Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ВТОРАЯ.

ОПИСАНИЕ НОВОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В ПЕРСИЮ, СОДЕРЖАЩЕЕ В СЕБЕ ВТОРУЮ ПОЕЗДКУ В МОСКВУ.

ГЛАВА I.

Содержит имена особ, находившихся во втором Посольстве.

Осведомясь от Послов, что Великий Князь Московский согласен на свободный проезд Посольства через его Государство в Персию, Его Светлость, Князь Голштинский, вознамерился, не взирая ни на какие издержки, далее преследовать свои высокие намерения, и приказал немедленно делать всевозможные приготовления для снаряжения второго Посольства к Шаху Персидскому, и к скорейшему его отправление в путь. Вследствие сего тотчас же приступили к заготовлению всякого рода необходимых снарядов и вещей и к покупке богатых подарков для Персидского Шаха. Число составляющих Посольство было увеличено и снаряжено самым почетными образом. В продолжение сборов Его Светлость, Князь Фридрих, послал меня с некоторыми поручениями в Брабант к Кардиналу Инфанту. На обратном пути оттуда я сделался опасно болен, до такой степени, что в Гамбурге Врач наш совершенно отчаявался за мою жизнь. Во все время болезни моей я находился в Гамбурге, в доме Бругмана, где содержали меня прилично, и семейство Господина Бругмана оказывало мне всевозможную заботливость и попечения, за что приношу им мою чувствительную благодарность, и вследствие чего позднее, во [2] время нашего путешествия, я с терпением переносил множество неприятностей от г-на Бругмана. Прочие сопровождавшие меня также имели обед в доме Посланника Бругмана, где все содержались прекрасно, сообразно с званием и достоинством каждого, и где постоянно за столом играла музыка. Музыку за обедом имели мы всегда и после, в продолжение всего нашего путешествия.

Особы, состоявшие при Посольстве, по Княжескому придворному обыкновению, имели различные должности и титулы, в следующем порядке:

Герман Фон Стаден (Staden), Рижский уроженец из Ливонии, занимал должность Маршала.

Адам Олеарий, уроженец Ашерслебена, в Саксонии, Советник и Секретарь Посольства.

Благородный Иоанн Альбрех Фон Мандельсло из Шёнберга в Епископстве Рацебургском, Шталмейстер.

Благородный Иоанн Христофор Фон Ухтериц, наследный владелец Лиценский при Лейпциге, из Мишнии, Камергер,

Гартман Граман (Hartmann Gramann) из города Ильмена в Тюрингии, Лейб-Медик Посольский.

Генрих Шварц, из Грифсвальда в Поморье, Гофмейстер и Кухмейстер.

Гоф-Юнкеры и Стольники:

Г. Иероним Имгоф (Imhoff), Патриций Нюренбергский.

Фома Мельвиль (Меlvil), из Эбертина (Ebertin) в Шотландии.

Маг. Павел Флеминг, из Гартенштейна в Фойгтланде.

Ганс Грюневальд (Gruenewald), Гданский Патриций.

Г. Саломон Петри (Petri), из Пеника (Penick) в Мишнии, Придворный Проповедник. [3]

Ганс Арпенбеке (Arpenbeke), из Дерпта в Ливонии, Главный Переводчик с Русского языка.

Генрих Кребс (Krebs), из Гамбурга.

Леон Бернольди (Lyon Bernoldi), из Антверпена.

Камер-пажи:

Християн Людвиг Гюбенер (Huebener), из Берна (Bruenn) в Моравии.

Георг Пиус Пёмер (Poehmer), Патриций Нюренбергский.

Ганс Фойгт (Voigt), из Фрейберга в Мишнии.

Беренд (Бернард) Кох, из Ревеля в Лавонии.

Другие Пажи:

Фома Глянц (Glantz), из Вольгаста в Поморье.

Илия Галле (Galle), из Герцберга в Мишнии, Дискантист.

Ганс Михель (Michel), из Малой Песны (Pessna) близь Лейпцига.

Зигфрид Дезебрух (Besebruch), из Газелова в Голштинии, Альтист.

Потом следовали:

Исаак Мерсье (Mercier), из Женевы в Софойене, Камердинер.

Франциск Мурер (Murrer), из Ней-Марка в Верхнем Пфальце, сперва Мундшенк, а потом Камердинер Посла Бругмана.

Николай Гёшге (Goeschge), из Драге в Штапельгольме, Квартирмейстер.

Адам Мёлер (Moeller), из Любека, полевой трубач.

Каспар Герцберг (Hertzberg), из Перлеберга в Марке, полевой трубач. [4]

Иоанн Гильдебрандт (Hildebrandt), из Гамбурга, музыкант.

Беренд Остерман (Ostermann), из Гамбурга, музыкант.

Християн Герпиг (Herpig), из Гекштедта (Heckstaedt) в Графстве Мансфельдском, музыкант (mit der Viol di Gamba).

Ганс Вейнберг (Weinberg), из Гданска, Хирург.

Якоб Шеве (Schewe), из Нового Штетина в Поморье, поварской письмоводитель.

Симон Кречмер (Kretzschmer), из Лейпцига, надзиратель за серебряной посудой.

Дитрих Ниман (Nieman), из Бокстегуде (Boxtehude), тоже надзиратель серебряной посуды и портретист.

Михаил Пфаундлер (Pfaundler), из Инспрука, в Тироле, часовщик.

Ганс Кёзель (Koesel), из Кемптена, в Швабии, тоже часовщик.

Телохранители (Trabanten):

Христофор Гартман, из Штудгарда (Studgard), в Виртемберге, столяр.

Кнут (Канут) Карстенсон (Karstensohn), из Нештадта в Дании, конский кузнец.

Симон Гейзелер (Heuseler), из Кирхайна на Экке, в Виртемберге, отдельный мастер.

Рихард Шмиль (Schmil), из Любса в Мекленбурге, хлебник.

Мартын Витенберг (Wittenberg), из Либавы в Курляндии, сапожник.

Фома Крег (Kraig), из Транента в Шотландии.

Иоаким Ике (Ike), из Нового Бранденбурга в Мекленбурге.

Герт (Герард) Вестерберг (Westerberg), из города Утрехта, портной. [5]

Слуги:

Стеен Енсон (Steen Jenson), из Маркерёра (Marckeroehr) в Швеции.

Иоанн Коман (Kohmann), из города Гамбурга.

Ганс Гофемейстер (Hofemeister), из Травемюнда (Travemuenda), мясник.

Эцерд (Etzerdt) Адольф Вельнер (Welner), из Эсенса (Esens), в Ост-Фризии, портной.

Каспар Зеелер (Seeler), из Большого Глогова (Glogau), в Силезии, оружейный мастер.

Франц Вильгельм (Wilhelm), из Пфальца, портной.

Вильгельм Анрав (Anraw), из города Гельдерна (Geldern), в Нидерландах, портной.

Яков Андерсен (Andersen), из Монтавы в Пруссии, сапожник.

Ганс Герике (Gerike), из Мекленбурга.

Потом следовали:

Иоанн Альгейер (Allgeyer), из Безикгейма (Besickheim), в Виртемберге, главный повар со своею прислугой, а именно:

Яковом Гансеном (Hansen), из Тундерна (Tundern) в Княжестве Шлезвигском, помощником повара.

Иостом Шафом (Jost Schaff), из Касселя Гессенского, тоже помощником, и

Гансом Луком (Luck), из Киля в Голштинии, поваренком.

За ними:

Трокс Фон Эсен (Trox von Essen), из Гамбурга, Вагенмейстер.

Михель Блуме (Blume), из Витенберга в Саксонии, товарищ Хирурга. [6]

Слуги чинов, состоявших при Посольстве (Гоф-Юнкеров):

Петер Вольдерс (Wolders), из Риги, и Ганс Карл Бёмер (Boehmer), из Пирны в Мишнии, слуги Маршала.

