СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МАЧЕЙ СТРЫЙКОВСКИЙ

ХРОНИКА

ПОЛЬСКАЯ, ЛИТОВСКАЯ, ЖМУДСКАЯ И ВСЕЙ РУСИ

МАЧЕЯ СТРЫЙКОВСКОГО

____________________________________________

По изданию 1582 года

ТОМ I

Варшава, 1846

____________________________________________

КНИГА ВОСЬМАЯ

Глава 1. Миндов, Мендольф, Мендог или Минда[у]гас Рингольтович, великий князь, потом король литовский, жмудский и новогрудский.

Глава 2. О коронации Мендоговой на королевство литовское, жмудское, курляндское и новогрудское.

Глава 3. О двойной коронации на королевство Русское Даниила Романовича, князя Киевского, Галицкого, Владимирского, Дрогичинского и прочее.

Как Мендог, король литовский, веру христианскую порушил, Мазовию, Люблинскую землю и Пруссию разорил, магистра Лифляндского убил и орденские войска в Курляндии поразил.

О войне язычников пруссов с крестоносцами.

Глава 4. О неоднократном разорении Мазовии литовцами и русскими и об убиении князя Земовита.

Глава 5. Войшелк или Волштиник, сын короля Миндовга, будучи сначала чернецом русского закону, из монастыря на великое княжество Литовское и Жмудское избран и поставлен.

О поражении наголову ятвягов, побратимов литовских, [учиненном] поляками на Подляшье.

Глава 6. О вторжении Шварна из Руси в Польшу и о поражении его от поляков.

Об убийстве Войшелка Мендоговича, королевича и великого князя литовского русским королевичем Львом Даниловичем.

Глава 7. Швинторог Утенусович избран на великое княжение Литовское.

Гермонт Швинторогович, великий князь Литовский, Русский и Жмудский.

Глава 8. Княжата Гермонтовичи: Гилигин или Колигин Литовский и Новогрудский и Трабус Жмудский.

Роман или Романт Гилигинович, великий князь Литовский.

Трабус Гермонтович, князь Жмудский, опекун или губернатор Великого княжества Литовского.

Глава первая

Миндов, Мендольф, Мендог или Минда[у]гос ¹ Рингольтович,

великий князь, потом король литовский, жмудский и новогрудский года спасителя [нашего] 1240.

По хроникам прусским и Длугоша, Меховиуса, Кромера и др.

Его ясновельможному пану пану Яну Глебовичу, каштеляну минскому, подскарбию Великого княжества Литовского и прочее

Рингольт Альгимунтович, правнук Скирмунтов, пращур Эрдивила Монтвиловича, у Могильно над Неманом одержавший победу над русскими князьями Киевским, Владимирским (Волынским) и Друцким, разгромленными и пораженными, и устраивавший великие и частые смуты против немцев, умер в Новогрудке. А Миндаугос или Миндов, сын его, которого Меховский называет Мендольфом и Мендогом, а Кромер Миндаком, вступил на новогрудский отцовский стол Руси и Великого княжества Литовского и Жмудского ². Господствуя в Новогрудке и иных русских замках, он начал казнить своих друзей, хотевших захватить власть.

Потом в том же году князь Миндагос отправил воевать русские княжества своих племянников Ардвида или Эрдзивила, Викунта (Выкинта), Чевцивила (Тевтивила) или Теофила, который потом был князем полоцким, ибо обращен был в русскую веру.

Полоцк и Витебск захвачены Литвой. (Миндовг) приказал им сначала двигаться к Смоленску, молвив такие слова: «Который из вас что добудет себе на Руси, то пускай держит за удел и за вотчину». А при литовском войске с теми тремя князьями также и много жмудинов вышло на Русь для общего грабежа добычи и расширения границ; в русской стороне им сразу посчастливилось, ибо Товтивил или Теофил Полоцк взял, достигнув наследственного права после Василия Регволодича, который тоже был литвин, и стал после его сына Глеба князем полоцким, а Викунт витебским, а Эрдзивил или Ардвид завладел нескольскими пригородками с волостями в смоленском и друцком княжествах.

Итак, эти трое братьев, литовские князья, остановившись на том, что им принесли счастье и удача, либо военная косточка, осели в перечисленных русских княжествах и приняли закон христианский по русскому или греческому обряду, чтобы этим ближе склонить к себе подданных.

Просто собственные слова летописцев. А о своем дядюшке Мендоге, великом князе литовском, не заботились и его верховной власти над собой иметь не хотели. Чего не мог стерпеть Мендог, великий князь литовский, и послал на них, как на врагов и изменников, свое войско, желая их побить и отомстить за такую их лживость и неблагодарность. Узнав об этом, Товтивил, князь полоцкий, с братьями Эрдзивилом и Викунтом укрепили свои замки, посадили в них [гарнизоны], а сами, испугавшись великой мощи Мендоговой, бежали к Даниле Романовичу, князю киевскому, который в то время писался королем и царем всей Руси (ибо тоже был коронован папскими легатами: в Дрогичине раз, а в Киеве другой, как о том будет ниже), прося его о защите и помощи против жестокого дядюшки Мендога, великого князя литовского.

Данило Киевский и Василько Галицкий — первейшие русские князья. Побежали также за помощью к Василию или Василько, князю галицкому и владимирскому. В то время как в Черной, так и в Белой Руси оба они (Даниил и Василько) меж другими русскими княжатами были старшими и мощнейшими.

Итак, князь Данило Романович, монарх и царь всей Руси (как [я], уже в свое время писал), предок князей Острожских, принял в защиту названных беглых литовских княжат и [вместе] с Василько, князем галицким и владимирским, стал собирать войска против Мендога, надеясь при такой погоде и невзгоде заполучить Новогрудок Литовский и остаток русских княжеств, которые еще держала Литва, и вернуть их киевской монархии, как было издавна. А Литву по-старому к выплате дани принудить войной.

Польша повоевана татарами. Послал также к польскому князю Болеславу Стыдливому и к другим польским княжатам, прося их как соседей и как христианских владык о помощи людьми против поганой Литвы. Но поляки им на это ответили, что [они сами] в это время жестоко повоеваны татарами, которых было шестьдесят с лишним тысяч [во главе] с Кайданом, гетманом царя Батыя, которые в то время, пройдя через русские края, Польшу, Куявию, силезские княжества, Моравию и венгерскую землю, свирепо все опустошили.

Князь Викинт [направлен] послом в Ригу от Даниила. Чтобы досадить Литве со всех сторон, Даниил и Василько послали в Лифляндию и в Ригу князя Викинта, племянника Мендогова, который со многими подарками от Даниила, монарха русского, и от брата своего Товтивила, князя полоцкого, просил помощи у лифляндского магистра Андрея (как зовет его летописец, а по-немецки Андриха), обещая ему от своего имени и от имени своей братии половину Жмудской земли до Лифляндии и половину Ятвяжского края на Подляшье [уступить] прусским крестоносцам и оплатить военные расходы, как только Мендога выгонят из Литвы. Рижскому архиепископу и магистру Андрею [он] также передал особенно большие поминки (подарки) от Даниила, монарха киевского, и от Василька, князя владимирского и галицкого.

Литовское войско Миндага поражено под Полоцком. Видя, что это ему наруку, лифляндский магистр обещал помогать и воевать с Мендогом, великим князем литовским. Другого племянника Мендога, полоцкого князя Товтивила, Данило отправил с войском на помощь Полоцку, который в то время осаждало литовское войско Мендога. Объединив свои силы с лифляндскими немцами, Товтивил отбил литовские полки и отсек их от Полоцка на несколько месяцев, войско Мендога, дяди своего, поразил и с великими трофеями и полоном [вместе] с немецким войском двинулся к Риге, благодаря за добрую помощь архиепископа и магистра Андриха Лифляндского.

Литовский князь Товтивил окрещен в Риге. Товтивил был принят рижанами с великой учтивостью и уговорами крестоносцев [пере]крещен из русской в римскую веру, а потом вернулся в свое полоцкое княжество.

Слоним взят. Данило, монарх киевский, князь Дрогичинский, и Василий, князь владимирский и галицкий, готовились [воевать] Литву с другой стороны, и взяли у Мендога Слоним, Волковыйск и Мстибогов. Узнав об этом, Мендог встревожился и отправил своих послов к Даниилу и Васильку, прося о перемирии. А чтобы спокойнее для них мир соблюдал, послал им в заложники своего старшего сына Волштиника (Войшелка), который потом стал чернецом, окрестившись в русскую веру. Но Данило с Васильком послов не приняли и слушать их не стали, двинулись с войсками под Новогрудок, а сына Мендога Волштиника послали в Слоним, а послов в Волковыйск, чтобы там содержались под стражей. А сами от Новогрудка пустились к Ждитову, разоряя и опустошая мендоговы края. И позабирали очень много литовских замков и, посадив там русские [гарнизоны], воротились в свои княжества.

Из-за домашнего несогласия Литву со всех сторон тревожат русские и немцы. Товтивил же, или Теофил, князь полоцкий и племянник Мендогов, снова собравшись с лифляндскими немцами, причинил дядюшке много вреда в литовской земле. А еще ему лифляндский магистр Генрих (которого русский летописец зовет Андреем) обещал большую помощь для третьего похода на Литву и сам собственной особой готовился [к походу вместе] со всем орденом крестоносцев.

Посольство Мендога к лифляндскому магистру отвергнуто. Когда Мендог доведался о том, что Товтивилу хотят помогать рижане, архиепископ с магистром и вся земля лифляндская, он и сам сильно встревожился, и вся Литва с ним. И отправил своих послов к лифляндскому магистру Андриху или Генриху с великими подарками, золотой посудой, драгоценностями и дорогими конями и обещал ему еще больше, уговаривая его, чтобы помог его племянника Товтивила из Полоцка выгнать или приказал бы его убить. Но лифляндский магистр отвечал: «Если с нами мир воистину иметь не можешь, ибо ты язычник и не будешь спасен, если не окрестишься в нашу общую веру христианскую и к папе не пошлешь с пожертвованиями [и обещанием] повиновения, то хотя бы я тем золотом, которое мне даешь, и осыпал очи свои, примириться никогда бы не смог».

Посольство Мендога к папе. Потом Миндог или Мендог, великий князь литовский, стремясь избавиться от буйных набегов со всех сторон, послал к папе, желая принять крест, но притворно, ибо всегда приносил жертвы своим прежним богам.

До сих пор, милые читатели, о литовском князе Миндовге речь шла из стародавнего Летописца, который [я] достал у князей Заславских; а теперь еще из Длугоша, Меховского и Кромера остаток его дел достоверно опишем.

Глава вторая

О коронации Мендоговой на королевство литовское, жмудское, курляндское и новогрудское [в] году 1252

При каких князьях это деялось: надежное свидетельство. Во времена правления в Польше Болеслава Стыдливого и при русском короле, киевском монархе Даниле Романовиче, шестом прусском [магистре] Конраде Попиуссе Остерлинге ³ и лифляндском магистре Андрихе либо Генрихе; при папе Иннокентии Четвертом; при императоре Фридрихе Втором и его сыне Конраде, согласно доводам немецких, римских, польских и прусских историков, при гнезненском архиепископе Фульке и краковском епископе Прандоте, [польских] князьях Пшемыславе Познанском, Казимире Куявском и Лещицком, Земовите Мазовецком и прочих, [в год] от Господа Христа 1252, Мендакус, которого также называли Мендольф и Миндак, упомянутый князь литовский, теснимый постоянными войнами от русских княей, от собственных племянников и от лифляндских и прусских крестоносцев, а потом поддавшись частым уговорам тех же орденских магистров, принял [крест] и окрестился в христианскую веру с некоторыми языческими литовскими и жмудскими панами и боярами, о чем свидетельствуют Длугош и Меховский (кн. 3, гл. 53, стр. 161), Кромер (кн.9, стр.153, издания второе и первое), Бельский (стр. 362, изд. 2) и прочие.

Миндагово соглашение с крестоносцами. При этом выдал прусскому магистру Конраду из Острелинга и всем орденским рыцарям прусского и лифляндского дома грамоты и имущественные записи, писанные немецким и латинским языком, в которых излагал и признавал, что он многим им обязан и неоднократно ими поддержан, и поэтому и за это земли, которые имел под своим управлением и властью, а именно: Жмудскую, Ятвяжскую (которую Кромер называл Подляшьем), Куршскую (Kurssowska), Вейсенскую (Wejzenska или Wizwenska) ⁴ и всю землю Литовскую вечным и неотъемлемым дарованием даровал им и записал; однако же Кромер наш не пишет, что собирался записать всю Литву, а ведь, воистину, все, чем сам владел, то все бы им и отдал, а уже имел в то время взрослых сыновей: Рукля и Репикуса.

Потом по совету и уговорам прусских и лифляндских орденских рыцарей [Миндовг] направил своего литовского посла с другими послами магистров прусского и лифляндского к папе Иннокентию Четвертому, поднося ему дары и отдавая сыновнее послушание, как в обычае у христианских владык, и извещая, что веру христианскую принял, и поэтому просит у него корону королевства Литовского.

Какие особы присутствовали при коронации Мендоговой. И тогда папа римский Иннокентий, видя, что это дело полезно для римской церкви, ибо большое и доблестное языческое государство добровольно пришло к Христу, тут же без всяких проволочек корону литовскую освятил и провозгласил, что быть Мендогу литовским королем. И желая сделать для него как можно лучше, послал своего легата орденского брата Гейденрейха (Heinderika), польского провициала, прежнего Армаканского епископа, а в то время Кульмского либо Хелминского [епископа] в Пруссии, который, приехав в Новогрудок Литовский [вместе] с архиепископом Рижским и с прусскими и лифляндскими орденскими рыцарями, Миндауга или Мендока с обычными церковными церемониями помазал на королевство Литовское, провозгласил [об этом] и по воле папы и императора короновал новой литовской короной.

