СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Как мы жили в Шемахе, что там видели, и об отправлении некоторых праздников.

Первое, что мы видели в этот Новый Год, были похороны Персидского Дворянина, который третьего дня у Хана на пиру, по случаю нашего прибытия, напился до смерти. Тело несли с почетными проводами и особыми обрядами (о которых подробнее будет сказано при описании похорон Персов вообще) в мечеть (Meslzsl) или церковь, откуда оно долженствовало быть перенесено в Вавилон, или Куфу (Kufa), и погребено там при Нечефе (Netscheff), т. е. при гробнице Аали и других Имамов или великих святых.

2-го Генваря Хан и Калентер, с несколькими дворскими слугами, посетили Посланников, принесли конфект и вина и пожелали послушать нашу музыку, которую исполнили наши музыканты на скрыпке, бандуре, на виоль ди гамбе, и один певец дискант. Персиянам очень поправилась паша музыка и пение, и они настоятельно просили Посланников приехать в тот же вечер с ними в замок, на вечернюю пирушку, чтобы послушать туже музыку в залах Хана. По неотступной просьбе им сделано было удовольствие, и этот вечер мы вторично провели в большом удовольствии и веселье, при чем Хан приказал привести к себе в залу 27 любимейших лошадей своих, одну за другой, из которых три лошади, как выдавал Хан, присланы были ему недавно Шахом, в знак его милости к нему. На каждой лошади садился прислужник, который и объезжал вокруг залы, несмотря на то, что она была устлана прекрасными коврами.

5-го числа Хан прислал известить Посланников, что на следующий день Армяне справляют свой праздник: Хаче Шуран, т. е. погружение вводе креста, вне города, у [532] Пули Амбери (Puli Amberi): так называется особый мост через реку. Сам Хан желал присутствовать на торжеств, и по тому, если Послам угодно будет также поглядеть на праздник, то он приготовить место для них. Армяне справляют также, как и Русские, 6-го числа день Крещения с водоосвящением, начиная этот праздник рано утром еще досвету служением обедни и проповедью. Так как помещение Посланников было близ Армянской церкви или часовни, то они пошли, с некоторыми из нас, в нее посмотреть на Армянское Богослужение и обряды, которые сходны были с Римско-Католическими. Там, Епископ, человек уже пожилой, приехавший ради праздника из другой местности, по окончании длинного слова об откровении Христа язычникам, приблизился к Посланникам, ласково разговаривал с ними через толмача, и сердечно радовался, что такие знатные люди и также Христиане, прибывшие из такой дали, удостоили присутствовать при их Богослужении, в утешение ему и всей их общине, чего прежде никогда еще не бывало. Между прочим он сказал также, что хотя Гг. Посланники и не знают еще его, кто собственно он такой, но он может открыть им это в другое, более удобное, время. Мы догадывались, впрочем, что Епископ этот, также как и монах, встреченный нами в Астрахани, посланы были в эти места под другим предлогом Римским Папою, для посещения Восточных Церквей. Затем Епископ, вместе с Священниками, убедительно просили Посланников, приложить, с своей стороны, ходатайство у Хана, чтобы он дозволил достроить беспрепятственно, начатый ими незадолго перед сим, монастырь, который Персияне почему-то не позволяют доканчивать.

В полдень Армяне, по приказанию Хана, привели к нам 15 лошадей, на которых мы и отправились к реке, находившейся в полумили, по ту сторону города. Туда-то собрались Армяне изо всех, вокруг лежавших, селений, в великом числе, со множеством образов, крестов и хоругвий торжественным шествием, с пением и звоном, и в сопровождении большого числа Персидских солдат, для того, чтобы предохранить Армян от оскорблений и брани, могших [533] последовать со стороны праздной черни Мусульман или Магометан. Хан приказал на другой стороне реки, прямо против того места, где совершалось водосвятие, раскинуть прекрасную просторную палатку, разукрасить ее коврами и вообще приготовить ее, для совершения в ней почетного пиршества, причем всякого рода скоморохи и Фокусники должны были забавлять народ своими играми и штуками. В палатке этой, подле Хана, по левую руку помещен был Русский Посланник, кругом же около него (Хана), его Дворяне и Дворские люди, а но правую от него руку были оставлены места для наших Посланников и сопровождавших их нескольких человек.

Дружески приняв нас, Хан дал приказание Армянам совершать водосвятие, которое начинается обыкновенно по воле и усмотрению Хана, а не Армян.

Когда на берегу начали читать молитвы, то 4-Армянина, раздевшись донага, бросились вводу, чтобы освободить и очистить часть реки от слоя льда, которым в это время была покрыта река. Бросившиеся вводу Армяне поплавали в ней некоторое время; тогда бывшая с нами собака, привыкшая вытаскивать утопающих, увидевши плававших Армян, бросилась к ним вводу и тоже начала там плавать с ними. Это произвело между Персиянами великий смех и доставило им здесь первую потеху, тем более, что собака считается у них таким нечистым животным, до которого охотно никто и не дотронется, а воду Армяне пришли святить. Ибо вообще, по всей видимости, Персияне о такой торжественности и священных действиях Армян думали не иначе, как о своих скоморошествах, которые они тут же и проделывали, и Армянские Священники для Персиян были тоже, что Самсон для Филистимлян на их пиршествах, не смотря на то, что за дозволение Армянам такого празднества и за то, чтобы своим присутствием Хан оказывал Армянам надежную защиту, Церковь всякий раз дарит ему по 1000 талеров.

По окончании чтения Епископом, продолжавшаяся с добрый час, после пения общины и игры на кимвалах, [534] которыми ударяли один о другой, Епископ влил немного освященного елея вводу, погрузил в нее небольшой, серебряный, обделанный драгоценными камеями, крест, простер за тем посох свой над водою и благословил ее. Вслед за тем община тотчас же начала черпать, пить воду и умывать ею лицо. Несколько молодых людей бросились даже вводу, большая же часть общины только окропляла себя ею. В то же время некоторые из придворной челяди Хана начали лопатками черпать, воду и плескать ее на Священников и предстоявший народ, так что измочили их всех, особенно женщин, которые с великим страхом приступали черпать воду, и потеха эта была до того груба, что Хан должен быль воспретить ее. Не смотря на то, когда Священники приступили к совершению наиболее благоговейного действия, сам же Хан приказал музыкантам своим затрубить в самые большие трубы, и когда музыканты эти, образовав круг около духовенства, пустились плясать с песнями и криком, Хан приказал также поплясать перед Священниками и своему шуту, а за этим последовал Подмаршал, и таким образом Персияне издавались над Армянами. Во время совершения торжества, Лейб- Медик Хана, родом Араб, человек весьма легкомысленный, довольно нагло спрашивал Посланников наших: думают ли они о Христе, что он был сын Бога? Ему отвечали на это утвердительно, и так как вопрос этот предложил оп как бы в насмешку, то с им и не вступали в дальнейшие о том прения.

