анчо, которые заботятся о лошадях; когда они приезжают в другое место, где есть царские лошади, тот ворочается со своими лошадьми, и едет другой. Этого мало. Если какая-нибудь из этих лошадей устанет дорогой, и они увидят другую где бы то ни было или у какого бы то ни было другого человека, который едет своею дорогой, то его заставляют сойдти с лошади и берут ее себе, а царскую лошадь анчо берет в запас» (стр. 199-200). И никто не смеет отказать анчо, «потому что за это заплатит головою» — будь то хотя бы князь или даже сын самого императора: «Такова воля царя... Даже берут лошадей у войска, и много раз посланники брали их у войска для себя и для своих людей и заставляли идти сзади за собою, чтобы получить лошадей назад... «И не только одна эта дорога так снабжена лошадьми, но вся его земля» (стр. 200-201).

Устройство почт напоминает времена Чингис-хана, который первый завел их в Восточной и Средней Азии, ради [128] правительственных нужд. Да и во многих других случаях видно, что Чингис-хан служил примером для Тимура.

Кроме лошадей, местное население должно было доставлять послам и гонцам все содержание. Вот как описывает Клавихо такие порядки: Приезжая в город или в селение, пристав, сопровождавший послов, прежде всего старался розыскать старшину. Люди пристава схватывали первого попавшегося им человека, снимали с головы его покрывало, и захватив им его за шею, тащили пешком и ударяли его кнутом и палками, чтоб он показал, где дом старшины. «Люди, которые видели их по дороге и узнавали, что это царские слуги, принимались бежать точно будто диавол гнался за ними; а те, которые были в своих палатках и продавали свои товары, закрывали их, тоже пускались бежать и запирались в своих домах, а проходя говорили друг другу: ельчи, то есть, посланники, — так как уже знали, что с посланниками приходят для них черные дни; и так бежали, точно диавол гнался за ними. Приезжая куда-нибудь, всегда въезжали с таким шумом и делали такие безжалостные поступки, что, казалось, точно вступало древнее войско; а когда находили старшин, вы подумаете, что они говорили с ними кротко? Нет, они прежде бранили их и били дубинами, потом заставляли их бежать, приносить посланникам все, что им было нужно, и стоять и служить им, и не позволяли им отлучаться без спроса... Поступают также, когда кто-нибудь едет по царскому повелению; потому что они говорят, что для исполнения царского приказания они могут убивать и наказывать кого захотят, и что бы то ни делал тот, кто едет по царскому повелению, всякий должен молчать, а не противоречить, хотя бы даже и самый старший из царского войска; от этого во всей земле так боятся царя и его слуг, что на удивленье» (стр. 212-213).

Такая жестокость в Азии дело довольно обыкновенное, и очень многое поддерживается там только страхом. На востоке жизнь человеческая очень дешева, и особенно дешево ценили ее великие завоеватели, как Чингис-хан и Тимур. Во время Чингис-хана, говорят путешественники — оброненный в дороге кошелек можно было найдти на обратном пути на том же самом месте. Все следили друг за другом, зная, что за проступок одного ответит все местное население без всякого помилования. Вырезать поголовно население целого города и даже области для Чингис-хана ничего не значило. И порядок был при нем образцовый; но слишком [129] дорогою ценой он покупался и оказывался к тому же очень непрочным. Тимур, в некоторых случаях жестокости, превзошел даже Чингиса. Он изобрел даже особого рода памятники своей расправы — башни из черепов. Такие башни Клавихо видел и описал их устройство (стр. 194).

