Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА XXXIX.

О нашем открытом представлении и передаче подарков.

16-го Августа Шах потребовал Гг. Посланников к открытому представлению и в тоже время к столу, при чем прислал для поезда нашего 40 превосходных, красиво убранных, лошадей, на которых седла и несколько головных приборов обиты были толстым золотом. На этих лошадях ехали верхами Посланники с важнейшими из сопутников. Простая прислуга шла пешком в обыкновенном порядке.

Подарки Его Светлости, Князя Голштинского.

Когда самый дорогой и превосходнейший подарок, именно: большое мастерское произведение, часы, пропали во время [650] крушения на Балтийском море, то без них переданные Шаху подарки были следующие:

1. Два доспеха (Kueriss), отличной работы, обделанные золотом, один полный, а другой — половинный; везли их впереди трое всадников.

2. 40 пар отличных пистолетов с разукрашенными футлярами и прочими принадлежностями; несли их 40 человек.

3. Две сабли, ножны которых были из изящно обделанного янтаря (который Персы ценят весьма высоко), взрезанного в чистое золото; сабли эти, вместе с разукрашенными футлярами, несли четыре человека.

4. Еще 4 сабли, с серебряными позолоченными, обделанными тоже янтарем, ножнами, без футляров, несли их тоже четыре человека,

5. Два посоха, покрытые янтарем, изящной работы, с прекрасными футлярами; их несли еще четыре человека,

6. Два янтарных прекрасных подсвечника; несли тоже четыре человека.

7. Два изящных ящика (поставца), из белого и желтого янтаря; несли два человека.

8. Драгоценная химическая Аптека, банки которой большею частию из чистого золота, сверху обделанные дорогими камнями, означавшими те минеральные порошки, которые заключались в банках. Самый ящик был из черного дерева, обитого вызолоченным серебром, на крепких серебряных ножках. Несли четыре человека.

Так как, по обычаю Персов, ни кто, а также и чужестранные Посланники, не могут являться к Шаху без собственных подарков от своего лица, то от Посланника Крузе были следующие подарки: [651]

1. Превосходное ружье из бразильского дерева, курок которого взводился сам собою.

2. Хрустальная кружка, обитая золотом и украшения я бирюзой и рубинами.

3. Прекрасный янтарный ящичек.

4. Небольшие, боевые часы.

Подарки же Г. Посланника Бругмана были:

1. Большой медный, весь вызолоченный, подсвечник, с-30-ю отростками, которые в три яруса расположены один над другим и которые все были изящно изукрашены разными изображениями и цветами из серебра. На вершине подсвечника вделаны были часы, бившие часы и четверти.

2. Пара позолоченных пистолетов в прекрасных футлярах.

3. Боевые часы, устроенные в виде башни с пилястрами, вышиною в пол локтя.

4. Еще часы, вместилище которых вделано в топаз.

5. Превосходный большой брильянт, обложенный крупным рубином т. и множеством мелких драгоценных камней.

6. Записка, объясняющая, что в число подарков назначаются и большие металлические пушки, оставленный в Ардебиле, на которых высечены были имя и герб Милостивейшего Князя нашего и Государя

Все эти подарки несли впереди, отряженные для того, Персияне, и хотя им наказано было идти в известном порядке, но они не исполняли этого, а шли все толпой; ибо Персияне в торжественных своих ходах не соблюдают никакого порядка. За ними следовали Господа Посланники со всеми спутниками своими в следующем порядке:[652]

Три сержанта с своими короткими, ружьями, 15 мушкетеров, одетых в красные ливреи, по три в каждом ряду.

Маршал.

Гоф-Юнкеры, по трое в каждом ряде.

Три трубача с серебряными трубами.

Восемь телохранителей, шедших по два.

За тем Гг. Княжеские Посланники, окруженные 8-ю телохранителями.

За ними два толмача.

Потом ехали 8 пажей в особых красивых ливреях, а за ними уже следовала остальная низшая наша прислуга, по три в каждом из 8-ми человек.

Прибывши в таком порядке, в сопровождении множества Кизильбашей и Царских конников, через Майдан, перед Шахов дворец, люди с подарками посторонились, дали место Посланниками которые и были здесь, у передних ворот, приняты Шахским Есаулом, Сонгёбет (Jesaul Sonhoebet) или Гостиным Маршалом, сопровождены им далее в один покой со сводами, бывший у ворот, где Диван-Беки или Судья обыкновенно производят свой суд, и в этом покое сказанный Маршал просил присесть отдохнуть Гг. Посланников. Между тем вестник пошел доложить Шаху о нашем прибытии, в вскоре после того несколько знатнейших Персиян пришли в объявили нам, что Шах просит Гг. Посланников к себе. Нас повели длинным узким двором, по обеим сторонам которого, кроме высоких главных стен, шли более низкие, за которыми в порядке и по прямой черте росли большие высокие яворы, словно высокие ели. Вдоль этих низших стен стояло несколько телохранителей, отчасти в высоких, остроконечных и жестких, шапках, украшенных пучками [653] перьев, и множество мушкетеров стройными рядами, через которые мы проходили. Все это представляло приятный для глаз вид вдаль. Этот ход, равно как и подобные ему увеселительные ходы, называются у Персиян Хейванами (Cheiwan). В конце этого двора поперек или прямо в упор находился открытый покой, в коем Шах слушает разные дела по управлению страной, или производит суд; он называется Diwanchane или Судебным домом; ибо Шах не держит, подобно Московскому Царю, особой палаты для приема Послов, но употребляет для этого разные палаты и увеселительные беседки. Неподалеку от этого Diwanchane, за деревьями, стояло до 50 Шахских лошадей, покрытых дорогими попонами, изукрашенными золотой парчой и вышивной работой; ближе же к дому стояло несколькооседланных, прекрасных Арабских лошадей, седла и сбруя на коих обделаны были чистым золотом и обложены драгоценными камнями. Все они стояли под открытым небом, привязанные за задние ноги веревкой к колышкам, вбитым в землю. Большая часть их на бедрах и брюхе выкрашены были желтою, как померанец, краской. Здесь же подле стояли большие золотые чаши, из которых поят этих лошадей. Невдалеке от эти чаш стояло еще два больших золотых же сосуда, имевших локоть в поперечнике, в них был лед, употребляемый Персиянами для охлаждения вина.

Самый увеселительный покой (или беседка) был возвышен на три ступени против двора, имел в длину 12 сажен, в ширину 8 и в вышину около жести сажен, и спереди закрыт был занавесом из красной камки, который поднимался и спускался на шнурах. Столбы (пилястры), на которых покоился занавес, были деревянные, восьмигранные, расписанные с позолотой и украшены, также как и весь покой, золотыми изображениями разных цветов. Слева на стене висели три большие картины Европейской работы, изображавши разные истории. Пол устлан был дорогими коврами. Посреди палаты находился четырехугольный водомет, в котором плавали всякого рода цветы, лимоны, померанцы, гранаты, яблоки и другие плоды. Вокруг водомета стояло великое множество [654] золотых и стеклянных винных фляг с длинными узкими горлышками, которые все, или только вверху, утыканы были пушистыми букетами, или обложены венками на горлышках, так что при этом случае мы увидели здесь то, что, по описанию Вергилия, было на пиршестве Дидоны:

«Grateras magnos statuunt et vina coronant»

(Aeneid. lib, 1. carm. 728. О. Б.).

За водометом у стены, на полу сидел Шах на шелковой подушке, поджавши под себя ноги, по обыкновению простонародья Персидского Это был человек 27 лет, благообразный, белый и свежий лицом, с ястребиным с горбиною носом, как и у всех почти Персиян, и с небольшими усами, но не висящими вниз, какие носят обыкновенно другие Персы. Одежда его из золотой парчи ни чем особенно не отличалась от обыкновенной Персидской одежды, и единственными отличиями в уборе Шаха были: превосходный алмаз на его мендиле (Mendil) или чалме, с журавлиным пером, и пара черных соболей, висевших у него вокруг шеи, поверх Kuerdi иди верхнего кафтана, который Персияне носят без рукавов. Позднее, такие же Kuerdi видели мы и на других знатных вельможах Персии. Сабля Шаха на боку блестела золотом и дорогими каменьями, а лeк и стрела лежали позади его. По правую его руку стояло 20 прекрасных юных мальчиков, пажи его, которые большею частию были дети Ханов и Султанов, состоявших управителями в областях: некоторые из этих юношей были оскоплены. Один из пажей, весьма нежный лицом, держал веер или опахало, сделанное из хвоста одного морского животyjго, называемого Maheri kutas, и привезенное из Индии; видом оно походило на хвост из перьев, и им-то мальчик прохлаждал Шаху воздух. Подле пажей находился Meheter или камердинер. Прямо перед Шахом в отдалении стоял Эйшик-АгастБаши (Eischiк аgast haschi) или Великий Маршал, державший в руке посох, весь обделанный золотом и вверху с большими круглым набалдашником. Влево от Шаха, шагах [655] в 4-х, сидел Государственный Канцлер, которого Персияне зовут Ehtemad doewlel, а за ним, один за другим, Ханы и Князья, Царские Советники (Заседатели). Впереди у входа в зал, на левой руке, сидели: Арабский Посол из Емана (Jeman), которого Государь отдался под защиту Персидского Шаха от Турок, а подле него Русский Посланник — Алексей Савинович. Далее внизу находились уже музыканты.

Когда, по приглашению нескольких вельмож, наши Посланники вступили в зал, их встретили там Князь Джани-Хан Курджибаши (Tzani chan Kurtzibaschi) (о коем было упомянуто выше в Sijaret) и Али-Кули-Бек (Ali culi bek), Diwanbek, взяли их за руки, и повели одного за другим к Шаху. Это взятие за руки, совершаемое сопровождающим обеими руками и употребляемое там со всеми Посланниками, кроме того, что сим оказывается высокая честь Послам, делается, как надо полагать, и для охраны Шаха, чтобы, в случае какого-либо злого умысла противного, как это случилось при Шахе Абасе со стороны одного Турецкого Посла, он не мог быть приведен в исполнение самими являющимися к Шаху. Я полагаю, что по той же причине Шах дает целовать не руку, но чужестранным господам колено, а подданным своим ногу.

