СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ПЯТАЯ

Как Персияне женятся и справляют свадьбу?

Хотя Персияне женятся, находясь иногда в довольно близком родстве; так, например, брат может жениться на вдове брата, отец и сын на состоящих в том же родстве: на матери и дочери, как в наше время было это в Шамахе, где вдовец, имевший двух сыновей, женился на вдове с двумя же дочерьми, и каждого из сыновей женил на одной из этих дочерей. Но чтобы они допускали себе свободу и в более близком кровном родстве, женились бы, например, на родной матери, дочери, или на сестре, как то могло быть у них в древности в обычае, по свидетельству некоторых писателей, на которых указывает Брисон (Brissonius), во 2-й книге «De Regno Persarum» (Parisiis, 1606), страница 213 и следующая, то этого в настоящее время более нет. Да такого страшного разврата, каково кровосмешение с родной сестрой, и не бывало в Персии до Камбиза, который впервые ввел его своею неестественною любовью к своей сестре, которую он взял себе в жены против воли своих Государственных советников и в противность закону, о чем можно прочесть у Геродота в 3-й книге, на странице 173. Подобное же сделал и Птоломей в Египте, когда он воспылал страстью к сестре своей; а чтобы иметь возможность жениться на ней, он предоставил и всем подданным в стране полную свободу брать в жены родных сестер своих, как уверяет о том Alexander ab Alexandro, в 1-ой книге, главе 24-й, на странице 92 (Francofurti, 1594).

Когда юноша пожелает вступить в брак и имеет при этом в виду чью-либо дочь, то о свойствах ее он осведомляется через вторые и третьи лица; ибо ни сам он, ни родители смотреть невесты не смеют. Окажется ли она по его мыслям, тогда посылает он двух из ближайших друзей своих, находившихся при его обрезании, сватами к отцу невесты, и поручает им переговорить с ним. При этом обычай у них [798] такой, что сначала отец и друзья невесты делают вид, будто они не очень-то рады и расположены принять предложение сватов, полагая, что иначе могут дать повод думать, что они охотно готовы сбыть дочь с рук. Когда предложение принято будет благосклонно, родители со сватами, как с уполномоченными, толкуют о приданом или о даре за невесту, который дается не родственниками невесты, но женихом, или его родственниками. Такое приданое дается со стороны жениха двояким образом: или жених посылает дар за несколько дней перед свадьбой в дом невесты, и дар этот родители ее могут удержать у себя, либо отдать его за дочерью, и в этом случае рассматривается как награда родителям за то, что они хорошо воспитали дитя свое; или же жених дает обязательство на известное количество денег, шелк или шелковые товары; это приданое выдается собственно тогда, когда жених захочет разойтись с невестой уже после совершения брачного договора, который во всяком случае должен быть скреплен подписью Kassi, или Molla. По заключении такой сделки о приданом, невеста и жених наряжают, каждая из сторон, по одному Векилю (Wekil) или посреднику (Curator), которые идут, если это в городе, к Kassi или Духовному Судье, а если из селения, то к Molla или Священнику, уполномоченному от Kassi, и просят о совершении союза (Copulation) от имени невесты и жениха (которые в перси сами не являются и в храм к венцу не ходят). Kassi, удостоверившись вполне о добровольном согласии на брак жениха и невесты, также родителей и родственников их, совершает союз через уполномоченных посредников, благословляет их во имя Бога, Магумеда и Аали, и заключенный таким образом свадебный договор скрепляется подписью и печатью Kassi. Для такого дела эти 3 лица уходят обыкновенно в какое-нибудь сокровенное место, или запираются в особую комнату, или же удаляются в открытое поле, чтобы совершенно отделиться от других людей для того, чтобы новобрачным никто не мог причинить какого вреда, либо наслать на них немочь (бессилие). Ибо персияне очень способны и охочи проделывать чары разными вещами, особенно же узелками из ленты. Поэтому, чтобы устранить такие чары, если случается, что союз (Copulation) должен быть совершен у Судьи, когда он сидит в [799] Суде и не может оставить его (ибо для заседания в Суде Судьи избирают иногда известные дни и часы по совету звездочетов), и в присутствии других людей, то все эти сторонние люди должны держать руки, протянувши вперед с разогнутыми пальцами. Наш Персидский Hakwindi, оставшийся у нас в Голштинии, испытал на себе подобную проделку с чарами. бывши одержим немочью (бессилием) в продолжении 2 1/2 лет, как он сам мне это рассказывал. Когда он справлял свою свадьбу в области Халхал, то один из родственников невесты, присутствовавший при совершении брака (Copulation), отрезал с кафтана у него голубую ленту (ein blaw Band), проделал на этим бантом свои чары и засунул его в стену. Затем, по истечении двух с половиной лет, когда Hakwindi узнал, что в Серабе есть знахарь, гадатель по стенам, могущий освободить его от немощи (в Персии там и сям множество разных ведьм и заклинателей), отправился он к этому знахарю. Это был человек, разбитый параличом по рукам и ногам. Как только завидел он Гаквирди, тотчас же сказал ему: «Знаю твою просьбу: с тобой сделали такую-то проделку, но тебе можно помочь; ступай только и принеси сюда узел из стены, при этом он сказал и место, где находился узел. Когда все это было исполнено, Гаквирди избавился от своей болезни.

При назначении дня свадьбы теперь уже не принимается во внимание весеннее равноденствие, как это было некогда в обычае, по свидетельству Страбона (lib. 15, pag. 504; Strabo cum comment Casauboni et versione Latina Xylandi, 1587), но каждому предоставляется свобода справлять свадьбу, когда хочет, в течение всего года за исключением месяца Рамазана (Ramesan), когда у них пост, и Ашура (Aschur), когда они празднуют погребение Госейна, о чем был уже помянуто выше. В эти дни все у них должно быть тихо и печально. Когда свадьба должна уже совершиться, то накануне жених посылает невесте серьги, браслеты и другие наряды, по мере своего состояния, а также кое-что из продовольствия, что должно быть изготовлено и предложено в угощение приглашенным гостям из родственников невесты и жениха в то [800] время, когда надо будет уже везти невесту. Но невеста и жених на это угощение не являются. По окончании пирушки, когда уже наступить поздний вечер, невесту сажают на лошадь, мула, или верблюда, и, покрытую красным тафтяным капюшоном с головы до колен, везут в дом жениха в сопровождении гостей невесты и со всевозможными потехами (играми) впереди. По приезде в дом жениха, невеста, с несколькими женщинами, подругами ее, усаживается в особой комнате, а мужчины в другой, и здесь опять приносятся разные кушанья. Вскоре за тем невесту уводят в опочивальню и к ней впускают жениха, где он впервые только может вдоволь насмотреться на невесту. Если же, в надежде получить девицу, он найдет себе обманутым, то может обрезать ей нос и уши и вытолкать ее вон от себя. Но обыкновенно в таких случаях дело ограничивается только бранью и тем, что молодая жена со своими подругами поднимаются и тотчас же должны удалиться из дома свадьбы. Если же невеста найдена будет девицей, доказательства чего одна старая женщина должна показать друзьям и родне жениха, то празднование свадьбы во всяком веселии продолжается целые три дня. Вызнавши таким образом свою невесту, жених оставляет ее в комнате и сам отправляется снова к своим гостям, и веселится с ними. Если случится, что между гостями есть люди ученые, не охотники до попойки, что бывает нередко, то эти ученые усаживаются вместе, особо, имеют при себе свои книги, беседуют и философствуют о разных предметах. Это делают они и на других пиршествах, которые посещают часто только для того, чтобы побеседовать, а не ради веселия, poculum hilaritatis. Стихотворцы (поэты), при таком веселии, тоже обыкновенно подвизаются в сочинении разного рода веселых произведений. Второй и 3-й день свадьбы проводится во всякого рода забавах; между прочим: выставляется большое деревянное блюдо, полное плодов, и по средине его деревцо со множеством ветвей, увешанных плодами и всякого рода сластями (конфектами); если кто из гостей возьмет что-нибудь с ветки украдкой так, что жених не заметит этого, того жених должен чествовать чем-нибудь, если же жених заметит снявшего что-либо с ветки, то неловкий гость за каждую взятую им сласть обязан дать сто [801] новых таких сластей. Иногда же и хороших друзей своих, если они на другой день запоздают и придут не в надлежащее время, подвергают также взысканию другого рода, а именно: в комнату приносят лестницу, и виновного встягивают на нее ногами вверх, так что голова и шея его кое-как лежат на полу; за тем жгутом, свитым из носового платка, бьют его по обнаженным подошвам, или же он должен откупиться от такого наказания подарком. Я сам видел такую шутку однажды, когда, прощаясь при последнем отъезде из Шемахи с бывшим учителем моим, Магеб-Аали (Maheb Aali), должен был, по его приглашению, войти в один дом, где я нашел его и где праздновалась какая-то свадьба.

У Персиян есть и пляски, в которых мужчины с мужчинами пляшут друг против друга, по одному, или же разом по два человека. Женщины таким же образом отплясывают в своем покое, но музыканты не смеют входить к ним, а играют перед запертыми дверьми их покоя.