Трудно, казалось бы, при сильном утомлении и таком безостановочном движении собирать сведения и заносить их в свой журнал; но для Клавихо это оказалось возможным, хотя неудобства эти сильно отразились на его дневнике. Видно, что он записывал отрывочно, спешно; а путь по восточному Хорасану изложен чрезвычайно кратко, с большими пробелами. Только после переправы через Аму-Дарью посол несколько оживился. Прибыв в Кеш, родину Тимура, Клавихо разузнал тут о происхождении этого государя и отметил свои сведения в дневнике. Особенно интересно в этом рассказе то, как Тимур приобретал себе приверженцев. Его отец хотя и происходил из знатного рода, был беден, имел всего трех-четырех всадников; с ними и начал Тимур грабить что где можно и на счет награбленного пировал со своими сподвижниками. Скоро набралось у него уже триста всадников, — знак, что с ним выгодно вести дела, то есть, производить грабежи. Не удивительно, стало быть, что нашлись у него и сильные заступники перед ханом и помогли ему в дальнейших подвигах (стр. 238-240). Такова была первоначальная незавидная карьера Железного Хромца. Любопытно, что и Чингис-хан проложил себе дорогу подобным же образом.

Послы явились к Тимуру как раз в то время, когда он праздновал свои победы и свое возвращение в столицу. Послы были обласканы Тимуром, приглашались на все пиршества не только им самим, но и его женами, которые, оказывается, вовсе не были затворницами, как не были затворницами и в Золотой Орде.

На всех этих пирах очень много ели и очень много пили. Пили не только кумыс, что в порядке вещей, но и вино и водку, что для мусульман совсем уже не подобает. Правда, Клавихо говорит, что никто не смеет пить вино ни в обществе, ни дома без позволения царя (стр. 262); но значение факта от этого ни чуть не умаляется, а скорее еще этому запретному напитку придается особенное торжественное значение. «Если кто не хочет пить вина», пишет Клавихо, — «тот, говорят, оскорбляет царя, потому что все пьют по его желанию; даже делают больше: чаши наливают полные, и никто не смеет не допить; если кто не допьет, то у него [130] не берут чаши из руки и заставляют допить; и пьют из одной чаши по одному и по два раза. А если предложат выпить вино за здоровье царя, или станут заклинать головою царя, то тогда должно выпить все и не оставлять ни одной капли. Кто делает так и больше пьет вина, про того говорят, что он багадур, что у них значит доблестный человек. А кто отказывается пить и говорит, что не хочет, того заставляют насильно, хотя бы он и не хотел» (стр. 262-263). «Тот праздник считается более важным, на котором пьется вино» (стр. 314). На женской половине происходило просто даже пьянство. Угощенье начиналось там прямо с вина. «И не думайте», говорит Клавихо при описании праздника у Ханзадэ, — «что это питье продолжалось не долго; оно тянулось долгое время, и при этом ничего не давали есть. Иногда, когда служившие стояли перед ними с чашами, им приказывали выпить; они отходили в сторону, преклоняли колена, выпивали до дна, не оставляя ничего, и переворачивали чашу, чтоб она (Ханзадэ) видела, что ничего не осталось; и тут каждый рассказывал о своих подвигах и деяниях, чему все смеялись... Когда угощение продолжалось уже довольно долго, она приказала позвать к себе посланников и подала им вино из своих рук; и долго спорила с Рюи Гонзалесом, чтобы заставить его пить, потому что не хотела верить, что он никогда не пьет вина. До того доходило это питье, что люди падали перед нею пьяные, полумертвые; и это они считают большим достоинством, так как для них не было бы ни удовольствия, ни веселья там, где бы не было пьяных» (стр. 280-281). А чтобы скорее напиваться, подавалась водка (стр. 304).

Мы имеем и другие свидетельства, что мусульмане Средней Азии пили вино даже в прошлом столетии. Интересно было бы проследить, с каких пор это там прекратилось.

