СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ТРЕТЬЯ

О природных свойствах Русских, об их нравах и обычаях.

Если рассматривать Русских со стороны нравов, обычаев образа их жизни, то по справедливости их должно отнести к варварам; ибо и теперь им далеко еще до того, что еще в древности были Греки, и хотя Русские хвалятся прибытием к себе Греков и родством с ними, но они не имеют ничего общего между собою ни по языку, ни по искусствам. Известно, что одни только Греки считались разумными и образованными людьми; все же прочие, не Греки, назывались варварами. Так как Русские не любят ни каких высших знаний, ни свободных искусств, а тем менее сами охотно ими занимаются, то, по изречению: «Didicisse fideliter artes emolit mores, nec sinit esse feros» (т. е. занятие искусствами смягчает нравы и не дозволяет быть жестоким), Русские и остаются невежественны и грубы,

Большинство Русских, когда что-либо узнают от чужестранцев о высоких знаниях и известных им естественных науках и искусствах, произносит самые грубые и неразумные суждения: так Астрономию и Астрологию они считают волшебными науками. Они ни как не думают, чтобы было естественно знать наперед и предсказать затмения солнца и луны, равно как движение другой какой либо планеты. По этому, когда, по возвращении нашем из Персии, в Москве стало известно, что Великий Князь пригласил и назначил меня своим Астрономом, начались толки: в Москву, де, скоро вернется волшебник, находящийся теперь в Голштинском Посольстве, который по звездам узнает будущее. Некоторые возымели даже отвращение ко мне, что, вместе с другими причинами, и заставило меня отказаться от предложенной мне должности.

Может быть, впрочем, Москвитяне желали удержать меня у своей земле, не за то, что я был сведущ в Астрономии, [166] а потому скорее, что я рисовал, как им стало известно, реку Волгу и Персидские области, через которые мы проезжали, и положил их на карту.

Позднее, именно в 1643 году, когда я опять был в Москве, будучи послан туда моим Милостивейшим Государем, я, сидя дома, забавлялся камер-обскурой, пропуская сквозь небольшое отверстие и шлифованное стекло все то, что происходило на улице перед окном, и представляя эти изображения живыми красками, вошел ко мне Русский Подканцлер, которому я и показал те изображения. Он перекрестился и сказал; «Это чародейство!» Его собственно поразили люди и лошади, ходившие вверх ногами, как представлялись они на изображении.

Хотя Русские любят и уважают Врачей и их искусство, но ни как не одобряют и не допускают тех обыкновенных средств, которые употребляются в Германии и других странах и которыми наглядным образом только и можно совершенствоваться вделе лечения, как, на прим., анатомирования тела человеческого , или делания скелетов, к которым Русские питают величайшее отвращение.

Немного лет тому назад, один искусный цирюльник, по имени Квирин (Quinmis), Голландец, чрезвычайно любезный человек, находился в службе у Великого Князя и в своем жилище имел человеческий скелет, который висел у него на стене позади стола. Однажды, когда он, по своему обыкновению, сидя за столом, играл на лютне, пришли, на звук музыки, Стрельцы, которые тогда еще держали постоянную стражу на Немецком Дворе, и, ради любопытства, заглянули в дверь. Когда они увидели висевшие на стене человеческие кости, то перепугались, и тем еще более, когда заметили, что кости те двигались; в ужасе они разбежались и распустили слух, что Немецкий цирюльник повесил у себя на стене мертвеца, и когда сам играет на лютне, то мертвец движется. Слух этот тотчас дошел до Великого Князя и Патриарха, которые послали немедленно нарочных посмотреть и разузнать все обстоятельно, особенно наблюдая за тем, когда цирюльник будет играть на лютне. Посланные не [167] только подтвердили первое показание, но еще уверяли, что мертвец на стене просто плясал под лютню.

Русским показалось это великим дивом: они начали держать совет и порешили, что цирюльник непременно должно быть колдун, и что его следует сжечь, вместе с его костями мертвеца. Как только Кавирин узнал о замышленном втайне противного, опасном для него, решении, тотчас послал одного знатного Немецкого купца, которого все Бояре всегда хорошо принимали, к Князю Ивану Борисовичу Черкаскому, объяснить настоящее значение дела и отклонить от него, Квирина, грозящее ему непристойное намерение Русских. Купец этот, в разговоре с Боярином, объяснил ему, что по скелету ни как нельзя еще приписывать цирюльнику какое ни будь волшебство; так, в Германии уж такой обычай, что все лучшие Врачи и цирюльники имеют у себя человеческая кости, которые и стараются изучать, для того собственно, что если кому-либо из живых людей случится сломить себе ногу, или повредить другой какой ни есть член, то по скелету можно лучше узнать, как приняться за дело и излечить повреждение. Что же касается до того, что висевшая кости двигались, то происходило это не от игры цирюльника на лютне, а от ветра, который дул в открытое окно и качал кости. Хотя после такого объяснения сказанное решение и было отменено, но все-таки Квирин должен был немедленно выехать из России, а его скелет выволокли за Москву реку и там сожгли. Подобную же трагедию, еще недавно, Русские хотели было разыграть с одним живописцем, Немцем Иоанном Детерсеном (Johann Detersen). Во время большого пожара в Москве, бывшего 4 года тому назад, Стрельцы, прекращая огонь по своему, описанному выше, способу, т. е. ломая близстоящие к пожару строения, взошли в дом этого живописца, и нашли там старый череп; они тотчас же порешили и череп и самого живописца бросить в огонь, и исполнили бы это, если б не случились тут некоторые, более разумные, люди, убедившие Стрельцов, что череп этот, по обычаю Немецких живописцев, служит Детерсену не для чего иного, как только для рисования. [168]

Что касается до ума Русских, то хотя они остроумны и хитры, но способности эти употребляются не на добрые и похвальные дела, а для достижения каких-нибудь личных выгод, пользы для себя и для удовлетворения своих желаний. По этому они, как говорит Якоб (Jacobus), Nobilis Danus (как он сам себя называет), Посланник Датского Короля Фридриха ІІ-го, в сочинении своем, «Hodoeporicum Ruthenicum» (Francof. 1608): «Callidi, versuti, pertinaces, effreni, adversi et perversi, ne dicam impudentes, ad omne malum proclives, utentes violentia pro ratione, quique virtutibus (crede mihi) omnibus nuncium remiserunt», то есть: они коварны, своенравны, необузданны, строптивы, изворотливы, бесстыдны и на всякое зло склонны; силу употребляют они вместо права, и вообще распрощались со всеми добродетелями и потеряли всякий стыд.