Мендог коронован. О чем Кромер: Et a Rigensy archiepiscopo, atque Culmensi episcopo, solenni ritu diademate cinclus и Меховский [то же] и т. д.

Соль в Бохни и в Величке. В том же году (1252) в пяти милях от Кракова впервые нашли соль в деревне Бохни, а потом в Величке. И с этого богатства Польша, к тому времени сильно обедневшая и пришедшая в упадок, поправила свои дела.

Вит, первый литовский епископ при Мендоге. Русский епископ Герард, католик. При той коронации Мендога, первого и последнего литовского короля, некий Витус, неизвестно, немец или поляк, впервые был избран и посвящен в литовские епископы, и потом в 1253 году был при канонизации святого Станислава в Кракове вместе с Герардом, русским католическим епископом римской церкви. О чем Меховский стр.159, кн. 3, и т. д.

Глава третья

О двойной коронации на королевство Русское Данила Романовича, князя киевского, галицкого, владимирского, дрогичинского и прочая в году от Христа 1246, а потом в 1253

После смерти монарха Романа (Мстиславича), убитого поляками под Завихвостом (1205), часть русских князей призвала быть русским монархом Коломана (Кальмана), сына венгерского короля Андрея, которого венгерские епископы тут же короновали на королевство Галицкое или Галатское и на Владимирское. С тех пор венгерские короли потом долго писались королями Лодомерскими и Галатскими. Но Мстислав Храбрый, князь русский, муж великой удали, не мог долго терпеть в русских владениях чужеземца венгра, собрался на Коломана и поразил его наголову, а бывшие при нем немалые венгерские и польские войска под Галичем почти до основания побил и погромил; потом и самого Коломана осадил в Галиче и, овладев замком, захватил его вместе с женой Саломкой (Саломеей), польской княжной, и держал их обоих целый год в заключении под стражей. И лишь потом с помощью послов от [его] отца Андрея Венгерского [Кальман] был освобожден из русского плена на определенных условиях.

Разборки (rosterki) в русских владениях. Когда потом на третий год Коломан [снова] захватил Галич, его второй раз выгнал из него Данило Романович, как собственный дедич (наследник) русской монархии. А когда Коломан в третий раз был водворен на Галицкое королевство своим отцом Андреем, то недолго в нем правил, ибо, едва три года поцарствовав в спокойном королевстве, умер с подозрением на отравление, а Галицкое королевство и причину внутренней войны русским князьям после себя оставил. И с того времени, то есть с 1225 года, венгерские короли окончательно убрались из Руси, однако же их потомки долго писались королями Галатскими и Лодомерскими, то есть Галицкими и Владимирскими.

А Данило Романович и другие русские князья, возгордившись от частых побед, одержанных над венграми и поляками, и объединившись с литовцами, терзали Польшу беспрерывыми набегами; однако же потом поляки с гетманом Собиславом дали им отпор, как это выше стихами описано.

А князь Данило Романович, будучи из рода русских монархов, став самым могущественным с приобретением Галицкой земли, противившихся ему других русских князей истощил частыми войнами и привел к послушанию, а еще и другие, которым он доверял, добровольно к нему присоединялись, из-за чего он, будучи монархом великой мощи, почти всей Русью, лежащей на юге, правил и распоряжался. А чтобы снискать себе тем большие известность, могущество, славу и признание, задумал восстановить королевство Русское не только под Галицким и Владимирским [королевскими] титулами, которые носил только Коломан Венгр, но жаждал быть всей Руси королем либо царем (как ныне себя титулует Московский [царь]).

Условия (condicie) Даниила. И отправил послов на Лионский собор 1240 года ⁵, как пишут Длугош и Меховский кн.3, гл.62, стр.142 и Кромер кн. 9, прося у папы римского Иннокентия Четвертого, чтобы короновал его на королевство Русское, обещая со всеми своими землями принять римскую веру, отступив от греческой, и вместе со своими потомками быть послушным римскому престолу, и к тому же заключить оборонительный союз против татар, кроторые в то время наводили ужас на все христианские княжества и земли.

Данило коронован на королевство Русское. Папа, понимая, что дело обещает быть большим и полезным, послал по этому делу Опизо, аббата из Мезано (Mezanu), и епископа Моденского (Madenskiego), легата апостольского престола, которые, приехав в Киев в 1246 году, с великой помпой и надлежащими церемониями Даниила на королевство Русское помазали, провозгласили и короновали, от чего их отговаривали польские епископы, особенно Прандота Краковский, опасаясь непостоянства и хитрости Даниила, как потом и случилось.

Переменчивость Даниила. Получив корону, [Даниил] титуловал себя королем Всей Руси, а сам по-прежнему пребывал в греческой вере (отказавшись от римской). А что до обороны христиан от татар, то [он] сам насылал их на Польшу с помощью гетманов своих и литовских, со своим племянником Шварном и литовским королем Мендагом. О чем узнав, Иннокентий, папа Четвертый, в 1253 году второй раз послал к нему упомянутого Опизо из Мезано, легата апостольского престола, который взял с собой краковского епископа Прандоту и других польских епископов. И того же Даниила снова короновали в Дрогичине на королевство Русское и взяли с него клятву, что, отказавшись от греческого обряда, как он сам, так и весь народ русский будут верно и честно следовать римской церкви. О чем Длугош и Меховский стр. 161, гл. 53.

У Длугоша в Хронике есть эти письма, особенно того Даниила, короля Русского, предка князей Острожских, к папе Иннокентию, не раз им писаные; также и папа писал Даниилу красивые слова, увещевая его, чтобы и в звании короля всегда оставался [верным] своему христианскому долгу.

Данило умер. Умер потом упомянутый Даниил, король Русский, в году господнем 1266, оставив после себя двоих сыновей: упомянутого Льва, который Войшелка, князя литовского, убил, и Романа, который ходил с русским войском на помощь польскому монарху Болеславу Стыдливому против князя Казимира Куявского; и потом на этих сыновьях Даниловых прекратился (ustal) титул Русского королевства ⁶.

Как Мендог, король литовский, веру христианскую порушил, Мазовию, Люблинскую землю и Пруссию разорил, магистра Лифляндского убил и войска крестоносцев в Курляндии поразил в году 1255

Мендог, король литовский, либо сожалея об обмане и утрате своих земель, а именно Жмудской, Литовской, Ятвяжской, Вейсенской и Курляндской, которые за корону и для полной приязни записал было крестоносцам, либо совращенный по какой-то другой причине, со всеми своими новокрещенными подданными вернулся к прежнему идолопоклонству, порушив вновь принятую христианскую веру.

Мендог [вторгается] в Люблинскую землю. Потом в 1255 году, собрав литовское войско, [Миндовг] вторгся в Люблинскую землю, которую вширь и вдоль повоевал, Люблинский (Lubelski) замок, который был тогда деревянный, и город спалил, и с большой добычей и целыми стадами пленников воротился в Литву.

Данило Р[оманович] занял Люблин — навроде того, как в нынешнем замке видим намалеванным в русской церкви. По этой литовской причине Данило Романович, король русский, стянул свои войска в опустошенную Люблинскую землю, которую занял русскими (там, откуда литва вывела поляков), замок тот Люблинский отстроил и посредине выложил из камня круглую оборонительную башню, высокую и богато украшенную, а другие города и крепости укрепил по-старому. И завладел всей Люблинской землей и частью Сандомирской. О чем [более] пространные свидетельства Длугош и Меховский кн. 3, гл. 53, стр. 162, Кромер кн. 9.

Мендог, король литовский, веру христианскую порушил. Потом Мендольфус, король литовский, по Меховскому в 1260 году, а по Кромеру (что вернее) в 1255 ⁷, открыто отринув христианскую веру, которую обманно принял на время, тем большим врагом стал соседним христианам.

Мендог воюет Мазовию. Плоцк сожжен. Собрав большое войско, которого было тридцать тысяч военного люда из Литвы, из Жмуди, из ятвягов и из старых пруссов, которые выступили заодно с литвой, [Миндовг] жестоко повоевал всю Мазовию, очень много городов и деревень, сжег стольный замок Плоцкий, оставленный без обороны. Мендог из Мазовии [вторгается] в Пруссию. Отослав в Литву великое множество захваченных людей, добычи, стад коней и разных других трофеев, [Миндовг] с огромнейшей запальчивостью вторгся также в державу прусских крестоносцев, которую разорил, пожег и разграбил, все заложенные крестоносцами новые города сравнял с землей и всех находившихся в них христиан свирепо умертвил. Крестоносцы едва сумели оборонить там лишь несколько замков. Напоследок, желая продемонстрировать свою жестокость, упомянутый король Мендог брезговал брать людей в полон и всех приказывал казнить, а в Литву вывозил или отсылал только награбленное и добычу. А сам с литовским войском без [какого-либо] отпора беспрерывно воевал мазовецкие и орденские земли.

В том же году, когда прусский магистр с орденскими братьями строил замок Каршува (Karszowin) на горе святого Георгия в Курляндской земле, язычники пруссы и литовцы, желая тот замок разрушить, осадили его большими силами, а когда два войска прусских и лифляндских крестоносцев с помощью датского короля подтянулись на помощь своим христианам против литовцев, то в день святой Маргариты (13 июля) встретились над рекой Дурбе (Durom) в Курляндии, где полегло множество немцев, и на поле погибли лифляндский магистр Генрих Горнгаузен (Дусбург зовет этого магистра Бурхардом) ⁸, а также прусский маршал Генрих Ботель и много других крестоносцев. А язычники, одержав победу, взяли замки Каршува и Гейльсберг (Heizburg), выморив осажденных голодом, потом осадили Кенигсберг, который недавно построили крестоносцы с чешским королем Отокаром над рекой Прегелем недалеко от морского залива в 1255 году (Это малое море за Кенигсбергом зовется Залив (Hab), где янтарь собирают, как я сам видел). Когда же литовцы построили мост над Прегелем, с которого штурмовали замок, многие из них полегли убитыми от выстрелов крестоносцев, и так их вынудили отказаться от осады. Об этом писали Петр Дусбург, Лифляндские хроники, Длугош и Меховский стр.165, кн. 3, гл.54, и Кромер кн.9 и т. д.

Землетрясение в Польше. В году 1258, Меховский кладет 7 февраля, в третьем часу дня было страшное, жестокое, неслыханное и необыкновенное землетрясение в Польше, очень испугавшее всех людей. Это было знамением всего злого, случившегося потом в Польше, ибо наряду с внутренними войнами, когда братья князья выцарапывали друг другу глаза, Польша была жестоко угнетена еще и языческими вторжениями.

А на другой 1259 год, после дня святого Андрея (30 ноября) крупные татарские войска, собранные из различных орд и приумноженные русскими, а также литовскими отрядами, [во главе] с царями Ногаем и Телебугой вторглись в Сандомирскую землю. С ними также были: Василько, родной брат, и Роман со Львом, сыновья русского короля Даниила. А когда с неожиданным и наглым проворством [татары] по льду перебрались через Вислу, то множество людей захватили, а других перебили; спалили Завихостский (Zawichwojski) монастырь, который Болеслав Стыдливый недавно построил и дал два десятка фольварков для монахинь, [сожгли] также другой [монастырь] Святого Креста на Лысой горе и Сандомирский город. Потом замок, в котором собрались вся сандомирская шляхта, панята и простолюдины с женами, детками и имуществом, усиленно штурмуя, добывали целую ночь и день, но тщетно, ибо поляки со стен его мощно обороняли. Видя это, русские князья Василько и Роман со Львом, Даниловичи, стараясь помочь татарам в их жестокостях над христианами, приехали и во время переговоров хитро посоветовали воеводе и старосте сандомирскому Петру из Крампа и его брату Збигневу, чтобы лучше покорились татарам и откупились малой данью, чем вместе с замком всем попусту погибнуть от жестокой языческой сабли. И в том письменно обязались им своей верой, в своих обещаниях гарантируя им безопасность, на что послали им свою охранную грамоту и от царей перемирие на несколько дней.

Измена и жестокость татарские. А когда Петр Крампа с братом Збигневом и виднейшая шляхта на их предательское слово из замка вышли, упомянутыми князьями были приведены к шатрам самих [татарских] царей и воздавали тем честь, стоя на коленях (как в обычае у поганых), то их, коленопреклоненных и просящих мира, поганые сразу же начали мучить, и, содрав с них одежды, зарубили. А потом с огромным криком стремительным штурмом со всех сторон вбежали (ubiezeli) в замок, когда польское рыцарство утомленно отдыхало, и с установлением перемирия никак не ожидало такой измены от русских князей. И там их всех, великое множество христиан, кроме девушек и красивых женщин, жестоко порубили и поубивали, так что теплая кровь, растопившая снег, ручьями стекала из замка до Вислы. Остаток людей, согнав толпами, потопили в Висле.

Татары спалили Сандомир. Подпалив замок и набрав множество добычи, язычники тут же, не мешкая, с проводниками русскими князьями прытким бегом потянулись к Кракову, пустой город спалили, хворых и нищих посекли.

Татары спалили Краков. Ведь князь Болеслав (Стыдливый), услышав, что татары взяли Сандомир, бежал с женой в Венгрию. Из остального населения большая часть укрылась в лесах, а часть оборонялась в замках и укреплениях. Краковский же замок оборонил воевода Климунт.