Во время Клавихо сохранялся еще у Джагатайских Турок обычай осыпать гостей во время пира деньгами (стр. 263) и бросать деньги в народ (стр. 277). Кроме того, на гуляньях ставились столбы с веревками, на которые люди лазили и делали разные представления (298). Иногда устраивались при этом и базары. По случаю свадьбы одного внука Тимур назначил праздник и для большого веселья велел объявить по всему Самарканду, «чтобы все городские торговцы, менялы, продавцы тканей, также как и жемчугу и разных других вещей и всевозможных товаров, повара, мясники, хлебники, портные и башмачники, и всякие другие ремесленники, какие только были [131] в городе, собрались на поле, где стояла его орда; поставили свои палатки и продавали свои товары здесь, а не в городе; и кроме того, чтобы в каждом ремесле устроили игру и ходили с нею по орде, чтобы забавлять народ; и чтобы не смели уходить оттуда без его позволения и приказания. По этому объявлению все торговцы вышли из города со всем своим товаром и с работниками и расположились в орде, каждое ремесло в отдельной улице, которую разделили по порядку; в каждом ремесле устроили свою игру, с которой ходили по всей орде и забавляли народ» (стр. 282-283). Но это веселье завершалось мрачною картиною чисто в восточном вкусе. Тут же, где стояли палатки торговцев, возвдигнуты были, по повелению Тимура, виселицы для совершения во время гулянья публичной казни. И прежде всего она совершена была над визирем за разные злоупотребления во время семилетнего отсутствия Тимура из Самарканда; имущество казненного было конфисковано. Та же участь постигла и человека, вздумавшего просить помилования визирю, и некоторых других провинившихся лиц. Тут же произведен был суд над теми ремесленниками и торговцами, которые дорого продавали свой товар, и с них взяты были деньги. «Горожане были этим очень недовольны», прибавляет Клавихо, — «и говорили, что он велел им выйдти из города с своими палатками только для того, чтоб их ограбить» (стр. 285).

Много общего видим мы у Тимура с Чингис-ханом; но ни в чем, кажется, так сильно не сказалось это сходство, как в обращении их с ремесленниками, мастерами и художниками. Оба завоевателя щадили таких людей у неприятелей во время войны: при вырезывании всего взрослого мужского населения сопротивлявшихся городов, всегда делалось исключение в пользу ремесленников. Как Чингис уводил их в свою орду, так и Тимур наводнил Самарканд всевозможными мастерами. В дневнике Клавихо читаем: «Из Дамаска привез он всяких мастеров, каких только мог найдти: таких, которые ткут разные шелковые ткани, таких, что делают луки для стрельбы и разное вооружение, таких, что обработывают стекло и глину, которые у них самые лучшие во всем свете. Из Турции привез он стрелков и других ремесленников, каких мог найдти: каменьщиков, золотых дел мастеров, сколько их нашлось; и столько их привез, что каких угодно мастеров и ремесленников можно найдти в этом городе. Кроме того, он привез инженеров и бомбардиров и тех, [132] которые делают веревки для машин; они посеяли коноплю и лен, которых до тех пор не было в этой земле» (стр. 327-328). Все мастера были распределены по отдельным улицам (стр. 265).

Озабочиваясь заселением Самаркандской области, Тимур увел туда много пленных, и чтоб они не могли убегать обратно на свою родину, на реке Аму поставлена была стража, которая пропускала через Аму на север всех без исключения; но на юг только тех, кто имел грамоту, в которой было обозначено, «откуда он и куда отправляется» (стр. 227). Клавихо рассказывает, что им встречались в Персии и Хорасане люди, которые, «по поручению царя, если находили где-нибудь сирот и безродных людей или бедных мужчин и женщин, у которых не было ни дома, ни имущества, сейчас силою брали их и отводили в Самарканд, чтоб они поселились там: кто вел корову, кто барана или двух овец, или коз; а управления тех мест, куда они приходили, кормили их по приказанию царя; и таким образом, говорят, царь привел в Самарканд добрых сто тысяч человек, если не больше» (стр. 227-228).