Представши пред Шаха, Посланники наши поклонились ему с достодолжным уважением; а Шах в ответ ласково кивнул им с любезным видом. За тем тотчас же их отвели в сторону и посадили на низкие стулья подле Ханов или Князей. 15 человек из важнейших спутников Посольства приглашены были сесть в той же зале; пажи же и остальная наша прислуга помещены были вне покоя, подле 13 богато разодетых танцовщиц, сидевших на коврах, с открытыми лицами. Танцовщицы эти не были, как полагали и писали некоторые из наших, Шахскими, но были обыкновенные, хотя и лучшие, из непотребных женщин города, которые платили Шаху известную подать и должны были прислуживать у него.

Когда Посланники посидели немного, Шах приказал Маршалу спросить их об имени Государя, пославшего их, и чего [656] желают они? Ответив приличным образом на это, оба Посланника,; вместе с толмачом, поднялись к Шаху с краткою речью (с длинной речью обращаться к Шаху не в обычае), передали верительные грамоты его Княжеской Светлости, которые и принял от них Государственный Канцлер; после этого Посланников снова пригласили сесть, и Палатский Секретарь или Wakaaenuis возвестил им, что Шах прикажет перевести их верительные грамоты и выслушать далее Гг. Посслов, в какое угодно им другое время; теперь же они должны только веселиться. За тем принесены были, один за другим, подарки и отнесены в сохранную палату (казначейство), находившуюся при входе на правой руке Diwanchanae. Между тем стол, который был собственно вся зала, уставили для всех гостей разными сластями (конфектами) и плодами, в сосудах из чистого толстого золота, и сосуды эти расставлялись один подле другого, а иногда и один на другой, а между ними тоже тяжеловесные золотые фляги, впрочем пустые и поставленные только для украшения, числом более 300, так что куда ни поворотишься, везде блистало только чистое золото, хотя вся эта посуда, однако, была совсем плохой работы, гладкая, без резьбы, или выпуклости, за исключением Царской посуды для питья, именно: винной фляги и чарки Surahi и Piali, которые все были усыпаны бирюзой и рубинами. За кушанием плодов несколько раз принимались пить все кругом хорошее Шираское вино, и между тем явился скоморох, который из своей сумки выделывал разного рода ловкие и забавные штуки. По прошествии доброго часа времени сласти приняла, начали готовить стол собственно к обеду и разостлали парчовую скатерть. Десять человек явились и принесли кушанья в огромных золотых сосудах, видом похожих на горшки, одни на головах, другие на обитых толстым листовым золотом носилках, похожих на наши навозные носилки.

Царский Кравчий или Suffretzi расположился с кушаньями в средине стола или залы, оделял и раскладывал кушанья на множестве различнейших блюд, и прежде всех подал их Шаху, потом Посланникам и другим Господам по порядку. Все блюда наполнены были вареным рисом, поверх которого [657] лежали: вареная баранина, жареные куры, яичные печенья, вареный шпинат и щавель и густое кислое овечье молоко или Komps, как называют его в Лейпциге. В нашем ряду часто на одном блюде было по пяти таких кушаньев. Такой способ кладки кушаний у них почти необходим; ибо за столом у них не сидят один против другого, как это у нас в обычае, но располагаются все в один длинный ряд, один за другим, и так как при этом двум, или трем, гостям нельзя достать из одного блюда, то было бы неудобно множество кушаний подавать в отдельных блюдах. К тому же, у них также не в обычае, как у нас, излишняя беготня прислуги при подаче кушаний. Кроме сказанных кушаний, кому какое угодно, выставлены были также особые блюда с рисом раз личного цвета,

Обед прошел вс?вертениом молчании, без особых разговоров, Сам Шах раза три-четыре, только заговаривал с Государственным Канцлером, и то только по нескольку слов. В следующее же представление и обед Шах вступил с нашими Посланниками в довольно дружеский разговор. Здесь также во время пирушки потешались музыкой и некоторыми зрелищами. Инструменты, на которых игралась Царская музыка, были: бубны, свистелки или флейты, дудки, лютни и скрипки; из них бубны поражали наши уши самым убийственным образом. Помянутые выше танцовщицы весело прыгали кругом чудным способом, и несколько ловких борцов показывали искусство и проворство в разных схватках точно также, как это было и в Касвине.

В то время, как все это происходило позади Посланников, в одной двери, ведущей в смежный покой и завешанной покрывалом, посадили потихоньку одного Персиянина, знавшего Португальский и Итальянский языки, для того, чтобы он подслушивал, что будут говорить Посланники между собой и с своим толмачом, и какое они выскажут при этом мнение о Персиянах. Толмачом нашим там был Португальский Августинский монах, Отец Иосиф a Rosario (весьма набожный, разумный, приветливый и ласковый человек, лет сорока), [658] который, своим обращением между Персами в течейии 24-х лет, хорошо изучил их природу, нрав, жизнь и поступки, и потому мог сослужить нам добрую услугу. С Посланником Крузе он разговаривал по-Латыни, а с Г. Бругманом по-Португальски. Мнение, какое высказывал при этом Бругман о том и другом, в особенности же об Европейских картинах и о Персидском способе сидеть и есть, конечно, не понравилось Шаху. После полуторачасового сиденья за кушаньями, стол был убран и подана всем кругом теплая вода, для омовения рук, в золотой кружке, и затем Великий Маршал возгласил по-турецки: ***

«Suffre Hakine Schahe doevvletine,
Kasiler kuwetine. Alla dielum».

«Вознагради, Боже, этот обед, умножь Царское добро и сделай Сильными его воинов (или cлуг)! Боже, я желаю этого!»

За тем все другие запели: «Alla, Alla! Боже, Боже!»

Вскоре за тем гости поднялись, один за другим, и молча, по их обыкновению, разошлись по домам. Пришел и наш Мегемандарь и сказал Посланникам, что уже время прощаться. Мы поднялись с своих мест, поклонились, уходя, Шаху и поехали обратно домой.

ГЛАВА XL.

Что происходило в Испагани после первого открытого представления, особенно о первом и втором тайном представлении. Также как посещали нас и как приглашали в гости.

После открыта го представления нас стали навещать разные чужестранцы, проживавшие в Испагани, именно: Англичане, [659] Португальцы, Итальянцы и Французы. Мы так хорошо перезнакомились с ними, что после уже, во все время пребывания нашего в Испагани, часто посещали друг друга и состояли с ними в большой дружбе.

Начало сделали Английские купцы, пришедшие навестить Посланников 18-го Августа, с Поверенным (фактором) своим, Франциском Ганивот (Haniwot), умным и любезным человеком. Так как обыкновенно они ходили в Персидском платье, то для того, чтобы понравиться нам, все они надели Немецкие одежды, превесело провели у нас целый день, предлагали нам свою дружбу и услуги, которые и оказали нам впоследствии во многих случаях.

22-го числа Шах прислал Посланникам всякого рода плоды: дыни, яблоки, груши, виноград, айву и проч., а также до 30 больших стеклянных фляг с Шираским вином.

24-го Августа Посланников потребовали на первое тайное представление, на котором сам Шах присутствовал таким же образом, как и в открытом представлении, с Государственным Канцлером и некоторыми важнейшими вельможами. Но представление это было уже не в Диван-Хане, а в другой палате; нас повели через красивую галерею и сад к открытой, веселой на вид палате, расположенной на некотором возвышении но впустили туда к Шаху только одних Посланников и толмача; остальные Посольские спутники оставались в том же здании, в другом покое, с другими вельможами и придворными людьми. После совещаний, продолжавшихся два часа, приготовлен был стол, к которому пригласили и нас всех. Просидевши часа с два за обедом, мы по прежнему распростились и поехали к себе домой на Шахских лошадях.

29-го Августа, в день Рождества Богородицы Марий, по новому счислению, Посланники, со всеми спутниками своими, приглашены были одним Католическим Испанским монахом, Патером Августинского Ордена, на отправление с ними их праздника, и за тем к обеду. Так как монастырь, в который приглашали [660] нас, находился хоть и в городе, но более, чем в полумили от Посольского двора, то Meгемандарь доставил нам лошадей для поездки туда. Кроме нас, там были также: Русский Послан ник, Алексей, Армянский Архиепископ, с некоторыми своими Священниками, и Английские купцы. Хотя эти последние в Отечеств своем расходятся в Християнстве и неохотно терпят друг друга по причине некоторой разницы в Вере. Однако здесь Христиане сближаются, ради общего их Христианского имени, и стараются жить друг с другом в добром согласии.

Здание монастыря было довольно обширное, заключало в себе прекрасную церковь, с низкими башнями, хорошо устроенные крестообразный галереи и удобные кельи. Мы дружески были приняты монахами, которых было только 6 во всем монастыре, и прежде всего приглашены в церковь, для присутствия при их Богослужении. Церковь была хоть и невелика, но изящно выведена круглым сводом и повсюду украшена золоченой резьбой и живописью; вверху у алтаря, также обделанного фигурами и большей частью вызолоченного, было искусно изображено Успение Богородицы. Во время службы, на хорах, находившихся на возвышении против алтаря, играл орган, вместе с нашими музыкантами, приглашенными к тому. По окончании Богослужения пошли мы в прекрасный увеселительный сад, где, между прочими, было одно большое дерево, которое множеством ветвей раскинувшихся к повисших вниз и густою листвою своею приятно оттеняло находившийся там пруд и устроенные кругом стулья.

Из саду повели нас в комнату, в которой по трем сторонам стояли, накрытые столы, с передней стороны, во всю длину уставленные разного рода плодами в фарфоровых чашах и усыпанные цветами; за этими-то плодами мы и уселись таким образом, что столы с передней части были свободны от людей, от чего прислуге было удобнее прислуживать гостям. Кушанья, которые подавались на множестве маленьких блюд, одно после другого, и каждому .отдельно, приготовлены были очень хорошо. Я никогда не едал лучшей и более вкусной, чем здесь, капусты саженой, которая была совершенно [661] зеленая и кудреватая. По окончании обеда, не столь продолжительного у духовных, как у мирян, мы опять пошли в сад, под наше прекрасное дерево, и остальное время дня провели в приятных . разговорах, а под конец и с и веселою музыкой.

В начале Сентября месяца большие жары в Испагани начали спадать и наступили при том такие холодные ночи, что кто не запасся хорошей постельной принадлежностью, чувствовал это на себе довольно сильно.