Матфий Гебнер (Hebner), из Прибора (Bribor) в Моравии, и Мартен Ларсон (Larson), из Вестераса (Westeras), в Швеции, слуги и музыканты Секретаря.

Иоаким Бингер (Binger), из Бриля (Briell), в Мекленбурге, и Ганс Линав (Linaw), из Мекленбурга, слуги Шталмейстера.

Альбрехт Цудоцкий (Zudotski), из Олиты в Литве, слуга Камергеров.

Христофор Бухнер (Buchner), из Крейсена (Kreisgen), в Тюрингии, слуга Врача.

Михель Поль (Poll), из Витштока (Wittstock), в Марке, слуга Гофмейстера.

Никлас Фойгт, из Нейбруннена (Neubrunnen) в Кобурге, слуга Иеронима Имгофа (Н. im Hoffs).

Петер Девиц (Devitz), из Эбертина в Шотландии, слуга Фомы Мельвиля.

Аксель Кег (Kaeg), из города Або в Финляндии, слуга Походного Проповедника.

За этими следовали:

Георг Вильгельм Фон Финкенбринк (Finkenbrinck), из Митавы в Курляндии, переводчик с Русского языка.

Мартын Альбрехт, родом Узбецкий Татарин, переводчик с Турецкого языка, которого продали Русским.

Георгий Иванов сын (Ivanofsin) и Марк Филиров сын (Marcus Filirofsin), оба Армяне и переводчики с Персидского языка. [7]

Потом еще:

Христофор Кольб (Коlb), из Стразбурга, и Гердт (Герард) Кросе (Krosse), из города Граве в Нидерландах, слуги Надзирателя за серебряною посудой.

Ивен Бартельсен (Iwen Bartelsen), из Шлезвига, слуга трубачей.

Иост Адриан (Jost Adrian), из Ревеля, слуга музыкантов.

Христофор Пудт (Pudt), из Гамбурга, слуга погребщика.

Войтешок (Woitschok) Красовский (Krassowski), из Салоковa (Sallokowa) в Польше, слуга Myндшенка.

Ганс Пуденберг (Pudenberg), из Вольгаста в Поморье, конюх.

Иоанн Янсон (Janson). Голландец, псарь.

Капитан корабля и боцманы, которые также ездили в Персию:

Михель Кордес (Cordes), из города Любека, корабельщик (Schiffer).

Корнелий Клаус (Claus) (Николayс) Клютинг (Clueting), из Вардена в Голландии, тоже корабельщик.

Юрген Стефенс (Jurgen Steffens), из Любека, главный боцман.

Генрих Гартс (Harts), из Стаде, главный помощник боцмана (Schinmann).

Альбрехт Штюк (Stueck), из Гамбурга, Полицейский (Constabel).

Петер Витенкамп (Wittenkamp), из Гамбурга, боцман.

Матиес Мансон (Matthies Manson), боцман и парусный мастер, Швед.

Петер Веде (Wede), Клаус Клаусен (Klaus Claussen), Вильгельм Румп (Rump) – матросы из Любека. [8]

Корнелий Иостен (Josten), из Шмалянда в Швеции, корабельный плотник.

Muxель Глёк (Gloeck), из Любека, корабельный юнга.

Все эти лица частью взяты из Германии, частью приняты на дороге, во время пути. К ним мы прибавили еще в Москве 30 человек солдат и Офицеров Великого Князя, с 4 слугами, так что с Гг. Послами всех нас было 126 человек, отправлявшихся в Персию.

ГЛАВА II.

Часть многотрудного и опасного мореплавания.

По изготовлении всего, что было нужно для путешествия, Гг. Послы с находившимися при них выехали из Гамбурга 22-го Октября 1635 года и 24-го числа прибыли в Любек, где прожили 2 дня, пока все вещи, поклажу нашу, и при них 12 лошадей, не перевезли на корабль в Травемюнде. 27-го числа последовали туда и Послы, и в полдень большая часть Посольских были уже на корабле. Корабль наш был совершенно новый, ни разу не бывший еще в море.

Только что отчалили мы от берега и хотели выйти из пристани, как встретили сильный и необыкновенный ток воды от моря в реку Траву, несмотря на то, что ветер дул от берега к морю, чему моряки наши немало удивлялись; это течение было так быстро и сильно, что корабль наш стремительно понесся на два другие, стоявшие в пристани большие корабля, повредил их, перепутался с ними снастями, и мы употребила с лишком 3 часа усиленной работы, прежде чем могли отцепиться от них, выехать из пристани и перебраться в рейд.

Некоторые из нас объясняли случай этот дурным предзнаменованием предстоявшего плавания, печальный конец [9] которого, к сожалению, достаточно подтвердил впоследствии такое объяснешие. Один из нас послал с корабля назад в Лейпциг стихотворение: «Valet», к другу своему (Стихотворения этого мы здесь не приводим. Перев.).

На следующий день, 28-го Октября, рано утром, в 5 часов, отправивши службу, мы пустились с Божиею помощью на парусах при западно-юго-западном ветре, который к полудню значительно усилился и наконец перешел в настоящую бурю, продолжавшуюся всю ночь; тут мы скоро увидали, что большая часть наших моряков также юны были в искусстве мореплавания, как и наш корабль, который впервые плыл с нами в море, и надо почесть особенными чудом, что мачта его, опасно качавшаяся от растянувшихся новых канатов, в первый же день плавания не упала за край корабля.

29-го числа ночью мы весьма близко подошли к берегам Дании, которые кормчий принял было сперва за остров Борнгольм, и так как плавание наше прямо направлено было на берег Сконский (Schonischen), то мы скоро, с опасностью жизни и корабля, сели бы на него (ибо были уже на глубине 4 сажен), если б, с наступлением дня, не открылась перед нами земля и мы в мгновение не переменили направления. В 9 часов мы имели у себя остров Борнгольм с правой стороны.

Так как в начале этого дня ветер дул весьма умеренный, то мы распустили все паруса. В вечеру, часов около 10, не думая вовсе об опасности, мы располагались отдохнуть после трудов и беспокойства прошедшей бурной ночи, тем более, что, по замечанию Посланника Бругмана, сделанному им нашему кормчему насчет правильности нашего направления, последний уверял, что мы плывем в совершенно открытом месте, как вдруг, плыв таким образом на всех парусах, мы налетели на подводную скалу и остались на ней. Страшный шум и треск корабля навел на нас такой ужас и отчаяние, что все мы думали, что тут же и покончим наше [10] мореплавание, вместе с жизнию нашей. Сначала мы не знали, где мы и в какой стороне. Это было именно во время новолуния и темнота ночи покрывала все, что было за кораблем. Мы вывесили фонарь и сделали несколько выстрелов из ружей наудачу, может быть, где-нибудь по соседству есть земля и люди, которые могли бы помочь нам, но не получили ни какого ответа, который бы подал нам малейшую надежду. Между тем корабль начал ложиться на бок, и все малые и большие впали в страшное отчаяние, подняли плачь, крик и стенания, и в смертельной тоске попадали на колени и ниц, и громко молили Бога о ниспослании помощи и спасения. Сам Капитан корабля плакал как ребенок, стоял в совершенной безнадежности и не знал, что начать. Я и мой друг Гартман Граман условились, в случае крушения корабля, обнять друг друга как добрые давнишние приятели и таким образом погибнуть вместе; поэтому мы сидели друг подле друга и ожидали последней минуты. Другие прощались друг с другом, а большая часть экипажа давала обеты уделить часть своего имущества бедным (что впоследствии исполнили, собравши приданое и выдавши замуж одну бедную, но честную девушку в Ревеле). Сын Посланника Крузе, мальчик лет 9, был жальче всех и представлял трогательную картину, когда со слезами отчаяния упал на колени, поднял руки к небу и громко взывал, беспрестанно повторяя свою краткую молитву: «Ах! Сын Давыда! Сжалься, умилосердись надо мною!» Священник наш прибавлял к этой молитве: «Господи! Если наши мольбы не достойны Твоего слуха, то услышь, по крайней мере, это невинное дитя!» И Бог быль милостив к нам, потому что корабль остался цел, и мы спаслись на нем, несмотря на то, что огромные волны все более и более продвигали его на скалу, беспрестанно поднимали вверх и снова низвергали на скалы, ударяя его об эти последние. Причем, когда проносился порыв сильного ветра и волны, одна за другою, налетали на нас, всякий раз начинались снова вопли отчаяния и мы думали, что последнее мгновение настало.