Таким образом, Тимур оказывается не только разрушителем, но и созидателем и преимущественно устроителем своей столицы, которая сделалась при нем самым оживленным торговым городом в Средней Азии и украсилась многими мечетями, садами, и т. д. При этом, как всегда, Тимур выказал замечательную энергию. Последним его предприятием в этом роде было проведение базарной улицы через весь город. Дело началось разрушением тех домов, которые мешали проведению улицы, чьи бы они ни были, «не обращая внимания на хозяев; так что хозяева, видя, что их дома разрушались, собирали свое добро и все, что у них было, и бежали. Как только одни работники кончали ломать, сейчас являлись другие и продолжали работу. Улицу провели очень широкую, и по обеим сторонам поставили палатки; перед каждою палаткой были высокие скамейки, покрытые белыми камнями. Все палатки были двойные, а сверху вся улица была покрыта сводом с окошками, в которые проходил свет». Работа продолжалась посменно день и ночь и прекратилась за наступлением зимнего времени. Никакого вознаграждения домохозяевам за их убытки не полагалось» (стр. 317-319).

Много еще можно было бы извлечь интересных указаний из дневника Клавихо, но и приведенных, кажется, достаточно, чтобы [133] вполне оценить этот труд. Дополним наши выписки только одним известием, касающимся столкновения Тимура с Тохтамышем. В конце концов, как оказывается, эти враги примирились, и Тимур даже приютил у себя сына этого злополучного Золотоордынского хана (стр. 341-342).

Не успел Тимур дать отпускную аудиенцию послам, как заболел. Тогда эмиры поспешили выпроводить послов, не желая, чтоб они сделались свидетелями смерти Тимура и тех событий, которые вслед затем должны были последовать. Протесты послов не были приняты во внимание, и им по неволе пришлось отправиться домой. Но на пути, уже в Персии, в марте 1405 г., узнали они о смерти Тимура, последовавшей, как известно, в конце февраля того же года. И тотчас же начались волнения, междуусобия, вообще обнаружилась неурядица страшная. Зашевелились и соседние владельцы, раньше трепетавшие при одном имени Тимура. Силой, в лице Тимура, сдерживалась великая империя, а как не стало этой силы, все полезло врозь. Послы испанские были очевидцами тех волнений, которые так часто следуют в азиатских государствах за смертию владетелей. Почти полгода послы были задержаны в Персии, подверглись даже ограблению от имени внука Тимура Омара-Мирзы и поспешили поскорее выбраться из владений Тимуридов, где все вдруг так переменилось.

Не мог Клавихо вполне выяснить нам личность Тимура, потому что современникам это никогда почти не удается — да и теперь еще личность Тимура возбуждает споры, — но все-таки испанский посланник осветил нам многие черты этой личности. Прежде всего Клавихо показал, что Тимур был человек, обладавший железною волей, что для достижения своей цели он ни перед чем не останавливался, даже прибегал иногда к недостойным уловкам. Например, при осаде города Себастии (Сивас) Тимур, чтобы склонить жителей к миру и сдаче города, дал обещание не проливать их крови. Жители поверили и сдались. Тогда победитель вызвал знатнейших граждан, будто бы для переговоров, и приказал задушить их в нарочно вырытых для того ямах, так как хотел сдержать обещание: не проливать их крови (стр. 143) (Подобный не рассказ передает и Шильтбергер. См. в переводе Бруна, стр. 19.). [134]

Много интересного сообщает Клавихо в своем дневнике; но в то же время и он доказал, как бывает ненадежен путешественник, когда сообщает он что-нибудь по слухам, с чужих слов, не сделав им надлежащей проверки. Укажем некоторые промахи Клавихо. Чингис-хану приписал он таких сыновей, каких у него вовсе не было, Езбека и Чаркаса (стр. 242). Фраза: «а Индейцы, царь Индейский и большая часть жителей ее (Индии) христиане греческого исповедания» — не имеет никакого основания (стр. 291); равным образом ошибочно его мнение, что «Китайский император прежде был язычником, а потом обратился в христианскую веру» (стр. 333). Не известно, наконец, зачем понадобилось Клавихо подогреть забытую легенду об Амазонках, которые — кстати сказать — также оказываются у него христианками греческого вероисповедания (стр. 335) (Не имеет ли это известие какой-нибудь связи с рассказом Шильтбергера «Об одной языческой даме и четырех тысячах девиц, ее провожавших?» Вот что сообщает этот странствователь, как очевидец: «Во время бытности моей у Чекре представилась пред ним и Едигеем одна татарская дама по имени Садур-Мелик, с свитою, состоявшею из четырех тысяч девиц. Эта знатная дама, желая мстить одному татарскому королю за то, что он убил ее мужа, просила Едигея, чтоб он помог ей изгнать того короля. Должно знать, что эта дама, равно как провожавшие ее женщины, ездила верхом и упражнялась луком не хуже мужчины, и что она, готовясь к битве, привязывала к каждой стороне (лошади или седла) по мечу и луку. Когда двоюродный брат короля, убившего мужа, будучи взят в сражении с Чекре, был отведен к ней, она приказала ему стать на колени, обнажила меч и одним ударом отсекла ему голову, говоря: «Теперь я отмстила себя!» Это случилось в присутствии моем, и я здесь говорю как очевидец» (стр. 38-39). Заключительные слова и заставляют обратить внимание на этот рассказ.). Не верно и сообщение его, что Тимур умер в Самарканде, так как известно, что он умер в Отраре от лихорадки, во время похода в Китай.

