СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИ

HISTORIA VERDADERA DE LA CONQUISTA DE LA NUEVA ESPANA

Прежде чем приступить к рассказу о великом Моктесуме и великом его царстве Мексике и мексиканцах, хочу я поведать о донье Марине, о том, как она с детства была знатной госпожой и владычицей селений и подданных. Дело было так. Отец ее и мать владели селением, называющимся Паинала, а также другими селениями, к нему прилегающими, примерно в восьми лигах от города Гуасакалько. Отец ее умер, когда она была еще дитятей, и мать вышла замуж за другого, молодого касика; у них родился сын и, сказывают, супруги души в нем не чаяли. Вот и уговорились мать и отец, что после их кончины он унаследует их владенья, а дабы этому не было помехи, они ночью, тайком, отдали маленькую донью Марину индейцам Хикаланго и распустили слух, будто она умерла. В это время как раз умерла дочка одной индеанки, их рабыни, и было объявлено, что это скончалась наследница; потом индейцы Хикаланго отдали ее индейцам Табаско, а жители Табаско — Кортесу.

Я был знаком с ее матерью и единоутробным ее братом, сыном старухи, который к тому времени был уже взрослым мужчиной и правил вместе с матерью — ибо второй муж старухи умер. Обратясь в христианство, старуха получила имя Марта, а ее сын был наречен Ласаро, и это я знаю точно, ибо году в 1523-м, после покорения Мексики и других провинций, Кристобаль де Олид поднял мятеж в Лас-Игерас, и Кортес, направляясь туда, проезжал через Гуасакалько, и к нам в том походе присоединилась большая часть жителей того селения.

Поскольку донья Марина во всех войнах в Новой Испании, Тласкале и в Мексике выказала редкую доблесть и была превосходным толмачем, Кортес всегда держал ее при себе, и донья Марина обладала большим влиянием и безраздельно правила индейцами Новой Испании.

Остановясь в селении Гуасакалько, Кортес разослал гонцов ко всем касикам той провинции, созывая их, дабы сделать им наставление касательно святого христианского учения и добрых нравов; тогда-то, вместе с прочими касиками, и явились к нам мать доньи Марины и ее единоутробный брат Ласаро.

А незадолго до того донья Марина поведала мне, что она родом из этой провинции и по праву должна быть ее владычицей, и об этом знали Кортес и толмач Агилар. И вот, когда прибыли к нам ее мать с сыном, ее братом, они узнали друг друга, — и такое было у нее сходство с матерью, что всякому становилось ясно, что это мать и дочь.

Родичи доньи Марины испугались, полагая, что она послала за ними, чтобы их убить, и стали плакать. А донья Марина, увидев, что они плачут, принялась их утешать и сказала, чтобы они не боялись, и что когда они ее отдали индейцам Хикаланго, они, мол, не ведали, что творили, и она их прощает, и дала она им много золотых украшений и всяческого платья и велела возвращаться домой. И еще сказала, что Бог оказал ей великую милость отвратив от поклонения идолам и сделав христианкой и ниспослав ей сына от ее повелителя сеньора [144] Кортеса и дав в мужья испанского дворянина Хуана Харамильо, и хотя бы предложили ей быть правительницей всех провинций, сколько их есть в Новой Испании, она бы не согласилась, ибо всем благам мира предпочитает служить своему супругу к Кортесу. И все это, о чем я рассказываю, я знаю достоверно, и, сдается мне это напоминает историю, произошедшую в Египте с братьями Иосифа, которые, когда у них настал голод, пришли ему поклониться. Донья Марина знали наречие Гуасакалько, на нем же говорили и в Мексике, и знала также наречие Табаске. А как Херонимо Агилар знал наречие Юкатана и Табаско, для обеих провинций единое, то они хорошо понимали друг друга, и Агилар потом переводил Кортесу на кастильский. Было сие добрым началом для нашего завоевания, и далее у нас тоже, благодарение Господу, все шло хорошо и весьма успешно. И я хотел об этом рассказать, ибо без доньи Марины мы не смогли бы понимать язык Новой Испании.

О ТОМ, КАК МЫ СО ВСЕМИ КОРАБЛЯМИ ПРИБЫЛИ В САН-ХУАН-ДЕ-УЛУА

В Страстной Четверг 1519-го года весь наш флот прибыл в Сан-Хуан-де-Улуа, и как кормчий наш Аламинос превосходно знал этот порт еще с той поры, что мы там побывали с Хуаном де Грихальвой, он сразу же приказал бросить якоря в том месте, где наши суда были бы защищены с севера, и на флагманском корабле подняли королевские штандарты и вымпелы.

Спустя, наверно, полчаса после того, как мы бросили якоря, к нам подплыли два большущих каноэ, а в них множество мексиканских индейцев, и, видя большой корабль со знаменем, они поняли, что тут могут они поговорить с нашим капитаном. Направили они свои каноэ к флагманскому кораблю, и вот восходят на него и спрашивают, кто тут "татуан”, что на их языке означает "вождь”. Донья Марина, поняв их речь, ибо отлично знала этот язык, указала на Кортеса, и индейцы выказали ему, по обычаю своему, знаки величайшего почтения и радушия, приветствуя с прибытием и говоря, что посланы своим господином, слугою великого Моктесумы, узнать, что мы за люди и зачем пожаловали, и что ежели нам что-либо надобно для нас или для наших кораблей, пусть им скажут, и нам все будет доставлено.

С помощью двоих толмачей, Агилара и доньи Марины, Кортес ответил, что благодарит за радушный прием, и распорядился тотчас дать им поесть и выпить вина и преподнести голубые бусы. Когда ж сим выпили вина, он сказал, что мы, мол, приехали с ними познакомиться и завязать торговлю, что никакого вреда им от нас не будет и наше появление на их земле принесет им добро.

На другой день, а это была Страстная Пятница, мы выгрузили с корабля лошадей и пушки прямо на довольно высокие песчаные холмы, ибо там не было ровного места, а сплошные дюны, и навели дула пушек так, как распорядился наш артиллерист по имени Меса. Поставили также алтарь, перед которым сразу же отслужили молебствие; затем соорудили наскоро хижины и навесы для Кортеса и капитанов, после чего мы, солдаты, нанесли веток и построили шалаши для себя, а лошадей поместили в надежном укрытии, — в сих занятиях и прошла Страстная Пятница.

В субботу, канун Праздника Воскресения Христова, явилась толпа индейцев, присланных неким вельможей, одним из правителей царства Моктесумы, по имени Питальпитоке; они пришли с топорами и принялись за отделку хижин капитана Кортеса и тех навесов, что были поближе, и накинули на них сверху большие одеяла для защиты от солнца, потому как стояла сильная жара, и еще они принесли нам кур, хлеба да слив, что в ту пору поспели, и, кажется, заодно несколько золотых вещиц, и все это они преподнесли Кортесу, говоря, что через несколько дней явится сам правитель и будет доставлено еще продовольствие. Кортес, выразив благодарность, приказал дать им взамен кое-какие безделушки, и они удалились очень довольные.

На другой день, День Святой Пасхи, явился правитель, о котором они упоминали, по имени Тендиле, видимо, чтобы вести переговоры; его сопровождал Питальпитоке, тоже особа у них влиятельная, а за ними шло множество индейцев с дарами — курами и всяческими плодами. Тендиле велел индейцам отойти в сторону, а сам с превеликим смирением приветствовал Кортеса по их обычаю, а затем всех нас, солдат, находившихся поблизости.

Через своих толмачей Кортес ответил на приветствие, затем обнял обоих послов и попросил чуточку подождать, — он, мол, вскоре будет с ними говорить. Тем временем он велел поставить алтарь и украсить его как только было возможно, и фрай Бартоломе де Ольмедо отслужил молебствие с пеньем — а пел он превосходно, — и помогал ему падре Хуан Диас, и мессу эту прослушали оба правителя и другие находившиеся в их свите старейшины.