На другой день свадьбы жених идет рано утром в купальню, или летом в реку, и моется, невеста же моется на дому. Вечером раздается гостям растертое зелье Хина (Chinne), которою Персияне красят руки, как замечено было выше; перед каждым гостем раскладывается бумажный, пестро расписанный носовой платок, и в него насыпают две ложки хины, и то и другое каждый может взять с собою домой. После этого следуют свадебные подарки со стороны гостей, от каждого по мере его возможности.

Гости, чересчур уже выпившие, остаются, обыкновенно, ночевать в свадебном доме; ибо, так как в городах по ночам содержится довольно сильный дозор, то никто не смеет шататься на улицах в неприличном виде и без фонаря. Те же из гостей, которые в здравом уме и без стыда могут возвратиться домой, дают дозору на водку, и просят его доставить их в свое место.

Упомяну здесь мимоходом подробнее о дозоре, потому что в Персии существует весьма похвальный порядок насчет [802] ночной стражи, которая постоянно и в значительном числе ходит везде по улицам. В Ардебеле такую стражу составляют сорок человек, которые должны наблюдать, чтобы улицы и дома были безопасны от воров и разбойников, и если случится какое воровство, то стража эта должна вознаградить потерпевшего. Поэтому в Испагани мы хаживали бывало по ночам в совершенной безопасности, часто целые полмили от монастыря до нашего жилья, и если иногда сбивались с дороги, то ночная стража с светильниками провожала нас до места. В Ардебиле случилось однажды, что Шах Абас, желавший поверить бдительность и усердие этой стражи, был захвачен ею и поведен было в темницу, но когда один из стражников узнал Абаса, то все они упали ему в ноги, прося прощения, которое тот охотно дал им, сказав: «Днем я Царь, ночью же правление поручается вам».

По окончании свадьбы, если случится, что новобрачные должны жить в доме мужниного отца, молодая жена отнюдь не смеет показываться отцу с открытым лицом и даже сказать с ним слово, и только движениями может давать разуметь свои мысли: иногда это продолжается целый год, до тех пор, пока отец не купит у нее речь, что совершается посредством подарка нового платья, или какой материи; после этого она свободно может разговаривать с ним; но все-таки не может ходит при нем с открытым лицом и показывать рот во время еды; поэтому над ртом они привешивают привязанный к ушам треугольный платок, похожий на наши пеленки для новорожденных детей и называемый ими Jaschaman, и под этот-то платок подносят в рот кушанье и питье.

Вообще персияне держат своих жен в очень замкнутой жизни, не выпускают их ни в мечеть, ни в гости, и никакому мужчине, хоть бы и близкому родственнику мужа, пришедшему в дом его, жены не смеют показывать лица своего: они должны сидеть в своей комнате, как в темнице. Поэтому у персиян есть поговорка:

Стряпню, жен да деньги
Держи каждый в тайне. [803]

Если женам нужно выйти куда-нибудь по улице, то они ходят покрытые белым покрывалом, или же богатых возят в ящиках на верблюдах, либо лошадях. Таким-то образом Персияне женятся и содержат своих законных жен. Но кроме этого они берут и еще двоякого рода жен. Так, именно, некоторые берут себе за деньги (нанимают) жену на известное время, или месяцы, и таких жен называют они Миттеге (Mittehe). Так делают обыкновенно те из Персиян, которые должны бывают уезжать из дому в какое-нибудь другое место и прожить там некоторое время, и которые при том не желают посещать общественные дома терпимости. Понравится такая жена нанявшему, он привозит ее себе в дом. По истечении договорного времени такая жена, получив свою плату, может себе идти, куда хочет, или же, по обоюдному согласию, договор может быть продолжен. Третий род взятия жен бывает тогда, когда кто купит невольницу, которую хозяин и может иметь по своему усмотрению, такие невольницы обыкновенно похищаются Дагестанскими Татарами у Христиан Грузии и продаются персиянам. Дети, которых персияне приживают от обоих последних сожительств, также содержатся ими и не устраняются даже от участия в наследстве, хотя у некоторых из них дети от законного (настоящего) брака пользуются некоторым преимуществом, когда это выговорено в брачном договоре. Во всяком же случае, ни одни из всех этих детей не считаются незаконнорожденными. В этом отношении Персияне походят на Египтян, которые одинаково, даже и тех детей, которых они приживали от служанок или от купленных невольниц, не считали незаконнорожденными, но законными, от брака рожденными детьми. Они оправдывают это следующими основаниями: «Solum enim patrem inquit Diodorus Siculus (lib. 1. p. 72, edit Hannoverae, 1604) generationis autorum esse, matremque alimenta tantum et locum infanti praebere arbitrantur, Arbores etiam quae fructum edunt mares sed quae non ferunt faeminas apellerunt».

Если женщины сбираются родить, страдают, но нескоро разрешаются от бремени, то родственники, друзья и даже [804] соседи бегут в училище, дают там Молле или учителю подарок с тем, чтобы он тех учеников, которые провинились в чем-либо и должны быть наказаны, пощадил, или простил, и чтобы они были отпущены домой. Персияне думают, что от этого и родильница скорее разрешится от бремени. По той же причине они выпускают на волю бывших у них в клетках птиц, даже покупают их нарочно у птицеловов и выпускают на свободу. Это делают они и тогда, когда кто-нибудь лежит при последнем издыхании, не скоро умирает и не может выздороветь. Такой выпуск на волю птиц бывает и у Русских во время их говенья, в надежде на то, что Бог также разрешит и освободить их от грехов.

Насколько мужчины предоставляют себе власть свободно, по желанию своему, обращаться с женщинами, настолько же мало, напротив, дозволяют они своим женам, из одного подозрения в измене, малейшую свободу разговаривать с посторонним мужчиной, не говоря уже об каком-нибудь обращении с ним. И если они что заметят в этом роде, то отнюдь не смотрят на это сквозь пальцы, подобно тому, как сделал это в Риме Гальба, когда он принимал у себя в гостях Мецената и заметил, что гостю захотелось похлебать с его женою; он сел за стол и притворился, что заснул, и когда один из слуг его, желая воспользоваться сном своего господина, взял со стола стакан с вином, то он не выдержал и сказал: «Perfide, an nescis me soli Maecenati dormire?» «Вероломный, не знаешь разве, что я хотел показаться спящим не тебе, но Меценату только?» Нет, в подобном случае Персияне очень ревнивы и мстительны, и совершенно справедливо то, что говорит о них Юстин в этом отношении: «Non ulla delicta adulterio gravius vindicant». Приведу здесь только один пример. В области Ленкеран жил один Персиянин, по имени Якуб-Джан-Бек (Jakub-Tzan-Bek), kurtzi Tir kenan, или Царский оруженосец, носивший за ним его лук и стрелы. Когда о жене его появилась недобрая молва и дошла до Шаха Абаса, то Шах сказал своим советникам, что об этом нужно уведомить бедного мужа с тем, чтобы он очистил дом [805] свой, или же он не может быть более слугою его. Такой позор крепко возмутил Якуб-Джан-Бека: он пошел домой и изрубил там саблею жену, четырех дочерей, двух сыновей и своих служанок, так что всех жертв было 12 человек, и таким образом он очистил свой дом пролитием такого количества крова для того только, чтобы остаться слугою Шаха. Вообще, Персияне имеют право, которым часто и пользуются на деле, если застанут жену, оскверняющую с кем чистоту брачного ложа, умертвить на месте саблей обоих виновных, в за это муж еще получает в дар от судьи новое платье. Если муж в подобном случае не захочет, или не может, по чему-либо решиться на убийство, то ему предоставляется свобода развестись с женою.

О разводе и новом соединении мужа и жены в Персии и Турции.

В Персии считается весьма обыкновенным делом, что вследствие любодеяния и других уважительных причин муж и жена разводятся друг с другом. Правда, сами по себе они не могут отказаться один от другого и развестись, но, по представлению дела Судье, должны быть разведены особым, установленным для того, разводным письмом. Жене и мужу одинаково предоставляется право расторгнуть брак в требовать от Судьи развода.