После всего описанного пошла кругом сильная попойка, и когда Хан шибко уже захмелел, то молча встал, сел на коня и уехал прочь, а за ним последовали и другие Персы. Не привыкшие к такого рода расставанию, мы не знали, как понимать его, и но тому и сами пошли и сели на лошадей и увидали тут, что н вдалеке от палатки Хан остановился, поджидая Посланников. В Последствии, по опыту и по собранным сведениям, мы узнали, это общий обычай Персов, когда они принимают участие в угощениях Ханов, или Шаха, то есть, молча встают и уходят с пира, не прощаясь, как [535] сам хозяин, так и гости, как это несколько раз видели мы за столом Персидского Царя.

8-го Генваря Армянский Епископ, с полным торжественным шествием, посетил Послов. Впереди его шли, в церковном облачении, с горящими восковыми свечами в руках, Священники в большом числе. При входе в дом они запели и ударили в кимвалы, колокольчики и бубны и принесли в подарок 2 кружки вина и большое блюдо, полное яблок, посреди которых вставлена была большая горящая восковая свеча. Они разговаривали с нами о своей Вере около 3 часов, и еще раз убедительно просили нашего ходатайства у Хана относительно постройки монастыря, что было обещано им, и исполнено.

10-го числа Шахов Калентер великолепно угощал Посланников, со всеми, сопровождавшими их, в его палатах. Первым удовольствием нашим было здесь обозрение изящной постройки этих палат, чрезвычайно красивых и в порядке расположенных в них покоев и увеселительных ходов, или мест для прогулки, наполненных всякого рода украшениями.

Особенно понравился нам внутренний зал, в котором давался пир: он был с отдельными сводами, искусно отделанными известковой резной работой, совершенно иностранным способом. С одной стороны зала был, прекрасный вид на близь лежащий веселый сад, тем более, что зал стоял довольно высоко, а сад, напротив, лежал довольно глубоко. Из одного увеселительного хода в этом зале бил ключ, сперва вверх, и оттуда с приятным шумом низвергался в другой водомет, бывший под залою, перед другим покоем; этот же другой водомет опять ниспадал в третий, который расположен был уже в сказанном саду. На все это, сидя у окна, просто не налюбуешься: так это было хорошо. На это пиршество явился и Хан, с важнейшими из своих придворных, и Маршал Персидского Шаха, только что прибывший из Испагани. Поздним вечером, когда гости и [536] хозяин в добром веселии и дружбе порядком выпили, нас проводили домой на лошадях, со множеством факелов.

13-го числа, я, вместе с нашим Маршалом и Гофмейстером, послан был к Хану, по обыкновению, с подарками, состоявшими из 10 Русских аршин (Arsin) или длинных локтей тонкого красного сукна, 5 аршин синего атласа, одного бочонка водки, погребца фляг с сладкою водкой и 4 ножей с изящно отделанными янтарными ручками. Когда мы заметили, что подарки наши понравились Хану, то начали свое ходатайство у него по просьбе Армян. Хан дал следующий на это ответ: «Хотя в Шемахе, стране Магометанской, до сих пор не было еще никогда Христианской церкви, или монастыря, и хотя он ни как не думал, чтобы не однократно уже повторявшиеся домогательства Армян когда-нибудь увенчались успехом, тем не менее он желает теперь удовлетворить почетное предстательство Гг. Посланников, и не будет уже более препятствовать окончанию постройки Армянского монастыря;» при чем Хан дал нам и письменное удостоверение в дальнейшем исполнении такой уступки его. Армяне чрезвычайно обрадовались успеху нашего ходатайства, сердечно благодарили нас за него, и просили дозволить им начертать имена Гг. Посланникови то благодеяние, которое они оказали Христианству, в будущем монастыре, на вечную память.

20-го числа из Испагани возвратился гонец, которого Хан посылал к Шаху еще тогда, когда мы стояли в Ниазабаге. Мы надеялись с удовольствием, что гонец этот может быть привез распоряжение о дальнейшем путешествии нашем; по этому некоторые из нас пошли к Хану осведомиться, что сообщает, между прочим, письмо Шаха. Но Хан объявил, что об отъезде нашем ни чего еще не упоминается, в доказательство чего мы сами можем прослушать Шахово письмо. Гакиму (Hakim) его или врачу подано было Шахово письмо, которое тот прежде поцеловал, приложил ко лбу, и за тем прочитал в нем следующее: «От Дербентского Султана прибыл гонец прежде гонца от Хана Шемахинского, с известием, что к нему, Султану, приехал Русский Посол, который объявил, что [537] следом за ним едут также и Немецкие Посланники. По этому, когда эти Немецкие Посланники приедут, то их должно продовольствовать, согласно данному на это приказу Султану, и за тем доставить далее в Шемаху. Когда же они прибудут в Шемаху, то Хан должен немедленно прислать нового гонца и ожидать дальнейшего приказания и проч. Впрочем, Шах пребывает к Хану с своею великого милостию». Затем Хан просил доставить ему список всех нас, сопутствовавших Посланникам, и желал, чтобы в нем обозначены были звание, знание и занятие каждого отдельно, так как при нас состояли один врач, цирюльник, живописец и музыканты. Но ему доставлен был только список имен, с обозначением чинов, служивших в числе спутников Посольства. На следующий день мы зазвали тайком гонца к себе и спросили его о причине такой продолжительности его поездки и нашего задержания. Получивши прежде от нас кое-что в подарок, он за тайну сообщил нам, что недавно брат Хана, состоявший в должности Шахского полицейского Коммисара (Conslabel) был обезглавлен за какое-то преступление, от чего, по обычаю Персов, и весь род считался в немилости, и никто не осмеливался доложить Шаху письмо Хана, не зная его содержания, пока ,наконец, по прошествии месяца времени, один Мегетер (Meheter) или Шахов Каммергер не дерзнул положить то письмо к ногам его. Но Шах сам все таки не хотел отвечать Хану, а приказал отвечать другому придворному. И при отъезди гонца было положено, что на письмо Хана ни какого другого ответа не нужно, кроме того, который получил Дербентский Султан и который именно и приказал Хан прочитать нам. При этом Шах приказывал еще, что если между тем кому либо из Немцев будет нанесено какое оскорбление кем ни есть из Персов, то такого преступника Султан, или Хан, должны приказать изрубить перед своими глазами. Таким образом мы должны были прожить здесь еще несколько времени, пока не воротится гонец, посланный снова Ханом.