В час ночи мы увидали огонь не вдалеке от нас, и это заставило нас полагать, что земля была близко. Послы [11] тотчас же приказали отвязать бот, на котором оба с одним слугою хотели поплыть к огню и в случае, если бы им удалось спастись первым и достигнуть земли, они употребили бы все средства спасти и нас. Но только что перенесли шкатулки с верительными грамотами и драгоценностями на бот, и 2 человека из нашей прислуги, желавшие более других спасти свою жизнь, вскочили на него, как нахлынула волна, наполнила бот, который начал тонуть, оторвался от корабля и наконец пошел ко дну, так что сказанные 2 человека, разумеется, совершенно мокрые, с опасностию жизни, едва успели при этом взойти снова на корабль, И так, мы опять все вместе должны были провести остаток ночи в такой опасности со страхом и надеждою.

К утру, когда небо прояснилось, наши опасения и страх начали проходить вместе с мрачною ночью; мы увидали, что сидели подле острова Ёланда (Oeland), и невдалеке от нас лежали остатки одного Датского корабля, разбившегося здесь месяц тому назад (мы нашли потом на острове мальчика, который один только спасся от этого кораблекрушения, и которого мы взяли с собою в Кальмар).

Солнце взошло, ветер немного стих и волны стали меньше; тогда на маленькой лодке к кораблю нашему приплыли 2 Ёландских рыбака, которые, по уговору с Послами, за большие деньги сперва перевезли на берег их, а потом и некоторых из нас. В полдень мы нашли Посольские шкатулки, которые потонули было вместе с ботом и которые море выбросило на берег. Через несколько времени пришли к нам несколько Ёландских крестьян на помощь, высвободить корабль и стащить его со скалы. Капитан корабля приказал для этого отвезти 2 якоря и сбросить их саженях в сорока от корабля, и когда несколько крестьян с матросами, всех 10 человек, поплыли на корабельном боте и хотели сбросить большой якорь, ботик опрокинулся (может быть, крестьяне эти были немного пьяны от вина, которым мы порядочно угостили их), и все находившееся в нем попадали в море; спасаясь, одни из них ухватились за опрокинутый бот, другие [12] за весла и держались за них до тех пор, пока кормчий наш не бросился в рыбачью лодку, случившуюся у берега, и не поспешил к ним на помощь; в два раза он забрал всех на берег, кроме одного, именно корабельного плотника, который, не поймавши ничего, на чем бы мог держаться и плавать, пошел ко дну и утонул на глазах наших. Один рослый и сильный крестьянин, остававшийся у нас на корабле и не ездивший на боте для выгрузки якорей, тоже бросился на помощь на своей рыбачьей лодке и, схвативши одного боцмана, тоже безо всего плывшего в море, сам упал в воду; боцман в то же время успел взобраться на бот и привез к кораблю и этого крестьянина, который ухватился за край бота.

Пока возились с кораблем, с намерением снять его со скалы, вода в море высоко поднялась, и ветер, дувший до тех пор с юго-запада, вдруг подул с северо-запада, разом сдвинул с места корабль и поставил его в открытое море. Как только корабль вышел на глубину, начался опять юго-западный ветер, с которым мы и поплыли по Кальмарскому проливу, хотя тоже не без опасностей, по причине неровного и нечистого грунта около Кальмарских укреплений. Корабль остановился перед Кальмаром, где и дожидался Послов, которые 1-го Ноября с частью людей вышли на берег, прошли до Кальмара сухим путем и возвратились на корабль у одного старого, разрушенного укрепления, называемого Ферштадт (Fehrstadt).

Остров Ёланд имеет 18 миль в длину и одну в ширину. Внизу его, там, где мы стояли, почва по преимуществу каменистая и скалистая, и потому мало кустарников и полей; выше же почва гораздо лучше, обильна елями и кустарником, с добрыми пастбищами и множеством мелкой дичи. Ёланд изобилуе. множеством красных и белых плит и камней, употребляемых на мостовые и для разных зданий; камни эти ломают здесь и перевозят в разные места. На возвышенном месте, по ту сторону Кальмарского пролива, на Ёланде стоит крепкий замок Борхгольм, имевший некогда 32 церкви, из которых многие представляют теперь одни развалины; [13] впрочем, плывя вдоль берега, и теперь еще можно видеть 28 колоколен. Остров принадлежит Шведскому Королевству.

Кальмар – приморский главный город в Смаланде, в 40 милях от Копенгагена, и хотя не велик и состоит из плохих деревянных домов, но имеет Королевский Дворец, крепость, довольно изрядно защищенную валами, и в прежнее время удостаивался торжественных посещений Шведских Королей.

Из Кальмара посланы были Иоанн Фойгт и Стеен Иенсен (Steen Jensen), через Данию, назад в Готторф, за новыми верительными грамотами, потому что прежние, побывши в море, измокли и совершенно испортились.

Затем толковали о том, продолжать ли путешествие наше морем, или через Швецию сухим путем, и наконец, по многим причинам, было решено приискать опытного кормчего и пуститься далее морем. Но, не нашедши в Кальмаре ни одного такого, мы удовольствовались тем, что наняли 2 лоцманов, которые бы провели нас с полмили по мелкому месту до открытого моря.

3-го числа, с Божьею помощью, мы распустили паруса и отправились в путь, миновали в леве, среди воды, большую, круглую скалу, называемую Шведская Дева и находящуюся в 8 милях от Кальмарского пролива. В полдень, мы имели с правой руки у себя замок Борхгольм, на острове Ёланде, а к вечеру достигли конца этого острова, и плыли здесьсь эту ночь в такую сильную бурю, поднявшуюся с северо-востока, что передняя часть корабля больше находилась под водою, чем вне воды, и волны били в самые паруса. В такую-то бурю насосы корабельные оказались нечисты, и надо было приложить много труда и времени, чтобы сделать их годными, а до того воду с корабля вычерпывали чашами и другими сосудами, при чем, по невозможности держаться на корабле прямо на ногах, и эта работа была чрезвычайно тягостна. Буря эта продолжалась до полудня следующего дня, и мы были в такой опасности, что если б ветер не переменился, мы, [14] наверное, потерпели бы кораблекрушение; но в это время начался более благоприятный ветер (давший нам возможность отойти от берегов Ёланда), и мы могли продолжать наше плавание, а к вечеру увидали уже большой остров Готланд (Gottland).

ГЛАВА III.

Об острове Готланде.

Пока мы у Готланда, я хочу подробнее поговорить о нем, потому что, сколько мне известно, Немцы писали о нем очень мало, несмотря на то,что, по своим древним обитателям, этот остров весьма замечателен. Он был отечеством части древних Готов, которые некогда делали отсюда беспрестанные набеги, бывали почти во всем известном тогда свете, проходили и занимали с своими воинственными дружинами множество областей и стран, как об этом, между прочими, пишут и Иоанн Тритемий (Trithemius), Иоанн Магнус, Олай Магнус, Рубей Лазий (Ruheus Lazius), и многие писатели Hispanicarum rerum, которых всех собрал Андрей Скот (Schotus). Этого последнего укоряет Бонфиии de reb. Ungaricis dec. I, 1. 2, что он, будучи сам Готом, приписывает Готам слишком много лестного и похвального.

Вместе с большею частью других писателей я полагаю, что древние Готы имели первое свое местопребывание на севере, именно в Сконен (Schonen), Гутланде и Готланде (Guht и Gohtlandt), и на острове Готланде, не смотря на то, что Павел Пясецкий отвергает такое положение в своей Chronica gestorum in Europa singularium, pag. 48, и говорит, что Готы и Геты (Gohten и Geten), обитавшие у Понта Эвксинского, всегда были один и тот же народ и имели там и свое начало; мнение это он старается доказать древними писателями: Элием Спартанием, Иеронимом, Орозием, Прокопием и Иорнандом.