Когда месса кончилась, Кортес и некоторые из наших капитанов откушали вместе с [145] двумя индейцами, слугами великого Моктесумы, а когда они поели, Кортес уединился с обоими толмачами и с этими касиками и сказал им, что мы, дескать, христиане и подданные самого могущественного во всем мире государя, который зовется император дон Карлос и подданными коего и слугами состоят многие владетельные особы, и что явились мы в эти края по его повелению, ибо вот уже много лет, как он наслышан о них и о великом государе, ими правящем, и что он, дон Карлос, хотел бы стать другом их государя и сообщить от своего королевского имени многое ему неизвестное, и ежели он, Моктесума, это услышит и поймет, то государь наш будет весьма доволен; а кроме того, мол, мы хотим по-дружески торговать с ним и с его индейцами и подданными, и он, Кортес, хотел бы узнать, где его величество назначит ему место для встречи.

Тендиле отвечал несколько надменно, сказав: ”Ты только приехал и сразу хочешь с ним говорить. Сперва прими дары, которые мы принесли тебе от его имени, а затем уж говори, что найдешь нужным”. И он вынул из ”петаки” — это у них вроде сундучка — много золотых вещиц, отлично сработанных и ценных, и приказал принести десять тюков с белыми одеждами из хлопка и перьев, просто загляденье, и много провизии — кур, плодов и вяленой рыбы.

Кортес принял все это с веселым и благодушным лицом и дал им взамен перевитые бусы и другие кастильские изделия и попросил объявить в их селениях, чтобы люди приходили торговать с нами, ибо он привез много бус для обмена на золото, и они ответили, что так и сделают.

Затем Кортес велел принести кресло с инкрустациями из черепахи и жемчуга, весьма искусно сработанное, где под обивкой было вшито много мешочков с ватой, пропитанной для аромата мускусом, и еще ожерелье из брильянтов и шапку алого шелка, украшенную золотым медальоном с изображением святого Георгия, как он, сидя на коне, поражает копьем дракона. И Кортес попросил Тендиле не медля послать сие кресло сеньору Моктесуме — нам, мол, уже известно имя их государя, — чтобы, когда они будут беседовать, он в этом кресле сидел и надел на голову эту шапку, а драгоценные камни и прочее велел, мол, подарить ему король, господин наш, в знак дружбы, дабы Моктесума узнал, какой великий государь шлет их, и назначил день и место, где Кортес может его увидеть.

Тендиле, дары приняв, сказал, что его повелитель Моктесума великий государь и будет рад познакомиться с нашим великим государем, и что он, Тендиле, не мешкая доставит ему эти дары и принесет ответ.

Помнится мне, что Тендиле тогда привел с собою искусных художников, коих немало там, в Мексике, и приказал срисовать с натуры лицо, фигуру и все черты Кортеса и всех капитанов и солдат, наши корабли, паруса и лошадей, а также донью Марину и Агилара, и даже двух борзых и пушки и ядра и все наше войско и отвез картину своему повелителю.

Тут Кортес приказал артиллеристам хорошенько зарядить бомбарды, не скупясь на порох, дабы при выстреле громыхнуло как следует. И еще приказал дону Педро де Альварадо, чтобы он и все прочие верховые приготовились проскакать перед слугами Моктесумы да чтобы погромче звенели бубенцами сбруи. Кортес тоже сел на коня и сказал: "Конечно, хорошо бы промчаться по этим песчаным холмам, но, сами видите, у лошадей ноги вязнут в песке. Выедем лучше на берег, где песка поменьше, и там проскачем попарно”.

Дону Педро де Альварадо, который сидел на гнедой кобыле, весьма горячей и строптивой, он поручил командовать всем отрядом всадников. Они проскакали перед послами, а чтобы еще и выстрелами удивить, Кортес попросил их задержаться — он, мол, хочет, чтобы они побеседовали и с другими его вельможами; и тут к бомбардам подносят огонь. А в ту пору дул сильный ветер и камни покатились по холмам с большим грохотом, и правители и все индейцы испугались столь невиданного чуда, и художникам было велено все это изобразить, дабы Моктесума, их господин, это увидел.

Помнится, у одного из наших солдат был позолоченный, хотя уже изрядно старый шлем; Тендиле — а он был намного бойчее другого посла — увидев шлем, сказал, что хотел бы на него взглянуть поближе; шлем этот, мол, похож на унаследованный ими от предков с их родины, каковой красуется на голове их бога Уичилобоса, и Моктесума, их повелитель, будет рад его увидеть. Тотчас ему дали шлем, и Кортес сказал, что ему, Кортесу, хотелось бы проверить, такое ли золото добывают в их землях, как у нас в реках, а посему он просит вернуть ему этот шлем, наполнив его золотым песком, дабы он мог отослать его нашему великому императору.

После всего этого Тендиле стал с Кортесом и со всеми нами прощаться и, выслушав щедрые обещания Кортеса, наконец простился с ним и сказал, что вскорости вернется с ответом. Когда Тендиле ушел, мы узнали, что он не только был весьма влиятельной особой, но также самым быстрым ходоком [146] из всех слуг Моктесумы. Так что он помчался точно почтовая лошадь, доложил обо всем своему повелителю, показал нарисованную художниками картину и дары, посланные Кортесом, и, говорят, когда великий Моктесума все это увидел, он был в восхищении и выказал большое удовольствие, а когда сравнил наш шлем с тем, что был на их Уичилобосе, то проникся уверенностью, что мы и есть те самые люди, о коих было предсказание предков, что они придут и завладеют их страной.

О ТОМ, КАК ТЕНДИЛЕ ОТПРАВИЛСЯ К МОКТЕСУМЕ, СВОЕМУ ГОСПОДИНУ, ОТНЕСТИ ЕМУ ДАРЫ И ЧТО В ЭТО ВРЕМЯ ПРОИСХОДИЛО В НАШЕМ ЛАГЕРЕ

Когда Тендиле отправился с дарами, посланными капитаном Кортесом Моктесуме, его господину, в нашем лагере остался другой сановник по имени Питальпитоке; он занял несколько хижин поодаль от наших и туда привели индеанок, чтобы они пекли хлеб из своего маиса, готовили кур, овощи и рыбу, и всем этим он потчевал Кортеса и других капитанов, которые с ним трапезовали, а нам, простым солдатам, если только чего-нибудь не стащим или рыбки не наловим, ничего не перепадало.

В это же время приходило много индейцев из тех селений, где правили эти двое сановников великого Моктесумы, и некоторые приносили золото и не очень ценные украшения и кур, чтобы обменивать на наш товар, состоявший из зеленых и бесцветных бус, — еще со времен похода Грихальвы мы знали, что бусы тут идут хорошо. Так прошло шесть или семь дней.

Затем рано утром появился Тендиле, а с ним более сотни индейцев, несших всякую всячину; еще с ними пришел знатный мексиканский касик, который лицом, фигурой и всей своей осанкой походил на капитана Кортеса; видимо, великий Моктесума нарочно прислал его — был слух, что когда Тендиле принес картину с нарисованным на ней Кортесом, то все вельможи из свиты Моктесумы сказали, что один из сановников по имени Кинтальбор в точности походит на Кортеса; Кинтальбор — так звали того знатного касика, что явился с Тендиле, у нас же в лагере из-за сходства его прозвали "Кортесом” — мол, ихний Кортес да наш Кортес.