25-го числа посетили Посланника Хан, с несколькими из своих придворных людей, и Русский Посланник, также с [538] некоторыми из своей прислуги. При входе, равно как и при отъезде Хана, приветствовали его выстрелами из 3-х каменнометных орудий. По причине наступившего у Персов Поста, Хан ничего не ел и не пил в этот раз, но насладился только нашею музыкою, которую исполнили мы, по его просьбе.

28-го Генваря Русский Посланник, Алексей, выехал из Шемахи и некоторые из нас провожали его целую милю. Он был очень сердит на Хана и Калентера, так как они недостаточно угощали его, как бы он желал, и по тому всячески бранил и сердил своего Мегемандаря,

5-го Февраля прошел я, с некоторыми из наших, на один, весьма хорошо -выстроенный и близ торга лежавший, двор, который, на подобие какой-нибудь философской Коллегии (Philosophisch Collegium), устроен был со множеством ходови покоев. Увидевши в нескольких местах ходивших и сидевших с книгами взрослых и детей, мы спросили: что это за место? и узнали, что это была Мадреса (Madresa), то же что Гимназия, или Академия, которых в Персии есть несколько в разных местах и о которых скажу подробнее в своем месте.

Когда мы остановились, рассматривая здание, нас подозвал к себе один Персиянин, которого они зовут Мадерис (Маderis), Профессор или Учитель, учивший там в одном открытом покое. Увидавши на моей палке из Персидского тростнику, между прочим и Арабскую выжженную надпись, заключавшую поговорку или желание, которое Персы постоянно почти произносят: *** , bis millarachman rachiin, он попросил у меня палку, внимательно осмотрел ее и хотел было взять ее себе, с предложением завтра принести мне гораздо лучшую. Когда же я не согласился уступить ему палку, то он тщательно вырезал из надписи слово *** Alia, означающее по-Арабски имя Бога, собрал все обрезки и стружки срезанного и соскобленного тростника и, завернув их в бумагу, сказал: «Не следует носить название Бога на палке, которою опираются в грязь». На следующий день я опять пошел в Мадреса, взял с собою небесный глобус, величиною в 8 [539] дюймов в диаметре, и отправился в другую аудиторию, в которой принята был очень дружелюбно. Там Профессора радостно удивились, что у нас, Немцев, также уважаются астрономические знания, и что они имеют случай видеть глобус, каких и у них найдется разве немного. Ибо они также знают приемы обращения с астролябией и обучают по ней учеников своих. Они взяли мой глобус в руки в по фигурам на нем отыскали одно за друг им и назвали по-Арабски созвездия, особенно 12 знаков Зодиака.

Приведу здесь эти названия их:

В эти же дни ходил я в другое место, в одну мечеть (Mestzid) или храм, лежавший недалеко от моей гостинцы, посмотреть, каким родом и способом обучают там Персы свое юношество и учеников. Мальчики сидели там кругом по стенам, Мулла же (Molla), с несколькими взрослыми людьми, по средине, на просторном месте. Увидавши меня, эти последние пригласили меня сесть подле них. Мулла держал в руках [540] Алкоран, писанный прекрасными буквами, дозволил мне несколько перелистовать его, и, взяв его, наконец, у меня, поцеловал писание вначале, предложил и мне также поцеловать буквы Алкорана. Но я взял свою записную книгу, которую принес с собою для записки в ней имен поучавших, поцеловал в ней в ней герб Его Княжеской Светлости, Милостивейшего Государя моего, и сказал: «Это я знаю, ваша же книга мне не известна». Они засмеялись на это и отвечали, что я дельно поступил. Там был также один старый Арабский астроном, по имени Халил Минаджим (Clialil Minatzim) из Геджаса (Hetzas), лежащего у Мекки, человек лет 65. Он читал и учил некоторых учеников по Евклиду, на Арабском языке. Когда я узнал это сочинение, по имевшимся в нем изображениям, и высказал некоторые замечания на довольно не знакомом мне еще Персидском языке, то это очень понравилось старику, и он вынул из за пазухи небольшую медную астролябию и спросил: «Имею ли я о ней понятие Я объяснил некоторые ее части и сказал, что подобная вещь есть и у меня, и старик очень просил меня показать ее ему. Я сходил домой и принес мою астролябию и глобус, которым все немало удивлялись. Когда они узнали, что я сам сделал астролябию, то старый Минаджим просил меня показать ему, как это я так хорошо и верно все мог вырезать; ибо их циркулярные черты и градусы были довольно грубо вырезаны, от руки. Когда же я научил его некоторым приемам вырезывать и распределять градусы скорее и тоньше, то старик не знал, как и благодарить меня, часто посещал меня в моей гостинице, а однажды приказал принести за собою ко мне плоды и изготовленные все кушанья, вместе со скатертью, и сделал таким образом пирушку у меня. По его просьбе был я несколько раз и у него в гостях, при чем он только того и желал, чтобы я поскорее мог изучить его язык, или он мой, чтобы мы достаточно могли понимать друг друга; охотно предлагал далее, с своей стороны, все, чего только я мог пожелать и что только он был в состоянии сделать, или сообщить мне. Вследствие такой своей готовности он сообщил мне сведения о долготе и широте мест почти по всей Азии, а также несколько кусочков начертанных на бумаге, частных ландкарт, и сведения [541] эти, проверенная отчасти собственными моими наблюдениями, я нашел вполне верными, почему часть их и прилагаю при этом издании.

Мулла того же училища, по имени Магеб Аали (Maheb Ааli), молодой, веселый и набожный человек, оказал мне в изучении языка добрую услугу и дружество. Подобно ему и один Онбаши (Ohnbaschi) или Капитан, по имени Имам-Кули (Imam-culi), хороший приятель Магеба Аали, которые каждый день попеременно приходили ко мне, чтобы поучить меня их языку, и поучиться моему, и когда они увидали, что могут подать на себя подозрение относительно Веры (к чему некоторые из наших подали немалое основание), то приходили даже по ночам. Так, однажды, именно 11-го Февраля, когда я сидел и занимался изучением языка, в помянутой выше мечети, пришел один Персидский слуга, говоря, что Хан будто бы прислал его туда из замка и приказал спросить: что делает Мулла в церкви с Немецким Христианином? Что он должен прекратить их беседу и попросить Муллу выйти вон. Хотя сначала Мулла был озадачен таким требованием, но скоро догадался, что посланный этот, должно быть, был не от Хана, а от кого-нибудь другого; ибо Персам никогда не запрещается обращаться с иноверцами, которых допускают они даже и в храм свой. Поэтому, когда Магеб Аали расспросил потом потихоньку сказанного слугу, то этот последний признался, что он прислан был не Ханом, а толмачом нашим. На следующий день явился другой посланный, с таким же запрещением. Но так как мы знали уже, откуда он пришел, то ни мало не обращали внимания на его запрещение. Спустя немного времени после этого, когда Рустам или Георгий, наш Персидский толмач, не поладил о чем-то с Посланником Бругманом, то он высказался, что Бругман приказывал ему послать от имени Хана Персидского слугу к Мулле, в то время, когда я был с ним в мечети, с сказанною выше угрозою или запрещением, собственно для того, чтобы помешать мне в изучении Персидского языка. По этой же причине, именно, желая отнять у меня время для сказанного изучения, [542] Бругран задал мне скучную работу, именно: карты Персии и Турции соединить в одну общую карту.