Теперь скажем несколько слов о переводе. Переводчица, как и следовало, имела в виду передать подлинник по возможности верно и точно, и сохранить самый характер рассказа (стр. VI). Эту задачу разрешила она вполне удачно, без всякого ущерба для перевода, который читается совершенно легко. Но в некоторых случаях можно бы, казалось, и уклониться от буквальной передачи текста. Тогда не пришлось бы, например, сочинять Туркам и Татарам рыцарей, которых они не имели, и вооружать их шпагами, которых они не носили (стр. 342, 360). Но не в этом упрекнем мы [135] переводчицу. Гораздо важнее — это, так сказать, произвольность чтения некоторых букв в собственных именах. Вот несколько примеров на выдержку. В одном случае значится: Тагигинская земля (Tagiguinia, стр. 2), в другом — Таджикиния (Tagiquinia, стр. 219); испанское х читается то как х, то как ш: Xio — Хиос (стр. 35), Cabo-Xanto — Кабоханто (стр. 35), Xevali — Шевали (стр. 135), Xabega — Шабега (стр. 149), Caxic — Кашик (стр. 153), Миаша (стр. 170), Ruxia — Рушия (стр. 329) и т. д. Читая, как видно, на удачу, переводчица слово Balaxia передала — Балахия (стр. 312), тогда как это Балашия, то есть, Бадакшан, который местным населением назывался Балакшан. То же надо заметить и относительно испанского j, которое читается как х: в одном месте видим Андрикоя вместо Андрикоха (Andricoja, стр. 296), а в другом правильно — Николосо Кохан (Nicoloso Cojan, стр. 385). Pasqua раз переведено: Пасха (25-го декабря, стр. 347), а в другой раз — Рожество (стр. 386).

По систем переводчицы после шипящих букв следует писать, а не: вашь, хорошь и т. д. Пусть так; но не можем одобрить этой системы в применении к тюркским словам: Кешь, Тохтамышь. Там есть и мышъ, и мишь, следовательно, и писать надо сообразуясь с этим, нужды нет, что не умеем мы различать их произношением. Впрочем, эти недостатки совсем не такого свойства, чтоб они могли умалить значение всего труда.

Без указателя труд переводчицы и в половину не имел бы того значения, какое имеет он теперь; а перевод указателя на французский дает возможность и иностранным ученым оценить всю его важность и уразуметь многие темные места в дневнике. Указатель выясняет нам путь послов, раскрывает значение восточных слов, сильно искаженных Гонзалесом де-Клавихо, объясняет почти все собственные названия, встречающиеся в дневнике. Но, казалось бы, при составлении его не следовало игнорировать и то, что уже сделано другими на этом поприще; а мы, к удивлению, ни разу не встретили в указателе ссылки на изыскания Бруна в примечаниях к переводу странствований Шильтбергера, современника Клавихо, и бывшего почти во всех тех местах, в каких был и испанский посол. Правда, многое для Бруна осталось темным, например, он тщетно трудился над Белыми Татарами и напрасно искал их там, где их не было; многое у него определено или неточно, например, Науджуа, хотя и будет [136] Нахичевань (стр. 48, прим. 3), но только не известный город Нахичевань, а селение. Иное определено у него вовсе неверно, как Егида будто бы Adeldjauz (стр. 131-132). Но и ошибки его могли бы послужить в пользу; а кое-что и пригодилось бы. Так, он удовлетворительнее объяснил Тетань (стр. 48), чем это сделано в указателе; иное определил точнее. Наконец, у него видим попытку объяснить Великую и Малую Армению (стр. 10), а такого объяснения в указателе к Клавихо не достает.