Свою смышленость и хитрость Русские, между прочим, проявляют в торговле, весьма хорошо понимая, что и как купить, или продать, повыгоднее, и придумывают при этом все способы обмануть ближнего, чтобы получить себе всякого рода выгоду и барыш. Кто захотел бы их обмануть, тот должен обладать не малым умом. Скрывая сами истину, употребляя на каждом шагу ложь, они очень подозрительны и весьма нелегко верят другим; если же кому удастся обмануть их как ни будь, то они хвалят такого и считают мастером своего дела. По этому, однажды несколько Московских купцов очень просили одного Голландца, который в торговле надул их на огромную сумму, чтобы он вступил в их общество и вел бы с ними вместе торговлю. Так как Голландец знал разный мастерские по ихнему приемы и проделки в торговле, то сказанные купцы надеялись, приобретя такого человека, повести торговлю самую прибыльную. Странно, однако ж, что между Русскими, которые вообще обман не считают делом совести, но, напротив, скорее называют его разумным и достойным похвалы делом, есть много таких людей, которые почитают грехом, если они не возвратят покупателю, передавшему им по ошибке при расчете лишние деньги. Возвратить такие деньги они считают себя обязанными по тому, что передача такая случилась по неведению и против воли покупателя, и удержать ее, стало быть,[169] бы просто воровство. Если же передача случится по доброй воле и с ведома покупателя, то такой покупатель считается их противником, и передача ему не возвращается, так как, вступая в торг, нужно иметь разум и сообразительность, иначе и не берись за это дело.

Чтобы выместить на каком-нибудь ближнем, против которого они питают злобу и ненависть, свою досаду, обман и коварство, Русские, между прочим, прибегают и к следующей проделке: так как воровство считается у них преступлением, влекущим довольно строгое наказание, то они ищут случая обвинить в нем нелюбимого ими человека, для чего отправляются к нему, берут у него взаймы деньги, под которые оставляют в залог платье, посуду и другие вещи, также потихоньку, иногда пробираются в дом к нему, или не заметно всовывают ему в сапог (в котором Русские имеют обыкновение носить письма, ножи, деньги и другие малые вещи) какую ни будь из своих вещей, и за тем взводят обвинение и объявляют, что тот сам украл у них эту вещь. Если заявленные таким образом вещи действительно найдутся у обвиняемого, то его тотчас же подвергают наказанию; Так как подобные обманы и клеветы сделались уже общеупотребительными и всем известными, что в бытность нашу в Москве, в 1634-м году, Великий Князь в Новый Год издал новый Указ во всеобщее сведение, чтобы никто, ни даже отец с сыном, не ссужали друг друга деньгами и не закладывали вещей без дачи с обеих сторон известной расписки, под опасением заключения обоих тяжущихся втемницу до тех пор, пока не будет представлено ясных доказательству что требование справедливо, или что оно должно быть отвергнуто, как незаконное. Бывает и так, что некоторые неправедные судьи сами даже подучают потихоньку к подобным ложным доносам, с корыстными для себя целями, как это подробнее увидим ниже сего.

Вообще ложные доносы и обман между Русскими в таком ходу, что их можно опасаться не только со стороны чужих людей и соседей, но и со стороны братьев, или супругов, как это видно из следующего примера. [170]

В царствование Великого Князя Бориса Годунова случилось (как нам рассказывал это, бывший в Москве в наше там пребывание, Нарвскиий Пастор Мартин Беер) (Baeaer), что, заболев однажды весьма сильно подагрою, Великий Князь приказал объявить, не найдется ли кого, кто бы мог освободить его от этой болезни: такой явился бы ко Двору, и какого бы состояния и Веры он ни был, будет награжден за излечение великими милостями и богатою платой. Услышав это, жена одного Боярина, который довольно строго держал ее, вздумала воспользоваться таким удобным случаем для отмщения мужу своему, тотчас же пошла и заявила, что муж ее знает верное средство помочь Великому Князю, но что он только не хочет этого сделать по нерасположению к Царю. Боярин тотчас же был потребован к В. Князю, и там допрошен; когда он объяснил здесь, что вовсе не смыслит ничего науке лечения, то его сильно побили палкою и посадили в темницу. Когда же он сказал, что все это проделки жены его, которая, по ненависти к нему, наговорила на него, и с которою он за это разделается, то его еще нещаднее побили, грозили даже смертною казнью, которую хотели немедля исполнить, если он не вылечит Великого Князя. Несчастный Боярин побледнел от страха, не знал, что делать, и решился наконец попробовать лечения, для чего и просил, чтобы ему дали сроку, по крайней мере, на 14 дней, в которые он мог бы собрать необходимые для леченья травы. Испрашивая этот срок, он желал только продлить как ни будь свою жизнь, в надежде, что в этот промежуток времени обстоятельства как ни есть могут измениться в его пользу. Когда ему дали отсрочку на 14-дней, он послал в Чирбак? (Czirback) (Серпухов? О. Б.), отстоящий от Москвы на два дня пути, при реке Оке, и приказал привезти оттуда разного рода земли и травы, которая росла там в изобилии и отличалась длиною, целый воз, и из этого-то зелья он сделал Великому Князю ванну. К великому счастию Боярина страдания больного после ванны прошли, может быть, не столько от ванны, сколько сами собою. После этого Боярин хотя и был еще жестоко побит за то, что он, знавши средство вылечить [171] Царя, запирался, не желая помочь ему, но, вместе с тем, и был награжден новым платьем, 200-ми рублями или 400-ми рейхсталерами и 18-ю душами крестьян в потомственное владение, с строгим указом, чтоб он отнюдь не смел мстить своей жене. Эти супруги после того жили уже в добром согласии.

В прежнее время но такого рода злым и ложным доносам, особенно если дело касалось оскорбления Его Величества, виновного тотчас же, без всяких допросов, доказательств и оправданий, подвергали наказанию и отправляли в ссылку, или даже казнили смертию, и не только низшего звания людей, но часто и высших сословий, чужестранцев, или своих, все равно. Такие примеры у Русских неисчислимы.

В таких случаях не бывало пощады даже и иностранным Посланникам разных в владетельных особ. Так, подобный скорый суд исполнен был над Послом Римского Императора: по доносу он посажен был сначала в темницу, а за тем сослан в отдаленное место, где, в надежде, что с ним будут лучше обращаться, принял Русскую Веру. В бытность нашу в Москве этот Посол находился еще там. Подобное же повторилось и в наше время с Послом Французского Короля, Карлом Талераном, Князем Шальским (Charles Tallerand, Prince de Chales), который тайно, по Русскому обычаю, был оклеветан и предан злонамеренным товарищем своим, Яковом Рушелем (Jacob Rouchelle). Об этом подробнее сказано уже было мною в 17 главе 1-й книги.

Когда же наконец дознали, что большею частию обвинения эти и доносы бесстыдно делались, без всякого основания и единственно только из ненависти и вражды друг к другу, то Правительство Русское решилось поступать в таких случаях осторожнее, и постановило, чтобы вперед, в уголовных делах, обвинители и доносчики, для подкрепления и утверждения своих обвинений, прежде всего сами подвергались пытке.