В эти дни многие из нашего простого народа стали жаловаться и даже слегли в Постели от воспалительных болезней, без сомнения, от горячего вина, которое, после долгого употребления воды, они пили так неумеренно, что, для обуздания их, нужно было дать начальственное строгое приказание Посланников. У нашего врача разом было 22 человека больных, которых, впрочем, с Божиею помощию и старательным уходом, он скоро всех поставил опять на ноги.

7-го Февраля или, по Персидскому Месяцеслову, 21-го Рамезана (Ramesan), празднованы были Ашур (Ascbur) или ежегодны поминки по Али (Aalij), великом святом и покровителе Персов и при сборище целого города, с особою торжественности и великим благоговением, за городом, около дома, нарочно для того построенного. Когда некоторые из нас явились туда же посмотреть на торжество, то, по приказанию Хана, стоявшего в сказанном доме, вместе с Калентером и другими знатными вельможами, нам дали место, чтобы мы подошли ближе и могли все хорошо видеть; и здесь мы увидели следующее: под раскинутым полотном, на возвышенном стуле, вышиною более двух сажен, сидел Хатиб (Ghatib) или Parentator, совершитель поминок, в синей печальной одежде; как у нас в печальное время носят обыкновенно черные одежды, так у них одежды синего цвета; Хатиб читал нараспев, звонким и чистым голосом, с оживленными телодвижениями, около двух часов, книгу Machtelnamae, в которой описывается жизнь и кончина Алия. Вокруг стула Хатиба, на земле, сидело множество Священников, все в белых повязках или менделинах (чалмах) на головах, и в продолжение чтения все они несколько раз начинали подпевать; подпевание это совершалось так: когда в помянутой книге встречались, там и сям, разумные в достойные замечания поговорки и изречения, вроде стихов, то чтец обозначал их произнося только первый слова этих изречений и замолкал, тогда все остальные подхватывали и продолжали петь, как знакомую уже песню (или оду). За тем, [543] всякий раз после пения один из сидящих Священников провозглашал громким голосом:

«Laanet Chudai her kuschendi Aalij bad! Т. е. Да будет проклят тот, кто убил Алия!»

На что весь народ отвечал: «Bisch Bad, kern bad! Т. е. И пусть он будет проклят, лучше более, чем менее!»

Когда чтение дошло до того места, как Алий заранее предсказывал своим детям о своей кончине (о которой он узнал, как говорят некоторые, из астрологических сведений, в которых был очень опытен), и при этом указал на своего слугу Абдуррамана Ибни Мельджема (Abdurraman Ibni Meltzem), который наложит на него руку, и как дети с горькими слезами умоляли отца своего, чтобы он остерегся и убил бы лучше самого Абдуррамана, для того, чтобы таким убийством отца не сделать их бедными сиротами, тогда все Персы начали плакать. Плач этот продолжался и тогда, когда читалось о самом убийстве, которое совершилось в мечети, во время моленья Алия, и о том, как глубоко сокрушались дети по смерти отца своего; в это время большинство Персов рыдало. По окончании чтения Хатиб получил в подарок от Хана новый шелковый кафтан, который он тотчас же и должен был надеть на себя. За тем круговым шествием везли (на верблюдах) 3 гроба, покрытых черным сукном, означавших гробы Алия и его 2-х сыновей: Гассана (Hassan) и Госсейна (Hossein), и 2 продолговатые ящика, покрытые синим сукном, означавшие хранилища (Repositoria) оставшихся духовных книг Алия. За тем вели двух прекрасных лошадей, на которых лежали лук, стрелы, дорогие головные повязки и множество победных знамен. Далее, один человек на шесте нес маленькую круглую башню, называемую у них Нахал (Nachal), в которую воткнуто было 4 сабли, едва видные из-под навешанных украшений. Наконец, несколько человек несли на головах небольшие часовенки или ковчежцы, Зелле (Seile) называемые, украшенные и увешанные перьями, лентами, цветами и другими украшениями, и в каждом из них лежал раскрытый Алкоран. Эти [544] последние поплясывали и прыгали под печальную музыку, которую играли на больших кимвалах, дудках, бубнах и барабанах. Несколько партий мальчиков, с длинными шестами, прыгали кругом в раздельном кружке, хватали друг друга за плечи и кричали один за другим: «Гейдер, Гейдер» (Heider, Heider) (это имя Алия), Гассан, Госсейн! Втаком торжественном шествии все отправились в город. Это 21 Рамезана, в которое Алий отдал свою душу, празднуется во всей Персии в глубокой печали, описанным сейчас образом. В память же Магомета, их великого Пророка, нет у них ни какого праздничного дня.

14-го Февраля утром праздновали мы день рождения Посланника Бругмана выстрелами из больших пушек и игрою на трубах и барабанах, после чего за обедом было великолепное угощение.

В нынешний же день, как в новолуние, Персы заканчивают обыкновенно свой пост, начинающийся 16-го Генваря или, по их счету, с 1-го Рамазана; но так как до их Субботы (или Праздника), которую они празднуют в Пятницу, оставалось только всего два дня, то Священники заблагорассудили продолжать пост до этого дня. В следующий за тем день, именно 17-го Февраля, Хан давал большой пир для своих придворных и знатных господ, пригласив на него и Посланников, со всеми сопутствовавшими им; пир этот опять был чрезвычайно веселый.

27-го числа возвратился Ханский гонец, который послан был к Шаху по нашему делу, с письмом Шаха и приказом: найскорее отправить нас в путь.

Обрадованные такою доброю вестью, Посланники поехали с некоторыми из нас на охоту. Хан извинялся, что, за множеством дел, он не может разделять нашего общества, и прислал с несколькими своими охотниками собак, соколов и одного леопарда. Этот леопард, чрезвычайно ручной и хорошо выученный, доставил нам наилучшее удовольствие, по тому что, [545] опередив всех собак, он ловко ловил зайцев, и по зову охотника послушно садился снова позади его на круп лошади. Пока мы охотились, Хан, с заготовленным столом, отправился в загородный сад свой, в надежде перехватить нас на обратном пути и угостить. Но как мы возвращались другою дорогой, и не пожелали воротиться к нему, по приглашению его, посланному им к нам с гонцом, которого мы встретили уже у городских ворот, то он прислал в жилье Посланников несколько больших блюд, полных разных кушаний, с просьбою благосклонно принять их и скушать на здоровье, так как они изготовлены были собственно для нас.