Нам Персиянин рассказывал, что перед отъездом из Персии в Ардебиле была одна женщина, которая обвиняла мужа своего в бессилии (impotentiae), и когда по этой жалобе Каси спросил мужа: «Зачем он, знавши за собою такой недостаток, женился?», то тот отвечал: «Затем, чтоб она чесала мне спину». На это жена объявила: «Я уж достаточное время чесала тебе спину, но ты никогда еще за это не почесал меня». Другая будто бы жаловалась: «Quod maritus usu membri, ad venerem destinati, relicto, parte viciniori abuteretur». Оба эти брака были расторгнуты, [806] и в последнем муж подвергнут был оскоплению. Когда развод сказанным образом совершится, каждый из супругов может снова вступить в брак, когда и где хочет, но только жены могут вступить в новый брак не иначе, как по истечении со времени развода 3-х месяцев и 10-ти дней, частью для того, чтобы обнаружить, не беременна ли она от первого брака, частью же для того, что если им опять придет охота соединиться, то чтобы не так уже скоро представлялся им случай к тому. Но при этом у Персиян нет того гнусного обычая, который соблюдают Турки, по учению Ганифе (Hanife). Турки после развода могут снова сходиться в брак друг с другом; но если они трижды разводились и захотели бы снова сойтись в брак в 4-й раз, или же, если муж сказал только (хотя бы даже и в гневе): «Utz katala», т. е. я уже трижды разводился с тобою, то такие супруги допускаются к новому брачному сожительству друг с другом не прежде, как после того, когда сторонний какой-нибудь мужчина, которого Молла для того нарочно и приводит, совокупится с такою женою, и притом или в его присутствии, или же над его годовою в каком ни есть верхнем покое. Известие это впервые слышал я от Персиян, а потом от одного жителя Константинополя, состоящего ныне при нашем Дворе, а равно и от одного хорошего приятеля моего, Голландца, который несколько лет провел между Турками, бывши частью в Константинополе в качестве Секретаря Голландского Посольства, частьо в Алеппе, в звании Поверенного от Голландского купечества. Обычай этот и теперь еще в ходу у большей части сект, которых считается там 62. Некоторые, по известным причинам, платят даже деньги таким временным сожителям с их женами. А есть секты, которые довольствуются тем, что исполняют этот закон, кладя для совокупления с женами неспособного еще к тому мальчика.

По поводу этого обычая рассказывали следующую былину: в Султании (в которой тогда открыто господствовала Турецкая, но в тайне многими исповедовалась Персидская Вера) случилось, что тамошний Султан в пылу гнева, пересилившего его, употребил против жены своей: «Utz katala», заявил ей троекратный [807] с нею развод, и, по Турецкому закону, супруги должны были расстаться. Вскоре за тем Султан раскаялся и охотно желал бы взять опять жену свою, но только не с тем, чтобы прежде другой кто тронул ее; поэтому он велел спросить своих духовных особ: «Не было ли где какого другого Имама, который бы разрешал получить снова жену свою, не тронутую сторонним человеком?» Когда же все Турецкие Муфти и Священники отвечали на это отрицательно, явился один Молла, по имени Гасан-Каши, родом Персиянин, выше уже упомянутый, который в это время также находился в Турции, и заявил, что он знает одного такого Имама, который разрешал это. Хота этого Гасана считали полоумным за его странные и часто забавные, выдумки, тем не менее ему также велено было явиться к Султану. Входя к Султану, Гасан не оставил своих башмаков у дверей, как это обыкновенно делается, но, снявши их, держал их под мышкою, и когда Султан спросил его: «Что это значит? Не думает ли он, что его башмака украдут у дверей?» Гасан отвечал: «Нехорошо, чтобы другой кто-нибудь надел башмаки, которые я употребляю». Этим он хотел указать на нелепость постыдного обычая с женами, с которыми разводятся. «При Магумеде случилось, — продолжал он, — что у Ганифа, когда он сидел у Магумеда, также взяли башмаки, оставленные им у дверей». Присутствовавшие при этом Духовные начали смеяться над Гасаном и сказали: «Вот и видна глупость Гасана! Если он не имеет лучшего доказательства для оспариваемого им дела, кроме приведенного им, то он плохо доказывает; ибо Ганифе жил не при Магумеде, но гораздо позднее его». На это Гасан-Каши возразил: «Если ни Ганифе и никто из вас не жил при Магумеде, то откуда взяли вы такой гнусный закон? Так как его никто не слыхал из уст Магумеда, и его не найдете вы также и в Алкоране, то ,следовательно, закон этот чистая ложь». Он сослался затем на толкование Алкорана, сделанное […дуком] (бывшим учвтелем Ганифе), и доказал им, что муж имеет полную власть, смотря по проступку жены своей, бранить ее всячески, угрожать ей, а при случае даже и бить, и она все-таки должна оставаться при нем. Это объяснение Гасана очень понравилось Султану, и ему возвращена была супруга [808] его, ни кем не тронутая. Вслед за тем Султан со всем городом принял Персидскую Веру, а Турецких духовных частью перебил, частью изгнал вон из города.

Персияне рассказывают и другой пример, случившийся в Константинополе. Турецкий Император Солиман разгневался однажды на свою супругу, и в припадке бешенства заявил против нее: «Utztala» (Utz katala). Но так как супруга была чрезвычайно красивая женщина, и Император пожелал снова взять ее, то Каси (Kassi) поручено было привести Дервиша, или монаха, называемого у Турок Derwisrastkeli, в котором нельзя было бы предполагать возможности плотского пожелания. Монаха этого одели в прекрасную одежду в по обряду отверженную супругу доверчиво уложили с ним (Такое солежание совершается обыкновенно с известною обрядностью, как бы то было настоящее бракосочетание, иначе это было бы любодеянием. После такого солежания временный муж должен также развестись с временною женою для того, чтобы прежний муж мог снова взять ее себе). Но монаху понравилась супруга Императора, а монах ей, может быть, еще более, чем прежний супруг; поэтому они согласилась и объявили, что не хотят разлучаться, а по закону их силою их также развести было невозможно. Устроившись так, они уехали потом в Персию, где бывшая супруга Императора, обладая большим богатством, сделала из монаха знатного Вельможу. Таким образом Султан должен был лишиться своей супруги.

О воспитании детей и училищах их.

Так как Персияне берут по нескольку жен, то у них много и детей, и у иного отца бывает по 20, 30 в более детей. Но теперь они воспитывают их не так, как в дрености, когда держали их взаперти, оставляли на первые годы на попечение прислужниц и в продолжении известного времени [809] они не должны была показываться на глаза отцу. Страбон говорит (lib. 15, р. 504), что они не являлись на глаза отца ранее четырех лет; Геродот (lib. 1, с. 136) ранее 5; Валерий же Максим (lib. 3, с. 6) ранее 7 лет. И Геродот хвалит такой род воспитания детей; ибо, если случится, что они в продолжении этого времени умрут, то отцы не очень болеют о том сердцем, так как они привыкли уже к отсутствию их.

Точно также теперь уже не так ревностно обучают их стрелянию из лука и верховой езде, и только что выучатся они читать и писать, как приучают их к какой-нибудь работе, или же оставляют их при письме и занятии науками. Редко найдется Персиянин, какого бы состояния он ни был, который не умел бы читать и писать; ибо вообще дети посещают там училища с весьма раннего возраста. Их мечети (Mesziden) или храмы, в которых они молятся, суть в то же время и училища их, а в каждом городе столько же училищ, сколько улиц; ибо каждая улица должна иметь и содержать свою собственную мечеть (Mestzid), и в каждом училище состоит один главный Молла или учитель, и один Калифа (Califa), сотрудник Моллы (помощник, Collaborator) и заменяющий его. Учитель сидит в середине, а мальчики вокруг него, по стенам. Чтение ученики, как только выучат склады, должны начинать с Алкорана, из которого в начале берутся только некоторые главы, а потом предлагается и излагается им и весь Алкоран. После Алкорана им дают Ших-Саади Кюлустан или Долину Роз, и его же Бустан (Bustan) или Вертоград, наконец проходят Гафиса (Hafis), который также, как и Bustan, писан стихами. Стихи последнего писателя считаются чистейшими и изящнейшими образцами Персидского языка, ибо полагают, что это есть язык Шираса (или древнего Персеполя), который почитается матерью Персидского языка. Они читают все в одно время довольно громко, один и тот же текст, и покачиваются со стороны на сторону, будто тростник, колеблемый ветром; подобное покачивание видели мы в Ардебиле, в гробнице Ших-Сефи. Пишут Персияне, в школах и где бы то ни было, большие и малые, все держа бумагу на коленях. Бумага их делается, подобно нашей из [810] полотняного тряпья, у них из тряпья бумажной материи, а иногда, если хотят сделать потоньше и лучше, из шелкового. Они выглаживают ее камнем, которым трут краски, или гладкой раковиною, и делают ее так чисто, что на ней нет ни морщинки, ни волоска и на ощупь точно выполированная доска.

Чернила изготовляют они из гранатовой кожицы, а также из чернильных орехов и купоросу; для того же, чтоб они были гуще и удобнее для изображения их букв, которые вообще состоят из широких черт, они поджаривают, или поджигают, рис, тоже ячмень, трут его в мелкий порошок, и из всего этого делают твердую массу (тесто). Лучшие чернила, изготовленный уже таким образом, привозятся из Индии, в твердых кусочках, длиною в палец. Когда нужно употреблять чернила, то эти кусочки растирают с древесным клеем (в жидком состоянии?) и мешают их с шелковым волокном (сырцом, составляющим верхнюю оболочку кокона шелковичного червя), из которого и выжимают чернильную влагу пером. Перья у них берутся не из гусиного крыла, как у нас, а делаются из тростника, или камыша, который срезывается несколько толще наших перьев; на вид они темноватого цвета и привозятся частью из Шираса, частью же с Аравийского залива, где растут в изобилии.