Если на пытке доносчик оставался при первом своем показании и доносе, то тогда уже принимаются за обвиняемого [172] и подвергают его также пытке, или же, если обстоятельства дела ясны, прямо, без всякого дальнейшего суда, приступают к наказанию. Подобное случилось при нас, когда один из Великокняжеских конюхов обвинялсяя по доносу своей злой жены в том, что имел будто намерение отравить Великокняжеских лошадей, а если б ему представился случай, то отравил бы и самого Великого Князя. По такому доносу сказанная жена конюха подвергнута была пытке, и так как она вынесла все мучение, не изменив своего показания, то муж ее признан был виновным и отправлен в ссылку в Сибирь; жена же его осталась в Москве и получала из казны на прожиток половину годового жалованья своего мужа.

Если Русские так часто во многих делах употребляют коварство и хитрость, и сами между собою до такой степени вероломны, то легко себе представить, какое расположение питают они к чужестранцам , и какой степени можно полагаться на их искренность. Когда случается, что они предлагают кому свою дружбу, то делается это не из любви к добродетели (которой они не уважают, и которая, по мнению философа, должна быть основанием и целию всякого доброго дела), а единственно из желания достигнуть своей собственной выгоды и пользы, так что про них справедливо можно сказать: «Vulgus anmicitias utilitate probat», т е. если чернь оказывает дружбу, то, конечно, рассчитывая только на выгоду от того.

Русские также, особенно те из простолюдинов, которые вышли в знатные люди по счастью, или богатству, по какой ни есть службе, или должности, чрезвычайно высокомерны и горды, что и стараются они выказывать, преимущественно но отношению к иностранцам, не только каким ни будь намеком, но и открыто, разными телодвижениями, словами и действиями. И так как всякого иностранца они считают ниже людей своей земли, и видят в нем нечто особенное, то точно также думают, что и ни один Государь в мире не может сравниться с их Великим Князем ни по богатству, могуществу и величию, ни по почету и достоинству. Они не примут ни какого письма, надписанного к Его Царскому Величеству, если в нем [173] сделан ничтожный пропуск вт итуле, или что-нибудь не известное им.

Было забавно, как в прошлом году два Русские Посланника, отправленные в Голштинию к тамошнему Правительству, не хотели принять от Его Светлости письма к Его Царскому Величеству потому, что на конверте, по обыкновению, как надписывались письма к прежним Великим Князьям, было выставлено: «дяде и зятю,» до тех пор, пока эти два слова не будут исключены из подписи. Посланники уверяли, что прибавка этих слов будет стоить им жизни, и думали, что Его Царское Величество слишком высок для того, чтобы какой бы то ни было иностранный Государь мог назвать его своим зятем. Не смотря, однако ж, на то, этим Посланникам было объяснено и доказано, что так как Герцог Магнус Голштинский, двоюродный брать моего Милостивейшего Государя, состоит в родстве с предками Его Царского Величества, то по этому и сказанный слова выставлены на конверте надлежащим и законным образом. Это похоже на то, что Персы пишут о своем великом святом и покровителе Аали (Aaly), что «если он и не самый Бог, то близкий его родственник».

Русские резко вспыльчивы и не воздерживаются от этой вспыльчивости, если их не так принимают, или угощают, как бы им того хотелось.

Приставы, например, наряжаемые Его Царским Величеством в услужение и для принятия иностранных Послов, нисколько не совестятся требовать торжественно, чтобы Послы снимали шапки и слезали с лошадей прежде, чем Русские. Также, во время поездов они насильно протесняются вперед, чтобы ехать, или идти, выше Послов, и выделывают и другие подобные невежливости. Они думают, что очень унизят достоинство своего Царя и всего народа, если выкажут какую ни будь вежливость, почтительность, или снисхождение к чужеземным гостям и Послам Великих Государей, которые, по словам Fred, de Merseler, в его «Legatus,» Imagines Principum et [174] principali honore digni censendi,» т. е. представители своих Государей достойны высокой Царской чести.

Даже знатнейшие из Русских в письмах своих к иностранным особам употребляют довольно резкие выражения, и иногда только пустой набор слов, ради приличия, но сами очень не любят, если им отвечают тем же. Впрочем, нам случалось встречать Русских, правда, не многих, которые оказывали нам всевозможное внимание и доброе расположение. Прежде, конечно, они были еще грубее, по теперь, вследствие постоянного сообщества и обращения с иностранцами, стали общительнее. Выше помянутый Никита (Mikita), как по разуму, так по честности и доброму обращению, есть наилучший между всеми, а по тому и наиболее приносящий пользы и может считаться украшением Русских, как это скоро увидим мы подробнее.

По своему высокомерию, Русские и сами между собою ни в чем не уступают друг другу, спорят за почетнейшие места и часто заводят о них большие ссоры. Так случилось однажды даже в нашем присутствии в Нижнем Новгороде. 14-го Июля прибыл туда из Москвы, осмотреть наш вновь выстроенный корабль и засвидетельствовать свое почтение Послам, Дворецкий (Hoffmeister) Государственного Канцлера, человек весьма почтенный. Вынужденный сесть за столом подле одного Пристава, он затеял с ним страшный спор: б..... сын, с..... сын и другие бранные слова были их отборными титлами друг друга. Дворецкий полагал, что он, как сын Боярский или Дворянин, должен сидеть выше Пристава, происходившего из простого звания людей. Приставь же в свою очередь, опирался на то, что он слуга Великого Князя, и ему, ради его Государя, по праву принадлежит высшее место.

Мы были раздосадованы, и нам даже стыдно стало слушать такую перебранку и руготню, продолжавшуюся почти полчаса, они же не стыдились продолжать ссору, пока, наконец, наши Посланники не вмешались в спор и не сказали им: «Мы думали, что вы прибыли к нам, как друзья, которые доставят [175] нам удовольствие, а не неприятность, и что вы не будете сами, в нашем присутствии, так поносить друг друга,» при чем Послы просили их быть дружелюбнее и ласковее друг с другом для того, чтобы тем приятнее было для Послов их присутствие. После этого спорившие смолкли и, подвыпивши, скоро совершенно примирились и поладили между собою.

Вообще Русские народ пресварливый, обзывают друг друга самыми грубыми и неприличными словами, как, на пр., «собака» и проч. На улицах беспрестанно слышишь такую перебранку между ними, даже старые бабы грызутся часто одна с другою с таким ожесточением, что не привыкший к этим выходкам подумает, что они тотчас же вцепятся друг другу в волосы. Но до драки редко у них доходить, а если и дойдет, то дерутся просто кулаками, которыми они колотят друг друга изо всей силы по бокам и под брюхо. Не было еще примера, чтобы Русские вызвали друг друга биться на саблях, или огнестрельным оружием, как это нередко делается в Германии и других странах Европы. Но известно, что, вместо того, знатные Русские Господа, и даже Князья, выезжая на лошадях, отстегивают друг друга нещадно плетьми, как рассказывали нам это за достоверное, и, как мы сами видели, случилось это с двумя Боярскими Детьми, во время описанного выше принятия Турецкого Посланника.