Но вернемся к его появлению и к тому, что последовало дальше. Приблизясь к нашему капитану, он поцеловал землю, а индейцы, несшие глиняные жаровни с благовониями, окурили Кортеса и всех нас, солдат, что стояли поблизости. Кортес оказал гостю сердечный прием и усадил рядом с собою. Сановнику сему, прибывшему с дарами, видать, было поручено вместе с Тендиле вести переговоры.

После приветствий по случаю прибытия в их страну Питальпитоке начал преподносить дары, которые индейцы принесли на циновках, называемых у них ”петате” и покрытых сверху одеялами из хлопка; и первое, что он вручил Кортесу, был диск, подобие солнца из чистого золота, величиною с тележное колесо, и было на нем множество всяческих изображений, просто глаз не оторвешь, и стоил он, как потом сказали те, кто его взвешивал, более десяти тысяч песо; и еще другой диск, серебряный, представлявший луну, ослепительно блестящий и тоже с разными изображениями; этот диск был очень тяжелый и ценный; а шлем наш возвратили наполненным мелкими крупинками золота, так как добывают его прямо из россыпей, и было его там на три тысячи песо. Это золото было для нас особенно важно, ибо указывало, что в краю том есть богатые россыпи, оно было для нас ценней, чем если бы нам принесли двадцать тысяч песо.

Еще он подарил двадцать золотых уточек, отлично сработанных и похожих на живых, и изображения каких-то животных вроде собак, которых держат индейцы, и много золотых фигурок, представлявших тигров, львов и обезьян, и десять ожерелий искуснейшей работы и разные подвески и дюжину стрел длиною в пять пядей — и все фигурки, о коих я говорю, были из чистого золота, но дутые.

Потом он велел принести пышные плюмажи из зеленых перьев с золотыми пряжками и опахала из таких же перьев; и еще дутые золотые фигурки оленей, и столько было всего, что по давности лет я всего и не упомню. И еще он велел принести более тридцати тюков одежды из хлопка и украшенной столь искуснейшим шитьем и разноцветными перьями, и так много этого было, что я не хочу больше утруждать свое перо, ибо все равно не смогу описать.

Вручив дары, знатный тот касик Кинтальбор попросил Кортеса их принять как знак высшей благосклонности от его повелителя и распределить меж своими жрецами и воинами. И Кортес с радостью все взял.

Затем послы сказали Кортесу, что хотят сообщить ему то, что велел передать их владыка. И первое, что они сказали, — мол, их господин доволен, что на его землю прибыли столь могучие люди, ибо он уже [147] знает о том, что произошло в Табаско, и что он очень хотел бы увидеть нашего великого императора, от которого мы прибыли из столь дальних краев, раз он, столь славный государь, о нем, о Моктесуме, наслышан, и что он пошлет нашему государю в дар драгоценные камни и, пока мы будем стоять в этой гавани, ежели сможет нам чем-либо услужить, сделает это с превеликою охотой. Что ж до встречи с ним, то не стоит об этом беспокоиться, ибо в такой встрече нет надобности и ей будет множество помех.

Кортес снова принялся их благодарить и, расточая любезности и посулы, преподнес каждому сановнику две сорочки голландского полотна, голубые бусы и другие вещицы и попросил их отправиться с его просьбой в Мехико и сказать великому Моктесуме, их господину, что, поскольку мы пересекли столько морей и прибыли из столь дальних краев лишь ради того, чтобы его увидеть и побеседовать с ним лично, великий наш король и повелитель будет недоволен, и он, Кортес, готов явиться в любое место, куда ему назначат, чтобы его узреть и исполнить все его повеления.

Сановники сказали, что отправятся к своему государю и все ему передадут, но что касаемо встречи, о которой Кортес просит, то они полагают, что в ней нет надобности.

Кортес передал послам Моктесумы для вручения ему кое-что из убогого нашего запаса — бокал флорентийского стекла с резьбою и позолотой и изображениями лесов и охоты и три сорочки голландского полотна и еще кое-что и попросил принести ему ответ.

Оба сановника удалились, а Питальпитоке остался у нас в лагере — видимо, ему было поручено отдавать распоряжения прочим слугам Моктесумы, чтобы они доставляли нам продовольствие из ближних селений.

Проводив обоих послов в Мехико, Кортес распорядился, чтобы два корабля отправились обследовать побережье, назначив их капитаном Франсиско де Монтехо и приказав следовать тем же путем, который мы прошли с Хуаном де Грихальвой, — дабы они постарались отыскать надежную гавань и удобное для проживания место; ему уже стало ясно, что среди этих песков нам спасенья не будет от москитов и, кроме того, мы тут находились слишком далеко от индейских селений. Вести корабль он поручил лоцману Аламиносу и Хуану Альваресу эль Манкильо и велел плыть десять дней так близко к берегу, как только смогут.

Исполняя приказ, они достигли устья большой реки близ Пануко, а дальше двигаться не смогли из-за сильного течения. Видя, что продолжать плаванье будет затруднительно, они возвратились в Сан-Хуан-де-Улуа, так и не добравшись до более дальних мест и не привезя иных сведений, кроме того, что лигах в двенадцати от устья реки видели селение с крепостью, каковое селение зовется Киауитцлан, и, по мнению лоцмана, в гавани близ этого селения наши корабли были бы хорошо защищены с севера.

Упомяну опять об индейце Питальпитоке, оставленном, чтобы доставлять нам продовольствие; он так обленился, что вовсе перестал обеспечивать нас пищей, и мы начали испытывать большую нужду, — маисовые лепешки заплесневели, прогоркли и в них завелись черви, и ежели нам не удавалось наловить рыбы, есть было нечего. Индейцы, прежде приносившие на обмен золото и кур, уже не приходили в таком множестве, как прежде, а те, что приходили, держались робко и опасливо, так что мы не могли дождаться, когда вернутся послы из Мехико.

И вот, наконец, возвращается Тендиле с толпой индейцев и после приветствия, окурив по их обычаю благовониями Кортеса и всех нас, преподносит десять тюков с роскошными покрывалами, украшенными перьями, и четыре чальчиуиса, — зеленых, очень дорогих самоцвета, которые у индейцев ценятся выше, чем у нас изумруды, — и еще несколько золотых вещиц; говорили, что одного золота, без чальчиуисов, было более чем на три тысячи песо. Потом Тендиле подозвал Питальпитоке и они приблизились к Кортесу вдвоем, потому как другой знатный касик, которого звали Кинтальбор, занемог в пути. Эти два сановника, уединясь с Кортесом и доньей Мариной и Агиларом, сказали, что Моктесума, их господин, принял дары и был им весьма рад, а что до встречи, то пусть они ему об этом больше не говорят, дорогие же самоцветы чальчиуисы он, мол, посылает для великого императора, и они так высоко ценятся, что каждый из них стоит большого груза золота, и он, Моктесума, весьма ими дорожит; и пусть Кортес более не хлопочет и не посылает в Мехико послов.

Кортес выразил благодарность, не скупясь на посулы, но, конечно же, был [148] раздосадован, что ему так напрямик объявили, что Моктесуму мы не сможем увидеть, и он сказал нам, солдатам, находившимся поблизости: "Видимо, он и впрямь великий и богатый государь, но, с Божьего соизволения, придет день, когда мы его все же увидим”, и мы, солдаты, ответили: ”Нам уже не терпится с ним сразиться”.

Оставим пока разговор о встрече и скажем, что тогда как раз настало время читать ”Авемария”, и у нас в лагере зазвонил колокол и все мы преклонили колена перед распятием, которое было водружено на песчаном холме, и перед этим распятием сотворили молитву.

Когда Тендиле и Питальпитоке увидели нас стоящих на коленях, они, оба люди весьма неглупые, спросили, почему мы так унижаемся перед этим куском дерева столь странного вида. Кортес, услышав их вопрос, обратился к присутствовавшему при этом монаху ордена Мерсед и сказав: "Теперь, падре, как раз удобный случай и повод растолковать им через наших толмачей начала святой нашей веры”.