Провинившихся чем-либо мальчиков не секут там, как у нас, розгами по заднице, но бьют палками. Я видел однажды, как два мальчика связали ноги одного провинившегося и держали их на шесте, а Молла наносил по голым подошвам его палкою довольно сильные удары. Подобным же образом виновным связывают иногда руки и бьют палкой по ладоням до того, что кровь выступает из ногтей. Также, если испорченность нрава и проступок слишком велики, и мальчика обуздать иначе нельзя, то режут на подошвах у него кожу и в нарезы посыпают солью. Так как дети Персиян имеют довольно грубую и упорную природу и не очень-то боятся обыкновенных наказаний, то поэтому с ними и обращаются так жестоко. [811]

Об языке и письме (буквах) Персиян.

Персияне имеют свой собственный язык, имеющий большое сродство с Арабским, и малое с Турецким. В их языке есть также множество слов частью совершенно Немецких, частью же до того похожих на слова Немецкого языка, как будто они заимствованы оттуда; упомяну здесь несколько из таких слов, например:

*** — Brader — Bruder — брат; *** — Dochter — Tochter — дочь;

*** — Berber — Barbier — брадобрей; *** — Leb — Lippe — губы;

*** — Kai — Kahl — лысый, голый; *** — Starch — Stern — звезда;

*** — Nahm — Namm — имя; *** — Nau — Neu — новый;

*** — Bend — Band — узел; *** — Beheter — Besser, по-саксонски Bether — лучше;

*** — Der — Thuer, по-саксонски Doehr — дверь; *** — Buster — Polster, по-саксонски Pust — подушка.

Поэтому-то некоторые из новых писателей того мнения, что Персидский язык имеет большое сродство с Древне-немецким.

Марк Зуэрий Боксгорн (Marcus Zuerius Boxhornius), знаменитый Лейденский Профессор, в послании своем к Николаю Бланкарду (Blanckardum), помещенном при издании объяснений его о Курции, пишет следующее: «Doctissimi aetatis nostrae homines censuere, Persicam linguam haud multum a Germana diversam: in quorum castra ego quoque viveri victus concedo. Quippe cum Pereas ex Scythis ortos esse veterum etiam testimoniis abunde constet, neque alios majores Germani nostri agnoscant, aut agnoscere debeant, quam Scythas, cognatum quoque, et si dialectum, aut paulo diversam pronunciandi rationem exceperis, eundem harum gentium sermonem esse, necesse est». То есть: Есть иного ученых мужей в наше время, которые держатся мнения, будто Персидский язык не очень-то далек от Немецкого, с чем и я должен согласиться, убедясь в справедливости такого мнения. Поелику из древних историй известно, что Персияне имеют свое [812] происхождение от Скифов, а Немцы также не могут выводить своего происхождения ни от какого другого народа, как только от Скифов же, то и нет ничего ошибочного в заключении, что язык этих народов один и тот же, за исключением наречной разности в произношении.

Но, как я выше заметил о Гренландском языке, что в нем есть много слов, сходных с Латинскими и Греческими, то тоже самое встречается и здесь. С Латинскими весьма сходны, например, следующие Персидские слова:

*** — Pader — Pateer — отец; *** — Mader — Mater — мать;

*** — Musch — Mus — мышь; *** — Dend — Dens — зуб;

*** — Calem — Calamus — тростник; *** — Ne — Ne — не;

*** — Jug — Jugum — ярмо; *** — Tu — Tu — ты;

*** — Du — Duo — два; *** — No — Novem — девять;

*** — De — Decem — десять; *** — Pare — Pars — часть.

Но что Геродот пишет (lib. 1, pag. 59), будто Персидские имена все оканчиваются на s (s) или ss, то этого нет; а что он далее говорит: «Omnia nomina claudi», то это может быть, ибо большая часть имен имеют ударение на последнем слоге, или суть gravitona.

Что касается до изучения языка, говорит Брисон, то Греки полагали, что усвоить его было бы очень трудно; что особенно трудное в нем, это гортанное произношение. Совершенно иначе думаю и говорю я, с Иоанном Граве, в его Персидской Грамматике (стр. 89), а именно, что из Восточных языков нет никакого другого, который бы требовал наименее правил, как Персидский язык; ибо в нем весьма немного anomala, то есть слов и речений, уклоняющихся от общих свойств и наших Европейских языков. Фемистокл, Греческий полководец, бывши уже в летах, принужденный бежать из Греции и передаться Персидскому Царю Ксерксу, для того, чтобы полюбиться более последнему, выучился же ведь в один год Персидскому языку, как свидетельствуют это Диодор Сицилийский, в кн. II, стр. 41 (Hannoviae, 1604), и Квинтилиян , кн. II, глава 2, стр. 174 (Institut. [813] oratoriae. Basileae, 1529). И Алькмвияд, проживший только весьма короткое время у Перса Фарнабаза, усвоил же себе Персидский язык, как это видно из Атенея (Athenaens, cum animadv. Casauboni. Lugd. Batav., 1597), книга 12, стр. 535.

В настоящее время Персияне весьма стараются говорить не только на своем родном языке, но и по-турецки, особенно в тех областях, которые часто проходимы были Турками и состояли даже под их владычеством, а именно: в Ширване, Адирбейджане, Ераке, Багдаде и Ерване. В этих местах дети воспитываются даже более на Турецком языке. Особенно с великою охотою говорят по-турецки те, которые состоят при Шахском Дворе в Испагани, и от них редко услышишь Персидское слово. Точно так, как при Персидском Дворе любимый язык — Турецкий, так при Турецком любимый язык Славянский (Slavonische), при Индийском — Персидский. В области же Фарс (которая издревле была настоящею Персией и в которой ныне главный город Ширас) говорят исключительно и чисто по-персидски.

О трех главных языках: Еврейском, Греческом и Латинском, Персияне ничего даже и не знают, и языки эти там не употребляются, а вместо их в ходу Арабский, который у Персиян имеет такое же значение, как у нас Латинский, и религиозные сочинения их и свободные искусства пишутся большею частью на Арабском языке.

Что касается до письма, то Персияне в древние времена имели собственные свои буквы (Characteres) и азбуку. Но после введения в Персии учения Магумеда и Алкорана, писанного на Арабском языке, Персияне взяли Арабскую азбуку и письмо, которые они и употребляют теперь, как свои собственные (В подлиннике, стр. 617, приводится за сим начертание чисел Индейских, Арабских и Персидских до 1000, также начертание и произношение букв языков: Арабского, Персидского и Турецкого. Приложение их здесь в переводе сочли мы излишним. — Перев.). [814]

Об Академиях и свободных искусствах Персиян.

Хотя в Персии не так много, как в Германии, людей, основательно изучающих свободные искусства, тем не менее Персияне весьма уважают оные, равно как и людей, в них сведущих; они называют таких людей Филосуф (Filosuf), философами. Для обучения искусствам там и сям существуют Гимназии и Академии, называемые у них Медреса (Medressa), и в них учителя (Praeceptores) Медерис (Mederis), как о том уже выше сказано. Важнейшие суть: в Испагани, Ширасе, Ардебиле, Meшеде, Таврисе, Касвине, Коме, Еште и Шамахе, которым всем главный их духовный начальник должен доставить содержание. Доходы на это содержание он собирает с тех областей, которые свободны от податей и других повинностей и поборов, взимаемых Шахом, а именно: с области Кохджег (Kochtzeh), лежащей при Ерване, с Уджаджджук (Utzatztzuk), у Карабаха, с Табахмелик, находящейся между Грузией и Карабахом, а также с земель Агдаш и Кермеру.

Науки и свободные искусства, которыми они занимаются и которым обучают, суть: Арифметика, Геометрия, Ораторское Искусство, Поэзия, Физика, Ифика, Астрономия, Астрология, Законоведение и Врачебное Искусство. У них есть вся философия Аристотеля, писанная на Арабском языке, и они называют ее Дуня пиала (Dunja piala), Poculum mundi, кубок мира или чаша, на том основании, что как кубок, служащий на пользу и удовольствие, если уже чересчур употреблять его, может послужить и во вред человеку, так точно, думают они, и философия или любомудрие, может быть употребляема с пользою и злоупотребляема. Ибо, говорят, вино и философия увлекают, и если чересчур хватить этих двух напитков, то придешь к одинаковой глупости.

В общих школах Арифметика преподается учениках тотчас за тем, как скоро они выучатся уже читать и писать. [815] У них в ходу, особенно у простого народа, Индийские числа, у ученых же — Арабские; те и другие изображены выше, вместе с азбукою (В переводе они опущены, как замечено выше. — Перев.).