В эти дни посетил Посланников Армянский Правитель (Губернатор) Сеферас-Бек (Seferas bek), с двумя своими братьями, желая познакомиться с Гг. Посланниками. Это были преласковые и добросердечные люди. Заметивши это, Посланник Бругман (который, я должен сказать это к чести его, по природе своей, и в особенности к такого рода людям, был всегда щедр), тотчас же подарил старшим двум братьям, каждому по прекрасному ружью, а младшему — пару пистолетов, что им было чрезвычайно приятно. В изъявлении своей благодарности и признательного сердца, они задали, 18-го Сентября, великолепную, пирушку, на которую пригласили Посланников со всеми их спутниками. Через нескольких важнейших Армянских купцов, они достали нам лошадей для поездки к ним. С нами поехали туда верхами и два Испанских монаха, Приор и отец Иосиф, наш главный толмач. Нас проводили в предместье Джульфа (Tzulfa), где находилось их жилище, и прежде всего в церковь, чтобы посмотреть на их Богослужение, которое на этот раз состояло в отправлении ими обедни. Церковь украшена была довольно изящной живописью, полы покрыты были коврами, а по стенам — кругом — расставлены стулья для нас. Обедню служил сам Патриарх. Церковное облачение и было из серебряной парчи, вышитой золотыми цветами: и жемчугом; такая же была и Епископская митра, бывшая на нем. Между пением играл небольшой орган (Posiliv), который, более ревел, чем издавал хоть сколько-нибудь согласные звуки. По окончании обедни все мы поехали в гостиницу, ласково приняли нас и повели через прекрасную со сводами [662] галерею и веселый сад, в покой, весьма хорошо разукрашенный на Персидский образец, и пригласили в нем усесться на полу. Разостлали скатерть из золотой парчи, и уставили ее всевозможными плодами и сластями (конфектами). Первая чаша, предложенная Сефферас-Беком — была отлично изготовленная дорогая водка, похожая на Aquavit (Aqua vitae). По принятии сластей разостлали пестрые ситцевые скатерти Индийской работы, которая считается наилучшею, и принесли множество отлично приготовленных кушаний из говядины, солонины, баранины, кур и проч. Когда мы поели вдоволь, то хотя блюда и оставались еще на столе, но нас всех позвали и провели через другую, отлично убранную, комнату в открытый зал, расположенный в саду. Зал этот искусно устроен сводом вверху и вызолочен, а по стенам висели везде картины, изображавшие женщин в различных народных одеждах. Посреди зала бил водомет, выложенный мрамором, и вода в нем усыпана была цветами, а окраины уставлены множеством серебряных, золотых и стеклянных фляг с вином. На полу кругом, на прекрасном ковре разложены были бархатные подушки всех возможных цветов, вышитые золотыми и серебряными цветами, И на них-то пригласили нас сесть. Сласти и плоды снова были принесены и приведены музыканты и плясуны. Во время такого веселья явился к Нам и Патриарх с Архиепископом и двумя Другими Священниками: Патриарх в камлотовой; пурпурного цвета рясе, остальные в черных длинных плащах с скуфьями на голове; они сели подле нас и весело и дружески беседовали с нами. Братья Правителя (Губернатора), чтобы доставить удовольствие Посланникам, сами начали упражняться в музыке, и средний брат, Илия-Бек (Elias Век), человек веселый, отчего он был хорошо принимаем у Шаха, но и лишился через то своей передней плоти (Vorhaut) (о чем сказано будет в другом месте), сначала играл на Tamera (так называют Армяне Персидскую лютню), потом взял 7 фарфоровых чаш, согласовал их водою в стройные звуки и наигрывал на них двумя маленькими палочками под звуки лютни. Старший же брат, Сеферас-Бек, сказавши, что принесет иную музыку, встал и велел подать на двух больших деревянных подносах множество хрустальных стаканов; с этими [663] подносами два мальчика обходили кругом гостей, и Сеферас-Бек каждому из них предложила стакан с вином выпить за здоровье Шаха Сефи.

Проведши в таком веселье до конца дня, с закатом солнца мы распростились было с хозяевами. Но, провожая нас; они повели нас в другое увеселительное место в саду, где вторично приготовлен быль для пирушки стол и уставлен множеством кушаний из жареных кур, вареной и печеной рыбы, караваев (яичных печений или яичницы), из садовых и полевых плодов и других лакомых яств. На этот раз, между прочим убранством, одним не из последним, было то, что над нами, на длинном шнуре, висело множество ламп, одна подле другой, а в саду в разных местах расставлено было также немало свечей и факелов, которые отовсюду освещали, как комнату, так и сад. Хотя мы и здесь присели за стол, но, по недостатку позыва к еде, большая часть кушаний осталась нетронутой. Когда мы, наконец, после сытного и даже излишнего угощения поехали верхами домой, то, нас провожал Илия-Бек, с некоторой прислугой и множеством фонарей и факелов, до самого Посольского жилья, где порядочно-таки был озадачен хмелем от горячей сладкой водки. Таким образом этого числа в описанном месте нас угостили и повеселили так великолепно, как не бывало еще прежде никогда; ни даже на пиршестве у самого Шаха.

19-го числа было второе тайное представление, и Шах давал его опять в новой палате, водном саду. Так как в этот раз Посланники представили некоторые письменные сообщения, то переговоры велись не долго, и скоро накрыть был стол и стали обедать, при чем были опять и музыканты их. Узнавши, что Посланники привезли в Испагань и музыкантов с собою, Шах пожелал послушать их, по чему из нашей музыки мы ссудили на этот раз одну Виоль ди гамба (Viol di gamba), бандуру (Bandar) и скрипку (Discant Viole), на которых наши музыканты играли около часу; но хотя наша музыка очень понравилась Шаху, однако ж он не желал променять на нее свою музыку, к которой привык. [664]

25-го числа Посланники, со всеми спутниками своими, приглашены были Английскими купцами на пир, который, если не превосходил другие, то ни в чем не уступал ни какому другому пиршеству. Двор этих купцов, находившийся недалеко от Майдана, у базара, было прекрасное, обширное здание, со множеством комнат и веселым садом. Сначала нас отлично угощали в открытой, убранной на Персидский образец, зале, -разными сластями, плодами и сладкой водкой, а вскоре за тем в другой комнате, не на полу уже, а на возвышенных столах, но Немецкому образцу, при чем немало пили здоровья Великих Государей и Владетельных особ (Европы). Между тем один из слуг искусно играл на клави-кимвале (Clavi-Cymbel). После стола, чтобы далее повеселить нас, Англичане доставили другое удовольствие. Они повели нас в открытую галерею, в сад, где опять кругом расставлены были великолепно и роскошно изготовленные разные сласти (конфекты) и самые лучшие вина. Так как на других пирушках мы часто уже видели Персидских танцовщиц, то Англичане угостили нас пляскою Индийских танцовщиц. Танцовщицы эти явились в числе шести Индиянок; некоторые с мужьями своими, которые тоже были танцовщики и музыканты. Индиянки хотя были лицом темно-желтые, но благообразны и нежного сложения. Они носили на шее множество жемчугу и золота, равно как и в ушах, с серебряными застежками и большими золотыми блесками; запястья у них были частию серебряные, частью жемчужные, и все пальцы их унизаны были множеством колец. Между прочим, на большом пальце у них были большие серебряные кольца, в которых вделаны ясно отполированные куски стали, величиною с рейхсталер, и такие кольца они употребляли вместо зеркала. Платья их сделаны были совершенно особым образом и из такой тонкой шелковой ткани, сквозь которую можно было видеть почти все тело; под этими платьями, впрочем, на них были гладкая, в обтяжку, штаны. У одних на голове были особые шапочки, другие покрыты были только флером. На плечах у них висели длинные, золотом вышитые, изящные шелковые платки, спускавшиеся до ног; во время танцев обвивали иногда эти платки вокруг себя. Кругом ног, над лодыжками, на красивых лентах у них привешаны были несколько [665] медных погремушек, которые они во время пляски приводят, известными движениями ног, в такое сотрясение, что, в случае нужды, погремушки эти мерными звуками своими могут заменять им музыку. Для этого они употребляют также и Tzaerpane (кастаньеты, ручные погремушки), которые они держат в руках и известным образом ударяют ими одну о другую. Некоторые из танцовщиц были босые, другие же в каких-то странных башмаках. Музыкальные инструменты их были: Индийский барабан, Персидский Snitz или ручной бубен и флейты. Индийские барабаны узкие, длиною в локоть и видом похожи на бочонки, у которых оба дна не одинаковой величины, так что если бить в то и другое дно, то их тон различается на одну кварту. Бьют в эти барабаны с обеих сторон голыми руками, для чего их и вешают на ремне на шее. В плясках своих танцовщицы эти выделывали ногами, руками и всем телом разные чудные и страстные движения и ловкие шутки; иногда плясали перед одним каким-либо зрителем отдельно с такими же телодвижениями, при чем особенным образом они протягивали к зрителю этому руки, для получения от него подарка. Таким образом вообще пляска Индийцев показалась нам гораздо живее, красивее и веселее, нежели пляска Персиянок,

Мне рассказывали, что Индийские танцовщицы и музыканты, как народ вообще беспутный, отплясывают и иные соблазнительные пляски и совершают друг с другом другие страстные представления, без всякого стыда, в присутствии гостей, если иногда этого потребуют от них на тайных разгульных пирушках. О таких соблазнительных представлениях свидетельствовали и попавшиеся мне в руки некоторые Индийские изображения, которых нельзя и показать в порядочном обществе, не возбудившем чувства омерзения. Пишу же об этом для того, чтобы показать, как силен демон разврата в детях неверных, и какое легкомыслие господствует в таких людях.

Уже поздним вечером Англичане проводили нас в наши жилища со множеством лошадей и фонарей.