Выражая свой гнев и ругательства, они не употребляют общеупотребительные, к сожалению, у нас бранные проклятия и пожелания, каковы, например: будь проклят, убирайся к черту, шельма и проч., но, вместо того, прибирают весьма поносные и отвратительные слова и срамные выражения, которыми я не решился бы оскорблять ухо читателя, если б не требовала от меня того обязанность историка. У них постоянно на языке: б.... сын, с...... сын, собака, и другие матерные и сквернословные брани и выражения, которыми бранятся не одни только взрослые и старые люди, но и малые дети, знающие эти слова прежде, чем они узнают названия Бога, отца и матери, и такая срамная брань одинаково употребляется, как родителями против детей, так и детьми против родителей. [176]

С недавнего времени, впрочем, скверным и страшные брани и ругательства строго-настрого воспрещены и виновных в них при всех наказывают кнутом, или розгами, что вначале в точности исполнялось; по улицам и на рынках между пародом расхаживают тайно, нарочно назначаемые для того, люди, которые, с помощию приставленных к ним Стрельцови палачей, хватают на месте виновных, и тут же, в например прочим, наказывают

Но усвоенная с давних лет и так глубоко укоренившаяся привычка браниться скверными словами, требовала повсюду гораздо большего надзора, чем сколько было его назначено, и причинила надзирателям, судьям и палачам такую невыносимую работу, что им уже самим надоело и было не под силу беспрестанно задерживать и наказывать виновных.

Чтобы сделать различие между ругательствами, поношениями и бесчестием, наносимыми простолюдинам, от причиняемых важным особам, Правительство Русское постановило, чтобы тот, кто ударит, или иным чем оскорбит Боярина, жену его, или слугу Великого Князя, Русского, или иностранца, платил оскорбленному за оскорбление большое количество денег, что у Русских называется «заплатить бесчестие» (Beszestia). Количество этого бесчестия рассчитывается сообразно с званием, должностью, или местом, дающим оскорбленному известное жалованье, которое и называется окладом (Оclad). Каждому служащему, по известному распределению, полагается свой оклад. Так, Боярам, смотря по их происхождению, состоянию и достоинствам, иному полагается 2000 талеров, другому 1500, третьему 1000 талеров и т. д. Царскому же слуге платится по его годовому жалованью: так Врачу 700 талеров годового жалованья (при чем недельные жалованья не считаются). Такое-то количество обидчик обязан заплатить обиженному, когда он судом потребует его. Но так как бесчестие может быть нанесено не только мужьям, но и жене и детям, то за оскорбление жены взимается бесчестье вдвое, за оскорбление каждой дочери 1800 и каждого сына 600 талеров. Случается, что обидчик, по легкомыслию своему и в гневе, обругает родителей кого-либо и даже дедов, [177] то хотя бы эти родители и деды давно померли, он все-таки обязан заплатить бесчестие. Если виновный не может ни деньгами, ни всем имуществом, какое имеет, уплатить бесчестье, то он лично отсылается в дом оскорбленного, и этот волен поступить с ним, как ему заблагорассудится. Такие преступники часто делаются холопами обиженного, или же всенародно наказываются им розгами, либо плетьми.

Такого рода наказания обидчиков и поносителей имеют одинаковую силу, как для Немцев и других иностранцев, так и для Русских, и между Русскими употребляются весьма часто, а между иностранцами реже. Между этими последними мне известны только два примера: так в царствование Великого Князя Михайла Федоровича, один старый Англичанин, Иоанн Барнесли, (Barnesley) должен был заплатить бесчестье Врачу Дей (Dey), тоже Англичанину, придворному Медику Великого Князя. Позднее Полковник Бокегофен (Bockehoffen) младший также требовал бесчестья от Капитана де ла Кост, родом Француза; но так как Бокегофен был сам в то же время принужден к платежу бесчестья за оскорбление им одного Француза, Антона de Groen (который, как увидим ниже, перекрестился в Русскую Веру), хорошего приятеля Капитана де ла Кост, то тяжущиеся решили тем, что кончили дело миром, покрывши одно бесчестие другим.

Большой вежливости и досточтимых нравов у Русских нечего и искать: достоинства эти им совершенно чужды. Они вовсе не стыдятся во всеуслышание и не щадя ни чьего обоняния, пускать на волю то, что природа требует испустить верхом и низом после еды, и так как они очень любят и едят в изобилии лук и чеснок, то для не привычного самое присутствие их невыносимо тягостно. Потягиваться и рыгать вслух у них ни по чем, даже на тайном представлении, и может быть с некоторыми случалось это даже против их желания.

Не будучи знакомы с достохвальными знаниями, не заботясь много о достопамятных делах и событиях отцов и предковвоих, и не имея желания ознакомиться и с чуждыми [178] народами и их свойствами, Русские весьма естественно в своих собраниях никогда не заводят и речи о подобных вещах, Я не говорю, впрочем, здесь о собраниях самых знатных Бояр. Большая часть их разговоров сосредоточена на том, к чему дает повод их природа и обычный их образ жизни, а именно: говорят о сладострастии, стыдных пороках, разврате и любодеянии их самих, или других лиц; рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличный шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе. К тому же направлены и их пляски, которые они исполняют с прибавлением некоторых страстных телодвижений. Случается также, что странствующие комедианты в плясках своих обнажают задницы и другие части тела, как, например, угостили однажды такими непристойными плясками Датского Посланника Якоба. Русские же женщины в окнах домов своих выделывали этому Посланнику разные странные положения и знаки, как об этом подробнее можно прочесть в «Hodоероricon» этого Якоба, на 17-ой странице.

Плотским побуждениям своим и любодеянию Русские предаются до того, что некоторые из них грязнят себя отвратительным пороком, известным у нас под названием Содомского, и употребляют для этого не только pueros muliebriia pati asvetos, как говорит Курций, но даже мужчин и лошадей.

И такие-то постыдный действия их доставляют материал для разговоров их на их пирушках, так как обличенный в таких пороках строго не наказываются. Подобные срамные дела уличные скрипачи воспевают всенародно на улицах, другие же комедианты показывают их в своих кукольных представлениях за деньги простонародной молодежи и даже детям, а вожаки медведей имеют при себе таких комедиантов, которые, между прочим, тотчас же могут представить какую ни будь шутку или Kluechtt (шалость), как называют это Голландцы, с помощию кукол. Для этого они обвязывают вокруг своего тела простыню, поднимают свободную его сторону вверх и [179] устраивают над головой своей таким образом нечто вроде сцены (theatrum portalile), с которою они и ходят по улицам, и показывают на ней из кукол разные представления.