И тут была произнесена проповедь столь красноречивая и к случаю подходящая, что ученейшие богословы не придумали бы лучше; объявив индейцам, что мы христиане, и рассказав все, что было уместно, об основах святой нашей веры, монах им объяснил, что их языческие боги плохие и что они убегают от того места, где водружается крест, ибо на другом кресте такого же вида принял смерть и страстные муки Господин неба и земли и всякой твари. И было сказано многое другое так славно и умело, что они все хорошо поняли и пообещали все это сообщить Моктесуме, их господину.

Объяснили им также, ради какой причины послал нас в эти края наш великий император, — дабы научить их, чтобы они перестали приносить в жертву других индейцев и вообще отказались от человеческих жертв, да чтобы не воровали друг у друга и не поклонялись нечестивым идолам; и что мы их просим поставить в своих святилищах, где обретаются их идолы, коих они за богов почитают, такой же крест, как вот этот, и чтобы поместили там образ Святой Девы с божественным младенцем на руках, который монах тут же им дал, и тогда, мол, они увидят, как все у них пойдет хорошо и как наш Бог будет им помогать.

В этот раз вместе с Тендиле пришло много индейцев, принесших на обмен золотые, хотя и не очень ценные вещицы, и все мы, солдаты, стали меняться с ними, — золото же мы отдавали тем, кто выходил в море на рыбную ловлю, в обмен на рыбу, чтобы было чем питаться, иначе бы мы поумирали с голоду, и Кортес был доволен и смотрел на это сквозь пальцы, хотя все видел, и многие приверженцы и друзья Диего Веласкеса укоряли его за то, что он разрешает нам выменивать золото.

О ТОМ, КАК БЫЛО ДЕЛО С ОБМЕНОМ НА ЗОЛОТО

Когда друзья Диего Веласкеса увидали, что мы, солдаты, вымениваем золото, они стали укорять Кортеса, почему он это разрешает, и сказали, что Диего Веласкес, мол, послал его сюда не за тем, чтобы солдаты присваивали себе золото, и надо бы объявить всем, что впредь никто не должен выменивать золото, кроме самого Кортеса, а то золото, какое они уже приобрели, пусть покажут, чтобы изъять королевскую пятую часть, и пусть он назначит подходящего человека на должность казначея.

Кортес всем им отвечал, что говорят они правильно, а казначея пусть назначат сами, и они поставили казначеем некоего Гонсало Мехию. Когда это было сделано, Кортес с недовольным лицом сказал им: ”Вы же видите, сеньоры, что наши товарищи терпят большую нужду, ибо им не на что прокормиться, и по этой причине нам следовало бы на это закрывать глаза, чтобы у них было на что приобрести еду. Тем паче, что выменивают-то они самую малость, и с Божьей помощью нам еще удастся заиметь куда больше золота, ибо в каждом деле бывают приливы и отливы удачи. Чтобы солдаты больше не выменивали золото, о том уже объявлено, как вы желали. Теперь поглядим, что есть-то будем”.

И вот однажды утром не появился ни один индеец из тех, что жили в хижинах и доставляли нам еду, не пришли и те, что приносили на обмен золото, и видим мы, что наши индейцы и Питальпитоке с ними, не говоря ни слова, все пустились из лагеря наутек. Причина, как мы потом узнали, была та, что Моктесума прислал им распоряжение не дожидаться, что там еще скажет Кортес или мы, его солдаты, ибо Моктесума, как объяснили нам, был весьма привержен своим идолам, называвшимся Тескатепука и Уичилобос (один, говорили, был бог войны, а Тескатепука — бог преисподней), и каждый день приносил им в жертву юношей, чтобы боги ответили ему, как поступить с нами (ибо у Моктесумы, как мы потом узнали, была мысль — коли мы не уплывем прочь на своих кораблях, держать нас всех в неволе, [149] чтобы произвели тут потомство и чтобы иметь кого приносить в жертву), и его идолы ответили ему, чтобы он больше не заботился о Кортесе и не обращал внимания на слова Кортеса и его совет поставить крест и чтобы статую Богоматери в их город не вносили. Вот по этой причине они и сбежали, не промолвив ни слова. Мы же, дивясь их неожиданному бегству, подумали, что они намерены с нами воевать, и отныне удвоили осторожность и готовились к бою.

Однажды, когда я и еще один солдат были посланы караулить среди дюн подступы к лагерю, мы увидели, что по берегу идут пятеро индейцев, и дабы не поднимать в лагере переполох из-за пустяка, мы дали им приблизиться; с веселыми лицами они приветствовали нас по своему обычаю и знаками показали, что, мол, просят нас свести их в лагерь. Я сказал своему товарищу, чтобы он оставался на посту, а я, мол, пойду с ними — в те годы ноги у меня были проворные, не то что ныне, когда старость пришла.

Представ перед Кортесом, индейцы выказали ему превеликое почтение, повторяя: ’’Лопе лусио, лопе лусио”, что на языке тотонаке означает "господин” и "великий господин”. И у всех них была нижняя губа продырявлена и в нее вставлены у одних кружочки из камня, окрашенного в синий цвет, а у других тонкие золотые кружочки, и в ушах тоже были большие дырки и в них тоже вдеты круглые пластинки из золота или камня, и одежда их и речь сильно отличались от того, как одевались и говорили мексиканцы, коих мы уже привыкли видеть.

Когда донья Марина и Агилар, наши толмачи, услышали это ”лопе лусио”, они ничего не поняли, и донья Марина спросила на мексиканском наречии, нет ли среди них "науатлато”, что означает "человек, знающий мексиканский язык”. Двое из пяти ответили, что они мексиканский понимают, и сказали, что пришли приветствовать нас, — их господин, мол, послал их узнать, кто мы такие, и ему будет лестно служить столь могучим воинам; видимо, им уже было известно о том, что произошло в Табаско и в Потончане; и еще они сказали, что пришли бы к нам раньше, кабы не опасались индейцев из Кулуа, что все время были с нами, теперь же, мол, они узнали, что вот уже три дня, как те сбежали в свою землю.

Слово за слово Кортесу стало ясно, что у Моктесумы есть недруги и противники, и это его обрадовало. Оделив посланцев подарками и наговорив лестных слов, Кортес с ними простился, прося передать их господину, что очень скоро его посетит. Этих индейцев мы впредь так и стали звать ’’лопелусио”.

На песчаном берегу, где мы жили, одолевали нас москиты, и крупные, на длинных лапках, и мелкие, которых там называют ”хехене”, эти еще злее, чем крупные, и они не давали нам спать, и продовольствие уже никто не доставлял, и лепешки были на исходе, к тому же заплесневевшие и зачервивевшие, и некоторые солдаты из тех, у кого на острове Кубе были рабы-индейцы, затосковали по своим домам, в особенности же слуги и друзья Диего Веласкеса.

Кортес, когда увидел, как обстоят у них дела и каково у них настроение, приказал им направиться в то селение, что видели Монтальво и лоцман Аламинос, огражденное как бы крепостью и называемое Киауитцлан, близ коего корабли будут под защитой, укрытые упомянутой мною скалистой горой.

Когда шли приготовления к походу, все друзья, родичи и слуги Диего Веласкеса сказали Кортесу — почему, мол, он отправляет отряд без запасов продовольствия, и что там невозможно будет продвинуться дальше, ибо в нашем лагере уже поумирало от ран после битвы в Табаско, от болезней и от голода более тридцати пяти солдат, а земли там обширные, селенья многолюдные, и нам со дня на день придется ждать нападения. Что лучше, мол, нам возвратиться на Кубу, и сдать Диего Веласкесу то золото, что мы здесь выменяли, а его немало, и дорогие дары Моктесумы.