Татары [доходят] аж до Бытовских гор. А татары без отпора огнем и мечом все повоевали вдоль и поперек аж до Бытовских гор Опольского княжества, а на третий месяц от своего пришествия, отягощенные множеством трофеев и пленников, воротились на Русь, и литовцы тоже [вернулись] в свои лесные логова. Было это в году 1260, как Кромер кн.9 пишет, хотя Длугош и Меховский стр.144, кн. 3, гл. 44 это поражение и разрушение Сандомира упоминают под предыдущим 1259 годом. Но как свидетельствует тот же Меховский, и Кромер так думает, татары в то время приходили в Польшу дважды: первый раз зимой 1259 года, после дня святого Андрея, а второй раз летом 1260 года, в июне месяце ⁹.

Поляки жалуются папе на татар, будто крестоносцы на литовских язычников ¹⁰. Это же следует и из великих отпущений [грехов], которые папа Александр Четвертый дал полякам, когда те жаловались ему на татарскую жестокость. Сандомирские отпущения. Те из них, которые второго июня посещают сандомирский костел Девы Марии (на кладбище которого погребены тела христиан, убитых язычниками), ежегодно получают великие отпущения — такие же, какие в Риме имеет церковь, которая зовется Sanctae Mariae de Urbe.

Константинопольская империя от французов до греков. В то же самое время Михаил Палеолог, выгнав французов с их императором Балдуином, вернул грекам Константинопольскую империю (1261), которая лет 58 была под французским управлением, или, как считают другие, 63. А ныне с тех пор, как турки в 1453 году Константинополь взяли и Греческой империей овладели, прошло уже 130 лет, и не слыхать никакого Палеолога, который бы ту империю христианам вернул. Вскоре потом на Лионском соборе тот же император Палеолог обновил мир между греками и латинянами, который тринадцать раз разрывался и потом [опять] ненадежно мирился.

Татары-христиане.В то же самое время некоторые тататарские цари приняли в Азии христианскую веру и долго вели большие войны против сарацин и египтян в Сирии и в Персии, помогая армянским королям, союзным христианам. Нынешние персидские короли — потомки одного из этих татарских царей, Узун-Хасана (Ussan Cassana), которые имеют различия в вере между собой и турками, как греки с нашей римской католической церковью, что я сам видел и вполне уразумел, когда часто бывал на их молитвах в Константинополе, в Никее и в Халцедонии ¹¹ в 1574 году; к тому же имеют [разных] пророков: персы — Али, а турки — Мухаммеда (Machmeta), и из-за различий этих сект больше, чем из-за границ, и ныне ведут между собой запальчивые войны (и дай Боже, чтобы подольше, а нас бы оставили в покое).

О войне язычников пруссов с крестоносцами в году 1260

В том же 1260 году язычники пруссы присоединились к жмудинам из-за побед над мазурами и крестоносцами литовского короля Мендога. Глапин, прусский языческий князь. Порушив вновь принятую христианскую веру, [пруссы] вернулись к прежнему идолопоклонству, выбрали себе князем некого Глапина (Глаппе) и, призвав на помощь соседей жмудинов, в орденском государстве и своих волостях всех христиан и священников жестоко перебили, церкви пожгли, святыни осквернили, священные сосуды и убранства разодрали и пограбили в канун святого Матфея Евангелиста (в ночь на 16 ноября). Потом на следующий 1261 год христианские войска из польского королевства и из Германии, соединившись с орденскими рыцарями, вторглись в Пруссию, в Натангскую землю, в день Очищения Девы Марии (Сретение, 2 февраля), желая прусских и жмудских язычников унять, перебить и искоренить.

Языческий фортель. Но как только зашли в глубину языческой земли, оставили часть войска при обозном имуществе и военном снаряжении и боевым строем двинулись против язычников, язычники пруссы и жмудины пропустили большое христианское войско и, проведенные [в обход] шпионами (spiegi), ударили на тех, которые были оставлены в обозе при вьюках (tlomokach), и всех их без особого труда поразили и побили и распотрошили (rozszarpali) обоз с имуществом. Потом, полагаясь на свою мощь и на первое счастье, ударили на все христианское войско. И когда с обеих сторон мужественно встретились, ожесточенная битва длилась несколько часов с переменным успехом, но в конце концов божьей карой язычники одержали победу. Там честный рыцарь Штенкель (Shinkol), граф из Бентхейма (Bitenu), и другой граф из Рейдера, мужественно пробиваясь сквозь ряды язычников, полегли [вместе] со множеством рыцарства немецкой шляхты.

Магдебургский шляхтич Гирхас сожжен жмудинами как жертва. А когда, по языческому обычаю, за победу приносили жертвы своим богам, через метание жребия избрали в жертву для сожжения магдебургского шляхтича Гирхальса (Hirchassa) и, когда тот был дважды спасен некоторыми язычниками, знавшими его ранее, а жребий выпал ему в третий раз, он сам подчинился добровольно. И так честный рыцарь Гирхальс, в кирасе и с конем, на котором сидел, был заживо сожжен как злодейская языческая жертва.

Языческая победа пруссов и жмудинов. Потом граф Барбиг (Barboigien) с новым немецким войском прибыл в Пруссию на помощь упомянутым христианам, и когда огнем и мечом повоевал самбийскую и жмудскую землю, мстя язычникам за побитых христиан, тут же язычники пруссы со жмудинами собрались воедино и ударили на немецкое войско в день святой Агнешки (21 января), самого графа гетмана захватили и войско христианское тремя ударами раз за разом поразили. Потом, пользуясь победой, захватили у крестоносцев замки и города Гейльсберг, Христбург (Krutzbork), Кенигсберг либо Крулевец, Бартенштейн; о чем хроники Прусские, Длугош и Меховский кн. 3, гл. 54, стр. 165 и т. д. ¹².

Глава четвертая

О разорении раз за разом Мазовии литвой и руссаками в году 1262 и [о том, как] посекли князя Земовита

Данило, король Русский, помирившись и объединившись с литовским королем Мендогом, послал с ним своего племянника (siestrzenca) Шварна ¹³ либо Свармира — разорять Мазовию. И так Мендог с литвой, а Шварно с русью, собрав сообща войска, через леса и дебри тайком вторглись в Мазовию и в году 1262, в канун Святого Иоанна Крестителя (23 июня) захватили не ожидавшего [нападения] мазовецкого князя Земовита ¹⁴ с сыном Конрадом и со всем его двором, беспечно жившего в фольварке Ящовске (Jaszowsku) или Ездове.

Шварно жестоко зарубил Земовита. И там Шварно, племянник Даниила, короля русского, своей собственой рукой сам жестоко зарубил князя Земовита Мазовецкого, который достался ему [при дележе добычи и пленников], а его сына Конрада литовский король Мендог, ласково с ним обходясь, спрятал невредимым и потом в том же году отдал его за выкуп.

Битва мазуров с литвой и руссаками. Руссаки (Russacy) и литва, распустив на все стороны загоны, жестоко разоряли осиротевшую без князя бедную Мазовию, чего не могла стерпеть мазовецкая шляхта, собравшаяся с крестьянами в деревне Длугоседло. И там смело ударили на литву и руссаков, но когда мужественно сошлись и отражали превосходящего неприятеля, то из-за величины [вражеского войска] были одолены и побиты ¹⁵. А одержавшие победу руссаки и литва все мазовецкие края и большую часть куявской земли разорили, а потом, отягощенные несметным числом пленников, взятой добычей, стадами и разными другими трофеями, пожегши городки и села с фольварками, без отпора вернулись в свои края.

Плоцк снова отстроен. Когда литва с руссаками вышли из Мазовии, калишский князь Болеслав Благочестивый (Pius), поддавшись горестным просьбам княгини Гертруды, вдовы князя Земовита Мазовецкого, посеченого Шварном, в день святого Михаила (6 сентября) приехал на пепелище и сразу же город и замок Плоцк, сожженный литовцами, заново отстроил, рвами и валами окружил и укрепил, и передал в руки сыновей Земовита, Болеслава и Конрада.

А литва и руссаки, не удовольствовавшись награбленным при первом разорении Мазовии, на другой год снова вторглись в плачевную Мазовию, куда не заходили при первом разорении. Углубившись в эти земли и переправившись через Вислу, [они] огнем и мечом разоряли и грабили Ловичскую землю, принадлежащую к Гнезненскому архиепископству, и с большими трофеями, когда никто не смел преградить им [путь], похваляясь, потянулись в свои края.

Cromer. Graves autem jam admodum non modo Masoviae sed Boleslai Pudici ditionibus Litwani esse caeperant ni divinitus auxilium affulsisset etc. intestini elenium motus respirandi spacium nobis dederunt. От литовцев было бы уже совсем душно и тяжко (как Кромер и Длугош пишут) не только Мазовии, но и землям краковского и сандомирского князя Болеслава Стыдливого, тогдашнего польского монарха, если бы сам Господь Бог не соблаговолил ниспослать с неба помощь и спасение.

Мендог убит с сыновьями. Смилостивившись над бедной Мазовией, он посеял внутренние несогласия и домашние ссоры (nieznaszki) между литвой и русаками (хотя Меховский пишет, что не Господь Бог был причиной раздоров), ибо Стройнат или Тройнята (Тройнат или Трениота), племянник (сын сестры) упомянутого литовского короля Мендольфа или Мендога, намереваясь сесть на престол Литовской земли, спящего [Миндовга] убил, двух его сыновей, Рукля и Репикасса, которых при нем застал, зарезал и в 1263 году сам овладел Великим княжеством Литовским и столицей своего [едино]кровного дядюшки ¹⁶.

Стройнат снова воюет Мазовию. Но и этот великий князь Литовский, упомянутый Тройнята или Стройнат, не был ни ласковее, ни спокойнее по отношению к христианам, ибо в самом начале своего правления повоевал Мазовию около Червиньска, а добыв замок Оршимов (Orszimow), взрослых мужчин посек, молодых недорослей пожег и только женский пол [вместе] с другой добычей вывел в Литву.

Стройнат убит. Однако же вскоре своим окружением, подкупленным Войшелком или Волштиником, сыном Мендога, который постригся в чернецы, и его родичем Теофилом или Товтивилом, племянником того же Мендога, на охоте пойман и после долгих мучений умерщвлен. О том Длугош и Меховский кн. 3, гл. 49, стр. 153, Кромер кн. 9 и т.д. подробнее пишут, хотя и под разными месяцами.

Летописцы о Войшелке Мендоговиче. А один стародавний литовский летописец ¹⁷ так рассказывает об этом убийстве литовского короля Мендога, а сначала, как сын его Войшелк или Волштиник окрестился в русскую веру и стал чернецом. Он пишет: еще до того, как литовский король Мендог отверг вновь принятую христианскую веру и вернулся к первоначальной языческой [вере], не мог того блуда стерпеть сын его Войшелк, но, видя нетвердость отца своего в римской вере, уехал в Галич ко двору русского короля Даниила и его брата Василька, которые в то время были главными врагами его отца Мендога — из-за пограничных споров. Потом Войшелк Мендогович, королевич литовский, видя греховность этого мира и бренность славы его, снова окрестился там из римской в русскую веру, потом принял монашеский обет, постригшись в чернецы, и в этом монашестве жил три года под управлением Григория (Hrehora) Полонина, архимандрита Галицкого монастыря, в то время очень славного святостью своей жизни. Монастырь Войшелков. От того Григория Войшелк потом получил благословение и задумал было отправиться в странствие к Святой Горе и к Царьграду, но, когда из-за дальности пути не смог дойти до Святой Горы, возвратился в свою землю в Новогрудок, построил себе монастырь над рекой Неманом, между Новогрудком и Литвой, и жил там с несколькими чернецами в благочестии монашеской жизни. А отец его Мендог, король литовский, осуждал его за такую жизнь, но он не обращал на это внимания и ставил отцу своему в вину.

Довмонт (Dowmant), князь Занальшавский (Нальшанский). Также ниже увидишь о втором Довмонте ¹⁸, князе Утенском (Ucianskim), брате Наримунта. И случилось, что тогда умерла жена Мендога, по которой он начал очень тужить, и послал потом к свояченнице, родной сестре жены своей, которая была [замужем] за Довмонтом, Занальшавским князем, прося ее, чтобы приехала провести последние поминки по сестре своей при ее погребении по языческому обычаю. А когда та приехала на похороны, король Мендог сразу же влюбился в нее и, желая взять ее себе в жены, сказал ей: «Сестра твоя, а моя жена, умирая, просила меня, чтобы взял тебя себе в жены на ее место», и приневолил ее с собой жить. О чем узнав, Довмонт, князь Занальшавский, был с той необыкновенной и неслыханной новости весьма смутен, думая, как бы ему отомстить своей жене за лживость и легкомыслие, а также не спал и задумывал убийство Мендогово; но не мог этого доказать в открытом бою, ибо его силы были малы, а тот был могущественным королем. Сговорился потом со Стройнатом либо Тройнятой, племянником Мендоговым, который в то время в Жмуди правил и тоже дяде своему (брату матери) стоял поперек горла, и оба они, Стройнат с Довмонтом, сговорились, как они смогли бы его убить.

А когда Миндовг все свои литовские войска послал за Днепр на Романа, князя Брянского (Natbrawskiego), и Довмонт тоже, как вассал, пошел было с ними на ту войну по [воинской] повинности, [то], улучив подходящее время, вернулся назад со своими людьми, отпросившись у гетмана Мендогова великой и срочной надобностью. Этим фортелем [он] соединился с Тройнатом, который тоже имел наготове жмудское войско, и так они вдвоем неожиданно быстро окружили короля Мендога, когда [тот] еще спал, и так спящего и убили, и двух его сыновей, Рукля и Репикасса. Узнав об этом, Войшелк, третий его сын, который был русским чернецом, бежал в Пинск и жил там в монастыре.