В тот же день некоторые из нас были приглашены Французскими купцами в один каравансерай, где и были отлично угощены вместе с Англичанами. [666]

1-го Октября сами Посланники давали Княжеский пир, на который по приглашению и прибыли: Русский Посланник, Армянский Правитель с двумя своими братьями, важнейшие лица из Английской Компании, несколько Французов, Испанские Августинцы, и несколько Итальянских Кармелитских монахов. На обед, изготовленный по-немецки, выставлено было множество кушаний, в две перемены, по 40 блюд в каждой, и после этих кушаний поданы были богатейшие сласти (пирожные, конфекты). Игравшая при этом музыка состояла из скрипок, труб и барабанов, которые, всякий раз при питии за здоровье, весело раздавались, вместе с выстрелами из больших пушек. После стола забавлялись метанием в цель копий (игрой в карусель), при чем выигрышными наградами были: большой позолоченный бокал и серебряная чарка. При каждом метании, попавшем в цель, стреляли из пушки. Первый выигрыш получил Мандельсло, второй Посланник Бругман.

Когда Шах узнал от Сеферас-Бека, какие особого рода блюда были на пиру у Посланнков, например: разные пастеты, торты и блюда, изготовленные только для виду, то он очень желал увидеть их; для чего, ради удовлетворения желания Шаха, Посланники приказали изготовить нашим поварам несколько прекрасных кушаний для виду, пастетов и тортов, и все это тотчас же послали в покои Шахских жен, где, с удивлением и удовольствием, рассматривал эти кушанья, но ели ли их, не знаю.

В этот день Секретарь наш, вследствие жестокого преследования со стороны одного из представителей Посольства, ушел в монастырь Испанских монахов Аугустинского Ордена, где радушно был принят отцами и братьями этого Ордена и пробыл там целые 13 дней. Отсюда он хотел было отправиться, через Вавилон и Алепо, чтобы обозреть эти места, славпые в древней Истории, но по некоторым причинам это намерение его было отложено, и Секретарь снова возвратился в Посольство. [667]

ГЛАВА XLI.

О свадьбе, крещении и Св. причащении Армян.

В тот же день я ходил в Джулефа, именно в то предместье, где мы имели кровавую схватку с Индийцами, и посетил там Армянскую церковь. Увидевши, что Армяне провожают одного жениха в церковь, я пошел вслед за ними, и видел там обряд венчания. Впереди играли барабаны и медные кимвалы, за тем следовал мальчик с горящею восковою свечою. Потом ехал верхом жених в прекрасной разноцветной (пестрой) одежде, между двух мужчин, также богато разодетых, и за ними еще две пары поезжан. Позади шли пешком несколько человек с блюдами, полными кушаний, с двумя кружками с вином, и еще с двумя блюдами с яблоками. Вошедши в церковь, жених сел, вместе с своими гостями. Перед ними поставлены были кушанья и плоды, из которых гости поели немного, а жеиих не ел ничего; оставшееся все составляло приношение Священнику. Вина, впрочем, выпили все круговую. При этом жених встал, подошел ко мне, в сопровождении одного мальчика по правую и взрослого мужа по левую руку, приветствовал меня, налил сам вина в глиняную чарку и предложил мне выпить ее; сам же он не пил при этом. Между тем пришла и невеста, покрытая, в сопровождении девочки и взрослой женщины, тоже покрытых. Священник долго читал над молодыми брачующимися людьми, перед алтарем, и благословлял их. Молодые подали при этом друг другу руки и держали головы свои вместе таким образом, чтобы голова жениха была выше. Над обоими молодыми Священник держал крест, под которым Опии венчались. В таком положении они давали друг другу, под крестом, клятву в верности и взаимной любви. Затем Священник дал им Св. Причастие, и тому и другой по кусочку освященного хлеба (Hostia), погруженного тоже в освященном вине.

Этот освященный хлеб, не такой, как у Русских и Греков, квасной, но пресный, круглый, величиною и толщиной [668] немного более рейхсталера. Принятие Св. Причастия сопровождалось пением и игрою на кимвале, который по-Армянски называется Hambarzon. Во время причащения и служения обедни у Армян считается необходимым играть на кимвале или бить в чаши; ибо они говорят, что Христос, перед тем, как он пожелал насытить 4000 людей, ходил прежде на гору, и там, в молитве к своему Небесному Отцу, как бы совершал жертвоприношение, при чем, будто бы два Ангела играли на таких кимвалах. После такой музыки невесту и жениха, равно как и дружку, окропили розовой водой. Подошли и ко мне и окропили и меня также и дали мне плодов. После множества других обрядностей, невеста навязала на правую свою руку флер, за который жених и вывел ее из церкви. За тем, молодые уселись на лошадей и поехали с прежнею торжественностью в брачный дом, в первые три дня и три ночи жених и невеста не смеют спать вместе; на этот обычай, впрочем, в Польше Армяне обращают мало внимания.

После этого, я пошел в другую церковь, где, на колокольне, вместо колоколов, которых Армяне не вешают, опасаясь Персов, повешена была толстая доска, в которую и колотят молотком во время отправления Богослужения. В этой церкви я видел, как Армяне крестили одно дитя, что совершалось следующим образом: мальчик, лет 18-ти, держал перед Священником на руках дитя, и в церкви больше никого не было, кроме этого мальчика и одной старухи, которая пеленала дитя и принесла его в церковь. Старушка эта стояла в отдалении и не хотела, или и не смела, подойти ближе; мальчик сам должен был отнести потом к ней дитя. Священник более получаса читал, молился и совершал другие обрядности, обращался часто с какими-то вопросами к мальчику, который иногда отвечал ему. Потом пошли они в ризницу, где в стене вделан был камень, наподобие маленького корытца, в локоть длиною и в пол-локтя шириною; в этом-то камне (Крестильница, купель. О. Б.) Священник освятил воду, влил туда освященного масла (мира), [669] и все это время пел, с своим помощником. Потом Священник взял нагое дитя, посадил его в сказанный камень, как бы в купель, благословил его Евангелием и Крестом, трижды полил ему пригоршней воду на голову, во имя Бога Отца, Сына и Св. Духа, и затем полил водою и все тело дитяти и закончил тем, что освященным маслом (миром) помазал ему лоб. Подобные же обряды мы видели также и в Шамахе при крещении одного ребенка. Армяне не крестят своих новорожденных прежде 8 дней, разве заболеет ребенок. Если же ребенок умрет до крещения, то его не считают святым и на кладбище не хоронят. Точно тоже не хоронят на кладбище у них и тех, которые целый год не были у Св. Причастия.

ГЛАВА XLII.

Как Шах Персидский приказал изрубить саблями часовых дел мастера, Рудольфа Стадлера.

3-го Октября Персияне схватили и изрубили саблями одного Немецкого часовых дел мастера, Шахского слугу, которого нашли мы в Испагани, жившим там уже несколько лет до нашего прибытия туда. Происшествие это было такого рода: Немец этот был Иоанн Рудольф Стадлер, Цюрихский уроженец, из Швейцарии, человек 33 лет, женатый на сестре помянутой выше Туллы (Tullae), и, следовательно, был свояком Бругмана (Хотя сочинитель и говорит здесь о Тулле, как о женщине, о которой упоминалось уже выше, но в 3-м издании, с которого делается настоящий перевод, о ней, до этого места, нигде выше не упоминалось; он упоминает о ней в 1-м своем издании 1647 года, именно: на странице 396, в рассказе о причинах, по которым Секретарь Посольства, т. е. , сам Олеарий, принужден был удалиться от Посольства в монастырь Августинских монахов. В 3-м издании рассказ этот должен бы быть помещен в 40-й главе, но он им выпущен, и потому на упоминаемое в нем имя Туллы ссылка, очевидно, по недосмотру сделана тут, как уже на известное читателю. Для устранения происшедшей от того неясности, нужным считаем привести здесь вкратце сущность выпущенного рассказа, извлекая ее из сказанного в 1-м издании. Дело вот в чем. Когда Голштинское Посольство прожило уже несколько времени в Испании, то 1-го Октября пришел к Секретарю Посольства (Олеарию) Приор Августинского монастыря с заявлением, что находящиеся в Посольстве люди, и даже один из представителей оного, Посланник Бругман, как ходят о том слухи между Армянами и Персами, вступают в непозволительные связи с некоторыми из Армянских девиц, что унижает звание Христиан в глазах Магометан и Армян и подает дурной пример этим последним, и без того уже достаточно совратившимся, вследствие постоянного обращения среди Магометан. По этому заявлению Секретарь Посольства явился к Бругману с просьбой, чтобы он обратил внимание на такое недостойное поведение служащих в Посольстве; но, пришедши к нему, у самого Бругмана в комнате нашел Армянку Туллу, с которою Бругман, как оказалось теперь, был в связи. Подозревая, что Секретарь с умыслом пришел в такое время, чтобы уличить в преступлении Бругмана, этот Посланник до того озлобился на Олеария, что угрожал ему даже смертию; по чему Олеарий и убежал в монастырь Августинских монахов, где, как известно уже читателю, он и пробыл целые 13 дней. После этого понятно, почему Олеарий часовщика Стадлера, женатого на сестре Туллы, о котором говорится в настоящей главе, называет свояком Бругмана. — Перев.). Прослуживши у Шаха Сефи часовых дел [670] мастером целые пять лет, Стадлер очень желал возвратиться снова в Германию, полагая воспользоваться удобным к тому случаем отправиться вместе с нами при обратном нашем путешествии и ходатайствуя поэтому о своем увольнении. Но Шах, не желая отпустить его, предложил ему, что если он останется у него еще на два года, то получить вознаграждения 400 рейхсталеров. Несмотря на такое предложение, часовщик все-таки продолжал хлопотать об увольнении его через наших Посланников. В то время, когда велись еще эти хлопоты, в одну ночь к Стадлеру забрался вор, может быть, предполагавшей, что часовщик получил уже обещанное ему Шахом вознаграждение. Увидев вора, часовщик поймал его, несколько времени боролся с ним, наконец одолел его, нанес ему несколько ран и вытолкал его из дому. Но под влиянием гнева, считая, что еще мало наказал вора, он выбежал вслед за ним на улицу и выстрелом из пистолета положил его на месте. [671]

Увидев это, приятели убитого тотчас же побежали к духовному судье, с жалобой, что Немецкий часовщик, будучи Неверным, убил Правоверного, почему и требуют, чтобы виновный был приговорен к смерти и выдан им. На другой день, в то время, когда часовщик этот, по обыкновению своему, ехал на службу ко Двору, его схватили на улице, бросили в темницу, набили ему на шею и руку колоду, по-персидски паленк (Palenk), и содержали его вообще самым скверным образом.