Красноречие (Oratoriam) они излагают в кратких правилах (praecepta), равно как и Поэзию; для практики их читают вместе; ибо ораторские, равно как и некоторые исторические, их сочинения украшены стихами, которые содержать в себе тонкое нравоучение и богатые мыслями поговорки или изречения. По изяществу языка, Персияне весьма охотно и прежде всего читают Kuelustan высоко прославленного во всем Востоке поэта Ших-Саади, которого в прошлом году я издал на Верхненемецком языке, с примечаниями и изображениями, резанными на меди. Ибо поэт этот, вместе с изящным слогом красноречия, приводит и множество мудрых Государственных правил, изложенных стихами, и в Персии нет человека, умеющего читать и писать, который бы не имел у себя в доме этой книги; а кто хочет быть хоть немного ученее и поважнее, у того эта книга и в голове, как это достаточно и с удовольствием можно заметить на их пирах, во всякого рода обращении их друг с другом и в разговорах; ибо при этом обыкновенно приводится стихотворение, содержащее в себе какую-нибудь вызывающую на размышление поговорку, или сравнение. Сверх того, Персияне охотно читают историю, особенно о жизни и смерти Алия, и о сыне его, Госейне, как погиб этот последний в войне, которую вел против Есида. Все эти книги писаны ораторским слогом (oratorio stylo). Кроме этих, у Персиян есть и другие, духовные и светские, исторические книги и летописи (Chroniken), повествующие об их Царях, воинах и правлениях, о деяниях витязей чужеземных и о разных иных событиях; таковы, например: творение Мирконда (Mirchond), Энвери (Enweri), Джами (Tzami), Валеги (Walehi), Нусегри (Nussegri) и многие другие; но между всеми этими писателями превосходнейшим и добросовестнейшим считается Мирконд, написавший изящным [816] языком Персидскую летопись, во множестве томов, которые стоят 200 и более рейхсталеров, и несколько частей которой находится вместе с другими превосходными Персидскими, Турецкими и Арабскими сочинениями в библиотеке Господина Якова Голия — Профессора Восточных языков и Математики в Лейдене и большого моего приятеля. Но надо знать, что исторической правде Персиян (fidei historicae Persarum), или Персиянам, в описании их событий, в особенности в том, что касается их Веры и Святых, не слишком-то много следует верить: они наполняют иногда истинные события множеством придатков и часто пользуются вольностью поэтов и живописцев для того, чтобы сообщить особое значение какому-нибудь обстоятельству и возбудить удивление. Ради забавы я хочу сделать здесь отступление и привести баснословное повествование об Александре Великом, как оно у них написано, хотя, разумеется, из пространного описания их я представлю только самое краткое извлечение.

Сказание об Александре, по описанию одного Персиянина и о двух братьях Хиддер и Эллиас.

Отечество Александра (называемого Искандер) есть Юнан (Junahn) (Иония. О. Б.), т. е. Греция; отец — был Бетлим (Betlimus), а мать — дочь Царя Джимшида (Tzimschid), сына Кейкобата (Keikobath). Джимшид, весьма мудрый Царь, жил 700 лет и изобрел стрельбу из лука, седлание лошадей и кование подковами, рисовальное искусство, делание палаток и приготовление вина. Александр же поручен был Аристотелю для научения от него мудрости, и он так крепко привязался к своему учителю, что не хотел даже оставить его и в первые войны свои, где часто пользовался его советами. Однажды Александр спросил своего учителя, кому в [817] древности принадлежала Греция, и когда он узнал при этом, что ею обладал некогда дед его по матери, то он удивился, как это он так низко пал, что ничем еще не владеет. В то время ему едва исполнилось 15 лет. Вскоре после этого отправился он с своим учителем в Стамбул (Stambul), или Константинополь, предложил там, через Аристотеля, Царю свои услуги повоевать, и так как Аристотель ловко расхвалил ученика своего за все его доблести, то Царь послал его с войском в Египет, который, равно как и лежащие около страны и города, Александр счастливо и скоро завоевал. Потом он отправился в Геббес (Hebbes), где Геббесцы оказали сильное сопротивление и воевали против него на слонах. Так как Александр мало причинил им вреда своими стрелами, то, по совету Аристотеля, он употребил хитрость: разбросал между слонами неприятеля зажженный сухой тростник, наполненный нефтью (Oleum Petrol.), от чего слоны, не могущие выносить огня, взбесились, кинулись друг на друга и на своих хозяев и, таким образом, Геббесцы были побеждены и покорились Александру.

После этого он отправился в Сенгебар (Sengebar), жители которого имеют огромный отвислые губы и длинные зубы, и так как Царь их укрылся с знатнейшими людьми в одной башне, то Александр хотел было во что бы то ни стало овладеть этой башней, но Аристотель отсоветовал это, поставив ему на вид, что если он овладеет только городом, который был как бы корнем той башни, то, обрезав этот корень, дерево непременно падет само собою. Отсюда он направился в Емень (Jemen), взял Аравию, потом Алеппо, Эрзерум, Диарбек, затем пошел вверх по реке Тигру в Мосел (Mosel; Мосул), опять вниз в Грузию, все покорил себе на пути своем и прибыл наконец к Ирану, в Берде, где царствовала вдовствующая Царица по имени Мелькегатун (Melkehatun). Эта Царица употребила значительные издержки на то, что рассылала живописцев и портретистов, которые снимали портреты со многих государей, богатырей и между прочим принесли ей также и портрет Александра. Поэтому, когда Александр явился теперь к ней под видом Посланника от Александра, то [818] она тотчас же узнала его по портрету и пригласила его сесть за стол откушать с нею. Но на приготовленном столе вместо кушаний, расставлены были на больших блюдах только одно чистое серебро, золото и драгоценные каменья. Когда же Александр сказал, что этим нельзя насытить желудка и утолить. голод, она отвечала: «Ради этих-то вещей ты, Александр, хочешь опустошить столько земель, которые приносят богатую жатву и могут служить продовольствию людей. Если б ты имел сокровища целого света, а не имел бы хлеба, то ты не мог бы поддержать свою жизнь. Смотри, я отдаю тебе все эти сокровища, но пощади только страну мою, чтобы земледелие в ней не потерпело и осталось нетронутым». Эта разумная речь так понравилась Александру, что он оставил ей все, пощадил страну ее и мирно отступил из ее пределов. Имя этой Царицы славно и поныне, за ее благое управление. Так как она была очень богата, то она не наказывала преступников взысканием с них денег, а заставляла их рыть и складывать из камня могилы, для погребения в них людей неимущих. Такие могилы и теперь еще попадаются там и сям близ Нахтджуана (Nachtzuan, Нахичевани). Затем Александр отправился в Ширван, построил город Дербент, вместе с длинною каменною стеной через вершины гор до Черного моря, и на каждой мили поставил сторожевую башню для наблюдения и защиты против вторжения Татар. После этого он прошел всю Персию, покоряя область за областью, и наконец устремился на Царя Дария. Дарий находился в то время в Кирмане с двумястами тысяч войска, на которое и двинулся Александр; но в первые три сражения, которые даны были двумя враждебными сторонами, Дарий остался победителем. Только в 4-ю битву, когда Александр велел вырыть множество ям и прикрыть их, войско Дария попадало во множестве в эти ямы, от чего и проиграл сражение, и сам Дарий захвачен был в плен. Затем Александр отправился в Хорасан, проник до Индии, покорив своей власти на пути все земли, и по просьбе Индийцев, против Пигмеев, или Карлов, построил между горами железную изгородь (Stacket, плетень, палисад), которая и должна была остаться до самого Страшного Суда. После этого он усмиряет Узбеков и снова [819] возвращается в Геббес, для приведения вторично к повиновению возмутившихся было там жителей.

Покорив стольких Царей и захватив их в плен, Александр написал к Аристотелю, который в то время при нем не находился, не полезно ли будет всех тех Царей предать смерти? Когда же Аристотель отсоветовал ему это, поставляя на вид, что в таком случае дети Царей явились бы мстителями, Александр отпустил их всех на волю, кроме Дария, которого он приказал отравить ядом.