« Omnem pudorem ас verecundiara exuerunt», говорит неоднократно уже упомянутый Датский Дворянин Якоб. Мы сами не раз видели, как мужчины и женщины выходили из общественных бань, чтобы прохладиться, совершенно голые, как сотворил их Бог, подходили навстречу к нам и бесстыдно зазывали к себе нашу молодежь ломаными Немецкими словами. К такому разврату весьма много располагает их праздность, так как ежедневно можно видеть толпы, а местами целые сотни, праздношатающегося народу на рынках и у Кремля; в особенности же побуждает их к тому пьянство, которому Русские преданы более всякого другого народа в мире. «Venter mero aestuans cito despumat in
libidinem», говорит Иероним в 83-м письме. Когда они уже через меру напьются, то как необузданные звери неистово предаются всему, к чему побуждают их страстные желания. Здесь припомню рассказанное мне Великокняжеским переводчиком в Великом Новгороде, а именно: В Новгороде ежегодно бывает день большого богомолья, и в этот-то день корчмарь, или целовальник, с купленного дозволения Митрополита, разбивает перед кабаком несколько палаток, в которых чуть только занимается заря, собираются, как сторонние, так и местные, богомольцы и богомолки, выпивают там еще до богослужения по нескольку чарок водки, а некоторые остаются там и на целый день и утопляют в вине свои кабачные помышления. В такой-то день случилось, что одна напившаяся уже баба, вышедши из кабака, упала на дороге и заснула, в то же время пьяный мужчина, проходя мимо, увидал лежавшую и обнажившуюся с пьяна бабу, возгорел похотью и прилег к бабе, не смотря на бывший ясный день и на то, что место было на открытой для всех дороге. Легши к бабе, он также наконец заснул. Скоро вокруг этой пары животных образовалась целая толпа молодых парней, которые смеялись и глумились над таким зрелищем до тех пор, пока, наконец, не подошел один [180] старик, который накинул кафтан на лежавших, и таким образом прикрыл срамоту их.

Порок пьянство распространен в Русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что если видишь по улицам там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания, как на явление самое обычное. Попадет извозчик на такого пьяного, валяющегося на улице и ему знакомого, то взвалит его на телегу и отвезет домой, где получает плату за благополучную доставку. Русские никогда не пропускают удобного случая выпить, или опохмелиться чем бы то ни было, по большею частью просто водкой. Они считают за великую честь, если кто в гостях, или собраниях их, поднесет чарку и более водки (izarko wnno), а простой народ, холопы, или крестьяне, так ценят такую честь, что если какой-нибудь знатный Боярин поднесет им из собственных рук 3 и 4 и т. д. чарок, то они все будут пить, из опасения оскорбить отказом, до тем пор, пока не свалятся на месте, при чем иногда отдают тут и душу Богу, как это случилось однажды, в нашу бытность в России, когда служащие при Посольстве нашем угощали и неотступно просили Русских выпить еще. И не только простой народ, но и знатные Бояре, даже Царские Великие Послы, обязанные строго блюсти и поддерживать в чужих странах высокое достоинство своего Государя, тоже не знают ни какой меры в употреблении предлагаемых им крепких напитков, и если только напитки эти придутся по вкусу, то они льют их в себя, как воду, так что совершеннно теряют человеческий смысл, а иногда и до смерти опиваются. Такой случай был с одним Великим Русским Посланником, отправленным в 1608-м году к Шведскому Королю, Карлу IX. Не смотря на предостережение о том, что предлагаемая ему водка была весьма крепкая, Посол этот напился ее до того, что в тот день, когда ему следовало представиться, его нашли мертвым в его постели. В бытность нашу в Москве, там везде и находились открытые питейные домы или кабаки, в которые всякий желающий имел вход и пиль за свои деньги [181] водку; при таком удобстве простой народ все, что зарабатывал, приносил в кабак, и так крепко засиживался там, что, пропивши заработок, снимал с себя платье, даже рубашку, и оставлял ее продавцу за водку, а за тем нагой, как родился, возвращался домой. В 1643 году, когда я был в Новгороде, и помещался в гостинице, что на Любенском дворе, не далеко от моего пребывания находился кабак, и тут-то случалось мне часто видеть, как эти напившиеся и пропившиеся молодцы выходили из кабака, кто без шапки, кто без сапог чулок, а кто и в одной рубашке. Между прочими я заметил одного, который, пропивши кафтан, вышел из кабака в рубашке и, встретив на дороге хорошего приятеля, также направлявшегося к кабаку, опять вернулся с ним вкабак. Через несколько часов молодец мой вышел снова из кабака, но уже без рубашки, в одних портах; когда я спросил его: где дел он рубашку, кто обобрал ее у него? он отвечал, с прибавкою обычной матерной брани, что это сделал целовальник. За тем, заметивши, что где остались кафтан и рубашка, там могут остаться и порты, он вернулся опять вк абак, и через несколько времени вышел оттуда уже совершенно наг; сорвавши полную руку травы одуванчик, росшей около кабака, он прикрыл её свое срамное тело и отправился себе домой веселый и припеваючи. С недавнего времени, впрочем, все эти общественные кабаки, принадлежавшие частию Царю, частию Боярам, уничтожены, так как они отвлекают народ от работы и способствуют ему пропивать в них последнюю заработанную им копейку, и теперь никто уже не может получить водки в розницу на две, на три копейки, на шиллинг, или на грош; вместо кабаков теперь один лишь Царь от себя устраивает, или содержит, в каждом городе, так называемый у них, Кружечный Двор, или Дом, из которого отпускается водка только целыми кружками, или штофами, и для продажи в нем водки приставлены особые присяжные люди, которые ежегодно доставляют Царскую казну неимоверное число денег от такой продажи вина. Но от такого распоряжения повседневное пьянство мало уменьшилось; ибо несколько соседей складываются вместе, покупают себе штоф и более водки, и не расстаются, пока не [182] опорожнят посуды, при чем часто тут же и свалятся друг подле друга. Некоторые же покупают водку разом по большому количеству и тайно распродают ее по чаркам. По этому, хотя теперь не видно уже такого множества догола пропившихся, но все-таки не много меньше прежнего встречается пьяного народу, шатающегося и валяющегося по улицам.

Женщины также вовсе не считают за стыд напиваться до пьяна и валяться пьяными дороге подле мужей своих. Когда я был в Нарве, то мне случилось видеть в гостинице, где я жил, в Нигофе (Niehoff'ische), пирушку Русских, во время которой пришли на пир к мужьям своим и несколько Русских женщин, которые подсели к мужьям и преисправно пили с ними водку. Когда мужья понапились вдоволь и хотели было идти домой, то жены, не напившись еще, воспротивились тому, и хотя получили от мужей но нескольку оплеух, но все-таки не двинулись с места и остались пировать далее. Когда же, наконец, мужья их с пьяну попадали на пол и позаснули, жены сели на них и продолжали тянуть водку, одна за другой, до тех пор, пока не упились донельзя.

Хозяин наш в Нарве, Якоб фон Келлен (Koellen), рассказывал нам, что подобную же комедию проделывали Русские на его свадьбе, а именно: напившиеся уже мужья норядком отколотили прежде своих жен, ради шутки, и затем начали с ними попойку; жены же потом, севши на своих свалившихся и заснувших мужей, пили до тех пор, пока тоже не свалились и не позаснули тут же, подл своих супругов. Легко понять, как от подобного образа действий должны страдать воспитание и чувство чести.