Хотя Посланники наши несколько раз просили за несчастного Стадлера, но все-таки, по неотступным жалобам близких убитого и по требованию Седдера (Sedder) или главного духовного судьи (которого Турки называют Mufti), он был осужден на смерть, с такою, впрочем, милостию Шаха, что если он совершит над собой обрезание и примет Персидскую Веру, то ему будет дарована жизнь. Но Рудольф избрал лучше смерть. Вследствие такого решения его, Ханы и другие знатные вельможи, охотно желавшие сохранить ему жизнь, ради нужды в его искусстве, тоже убедительно уговаривали его согласиться на предложенную ему великую милость Шахскую, обещая ему почести и богатства, если он, хотя не от сердца, но для того только, чтобы сделать угодное Шаху, совершить над собой обрезание; но и эти убеждения их были безуспешны. Твердый в Вере, Рудольф отвечал им: «За Шахскую милость он не желает продавать милость Христа. Тело, которое он отдавал на службу Шаху, может достаться Шаху, но душа нет. Душа же его отойдет ко Христу, который искупил ее своею кровью, и которому он, Рудольф, в неколебимой вере своей, хочет принести ее в жертву пролитием своей крови». После этого его дважды выводили за ворота замка, на Майдан, к месту казни, и снова уводили в темницу, полагая, что вследствие этого зрелища он пообдумает свое решение толковее и, может быть, из страха изменить его. Между тем Католические монахи также старательно утешали его и уговаривали перейти в их Исповедание; но Рудольф был тверд и не хотел пошатнуться ни на правую, ни на левую, сторону. [672]

Наконец, когда Персияне увидали, что они ничего не дождутся от Рудольфа, и когда, к тому же, Посланник Бругман, в гневе на произнесенный приговор, заявил себя довольно неистово и приказал даже передать Двору свои гневные слова, Стадлер, по обычаю Персов, выдан был друзьям убитого, которые прежде всего нанесли ему 4 сабельных удара, один в затылок, другой в лоб и два остальных в самое лицо. Весело и бодро Рудольф принял смерть и, падая на колени, сказал: «Рубите только смелее во имя Христа!» После этого один из Персиян, подскочив с озлоблением и желая ударить несчастного саблей, дал промах и поранил в ногу своего соседа; другой ударил саблей по колодке, которая, как ярмо, была надета на шею Рудольфа. Наконец третий удар попал в шею несчастного, после чего он упал, и тут уже на него посыпались сабельные удары. Таким-то образом добрый Швейцарец испустил дух с твердою неколебимою верою во Христа.

В тот же день Посланник Бругман, с досады и неудовольствия на казнь, совершавшуюся над его свояком, велел сделать на ристалище, устроенном им для себя одного, более 100 выстрелов из больших пушек; на ристалище этом, кроме него, его прислужников и констабля, не было никого, и всякий раз, когда он совершал известный круг бега, стреляли из пушки.

Изрубленное описанным образом тело Рудольфа, с колодкой на шее, целый день пролежало на площади, вечером же Посланник Бругман, с дозволения Шаха, велел перенести его на Посольский двор, и только 22-го числа, с торжественными проводами и обрядностью, на которых присутствовали Русский Посланник, Сеферас-Бек, с своими братьями, множество Армян и других иностранцев из Европейских Християн, предано было земле.

О такой смерти и стойкости в Христианской Вере Павел Флеминг написал в воспоминание и похвальное стихотворение, которое находится в собрании его сонетов (Сочинитель приводит здесь самое стихотворение Павла Флеминга, на Немецком языке, а за ним еще 2 небольших стихотворения, на тот же случай, на Латинском языке. См. подл. стр. 523. — Перев.).

Посланники хотели было справить похороны Рудольфа скорее (до 22-го числа), для чего уже 16-го числа все было изготовлено к тому; но именно в этот самый день, поздним вечером, Шах, через нашего Мегемандаря, прислал сказать нам, что, для удовольствия Посланников, он заказал охоту на несколько дней, и завтра же утром отправляется на нее; по этому, если Гг. Посланники желают участвовать в этой охоте, то чтобы рано утром отправились вместе с ним. Некоторые полагали, что Шах спешил охотой для того, чтобы отнять у них время и помешать им присутствовать на похоронах Рудольфа, каковым присутствием Посланники могли придать этим похоронам особую торжественность. Но, тем не менее, тело Рудольфа, после того, как его оплакали, по обычаю, родственники его, было поставлено в особом покое, и похороны отложены до возвращения Посланников с охоты.

ГЛАВА XLIII.

Об охоте, на которую Шах возил Посланников.

17-го Октября, рано утром, на Посольский двор привели верховых лошадей для поездки и верблюдов для клади, и таким образом Посланники наши, с отцом Иосифом и некоторыми из прислуги, в числе 30 человек, отправились в путь на охоту. Мегемандарь провел нас на широкую площадь перед городом, на которую тотчас же прибыл и Шах с своими Ханами и знатными вельможами, ехавшими на нескольких богато убранных, сотнях лошадей; сам Шах был в одежде из серебряной парчи, и на мендиле (чалме) у него воткнуто было несколько журавлиных перьев. Кроме лошадей со всадниками, в этом поезде вели еще множество лошадей без [674] всадников, покрытых попонами из золотой парчи, унизанной дорогими каменьями и снаряженных такой же золотою сбруей. Шах ласковым поклоном приветствовала Послов и пригласил их ехать рядом с собою, по левую его сторону.

В поезде Ханов, вельмож и слуг, следовавших за Шахом, не соблюдалось никакого порядка, но все ехали перемешанные, как попало, друг с другом и в куче. Тут же находился и Шахский Минаджим или астролог, который почти постоянно обязан был находиться при Шахе и, как оракул, обозначать счастливые и несчастливые часы. Путешествие в этот день простиралось только на 3 мили, до одного Армянского селения. Во время пути Шах несколько раз переменял лошадь, а однажды и одежду свою. Так делал он ежедневно, в продолжение всего времени охоты.

Охота и забава в этот день заключались только в спуске соколов, которые преследовали и били цапель, журавлей, уток и ворон, частию попадавшихся в поле, частию же выпускаемых для того самими охотниками. К полудню мы достигли до назначенного селения, где было уже раскинуто множество палаток всевозможных цветов, что представляло довольно приятное зрелище. Шах, в сопровождении Ханов, отправился в особую беседку, в которую немного спустя приглашены были к столу и наши Посланники с важнейшими из спутников своих. Обедали, по обыкновенно Персиян, начав с плодов и сластей, а за тем уже всякие кушанья, которые принесены были на больших, похожих на наши навозные, носилках, обитых золотом, и за тем уже с этих носилок перед каждым ставилось особое кушанье на отдельных блюдах, которые все были из чистого золота.

После обеда Мегемандарь новел Посланников на ночлег в другое, недалеко от сказанного лежащее, селение. Жители этих обоих селений назывались: Desach и Werende, по местности, которую они некогда населяли, невдалеке от Ируана (Iruan) и из которой переселил их сюда Шах Абас, и были они Армяне. Узнавши, что мы Христиане, они не знали, как и [675] угодить нам, надавали нам в подарок множество прекрасных плодов и дорогого вина. Армянский Правитель, Сеферас-Пек, с несколькими знатными вельможами, также посетили здесь Посланников, были очень им рады и подарили им двух козлов, козуль, у Персов Ahu называемых, и нескольких цапель, и все это Посланники велели отправить в Испагань на поварню.

Когда Шах узнал, что Мегемандарь увел нас от него и поместил в другом селении, то сильно разгневался на него, велел в тот же вечер воротить нас назад и поместить в доме, близ его покоя. Только что прибыли мы в это новое помещение, как принесли к нам множество плодов и кушаний на золотых блюдах, присланных от Шаха.

18-го числа, рано утром, еще до восхода солнца, Шах приказал объявить, что он отправляется на ловлю журавлей только с немногими лицами, при чем Посланники могут прибыть на охоту только сам третей, чтобы большим шумом не распугать птиц. Посланники поехали верхами одни с отцом Иосифом; но вскоре за тем, когда занялся день и ловля кончилась, потребовали и остальной народ на место ловли. На месте этом устроен был в земле крытый ход, и в конце его птицеловный ток, усыпанный зерном, на который налетело множество журавлей и из них поймано было до 80 штук. Шах воткнул в свою чалму несколько перьев из этих наловленных журавлей, и каждому Посланнику дал по два пера, чтобы они их также воткнули в свои шляпы. За тем до обеда мы еще объехали кругом поле и поймали соколами тоже несколько птиц. Обедали мы опять в прежнем селении, при чем играли Шахские музыканты и Шах был чрезвычайно весел.

Вечером Шах пригласил Гг. Посланников, с 6-ю из спутников их, на охоту на уток и диких гусей, которая назначена была в полумили от селения. Когда прибыли на назначенное место, Шах, Посланники и остальной народ сошли с лошадей и прошли расстояние в 2 выстрела из лука к длинной землянке, набросанной из земли, позади которой, на берегу небольшой речки, разложены были скрытно тенета; на этой речке [676] слеталось обыкновенно множество разной пернатой дичи. Все присутствовавшие на охоте приглашены были к Шаху в землянку, где, усевшись по стенам вокруг, распили с ним несколько фляг вина. Посидевши таким образом до позднего вечера и не дождавшись ни одной птицы, охотники поехали назад, на ночлег. К ужину Шах вторично прислал Посланникам несколько больших золотых блюд с холодной бараниной, огромную чашу кислого овечьего молока, сыру, несколько чаш лимонов и других свежих и вареных плодов.

На следующий день Шах назначил звериную охоту, пригласил на нее Посланников, со всеми спутниками их, и приказал взять множество соколов, три ученых леопарда и несколько собак. Проездивши довольно порядочное время и не встретив в поле ничего, Шах повел нас в огромный зверинец, имевший в окружности добрую милю. Зверинец этот Персияне называли Гасарджириб (Hasarfzirib), так как он представлял собой площадь, на которой высевается тысяча четвериков зерна, обведен высокими каменными стенами и разделен на 3 отдельные части. В 1-й содержались олени, зайцы и лисицы; во 2-й помянутые выше козули Ahu (лани), и в 3-ей дикие ослы, которых Персияне называют курганами (Khurhan). Прежде всего Шах велел спустить леопардов на Ahn, и три из этих козуль были пойманы. Когда мы пришли в отделение диких ослов и увидели одного из них, стоявшего спокойно на одпом месте, Шах предложил Посланнику Бругману выстрелить в него из пистолета. Выстрел этот оказался неудачным; тогда Шах с улыбкой взял лук свой и стрелу, пустил в бежавшего на всем скаку осла, и попал ему прямо в брюхо. Другого за тем осла он убил, попавши ему стрелой в середину лба, и после того он положил еще несколько ослов.