После этого Александр предпринял путешествие к горе Кеф (Keff), в одно место, где в горном хребте находилась громадная и широкая пещера или бездна, называемая ими Суллемат (Sullemath), в которой царил непроницаемый мрак, и где в глубине этой бездны текла вода бессмертия; сюда-то проникнуть пожелал Александр. Но полагая, что ему трудно было бы найти оттуда обратную дорогу из бездны, или пещеры, Александр сказал: «Если б при мне был какой-нибудь разумный старец, который мог бы посоветовать мне в этом деле». Ибо пред сим Александр удалил от себя всех пожилых людей, заселил ими Дербент и другие места, при себе же удержал один только молодой народ. В числе этих молодых были при нем два брата — Хиддер и Эллиас (Chidder и Ellias, Илия), которые, по сыновней привязанности своей, возили тайно с собою старика отца своего. Этот-то старик дал Александру такой совет, чтобы он поехал на кобылице, а жеребенка ее привязал бы у входа в пещеру, тогда кобылица сама собою найдет обратный из пещеры выход, что Александр и исполнил. С собою в путь он взял одних только сказанных двух братьев, весь же остальной народ отпустил обратно домой. Проехавши несколько времени, путники наши прибыли к воротам, у которых перекладина (порог) ярко блистала, и здесь они увидели птицу, привязанную (пригвожденную) к воротам. Птица эта спросила, чего хочет Александр? Александр отвечал, что он ищет воду бессмертия. За тем птица снова спросила: «Как поживают на свете?» — «Довольно плохо, — отвечал Александр, — везде в ходу всевозможные [820] пороки». После этого птица оторвалась и улетела; Александр же отворил толчком дверь и увидел внутри сидящего Ангела, держащего в руке трубу в таком положении, как бы готовясь сей час же затрубить на ней. Александр спросил его: «Кто он такой?», и Ангел отвечал: «Я Рафаил, и ожидаю с нетерпением, когда Бог даст мне повеление возвестить трубою умершим последний день суда. Ты же кто?» — «Я — Александр, — отвечал тот, — и ищу воду бессмертия». На это Ангел подал ему камень и сказал: «Ступай, отыщи другой камень, который по весу равнялся бы этому камню; тогда ты найдешь, чего ищешь». — «А долго ли еще проживу я?» — спросил Александр. — «Ты умрешь не прежде, — ответствовал Ангел, — как земля и небо около тебя обратятся в железо (некоторые пишут: в серебро и золото)». Александр вышел вон и сколько ни искал, не нашел ни одного камня, равного весом данному Ангелом, вследствие чего он подсыпал на одну чашу весов несколько земли, и тогда обе чаши установились ровно. Это означало, что Александр только тогда сделается бессмертным, когда будет погребен. И когда после этого Александр упал однажды с лошади в пустыне Kur (или Ghur), и, по причине великого зноя, плотно палившего его и от земли и сверху с неба, его положили не прямо на землю, но подложив под него его броню, а щит его держали над ним (другие же говорят, что для этого употреблены были его кафтан, шитый золотом и серебром, и серебреный, обитый золотом щит): тогда только впервые понял Александр, на что намекало предсказание Ангела об его смерти, и что теперь-то пришла смерть его. Вскоре за тем и умер Александр. Тело его принесено было в Грецию.

На такой конец Александра намекает и Ших-Саади в своем Кюлустане, в 3-ей книге, в главе 21-й. Также и о воде бессмертия в 19-й главе 1-й и в 20-й главе 2-й книги, где он касается этого таким образом:

Если черная туча изольет на тебя горе, не печалься:
Река жизни также течет из мрака.

Кто не знает изложенного выше Персидского сказания, для того непонятно будет и приведенное сейчас место из Кюлустана. [821] О двух братьях, Хиддере и Илии, которых Александр брал с собою в пещеру, я должен добавить, что они напились из реки (источника) жизни, вследствие чего живут и поныне, но только невидимо на свете: Илия на суше, а Хиддер в воде. Поэтому, если кто подвергается на воде какой-либо опасности и сделает крепкое воззвание: «Ja Chidder Nebbi!» и при этом будет твердо уверен, что Хиддер поможет ему, жизнь того будет спасена. Потому те, которые испытали на воде беду, призывали этого пророка и спаслись, приписывают помощь в этом Хиддеру и ежегодно потом, по сделанному ими обету, совершают в честь его жертву, что обыкновенно делается у них в Феврале месяце. Для этого они сзывают вместе несколько добрых друзей, мужчин и женщин, ночью, рассказывают о своей опасности и спасении и благодарят Небби (Nebbi). Затем садятся на пол, мужчины и женщины особо, и угощаются отлично, но без вина. Для самого Небби, в особой комнате, также выставляется несколько блюд со всякими плодами и вареньями (конфектами), а посреди деревянное блюдо, полное муки из белого гороху, которая утыкана горящими восковыми свечами, и, выставив все это, уходят, говоря: «Хиддер Небби! Если жертва эта приятна тебе, то дай знать о себе!» Если на другое утро на муке окажется след руки, ноги, или иной какой знак, то жертвоприносители радуются, сходятся и на другой день и веселятся. Но часто в комнату эту пробираются тайком женщины, делают рукой знак на муке и говорят, что это сделал пророк, собственно для того только, чтобы продолжить веселье.

Праздник этот празднуют и Армянские Христиане: он называется у них Насера (Nassera), и сопровождается питьем вина, чего Персияне не делают.

Во время отправления этого праздника, рассказывали мне, случилось однажды в Ардебиле, что одна молодая хозяйка; запрятала при таком веселии, в той комнате, где стояла жертва пророку, одного молодого гостя, и по временам входила туда к нему и уходила. У нее был 4-летний сынок, который нечаянно также забрел в ту комнату, и, увидев там стороннего [822] парня, начал было плакать. Парень же, желая утешить его, дал ему от жертвы яблоко, с которым ребенок выскочил к гостям и объявил отцу, что яблоко дал ему Хиддер Небби. Отец, не зная, как понять это, что будто Хиддер Небби, против своего обыкновения, сделался видимым, идет сам в тот покой и находит там парня, сидящим в особенном положении; парень же, заметив, что ему тоже воздадут подобающую жертву, или, пожалуй, и сам сделается жертвой, вскочил и бросился со всех ног вон. Жена оправдалась тем, что ничего якобы о том не знает, не ведает. Полагаю, довольно об этом Персидском сказании.

О Персидских стихотворцах (поэтах) и стихах их.

Что касается до стихотворства, то оно до того любимо Персиянами, что, по моему, на свете нет ни одного народа, который бы предан был ему более их. По всей стране везде есть множество стихотворцев, которые не только излагают на бумаге разного рода забавные и важные сочинения и стихи, но и произносят их ради выручки каких-нибудь денег на собраниях у знатных господ, на Майданах, в гостиницах и на иных пирушках, и нередко великие особы приглашают к себе таких стихотворцев ради своего и гостей своих удовольствия.

Шах и Ханы также имеют каждый своих собственных стихотворцев, которые уже не делаются уличными, не бродят по разным местам, но сидят по домам и занимаются тем чтобы новыми сочинениями своими доставить удовольствие только господам своим, и иногда, когда они напишут что-нибудь, исполненное мысли, или забавное, получают от этих господ богатое вознаграждение. [823]

Стихотворцев Персидских тотчас можно различить от других людей по их одежде. Они, также как и философы или мудрецы, носят белые исподние кафтаны, спереди распахнутые, с просторными и широкими рукавами, подвязанные поясом, на котором висит сумка с книгами, бумагой и чернильницей, для того, чтобы они сейчас же могли желающим написать и сообщить свои сочинения и стихи. Посверх кафтана они надевают плащ (Mantel) без рукавов, но чулок, как другие Персияне, они не носят, а имеют штаны, суживающиеся подобно чулкам, у самой ступни. Зимою же они носят носки или портянки, покрывающие только щиколотки. Они не носят также чалмы (Mendile) или толстой повязки, а только шапки. Уличные, т. е. те стихотворцы, которые выходят на базары, повязывают через правое плечо и левую подмышку висящий флер или шарф; одетые таким образом, они стоят и читают свои произведения, направляемый преимущественно против Typoк и их святых. Об этих поэтах можно выразиться словами Горация:

Seribimus indocti doctique poemata passim.

Между ними бывает большая разница: одни сочиняют отличные, другие же, как это случается и у нас, плохие произведения, и не могут по этому достойно оправдывать название «Schaer» (так называются стихотворцы у Персиян). Эти последние довольствуются тем, что, украсив себя чужими перьями, шатаются по гостиницам и базарам и получают там с простого народа по нескольку пулов (Pul) или шиллингов за свое искусство. О таких-то художниках и сказал знаменитый Турецкий поэт Фюсули (Fuessuli):

Schaer oimisch her derede bir kodokh,
Bis dahe schaeleri Elden koidukh.

Всякой молодой осел хочет быть поэтом;
Потому-то я совершенно оставляю теперь поэзию.

У Персиян есть превосходные сочинения древних их стихотворцев на Турецком и Персидском языках; ибо оба языка [824] эти у них равно в ходу, и они охотно читают как Турецких, так и Персидских стихотворцев. Но лучшие стихотворцы их, оставившие им свои сочинения (насколько они известны мне), суть следующие; Саади, Гафис, Фирдауси, Фюсули, Хагани, Эгели, Шемс, Наваи, Шагиди, Ферагсед, Дегеки, Несими и проч. (Saadi, Hafis, Firdausi, Fuessuli, Cbagani, Eheli, Schems, Nawai, Schahidi, Ferahsed, Deheki, Nessemi).

Способ их слагать стихи почти сходен с Немецким, ибо они тоже стараются писать рифмами, но при этом мало обращают внимания на то, если в одном стихе слогом больше, чем в другом.

Они не только заканчивают стих однозвучными словами и слогами, как, например, в приведенных нами выше стихах: Kuri, muri, sar, besar, и подобные тому, но повторяют также целиком одни и те же слова, которые иногда ставать в начале, а также и в середине стиха. Любят также они употреблять слова, имеющие двусмысленное значение; или же располагать слова по фигуре удвоения (Anadiplosis), чтобы чем заканчивается один стих, тем начинался бы другой. Для образца я приведу здесь пару стихов, так как подробнее говорить об этом намерения у меня нет. Вот эти стихи:

***

Tzire, tzire, tziragh jani tzae?
Adamira demagh Jani tzae?
Tzire, tzire, tziragh es teri bud,
Adamira demagh cheri bud.