Я сказал уже, что духовный особы также не чужды порока пьянства. Попы и чернецы, также как и миряне и крестьяне, часто встречаются пьяные. Хотя ни в одном монастыре не держится вина, водки, меду, или крепкого пива, но только употребляется квас, то есть, тонкое пиво (Коlend), но монахи пользуются свободою в этом случае, когда выходят из [183] монастыря и посещают своих добрых приятелей, при чем не ограничиваются тем, что сильно выпивают в гостях, но требуют также, чтобы напитки отпустили с ними и домой, и часто они так напиваются, что только и можно по одежде отличить их от пьяных мирян.

Когда мы, во 2-е путешествие наше, проезжали через Великий Новгород, то я видел одного Попа, шатавшегося пьяным на улице, только в одном Кафтане или нижнем платье (верхней кафтан свой он, без сомнения, заложил в Кабаке). Проходя мимо гостиницы (постоялого двора), в которой я останавливался, он хотел, по обыкновению своему, благословить Стрельцов, державших стражу; но в это время, когда он, простерши руку, несколько наклонился, голова у него отяжелела, и он упал прямо в грязь. Стрельцы подняли его на ноги, и он все-таки благословил их, хотя и вымаранными в грязи перстами, Так как подобны я зрелища повторяются ежедневно, то никто из Русских не обращает на это ни какого внимания.

Русские большие любители также табаку, и за несколько лет перед с им каждый из них носил табак при себе, так что простой и бедный человек копейку свою скорее отдаст на табак, чем на хлеб. Когда же увидали, что людям от табаку не только нет ни какой пользы, но делается, напротив, видимый вред; ибо при употреблении табаку у всякого человека, особенно же у прислуги и рабов, пропадает много рабочего времени; при том, по неосторожности с огнем и искрами от курения, много домов делается жертвою пламени; наконец, дурной запах от табаку, который не проходит и тогда, когда народ собирается на Богослужение в церкви, и стоит там перед образами, окуриваемыми только благовониями и ладаном, все это было причиною, что Великий Князь, посоветовавшись с Патриархом, совершенно воспретил, в 1644 году, торговлю и употребление табаку, вместе с частию продажею водки и пива. Виновных против этого запрещения строго наказывают: выдергивают им ноздри и всенародно секут розгами, как это видели мы сами, когда наказывали мужчин и женщин, о чем подробнее скажу еще ниже, говоря о судопроизводстве Русских. [184]

Так как Русские по природе своей грубы и как бы рождены для рабства, то их и держать всегда в суровом и строгом подчинении и покорности, и даже на работу сгоняют их палками, или плетью, к каковому обращению они довольно терпеливы, потому что его требует нравственное их состояние и они привыкли к этому. Молодые и подростки парни сходятся иногда в известные дни, бьются на кулачки, для того, чтобы приобресть к вынесению побоев привычку, эту вторую природу, и через то легче сносить телесные наказания, которым они могут впоследствии подвергнуться. Все Русские суть рабы (Sclaven) и крепостные (Leibeigene). У них уж такой обычай и образ унижаться перед другими и выказывать свое рабское унижение: когда имеют дело с каким ни будь знатным Господином, они приветствуют его земным поклоном, наклоняют низко голову, касаясь ею даже до земли, а иногда и просто валяются у него в ногах, и таким образом благодарят даже за побои и наказания, которым он подвергал их. Подобно тому, как все подданные, высшего и низшего состояния, считаются холопами (Goloppen), рабами и крепостными Царя, и дорожат этим названием, так и Бояре Русские и знатные их люди, в свою очередь, имеют своих рабов, крепостных слуг и крестьян. Князья и Великие Бояре, чтобы выразить свое рабство и ничтожество перед Царем, между прочим, в подписях, на просьбах своих и других бумагах к Царю, подписывают, обыкновенно, имена свои уменьшительными словами, как, на пр., Ивашка (Iwaske), вместо Иван, Петрушка холоп твой (Petruske twoy golop) и т. п. Сам Великий Князь, когда разговаривает с кем, употребляет такие же уменьшительные имена. Случается также, что Великие Бояре, за преступления свои, подвергаются таким же варварским наказаниям, каким подвергают они своих собственных рабов. Вследствие всего этого они говорят даже, что все, что они имеют, принадлежит Богу и их Великому Князю.

Иностранцы, состоящие на службе у Великого Князя, также должны унижаться перед Царем и всегда быть готовы исполнять его приказания, нравятся, или не нравятся, они им. И хотя Царь обыкновенно милостиво обходится с знатнейшими людьми, [185] эти последние легко могут потерять это обращение и заслужить его немилость.

В прежнее время было весьма опасно состоять Придворным Врачом при Великом Князе: если данное им лекарство не подействовало сообразно с желанием Царя, или если больной умирал, не смотря на лечение, тогда Врач впадал величайшую немилость, и с ним поступали, как с рабом. Известна история о Великом Князе Борисе Годунове и его Враче. В 1602 году прибыл в Москву Герцог Иоанн, брат Датского Короля, Христиана IV, с намерением жениться на дочери Великого Князя, и вдруг внезапно и сильно заболел; Великий Князь строго и с крепкою угрозой приказал, чтобы Врачи приложили все свое старание и искусство помочь Герцогу и не допустить его умереть. Когда же никакие лекарства не по могли и Герцог умер, то Врачи должны были скрыться и долгое время не показываться на глаза Царя.

У Бориса Годунова, в числе прочих, был еще один Немец из южной Германии, которого он сам сделал Врачом. Однажды, когда этот Немец испрашивал дозволения отправиться в Немецкий Университет и получить там степень Доктора, Великий Князь спросил его: «Что это значит сделаться Доктором, и как получается это звание?» Когда же он услыхал в ответ, что для этого желающий должен выдержать испытание по своему искусству, и если найдут его способным, то признают его Доктором, в удостоверение чего и дают ему свидетельство за подписью и печатью Медицинского Факультета, то на это Великий Князь сказал Немцу: «Поездку ты можешь отложить и сохранить себе путевые издержки; я сам испытал твое искусство (не задолго перед этим Немец вылечил Царя от подагры), и хочу произвесть тебя в Доктора; я дам тебе такую большую грамоту, какой за границей ты не получишь», что и действительно было исполнено им. Спустя несколько времени Великий Князь, заболев снова припадками подагры, но требовал к себе этого Московского своего Доктора. Несчастный подумал уже, что его лишат жизни, поэтому оделся в старое, изорванное платье, всклочил и распустил себе волосы на лице [186] и на четвереньках вполз в двери к Великому Князю, говоря, что, подвергшись его немилости, он не достоин уже жить на свете, а тем более зреть светлые очи Его Царского Величества. Находившийся тут же у Царя один Боярин, думая угодить Царю, ударил Немца ногою и так сильно, что концом сапога поранил ему голову и обругал в то же время собакой. Доктор же, заметив милостивый взгляд Царя, вздумал воспользоваться этим нанесенным ему оскорблением и жалобным голосом продолжал: «О великий Царь! Я твой, а никого другого, раб; я очень много согрешил перед тобою, вполне заслужил смерть, и почел бы себя блаженным, если б мог умереть от твоей руки. Но терпеть такое поругание от твоего холопа мне крайне прискорбно; ибо знаю, что на то нет твоей воли, чтобы кто ни будь другой проявлял такое жестокое насилие надо мною, слугою твоим». Эта униженная речь переменила гнев Вел. Князя на милость; Немец получил 500 р. награды, все другие Доктора освобождены были от немилости, Боярин же быль бит.