Видно было, что Шах отлично стрелял из лука и рубил саблей. Он ни разу не стрелял иначе, как сидя на лошади и когда дикий зверь и лошадь его скакали во всю прыть, и при этом ни одного выстрела не было сделано мимо. Увидавши одного осла, совершенно смирного, ходившего спокойно и не бегавшего от людей, Шах сошел с лошади, нанес ему [677] удар саблей по спине, и рассек этим ударом животное до половины брюха; другой удар он сделал по шее этого осла, и немного только не отрубил им совершенно шеи от туловища. После этого один из Ханов принял от него окровавленную саблю, вытер ее и снова вложил в ножны. Затем все мы вместе поехали на несколько выстрелов из лука далее, к малому зверинцу, находившемуся в середине того же сада.

В то время когда мы ехали таким образом, между двумя из Шахских оруженосцев, носивших за ним его длинные ружья, произошла следующая неприятность. Шах приказал младшему и менее значительному из них, выстрелить виодного осла, раненого уже стрелой; старший же и более знатный не хотел уступить эту честь младшему, тотчас погнался за животным, выстрелил по нему, но дал промах, и потому был поднять на смех, Рассерженный своею неудачей, он пропустил Шаха проехать несколько вперед, налетел на младшего и отрубил ему на руке большой палец. Этот бросился к Шаху с жалобой, и тот велел было уже отрубить виновному голову, но, по ходатайству находившихся на охоте, оставил ему жизнь, но приказал отрезать ему оба уха. Персиянин, которому поручено было исполнить наказание, покривил душой, и оставил было по половине уха на каждой стороне; но заметив это, Великий Маршал, Мортуса-Кули-Хан, воротился назад к наказанному, сошел с лошади и сам своим ножом обрезал остатки ушей гладко до самой головы. Мы только удивлялись, что в Персии Ханы и Князья не стыдятся отправлять обязанности палачей.

В упомянутом сейчас малом зверинце было обнесенное каменной стеной пространство или театр, в котором Шах и расположился теперь с нами. Здесь сначала принесли и расставили сласти, и несколько раз мы выпили по круговой чаше вина; за тем сюда пригнали 32 головы диких ослов, по которым Шах сделал несколько выстрелов из лука и ружья, а после него стреляли и остальные, всякий, кто только хотел. Это было поразительное зрелище: некоторые ослы [678] бегали, имея в теле своем по 10 и более вонзенных стрел, прошедших иногда насквозь животного, и когда они теснились в кучу между собой и кололи этими стрелами других, здоровых ослов, то начинали биться и грызться друг с другом. Когда эти 32 осла (В подлиннике значится 22, очевидная опечатка. — Перев.) все были перестреляны, или зарублены саблями, пригнаны были козули Ahu, и из них также убито было до 30 голов: все они рядом разложены были перед Шахом, и потом отосланы в Испагань, на Шахскую поварню.

Kuhr или дикого осла Персы считают за чрезвычайно деликатное. Царское, кушанье, по чему в их «Долине роз» есть следующие изречение:

***

Eger birjan kuned Bahram kuri,
Netzuen pai malahh basched semuri.

Что значит:

«У Барама (Bahram) есть жареная ослятина, и пусть она будет годной для него; на твои же глаза она должна быть ничтожнее лапки саранчи!»

Bahram был Царь Персидский, очень высоко ценил жареное из дикого осла, и часто заказывал это блюдо к своему столу. Приведенным сейчас изречением Персияне хотели выразить, что не следует очень пускать слюни на стол великих господ и лакомые кушанья, но каждый должен также высоко ставить, и даже еще выше этих яств, выпавшую ему собственную часть.

По окончании описанной охоты, Шах приказал изготовить в том же дворе обеденный стол, за которым Посланник [679] Бругман от своего лица подарил Шаху портрет Его Княжеской Светлосги, Милостивейшего Государя Нашего, вделанный в ящике, выложенном множеством брильянтов, вместе с особым брильянтом и прекрасным стальным зеркалом, вышлифованным и выполированным с обеих сторон. После обеда разошлись мы из сада на полдневный отдых в несколько домов, невдалеке лежавших. Вслед за нами Шах тотчас же прислал нам 10 козуль (Ahu) и одного чрезвычайно большого оленя, у которого рога были с 12-ю отростками. Не много спустя пришел и вестник с известием, что Шах опять поднялся уже на охоту; мы тотчас же поехали вслед за ним, и нашли его на соколиной охоте.

Шах взял с собой 9 человек из своих спутников и Посланников сам-шесть с Посольскими, и повел нас в длинную, низкую со сводами, галерею. За этой галереей опять около реки устроена была приманка для диких уток и гусей. Мы расположились и уселись в галерее, где Шаху припала вдруг охота выпить, и он приказал потчевать всех кругом вином; он до того развеселился с нами, что забыл об удовольствии ловить птиц; да по громкому разговору нашему и шуму ни одна птица и не присела на приманку.

Фон Мандельсло удостоился здесь чести налить и поднести Шаху чашу вина. Когда Шах выпил эту чашу, и Мандельсло поцеловал его в ногу, то, в знак особой милости, Шах дал Мандельсло яблоко, что и возбудило к нему потом великую дружбу знатных вельмож и придворных людей, как это обыкновенно бывает при дворе.

Kerekjerak или Шахский Гофмейстер, по имени Магумед Али-Бек (Mahumed Ali bek), угощаясь и попивая в продолжении нескольких часов перед Шахом, натянулся до такой степени, что пьяный уселся на полу у двери и начал шуметь. Шах приказал двум из своим приближенных вывести его и отправить на лошади; по этому приказанию Гофмейстер хотя и дозволил вывести себя вон, но затем ни как не хотел сесть на лошадь и стал бранить и проклинать проводников своих, [680] уговаривавших его к тому. Увидя это, Шах вышел сам на двор, схватил Гофмейстера за руку и повел его к лошади; но Гофмейстер и его тоже начал обносить бранью. Шах приказывал сначала Гофмейстеру усесться на лошадь добрыми словами; но, видя, что этот последний и не думает совсем послушаться его, обнажил свою саблю и замахнулся ею на непослушного. Полагая голову свою уже пропавшею, Гофмейстер поднял такой жалобный крик, что другие также перепугались за него и сочли его погибшим; ибо хотя Магумед Али-Бек находился у Шаха в большом почете и милости, но, по многим бывшим уже кровавым примерам, им также хорошо был известен и вспыльчивый нрав Шаха, пересиливавший часто подобную милость. На этот раз, впрочем, это была только шутка. Когда страх сделал ноги Гофмейстера легче, нежели на сколько хмель сделал их тяжелыми, то он не медлил уже исполнить Шахское приказание, тотчас вскочил на лошадь и уехал оттуда домой. Шах с улыбкою возвратился опять к хижине, но вскоре за тем и сам отправился на ночлег, а за ним и мы также.

На следующее утро, именно 20-го Октября, Шах опять приказал просить нас к своему столу, который назначался водном прекрасном саду, подле беседки и реки. Во все время стола кругом стояли и прислуживали около сотни храбрых и разодетых молодых Персиян. на этом обеде и многие из нас охотнее бы постояли, чем посидели с такою пышностью; ибо Персидский способ сидеть за столом очень тягостен был для наших Немецких ног. После стола поехали мы верхом все вместе в одно селение, за полторы мили от города, и на дороге один из спущенных соколов поймал белую цаплю. 21-го числа, ранехонько утром, Шах прислал просить нас на голубиную охоту. Он повел нас на одну круглую высокую башню, которая внутри кругом вся была усеяна выложенными из камня норами для голубей, гнездившихся там более тысячи штук. Каждому из присутствовавших дано было в руки по палке, в виде вил, и с такою-то палкой Шах и все мы стали вокруг башни у оконных отверстий. Расположившись так, трубачам нашим велено было затрубить погромче в [681] трубы, от чего спугнутые голуби в несколько сотен полетели вон из башни, где и были перебиты большею частию самим Шахом и нами. Таким избиением голубей и Царской потехой охота закончена, и мы отправились обратно в город Испагань. Перед городом Шах пригласил нас еще в великолепнейший и обширный сад, называемый Tzarbach, какого не видали мы в целой Персии. В этом саду нас угощали еще раз. Только что возвратились мы домой на Посольский двор, как, вслед за нами, Шах прислал нам 20 диких уток и 20 голубей, привезенных с охоты. Но птицы эти полетели сейчас же на крыльях любви в Армянские и Nessera дома.

ГЛАВА XLIV.

Об особенной Шахской охоте, при которой находились и жены Шаха. Также о щедрости Шаха Сефи.