От чего трещит свеча?
От чего бесится и орет человек?
В первой недостает сухого сала,
В другом есть примесь ослиного жиру. [825]

Здесь украшение заключается, кроме начала и конца, еще и в двух средних словах: «teri» — влажный и «cheri» — глуп как осел.

Другой стих:

***

Kalem be dest debiran beh es hasar derem,
Derem be dest neajed meker nauk kalem.

Здесь идет речь о тех, которые добывают себе пропитание пером, именно:

Перо гораздо дороже тысячи гульденов;
Нет денег, оно всегда нечто добудет тебе.

Их Studium juris или Законоведение недалеко простирается, хотя у них и есть некоторые писанные законы, заимствуемые и изучаемые ими из Алкорана и из толкования его (commentario), и законы эти они прилагают на деле вместе со многими обычаями Кази (Kazi) и Диванбеков (Diwanbek).

В Медицине они следуют Авицене (Avicenna), большею частью имеют чисто Галеново лечение (Galenische), множеством напитков из трав и кореньев, употребляют также много и наружных средств, и иногда довольно странно обращаются с больными. В Шамахе нашего врача пригласили к одному больному, который опился водкою и лежал полумертвый. Этому больному, по совету их врача, черного Араба, положили лед на голый живот для утоления жара, и когда наш врач возразить против этого средства, то Араб совсем обиделся и полагал, что противное следует лечить противным (злое злым выгонять). Если захворают дети, или женщины, то врачей к ним не зовут, а приглашают повивальных бабок, которые, обыкновенно, кое-чему учатся в лечении. У Персиян [826] есть несколько сочинений по Медицине, касающейся как людей, так и лошадей.

Нашего Врача, за его химические средства, оказывавшие там успешное лечение, очень полюбили, так что даже Шах предлагал ему поступить к нему на службу. В Шамахе он прославился до того, что, наконец, приходили и приносили к нему в комнату хромых калек и слепых, с просьбою дать этим больным новые ноги и лица, полагая, может быть, что он был новый Христос. Многие из приходивших даже и поступали так, как при Господе Христе, именно: когда им оказана была помощь, то они уже не являлись сказать: «Спасибо!».

Об Астрономии, большом глобусе, делении времени и календаре Персиян.

Studium Astronomicum, или наука о небесном беге, как в древние времена, еще при Магах, так и теперь находится у Персиян в большом уважении; занимающиеся ею называются Минаджим (Minatzim) и получают от Шаха и Ханов определенное жалованье, хотя не столько за научные знания о том, что касается до движения звезд, сколько за предсказание или предвещание чего-либо по звездам о разных делах их. Никто там и не занимается Астрономией без Астрологии, и первую любят больше ради второй; ибо Персияне считают, что Астрономия есть только бедная мать, Астрология же — ее богатая дочь, которая доставляет ей пропитание. Минаджим всегда носит при себе за пазухой свою Астролябию для того, чтобы, по заказу желающего, тотчас же можно было составить задачу (Thema). Но у простолюдинов, за неимением у них часового указателя, посредством которого замечается момент (Moment), нельзя бывает установить, по часу рождения, расположение звезд также точно и хорошо, как у знатных господ, у которых делается это посредством Астролябии. [827]

В преподавании Астрономии у них нет ни армилярной сферы, ни глобуса (Sphaera armillaris, Globus); поэтому они очень дивились, увидевши у меня довольно хорошо устроенный глобус. На вопрос мой: «Есть ли у них такой же?», мне отвечали: «Нет, но что в древние времена в Персии был будто бы большой искусный Felek (так Персияне называют глобус), который уничтожен во время войны с Турками». Я полагаю, что это именно глобус, бывший у Персидского Царя Caпора; он сделан был из стекла, и в средине его можно было сидеть. Об этом говорит Кардан (Cardanus) в «De subtilitate (Basileae, 1582), lib. 13: «Sapor Rex Persarum machinam tam grandem e vitro construi fecit, ut in ejus centro sederet, tanquam in terrae sphaerula, spectans sub pedibus etiam astra, exorientiaque ac occidentia sidera, ut sic mortalis cum esset, supra tamen omnem mortalitatis conditionem esse videretur». Подобную сферу еще прежде него (Сапора) сделал многоискусный Архимед, как это видно из приводимой здесь 21-й эпиграммы Клавдияна (Claudianus Epigramm. 21):

Jupiter in parvo cum cerneret aethere vitro,
Risit et ad superos talia dicta dedit:
Huccine mortalis progressa potentia curae?
Tam meus infragili luditur orbe labor.

Сказанный глобус Сапора сложен был из нескольких кусков стекла, был хрупок и велик лишь настолько, что в средине его мог поместиться только один человек. Но тут упомяну я о другом, гораздо более ценном, глобусе, именно о двойном глобусе, который устроен по приказанию Его Княжеской Светлости, Герцога Фридриха Шлезвиг-Голштинского, милостивейшего моего Государя, здесь, в столице его (Готторфе). Это глобус в поперечнике десяти футов с половиною, и внутри его могут поместиться 10 человек; севши около круглого стола, приделанного вместе с лавками к оси, можно с помощью внутреннего горизонта видеть звезды и солнце бегущими из их собственного центра и движущимися по градусам эклиптики, восход и заход по порядку; снаружи же изображен земной шар со всеми его странами, городами, [828] реками и морями. Движение этого глобуса совершается сообразно с движением неба, посредством искусных громадных колес, приводимых в движение известным количеством воды потока, бегущего из одной горы.

Персияне измеряют свой год по движению солнца и луны, и потому имеют солнечные и лунные года (solares et lunares annos). Лунные года соблюдают они именно по своей Вере, что касается до их праздников в известные дни месяца. Такие годы, если измерить их после двенадцатикратного возвращения луны к новому ее возрождению, будут одиннадцатью днями короче нашего года. Начало их летосчисления они ведут с Геджиры (Hegira) или от бегства Магумеда из Мекки, которое по нашему летосчислению случилось в 622 году, 16 Июля, по P. X. По бегу солнца год измеряют они, начиная его, именно с весеннего равнонощия (Aequinoctio verno); такой год они называют солнечным, считают по нем свои лета и говорят: «Я имею столько-то Навров» (Naurus), т. е. новых годов. Я думаю, что такой солнечный год употреблялся и во времена Александра Великого, как это явствует из Квинта Курция, где рассказывает он о движении и порядке войска Дария (lib. 3, cap. 7): «Magi proximi patrium carmen canebant. Magos trecenti et sexaginta quinque juvenes sequebantur, puniceis amiculis velati, diebus totius anni numero».

Новый Год их или, как они его называют, Naurus, начинают они, по исконному обычаю Персиян (как свидетельствует Скалигер, в «De emendatione temporum. Lugduni Batav., 1580, lib. 4, p. 285), в тот самый день, час и минуту, когда солнце вступает на равноденственник или достигает знака (principium) Овна, и самое важное дело их Минаджинов состоит в том, что они стоят со своими Астролябиями, и по высоте солнца наблюдают сказанное вступление его на равноденственник, так как у них нет ни обыкновенных, ни солнечных часов. Когда же Минаджин объявит наконец о наступившей минуте, весь народ начинает ликовать и шумно веселиться. Что еще проделывают Персияне при этом великом их празднике, я упоминал уже, говоря о Шамахе, где мы проводили этот праздник. [829]

Что касается до Календаря их, называемого ими Takhwim, то Персияне издревле имели свой особый Календарь, в котором к каждому дню всякого отдельного месяца прилагали они имя одного из своих Царей, или храбрых богатырей, например: 1, Оромазда (Oromasda), 2, Бегемен (Behemen), 3, Адарпагашт (Adarpahascht) и проч. Такие же имена прикладывались в к годам, и каждые четыре года по порядку должны были иметь эти имена, так что первые четыре года назывались Oromasda, вторые четыре года — Behemen и т. д. Если ж имена эти должны были обозначать месяцы, то прибавлялось слово «Mah» — месяц, как подробнее можно, читать об этом у Иосифа Скалигера (De emendatione temporum. Lib.3, pag. 198).

Но Календарь этот и счисление лет, в том виде, как находятся они, в числе других, в «Ephemeridibus Origani» (Francofurti, 1609), равно как и летосчисление от Естеджирда (Jesdetzird) (Jesdetzird был сыт Шаберьяра и внук Хозроя; он был убит Отманом, сыном Офана, Сарацином, 16-го Июня 632 года, и с этого времени Персияне также вели особое летосчисление. Объяснение это заимствовано нами из Французского перевода Олеария, Вакфорта, издания 1727 г. — Перев.), совершенно оставлены, и теперь Персияне употребляют Арабский Календарь, месяцы которого суть следующие;

1. *** — Maharem.

2. *** — Sefar.