Что касается рабов и холопов, принадлежащих великим и другим знаемым Господам, то их бесчисленное множество, у иных более 50, а у других даже по сотне и более в имении и дворе. Живущие в Москве не имеют обыкновенно обеда при дворах Господ своих, а получают на прокорм деньги, столь, впрочем, ничтожные, что на них едва могут поддерживать свое существование, от чего в Москве такая бездна воров и разбойников. Во время нашего там пребывания не проходило почти ни одной ночи, чтобы воры не проникали в дома наших людей и не утащили чего ни будь. Часто случается, что воры, забравшись в дом, запирают в нем в какой ни есть комнате хозяина, и берут себе, что хотят, и если хозяин не имеет достаточно силы для сопротивления, то, видя все это, должен сидеть молча, буде не хочет подвергать опасности свою жизнь, или не желает, чтобы дом его был сожжен. Поэтому-то при дворах знатных Господ приставляется особая стража, которая ночью должна постукивать, как бы в барабан, в повешенную доску палкой с набалдашником и бить часы. Но так как не редко случалось, что такая стража, или [187] караульные, не столько оберегали Господ, сколько воров, указывая им более безопасные пути к воровству и помогая воровать, а за тем скрывалась, то теперь постановлено, что ни кто не может быть взят в караульные, или в слуги (кроме рабов, слуги могут быть и наемные) без того, чтобы он не представил ручательство за себя какого ни будь известного и почтенного гражданина. Сказанные выше рабы делают самые улицы в Москве, особенно по ночам, небезопасными, так что без хорошего оружия, или без проводников, того и гляди, что подвергнешься нападению, как это и случилось с нами. Однажды, некоторые из нашего Посольства засиделись в гостях у одного хорошего приятеля до поздней ночи, и когда возвращались домой, то на одного из нас, шедшего несколько впереди, напали два Русских уличных разбойника; когда, по крику товарища об опасности, мы подбежали к нему на помощь, то один из мошенников успел бежать, а другой получил такие побои, что едва мог еле уплестись от них.

В другой раз наши Посланники были в гостях у одного знатного Господина (В 1-м издании 1647 г. значится: «в гостях у Генриха фон Ринген»), с своими людьми. Из них они отослали домой своего повара, которого взялся проводить повар хозяина гостиницы, в которой гостили Послы. На возвратном пути хозяйский повар был застрелен (В том же 1-м издании прибавлено: «на Неглинной, настоящем притоне воров разбойников.») разбойниками. Вскоре после того убит был и Арент Шпириигс (Spierings), Гофмейстер Шведского Посланника, возвращавшийся ночью от одного своего хорошего приятеля. Колет его, еще обрызганный кровью, через 8 дней после его убийства, продавался на рынке.

Подобное же случилось и с нашим Лейтенантом Иоанном Кит (Kit), когда мы уже возвратились из Персии. Он был со мною на одной Немецкой свадьбе, и пошел оттуда домой несколько раньше меня. На дороге Русские разбойники так избили его, что, [188] пролежавши следующий день и за тем ночь без памяти и чувств, он отдал наконец Богу душу.

Другие подобные случаи, совершавшиеся между самими Русскими, неисчислимы. Не проходит ночи, чтобы на утро не найдено было на улицах нескольких мертвых тел. Такие убийства чаще совершаются в большие их праздники, преимущественно на Масляной Неделе, в течение 8-ми дней перед Великим Постом, когда Русские целые дни пьянствуют до безумия. В бытность нашу в Москве, в течение 11 дней Ноября месяца, было поднято 15 человек убитых, как оказалось по счету на Земском Дворе. На этот Земский Двор свозят утром мертвые тела, и если кто увидит, что кто ни будь из семейных не ночевал дома, то идет искать пропавшего на этот Земский Двор. Если мертвое тело не будет признано ни кем за своего, и не будет но этому увезено для погребения домой, то его хоронят без похоронного обряда. Рабы Русские и разбойники дерзки до такой степени, что не боялись даже однажды, среди белого дня, напасть на Царского Придворного Врача Г. Гартмана Грамена (Harthmami Grainen): несколько этих разбойников схватили было уже его и хотели отрезать у него палец, на котором он носил перстень с печатью, и исполнили бы это конечно, если близко это не случилось у ворот дома одного Князя, хорошего приятеля Врача, который выслал своих слуг и отбил таким образом его из рук мошенников. Сами граждане по ночам при таких несчастиях бывали очень не мягкосерды, так что если они и услышать даже у себя под окном, что кого-нибудь грабят, или бьют, то не выглянуть из окна, а тем менее подумают выйти на помощь несчастному. Слышал я, впрочем, что теперь там заведены лучшие порядки, а именно; на всех перекрестках по ночам расставляется крепкая стража из стрельцов, или солдат, и строго воспрещается по ночам ходить, ездить в экипаже, или верхом, на улице без фонаря, или огня, при чем стража спрашивает; куда и за чем идет, или едет, человек? Встреченные без огня задерживаются и отводятся в Стрелецкий Приказ, где на другой день допрашиваются и, смотря по обстоятельствам дела, или отпускаются на свободу, или же подвергаются пытке. [189]

В Августе месяце, во время сенокосов, дорога по сю сторону Москвы, на целые 20 миль, чрезвычайно опасна, по причина сказанных рабов; ибо Бояре, имеющие в этих местах свои луга, высылаюсь всю эту челядь сюда на работу. Там есть гора, с которой издалека еще можно высматривать путников, которых весьма часто грабят, и даже убивают и зарывают в песок. Если на этих воров и разбойников возникает жалоба, то Господа их, дающие им ничтожное содержание, на которое едва можно прикрыть только тело, смотрят сквозь пальцы на такие жалобы.