Через несколько дней после описанного Шах снова отправился на охоту с своим сералем. За несколько часов перед поездом этим, Tzarlzi или глашатай делал громогласное о том возвещение, на тех улицах, по которым должен был совершаться поезд, для того, чтобы люди сидели по домам и не показывались на этих улицах, пока не проедет поезд. У Персиян такой обычай, — когда Шах выезжает куда-нибудь с своим сералем, то чтобы ни кого по улицам, или на расстоянии ружейного выстрела, не было видно; иначе всякого стреляют, как собаку, не смотря на то, что всех жен возят на верблюдах обыкновенно в известных ящиках, так что ни одной из жен и увидеть нельзя. Шах обыкновенно выезжает с своими придворными за полчаса вперед, а потом уже едут за ним и жены с евнухами или оскопленными прислужниками. Выехав в поле, жены садятся на лошадей, забавляются луком, стрелами и соколами также, как и мужчины; но при этом все вельможи и слуги не должны показываться на целую четверть мили от них. Мужчины в это [682] время потешаются отдельной охотой и ждут, пока не попрячут Царских жен, которых сзывает Шах через одного из евнухов, прислуживающих здесь во множестве. С такой-то охоты Шах возвратился домой 6-го Ноября и, вместе с своими придворными, до того был пьян, что все они едва держались на лошадях. Возвращаясь домой, Шах у сада Джарбаха (Tzarbach) уселся на длинном мосту с своими Ханами, порядком выпил здесь, и когда вино начало действовать, он обнажил свою саблю и начал ею размахивать над головою своею; Ханы же пели при этом песни, плясали перед Шахом, и это ему так понравилось, что он тут же оделил некоторых богатыми подарками. Будучи вспыльчивым и кровожадным Государем, Шах, когда бывал в духе и весел, особенно выпивши, был и весьма щедр, дарил иногда так много, что потом самому становилось жалко. Через восемь дней после описанной попойки, случилось, что Шаху опять припала охота выпить; после стола, когда все его собеседники, кроме Eahte-mad doewlet и несколько главных евнухов, поразошлись, Шах, уже выпивший, приказал налить большую чашу вина и предложил ее Канцлеру выпить за его Царское здоровье. Канцлер, не бывши охотником до выпивки, отговаривался, что он нить не может, и что это положительно вредно для его здоровья; вследствие этого Шах обнажил свою саблю и положил ее подле чаши с вином, угрожая, что Канцлер должен или выпить вино, или пролить кровь свою. Канцлер, видя, что дело идет не на шутку, решился выпить вино, сделал несколько глотков и попросил отдыху; воспользовавшись же случаем, что Шах отвернулся от него и заговорился с другим, он ушел тихонько и скрылся. Шах хоть и разгневался было, но когда ему доложили, что нигде не нашли Канцлера, усмирился и предложил выпить чашу одному Ахта (Achta) или евнуху. Когда же и этот начал отказываться, говоря, что уже давно не употреблял вина, совершенно отвык от него, и что, пожалуй, если выпьет теперь предлагаемую чашу, то помрет, Шах как сидел, так и рассек ему саблей ногу, а Мегетеру (Meheter) или камердинеру своему, который решился не допустить Шаха совсем зарубить евнуха, нанес рану в руку. Когда оба эти прислужники удалились, [683] Шах все-таки хотел, чтобы чашка, назначенная им к выпивке, не осталась не выпитой, и потому позвал к себе одного из своих пажей, Алимердан-Хана (Alymerdanchan), сына Хана Кандагарского , красивого мальчика, и спросил его: «Верный ли он слуга ему, и не может ли он выпить сказанную чашу?» Паж отвечал: «Он не знает, что будет по его силам, но сделает все, что может»; при этом он стал перед Шахом на колени и несколько раз отпил из чаши, так как ему дозволено делать передышку. Вино и ласковая речь Шаха придали мальчику откровенности и смелости; он приподнялся на ноги, обнял вокруг шеи Шаха, поцеловал и сказал ему по-турецки: «Patschahuemse, Alla taala menum itzuen tschok jasch wersunl» т. е. «Боже, продли для меня жизнь Царя на многия лета!» Это так понравилось Шаху, что он тут же приказал достать из своего казнохранилища саблю, усеянную на рукоятке, ножнах и поясе драгоценными брильянтами, и стоившую несколько сот туменов, и подарил ее мальчику. Другому мальчику, который, по соизволению Шаха, также помогал пить вино Бен-Алимендару (Ben Allymerdan), тоже подарил богатую саблю, а третьему, бывшему тут же, золотую чашу. На другой день после этого Шах был очень печален, поехал верхом в большой сад и сидел на лошади в такой глубокой задумчивости, что предоставил ей свободный ход, опустив поводья. Когда же догадались, что причиной такого печального настроения Шаха могли быть, между прочим, весьма ценные подарки, сделанные им на кануне, то выкупили большими деньгами и прекраснейшие сабли и чаши, точно также, как это было в другой раз с раздаренными золотыми чашами,

ГЛАВА XLV.

О двух пирах Государственного Канцлера; что мы видели на этих пирах, и о самом Государственном Канцлере. Также об обрезании Армянского Князя.

19-го Ноября Eahtemad doewlet или Государственный Канцлер давал нашим Посланникам большой пир в [684] великолепном зале; который тотчас же при входе представлял восхитительное зрелище. Посреди передней комнаты находился огромный водомет, который несколькими трубами метал воду вверх, на высоту взрослого человека. Главный зал, увешанный по стенам на верху, как и в доме Сеферас-Бека, множеством картин Европейской работы, изображающих женские одежды различных народов, внизу украшен был множеством больших и несколькими сотнями маленьких зеркал, которые все вделаны были в стенах в известном порядке и так искусно расположены, что, стоя посреди залы, можно было видеть несколько своих изображений в одно время и со всех сторон. Подобный же, но еще более прекрасный, зеркальный покой, в котором по стенам и на потолке не было и на ладонь пространства, не занятого зеркалами, есть и в Царских палатах подле помещения жен его.

Угощения, вкусно изготовленные, расставлены были на серебряных блюдах. Во время пира играли Царские музыканты и плясали танцовщицы, те самые, что и прежде в присутствии Шаха. Танцовщицы эти во время плясок представляли разные забавные фокусы. Так, одна из них поставила на полу горшок, вышиной почти с локоть, прыгала вокруг него, и прежде чем мы успели заметить, схватила его между колен, продолжала прыгать и порхать с такою легкостью, как будто у ней не было ни чего, и за тем, с особенною ловкостью, все танцуя, поставила опять горшок на прежнее место, с которого она взяла его, и продолжала свою пляску, не останавливаясь нисколько.

Такия Kachbela должны угождать и служить гостям не только пляской, но и для удовлетворения иных пожеланий их. Ибо хозяин предлагаете обыкновенно гостям всякого рода удовольствия и наслаждения, какими только он в состоянии угостить их; между прочим, это плотское наслаждение Персияне не считают не последним и дозволительным. Поэтому, на всех знатных пирушках, кроме музыкантов, непременно бывают и такие плясуньи везде, за исключением Ардебиля, из которого, как из священного места, Шах Абас изгнал [685] всех непотребных женщин. За попойкой хозяин обыкновенно предлагает гостям своим сказанных женщин употребить для дальнейших наслаждений, какую угодно. Желающий отправляется с избранною им в особую, нарочно для того приготовленную, комнату, и затем, без всякого стыда, возвращается снова гость на свое место, а танцовщица к своим танцам. Если же кому не нравится такая пошлость, тот откланивается хозяину с благодарностью за его предложение.

После обеда музыканты и танцовщицы разошлись по домам, Посланники же, долженствовавшие иметь еще тайное совещание с Канцлером, остались там, а нас повели тем временем в сад, где продолжали еще угощать плодами и вином.

Названный Eahtemad doewlet или Канцлер, по имени Тагге (Tagge), был человек лет 60, с одним голубым и другим черным глазом, полный лицом, желтоватого с примесью красного цвета. Его по этому и прозвали по-турецки Sarue Tagge; у него не было бороды, по тому что он был Achta или оскопленный, и случилось это с ним так: он был при Шахе Абасе писарем в Kentze, и заприметив одного красивого мальчика, возгорел страстью к нему, завлек его и изнасиловал. Мальчик этот с отцом своим обратился к Шаху с жалобой на такое бесчестие, и Шах дал приказ; отрезать Сарю Магге Sijk (так называют они мужеский детородный уд), со всеми принадлежностями, вгладь с брюхом. Другие же рассказывали это иначе, а именно: когда слух о таком строгом наказании Царском, с добавлением, еще, что виновный должен лишиться при этом и головы, дошел да Сарю Тагге, то, из страха смерти, он сам поднял на себя руки, вырезав себе бритвою свой член и представил его Шаху с просьбой, пощадить его голову, без которой он не может сослужить Шаху ни какой службы; без члена же, напротив, он может оказать Шаху добрую службу; при том же, что согрешило, то и потерпело наказание. Шах Абас удивился такому мужеству, приказал вылечить оскопившего себя, и возвысил его, за его светлый ум, сделавши его Секретарей в своей Канцелярии. А Шах Сефи , после того, как [686] зарубил саблей своего старого Государственного Канцлера, прислал Сарю Тагге, по обычаю Персов, золотую Dawat или чернилицу, и возвел его в эту высокую должность Канцлера.

21-го Ноября Eahtemat doewlet, по Шахскому приказу, вторично пригласил Посланников к себе, для тайных совещаний, чтобы постановить окончательное решение по нашему делу. Нас опять угощали здесь отлично, хотя и не таким, как прежде, образом.

29-го числа, двое братьев знакомых наших Армян, Сеферас-Бек и Илия-Бек, посетили Посланников и, между прочим, рассказывали нам, что хотя они и пользовались добрым расположением к ним настоящего Шаха Сефи, равно как бывшего отца его, Шаха Абаса, но что тем не менее, с Шахом Сефи шутить опасно, и надо хорошо обдумывать, что говоришь с ним. Однажды, в веселый час, Шах этот, желая выразить особую милость свою к Илии-Беку, сказал ему, что если б он совершил над собой обрезание и принял Магометанскую Веру, то заслужил бы тем вдвое большее к себе расположение. Илия-Бек в шутку отвечал ему на это, что может быть это и случится когда-нибудь, но что теперь не время думать об этом и Шаху надо веселиться. На этом дело пока и осталось. Но в последствии времени, когда производился суд над Рудольфом Стадлером, и ему, для спасения жизни и приобретения Царской милости, предлагали принять Магометанскую Веру, а он, Стадлер, отверг такое предложение, Шах вспомнил и прислал также к Илии-Беку, чтобы он исполнил свое обещание, сказанное в шутку, и чтобы совершил над собой обрезание; когда же Илия-Бек не соглашался на это, то его обрезали насильно. Будучи таким образом обрезанным, он в душе все-таки оставался истинным Христианином; однако, хотя он и старался казаться веселым, по своему обыкновенно, но веселость эта уже не была в нем такою сердечною и непринужденною, как прежде. [687]

ГЛАВА XLVI.

О подарках Шаха и других Вельмож Посланникам и некоторым из наших. Также о последнем открытом представлении и прощании.

2-го Декабря пришел наш Мегемандарь, Абас-Кули-Бек, и принес нам от Шаха подарки, которые были следующие:

1. Для каждого Посланника по лошади, с седлами и уздою. Седла обтянуты были плотным листовым чистым золотом, а уздечки и головные приборы густо обиты толстыми золотыми же шишками. Лошадь Бругмана оказалась, впрочем, больной.