1-го Марта Персы праздновали другой свои праздник, называемый ими Хуммекадер (Chummekader), который бывает у них 14-го Шеваля (Schewal), по их Тагвиму (Tagwim) или Месяцеслову. В этот день Алий вступил в наследство своего отца и тестя Магометова. На празднике этом Хан опять великолепно угостил нас в палатке, раскинутой на веселой площадке, близ выше помянутой реки. Там были всякого рода потехи: одни прыгали, другие плясали, или проделывали искусные скоморошества; особенно не дурна была пляска, которую с быстрыми телодвижениями исполнил взрослый малый, с двумя кимвалами, увешанными длинными шелковыми хвостами. Хорош был также и другой плясун, с навешанными вокруг тела несколькими кимвалами, который проворно плясал совсем иным образом, чем на пирушке у Хана. Далее черный Араб, легкий и проворный, представлял всевозможными движениями обезьяну, прыгал и скакал везде кругом между расставленными конфектами, взбирался на плечи гостей и даже к одному из Посланников, и в ту же минуту спрыгивал долой. Еще один скоморох выделывал штуки с покрывалом, представлял сцену из камкового покрывала, которое одной стороной обвязывал около своего пояса, а другую приподнимал вверх, и с такою кукольною комедией ходил кругом, точно как это делают Русские комедианты, о коих упомянуто было выше, в своем месте.

Вне палатки простой народ также веселился, каждый, кто как умел и мог, вели игры между собою с плясками, [546] прыгали, бегали взапуски и стреляли в цель. Сам Хан пожелал опять испытать меткость стрельбы своей и сказал, в юности он попадал даже в волос, и теперь, будучи 45 лет, хочет узнать, может ли он это сделать. Он подозвал для этого одного из своих мальчиков и дал ему подержать лошадиный волос, к которому привязан был Sehekhir или перстень (употребляемый Персами при стрельбе из лука и всегда почти носимый ими на большом пальце), и в шести шагах он дважды пересек стрелою волос на двое. Он приказал также подбросить вверх яблоко, и когда оно уже падало, прострелил его из длинноствольного ружья.

После шестичасового доброго угощения нас Ханом, мы поехали с ним верхами обратно в город. На дороге, когда мы выехали на широкую площадку, на которой Персы объезжают своих лошадей, нам показывали, к какой быстрой езде приучены их лошади (о другом обучении лошадей, кроме быстроты бега, они ни чего не знают). Здесь же показывали нам их способ вступать в схватку с неприятелем. Между прочим, хорошо было смотреть, как они преследуют друг друга метательными копьями или дротиками, при чем Персы не только мастерски бросали на всем скаку и издалека попадали в преследуемого палками, которые они употребляли здесь вместо копий, но также ловко схватывали рукою, пущенные в них дротики и, быстро оборачивая их, бросали обратно в своих преследователей. На таких упражнениях конюший Ханский получил награду, и Хан подарил ему прекрасную Арабскую лошадь.

3-го числа Персы праздновали день, который они называют Tzar schembe sur, т. е. печальный четвертый день недельный, который всегда бывает у них в ближайшую середу перед весенним равноденствием (Aequinoctio vernali), или перед их Новым Годом. День этот они считают несчастнейшим в целом году. Персы уверяют, что они не только знают от своих предков, но и собственным опытом дознали, что в этот день со всеми ими вообще случается только нехорошее, вследствие чего они на целый [547] день оставляют свои занятия, запирают лавки, даже немного выходят из дому, мало говорят, воздерживаются от брани и клятв, также как и от пьянства, главным же образом никто в этот день не платит денег; ибо они полагают, что если что сделаешь в этот день, то тоже будешь делать и целый год. По этому некоторые богачи сидят в этот день дома и считают свои деньги. Иные же ходят с кружкою за город к реке, потихоньку, молча и не озираясь; зачерпывают там воду и обрызгивают ею свои дома и комнаты, полагая; что так как вода светлая, то она до некоторой степени смывает и отклоняет несчастие; если же при этом встречают на дороге доброго приятеля, то стараются и его обрызнуть водою, или же всю кружку вылить ему в лицо и на голову. Когда это случается неожиданно для этого приятеля, то это хороший знак для облитого, и он должен крепко благодарить за это. Дети и юноши, не состоящие еще в браке и на которых, по их мнению, не лежат еще никакие домашние заботы, также проделывают при этом свои штуки и причудливые забавы. Так, одни из них ходят по улицам и на реку с барабанами, которые они называют Tunbek и которые делаются из горшечной глины, с длинным открытым отверстием; такие барабаны берут они под мышку, обращая отверстие назад и бьют по ним руками. Другие же ходят с прутьями, заходят в реку по колена и выше, брызжут водою на приходящих за нею, или же вешаются на них в своих мокрых одеждах, иногда же втаскивают их совсем вводу, или разбивают кружки у них. эти мальчуганы означают у них приносящих несчастие, и если кто уйдет от них не тронутый ими и сможет проворно, зачерпнув воду, уйти с кружкою благополучно домой, тот и в течение года избежит многих несчастий. Поэтому, Персы большею частию ходят в это время за водою еще до свету, или же, если с ними уже повстречается такой ветреник, то прячут кружку свою от него под кафтан. Все эти проделки совершаются большею частию до обеда; когда же солнце переступит за полуденную черту, большинство Персов выходит и выезжает прогуляться. Перед обедом же никто не садится и на лошадь.

Вильгельм Шикгарт (Schickhart), в предисловии к «Кюлюстану или Розовому саду», изданному Иоанном Фридрихом Оксенбахом (Ochsenbach), полагает, что праздник этот установлен Персами в память Св. Иоанна Крестителя и его крещения. Весьма может быть, что древние первоначально имели эту цель; ибо Иоанн очень славится у Персов, как весьма святой муж и гроб его в Дамаске посещается и чтится и поныне, как это видно из 12-й главы 1-й книги моей Персидской «Долины роз», в Последствии же воспоминание это перешло в описанное сейчас злоупотребление.