Известно из книги VII Страбона и из Овидия, что Геты (Gehten) обитали у Понта Эвксинского, что к ним впоследствии [15] пришли с войском Готы (как сказано будет ниже) и частью поселились там, и таким образом, как объясняет Павел Орозий, lib. 1, cap. 2, самая область получила от них свое имя. «Constituerunt novi populi novam regionem», говорит Beatus Rhenanus in praef. за Прокопием. Часть Гетов присоединилась к Готам и помогала им занимать и опустошать страны. К этому же Ренан, в сказанном месте, присоединяет: «Если ученые смешали Готов с Гетами, то это случилось «propter allusionem nominis», ибо названия их почти однозвучны, и самые народы одинакового свойства: точно также Императора Максимилияна называли Максимияном, Максимом Эмилияном и проч.

Овидий не совсем лестно отзывается о Гетах, говоря в lib. 2 de Ponto, El. 7:

«Nulla Getis toto gens est truculentior orbe».

To есть: в целом свете нет народа хуже и легкомысленнее Гетов. Готы получили у народов и разных наций, которые они покоряли, не лучший титул, и потому слыли у них под тем же именем. Отсюда понятна шутка Гельвия Пертинакса, которую он сказал Императору Антонину (Caracalla), и которую находим мы у Спартияна (Spartiani). Когда этот Император, одержавши победу над Немцами (Teustchen), Парфянами, Арабами и Алеманами, приказал составить для себя большой титул, Пертинакс сказал: «Adde, si placet, etiam Geticus Maximus», потому что, во-первых, он убил брата своего Гета, и во-вторых, Готов называл Гетами. Таково было также мнение Иеронима, как приводит это упомянутый Ренан; он говорит о Genesi in quaestionib. Hebraicis, что один писатель предполагает, что нынешние Готы, рыскающие по всей стране, были Гог и Магог; исход войны доказывает это; но другие ученые стояли на том, что их скорее можно назвать Гетами, чем Гог и Магог. Разумеется, этим замечанием он не дает никакого верного заключения. То же самое делает и Прокопий l. I, Gothici belli: «Geticum quippe Gothorum hi nationem esse affirmant». Также в начале сочинения о войне с Вандалами: «Sunt et qui Geticas nationes hos Gothos vocant». И так их называют только таким [16] образом. Что касается до Иорнанда, то он совершенно против мнения Пясецкого, а скорее нашего; в 3-й и 4-й главе говорится de Getarum et Gothorum origine. Здесь, вместе с Птоломеем, он замечает: «Scanzia (т. е. Сконен (Schonen) и все, что к ней относится) est in oceani arctoo salo posita insula magna. Ex hac Scanzia insula, quasi officina gentium aut certe velut vagina nationum, Gothi quondam memorantur egressi, qui ut primum e navibus exeuntes, terras attigere, ilico loco nomen dederunt». С этим согласны и многие другие; так, напр.: Trithemius l. 1 annal. in principio, p. 2: «Anno ante Christum natum 440 contra Antenorem Regem gens ferocissima et sine numero numerosa de Insulis Scanzianis, quae nunc Gothicae nuncupantur, egressa»; а перед этим прямо говорит, что то были «Scanziani Cothi Suecique sive Suedi», которые разбили, или убили, Антенора у устьев Дуная. Prosper Aquitanius пишет в Annalib: «quod post Christum natum anno 382 Longobardi ab extremis Germaniae finibus Oceanique litore Scandiaque insula magna egressi, novarum sedium avidi». Согласно с сим говорит и Иоанн Mariana l. 5, с. 1, de reb. Hispanicis. При этом они впадают в ошибку вместе с Птоломеем (потому что сами не бывали в Северных странах, которые не были еще так известны тогда, как в настоящее время), называя островом материк, или великий полуостров, как справедливо замечает Maginus о Птоломее.

Что Scanzia действительно есть та самая страна, которая находится в Дании и Швеции, это не подлежит никакому сомнению; Ambros. Calep. говорит, на основании Plinii lib. 4, cap. 13: «Scandinavia vel Scandia insula est Oceani septentrionalis incompertae magnitudinis, quidam alterum terrarum orbem appellavere. Nonnulli etiam officinam gentium, eo quod incredibilem mortalium vim identidem effuderit, qui, ad quaerendas novas sedes orbem peragrantes, cuncta cladibus et vastitate impleverunt. Hoc die satis constat insulam non esse, sed ad ortum supra Livoniam continenti adhaerere. Tenent eam Suedi, Norvegi, Gothi innumeraeque aliae barbarae gentes». Подобных свидетельств о том, что Готы имели первое свое обиталище в Северных странах, и преимущественно в Сконии (Gothland, Gutland), и на острове Готланде, я могу привести еще много. Об этом смотри также [17] Альберта Кранца, Понтана и особенно Иоанна Магнуса с. 7, praefat. Gothorum histor. Lazius de migrat. gent. l. 10. пишет: «Gothi, quorum primae sedes in insulis maris Balthici fuere in Scandia sive Schonlandia. Equidem extant in hanc usque diem insulae supra Prussiam et Livoniam, quarum una Gothlandia, a Gothis nimirum, altera Schonlandia et Finlandia», что значит: Готы имели свое первое обиталище на островах Балтийского моря (или в Ост-Зее), и в настоящее время острова эти лежат выше Пруссии и Ливонии, из которых один называется Готланд, по Готам, а также страны Скония и Финляндия.

Поэтому совершенно неосновательно удивляется Пясецкий, каким образом Шведы могли попасть через Балтийское море в р. Вислу; ибо Висла хотя и вытекает из Сарматских гор, но протекает через всю Польшу и близ Гданска вливается в это море; Гданск же находится не далее 30 миль от Готланда. Вероятно, он не имел случая ознакомиться ближе с Балтийским морем. Он спрашивает: когда же это случилось, и кто свидетельствует об этом? На это отвечает Лазий и ссылается на свидетельство Иорнанда, который говорит, что именно Готы были на Вистуле или Висле, и поселились там в то время, когда Сулла правил в Риме. Пясецкий возражает далее, что если б Готы вышли из этих мест и стран, то там непременно остались бы от них какие-нибудь древние следы, или письмена, которых, однако же, нет. Но было бы забавно доказывать то, в чем легко убедиться разными памятниками, которые можно и теперь еще видеть собственными глазами; ибо в Швеции и Дании повсюду встречаются на скалах древние рунические или Готские надписи, о чем достаточные сведения предлагают нам Иоанн Понтан in Chronographia Regni Daniae, Берций 1. 3. Comment. German., Андрей Бурей in Orbis arctoi descriptione и Олай Вурм в De Literatura Runica. Сообразуясь со всем вышесказанным, я держусь Олая Вурма и говорю, что происхождения Готов нигде в другом месте искать не следует, как только в странах подвластных теперь Датскому и Шведскому Королю. Яснее и обстоятельнее пишет об этом Ганс Нильсон Стрелов (Strelow), уроженец Готландский, Супер-Интендент этого острова, в Датской Хронике об острове Готланде. [18] Именно, что один начальник Кимвров (Cymbern), по имени Тильвар (Tielwar), после того, как отец его открыл этот остров в 1684 году до P. X., вследствие размножения народонаселения и дурного продовольствия в стране Кимвров, выехал из этой страны и занял остров, и как язычники пришельцы принесли луне жертву. Когда же на Готланде народонаселение тоже умножилось, то жители его присоединились к обитателям островов Эзеля и Дагерота (Dageroth), составили из себя в 15,000 человек вооруженное войско и в 1388 году до P. X. поплыли отсюда на 300 кораблях по направлению к Ливонии, и пристали в Эстонии или Эстляндии. Для того же, чтобы никто не мог бежать от неприятеля, они сожгли сами свои корабли. Затем они прошли по России до Дона или Танаиса, составляющего границу с Азиею и впадающего в Понт, смешались там с Гетами, и потом, размножившись, разделились на многие племена. В 384 году (Проспер полагает в 382), когда в Дании царствовал Король Сник (Snic), было еще новое выселение оттуда. В это время на материке Готланда (но не на острове) была страшная дороговизна, так что страна не могла более прокармливать своих юных витязей и храбрых воинов, и потому было решено, чтобы половинная часть их, вместо того, чтобы гибнуть, как это было сначала, выехали в другие страны и снискали себе пропитание. Вследствие сего эти воины с двумя своими начальниками, Эббе (Ebbe) и Ааге (Aage), на нескольких кораблях отправились к острову Готланду посоветоваться с знаменитыми и воинственными богатырями. Когда Готландцы увидали большой флот и не знали, что он значил, тотчас вооружились и не позволяли приезжим высадиться, пока они не пришлют заложниками своих двух начальников. Впоследствии они соединились с прибывшими, снарядили от себя с острова 10 кораблей, по 100 человек в каждом, отправились в Рюген и взяли его. Потом пошли далее, основали Лонгобардское Царство и имели своих собственных Королей, до Императора Карла Великаго. Все это и еще многое другое говорится в Датской Хронике.