2. Две Персидские одежды из самой лучшей золотой парчи, с прекрасными, принадлежащими к ним, Mehdilen и Mianbend, т. е. головными повязками (чалмами) и поясами.

3. Сто пять кусков всякого рода шелковых тканей, атласу, камки, Darai или двойной тафты, также выбойки, и тому подобных материй, пятнадцать разборов.

Кроме того, обоим Посланникам на путевое продовольствие прислано было 200 туменов или 3,333 рейхсталера, которые все взял один Бругман, и часть из них выдал на продовольствие Посольским людям, а часть подарил своим Армянским приятелям.

Царские подарки для других Посольских Чинов были: пяти Чинам, важнейшим после Посланников, каждому но одному кафтану атласному и по одному из двойной тафты; и те и другие вышитые золотыми и пестрыми цветами.

Остальными Гоф-Юнкерам каждому по кафтану из объяри (волнистой тафты), вышитому золотом. Нижним же чинам ничего. [688]

На следующий день, т. е. 3-го Декабря, Шах приказал просить к себе и к столу уже в последний раз Гг. Посланников, вместе со всеми Посольскими людьми. При этом Мегемандарь объявил нам, чтобы мы, согласно обычаю их, сверх наших одежд надели на себя лучшие, подаренные нам Шахом, кафтаны, и в таком виде явились бы к Шаху. Сначала Посланники воспротивились было этому, но когда Мегемандарь настоятельно просил исполнить его предложение, поставляя на вид (что подтвердили и другие Персияне), что не соблюдете этого обычая не понравится Шаху, ибо и все другие Послы тоже делают это, Посланники согласились наконец, накинули на плечи себе, также как и все мы, самые лучшие дареные кафтаны, и так и поехали на представление к Шаху.

Шах сидел опять в описанной выше зале, Диван-Хане, с прежнею пышностию, и все было с тою же обрядностию, как в первое представление наше и ни в чем ни какого изменения.

Когда сласти стояли еще на столе, Eahtemad doewlet или Государственный Канцлер, Сарю Тагге, по обычаю своему, приказал привести и принести Шаху богатейшие подарки, а именно: 12 прекрасных лошадей, с дорогими попонами, 49 верблюдов, с Турецкими коврами и прекрасными войлоками, называемыми Кеббе (Kebbe) и сделанными из шерсти весьма чисто; 15 мулов, 1000 туменов чистыми деньгами, и каждый тумен несен был особым человеком на руке, в раскрашенном кошеле, 40 штук золотой парчи, множество шелковых товаров и других вещей, что все одно за другим, целые полтора часа! проносилось мимо палат в Царское казнохранилище. Такие подарки Государственный Канцлер обязан доставлять Шаху однажды, а иногда и дважды, в год. Откуда же берет он их и для чего он делает, о том не замедлю сказать ниже.

После стола Великий Маршал и Курджибаши (Kurtzibaschi) опять подвел Посланников к Шаху для прощания с ним. Вручая верительные грамоты, Шах приказывал передать свой дружеский привет Его Княжеской Милости, Герцогу [689] Шлезвиг-Голштинскому и проч., и вызывался, что отплатит ему посещением его собственных Посланников. Наши Посланники с подобающим почтением отблагодарили его за это а за полученные ими от него высокие милости; за тем, взяв свой отпуск, мы поехали опять домой, в своих дареных кафтанах.

4-го числа Русский Посланник, Алексей Савинович, был у Государственного Канцлера, и через него также учинил прощание на имя Шаха, так что он, вместе с нами, опять должен был возвратиться домой. В следующие за тем дни знатные придворные вельможи, которые уже прежде получили подарки от наших Посланников, присылали нам их ответные подарки; именно: 5-го числа Хозров Султан (Ghosrow Suithan) прислал две лошади; 6-го числа Джани-Хан Курджибаши (Tzani chan Kurtzibaschi) прислал свои подарки; но так как подарки эти должен был передать Посланникам Рустам, наш беглый Персидский толмач и мамелюк, которого держал при себе Курджибаши, то Посланники наши не захотели принять их, отослали их обратно назад и велели сказать через Мегемандаря: «Если Джани-Хан хотел почтить их, Посланников, своими подарками, то не уже ли для передачи их не имел ни кого другого, кроме беглого негодяя, с которым они и говорить ни за что не хотели?» Вследствие этого Джани-Хан на 3-й день прислал уже с другим посланным две лошади, одного мула и 18 кусков разного рода шелковых тканей, что все принято было нами с благодарностью, а пришедшему с подарками дан был тумен в подарок.

10-го числа Великий Маршал подарил Посланникам две лошади, а Государственный Канцлер также две лошади, одного мула и 45 кусков шелковых и золотых тканей.

В тот же день пришел к нам Мегемандарь с извещением, что через 8 дней Шах собирается в путь и отправляется в Кашан, и что если Гг. Посланникам будет угодно, он примет их в число своих спутников до этого города, на который нам должно было ехать в нашем обратном путешествии. Вследствие этого мы начали изготовляться к [690] отъезду, и 12-го числа на прощанье задали еще одну пирушку, на которой присутствовали те же гости, что были и прежде, кроме Армян, которых понаехало теперь порядочное число. После стола гости отправились на ристалище (карусель), куда пришли также один Испанский Поверенный (Агенг), которого имеет здесь из Индии Вице-Король Гоа, и один богатый Еврей, ведущей торговлю из Индий с Константинополем. Музыка, трубы и барабаны, весело оглашала воздух, Несколько сот Персиян, Армян и Армянских барынь, стояли по стенам и в кругом лежавших домах, глядя на нашу потеху. Устроено было опять два круга, только без наград за выигрыш, так что всякий, кто только хотел, мог участвовать в беге. При каждой победе в состязании, а также при всякой выпивке за здоровье, по приказанию Посланника Бругмана, стреляли из больших пушек. Толмач Шахский, отец Иосиф, опасался, что так как стрельба эта, совершаемая в столице Шаха, слышна была во Дворце, то она легко могла не поправиться Шаху, как не понравилась ему и прежде бывшая; Шах же был страшный тиран; прогневить его этом было легко, и потому толмач очень боялся, что, по отъезде нашем, гнев Шаха обратится на него, как на нашего толмача, и при том присутствовавшего при стрельбе. Ему хорошо были известны подобные страшные примеры Шахского гнева, в особенности из того, как изрублен был прежний Государственный Канцлер; а потому он, ради Христа, просил веселиться потише. Но, не смотря на просьбы эти, по приказанию Бругмана, который предался веселью, словно безумный, потеха продолжалась еще несколько времени. Впоследствии же мы узнали, что Шах, по случаю этой шумной потехи, а также и по другим причинам, до такой степени сердит был на Бругмана, что даже высказывал, что если б только он не хотел щадить Герцога Голштинского , который, как он слышал, был не только Великий Государь, но и честный и добродетельный человек, то непременно велел бы отрубить голову Посланнику Бругману. Шах считает себя в высшей степени оскорбленным следующею еще проделкою этого Посланника. В эти дни случилось, что один не из последних чинов Посольства, уроженец Брабантский, по имени Лион Бернольди (Lyon Bernoldi), за то, что без позволения Посланников ходил к Голландскому [691] Поверенному и получал от него подарки, закован был Бругманом в цепи, в которых и должен был содержаться во все время, пока мы пробудем в Испагани. Этот же Лион Бернольди разбил оковы и бежал в Allacapi или дом защиты, который находился на Шахском дворе. Посланники сначала послами было к Шаху с просьбой выдать бежавшего, но Шах отвечал, что ни в его и ни в чьей другой власти не зависит, схватить в сказанном месте виновного, хотя бы за преступление против самого его, Шаха; что если беглец украл что-либо, (как несправедливо тогда выдавали Посланники наши), то покраденное может еще быть выдано, но преступник сам отнюдь нет. На это Посланник Бругман открыто объявил, что он хочет получить самого Лиона, и что он добудет непременно и застрелит его, хотя бы он был в объятиях самого Шаха. В таком намерении Бругман нашел одного Армянина, который согласился хитростию выманить Лона из места его укрывательства, обещая ночью выпроводить его в другое, будь-то бы более безопасное, убежище; вместе с тем, в назначенное для бегства время, Бругман отрядил двадцать конных из наших людей, с зажженными фитилями и пищалями, к воротам Шахского Дворца, с приказанием представить беглеца живого, или мертвого. Все представления, какие делал Бругману товарищ его против таких распоряжений его, в виду великих опасностей, которые могли произойти от того для всех нас, не привели ни к чему. Отряд был послан, и когда он приблизился к воротам Дворца, то наделал такого шуму, (может быть более, чем было ему приказано), что не хотел слушаться Шахской стражи, не пропускавшей его в ворота; почему стража эта, по приказанию проснувшегося от шума Шаха, и в отвращение дальнейшей беды, заперла ворота, которые на памяти человеческой никогда не запирались, так как через них всякий мог пройти в безопасное для себя убежище. Все это разгневало Шаха до такой степени, что на другой день он жаловался своим Советникам и сказал, что при Немцах он не может более и спать безопасно, и что если не следует принять против них каких-нибудь решительных мер, то или он, или они должны оставить город. Кроме того, немаловажной причиной гнева Шахского на Бругмана было еще [692] и намерение этого последнего воспрепятствовать некоторым Шахским уполномоченным, которым поручено было посещать дома Армян и набирать в них молодых девиц для Шахского Сераля (подробнее об этом обыкновении я не замедлю сказать ниже), так как Армянский толмач, по имени Шуан (Schuan) (человек пустой), горько жаловался Бругману, что в одно из предстоявших таких посещений сказанных уполномоченных грозит опасность его любезной, которую могут у него отнять, и Бругман дал толмачу опасное обещание и предложение обуздать таких Шахских посетителей. Но если б такое обещание дошло до дела, то мы подверглись бы величайшей опасности. Одним словом, если б от этого, а также и от других опасных предприятий Бругмана не воздерживал его часто Государственный Канцлер, то едва ли бы этот Посланник, а может быть и все мы, выехали живые из Персии.

(пер. П. П. Барсова)
Текст воспроизведен по изданию: Подробное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1638 годах, составленное секретарем посольства Адамом Олеарием // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских, Книга 2. М. 1869

© текст - Барсов П. П. 1869
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Андреев-Попович И. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЧОИДР. 1869