Тройнята или Стройнат, великий князь Литовский. А Тройнята начал править в великом княжестве Литовском и Жмудском в 1263 году от рождения господа Христа. И так вместе с королем Мендогом в тот же час окончилось и королевство Литовское, на котором он был одиннадцать лет, с 1252 года, в котором был коронован. Это по летописцам.

А Тройнята, будучи уже великим князем Литовским, отправил послов к брату Товтивилу или Теофилу, князю Полоцкому, прося его, чтобы приехал к нему поздравить с новым царствованием и повеселиться вместе, а также желая поделиться с ним половиной Литовского княжества и имущества убитого короля Мендога.

А когда князь Товтивил приехал из Полоцка, стал думать и советоваться со своими руссаками, как бы ему убить брата Стройната, а сам, чтобы суметь завладеть Великим княжеством Литовским, заключил соглашение с чернецом Войшелком, сыном Мендаговым, который тоже подбивал Теофила на то, чтобы отомстил своему языческому брату, убийце его отца, передавая ему все свои прирожденные права, как христианину и брату по общей русской вере, лишь бы убил Тройняту.

Полоцкий боярин Прокопий предостерег Тройняту. Потом собственный боярин Товтивилов, Прокопий Полочанин, донес об этом совещании Тройняте, предостерегая его, чтобы поберегся.

Теофил убит. Что услышавши, Стройнята опередил брата Товтивила и тут же убил его, а, завладев его Полоцким княжеством, без опаски единолично правил в Литве, в Жмуди и на Руси, но недолго. Ибо не может быть долгим царствование тирана, облитое кровью брата и дяди.

Вскоре, в 1264 году, Стройнат или Тройнята отправил свои литовские и ятвяжские войска в Мазовию, а Червенскую (Cerwienska) землю разорил и захватил замок Оржимов (Orzymow), в котором перебил весь мужской пол, как выше у Кромера кн.9 из Длугоша и Меховского достоверно показано. Кромер кн. 9 пишет, что Стройнат разорял в Мазовии Червиньскую (Czirwienska) землю, а Меховский именует Чирнинской (Cirninska) кн. 3, гл. 52, стр. 164.

А вскоре против Стройната сговорились четверо верных слуг покойного литовского короля Мендога и, когда тот шел в баню, они, улучив момент, убили его, а сами бежали в Пинск к чернецу Войшелку, сыну Мендога. Хотя Кромер, Длугош и Меховский пишут, что того Тройняту или Стройняту убили на охоте сами Войшелк чернец, сын Мендогов, с Теофилом, братом [его] двоюродным, а [Тройната] родным ¹⁹.

Глава пятая

Войшелк или Волштиник, сын короля Мендога, будучи сначала чернецом русского закону, из монастыря, как Казимир Первый Польский, на великое княжество Литовское и   Жмудское избран и поставлен в году 1264

Когда такие жестокие убийства и внутренние несогласия литовских князей тревожили русское, жмудское и литовское государства и грозили великими и воистину всеобщими опасностями государству Великого княжества Литовского, до этого процветавшего в мужестве и в счастье, увидели господа, от которых зависели порядок и защита Речи Посполитой, что без единого общего вождя и верховного правителя такое обширное государство, окруженное прусскими и лифляндскими крестоносцами, главными врагами, а также Русью, не могло сохраниться в целости.

Съезд в Кернове. И вот, тотчас утихомирившись и сообща загасив раздоры меж собой, съехались в Кернов, где все вместе совещались по поводу избрания и возведения на [престол] Великого княжества Литовского чернеца Войшелка, сына Мендогова, который в то время, после убийства отца, жил в Пинском монастыре. Споры об избрании великого князя Литовского. Но жмудь и ятвяги, которые помогали Тройнату или Стройнату и Довмонту в убийстве его отца Мендога, короля литовского, были против того, боясь, как бы он не отомстил им за жестокую отцовскую смерть. Руссаки же, такие как полочане, новогрудцы, гродненцы, подляшане и мозыряне, которые были покорены литовскими князьями Скирмунтом, Эрдивилом, Альгимунтом и Рынгольтом, отцом Мендоговым, и издавна приведены к послушанию Литве и полному [с ней] единству, в один голос соглашались на какого-нибудь из сыновей русского короля Даниила, либо на Льва, либо на Романа. А другие на Шварна или Свармира, сына сестры Даниила, который в то время имел своей столицей Дрогичин, а с убитым литовским королем Мендогом великую дружбу имел, и оба они всегда были готовы всеми силами выступить вместе против любого врага.

И поскольку эти упомянутые русские князья были сильны, и к тому же [их владения] со всех сторон прилегали к соседней Литве, решили было, чтобы правителем Великого княжества Литовского был признан кто-нибудь из них. Но литовцы, все паны, князья и бояре, на это и слова молвить не дали, возражая против этого и полагаясь на благородство, отзывчивость и первородное право своего народа, который произошел от римских князей Палемона и Довспрунга. [Эти князья], дивным Божьим промыслом занесенные из Италии, осели в этих северных краях, заложили фундамент Литовского государства и постороних господ над собой никогда не имели и не знали. Напротив, литва и жмудь сажали сыновей литовских князей еще и на русские княжества, как Эрдивила на Новогрудское и Подляшское, Мингайла и Гинвила на Полоцкое, Скирмунта на Луцкое, Карачовское, Туровское, Стародубское и Черниговское, а также Писсимонта, Тройната, Альгимунта и Рынгольта, отца литовского короля Мендога, которые со своими потомками, мужами литовскими и жмудскими, сами широко распространили свое могущество на Руси. А если бы [избрали одного из] сыновей русского короля Даниила, которого предлагали на великое княжение литовское, тогда русин был бы благосклонее к русскому народу, из-за чего Литва из великого государства превратилась бы в малый повят, либо в какое-нибудь удельное княжество, а потом была бы превращена в русское владение. Поэтому решили, что правильнее, полезнее и почетнее Войшелка или Волштиника, сына Мендогова, как истинного и единственного наследника, из Пинского монастыря взять, хотя бы и силой вырвать [оттуда], если в том будет нужда, и на Великое отцовское княжество Литовское возвести и дружно посадить в дедовской (dziedzicznej) столице, не спрашивая у соседних и чужих народов о том, что лучше иметь в [собственном] доме с большей славой и пользой.

Чернец Войшелк возведен на великое княжение. Отправили тогда литовские паны сразу же посла от имени всего [простого] народа и бояр литовских к Войшелку, призывая его и прося на отчее панство, который, однако, долго отговаривался Божьим призванием на другое поприще, духовное и к тому же монашеское. Однако, побуждаемый острейшей необходимостью, решившиcь [спасти] от погибели согбенную внутренними невзгодами отчизну и смягченный убедительными просьбами подданных, [он] выехал из Пинского монастыря в Новогрудок, а потом, собравшись с новогрудцами, с княжескими почестями двинулся к Кернову, где все паны, бояре и простонародье с великим весельем и радостным пением «ладо, ладо» приняли его с распростертыми объятиями и с обычными церемониями, с мечом и в княжеской шапке, возвели и посадили на престол великого княжества Литовского, Жмудского, Новогрудского, Полоцкого и Курляндского.

А получив отцовское государство уже основательно, Войшелк продолжал набожно соблюдать греческий обет чернеца, ибо поверх княжеского одеяния всегда носил черную рясу с капюшоном (kapice), как поступал тот Казимир, Мешков сын, внук первого польского короля Болеслава Храброго, когда тоже был из церковных чинов возведен на отцовское королевство Польское ²⁰. Но благочестием Валштиник отличался от оного, ибо Казимир какой убор сверху носил, такими же добродетелями и внутри был украшен, и, вооруженный святой набожностью, призван к восстановлению упавшей [польской] короны.

Жестокость чернеца Войшелка. Войшелк же сверху овечье одеяние носил, а внутри таился хищный волк: ибо в самом начале своего правления много панов жмудских, ятвяжских и литовских истребил, мстя за убийство [своего] отца Мендога; другие же бежали от него, как от Нерона, а он их имения раздавал своим дворянам (dworzanom). И этим преследованием внутренних врагов и ограблением подданных собрал великие сокровища, с помощью которых потом воевал против русского королевича Льва Даниловича, князя Владимирского, стремясь раширить литовские границы.

Войшелк повоевал Польшу до Илже. Со Шварном же, дрогичинским князем и племянником Даниила, большую дружбу водил, и общими силами вдвоем совершали набеги на Польшу, воюя против Болеслава Стыдливого, польского монарха, краковского и сандомирского князя, и выжгли вдоль и поперек все волости аж до Илже, и город Илже разрушили. Ятвяги тоже беспрерывно совершали хищные казацкие набеги до Мазовии и Люблинской земли, [но] в том же году Болеслав Стыдливый их поразил и искоренил из Подляшья.

О поражении наголову ятвягов, побратимов литовских, от поляков на Подляшье в году 1264

Что был за народ эти ятвяги и какой язык, обычаи и образ жизни имели, то мы уже пространно и достоверно показали в деяниях и истории Русской, когда их Ярослав Святополкович, князь киевский и владимирский, поразил в году от Христа 1113, что выше найдешь, если посмотришь. На тех же самых ятвягов Болеслав Пудыка или по прозвищу Стыдливый, польский монарх, посполитым рушением собрал польские земли, побуждаемый праведным гневом на их частые хищные набеги и разорение своих земель.

Итак, узнав о внутренних конфликтах русских и литовских князей, в году от господа Христа 1264, подготовив под Завихостом большие силы польского войска, [Болеслав] двинулся на Подляшье, действуя обдуманно и осторожно. Как он задумал, так и случилось, ибо ятвяги, всегда стремящиеся либо победить, либо храбро умереть, должны были дать ему сражение, которое были готовы и проиграть, но не допустить, чтобы на их глазах разоряли их земли.

Смелость ятвягов и их битва с поляками. И Болеслав не ошибся в своем мнении о мужестве ятвягов. Ибо, как только 22 июня он перешел их границы, тут же все множество этих язычников [во главе] с Коматом или Конатом (как у Кромера), готовое отразить врага и с трудом замеченное польской стражей на восходе солнца, смело и весело, охотно и радостно, как на праздник, быстрым шагом стремительно приблизилось к польским обозам. Увидев это, Болеслав вывел против них выстроенные к бою польские полки. Два огромных [войска] сошлись, одни против других, и в слепой и яростной упорной сече сшиблись так, что битва длилась несколько часов с обоюдным мужеством и переменным успехом.

Князь Комат убит. Ятвяги поражены. Потом, когда поляки пересиливали числом и сразили ятвяжского князя Комата (который сам сражался в первых рядах), ятвяги начали сильно уставать, но ни один из них не оставил своего места [в строю] и, защищаясь с упорной смелостью и мужественно сражаясь с поляками, все до единого полегли в неравном бою, но не без отместки за свою гибель. В чем оказались равны сабинянам, самнитам, вейентам ²¹, эквам, кампанцам, карфагенянам, спартанцам ad Termopillas (при Фермопилах) и иным различным народам, чьи мужественные битвы за свободу описали из римлян Ливий, Трог ²² и прочие [авторы], и чьи искусство и опыт в рыцарских делах могут быть приложимы и к ним (ятвягам). Ибо все-таки едва ли не все они (древние народы) временами признавали sub iugum missi верховенство над собой римлян, а после проигранных битв (уцелев благодаря бегству) иногда оправлялись и поднимались. А литовские ятвяги (Jatwiezowie Litewscy) свои вольности и свободу отчизны храбрее храброго увековечили (zapieczetowali) своей геройской смертью. Ибо, как свидетельствуют Длугош, Меховский (кн. 3, гл. 45, стр. 145) и Кромер (кн. 9), nec pedem referre in bello, nec unquam pugnam etiam iniquam detrectare consueverant, nec nouerant quidem terga uertere, то есть не привыкли бежать или уносить ноги ни на войне, ни в битве, хотя бы и видя ее проигранной.

Новые поселения на Подляшье. По этой причине [ятвяги] на той войне поляками были почти стерты с лица земли, особенно бояре или шляхта, разве что осталось у них немного крестьян, которые потом смешались с литовцами, и вот так ныне имя ятвягов не слишком известно, их остатки Болеслав вынудил обратиться в христианскую веру мечом, ибо казнил каждого, кто отказывался креститься. А чтобы их край не остался пустым, поляки заселили его мазурами и поляками, с которыми потом смешались жившие по соседству русские (Russacy). Выправил также Болеслав Пудыка у папы Александра Четвертого привилегию, чтобы новокрещеным ятвягам поставили нового епископа, однако это не было исполнено, хотя папа писал об этом архиепископу Гнезненскому, и это письмо Длугош списал в своей хронике. Остальное об этих ятвягах я уже рассказывал, читай выше в деяниях Русских.

Комета. В том же году в течение трех месяцев в Польше была видна страшная комета, вслед за которой пришел мор на всяческий скот.

Прусский магистр Хельмерик убит. В Пруссии же орденские рыцари язычниками пруссами, жмудинами, курляндцами (куршами) и литовцами были почти полностью разгромлены и едва не стерты с лица земли: ибо и магистра Хельмерика и великого маршала Теодорика потеряли в проигранной битве, где полегли лучшие войска Немецкой империи ²³.

Глава шестая

О вторжении Шварна из Руси в Польшу и поражении его от поляков в году 1265

В году 1265 Шварно или Свармир, князь дрогичинский и луцкий, [вместе] с Войшелком, великим князем Литовским, собрал великие войска на польского монарха Болеслава Пудыку, намереваясь отомстить за разорение Подляшья и поражение ятвягов. Длугош и Меховский (стр. 145, гл. 45, кн. 3), Кромер (кн. 9) и др. И так большими силами сначала вторглись в Сандомирскую землю, паля и сметая [все], что попадется.