Что касается до самого острова Готланда, то настоящее его состояние я частью видел сам, частью же собирал о нем [19] сведения от тамошних жителей; ибо за несколько перед этим лет, ездивши в Ливонию, по причине неблагоприятного ветра туда и обратно, я два раза должен был приставать к острову Готланду и проживать там по нескольку дней.

Остров Готланд лежит против твердой земли Готланд, под 58 градусом широты; в длину простирается на 18, а в ширину на 3, или 4, Немецких мили; почва на нем скалистая, поросшая большею частью елью и можжевельником; в нем находится несколько пристаней, из которых важнейшие и удобнейшие на восточном берегу, а именно: Остергаар (Ostergaar), Слидгаф (Sliedhaff), Зандвиг (Sandwig), Нарвиг (Narwig) и Гейлиггольм (Heiligholm).

Остергаар (Ostergaar) – есть небольшой отдельный остров, безлесный, лежащий почти против самой середины Готланда и образующий весьма удобную пристань для тех, которые умеют миновать песчаные отмели, далеко выдающиеся в море.

Слидгаф (Sliedhaff) – далее на север от Остергаара, лучшая пристань для всех ветров. Перед ним лежат 4 небольшие островка, или скорее песчаных холма, которые защищают пристань от натиска волн и которые издалека можно приметить по разрушенной часовне, стоящей на одном из этих холмов.

На всем Готланде находится только один город Висби (Wissby), на западном берегу; но кроме того на нем до 1500 крестьянских дворов (Baurhoefe), и в 3-х милях от Слидгафа древний монастырь. Церкви здесь, как и в Ёланде, расположены на расстоянии мили одна от другой и своими колокольнями служат прекрасными путеводными знаками для моряков.

Жители здесь Датчане, и самый остров прежде принадлежал Дании, но 11 лет тому назад, вследствие войны Шведов с Датчанами, он был уступлен по заключенному миру Швеции. Главное занятие жителей составляет скотоводство, для которого на острове находятся очень хорошие луга; кроме [20] того они занимаются рубкою леса строевого и на топливо, и отсюда вывозятся доски, равно как и строевой лес, гораздо лучше, чем вывозимые с Севера. Отсюда же вывозится множество известняка и известки, которыми наполнена почти вся страна.

В некоторых местах, в особенности по дороге от Слидгафа к Висби, почва покрыта гладкими, наросшими друг на друге каменьями, часто на пространстве ружейного выстрела вдоль и поперек, так что по местам этим едешь все равно как по мостовой. Из произведений здесь выгоняется еще и вывозится множество дегтя, о значительной торговле которым можно судить по тем пошлинам, которые платят тут этим произведением. Прежде остров должен был давать Правительству 70 ластов; теперь же с каждого двора положено взимать в пользу Шведской Короны по четверти тонны, что составляет от 90 до 100 ластов в год. В некоторых местах с успехом занимаются также и земледелием, которое доставляет семена и продовольствие; разводят в полях особого рода белую репу, которая вареная довольно мягка и приятна на вкус; в других местах, впрочем, семена этой репы не так хорошо принимаются.

Из любопытства я ездил с некоторыми товарищами в город Висби. Он стоит на горе, или скорее на скале, нависшей над морем, окружен крепкой стеной и раскатами, и у самого моря, на южной части, имеет небольшой, но надежный, замок, называемый Ландскрон (Lands-Cron). По древним толстым стенам разрушенных домов и церквей, из дикого камня и мрамора, видно, что некогда это был превосходный город. Разрушенных церквей в нем внутри стен 13, и 1 за стеной. Нам рассказывали, что город этот основан был в конце VIII-го в. по P. X. и что с той поры в нем живало до 12000 граждан, все именитых купцов и важных сановников; что кроме хлебников и золотых дел мастеров, никаким ремесленникам в городе жить не позволялось, и что эти последние имели свои дома за городом, где теперь поля. Сюда съезжались для торговли, кроме Датчан, Шведы, Венды (Прибалтийские [21] Славяне), Саксонцы, Русские, Евреи, Греки, Пруссы, Поляки и Ливонцы. Говорят также, что здесь составлены первые морские карты и установлено морское право, которым пользуются и теперь Любек и другие Ганзейские города. После падения славного города в Пруссии – Венеты, Висби пришел было в самое цветущее состояние, но наконец , как и все вообще, начал клониться к упадку, и в настоящее время в нем считается весьма мало жителей, живущих в бедности и на худом корме. Пристань также разрушилась, и теперь там не могут стоять корабли, и только небольшие суда или челны по временам посещают ее. Исаак Понтан пишет, что Висбийцы, возгордившись своим счастием, навлекли на себя своею надменностью негодование их Шведского Короля, Магнуса, и дали повод к тому, что Вольдемар, Король Датский, покорил в 1361 их и весь их остров своей власти, вследствие чего подписывался не так как прежде, только: «Король Датчан и Вендов», но уже «Король Датчан, Готов и Вендов», чему следовали потом и другие, после бывшие Короли. Самое замечательное, что видел я в этом городе, это нечто в роде железной западни, находящейся в воротах кладбищенской церкви. Нам рассказывали следующее происшествие, о котором говорится и в помянутой выше Датской Летописи: в 1496 г. один вор украл из нашего женского монастыря деньги и серебряные изображения Апостолов, и когда за такое святотатство вора отрешали от церкви и проклинали, то он, бывши в это время в церкви, слышал свое отрешение и предание проклятию, слышал, как звонили при этом в колокола, видел, как погасили свечи, и от всего этого так испугался, что вышел из церкви и только что ступил на железные плиты, то не мог идти далее, железо растопилось под его ногами, так что он провалился, завяз и должен был остаться в таком положении, пока не пришли люди, которые высвободили его и предали суду. Сказанные железные плиты, имеющие такой вид, как будто они начали плавиться, вделаны в церковные ворота у железной петли, на правой руке в углу, и их можно видеть там в настоящее время.

Когда мы были уже в пристани, нам рассказывали другое происшествие, также находящееся и в упомянутой выше [22] Готландской Летописи, стр. 199: невдалеке от города 3 человека с собакой и сетьми обращены были в камень, и дело это было таким образом: В ночь под Св. Пасху пять человек ходили на охоту, и когда зазвонили к службе, то двое из них пошли в церковь, а трое остались на месте и легли спать; за это они и были обращены в камень вместе с собакой и сетьми (или одеждой, тряпьем), и их и теперь еще можно видеть на том месте.

Затем обратимся снова к нашему путешествию.

ГЛАВА IV.

О дальнейшем опасном нашем мореплавании.