3. *** — Rebbi Ewet.

4. *** — Rebbi achir.

5. *** — Tzemadi Ewel.

6. *** — Themadi Achir.

7. *** — Retzeb.

8. *** — Schaabahn.

9. *** — Ramesan. [830]

10. *** — Schawal.

11. *** — Dsilkadae.

12. *** — Dsillhatze.

Отчего чего месяцы эти получили свои названия, об этом подробно описано в: «Historia Аrabum Ecchellensis, Сирянина (Syrers), на стран. 204 и следующих (Parisiis, 1651), и значения этих слов относить должно ко времени, когда они впервые придуманы. Так Maheram происходит от Harrema — воспрещать; ибо Арабам воспрещалось в этом месяце начинать войну, или делать нападения, вылазку. Sefer от некоторых веселых местностей в Аравии, носящих это имя, так как в этом месяце у них бывали ярмарки в тех местностях, или же от Safara — быть пустым, так как в этом месяце у них совершался поход на войну, или разбой, и города их оставались, следовательно, пустыми. Rebbi Ewel и Rebbi Achir — первая и вторая весна; Tzemadi Ewel и Achir, от tzamada — вместе, вкупе расти; или же замерзать, так как месяцы эти совпадали тогда с зимою. При этом Арабы не приняли во внимание, что месяцы эти, по счислению лунных годов, не всегда совпадают с зимою, но иногда также и с летом. Не знаю также, могли ли, и каким образом могли, эти месяцы следовать вскоре за месяцами Rebbi? Retzeb произошло от слова: страх; ибо это также один из месяцев, когда Арабы не смели воевать или нападать на кого-либо. Schaabahn, от слова разделять, так как в это время они разделялись на несколько кучек, чтоб отыскать воду для водопоя стад их. Ramesan, от великого зноя солнечного, бывшего в это время года. Schawal — от воздымания хвоста вверх, так как около этого времени верблюды бегались. Dsilkadae значит: сидеть спокойно и тихо, так как это был опять такой месяц, в который они воевать не смели. Dsilhatze — значит отказаться от праздника; ибо в это время древние Арабы, равно как и нынешние, в этом месяце отправляются на богомолье ко храму в Мекку, Медину и другие города.

Счет дней в Неделе начинают они с нашей Субботы, потому что 7-й день, как день их покоя и праздник, [831] приходится на нашу Пятницу; этим отличаются они от Иудеев и Христиан.

Имена их дней следующие:

1. *** — Schembe, Суббота.

2. *** — Jekschembe, Воскресенье.

3. *** — Duschembe, Понедельник.

4. *** — Seschembe, Вторник.

5. *** — Tscharschembe, Середа.

6. *** — Penschembe, Четверг.

7. *** — Adine vel Tzumeh, Пятница.

Так как Персияне сходятся вместе только по Пятницам и отправляют свое обычное богослужение, то и день этот, Tzumeh, называется у них сходкой, собранием. Из всех этих дней Tscharsschembe (Середу) они считают самым несчастливым для всего днем.

Астрологии или звездочетству Персияне приписывают чрезвычайно много, более чем она это заслуживает, и такое суеверие заимствовали они, без сомнения, от древних Халдеев, которые, как говорит Цицерон в своем сочинении: «De Divinat.», прославились ею. Они никак не смеют подумать того, что Салмазий (Salmasius) замечает (De annis Climacteribus), в порицаниt Астрологии (хотz, впрочем, несколько резкj): «Аut asfra sunt Dii, aut nulla est Astrologia». Персияне, вместе с Арабами полагают, что звездами управляют духи Intelligentiae. Вообще, Персияне сами по себе чрезвычайно суеверный народ, и когда к ним подвернется Минаджим с своим предсказанием, то они легко приходят в такое состояние, что, по надежде на что-либо хорошее, или из опасения чего либо недоброго, решаются на действие, которого иначе бы они и не предприняли; это похоже на то, что Куропалат (Historiarum Compendium. Venetiis, 1570, pag. 44) пишет об Ираклии (Heraclio), который, когда звездочет [832] Стефан Александрийский (Stephanus Alexandr.) предсказал ему, что он погибнет в воде, приказал во всей стране разрыть и уничтожить плотины около прудов. Почти таким же образом набрался страху Манард (Manardus), знаменитый старый врач Феррарский, когда ему было предсказано, что он погибнет в яме: он бегал всяких рвов и ям; но затем он женился на молоденькой женщине и вскоре после того умер. Поэтому, в шутку, в «Elogiis» Иовий (Jovii opera. Basiliae, 1578) о нем написал следующее двустишие (Distichon):

In fovea qui te periturum dixit, Arupex,
Vates verus erat: Conjugis illa fuit.

По Астрологическому суеверию, Персы выкидывают в каждом месяце (для своих дел) по семи дней, каковы, например, после новолуния: 3, 5, 23, 25-й, и в эти дни они неохотно предпринимают что-либо особенное. Разным часам дня также придают они большое значение по планетам; равно присваивают часам 12 небесных знакомь, как, например, первому часу Воскресенья знак Овна, второму часу — знак Тельца и т. д. Знатные люди не найдут даже ничего важного, не наденут нового платья, не пойдут в баню, не поедут на лошади верхом прежде, чем узнают от Минаджима, хорошо ли это будет. Подобное суеверие в начинаниях видели мы в Шамахе у Хана и Врача, о чем было уже нами сказано выше. Обыкновенно занимаются Астрологией и предсказаниями их Гакины или Врачи.

Такие предсказатели иногда угадывают довольно удачно, но, разумеется, они черпают свои пророчества не из звезд, а из других обстоятельств. Иногда между такими звездочетами встречаются и чернокнижники. Персияне уверяют, что всякий по природе своей склонен к Астрологии и пророчеству, если только во время рождения его Меркурий стоял в благоприятном положении; такие люди и без наблюдения звезд имеют дар предсказывать. В Истории Арабов Сирийца (Historia Arabum Ecchellensis, Syri, p. 263) приводятся два удивительных примера, заимствованные из «Gregorii Barbebrae Chronico», lib. [833] 9, именно: в 198 году Геджиры (Hegirae) жил муж, который наперед мог предсказывать многие обстоятельства. У него было также такое кольцо, что если его надевал на палец кто-нибудь другой, а не он, то никак не мог воздержаться от смеха до тех пор, пока не снимал снова кольца. Кроме того, у него было перо, которым никто, кроме него, не мог писать, ни даже двинуть рукою. Тогдашний Калиф, Альмамун (Almamunus), приказал знаменитому в то время Астрологу, Абумазару (Abumasar), составить тему (Thema), или гороскоп, этого человека, и было найдено, что его восхождение (Ascendens) имело знак Овна, на которого смотрел Юпитер, хвост Скорпиона, а также и Венера; Солнце и Луна находились на том же градусе восхождения (eodem gradu ascendentis). Другой пример случился в 363-м году Геджиры, когда один Врач, по имени Табер Гаренфис (Taber Harenfis), мог по движению пульса узнавать, когда человек ел кашу с кислым молоком и телятину. Причину такого своего дара, угадывать так, как будто он лазил в рот другого человека, Врач этот не мог объяснить ни чем иным, как только тем, что дар этот у него от природы. Гороскоп этого Врача был также довольно счастлив. Но я сомневаюсь, чтобы в подобных случаях действовали одни Астрологические причины, и не примешивается ли здесь доля чернокнижия или других каких обстоятельств.

В числе других их чародейных искусств и предсказаний я считаю немаловажным и то, когда они узнают будущее посредством жребия; и таких предсказателей встречал я в Испагани, на Майдане или большом торжище сидящими с раскинутыми их лавочками. Их два рода, именно: Ремаль (Remal) и Фалькир (Falkir). Ремаль похож на Geomantae: он употребляет 6, или 8, игральных косточек, вздетых на две медные проволоки. И предсказывает по жребию. Фалкир же совсем другого рода: перед ним лежит 30, или 40, тонких дощечек, длиною и шириною в дюйм, с надписью на исподней стороне; на одну из этих дощечек следует положить деньги и свой вопрос о деле, о котором желают узнать предсказание. Что из этого берет себе прежде предсказатель — дело известное. Он [834] берет деньги и дощечку, изрекает при этом несколько слов и рассматривает надпись. За тем у него есть длинная и широкая книга толщиною в 3, или 4, пальца, листы которой исчерчены страшными и милыми изображениями Ангелов, чертей, драконов и всяких зверей и гадов. Он берет в руки эту книгу, перелистывает ее, продолжая при этом постоянно что-то шептать, наконец останавливается на каком-нибудь изображении, против которого держит сказанную надпись и предсказывает. Я несколько раз хаживал, ради забавы, на торжища и видел, как к подобным предсказателям приходили покрытые покрывалом женщины и спрашивали о своих отсутствующих мужьях и сыновьях: здоровы ли они, скоро ли возвратятся, не привезут ли мужья их новых жен с собою? Также о счастии и несчастии, и одни уходили от этих предсказателей с приятными, другие же с сомнительными ответами.