Кортес отвечал, что неразумно было бы возвращаться без важной причины и что до сей поры мы ведь не могли посетовать на фортуну и надо нам возблагодарить Господа за Его помощь во всем, а что касаемо погибших, так это дело обычное, коль приходится воевать и терпеть лишения. Что надо бы хорошенько разведать ту землю, а тем временем будем довольствоваться маисом и провиантом, какой найдем у индейцев в ближних селениях, или же грош цена нашей храбрости. Ответ этот отчасти успокоил сторонников Диего Веласкеса, хотя и не совсем, — то и дело они собирались в кружки и заводили в лагере разговоры о возвращении на Кубу.

О ТОМ, КАК МЫ ИЗБРАЛИ КОРТЕСА ГЕНЕРАЛ-КАПИТАНОМ И ВЕРХОВНЫМ СУДЬЕЙ

Я уже сказал, что родичи и друзья Диего Веласкеса все ходили и будоражили лагерь [150] разговорами о том, чтобы нам не двигаться дальше, а прямо отсюда, из Сан-Хуан-де-Улуа, возвратиться на остров Кубу. В это же время, помнится мне, Кортес договорился с Алонсо Эрнандесом Пуэртокарреро и с Педро де Альварадо и его четырьмя братьями, Хорхе, Гонсало, Гомесом и Хуаном, и с Кристобалем де Олидом, Алонсо де Авилой, Хуаном де Эскаланте и Франсиско де Луго и со мною и другими кабальеро и капитанами, чтобы мы избрали его своим генерал-капитаном. Франсиско де Монтехо об этом прознал и держался настороже.

Однажды ночью, уже за полночь, пришли в мою хижину Алонсо Эрнандес Пуэртокарреро, Хуан Эскаланте и Франсиско Луго — а мы с Луго были в родстве и к тому же земляки — и сказали мне: ”Ах, сеньор Берналь Диас дель Кастильо, берите оружие и идемте в караул. Будем сопровождать Кортеса, он сейчас охраняет лагерь”.

Когда ж мы отошли подальше от хижины, они сказали: "Просим вас, сеньор, держать в тайне то, что мы вам сообщим; слов будет немного, но дело важное, и пусть о нем не знают товарищи, что живут с вами в ранчо, ибо они сторонники Диего Веласкеса”. И поведали они мне следующее: "Можете ли вы, сеньор, одобрить то, что Эрнан Кортес всех нас обманул, объявляя на Кубе, будто едет сюда заселять эти земли? Давеча мы узнали, что у него на это нет права и что ему разрешено лишь выменивать золото, а они хотят отправить нас обратно в Сантьяго на Кубу со всем золотом, что мы приобрели, и там всем нам придется худо и Диего Веласкес все отберет, как прежде бывало. Вы же сеньор, выезжали уже три раза, считая с этим последним, тратили свое достояние, залезли в долги, да еще столько раз рисковали жизнью и получили столько ран. Мы говорим вам об этом, сеньор, потому что дальше так продолжаться не может; нас, ваших друзей, желающих, чтобы эта земля была заселена от имени Его Величества Эрнаном Кортесом, тут много и мы полагаем, что должны дать об этом знать в Кастилию нашему королю и повелителю. А вас, сеньор, мы просим подать голос за то, чтобы все мы единодушно избрали его нашим капитаном, ибо так будет угодно Богу и нашему королю и повелителю”.

Я им отвечал, что тоже почитаю неразумным возвращаться на Кубу и что лучше было бы заселить эту землю и избрать Кортеса нашим генералом и верховным судьей до тех пор, пока его Величество не соизволит приказать иное.

Весть о сговоре нашем передавалась от одного солдата к другому и дошла, наконец, до родичей и друзей Диего Веласкеса — а их было намного больше, чем нас, — и они, не стесняясь в выражениях, стали попрекать Кортеса, почему-де он строит козни, чтобы остаться в этой земле и не представлять отчета тому, кто его послал и назначил капитаном, и что Диего Веласкес будет весьма недоволен. Мы, дескать, должны поскорей погрузиться на корабли, и пусть он больше не хитрит и не сговаривается тайком с солдатами, потому как у него нет ни продовольствия, ни людей, ни каких-либо прав заселять эту землю.

Не выказывая досады, Кортес ответил, что с ними согласен и вовсе не намерен идти против наказов и предписаний, данных ему Диего Веласкесом; затем он велел объявить, что на - следующий день мы отплываем, каждый капитан со своей командой на том корабле, на котором прибыл.

Мы же, вступившие в сговор, сказали ему, что негоже было нас обманывать; что на Кубе он объявлял, что едет заселять земли, а на самом-то деле был послан выменивать золото, и что мы, во имя Господа Бога нашего и Его Величества, требуем, чтобы он тотчас приступил к заселению и ни о чем другом не помышлял, ибо дело это будет великим благом, угодным Богу и Его Величеству. И многое еще мы говорили ему весьма убедительно, напоминая, что туземцы не позволят нам вдругорядь высадиться на их землю, как теперь, и что ежели земля эта будет заселена, сюда станут съезжаться со всех островов солдаты нам на помощь и что Диего Веласкес хочет нас погубить, объявляя, будто у него есть полномочия от Его Величества на заселение, когда все это неправда. Что мы сами хотим заселить эту землю, а кто не хочет, пусть уезжает на Кубу.

В конце концов Кортес согласился, хотя заставил долго себя упрашивать, как говорится в пословице: ”О чем меня просят, того я сам хочу”; и согласился он на условии, чтобы мы избрали его верховным судьей и генерал-капитаном, и что хуже всего — чтобы после выплаты королевской пятой части отдавали ему пятую часть приобретенного золота. Не мешкая, мы в присутствии королевского писца по имени Диего де Годой предоставили ему почти неограниченную власть и все, о чем я сказал выше. Затем мы распорядились основать и заселить здесь город, каковой назвали Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус, а заложив город, назначили алькальдов и рехидоров. Первыми алькальдами были Алонсо Эрнандес Пуэртокарреро и Франсиско де Монтехо. Монтехо этого, который к Кортесу относился не слишком дружелюбно из-за того, что того избрали главным и верховным, наш капитан [151] именно поэтому распорядился назначить алькальдом. Поставили на площади позорный столб, а за пределами селения — виселицу.

О ТОМ, КАК ПРИВЕРЖЕНЦЫ ДИЕГО ВЕЛАСКЕСА ВЗБУНТОВАЛИСЬ ПРОТИВ ВЛАСТИ, ПРЕДОСТАВЛЕННОЙ НАМИ КОРТЕСУ

Лишь только приверженцы Диего Веласкеса узнали, что мы избрали Кортеса генерал-капитаном и верховным судьей и дали название селению и назначали алькальдов и рехидоров и все прочее мною упомянутое, они так осердились и взбеленились, что стали хвататься за оружие, собираться в кучки и кружки и говорить против Кортеса и нас, его избравших, всякие нехорошие слова — дескать, худо мы поступили, сделав это без ведома всех капитанов и солдат, здесь находящихся, и что Диего Веласкес не давал Кортесу такой власти, а только поручил выменивать золото; довольно, говорили они, натерпелись мы от банды Кортеса, не будем ждать, чтобы она еще больше бесчинствовала, и вступим с ними в бой.