Загадочная Тагигинская земля не объяснена в указателе и даже не упомянута в нем. Действительно, такой земли никогда не существовало; но дело разрешается очень просто: Tagiguinia на стр. 2-й то же, что Tagiquinia (Таджикиния) на 219-й, только в первом случае опечатка: g вм. q. Не можем согласиться с предположением, что Иессен может означать Иемен (стр. 398), так как тут речь идет о шелке, скорее это — Иезд, всегда славившийся шелковыми тканями; если это так, то тогда определится само собою и Серпи (стр. 178), которое ни чем иным и быть не может, как Ширваном, также славившимся шелком. Непонятное Акиви (стр. 313), по всем данным, должно соответствовать Вахану, где действительно ломался лазурик. Правда, искажение тут очень сильное, но не самое сильное из тех, которые встречаются у Клавихо.

Некоторых недоумений указатель совсем не разъясняет. Так, Клавихо упоминает о посольстве, приходившем при нем в Самарканд от Китайского императора Чуисхана. В указателе он так и оставлен без пояснения, а это был третий император из Минской династии, Чэн-цзу, царствовавший с 1403 по 1425 год. Его годы правления назывались Юн-ло. Этот император жил в Пекине (Ханбалыке), тогда как предшественник его Хой-ди (1399-1403 гг.), жил в Нанкине. С некоторыми объяснениями вовсе согласиться не можем, таковы: Ясан мираша (стр. 161), — скорее это Хасан мирза, чем Джеган мирза; Буело (стр. 209) едва ли Абдульабад, — ближе всего искать под ним Мерв или же Мейменэ, так как которым-нибудь из этих городов должен был проезжать Клавихо и не упомянуть того или другого не мог, на том основании, что в степях восточного Хорасана город, по редкости там городов, должен был производить особенно приятное впечатление на утомленных путников. Не мешало бы поправить изображение Тимуровой тамги у Клавихо (стр. 235), так как она состояла из [137] трех совершенно правильных кругов, что можно видеть на монетах Тимура, а не из трех овалов, как изображено в дневнике.

Но это, во всяком случае, мелочи всегда возможные в такой трудной работе, как составление указателя к дневнику Клавихо. Главное достигнуто: оба пути, передний и задний, теперь совершенно выяснены. Мы очень хорошо понимаем, что вполне объяснить этот дневник и не возможно: так изменилась передняя и средняя Азия в 480 лет, которые прошли со времени поездки туда испанского посла. Многое исчезло там без всякого следа. Например, путь от Нишапура до Мешхеда нам теперь хорошо известен; а между тем мы тут никак не отыщем и никак не приурочим ни Ферриора, ни Хазегура, ни Оджаджана, городов, которыми однакожь Клавихо проезжал.

Заключим пожеланием, чтобы таким же образом был издан еще более древний и даже более важный средневековой путешественник по Азии — Марко Поло. Он заслуживает гораздо лучшего отношения и внимания, чем это оказано ему русским переводом. И тем легче это сделать, что, с одной стороны, Потье и Юль, с другой — покойный архимандрит Палладий, обнародовали много подготовительных работ к ученому переводу путешествия Марко Поло.

Н. Веселовский.

Текст воспроизведен по изданию: Рюи Гонзалес де-Клавихо. Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403-1406 гг. // Журнал министерства народного просвещения, № 11. 1835

© текст - Веселовский Н. 1882
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Журнал министерства народного просвещения. 1882