5-го Ноября, когда мы миновали Готланд, страшная буря поднялась в другой раз с запада юго-запада, так что волны беспрестанно перелетали через корабль. Вечером, около десяти часов, бросили мы лот и нашли 12 сажен глубины, и так как мы опасались берегов, то ночью опять пустились направо, в открытое море. В этот день, по причине постоянно бурной погоды, мы могли плыть только с большим парусом средней мачты.

6-го числа, в полдень, нам повстречался Голландский корабль, который дал нам сведение, как далеко, и какой прямой путь надо было взять нам до острова Тагерордга (Tagerordt), который к вечеру был уже у нас в виду; но поднявшаяся ночью буря снова заставила нас удалиться отсюда в открытое море.

7-го числа, в полдень, мы снова увидали скалы Тагерордта, но кормчий наш, полагая, что сильная буря в продолжение ночи должна была занести нас дальше на север, принял эти скалы за Етгенсгольм (Oetgensholm), почему мы и переменили наше направление к опасному проходу Гондесвигу (Hondeswig), [23] совсем вошли было в него, не думая никак, что лежавший перед нами остров был Тагерордт, пока, наконец, мы подплыли к нему так близко, что могли увидать находящиеся на нем башни; тут только заметили мы свою ошибку и с большою опасностию тотчас же поворотили назад. В этот день мы повстречали сбившееся с пути судно, и когда экипаж его узнал, что мы плывем в Ревель, то и он пустил свое судно за нами. Ввечеру оно оставило нас и легло на якоре у Тагерордта, и мы узнали потом, что на другой день оно благополучно прибыло в Ревель. Хотя мы во все послеобеденное время постоянно имели в виду Ливонский берег, а к вечеру были никак не далее мили от острова Наргена (Nargen), лежащего у входа в Ревельскую пристань, но наш Капитан и кормчий за благо рассудили – лучше провести ночь в открытом море, чем подвергнуться опасности, приблизясь к земле; почему они и не решились плыть в Ревельскую пристань, или стать на якоре у Тагерордта, по примеру встреченного нами судна, несмотря на все наши увещания. Таким образом, не взирая на довольно бурную погоду, мы пустились снова в открытое море.

Вечером, часов около 10, поднялся страшный бурный ветер, и прежде чем мы успели принять против него меры предосторожности, он с ужасным треском сломил большую мачту, вместе с фок-зейлем, которые упали за борт через спальную койку нашего Доктора, и за нею одного боцмана, стоявшего тут, до такой степени ушибло канатом, что несчастный упал замертво, и из ушей и носа у него потекла кровь; он опомнился только на 3-й день, но никак не мог объяснить, каким образом случилось с ним такое несчастие, и умер вскоре за тем в Гохланде (Hochland). При этой ломке на корабле, когда сломало мачты и сорвало каюты, надо почесть чудом, что у нас остался цел ящик, в котором хранится компас, и самый компас, к великому счастью нашему, нисколько не повредился; без него мы не знали бы, куда держать путь свой.

Такое несчастие снова привело всех нас в ужас и отчаяние: некоторые из нас разразились громкими воплями. [24] Корабль все более и более метало из стороны в сторону, и мы кружились, шатались будто пьяные и катались друг через друга, потому что, не придерживаясь за что-нибудь, решительно не возможно было ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Сломленная и висевшая на нескольких канатах мачта моталась и страшно билась о корабль. Капитану корабля очень хотелось сохранить снасти, несмотря на то, что самый корабль подвергался большой опасности от сильных ударов метавшейся мачты; поэтому один из Послов вынужден был настоятельно потребовать обрубить канаты, на которых держалась сказанная мачта, что немедленно и было исполнено. Матросы кричали и горько оплакивали своего товарища, лежавшего замертво. Таким образом мы и эту ночь провели в больших мучениях.

С наступлением дня 8 Ноября мы страстно искали глазами Ревельской пристани, надеялись, что в этот день избавимся наконец от бурных волн и ступим на давно желанную землю в том порядке и великолепии, с которыми предписал Посланник Бругман, несколько дней тому назад, наше вшествие в Ревель, но увы! Наши надежды и предначертания были на воде, земля будто бежала от нас, мы потеряли ее и еще раз были в неизвестности, где мы находимся. Хотя мы думали прежде, что держали путь к пристани, но в продолжение ночи нас так отнесло влево от земли, что мы целое утро не могли достигнуть высоты, с которой бы можно было видеть берег. Потом уже, около 9 часов, когда солнце несколько прояснилось, туман рассеялся и настал ясный, чистый воздух, мы увидали, что уже миновали Ревельскую пристань. В это самое время, вдруг, при ясном солнечном свете поднялась с юго-запада страшная буря, подобная землетрясению, низвергающему в одну массу небо, землю и море. Ветер свистел и выл в воздухе, будто высокие горы, воздымающиеся и пенящиеся волны яростно бросались и сталкивались друг с другом; несколько раз корабль поглощало море в свои бездны и потом опять извергало его. Капитан наш, пожилой человек, и некоторые из экипажа нашего, плававшие в Восточных и Западных Индийских морях и видевшие не раз [25] страшные бури, божились, что никогда еще они не бывали в такой опасности и не видали таких неистовых бурь.

Теперь нам нужен был добрый совет, что предпринять; но и на этот раз ни кто не мог подать его, и нам не оставалось другого средства, как положиться на предложение кормчего: идти прямо к Финским схерам, или скалам, и попытаться, не посчастливится ли нам избежать подводных камней (которые в такую бурю жгут, как выражаются моряки, т. е. известным шумом подают о себе знак) и укрыться в Финляндской пристани у Эльзенфоса (Elsenfoss), или же, если случится кораблекрушение, то, может быть, хоть некоторых Бог помилует, и они будут выброшены на скалы живые. Такое предложение, конечно, было крайнее, но оно принято было потому, что корабль был уже поломан и не мог долго держаться в море. Таким образом некоторые из нас, в надежде, что спасутся как-нибудь и во время крушения, выбрали из своих пожитков, что было нужнее и дороже, и положили ближе около себя.

Посланник Бругман открыл свою шкатулку, или дорожный ларец, и дал позволение всем при крушении брать из нее себе деньги и драгоценные вещи, для того, что если кому случится достигнуть земли, то чтобы иметь какое-нибудь обеспечение на первое время.

Некоторые из нас бросились обнимать Послов и убедительно просили их, что если они в чем-нибудь могут оказать нам свою помощь, в случае кораблекрушения, то чтоб не оставили нас своею милостию, что Послы и обещали. И так мы плыли между страхом и надеждою, между жизнию и смертию, и как, по всем соображениям, гибель была неизбежна, то все ожидали ее и готовились к смерти. Но все ж таки естественная привязанность к жизни у большей части из нас высказывалась в горьких воплях и жалобах: так я из глубины души призывал Бога; некоторые сидели совершенно оцепенелые и не могли пред муками смерти ни петь, ни молиться, и только тяжко вздыхали. В то же время тут же, из сострадания, [26] один утешал другого приятной надеждой, которой сам давно не имел. Когда Священник наш, сохранивший более других свое мужество, пел молитвы и произнес слова: «Ныне мы бодры, здоровы и крепки, завтра же мертвы и будем лежать в гробах», один из нас воскликнул: «Ах! покоиться в гробах нам не суждено! Завтра тела наши будут плавать, может быть, вокруг скал». Так как сначала мы охотно уже решились на погибель корабля и наших имуществ, думая только о спасении одной жизни, то под конец мы забыли даже и об этой жизни и молили только о будущей. Мы смотрели уже на себя как на умерших и представляли себя настоящими трупами. Посланник Крузе, заметив такой крайний упадок духа в экипаже и желая ободрить его, воскликнул: «Помолимтесь Богу! Я знаю, что Он поможет нам, мое сердце говорит это!» Но между тем буря все более и более свирепела и унесла нас и от сказанной выше пристани. Корабль наш, лишенный главного паруса, плыл с помощью только фок-зейля, почему кормчий не мог управить им, и он несся по ветру вдоль Финского моря.