Руссаки и литва поражены поляками. Но сандомирские шляхта и паны, а также уповавший на них народ, не спросясь о том у монарха Болеслава, все немедля собрались как по набату (jako na gwalt) и, врасплох застав руссаков, в загонах [разбежавшихся] по различным закоулкам, [нанесли им] значительное поражение, погромили, побили, наловили пленных и все обильно награбленное отобрали, так что и Шварно с руссаками и Войшелк с литовцами едва успели свернуть лагерь и унести ноги (ledwo mydlo uwiezli).

Умер король Данило. В году же 1266 скончался Данило Романович, король русский, с папского соизволения двукратно коронованный, один раз в Киеве, второй раз в Дрогичине, римской апостолической церкви (как называет его Меховский, кн.3, стр.168) предок князей Острожских, оставив сыновей Льва и Романа ²⁴.

Болеслав Польский [собрался в поход] на руссаков. В том же году польский монарх Болеслав Стыдливый, видя междоусобицы на Руси из-за смерти Даниловой, решил отомстить дрогичинскому князю Шварну и за свои неправды, и за убийство Земовита, князя мазовецкого. [Объявил] тогда общий сбор во всех землях, и всем приказал стягиваться в местечко Ропчице (Ropczicz) для переписи и боевого построения. Все воинские дела и верховное гетманство Болеслав поручил краковскому воеводе Петру, а сам с женой Кингой неустанно молился, поручая свое войско надежной защите Господа Бога.

Действия умелого гетмана во вражеской земле. Воевода же Петр, приняв командование, двинулся прямо в неприятельские земли, но все делал опасливо, расторопно, предусмотрительно, наступал осторожно, рассылал во все стороны дозоры и разведчиков, выбирал для лагеря место, расположенное у воды и с кормом для живности, пастбищами, и [людей] из обозов за дровами не пускал и не посылал, только под надежной охраной вооруженных рыцарей, понимая, что уже начал игру с хитрым врагом.

Поле Пятка. Поляки зашли в неприятельские земли не очень далеко, как вдруг князь Шварн с большим русско-литовским войском и татарской помощью показал огромные полки на поле, которое называется Пятка (Pieta), и лагерем расположился недалеко от польского войска, но в тот день поляки оставались в покое. Назавтра, 19 июня, в субботний день ²⁵ святых мучеников Протасия и Гервазия (когда-то в этот день поляки под Завихостом в 1205 году разгромили и убили Романа, деда этого Шварна и отца Даниила, как это выше поведано стихами) вывел воевода Петр построенных для битвы поляков, напомнив им, что в этот день они должны быть столь же счастливы [в бою], как и их предки над теми же самыми врагами. Crom[er]. Expeditiori genere armorum plures de Polonis vulnerantium.

Битва поляков с руссаками. Шварно тоже не уклонялся от битвы, и так поляки сначала начали издалека стрелять в руссаков из самострелов, руссаки же с литовцами и татарами из луков, но счастье и превосходство склонялись более на сторону руссаков, пока поляк каждый раз воротом натягивал самострел, один русин в дюжину раз ловчее ранил проворными стрелами. Но вскоре поляки широким шагом приблизились к неприятельским рядам, а вблизи били руссаков копьями, рогатинами и мечами, отчего их дела сразу пошли лучше. Руссаки [начали] отступать, поляки на них напирали.

Шварно бежал с [поля] битвы. Сам Шварно из всех сил старался опять направить битву, но, видя ее проигранной, отпустил конские поводья и умчался за другими. Тут и все русское войско показало спину, один полк мешал бежать другому, преграждая [друг другу] путь и смешивая строй за строем. Поляки рубили и кололи бегущих, многих из них, бросающих оружие, хватали, вязали, топили, вели на веревках. И так поляки одержали полную и славную победу, а разобрав и переписав (naspizowane) богатые неприятельские обозы и широко опустошив русские волости, с победой возвратились в Польшу, отягощенные различными трофеями. И так основательно силы и надменные замыслы русских были сломлены этим поражением, что потом долгие годы [они] и замыслить не смели ничего враждебного против поляков. Об этом Длугош и Меховский (кн.3, гл.45), Кромер (кн.9) и др.

Литва воюет Мазовию. Но в том же году литовцы, мстя за поражение руссаков, объединились с язычниками пруссами, вместе с которыми повоевали и разорили бедную Мазовию, где мазовецкие князья Болеслав и Конрад едва сумели оборонить одни лишь замки. Kromer. Vastata est hoc anno rursus a Litvanis et Prussis Mazovia.

В те же годы, когда умер Климент, четвертый папа с этим именем, славный святостью [своей] жизни, папский престол в течение трех лет был вакантным из-за кардинальских несогласий.

Об убийстве Войшелка Мендоговича, королевича и великого князя Литовского, русским королевичем Львом Даниловичем в году 1267

Войшелк [вторгается] на Русь с литовским войском. После смерти русского короля Даниила, когда между его сыновьями и русскими князьями начались немалые раздоры из-за верховной монаршей [власти], также и Войшелк, великий князь Литовский и Жмудский, улучив момент, во время междуцарствия (Interregnum) взял и овладел несколькими русскими замками, а собрав войско из литовцев, жмудинов и остатков ятвягов, вторгся на Волынь, желая вырвать (wydrzec) Владимир у русского королевича Льва Даниловича.

Хитрость Льва. Но князь Лев, мудро избегая войны с Войшелком, а тем более при возникшем после смерти своего отца интеррегнуме, при заключении соглашения об общих границах пошел на компромисс с литовским князем Войшелком, который упорно домогался от Руси [уступки] всей Волыни.

Русские князья съехались во Владимир для соглашения с Войшелком. Тогда Войшелк распустил войско, назначив время для переговоров с вассалами и родственниками Льва, которые, избегая небезопасной войны, съехались во Владимир. [Это были] Василько, князь галицкий, брат покойного Даниила и родной дядя Льва, Шварно Дрогичинский и другие русские князья. Войшелк же, великий князь Литовский, в назначенное время приехал в Угровск (do Wrowska) в монастырь святого Даниила, в котором прежде был чернецом и монахом, и, расположившись лагерем со своими панами, князьями и литовскими боярами, провел там долгое время, ожидая выезда русских князей на компромисс и соглашение о спорных границах. Но Лев Данилович, князь Владимирский, подражая хитрому фортелю своего предка Ярополка, монарха Киевского и Владимирского, который в 1139 году предательским умыслом поразил под Галичем непобедимого польского короля Болеслава Кривоустого (об этом Винцентий Кадлубек, Длугош, Меховский (кн. 3, гл. 14, стр. 81), Кромер (кн. 6), Бельский и наша хроника), о чем подробно рассказано выше, задумал завлечь Войшелка поглубже в Русскую землю, чтобы ему было сподручнее подставить тому подножку (przez noge przerzucic). И послал к нему в Угровск дядю Василька, князя галицкого, и двоюродного (siestrzycznego) брата Шварна ²⁶, прося его, чтобы без опаски приезжал во Владимир со своими литовскими советниками для дружеской беседы. Войшелк с литовскими панами долго противился, не доверяя Льву, поскольку они издавна были меж собой в неприязни, и тоже хотел, чтобы Лев, если имел нужду, сам приехал к нему в Угровский монастырь, который находился на границе и на равном расстоянии как от Литвы, так и от Руси. Но когда Шварно и Василько Галицкий поклялись Войшелку своей верой и гарантировали ему безопасность, он дал себя уговорить и поехал с ними во Владимир, где в воскресенье его принял Лев с братом Романом, прикрывшись снаружи [личиной] учтивой дружбы (а в сердце — змея). Такой клятвой были пойманы и Болеслав Польский, и Кейстут Ягеллой, и многие другие князья и гетманы. Берегись, и [минует тебя] чужая кара.

Войшелк со своими литовцами остановился на постой в монастыре Святого Михаила Великого. Сразу же после переговоров всех этих князей пригласил на завтрашний обед немчин Маркольт, русский пан, который был главным стряпчим (sprawca) и советником у умершего русского короля Даниила. Там все повеселились, и галицкий князь Василько в добром подпитии (как свидетельствует летописец) поехал на свой постоялый двор, а великий князь литовский Войшелк с литовцами тоже беспечно поехал на свой двор в монастырь святого Михаила. А потом к нему в монастырь приехал владимирский князь Лев Данилович, пьяный, и вызвал его из покоя или из спальни поболтать по-приятельски: мол, выпьем еще, куманек (ибо когда были у немчина Маркольта, то покумовались якобы для лучшей и не коварной дружбы ²⁷).

Войшелк, великий князь Литовский, жестоко убит Львом Даниловичем. Вот тебе честь и беседа. А как только пьяный Войшелк беспечно вышел к нему из покоя, не подозревая измены, тут же Лев начал бросать ему в лицо [упреки в] жестокостях его отца Мендога, которые тот чинил в русских землях, и сколько он тогда жадно и незаслуженно заполучил у отца его русских замков. А затем с великой запальчивостью велел своим людям отскочить, а сам саблей рассек ему голову, аж мозг на стену и на слуг брызнул. Убитого оставили в монастыре, а других литовских панов по постоялым дворам переловили, ободрали, утварь расхватали, собственных же дворян Войшелка, которые не удостоились такой чести, пьяных, зарубили, а других заключили во Владимирский замок. Таким способом Лев устроил себе окончание войны с Литвой. А галицкий князь Василько, дядя Льва, со Шварном Дрогичинским доказывали, что в смерти Войшелка не были повинны, ибо сами на свое слово вызвали его из Угровского монастыря, и очень об этом сожалели, почитая это за вечный позор и бесчестие для русского народа. Ведь князь был убит вероломно, против права всех народов и вопреки полученных от них заверениям ²⁸.

Погребение Войшелка. Похоронили его там же, в упомянутом монастыре святого Михаила Великого во Владимире, с пышными княжескими почестями, хотя уже и не стало [князя]. О чем упоминают Летописец Литовский и Русский, а также Меховский (кн. 3, гл. 49, стр. 153), Кромер (кн. 9) и другие.

На том Войшелке, убитом сыне Мендоговом (который встретил такую же смерть, как и его отец), королевиче и великом князе Литовском, Новогрудском, Полоцком и Жмудском, окончилась княжеская фамилия римского Палемона герба Колюмнов ²⁹. А столица литовская повторно перенесена к Китоврасам Довспрунговичам, потомкам тех же римских князей, но другой фамилии, из которой [на престол] был избран Швинторог Утенусович.

Заложен город Львов. А Лев Данилович, убив Войшелка, великую славу и любовь стяжал у своих руссаков, а сам с братом своим Романом преспокойно и без боязни, широко и вельможно правил в русских княжествах: Подляшском, Волынском, Киевском, Звенигородском Подгорском (где заложил и славный город Львов с двумя замками, [названный] от своего имени) и Галицким — после смерти своего дяди Василька (Романовича), брата Даниила. Все это предки князей Острожских и Заславских.

Глава седьмая

Свинторог Утенусович герба Китаврас избран на великое княжение Литовское в году 1268

Когда из-за таких внутренних невзгод и пагубных домашних разборок были убиты литовские князья: король Мендог [убит] племянником Стройнатой, Стройнат, тоже убив брата Товтивила Полоцкого, [убит] Войшелком или по его приказу, а Войшелк, сгубив много литовской знати, [убит] Львом Даниловичем, литовцы забеспокоились, видя, что Великое княжество Литовское хорошо было начиналось [по образцу] итальянского государства, но в этот час их государство пришло в упадок. Обычай и порядок старой Литвы. Ибо сразу же, не дожидаясь затяжного интеррегнума, честным и достойным обычаем выбирали себе единовладцев или великих князей из своего народа (ибо в те времена были ещё простыми язычниками без наук). Как и прежде, по языческому обычаю, оплакав прискорбное убийство своего великого князя Войшелка Мендоговича, съехались все в Кернов, где после кратких уговоров единодушными голосами избрали на великое княжение литовское и новогрудское жмудского князя Свинторога ³⁰ Утенусовича герба Китаврас, в то время уже седого старика, бывшего единственным потомком римских князей Юлиана Дорспрунга, Проспера Цезарина и Гектора герба Розы, которые вместе с Публием Палемоном или Либоном удивительным промыслом Божьим по морю были занесены в те полночные жмудские и литовские края, как об этом рассказано выше. А в тот час, когда Святорог (Swiatorog) был избран на великое литовское княжение, ему было уже 96 лет.

Литва повоевала Куявскую землю. А в 1269 году, когда куявский и лещицкий князь Земомысл не поладил со шляхтой и со своим рыцарством как господин с подданными, подданные же, защищая свои вольности от сурового пана, устраивали внутренние смуты, литовцы быстро собрались, хотя [никто] их не просил собираться, и прямо через Мазовию и прусские границы вторглись в Куявскую землю, а набрав людей и добычи, с великим прибытком и трофеями вернулись в Литву. О чём Длугош, Кромер (кн. 9), Меховский (стр. 170, кн. 3, гл. 56) и другие.

Чудеса на небе. В том же 1269 году дивные чудеса явились в Польше: на облаках видели великие войска, огромное сражение и слышали лязг будто бы от оружия. 36 детей за одни роды. А потом на следующий 1270 год, 20 января, в краковской земле в деревне Накель (Nakiel) шляхетная Маргарета, жена графа Виробослава, за одни роды родила тридцать шесть живых детей, которые в тот же день померли.