Тогда Кортес украдкой шепнул Хуану де Эскаланте, чтобы тот показал всем хранившийся у него наказ Диего Веласкеса; тот мигом достал из-за пазухи грамоту и передал ее королевскому писцу, дабы прочесть ее вслух; грамота гласила: "Когда выменяете золота как можно больше, надлежит вам вернуться”; подписана она была Диего Веласкесом и скреплена его секретарем Андресом де Дуэро. Мы попросили Кортеса приложить ее к грамоте о предоставлении ему нами верховной власти, а также к объявлению, каковое он распространял на острове Кубе. Это нужно было для того, дабы Его Величество в Испании знал, что все наши помыслы лишь о служении Его Величеству, и дабы не возвели на нас противоречащий истине поклеп.

Когда это было сделано, те же друзья и слуги Диего Веласкеса опять подступили к Кортесу и стали говорить, что неправильно его избрали без их участия и что они не хотят быть у него под началом, а желают вернуться поскорее на остров Кубу. Кортес ответил, что никого насильно держать не намерен и кто бы ни пришел к нему за дозволением, охотно его даст, хотя бы и пришлось тут остаться одному. Этим он кое-кого из них утихомирил, однако же не всех. И дошло до того, что они наотрез отказались ему повиноваться. Тогда Кортес, с нашего согласия, решил арестовать Хуана Веласкеса де Леона, Диего де Ордаса, Эскобара эль Пахе, Педро Эскудеро и других, коих я уже не упомню, и наказал нам следить, чтобы больше никто не бунтовал. И какое-то время они просидели под замком, в цепях и под стражей, которую Кортес велел поставить.

О ТОМ, КАК БЫЛО РЕШЕНО ПОСЛАТЬ ПЕДРО ДЕ АЛЬВАРАДО ВГЛУБЬ СТРАНЫ ЗА МАИСОМ И ДРУГИМ ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ

Когда мы все это сделали и распорядились, как я тут описал, то договорились, чтобы Педро де Альварадо отправился в глубь страны, в селения, о коих мы знали, что они есть поблизости, поглядеть, какова эта земля, и раздобыть маиса и еще какого-нибудь продовольствия, ибо в лагере у нас было очень голодно. Он взял с собой сотню солдат, в том числе пятнадцать арбалетчиков и шесть аркебузиров. Больше половины этих солдат были приверженцы Диего Веласкеса, а с Кортесом остались только его люди, чтобы уже никто не подымал шума, не устраивал свар и не бунтовал против него, пока не прояснится положение.

Исполняя приказ, Альварадо дошел до нескольких небольших селений, подчиненных другому, главному, называвшемуся Куэтлахтан, где говорили на наречии кулуа. И когда Педро де Альварадо приходил в эти селения, все жители в тот же день убегали, а в их капищах он находил принесенных в жертву мужчин и мальчиков, и стены там и алтари их идолов были в крови, и перед идолами были положены сердца; увидели они также камни, на коих убивали жертву, и каменные ножи, коими разрезали грудь, дабы вынуть сердце. Потом Педро де Альварадо рассказал, что большинство тел убиенных было без рук и без ног и что другие индейцы говорили, будто отрубленные члены унесли, дабы употребить в пищу. Наши солдаты были весьма поражены подобной жестокостью.

Но хватит говорить об этих жертвах, ибо и дальше, в каждом селении, мы находили все то же, и вернемся к Педро де Альварадо; в селениях этих он нашел изобилие всякого провианта, но индейцы в тот же день убегали, так что ему удалось найти всего двух индейцев, которые согласились принести маис; посему каждый солдат должен был нагрузиться курами и овощами и отряд возвратился в лагерь, не причинив [152] индейцам болей никакого вреда, хотя мог бы, но таков был наказ Кортеса, дабы не случилось как в Косумеле.

Мы-то, в лагере, были рады и той малости, которую он доставил, — коли есть еда, с ней беда не беда.

Кортес во всех делах выказывал изрядную сноровку, вот и теперь он постарался подружиться со сторонниками Диего Веласкеса и, оделяя одних золотом, что мы наменяли, — а злато скалы ломит, — а других посулами, привлек их на свою сторону и освободил из заточения, кроме Хуана Веласкеса де Леона и Диего де Ордаса, коих держали б цепях на кораблях, однако вскорости он их отпустил на свободу, и, как вы дальше увидите, стали они ему самыми добрыми и истинными друзьями, — а все сделало золото, перед ним ничто не устоит.

Когда все дела в лагерь были вот так улажены, порешили мы отправиться в город, окруженный стенами, называвшийся Киауитцлан, и поставить там корабли у скалистой горы в гавани напротив того города, на расстоянии примерно в одну лигу. Помню, когда мы плыли вдоль берега, нам удалось убить большую рыбу, которую выбросило волнами на песок.

И вот достигли мы большой реки, где ныне расположен Веракрус; была она глубоководная, и мы на плохоньких каноэ, похожих на корыта, а также вплавь и на плотах переправились через в ее. На другом берегу было несколько селений, подчинявшихся большому селению под названием Семпоальян, откуда и были родом те пятеро индейцев с золотыми кружочками в нижней губе, о коих я рассказывал, как они явились посланцами к Кортесу и как в нашем лагере прозвали их "лопелусио”. Увидели мы там хижины и идолов и камни для жертвоприношений и разлитую кровь и благовония для курений и перья попугаев и множество книг из их особой бумаги, свернутой в свитки, вроде того, как в Кастилии скатывают сукно. Только индейцев не встретили ни одного, все убежали — они же не видели таких людей, как мы, и лошадей, а потому перепугались.

Там мы провели ночь, не поужинавши, ибо не было чем, а на другой день двинулись дальше вглубь их земли на запад — от берега мы отдалялись, а дороги не знали; встретились нам обширные луга, которые здесь называют "саванна”, на лугах паслись олени, и Педро де Альварадо погнался за одним из них на своей гнедой кобыле и ударил его копьем, но раненый олень скрылся в зарослях и поймать его не удалось.

Тем временем мы заметили, что к нам направляются двенадцать индейцев — то были жители того селения, в котором мы переночевали, они пришли к нам от своего касика и несли нам кур и маисовый хлеб. Через наших толмачей они сказали Кортесу, что их господин посылает нам з подарок этих кур и просит прийти в его селение, которое, по их словам, было на расстоянии одного дня пути.

Кортес их поблагодарил, наговорил лестных слов, и мы пошли дальше и заночевали в небольшом селении, где тоже были следы многих жертвоприношений. Вам наверняка уже надоело слушать обо всех этих принесенных в жертву индейцах и индеанках, которых мы находили на своем пути, и в дальнейшем я не буду описывать, как выглядели их трупы и как были изуродованы, а только скажу, что в этом селении нас накормили ужином и мы узнали, что в Киауитцлан надобно идти через Семпоальян.

О ТОМ, КАК МЫ ВОШЛИ В СЕМПОАЛЬЯН

Переночевали мы в этом селеньице вместе с двенадцатью индейцами, о коих я говорил, и, хорошенько расспросив, как нам пройти в город, расположенный на скалистой горе, рано поутру известили касиков Семпоальяна, что идем в их селение и чтобы они нас встретили добром, для чего Кортес послал туда шестерых индейцев, а остальные шестеро остались, чтобы нам стряпать пищу. И еще он приказал приготовить пушки, аркебузы и арбалеты, и все время впереди ехали верховые разведчики, осматривая местность, и прочие солдаты были наготове, и так мы продвигались вперед, пока не подошли к городу на расстояние одной лиги.

И когда мы к нему приблизились, навстречу нам вышли двадцать знатных индейцев, дабы от имени касика приветствовать нас, и они несли весьма ароматные шишечки с тамошних роз, которыми с превеликой учтивостью одарили Кортеса и наших всадников и сказали, что их господин ждет нас в своем дворце, а как человек он весьма тучный и двигаться ему тяжело, то не мог сам выйти нас встретить.