Теперь мы опять потерялись и не знали, где находились. Тогда главному боцману, Юргену Стефенсу, пришло на мысль, что посреди Финского моря впереди нас лежит остров Гохланд (Hochland), в котором прежде этого он был и в котором находилась хорошая пристань; но он лежал в 17-ти милях от Ревеля, а достигнув его безопасно, укрыться в нем можно было, по его мнению, только при дневном свете; поэтому и на такое предположение Стефенса много надеяться было нельзя; ибо полдня уже протекло, и при том один только передний парус тянул корабль, и он не в силах был бороться с волнами. В то же время постигла нас страшная минута: огромный морской вал налетел на корабль через каюты и, разбившись, покрыл собою весь корабль. От сотрясения мы попадали друг через друга и окончательно считали себя погибшими. Вода стремительно набиралась в корабль через разрушенные каюты, и все мы наперерыв бросились выкачивать ее насосами и черпаками, продолжая плыть при возрастающей постоянно опасности. [27] В это время, около 3 часов пополудни, один из боцманов взлез на фокванты (на канаты, которыми придерживается передняя мачта), посмотреть, не видно ли где земли, и, увидавши оттуда остров, закричал: «Слава Богу, я вижу Гохланд!» Мы все так обрадовались этому известию, что, без преувеличения, плакали и говорили друг другу в утешение: «Бог услышал наши вопли и стенания, он не покинул нас!» И ободренные начали петь: «Тебе Бога хвалим» (Те Deum laudamus). Мы думали, что были уже вне опасности, хотя носились на полуразрушенном корабле в неукротимых волнах и не знали еще, какое несчастие ожидало нас у Гохланда.

С закатом солнца буря, по-видимому, начала стихать, но разъяренное море все еще воздымало свои высокие, подобные горам, волны. Мы приставили четырех человек на перед корабля, чтобы они наблюдали и высматривали лежащие на пути к острову опасные скалы и тотчас же давали знать о них Капитану корабля (Schiffer) в трубу. На наше счастие, несмотря на ясную солнечную погоду в целый день, начался снег, от чего мы могли лучше усматривать скалы на черной воде, и, таким образом, вечером, в 7 часов, достигли острова, где стали на якоре в пристани, лежащей к востоку-северо-востоку, на 19 саженях глубины.

В этот вечер мы поели немного и укрепились; ибо несколько дней мы не только ничего не ели, даже не пили; в то же время мы постановили, чтобы во все дальнейшее наше путешествие отправляемо было каждый день по 2 раза молебствие, и, кроме того, в известные времена дни покаяния, молитвы и поста, в благодарность Господу Богу за Его милостивую нам помощь и спасение нас; ибо, поистине, в этот день мы испытали на себе особенную милость Божию, когда буря, ветер и море, сначала восставшие на нас с такою яростию, что, казалось, они сговорились разом погубить нас, под конец оказали нам такую услугу, и когда то самое, что, сдавалось, неминуемо грозило нам гибелью, спасло нас. Когда мы на полуразрушенном корабле отважились плыть по опаснейшим скалистым местам, по которым и на крепком корабле почти [28] невозможно было пройти, не потерпевши крушения, сильная буря должна была сделаться еще сильнее, чтобы воспрепятствовать этому крушению и благоприятствовать нашему прибытию к Гохланду.

9-го числа была хорошая погода, но мы все-таки стояли на якоре и, как могли, чинили корабль. Между тем Послы с некоторыми из нас вышли на берег обозреть остров и поразмяться. Вечером мы собрались и держали с Капитаном корабля совет, куда продолжать плавание? Послы полагали за лучшее плыть в Нарву; Капитан же, напротив, приводил разные свои причины и советовал лучше отправиться в Ревель. Остальные, рассчитывая, что плыть на сломанном корабле в такое время и в таких местах очень опасно, просили, чтобы их высадили на берег и потом, при удобном случае, думали совсем перебраться на материк с Ливонскими и из Ревеля рыбаками, которые находились в то время в Гохланде. Впрочем, мы ничем не решили, положили дождаться утра следующего дня, и таким образом все разошлись по своим местам на покой. Вдруг, часов около 9, Капитан пришел к Послам с известием, что ветер начал дуть к востоку, следовательно, бьет нас к берегу, и что поэтому мы не можем без опасности оставаться на том месте, где стояли; что, наконец, лучше всего сняться с якоря и пуститься в Ревель. Послы отвечали, что он должен делать все, что сочтет за лучшее, имея при том в виду, что будет отвечать за все перед Богом и светом, и за тем сошли на корабль. Но только что подняли якорь, ветер усилился, все ближе и ближе гнал корабль к берегу, и, несмотря на все усилия экипажа, ни как не могли отвести его от острова. Подняли крик, всех, кто только дорожил жизнию, призывали на верх корабля к работе, в которой настояла теперь крайняя нужда. Все грозило страшным крушением. Что было в то время на душе у нас, понять легко.

Якорь опустили снова, но корабль был уже очень близко к берегу, не далее 30 саженей. Тотчас же с корабля спустили бот, перевезли на нем сперва Послов, а потом некоторых из нас. В то же время корабль достиг уже больших [29] камней, которыми усеян был весь берег, и ударился о них с таким громом и треском, что оставшиеся на нем люди думали, что он тут же разобьется вдребезги, и сами они потонут в море. Они страстно желали переплыть на боте к берегу, подобно другим; но экипаж, из опасения не оставить совершенно без всякой помощи тех, которые должны были еще оставаться на корабле, в случай, если бот разобьется о береговые камни, высаживали из бота людей не на берег, а прямо в воду, где она была еще по пояс, так что мы должны были пробираться на берег морем между каменьями. Я также вышел из бота в воду с шкатулкой Посланника Бругмана, и так как в ней хранились разные драгоценные вещи и она была довольно тяжела, то волны вырвали ее у меня из рук и унесли было в море; я ухватил ее руками еще довольно слабыми, по причине недавно бывшей у меня тяжкой болезни, а наш Врач схватил меня за кафтан, и мы выбрались таким образом на берег из морских волн, которые беспрестанно накрывали нас одна за другою. Когда корабельный экипаж увидел, что корабль нельзя уже было удержать долее, обрубили якорный канат в надежде, что корабль ближе прибьет к берегу, где, может быть, он не разобьется, вследствие не столь сильного волнения у берегов. Но ничто не помогло! Буря еще более усилилась, и наш корабль, бившись в продолжение целого часа о каменья, разбился и пошел ко дну. Все остальные люди на корабле успели, впрочем, еще вовремя высадиться на берег.

В той стороне острова, где мы вышли на берег, стояло 5 рыбачьих хижин, в которых укрывались Ливонские крестьяне, не Немецкого происхождения (Unteutsche), запоздавшие здесь за своею рыбной ловлею и постоянно бурной погодой. У этих-то крестьян приютились мы.

Если б нас разбило у другого какого-нибудь места острова, так что мы нескоро бы добрались до этих хижин, или бы не могли найти их, то едва ли были бы в состоянии вынести эту ночь, потому что было очень холодно и мы были в мокрых платьях. Кроме того, выпал глубокий снег, так что [30] трудно было отыскать дорогу. Прежде мы добрались до какой-то старой часовни, в которой накануне еще некоторые из нас были и оставили свои посильные приношения; хоть она и довольно далеко лежала от сказанных рыбачьих хижин, по крайней мере, в ней мы получили верные сведения о дороге к этим хижинам.

На следующее утро, т. е. 10-го Ноября, пошли мы на берег посмотреть, нельзя ли как ни будь добраться до корабля и спасти из него хоть что ни есть. Но море по-прежнему сильно бушевало и никто не осмелился плыть к нему на боте.

После обеда ветер и волны несколько поутихли, и мы принялись спасать лошадей и таскать кое-какие другие пожитки из воды; мы вытащили много всякого добра и 7 лошадей, из которых только 5 остались живые, остальные две захлебнулись и околели.