60 детей сразу. Потом другая, по имени Чехна (чехиня?), шестьдесят детей породила, также за одни роды. 78 детей сразу. 150 детей сразу. Однако же и Авиценна в книгах о животных пишет, что одна женщина за одни роды имела семьдесят восемь детей; также и Альберт Великий в кн. 9 de historiis Animalium пишет, что в немецкой земле одна женщина за одни роды имела полтораста детей, но недоношенных и мёртвых, и каждый был не более мизинца на руке [взрослого] мужчины.

Юлий Солин. Юлий Солин (Polihistor, глава 3) тоже пишет, что в Риме во времена императора Августа одна селянка по имени Фауста за один раз родила четверых живых близнецов: двух мальчиков и двух девочек.

Удивительный телец. В том же 1270 году под Калишем родился телёнок о семи ногах и о двух головах с собачьими зубами, из которых одна голова [была] на своём природном месте, а другая была у хвоста: к его падали (sczierwu) не смели приблизиться ни собаки, ни птицы.

Кровавые вода и дождь. В том же году в силезских реках Одре и Осе в течение трёх дней текла кровавая вода, а в деревне Михалове три дня шёл кровавый дождь.

Тогда же, начавшись двадцатого июня и аж до середины августа ночью и днём непрерывно шёл страшнейший дождь, а когда реки поднялись [и вышли из берегов], то затопили лежащие в низинах сёла, дворы и местечки так, что из воды выглядывали только верхушки строений. Об этом Длугош и Меховский (кн. 3, гл. 56, стр. 170), Кромер (кн. 9) и другие.

Висла же и Нарев повыворачивали всё, что было над ними, и ужасным потопом попортили поля, из-за чего потом наступили великая дороговизна и голод. Но вернёмся к литовскому государству.

Свинтерог Утенусович, великий князь литовский, в преклонных старческих годах спокойно правил в Литве, имея мир с прусскими крестоносцами, которым тогда хватало забот с язычниками пруссами. А потом ещё при жизни своей назначил на великое княжество Литовское сына Гермонта, князя Жмудского, и поручил панам и боярам, чтобы вовремя выбрали его себе за господина. А когда великий князь Литовский Свинторог ехал как-то с охоты с упомянутым сыном своим Гермунтом, понравилось ему очень красивое место в пуще между горами, где река Вильна впадает в Вилию. Назначено сжигание трупов знатнейших [литовцев]. И просил сына своего Гермунта, приказывая ему, чтобы на том месте и между теми реками тело его после смерти спалил по языческому погребальному обычаю, и чтобы потом уже более нигде, а только на этом единственном месте отправляли погребальные [обряды] и сжигали тела других литовских князей, а также знатнейших панов и бояр; ибо прежде трупы мёртвых сжигали на том месте, где кто умер. А потом Свинторог Утенусович быстро скончался в Новогрудке, оставив сына Гермонта править Литвой. [Он] окончил свой век в 98 лет, а на литовском княжении только 2 лета.

Гермонт Свинторогович, великий князь литовский, русский и жмудский, год 1271

Гирмонт ещё при жизни отца был избран на великое княжение Литовское, Русское и Жмудское общим волеизъявлением всех сословий, а после отцовской смерти в 1272 году в Кернове был в княжеской шапке возведён на престол по издавна привычному и идущему от предков обычаю ³¹.

Жеглище трупов между Вильной и Вилией. Потом, исполняя то, о чём говорилось прежде, по воле отцовой учинил и заложил большое жеглище между горами, на том месте, где Вильна река впадала в Вилию; все окрестные леса приказал вырубить и, расчистив широкий плац, по языческому обычаю освятил это место со своими волхвами ³², забивая разную скотину в жертву своим богам. Литовские волхвы были как у римлян фламины и авгуры.

Погребение Свинторогово. И первым делом по обычаю сжёг там тело отца своего Свинторога Утенусовича, облачив его в самые дорогие одежды и доспехи с саблей, сайдаком и копьём. Борзых с гончими (chartow z wyzlami) по паре, ястреба, сокола, чистокровного коня, на котором сам езживал, и его любимца слугу, наивернейшего и разумнейшего, живого вместе с ним спалили (что за радость быть у него любимцем?) ³³, сложив огромный костёр [из] дубовых и сосновых деревьев.

Верования старой Литвы о судном дне. А паны и бояре, стоявшие рядом, бросали в огонь рысьи и медвежьи когти, потому что верили в судный день, на котором все умершие должны были вернуться к новой жизни, а один из их богов (которого не знали, только в него так верили), всемогущий и наибольший над всеми другими богами, должен был судить добрые и злые дела всех людей, сидя на высокой и страшной (przykrej) горе, на которую, верили, трудно влезть без когтей рысьих и медвежьих. Об этом боге думали так же, как афиняне о боге огня (Atenienses de ignolo Deo). Но о том уже пространно поведано выше, в описании различных идолопоклонств русских, польских и литовских. Вот таким способом отца [своего] Свинторога, великого князя Литовского, сын [его] Гермонт отправил на тот свет с помощью огня, а кости, собрав, заколотили в гроб и потом на том месте насыпали высокую могилу.

А тот способ и обычай сжигания трупов на месте погребения Литва узнала от Палемона или Либона и других занесённых в эту страну римлян, которые тоже привыкли жечь трупы умерших. Римляне же и другие итальянцы сберегли этот обычай, взятый от Энея Троянского. Ибо и троянцы и все греки трупы всегда сжигали. О чём найдёшь у Вергилия (Энеида, 6), где начинается: Itur et antiquam silvam stabula alta ferarum и т. д. И у Теренция (Terentius in Andria), Ливия, Овидия и др. А Гомер в таких прекрасных словах описывает погребение Патрокла, любимца Ахиллеса, убитого Гектором (Илиада, кн. 23):

Те лишь остались, кто должен участвовать был в погребенье.
Сруб они вывели в сотню ступней шириной и длиною,
И на вершину его мертвеца положили, печалясь.
Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих,
Перед костром заколов, ободрали. И, срезавши жир с них,
Тело Патрокла кругом обложил Ахиллес этим жиром
От головы до ступней; на костер побросал он и туши.
(Тот же [обычай], когда побитую скотину сжигали с трупом, сохранили и литовцы)
Там же расставил сосуды двуручные с маслом и медом,
К ложу их прислонив. (И мёд на огонь лили и ставили)
Четырех лошадей крепкошеих (кони отборные)
С силою бросил в костер, стеная глубоко и тяжко.
Девять собак у стола Ахиллеса владыки кормилось;
Двух из них заколол Ахиллес и туда же забросил (пара борзых);
Также двенадцать отважных сынов благородных троянцев
Острою медью зарезал, свершив нехорошее дело ³⁴.
(Всё то же самое проделывали и литовцы, когда вместе со своими убитыми часто сжигали крестоносцев, [принося их] в жертву).

Погребение же Гектора так описал жалостливыми стихами:

В повозки волов тяжконогих и мулов
Стали они запрягать и пред городом быстро собрались.
Девять дней подвозили несчетное множество леса.
Вместе с десятою свет приносящею смертным зарею
Вынесли, горько рыдая, отважного Гектора тело,
Наверх костра положили и снизу подбросили пламя.
Рано рожденная, в небе взошла розоперстая Эос.
Люди сходились к костру, на котором покоился Гектор.
После того как сошлись и большая толпа собралася,
Первым же делом вином (а литовцы мёдом) искрометным костер загасили
Всюду, где сила огня сохранилась. А братья с друзьями
Тщательно белые кости героя средь пепла собрали,
Горько скорбя и со щек обильные слезы роняя.
В ящик потом золотой (а в Литве из отборного дуба) те кости они положили,
Их покрывши пред тем пурпуровой мягкой одеждой.
Тотчас спустили в могилу глубокую, после того же
Поверху часто камнями огромными плотно устлали.
Сверху насыпали холм ³⁵.

А то, что собственно греческие и троянские погребения схожи с литовскими, я изложил также и в других книгах, поведав о том в стихах, по стихам Гомера собственными стихами.

Римляне тоже сохранили этот обычай сжигания трупов; так, если опустить других историков, Сервий Сульпиций пишет Цицерону (Письма, кн. 4) о погребении благородного римского патриция Марка Марцелла, предательски убитого в Афинах Магием Хилоном, в таких словах:

«Похоронить его в черте города Афин уговорить не могли, ибо до этого такого никому не позволяли, однако в какой захотим школе или коллегии нам разрешили его похоронить и прочее. Nos in nobilissimo orbis terrarum gimnasio Academiae locum delegimus, ibique eum combussimus. Подумав, сказали выбрать место в наизнатнейшей всего мира школе в Академии и там его сожгли, а потом хлопотали, чтобы ему на этом месте афиняне поставили мраморную гробницу». То же через несколько месяцев находим у римских и греческих историков и т.д.

То же я сам видел в Константинополе, Никее, Халкедоне и в Шиле (w Sylibriej), [где] очень много старинных колонн или высоких каменных столбов из мрамора, на которых и ныне ещё лежат круглые урны (truny) или мраморные скринии, в которых хранится пепел сожжённых тел греческих князей и знаменитых людей и можно читать надписи на этих столбах или стихотворные эпитафии, каждая по-гречески и по-латыни.

Также во Фракии и в Болгарии очень часто видели высокие могилы из тёсаного камня, а другие в виде больших насыпных курганов, в которых лежат тела доблестных князей, о деяниях которых сербы ещё и сегодня рассказывают и на скрипочках подыгрывают, воспевая нам их жизни. (Год 1574).

Жеглище Свинторога, где ныне Вильно. Так же и литовцы по примеру других языческих народов узаконили огненное погребение своим князьям на том месте, где Вильна впадает в Вилию и где первым сожгли Свинторога. Знатнейших панов жгли там же аж до времён Ягелловых, а звалось то место Свинторога, по имени своего князя, первым на нём сожжённого.

Учреждение языческих обрядов. А чтобы эти жегища были ещё более священными и более значительными, князь Гермонт постановил на том месте учредить жрецов (kaplanow) и гадателей, которые возносили бы богам молитвы и приносили им жертвы. Этот вечный огонь из дубовых деревьев днём и ночью всегда горел на тех жеглищах во славу бога Перкуна, повелителя грома, молний и огня. А если огонь когда-либо гас по недосмотру жрецов или приставленных к этому делу слуг, таких тогда без всякого милосердия сжигали как святотатцев, как об этом уже рассказано выше при описании литовских языческих богов ³⁶.

Литва воюет Волынь. Потом Гермонт, перемирием обезопасив свои границы от прусских и лифляндских крестоносцев, а также от Польши, собрал войско из жмудинов и из литовцев и, вторгнувшись на Волынь в державу Льва Даниловича, князя Владимирского, Киевского и Луцкого, мстил ему за убийство литовского князя Войшелка, которого убили, напав [на него] в монастыре, как об этом выше.

Герваты. Упомянутый Гермонт заложил в Литве от своего имени местечко Гирманты, которое потом [называлось] Герванты, а ныне зовётся Герваты (Giermanty, Gerwanty, Gerwaty).

Болеслав Стыдливый поразил враждебных себе польских панов у села Богушина 2 июня 1273 года. Литва повоевала Люблинскую землю. Потом в 1273 году, как Длугош и Кромер (издание второе, кн. 9, стр. 165) пишут: когда Болеслав Стыдливый, монарх польский, поразил оппозицию своих подданных, шляхтичей и некоторых панов, которые в пику ему выбрали себе за господина Владислава, князя Опольского, тут же литовцы, прослышав об этих внутренних польских раздорах, вторглись в Люблинскую землю, как предполагают, по возможной наводке Павла, епископа краковского, который, полный врождённой злобы, заключил было с литвой соглашение против своего господина Болеслава. И так литовцы, безнаказанно повоевав Люблинскую землю, с большой добычей увели в Литву захваченных пленников. Ибо в тот момент, когда надо было спасать [страну], силы Малой Польши были очень ослаблены этой внутренней войной, когда Болеслав разгромил противившуюся ему шляхту и рыцарство у Богушина.

Cromerus. Polessensis Litvanorum ditio et Prussia vicissim a Mazoviis vastata est. Но это вторжение в Люблинскую землю не осталось неотомщённым, ибо когда литовцы воевали Люблинскую землю, мазуры с куявлянами и жителями Подляшья взаимно разорили их земли и Пруссию. Ибо в то время язычники пруссы и литовцы, объединившись, много бесчинствовали, несколько раз нанесли крестоносцам [Тевтонского ордена] сильные поражения и, захватив у них некоторые замки, сравняли их с землёй. О чём Длугош и Кромер.

Языческий фортель. Потом, как пишут Длугош и Меховский (кн. 3, стр. 171), прусский магистр Генрих (имея перемирие с Гермонтом, великим князем Литовским) всеми силами обрушился на язычников пруссов, которые вместе с жмудинами воевали тогда Кульмскую землю. А когда догнал их под Либавой или Любавой, язычники в притворном бегстве добежали до леса, а потом, стремительно выскочив из леса, ударили на неисправное и утомлённое погоней орденское войско, увлекшееся добычей, [брошенной] бегущими. И там магистра Генриха и маршала Теодориха убили и, поразив все немецкие полки, вывезли в свои земли обильные трофеи ³⁷. И хотя на помощь рыцарям Тевтонского ордена против прусских, литовских и жмудских язычников тут же с большим войском двинулись король чешский, маркграф бранденбургский, ландграф тюрингенский и князь брауншвейгский, но ни в чём не преуспев из-за зимней оттепели, разъехались все по домам ³⁸.

Замок Бранденбург в Пруссии. Только брандебургский маркграф построил в Пруссии замок Бранденбург, [назвав его] именем своего княжества.