7-го Марта посетил Послов один Католический монах, Амвросий дос Аниос (Ambrosius dos Anios), родом Португалец из Лисабона. Он сообщил нам, что прибыл из Тифлиса, что в Грузии (Georgia), в 10-ти днях пути от Шемахи, из одного монастыря Августинского ордена; что хотя он пришел только по дошедшему до него слуху о прибытии в эти места почетного Посольства от одного важного Христианского Государя Европы, но он не сомневается, так как дело это уже много лет здесь неслыханное, что Посольство это имеет нечто важное и по отношению к распространению Христианства; по этому он надеялся, что Гг. Посланники не сочтут за неприятное, если он явился не только для того, чтобы пожелать им счастия ради благополучного их прибытия, но и предложить им свои услуги сообщением, каких им будет угодно, сведений о той, или другой, стране, или народах, среди которых он живет теперь уже 27 лет. Хотя сначала, как и естественно, мы не совсем доверяли ему, но в продолжение 10 ежедневных свиданий, откровенных бесед и верных сведений, сообщенных нам им, мы так познакомились и сошлись с ним, что имели достаточное основание заключать, что он явился к нам с честным и добрым к нам расположением, за которое мы были ему благодарны, и такое заключение в Последствии мы могли проверить и на деле. Кроме своего родного и Латинского языков, на которых он объяснялся с обоими Посланниками, он знал Грузинский, Турецкий, Персидский, к изучению которых он сообщил мне особые, более разумные и облегчающие, приемы. [549]

10-го Марта Персы с великим веселием праздновали свой Новый Год, который они называют Naurus, о чем ниже будет сказано подробнее. Но этому случаю некоторые из нас посланы были к Хану, Калентеру и другим господами, с пожеланием счастия. Мы застали их в большом великолепии, сидящих за столом, и приглашены были остаться за их пиром. Прямо против Хана сидел один говорун, которого они называли Kasiechuan; с страшными телодвижениями он прославлял славные подвиги своих Царей, как они богатырски сражались и побеждали Турок, Узбеков и других неприятелей. Между тем Астролог вставал часто из-за стола, брал с своей астролябией высоту солнца, часы, и таким образом наблюдал мгновение, когда солнце достигнешь равноденственника, и как только желанная минута настала, он громко провозгласил Новый Год. Тотчас за тем сделано несколько выстрелов из каменных и полевых пушек, заиграли в трубы везде на городских стенах и башнях, забили в барабаны, и таким образом праздник начался великим ликованием, и день прошел в доброй попойке.

На следующий день Хан продолжал тоже веселие, пригласил к себе Гг. Посланников, с помянутым выше монахом, и был с ним так любезен и откровенен, как никогда прежде.

20-го числа, к вечеру, Хан и Калентер, сильно выпившие, посетили уже в Последний раз Посланников; ибо, говорили они, отъезд наш должен последовать скоро, а Хан, имея надобность ехать куда-то, не мог дожидаться отъезда нашего. Когда они вступили в двор, то Гаким или врач Ханский, выдававший себя также за звездочета, посмотрел на небо и сказал: «Этот час, Хан, не хорош для того, чтобы ты входил в покои Frenk Eltzi, т. е. Немецких Посланников». Поэтому все расположились на дворе и пили здесь под открытым небом. Увидавши одного из пажей Посланника Крузе, мальчика весьма белого и красивого лицом, Хан подозвал его к себе и спросил Гакима: «Как нравится ему этот мальчик? Он бы, Хан, желал , чтоб это был сын его». Гаким опять [550] возвел глаза к небу и предсказал, по созвездиям, которые он захотел увидеть среди белого дня и на облачном небе, что если Хан пристально вглядится в мальчика, так что образ его хорошо напечатлеется в его воображении, и затем пойдет к женам, то у него может родиться такой же сын. Этому совету Хан поверил, как бы оракулу (прорицателю), и он, поглядевши несколько времени на мальчика, не сводя глаз с него, распростился потом и уехал.

В Шемахе был один Персидский невольник, по имени Фаррух (Farruch), родом из Русских, но в юности взятый в плен, проданный в Персию и обрезанный. Фаррух этот, обращаясь часто с нашими людьми, с которыми говорил по-русски, пришел к нам в тот же вечер и предостерегал Посланников, чтобы они не очень доверяли нашему Персидскому толмачу, Рустаму. Ибо он писал в Испагань к друзьям своим и извещал их, что хотя он довольно долгое уже время живет между Немцами, как язычниками, но он все таки не сделался отступником от Магометанской Веры, как они это воображают себе, и крепко держится ее, чему он, по прибытии представит и достаточные доказательства. Рустам этот, иначе Георгием именуемый, был родом Перс и несколько лет тому назад ездил в Англию, с Послом Персидского Шаха; но так как господин его обращался с ним довольно строго, то он ушел от него, передался Англичанам, окрестился по ихнему и оставался там несколько лет. В наше время он Находился в Москве, у Резидента Английского Короля, как у своего крестного отца; узнавши, что мы едем в Персию, он употребил всевозможные средства и просьбы выхлопотать себе дозволение отправиться с нами в Персию и обратно, для того, будто бы, чтобы получить там отцовское наследство, с помощью которого он желал бы торговать в Москве, так что, наконец, к сожалению, он был отпущен, давши обязательство, что воротится с нами назад, и так как он нам обещал оказать великую, верную услугу и службу, то мы охотно взяли его к себе в качестве толмача. Когда же он Приехал в Ардебиль, то мы начали замечать, что Фаррух правду говорил нам о нем; ибо Рустам пошел к гробнице [551] великого святого Персидского , Ших-Сефи (Schich Sefi), пал там ниц молился и вообще заявил себя истым Магометанином, в чем дал этим открытое доказательство. Когда же он был в Испагани и сделался нам подозрительным до некоторой степени, в обещанной им нам верности и вере, то мы взяли его под стражу, но он тайно бежал из под стражи, скрылся в Alia capi или дом свободных, бросился в ноги Шаха и Сетера (Seter) или главного Начальника их Веры с слезами раскаяния и прощения, отдался под их защиту, и таким образом и остался в Персии.

22-го числа отец Амвросий, с слезами на глазах, распростился с нами и поехал обратно из Шемахи вТифлис, к своей братии.