Если такие Господские рабы, или крепостные люди, отпускаются на волю по смерти своих Господ, или по доброте этих последних, то отпущенники сии скорехонько снова продают себя в крепость. У них обыкновенно не бывает ни чего, чем бы они могли жить, и по тому они ни сколько не дорожат свободою, и даже не знают, как ею пользоваться. Как говорит умный Аристотель о варварах: «Натура их такова, что они не могут и не должны жить иначе, как в рабстве». То, что сказал Аристотель о народах малой Азии, называвшихся Ионянами, которые также происходили от Греков, можно применить и к Русским: «quod in libertate mali, in servitute boni sunt», т. е. в свободе они злые, а в рабстве добрые люди. Всякий Господин может нродать, или подарить, своего раба другому. Но в отношениях отца к детям касательно рабства существует следующее узаконение: никакой отец не может продать своего сына, и теперь этого уже никто и не делает; он также неохотно отдает сына в услужение к какому бы то ни было почетному лицу, и пусть сын сидит лучше дома и терпит голод, чем пойдет к кому в услужение: это последнее считают они себе за стыд. Но если отец кому задолжает, и не имеет чем уплатить долга, то он может заложить своих детей, или в уплату долга отдать их в услужение на известное число лет: сына за 10 и дочь за 8 рейхсталеров в год, пока не уплатится долг, после чего веритель должен отпустить их от себя. Если сын, или дочь, не послушают отца, и отец поведет дело судом, и если на суду действительно окажется, что отец долга заплатить не может, то Русское законодательство [190] обязывает детей уплатить за родителей. Если же дети согласны исполнить волю родителей, то они могут выдать заимодавцу отца своего кабалу на себя, или письменное обязательство в том, что они кабальные заимодавца, и будут служить ему.

По причине рабства и грубой суровой жизни, Русские весьма терпеливы в войне и могут твердо стоять в ней. В известных случаях, когда настает в этом надобность, они поставляюсь из себя смелых и отважных воинов.

Если древние Римляне не хотели, как это прямо значится в законах Гратияна, Валентина и Феодосия, чтобы в рядах их на войне были воины из рабов, или какие-нибудь пройдохи неизвестного происхождения и жизни, то это происходило от того, что люди, желавшие тогда поступить в ряды воинов и воевать, имели совсем другую цель, именно: добродетель и благо мира, чем теперешние воины, которые большею частию воюют с целью грабежа, разбоя и обогащения себя.

О настоящем времени вообще можно привести слова Виргилия: «Dolus an virtus quis in hoste requirat. Какой же большой выбор можно было бы сделать по Римскому способу между таким народом, каковы Русские?

Русские рабы, впрочем, строго повинуются своим Господам и военачальникам, верно и крепко стоят за них, и если бы у них были опытные чужеземные Полковники и вожди (а в этом-то у них и большой недостаток), то они способны оказать подвиги великой храбрости и богатырского духа, хотя более в крепостях и городах, чем в открытом поле, как это видели уже мы из приведенного выше примера с двумя Русскими, оставшимися при сдачи крепости Орешка. Такое же мужество оказали Русские в войне с Поляками в 1579-м году, когда, при осаде замка Суколя (Suckol), Поляки обстреливали их жестоким огнем, и Русские упорно стояли лицом к лицу с неприятелем, не смотря ни то, что от пожара позади их на них горели их платья, о чем подробнее можно прочесть в Ливонской Летописи Геннинга (Henninges), на 20-й [191] странице. в этой же книге и в том же месте упоминается об осаде и завоевании монастыря Падиса (Abbey Padis), в Ливонии, где Русские держались так упорно, что при сдаче крепости, от изнурения голодом, не могли выйти навстречу Шведам к крепостным воротам. Писатель с удивлением прибавляет к этому известию: «Вот каковы должны быть воины в крепостях: по приказанию своего начальника они готовы отважиться на все»!

Но в битвах на открытом поле, в осадах городов и крепостей, Русские хотя также подвизаются, но уже не так храбры и стойки; обыкновенно они ведут такие кратковременные войны с Поляками, Литовцами и Шведами, и в них-то иногда они скорее бегут от неприятеля, чем преследуют его. То, что в прошлом году Русские взяли город Смоленск, имея войска более 200,000 человек, так же мало может свидетельствовать о их храбрости, как и то, что в 1632-м году они с величайшим стыдом и позором должны были отступить от него, и оба эти случаи не доблестны для Русских, хотя в оба раза не обошлось без подозрения в измене. Неудачу осады в 1632 году приписывали измене Генерала Шеина; неудача же второго дела происходила от других, неизвестных и сторонних, причин.

Хотя Русские, особенно простой народ, живя в рабстве и под жестоким гнетом, из любви к Господам своим, могут сносить и вытерпливать весьма многое, но если гнет этот переходит меру, то про них можно сказать: «Patientia saepe laesa fit tandem furor». Тогда в них возбуждается опасное восстание, которое грозит гибелью, если не высшему, то ближайшему, их начальству. Так бывает, например, тогда, когда их чересчур уже притесняют их непосредственные начальники, или даже люди из их же среды, и они не видят защиты от высшего начальства. Если же однажды они вышли из терпения и возмутились, то нелегко бывает усмирить их. Тогда они пренебрегают всеми, предстоящими им, опасностями, становятся способны на всякое насилие и жестокость, и делаются совершенно безумными людьми.

Это хорошо изведал бывший Великий Князь Михаил Федорович, а именно: когда Русское войско возвратилось из [192] бедственного похода под Смоленск, то оно крепко жаловалось на измену своего Генерала Шеина (подозрение это на такого высокого начальника было не без основания); когда же жалобы войска не уважили и поступили было строго с жалующимися, тогда вспыхнуло всеобщее восстание, для утишения которого Великий Князь вынужден был обещать, что, для удовлетворения народа, он прикажет казнить Шеина. Для того же, чтобы Шеин, без вреда другим, охотнее согласился на такое распоряжение Великого Князя, употребления была следующая хитрость: ему дано знать, что он только для виду будет выведен на место казни, но казнен не будет; нужно только, чтобы народ видел волю Царя, и когда Шеин ляжет на плаху, тотчас же прислано будет на место ходатайство, по которому последует помилованиие, чем простой народ и удовольствуется. Успокоясь этой доброй надеждой (еще более укрепленной уверениями Патриарха, к которому Генерал питал особое доверие по некоторым причинам), Шеин явился на место казни, лег ничком на землю, но в тоже время дан был знак палачу рубить скорее, что палач и исполнил, и голова Шеина, окровавленная и пораненная в нескольких местах, покатилась прочь от туловища.

За тем, в тот же день сын Шеина, который также был под Смоленском, по требованию народа, был, по их обыкновению, засечен насмерть кнутом. Остальные приятели Шеина сосланы были немедленно в Сибирь, и тогда только народ удовольствовался и восстание утихло. Случилось это в Июне 1633 года. Эту войну под Смоленском описал, хотя и не во всей подробности, Пясеицкий (Piasecius) в своей: «Chronica memorabilium in Europa» (на стр. 462), где описание это можно найти под 1633 и 1634 годами.

О таком долготерпении, выносимом в начале Русскими, переходящем потом в страшное озлобление и открытое восстание, дальнейшие примеры приведу я еще ниже сего, при описании устройства Полиции. Я опишу тогда два страшных бунта и возмущения, бывших в России несколько лет тому назад.