Гермонт умер. Гермонт же, великий князь литовский и жмудский, в то время бил челом, перед лицом смерти уступая правление отчим государством Литовским, на котором оставил двух сыновей: князей Гилигина и Трабуса.

Глава восьмая

Гилигин или Колигин Литовский и Новогрудский, Трабус Жмудский, князья Гермонтовичи, год 1275

Когда Гермонт, великий князь литовский, заплатил положенный естеству долг смерти, съехались литовские и жмудские паны в Кернов, а там с сынами его, Гилигином и Трабусом, оплакав смерть [своего] прирождённого господина, взяли тело его на священное жеглище, которое когда-то основал сам Гермонт; и там его с великой скорбью сожгли привычным обычаем: в княжеском уборе, с саблей, конём, наивернейшим слугой, парой борзых и соколом. А потом, сразу же вернувшись в Кернов, рядили по поводу упорядочения государственного устройства, потревоженного смертью князя.

Инаугурация (inauguratio) литовских князей. И там же, видя в наследных (dziedzicznych) князьях Гилигине и Трабусе доблестных преемников отцовских и дедовских дел, литовцы избрали старшего Гилигина на великое княжение Литовское, а жмудины на жмудское княжение — младшего Трабуса, и по обычаю того века возвели на княжеский престол, отдавая обоим в руки отцовские меч и ласку, чтобы дома справедливо судили подданных, а мечом бдительно охраняли доставшиеся от прадедов и утверждённые тем же оружием границы великого княжества Литовского и Жмудского, и достойно умножали братское единство и взаимную любовь.

Чудеса в Польше. В том же 1275 году в Краковской земле случились два чуда. Зобатое дитя, в тот же день, когда родилось, громко и чётко вымолвило слова, да так хорошо, как мог сказать только взрослый, а как только окрестили его, утратило и зоб, и речь: о чём Длугош и Кромер (второе издание, кн. 9, стр. 165). Дитя полумесячного возраста пророчествует о татарах. В том же году другое дитя под Краковым, едва полумесяца от роду, благозвучным с рождения голосом проповедовало татарское нашествие на Польшу, а когда, изумившись сему, со страхом спрашивали оное дитя, нужно ли и ему бояться татар, ответило дитя: да, и моя голова падёт между прочими. Что потом и стало в 1287 году, ведь татары спустя одиннадцать лет после того пророчества так и учинили, когда всю Польшу вдоль и поперёк повоевали, как о том пространее в Хронике Польской.

Великое чудо об одном отчаявшемся богаче. Не годится обойти молчанием и третье диво, случившееся в то же время при явном и очевидном свидетельстве многих людей. В Польше один знатный, состоятельный и богатый шляхтич, очень скандальный и хищный, [а по отношению] к своим подданным, будто к чужим, неприятный и тяжкий, когда тяжело заболел, был увещеван монахами и некоторыми священниками, чтобы поискал защиты у милосердия Божьего и порадел о спасении своей души. Но он сказал: я никогда не оставлял места для отпущения грехов, ибо и на предстоящем суде Божьем признавал бы могущество дьявола. И затем сразу после этого около стоявших послышались многократные трескучие удары, грохот и частые не видно от кого еки, пеки, стеки (ек, пек, стек, мек, бек — мазовецкие слова); потом показались на челе больного отвратительная синева и пятна. Как ближние, так и все остальные изумились, и тотчас он, несчастный человек, не смог ни слова вымолвить, ни охнуть и, трижды зевнув, выдохнул несчастливую душу.

Литва воюет Мазовию и Куявию. В году же 1277, как Длугош, Кромер (кн. 9, стр. 167 второго издания) и Меховский (кн. 3, гл. 53, стр. 123) пишут: литовцы с язычниками пруссами разорили мазовецкую, хелминскую и куявскую земли.

Из Лещицкой земли литва вывела огромную добычу. А потом осенью того же года, в день Святого Луки (18 октября) литовцы несколькими полками казацкого люда через Мазовию вторглись в Лещицкую землю, которую жестоко разорив, попалив дворы, деревни и местечки, порубив малых детей и стариков, [причём] никакого сопротивления ни один [человек] им не оказал, вывезли огромную добычу, различные трофеи и [увели] сорок тысяч человек в жалкую неволю. Cromerus, Ad 40 000, hominum abigerum. Miechovius, et quasi ad 40 000 animatorum aestimando etc. А Лещицкую землю в то время держал (trzymal) Казимир, родной брат Лешека Чёрного.

В то же самое время, как Длугош и также Кромер пишут, случилось чудо у Кракова: примерно в полночь, когда было начало Нового года, небо на короткое время осветилось ясным и прекрасным сиянием, означавшим смерть князя Болеслава Стыдливого, польского монарха, что вскоре и произошло.

Чудо с искушением дьявольским. А ещё в той же Краковской земле показался и объявился некий соблазн: ибо в одном очень широком озере из-за дьявольских козней люди лишись возможности ловить рыбу. А когда зимой [это озеро] замёрзло [и покрылось] льдом, собрались к нему соседние [жители] с процессией священников, несших хоругви, кресты и святые реликвии и поющих литании, желая этим отогнать дьявольские силы; привезли с собой также неводы, сети и святую воду для изгнания бесов (na opetana). А когда невод опустили в прорубь, то в первый раз рыбаки вытянули три маленькие рыбки; во второй раз не вытянули ничего, только скрученный и запутанный невод; а в третий раз сразу же вытащили [дьявольское] искушение (pokuse) или какое-то ужасающе страшное чудище с козьей головой и будто бы огнём пылающими глазами. Monstrum horrendum, ingens caprino capite. А когда все перепугались и разбежались, побросав кресты и святые реликвии, это чудище нырнуло в прорубь под лёд, подняв по по всему озеру там и сям толкотню и беготню, страшный треск, шум, биение и гром. Некоторые из этих людей, когда очухались и ожили, получили от этой заразы мерзкие язвы на лицах. О чём Длугош и Кромер.

В 1279 году умер польский монарх Болеслав Стыдливый ³⁹. И Оттокар, король чешский, преданный своими, был убит на поле проигранной [им] битвы, в которой сошёлся в Моравии с императором Рудольфом ⁴⁰.

С какого времени пошли князья Ракушские. А император Рудольф после этой победы не получил никаких прав в Чешской земле, только сына Альбрехта в Аугсбурге на съезде князей и курфюрстов титуловал первым князем Ракушским (Rakuskim), от которого [пошли] князья и императоры Ракушского дома ⁴¹ до нынешнего императора Рудольфа Максимилиановича, избранного в прошлом 1576 году. Но приступим к литовскому государству.

Гилигин или Колегин Гермонтович, князь литовский, процарствовавший едва три года и в урочный час призванный смертью, вынужден был оставить княжеский престол и, умирая, сына Ромунта или Романа господином Великого княжества Литовского после себя предложил и назначил. Умер в 1278 году.

Роман или Ромунт Гилигинович, великий князь Литовский

Совершив с обычными языческими церемониями погребение князя Гилигина, литовские паны от вильненских жеглищ поехали прямо в Кернов, а там единогласно избрали и возвели на великое княжение Литовское Ромунта, сына Гилигина, как истинного и единственного наследника, видя его уже в мужских летах и с потомством.

Этот Ромунт ещё при жизни отца наплодил (splodzil) пятерых сыновей: Наримунта, Довмонта, Гольшу, Гедрусса и Тройдена или Тройденусса. Все они от рождения показывали равную рыцарскую доблесть свою, однако младший Тройден, как свидетельствуют некоторые летописцы, всю свою жизнь тянулся (prostowal) к войне, грабежам и кровопролитию. Miechovius: Trinota filus Ducis Litvaniae coadunatis Litvanorum et Prutenorum copiis quae ad triginta milia pugnatorum explebant, etc. Он же, как пишут Длугош и Меховский (кн. 3, гл. 58, стр. 174), то ли посланный отцом Ромунтом, то ли сам по своей воле, собрав из литовцев и из язычников пруссов большое войско, в котором было до тридцати тысяч воинов, разделил его натрое: один загон послал в Мазовию, а два вХелминскую землю. Литовцы тогда разорили и разграбили всю Хелминскую землю, добыли у крестоносцев замок Биргелава (Bergelowa), сожгли его и увели в неволю в Литву множество людей [вместе] с добычей и разными трофеями.

Судовиты и жмудь. Какой-то литовский князь Скомант ⁴². В том же году князь Скомант с пруссами, судовитами, а также с язычниками жмудинами, повторяя первое разорение, второй раз вторгся в Хелминскую землю, где два месяца осаждая Любаву и Кульм (Chelm) с использованием орудий (dziala), отнял их у христиан. Здесь пишут tormentis (осадные орудия), которые были различными предметами (naczinia) для добывания замков, например, таранами и т. п. ⁴³. Также Куявскую землю около Коваля (Kowala) разорил. В том же году Лещицкий город разграблен внезапным вторжением литовцев. О чём Меховский там же.

Ромунт же, великий князь литовский, оставив пять подобных себе сыновей: Наримунта, Довмонта, Гольшу, Гедруса и Тройдена, умер в том же самом году, в котором был возведён на княжение, налюбовавшись подвигами и трофеями младшего сына Тройдена, которого Меховский называет Тринотом, а в другом месте Тройденом. Трабус же, князь жмудский, после смерти Ромунта, как дядя, взял в опеку великое княжество Литовское.

Трабус Гермонтович, князь Жмудский, опекун или губернатор Великого княжества Литовского

Итак, Ромунт, пробыв едва год на великом княжении, был призван безжалостной и упорной смертью и оставил пять сыновей, которых наплодил при жизни отца Гилигина, ещё до того, как после его смерти был избран на великое княжение.

Сейм в Кернове. Тут же литовские паны, спеша упредить, как бы не начались раздоры между столь многими братьями-наследниками, из-за чего страна раздирается в клочья гражданскими и внутренними войнами, а потом гибель и упадок государства приходят в открытые ворота пагубных раздоров, съехались в Кернов, а там, не теряя времени на долгие и порожние разговоры, согласно передали Великое княжество Литовское и Русское в опеку Трабусу Гермонтовичу, брату Гилигина и дяде недавно умершего Ромунта, который в то время был князем Жмудским, чтобы держал Великое княжество Литовское и управлял им до тех пор, пока паны окончательно решат с пятью сыновьями Ромунта, истинными наследниками, и поделят области Великого княжества Литовского, кому какая надлежит.

Трабус в начале своей опеки заложил от своего имени местечко Трабы; а младших князей и своих внуков Наримунта, Довмонта, Гольшу, Гедруса и Тройдена рыцарскому делу при себе обучал. А потом в том же году умер в Новогрудке и упомянутыми князьями, своими внуками, привезённый на жеглище у устья Вильны, был сожжён по языческому обычаю, в соответствии с княжеским достоинством убранный в княжеские одежды, с конём, слугой, доспехами и охотничьими [принадлежностями].

Такая в те годы была незавидная [доля] у литовских князей, что один за другим призывались на тот свет сразу же, как только избирались на престол.

Сейм и элекция в Новогрудке. После смерти Трабуса паны литовские, жмудские и русские, подчинённые литовскому княжеству, такие как полочане, пинчане, подляшане и новогрудчане, съехались в Новогрудок, где в то время, деля добро (skarby) Трабуса, жили княжичи Ромунтовичи: Наримунт, Довмонт, Гольша, Гедрус и Тройден. Там же при виде истинных наследников, пятерых взрослых княжичей, к тому же каждый из них годился для власти и управления [государством], советовались о том, как бы одного [из них] поставить старшим над другими млашими, чтобы вся верховная власть и титул владыки Великого княжества, приказания и порядок военных кампаний свелись к воле и суждению одной старшей головы. И тогда всеобщим волеизъявлением выбрали старшего Наримунта, провозгласили великим князем, верховным и наивысшим монархом Литовским, Русским и Жмудским и возвели [его] на престол Новогрудка (где в то время была главная резиденция (zlozenie) литовских князей).

Маршалок Монивид. А маршалок Монивид, подавая ему княжеский меч, наставлял, чтобы владел им честно: злых карал, добрых миловал и от неправд защищал, а границы великого княжества по наследственному праву и по воле всех сословий [своих] подданных чтобы мужественно охранял и приумножал их по примеру своих предков. И чтобы с братьями жил в нерушимом согласии как в гражданских, так и в военных делах, преисполненный родственной любви, и чтобы один другому помогал, каждый оставаясь на своём уделе.

А ты, милый читатель, не удивляйся, что в Гонце Добродетели ⁴⁴, который [я] отдал в краковскую типографию в 1574 году, этим пяти князьям: Наримунту, Довмонту, Гольше, Гедрусу и Тройдену положил быть сыновьями Трабуса ⁴⁵; так же и в других моих латинских книгах: de Sarmatiae Europeae Descriptione, где так же, [как] и в Кройничке литовских князей и землеописании латинским языком положил. А этот мой труд, как [я уже] выше рассказывал, приписал себе некий итальянец ⁴⁶, обманувший меня с обычным своим лицемерием, хотя любому было ясно, что это кичится ворона в павлиньих перьях, чему свидетель Господь Бог, conscientiarum arbiter. И в Гонце меня ввёл в заблуждение один Летописец Русский, который я достал только на часок, и из-за которого сильно ошибся относительно Кернуса и его дочери Пояты, а также относительно Куковойта, Утенуса, Гедруса, и тех пятерых вышеперечисленных сыновей Ромунта, которых оный Летописец положил [сыновьями] Трабуса. Это [я] понял потом, со временем, в течение которого остроты людские множились, но [я] стерпел [шутки] остряков ради выяснения правды о литовской истории, [извлекаемой из] дюжины с лишком Летописцев c превеликими трудностями и временами с не меньшими издержками.