Кортес их поблагодарил, и они пошли впереди нас. Проходя по улицам меж домами и видя такой большой город, какого до сих пор еще не встречали, мы немало ему дивились — весь он был в зелени, настоящий сад, на улицах толпы мужчин и женщин, [153] вышедших на нас поглядеть, и мы от души восхвалили Господа за то, что нам удалось открыть столь благодатную землю.

Наши конные разведчики первыми прискакали на обширную площадь и побывали и во дворах тамошних домов, а стены домов, видать, совсем недавно были побелены и сверкали белизною — индейцы на это большие мастера, и вот, одному из всадников померещилось, будто эти белые блестящие стены сделаны из серебра, и он помчался во весь опор доложить Кортесу, что тут стены домов серебряные. Донья Марина и Агилар, однако, сказали, что это блестит мел и известка, и немало было смеха над этим "серебром” и поспешностью разведчика, — потом мы всегда над ним трунили, что все белое ему кажется серебром.

Но оставим шутки, я лучше расскажу, как мы подошли к дворцу и толстый касик вышел в патио встретить нас — он впрямь был очень толстый, и я так и буду его называть, — и он выказал Кортесу великое почтение и окурил его, как полагалось по их обычаю, и Кортес его обнял. Затем нас повели в весьма красивые и просторные покои, где все мы уместились, дали нам поесть, и поставили корзины со сливами, а их тогда было изобилие, ибо настала их пора, и маисовый хлеб. Поскольку пришли мы туда голодные и давно не видевшие такого обилия еды, назвали мы то селение Вильявисиоса (Villaviciosa (исп.) — "Изобильное селение”), а кое-кто величал его Севильей.

Кортес приказал, чтобы никто из солдат не причинял индейцам неприятностей и не отдалялся от площади; и когда толстому касику доложили, что мы поели, он прислал сказать Кортесу, что хочет к нему прийти, и вскоре появился с большой свитой знатных индейцев, и у всех были в нижней губе большие золотые кружки и на плечах богатые одежды.

Кортес тоже вышел из дворца навстречу и, изъявляя сердечную любовь и благодарность и говоря лестные слова, опять обнял касика. Затем толстый касик распорядился принести приготовленные им дары — изделия из золота и одежду, хотя было всего этого немного и небольшой ценности, и сказал Кортесу: "Лопе лусио, лопе лусио, прими благосклонно это наше подношение”, и еще прибавил, что, будь у, него больше, он бы все отдал.

Кортес с помощью доньи Марины и Агилара ответил, что хотел бы отплатить добрыми делами и что ежели у ж есть какая надобность, пусть скажут, и он для них готов все сделать, ибо мы подданные Великого Государя, императора дона Карлоса, который повелевает многими королевствами и землями и посылает нас искоренять несправедливости и карать злодеев и велит, чтобы больше не приносили в жертву живых людей, и еще Кортес растолковал им многое другое касательно нашей святой веры.

Выслушав все это, толстый касик начал вздыхать и горько жаловаться на великого Моктесуму и его правителей, говоря, что они недавно подчинили его своей власти и отобрали все его золотые драгоценности и так притесняют его народ, что никто тут не смеет ослушаться их приказов, ибо Моктесума правит большими городами и многими землями и подданными и располагает могучим войском.

Кортес, выслушав жалобы толстого касика, понял, что покамест не может ничем помочь, и сказал, что со временем постарается отомстить обидчикам, а теперь, мол, ему надо идти к своими "акальи” — так на языке индейцев называют корабли, — и поселиться и основать свое государство в городе Киауицтлане, и когда он там будет жить, то они смогут поговорить более обстоятельно. Толстый касик на это отвечал ему весьма дружелюбно.

На другой день поутру мы вышли из Семпоальяна и с нами более четырехсот индейцев-носильщиков, коих в тех краях называют "тамеме” — они могут нести на спине по две арробы и идти с этим грузом пять лиг. И когда мы увидели столько индейцев-носильщиков, то сильно обрадовались, — ведь прежде тем из нас, у кого не было индейцев с Кубы, коих во всем нашем флоте насчитывалось всего пять-шесть человек, приходилось самим таскать на плечах наши мешки. Донья Марина и Агилар сказали, что в этом краю, когда здесь мир, касики обязаны, не спрашивая, чей груз, предоставить путникам тамеме, и в дальнейшем мы, где бы ни проходили, всюду требовали себе носильщиков.

Простясь с толстым касиком, Кортес и все мы пошли дальше и заночевали в небольшом селении близ Киауицтлана, тоже покинутого жителями, и индейцы из Семпоальяна принесли нам ужин. [154]

О ТОМ, КАК МЫ ВОШЛИ В КИАУИЦТЛАН, ГОРОД, ОКРУЖЕННЫЙ СТЕНАМИ, И КАК ТАМ ВСТРЕТИЛИ НАС С МИРОМ

На другой день, часов около десяти, мы подошли к крепости, то есть к городу Киауицтлану, расположенному средь высоких скал с отвесными склонами, так что вздумай они сопротивляться, взять его было бы трудно. Шли мы в порядке, боевым строем, с артиллерией впереди, предполагая, что нас ждет сражение, — так мы и поднялись к той крепости, готовые в случае чего исполнить свой воинский долг.

Пройдя до самой середины города, мы не встретили ни одного индейца, с кем могли бы поговорить, что немало нас удивило, — все они, видя, что мы поднимаемся по горе к их домам, сбежали от страха в тот же день. Когда ж мы взошли на самое высокое место в крепости, на площадь, вокруг которой стояли их капища и большие храмы с идолами, то увидели там полтора десятка индейцев в богатых одеждах, каждый держал глиняную курильницу с благовониями. Приблизясь к Кортесу, они окурили его и нас, солдат, стоявших вблизи, и с глубокими поклонами сказали, что просят извинить за то, что не вышли нам навстречу, и что они приветствуют наш приход и предлагают отдохнуть, — укрылись они, мол, из страха, желая поглядеть, какие мы, ибо боялись нас и наших лошадей, и что в эту же ночь прикажут всем жителям возвратиться в город.

Кортес отвечал им чрезвычайно сердечно и поведал многое касательно нашей святой веры, как то было у нас заведено, куда бы мы ни приходили, и сказал им о том, что мы подданные Великого Императора дона Карлоса, и подарил им зеленые бусы и еще кое-какие кастильские безделушки, и они тотчас принесли нам кур и маисового хлеба.

Пока они так беседовали, Кортесу доложили, что целая толпа знатных индейцев несет сюда на носилках толстого касика из Семпоальяна. И когда касика доставили на площадь, он вместе с касиком того города и другими важными особами стал говорить Кортесу о том, как великий Моктесума притесняет их, да как он могуществен, и все это со слезами и вздохами, так что и Кортеса и всех нас, при сем присутствовавших, взяла жалость. Они рассказывали, каким образом он их покорил и каждый год требует ему посылать их сыновей и дочерей для жертвоприношений и для того, чтобы прислуживать в домах и работать на полях, и много высказывали других жалоб, всех я и не помню; и еще, что сборщики дани, посылаемые Моктесумой, забирают их жен и дочерей, коль они красивы, и насилуют их, и так, мол, поступают во всей земле, где говорят на наречии тотонаке, а таких селений более тридцати.

С помощью наших толмачей Кортес как мог утешал их, обещая помочь чем только сумеет и прекратить грабежи и обиды, - дескать, затем и послан он в эти края императором, нашим повелителем, и убеждал их не огорчаться, потому как скоро они увидят, что мы им окажем помощь. Речи его отчасти их утешили, однако в душе они еще, сомневались, ибо испытывали перед мексиканцами большой страх.