24-го Хан, по обыкновению, отсылал Шаху подарки к Новому Году, тем более дорогие на этот раз, что он считал себя в немилости по делу брата; недавно же он получил Шахово письмо, заверявшее в возвращении ему всей Шаховой милости. Подарки состояли из нескольких прекрасных лошадей, головных ременных для них сбруй или уборов, верблюдов, навьюченных 30-ю подушками, набитыми лебединым пухом, и множеством Русской юфти; кроме того из нескольких прекрасных девочек и мальчиков. Сам Хан отправился тоже с подарками, сказавши нам, что проводит подарки за несколько миль; но между тем он остался только вне города несколько дней, а в это время распоряжениями Калентера сделаны приготовления к нашему отъезду, и Посланникам нашим на дом присланы были 60 туменов или 460 рейхсталеров за то, что во все время они жили на свои деньги. Но так как сумма, назначенная на наше содержание по прежнему распоряжению и обещанию, должна была простираться до 120 туменов, то присылка только сказанных 60 туменов казалась несколько подозрительною; почему Посланник Бругман приказал нам, посланным для переговоров с Калентером по другим делам, касавшимся нашего путешествия, мимоходом разузнать: по распоряжение ли Шаха, или по усмотрению только Хана и Калентера, выданы были Послам сказанные только 60 туменов? [552] При этом нам велено передать Калентеру, что хотя наши Посланники приехали в Шемаху не с тем, чтобы получать здесь деньги, но все таки они хотят взять их с собою в Испагань, и за печатью Калентера, за которой они присланы были и Посланникам, предъявить их Шаху. Что, во всяком случае, Гг. Посланники в высшей степени были стеснены тем, что так долго должны были прожить здесь, тогда как хорошо было известно, что приказание отправить их далее давно уже было от Шаха получено. Калентер отвечал на это: «Мы ни чего не можем дать вам; деньги даны вам были не от нас, но от Шаха, и что Шах приказывал, то мы и делали для вас, и даже более ибо, пока не приходило Шахово приказание, все, что мы давали вам, давали из собственного кармана». При этом он добавил, что «можем доносить, или не доносить, Шаху, говорить ему то и другое: они на это внимания не обращают; они и сами будут писать Шаху и пошлют ему нашу расписку. Что же касается до неудовольствия за долгое задержание, то случилось это не по их с Ханом воле: надо было немало употребить времени для того, чтобы доставить достаточное количество подвод и других принадлежностей и вещей для такого большого числа людей и поклажи». В заключение он просил неотступно, чтобы мы были так добры, оказали ему дружбу перед отъездом, еще раз пожаловать к нему в гости. Мы исполнили эту просьбу Калентера, посетили его в последний раз, и, кроме прекрасной пирушки, хозяин угостил и всякого рода дельными и забавными, увеселительными разговорами и вполне радушным приемом.

27-го Марта присланы были нам 60 повозок для клади и 130 лошадей для езды верхом, Уложенную кладь, и 9 человек больных людей, уже поздним вечером Дворецкий (Гофмейстер) наш послал вперед.

Прежде чем последуем и мы за ними, обозрим немного город Шемаху и лежащую кругом страну.[553]

О городе Шемахе и горах, лежащих около нее.

Город Шемаха различными писателями называется различно и помещается даже в разных местах. Некоторые, как, например: Бизаро, Барбаро и другие, называют его: Sumachia, Suuachia и Samachia; Испанцы же пишут его Xamachi. На картах одни помещают его выше, другие ниже Дербента, а некоторые даже в обоих с их местах. Туземцы же и Персы называют его по нашему произношению Schamachie; лезкит же он, считая по извилистой дороге, идущей через горы и между горами, в40 добрых милях или в6-ти днях пути за Дербентом, или по ту сторону Дербента. От Каспийского же берега, если ехать на лошади, или идти пешком в Баку (Bakuje), через горы на Lahatz, где находится таможня, два дня пути, а тою же дорогою, на верблюдах, 4 дня, и 6 дней (как некоторые пишут безразлично), когда с тяжелым грузом на верблюдах, обходят горы долиною, при реке Араксе (Aras). Долгота в Шемахе 84° 30’ и широта 40° 50'. Он есть главный город значительной области, которая в древности называлась Media Atropa-tia, теперь же Ширваном (Scliirwan), хотя некоторые писатели помещают его в Гиркании другой пограничной области. Построен он, как говорят Персы, Шахом Ширваном; лежит же в горах, почему только тогда и увидишь его, когда подъедешь к нему уже довольно близко. В прежнее время он был гораздо обширнее, имел до 5000 домов, но при Шахе Абасе (Abas), вследствие войны с Турками, значительно уменьшился. Он разделялся на 2 особые части, и обе эти части обнесены были каменными стенами. Но когда Шах Абас увидел, что Турки нападают большею частию на защищенные и укрепленные места и стараются взять их, открытые же поселения оставляют без внимания, и когда он таким образом пришел к заключению, что крепости, сооружаемые не на границах и дорогах, а внутри страны более вредны, чем полезны, то он приказал срыть стену в Южной части, имевшей [554] наиболее крепкую стену, так что теперь часть эта представляет совершенно открытое место. Таким же образом поступлено было и с большими городами: Таврисом (Tabris или Tauris), Нахичеванью (Nachfzuan) и Кенчем (Kentzae).

Турки, отняв у Персов однажды город Шемаху и желая укрепить его, воздвигли эту стену из одних надгробных камней, которые они расхитили с Персидских могил и свезли сюда отовсюду.

Северная часть города несколько меньше, лежит на холме, в окружности также велика, как, напр., Лейпциг, и окружена хотя каменной, но плохой, без рвов, стеною, через которую, даже при запертых воротах, легко проникнуть в город. Тем не менее эта часть города имеет 5 ворот. Улицы в обеих частях города очень узкие, с низкими из камня, глины и земли выстроенными, домами, населенными Персами, Армянами и несколькими Грузинцами, которые все, хотя каждый из этих народов имеет свой особый язык, обыкновенно говорят по-турецки, равно как и в целом Ширване. Главнейшие занятия их составляют: пряжа, тканье шелка и шерсти и разные вышиванья.

В южной стороне города есть большой торг или базарь, с несколькими крытыми улицами, в которых Персы имеют свои лавки со всякого рода товарами: пестрой камкой, шелком, серебряными и золотыми вещами, луками, стрелами, саблями и другими рукодельями, каковые товары мощно купить здесь довольно дешево. На этом же торге есть еще два складочные или торговые дома (гостиных двора), с разными ходами и покоями, которые занимают иностранные купцы, ведущие здесь оптовую торговлю своими товарами. Один из этих домов или подворий называется Шах Каравансерай (Schach Carwansera), где помещаются Русские купцы и торгуют оловом, медью, юфтью (кожей) и соболями, другой же называется Лозги (Лезгин) Каравансерай (Losgi Carwansera), в которой находятся Черкаскио Татары и ведут там свою торговлю, именно: лошадьми, женами, малыми и взрослыми девицами, служанками и [555] мальчиками, которых они частью выменяли, или купили, частью же покрали с Русских границ и друг у друга. Когда мы были здесь на обратном пути, то Русский Посланник, Алексей, человек весьма веселый, любящий забавы и еще молодой, пошел в этот последний каравансерай, из желания поглядеть на живой товар и, между прочим, за одного мальчика, довольно красивого лицом и хорошо сложенного, за которого просили 6 туменов, предложил 2 тумена, т. е. 32 рейхсталера, но такая цена так обидной показалась Черкаскому торговцу людьми, что он, ударив мальчика по заднице, с полным бесстыдством сказал: «Одною этою частью ты можешь в своей жизни наслаждаться на гораздо большую сумму!» В этом же каравансерае пристают Евреи, которые привозят сюда из Тессерана (Thesserahn) превосходнейшие шерстяные ковры.