Комментарии

1. Mindoph, Mendolph, Mendog, Mindagos. Миндоф и Миндагос встречаются только у одного Стрыйковского, поэтому в заголовке мы решились «подправить» их на Миндов и Миндаугос (Миндаугас), так как такие транскрипции в переводах источников попадаются нередко. Кстати, и сам Стрыйковский всего несколькими строчками ниже так и пишет: Миндаугос и Миндов.

2. Жемайтия — по-литовски буквально «Нижняя земля». Так в современном литовском языке называется западная часть Литвы. Устаревшее название этой территории — Жмудь, а ее жители именовались жмудинами. Русский перевод названия труда Стрыйковского чаще всего звучит так: «Хроника литовская, жмойтская и всей Руси». Однако слово «жмойтская» не соответствует не только современным нормам литовского языка, но и написанию самого Стрыйковского. У него ясно написано: «Жмодзка» (Zmodzka). Согласитесь, что слово «Жмодзь» на слух почти не отличимо от «Жмудь», но лишь отдаленно напоминает «Жмойтия». Поэтому в своем переводе я буду употреблять слова «жмудь» и «жмудины», а не «жмойты».

3. Шестым прусским магистром, по Дусбургу, был Хельмерих фон Вюрцбург (1262-1263), а во время коронации Миндовга эту должность занимал Дитрих фон Грюнинген (1249-1257). Но Стрыйковский имел в виду не их, а Поппо фон Остерна — прусского магистра в 1241-1247 годах и великого магистра Тевтонского ордена в 1252-1256 годах. Почему вместо прусского магистра назван великий магистр, как раз понятно и легко объяснимо. В начале XIV века после переноса резиденции великого магистра Тевтонского ордена в Пруссию отдельная должность прусского магистра была упразднена. С тех пор в разных хрониках великого магистра все чаще начинают именовать прусским магистром; эта традиция существовала и во времена Стрыйковского. Особо отметим, что Поппо действительно был шестым великим магистром — по отношению к Герману фон Зальца, если считать Германа первым. На самом деле Герман фон Зальца в списке великих магистров Тевтонского ордена не был первым, чего Стрыйковский мог и не знать.

4. В грамоте Миндовга упоминается литовская земля «Вейси», вероятно, Стрыйковский имел в виду именно ее. О дислокации этого топонима смотри соответствующую литературу, здесь же на этом останавливаться не будем.

5. Первый Лионский собор (consilium Lugdunum), рассматривавший, в частности, вопросы организации седьмого крестового похода, состоялся не в 1240, а в 1245 году. Неточная, а часто и ошибочная хронология Стрыйковского — тема отдельного большого исследования. Здесь мы будем отмечать лишь наиболее очевидные хронологические погрешности.

6. Ни один надежный источник не приводит достоверной даты смерти Даниила Галицкого. Считается, что он умер в 1264 году в возрасте 63 лет. Кроме Льва, Даниил оставил еще двух сыновей: Шварна и Мстислава. Роман, судя по всему, умер раньше своего отца.

7. Прав как раз Меховский, а не Кромер. Битва при Дурбе произошла в 1260 году. Однако сам Миндовг не имел к этой битве прямого отношения и уж тем более не вел в бой войска (этого, кстати, не утверждает и Стрыйковский — разве что в подзаголовке). Лучшим подтверждением тогдашнего нейтралитета литовского короля служат официальные хроники Тевтонского ордена, которые никогда не обвиняли Миндовга в катастрофе у Дурбе. Мало того, и в XIV столетии орденские документы сохраняют лояльное отношение к Миндовгу, сообщая, что тот пал жертвой своего окружения именно из-за своей приверженности к христианству. «Перемена чувств» Миндовга (как выразился русский летописец) произошла только в 1261 году, тогда же начались литовские набеги на Пруссию и на Мазовию.

8. Ливонского магистра действительно звали Бурхард фон Горнгаузен. Выделенные жирным шрифтом и взятые в скобки заметки на полях принадлежат самому Стрыйковскому.

9. Так называемое «Сандомирское взятие», судя по впечатлениям современников, было одним из самых жестоких и кровавых погромов, учиненных татаро-монголами в Восточной Европе. Относительно датировки этого события споры ведутся до сих пор. «Великопольская хроника» сообщает, что татарское нападение на Сандомир произошло не после дня Святого Андрея, как у Стрыйковского, а до, т.е. еще в ноябре 1259 года. См.: «Великая хроника» о Польше, Литве и их соседях. М., 1987, стр.184. В церковных мартирологах значится, что блаженный Садок и его товарищи, убитые татарами в Сандомире, погибли 2 февраля 1260 года. Если сандомирский погром был в конце ноября, то возвращались татары как раз в начале февраля (Стрыйковский пишет, что они повернули обратно на третий месяц). День памяти блаженного Садока и 48 сандомирских мучеников католическая церковь отмечает 2 июня.

10. В XIV и в начале XV века Тевтонский орден неоднократно подавал папе официальные жалобы на жестокости литовских и жемайтских язычников, которые должны были служить оправданием систематических набегов на Литву самих орденских рыцарей.

11. Халкедон (Кадыкей) — во времена Стрыйковского предместье, а ныне район Стамбула. Здесь в 451 году состоялся IV Вселенский собор.

12. При написании этого раздела основным источником Стрыйковского была хроника Петра из Дусбурга. См.: Петр из Дусбурга «Хроника земли Прусской» М., 1997, стр. 91-93.

13. Шварн Данилович (ок.1230-1269) был не племянником (у Стрыйковского — сыном сестры), а родным сыном Даниила Галицкого. Считается, что Шварн был женат на дочери Миндовга.

14. День святого Иоанна Крестителя (Ивана Купала) — 24 июня, его канун — 23 июня. Согласно «Великопольской хронике» Земовит был убит 22 июня 1262 г. Участие в его убийстве Шварна (тем более — в качестве непосредственного убийцы) очень сомнительно. См.: «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях. М.,1987, стр. 188, 246, 247.

15. Сражение у Длугоседло, по «Великопольской хронике», произошло 5 августа 1262 года.

16. Истинная роль Тройната в заговоре против Миндовга и вообще его участие или неучастие в этом заговоре до сих пор являются предметом дискуссий.

17. Далее Стрыйковский пересказывает содержание Волынской летописи, местами цитируя свой источник почти дословно. См.: Памятники литературы Древней Руси. Век XIII. М., 1981, стр. 359.

18. См. главу первую книги девятой.

19. Товтивил приходился Тройнату, как и Войшелку, не родным, а двоюродным братом. Он был сыном Довспрунка, брата Миндовга, а Тройнат был сыном сестры Миндовга, имя которой неизвестно. См.: Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. М., 1959, стр. 492.

20. Известие о монашестве Казимира I Восстановителя, правившего Польшей в 1039-1058 годах, содержится в Великопольской хронике, где приводится и одно из редких прозвищ этого князя: Казимир Монах. См.: «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях. М., 1987, стр. 69-71.

21. Вейенты — жители города Вейи, одного из двенадцати городов Этрусского союза, в 396 г. до н.э. завоеванного римским диктатором Марком Фурием Камиллом. См.: Тит Ливий История Рима от основания города, т. 1. М., 1989.

22. Стрыйковский знакомился с сочинением Помпея Трога в изложении Юстина. См.: Юстин Марк Юниан Эпитома сочинения Помпея Трога «Historia Philippicae». Спб, 2005.

23. Речь идет о битве у Любавы, где весной 1263 года восставшие пруссы во главе с Генрихом Монте (Геркусом Мантасом) наголову разгромили войско Тевтонского ордена. В бою погибло множество немцев, в том числе сорок орденских братьев, прусский магистр Хельмерих фон Вюрцбург и ландмаршал Дитрих (Теодорих). См.: Петр из Дусбурга Хроника земли Прусской. М., 1997, стр. 103-104.

24. Стрыйковский в восьмой книге уже сообщал о смерти Даниила Галицкого (глава 3, там же смотри и примечание 6).

25. 19 июня 1265 года была пятница, а не суббота. День Гервазия и Протасия пришелся на субботу лишь в следующем году, и, вероятно, именно этот день (19 июня 1266 года) и следует считать датой битвы.

26. Выше уже говорилось (примечание 13), что Шварн был не двоюродным, а родным братом Льва и родным сыном Даниила Галицкого. Однако матери у них могли быть разные. См.: Огицкий Д. П. Великий князь Войшелк. В сборнике Богословские труды, 24. М.,1983, стр. 187-188.

27. Кумовство Войшелка и Льва было не застольное, а настоящее: Войшелк был крестным отцом Юрия, сына Льва Даниловича.

28. Описывая убийство Войшелка, Стрыйковский местами буквально цитирует Волынскую летопись, однако многие подробности уникальны и встречаются только у нашего автора. Одни исследователи считают эти подробности домыслами самого Стрыйковского, другим это дало повод предположить существование ныне утраченного, но побывавшего в руках Стрыйковского списка какой-то летописи, которую даже предложили назвать «летописью Войшелка».

29. Упоминания в белорусско-литовских летописях легендарного герба Колюмнов многие исследователи связывают с древним геральдическим символом — так называемыми «колоннами Гедимина» или «Гедиминовыми столпами».

30. У Стрыйковского Свинторог (Swintorog), однако во всех русскоязычных белорусско-литовских летописях (Красинского, Рачинского, Евреиновской и Археологического общества) написано Швинторог, и это правильно, так как слово несомненно литовского происхождения (sventas — священный, святой, ragas — рог, мыс) и по-литовски здесь должна быть буква ш, а не с. В польскоязычных летописях Swintorog встречается только в Ольшевской летописи, зато в более основательной «Хронике Быховца» пишется верно: Szwintorog. В «Кройнике Литовской и Жмойтской» написано Свиндорог, однако эта летопись сама является упрощённым переводом хроники Стрыйковского и в этом качестве корректным примером служить не может.

31. В главах 7 и 8 книги восьмой и в девятой книге автор снова запутывает своих читателей баснословной историей Литвы и вымышленными князьями. Среди всех правителей Литвы в период между Войшелком и Витенем (1268-1293), перечисленных Стрыйковским, исторически достоверной фигурой был один лишь Тройден (1270-1282), но и его биография по большей части баснословна. Однако следует напомнить, что автором всех этих вымыслов Стрыйковский не был, он всего лишь пересказывал свои источники - западнорусские летописи.

32. Употреблённое Стрыйковским польское слово «ворожбит» (worozbit ) точно переводится как ворожей, гадатель, чему не вполне соответствует слово жрец, подразумевающее не просто род занятий, а официальную должность. Поэтому я решился перевести это слово как волхв, что более подходит по смыслу. Далее в этой же главе встречаем и литовских kaplanow - настоящих жрецов.

33. Реплика на полях принадлежит самому Стрыйковскому.

34. Илиада, песнь 23. Отрывки в переводе В. Вересаева цитируются по изданию: Гомер. Илиада. М.-Л., 1949.

35. Илиада, песнь 24.

36. Согласно Стрыйковскому и его источникам, на смену христианским князьям Войшелку и Шварну (историчность которых никогда не ставилась под сомнение) к власти в Литве пришли легендарные языческие князья Свинторог и Гермонт. Автор описывает сильнейшую языческую реакцию, которая сопровождала эти перемены и которая, по мнению большинства историков, могла иметь место и в действительности.

37. Стрыйковский второй раз рассказывает о битве у Любавы (1263), о которой уже сообщал в пятой главе (см. примечание 23), причём в первый раз он правильно называл имя погибшего прусского магистра: Хельмерих, а не Генрих.

38. Речь идёт о втором прусском походе чешского короля Отакара II Пржемысла (декабрь 1267 г. - январь 1268 г.), прерванного из-за оттепели, сорвавшей переправу крестоносцев через Вислу.

39. Краковский князь Болеслав Стыдливый умер 7 декабря 1279 года.

40. Чешский король Отакар II Пржемысл погиб на Моравском поле 26 августа 1278 года.

41. «Ракушской землёй» (от старинного названия города Дубровника — Рагуза) Волынская летопись называет Австрию. См.: Памятники литературы Древней Руси. Век XIII. М.,1981, стр. 320. В данном случае «Ракушским домом» Стрыйковский именует австрийских Габсбургов.

42. Ятвяжский (судувский) князь Скомант — лицо вполне историческое, подтверждаются и известия о его набегах на орденскую Пруссию. Отдельные исследователи считают Скоманта (Сколоменда) дедом самого Гедимина.

43. Словарь Стрыйковского заметно отличается от словаря современного польского языка. Так, слово dziala означает артиллерийские орудия, что для XIII века было явным анахронизмом. Однако примечание автора на полях свидетельствует, что здесь он имел в виду нечто другое. То же относится и к слову naczinia, обычно означающему посуда, утварь.

44. «Гонец Добродетели» (Goniec Cnoty) — генеалогическая поэма Стрыйковского, изданная в Кракове в 1574 году. Поэма посвящена правителям Польши и Великого княжества Литовского.

45. Чрезвычайно ценное замечание автора, подтверждающее, что в отдельных случаях он сам «подправлял» родословные литовских князей (пусть и вымышленные). Впрочем, ниже он особо подчёркивает, что единственной причиной этого были нестыковки в летописях.

46. «Некий итальянец» — Александр Гваньини. Получившее широкую известность «Описание Европейской Сарматии», приписываемое Гваньини, Стрыйковский здесь прямо называет «моей книгой», и современные историки признают его авторство, кстати, признанное и королевским судом.