Пока они так беседовали, прибежали со всех ног несколько индейцев того города известить всех касиков, беседовавших с Кортесом, что явилось пятеро мексиканцев, сборщиков дани для Моктесумы, и касики, едва услышав об этом, побледнели и затряслись от страха. И вот они оставляют Кортеса одного и идут встречать сборщиков дани — поспешно украшают ветвями большую залу, готовят еду да варят побольше какао, а это лучшее из того, что там пьют

Когда те пятеро индейцев вошли в город, они не миновали места, где находились мы, ибо там стояли дома касиков и отведенные нам дома, однако держались они так гордо и надменно, что, слова не сказав ни Кортесу, ни кому-либо из нас, прошествовали мимо. На них были богато расшитые плащи и столь же нарядные набедренники (тогда они еще носили набедренники), волосы у них были блестящие и собранные на темени в пучок, каждый держал в руке розы и нюхал их и позади каждого шел с опахалом слуга-индеец, отгоняя москитов, и каждый держал в руке посох с рукояткой, и за ними шла целая свита знатных индейцев из других селений тотонаке, и пока их не привели в отведенные им покои и не угостили превосходнейшими яствами, их все время сопровождала целая свита.

Когда ж они откушали, то приказали позвать толстого касика и прочих знатных индейцев и стали их бранить — зачем, мол, они принимают нас в своих селениях, и что теперь они желают встретиться с нами и поговорить, мол, Моктесума, их господин, сильно недоволен, ибо без его дозволения и приказа не следовало нас принимать и давать нам золотые вещи. После чего они стали злобно угрожать толстому касику и прочим знатным индейцам и требовать двадцать мужчин и женщин, дабы умилостивить богов, разгневанных их злодеяниями. [155]

Пока шел этот разговор, Кортес спросил у доньи Марины и у Херонимо Агилара, наших толмачей, чего это переполошились касики с приходом тех индейцев и кто они такие. И донья Марина, которая сразу поняла, что происходит, все ему объяснила. Тогда Кортес велел позвать толстого касика и прочих знатных индейцев и спросил у них, кто эти индейцы, которых они так роскошно угощают; и они ответили, что это сборщики дани для великого Моктесумы и пришли они по той причине, что нам оказан был хороший прием без дозволения их господина, и требуют теперь двадцать мужчин и женщин для принесения их в жертву богу Уичилобосу, дабы он даровал им победу над нами, ибо Моктесума сказал, что хочет нас захватить в плен и сделать своими рабами. Кортес, постаравшись их утешить, сказал, чтобы они не боялись, что он здесь со своими людьми не даст их в обиду.

О ТОМ, КАК КОРТЕС ПРИКАЗАЛ СХВАТИТЬ ПЯТЕРЫХ СБОРЩИКОВ ДАНИ, ПОСЛАННЫХ МОКТЕСУМОЙ

Когда Кортес разобрался в том, что говорили ему касики, он сказал им — они, мол, уже слышали от него, что король, наш господин, послал его сюда карать творящих зло и не допускать жертвоприношений и грабежа, и раз эти сборщики дани явились сюда с таким требованием, то он, Кортес, приказывает касикам схватить их и держать в заточении, пока Моктесума, их господин, не узнает о том, как они явились сюда грабить и забирать их сыновей и жен в рабство и чинить прочие обиды.

Когда касики это услышали, они перепугались такой дерзости, уразумев, что Кортес велит им дурно обойтись с посланцами Моктесумы; они дрожали от страха и не решались это сделать. И Кортес снова стал их убеждать поскорее схватить сборщиков, и в конце концов они это сделали — привязали их, по своему обычаю, к длинному шесту и надели на них ошейники, чтобы те не сбежали, а одного, который не давал себя связать, отколотили палками.

Кроме того, Кортес приказал всем касикам больше не платить дань и не повиноваться Моктесуме и огласить об этом во всех селениях, где живут их союзники и друзья; и ежели, мол, в другие селения явятся вот такие же сборщики дани, то пусть об этом его известят, и он пошлет их схватить. Новость эта распространилась по всей провинции, ибо толстый касик тотчас разослал гонцов, дабы об этом сообщить, весть эту также разнесли знатные индейцы, что были в свите сборщиков дани, — увидев, что тех схватили, они вмиг разбежались и отправились каждый в свое селение передать приказ и поведать о происшедшем; став очевидцами столь невиданного и столь важного для них события, они говорили, что обычные люди никак не могли бы сделать это, а только "теотлы”, как называли они идолов, коим поклонялись. По каковой причине они впредь величали нас "теотлы”, а это, как я уже сказал, название их богов или демонов; и ежели я в сем сообщении где-либо упомяну "теотлов”, когда надо назвать нас, то вы знайте, что речь идет о нас, испанцах.

Но вернемся к рассказу о наших узниках. Все касики, посовещавшись, хотели их принести в жертву, чтобы кто-либо из них не сбежал и не сообщил в Мехико; Кортес, однако, поняв, что они хотят делать, приказал пленников не убивать — он, мол, хочет сохранить их живыми, и поставил к ним стражами наших солдат.

В полночь Кортес велел позвать солдат, что их стерегли, и сказал: "Приказываю вам отпустить двоих, кого вы сочтете более проворными, и сделать это так, чтобы здешние индейцы о том не знали", и велел привести их к нему. Когда ж они предстали перед ним, он через наших толмачей спросил, почему, мол, их схватили и из какого они края, притворись, будто ничего о них не знает. И они ответили, что, по соизволению касика из Семпоальяна и касиков этого города и по нашему, их посадили в темницу.

Кортес ответил, что он, мол, ничего не знает и весьма этим огорчен; он приказал дать им поесть, наговорил уйму лестных слов и попросил отправиться к Моктесуме, их господину, и сказать, что мы все большие его друзья и преданные слуги и что он, Кортес, дабы прекратить их страдания, освободил их от пут и поссорился с касиками, которые их заточили; что он, Кортес, готов с превеликою охотой сделать все, что будет угодно Моктесуме, и что остальных трех индейцев, их товарищей, еще оставшихся в узилище, он прикажет освободить и не убивать, а они двое пусть побыстрей уходят, чтобы их снова не схватили и не убили.

Два узника ответили, что благодарят за милость, однако боятся, что их могут опять захватить в плен, ибо им придется идти через земли здешних индейцев. Тогда Кортес велел шестерым нашим матросам, чтобы они этой же ночью отвезли пленников морем хотя бы лиги на четыре от города, пока не высадят их в безопасном месте, вне владений Семпоальяна. Когда же рассвело и [156] касики того города и толстый касик обнаружили, что двух узников не хватает, они потребовали у Кортеса выдать им оставшихся трех, чтобы принести их в жертву. Кортес притворился, будто разгневан из-за бегства тех двоих, и приказал принести корабельную цепь и связать ею оставшихся, а затем велел увести их на корабль, — он, мол, сам будет их охранять, раз касики так плохо их стерегли. А когда пленников привели на корабль, он велел снять с них цепи и в любезных выражениях объявил, что вскорости отпустит их в Мехико.

Пока на этом оставим их и скажем о том, что, когда это было сделано, все собравшиеся здесь касики Семпоальяна и того города и других селений тотонаке стали спрашивать Кортеса, что им-то делать: ведь наверняка теперь будут присланы из Мехико войска великого Моктесумы, и им не избежать гибели, а их селеньям разорения.

С веселым лицом Кортес заявил, что он и все мы, находящиеся с ним его братья, будем их защищать и убьем всякого, кто попытается причинить им вред. Тогда все эти касики и все жители единодушно пообещали, что будут повиноваться нашим приказам и объединят свои военные силы против Моктесумы и его союзников. И тут они перед Диего де Годоем, писцом, принесли присягу на верность Его Величеству и послали известить обо всем, что здесь произошло, в другие селения той провинции. И поскольку им уже не надо было платить дань и сборщики дани больше не появлялись, они были рады-радехоньки, что избавились от подобного гнета.