В городе находится 3 бани, называемые ими Гамам (Hamam); они у Персов в особенном ходу, как и у Русских, ежедневно посещаются, и в две из них ходят днем женщины, а ночью мужчины, в 3-ю же, которая находится недалеко от замка и называется Гамам Ших (Hamam Schich), ходят только одни мужчины. Перед этой последней баней стоят два больших дерева, которые Персы высоко и дорого чтут, по тому что они посажены и взращены здесь ради одного святого, по имени Ших Myрита (Schieb Murith), погребенного подле этой бани водной мечети. Доходы с этой бани идут на содержание гробницы святого, на свечи, полотно и проч., а остальное на бедных. В сказанную мечеть народу стекается гораздо более, чем в другие мечети, которых в городе Шемахе и вне его всего шесть.

Город, равно как и вся область Ширван, управляется одним Ханом и Калентером, как управителем и градоначальником, которые местожительство свое имеют в Северной части оного. Хан заведывает правосудием, имеет постоянно бдительный надзор над целою областью для защиты и от неприятеля, и с 1000 воинами, содержимыми самою областью, всегда должен быть наготове к бою. Калентеру же поручается казна, именно сбор доходов и известные расплаты; но он [556] не может с Шахом выступить в поле, по тому что город должен быть снабжен постоянным защитой.

Знакомый наш Хан назывался Ареб (Areb), держал при себе великолепный придворный штат, хотя по роду и был происхождения низкого (на что в Персии, впрочем, мало обращается внимания), именно, он был сын одного крестьянина и родился в области Сераб (Sserab), лежащей между Ардебилем и Таврисом. Он прославился своею храбростию до того, что когда Шах Сефи пошел осаждать крепость Эрван (Eruan) (Эривань), которую он вознамерился снова отнять у Турок, то назначил его, Ареба, главным начальником над орудиями (Цейгмейстером), и так как в этой осаде он сражался с таким мужеством, что не только получил множество ран, которые он нам однажды на пиру показывал на голове и руках, но и представил Шаху несколько отрубленных им Турецких голов, то он и сделан был Ханом, на место прежнего, называвшегося Феррух Хан и погибшего во время этой самой осады. Он был, также как и Калентер Яябек (Jajabek), высокого роста и с величавым лицом, только не во время попойки, которой оба они весьма преданы, и Ареб Хан даже более, чем Яябек, вообще же оба очень любезные люди.

Из древностей в Шемахе мы не нашли ничего достопамятного. Никто ни чего не знает об отвратительной башне, которая, как свидетельствует Англичанин Иоанн Картрайт (Cartwrigt), в своем описании путешествия, была возведена из булыжника и плитняка, между которыми вмазано множество голов бывшого когда-то здесь благородного населения. Хотя я и нашел в городской стене втиснутые в камень две мужские головы, но никто не мог объяснить мне, что они означали. В остальном же все обстоит здесь так, как помянутый сейчас Англичанин пишет об одной древней разрушенной крепости, лежащей недалеко от Шемахи. Так, в полумили на север от города, находится довольно высокая крутая гора, которую Персы называют Кале Кюлустан (С Kueluestahn); у этой горы и на ней видна еще бездна обломов стен бывшей здесь когда-то сильной крепости. На [557] вершине глубокий погреб, выложенный прекрасными большими четвероугольными камнями, и подле погреба колодезь. Нам рассказывали, что крепость эту построил здесь когда-то Ширван Шах (ибо в древности страна эта имела собственных своих Царей), в память имени одной из своих наложниц или хассе (Chassa), которую он любил более прочих и которая называлась Kueluestahn, но Александр Великий разрушил будто бы эту крепость. Внизу, в долине, течет река, по обеим берегам которой идет плодородная земля, весною покрывающаяся множеством прекрасных цветов и разноцветных тюльпанов, которые здесь растут в диком состоянии; полагаю, что от этого и гора получила свое имя; ибо Kueluestahn значит долина роз, или место, где растет много роз и цветов, а Kalae означает крепость. Недалеко от Кале Кюлустана, в сторону к Шемахе, есть другая, еще высшая гора, на которой стоят две часовни, из коих впервой и важнейшей из них, выстроенной в виде параллелограмма, был высокий, из камня сложенный, гроб, увешанный множеством пестрых лоскутков, тряпочек, согнутых тростников, перевязанных шелком наподобие луков; в другой же часовне стояло два гроба, увешанных подобными же украшениями. В обеих этих часовнях покоятся святые мужи; почему Персы часто приходят суда и молятся у гробов их.

Здесь же, спустясь только на несколько ступеней, можно войти в глубокий со сводами склеп, в котором погребена Амелек Канна (Amelek Kanna), дочь одного Царя. Дочь эта имела особое расположение к одиночной, девической жизни; отец же ее хотел силою принудить ее выйти замуж за одного Татарского Князя, вследствие чего она и лишила себя жизни. Весьма может быть, как свидетельствует это, часто уже упоминаемый выше, писатель, что некогда девицы этих мест, в известное время года, собирались сюда для оплакивания смерти Амелек Канны, но теперь Персы ровно об этом ни чего не знают. Если же жители города Шемахи и окрест лежащих селений, в течение нескольких недель летом, посещают в великом множестве эту гору, равно как и гору Кюлустан, го случается это не ради помянутой девицы, но по другой причине, именно, вследствие [558] прохладного воздуха, бывающего на вершинах этих гор; ибо в равнине, внизу, настает в это время сильная и невыносимая жара. При таких-то обстоятельствах и случается, что Персы, по обыкновению своему, покланяются при гробах покоящихся там их святых (Руг) чаще, чем в другое время. Некоторые ремесленники и бедные люди проводят там только время дня, ночью же они спускаются с них в дома свои. Хан же, Калентер и другие вельможи остаются там постоянно в своих палатках почти целые три месяца, в которые бывает сильный жар. Скот свой Персы гоняют на это время на гору Эльбурс (Elburs), где находится не только сносный воздух, но и хорошие пастбища: Эльбурс есть часть Кавказских гор, в области Табесеран (Tabesseran), граничащей с Грузией, и высоты его очень хорошо видны с описанных сейчас гор. На этом Эльбурсе Персы некогда держали свой неугасаемый огонь и поклонялись там ему; но теперь этого огня и его поклоннников нет, как нет и у Еше (Jesche), где Тейксера (Теихега) неправильно еще помещает их, а за ним повторяют и другие писатели это известие, да и нигде в Персии, и они удалились оттуда в Индию, в которой и теперь еще осталась особая секта таких огнепоклонников, о чем подробнейшее сведение можно найти в описании путешествия Высокородного Иоанна Альбрехта Фон Мандельсло.