В этом крушении между прочими дорогими вещами погибли большие, богатые часы особенного механизма, стоившие несколько тысяч рейхсталеров. Лошади во время смертельных страданий своих, когда тонули, разбили и раздавили их вместе с ящиком. На следующий день настала хорошая погода с ясным солнцем, мы высушили свои платья, книги и разные другие пожитки, которые все от морской воды частью попортились, частью же вовсе сделались никуда не годными.

ГЛАВА V.

О Гохланде и о том, как мы прибыли в Ливонию и потом в Ревель.

Соображая все обстоятельства, в которых мы находились, ясно было, что мы должны будем прожить довольно долго на этом острове в совершенном неведении, когда Бог пошлет нам средства оставить остров и таким образом снова спасет нас; наступавшее время года было таково, что мы имели [31] достаточное основание опасаться, что можем замерзнуть, или умереть с голоду. Так, рассказывали нам, несколько лет тому назад целый экипаж и несколько человек крестьян, загнанные бурею к этому острову и потерпевшие здесь крушение, принуждены были есть еловую кору и бересту во избежание голодной смерти. Поэтому мы должны были сколько возможно и бережливее употреблять небольшой запас продовольствия, спасенного от крушения, особенно хлеба. Размокшие сухари не было возможности высушить снова, поэтому мы варили их с примесью аниса и ели ложками вместо хлеба, но такая похлебка не нравилась многим. Однажды мы наловили множество мелкой плотвы рубашками и простынями из одного горного ручья и два раза сделали из нее обед для всей прислуги.

Название Гохланд происходит от того, что самый остров довольно возвышен и особенно выдается на ровном море; он имеет в длину 3, а в ширину 1 милю, почти голая скала, поросшая елью и кустарником. На нем водится бездна зайцев (как и вообще во всей Ливонии), мех которых зимою бывает белый, подобный снегу; охотиться с собаками за ними решительно невозможно, по причине крутых скал и частого кустарника.

В то время, когда мы таким образом проживали на острове, в Ревеле распространился слух, что все мы потонули в море. Говорили, что на берегу найдено несколько трупов, одетых в красные платья (это были наши ливреи, или кафтаны), Такие слухи тем более казались вероятными, что сказанное выше, уплывшее от нас судно привезло туда известие, что мы плыли впереди его у одной большой скалы по ту сторону Ревельской пристани, а в самую пристань, однако же, не прибывали, и что после этого целые 8 дней об нас не было ни слуху, ни духу. Люди наши (которых мы оставили в Ревеле во время возвращения нашего из 1-го путешествия в Москву), считали нас уже погибшими, сокрушались о нас и растерялись до такой степени, что бродили по городу, будто заблудшие овцы, и собирались уже разойтись, кто в одну, а кто в другую сторону. [32]

12-го Ноября пристали к Гохланду два Филяндские бота, занесенные сюда тоже бурею, из которых на одном был наш Посольский Камергер, благородный и почтенный Иоанн Христофор Фон Ухтериц (ныне Камер-Юнкер Его Величества, Герцога Голштейн-Готторфского), с одним из своих лакеев. 13-го числа того же месяца, когда буря утихла, послали мы одного из своих вперед на твердую землю, в Ревель, с известием о нас и о нашем положении. С каким восторгом принят был он нашими в Ревеле, вообразить легко: они бегали около него, плакали от радости и не знали, что сказать ему или о чем спросить его прежде.

17-го числа Гг. Послы, каждый с пятью человеками из своих, пустились, в двух маленьких рыбачьих лодках на твердую землю, лежавшую от Гохланда только в 12 милях. Плавание это тоже было бедственное и опасное. Лодки были старые, сверху скрепленные лыком и вычинены корою, особенно та, в которой сидел Посланник Крузе: она сильно текла в нескольких местах, и один человек нарочно был приставлен для того, чтобы беспрестанно законопачивать дыры и выгребать воду. Парус состоял из старых тряпок, связанных вместе и заплатанных. Самые рыбаки иначе не могли плыть, как только когда ветер прямо надувал в парус, так что когда они, проплывши, при одинаковом попутном ветре, 5 миль, увидали, что ветер несколько изменился и начал дуть с боков, то хотели было вернуться в Гохланд; но в виду у нас, не далее как в половине мили, открылся небольшой островок, и мы настояли, чтобы рыбаки сняли паруса и плыли бы к этому островку только с помощью весел: таким образом вечером мы пристали к берегу. На этом островке мы не нашли ничего, кроме двух пустых хижин, на половину выстроенных в земле; в этих-то избах мы развели огонь и провели ночь. У нас оказался недостаток в хлебе, и мы должны были заменить его сыром Пармезаном, которого было у нас еще достаточное количество. На другой день мы пустились далее с хорошим попутным ветром, хотя море все еще было довольно взволновано. [33]

Два часа плыли мы благополучно; вдруг в одно мгновение поднялся сильный вихрь с востока (а ветер был северный), ударил в лодку Посла Бругмана с такою быстротою, что она легла совсем на бок и начала зачерпывать воду. В то же время сильное волнение бросало волны на пол-локтя выше края лодки, рыбаки закричали, бросились на противоположную сторону ее, тотчас сорвали парус и пустили лодку по ветру, после чего вдруг опять сделалось тихо, так что, приладивши снова парус, поплыли мы опять с тем же попутным ветром. Такой вихрь в продолжение двух часов повторялся 3 раза. В первый раз мы страшно перепугались, но потом рыбаки, как только замечали вихрь еще издали, поворачивали лодку боком к нему таким образом, что волны ударялись в нее несколько наискось и скользили по ней. Что касается до меня, то, по-моему, это была самая большая опасность, которой только мы подвергались на море, по тому что среди моря носились мы на старой, тяжело нагруженной лодке, в которой сидело 8 человек, лежал весь серебряный столовый прибор и посуда Послов, и разные другие пожитки, так что борт был очень невысокий, и достаточно было одной незначительной даже волны, чтобы мы вместе с лодкою пошли ко дну. При этом чрезвычайно удивительно было то обстоятельство, что лодка Посланника Крузе, плывшая позади нас не далее пистолетного выстрела, не чувствовала ни малейшего толчка, ни малейшего вихря.

Милях в трех от берега настиг нас крупный град, а на лодке, плывшей за нами, опять была прекрасная погода, с ясным солнцем.

Когда мы были уже на полмили от земли, ветер вдруг переменился, начал дуть с юга совершенно в противную прежней сторону, и наши рыбаки думали уже поворотить назад, но мы обещали им три штофа водки, если к вечеру они доставят нас на берег; в надежде на такую награду они сняли паруса, бодро схватились за весла, приложили все свои силы и вечером, 18-го Ноября, благополучно причалили нас на веслах к берегу. Мы вышли в Эстонии, на Малишский (Mallischen) берег, пробывши в Балтийском море целые 22 дня. [34]

Только что пристали мы к берегу и не вышли еще из лодки, рыбаки бросились уже за обещанным им вином, которое мы хотя и дали им, но с условием, чтобы они пили его не разом и в свое время. Но условие это не помогло, и, не выгрузивши еще пожитков из лодок, побежали они с водкой в селение, пригласили своих родных и соседей и так быстро опорожнили фляги, что не успели мы оглянуться, как они с женами и детьми, пьяные и одурелые, бегали около нас, бранились и дрались, так что мы не могли почти пользоваться их услугами, за исключением одного, которого вино напротив ободрило и сделало более услужливым; этот последний, увидавши, что одна лодка отвязалась и уплыла было от берега в море, бросился вплавь за нею голый, не смотря на холодную, как лед, воду, настиг ее и притащил назад на прежнее место.

22-го числа прибиты были бурею к Гохланду два судна, плывшие из Ревеля в Финляндию; ими воспользовались оставленные нами на этом острове люди, которые наняли эти суда и 24-го числа благополучно прибыли к нам в Ливонию с лошадьми и со всеми остальными пожитками.

Отсюда все вместе отправились мы в Кунду (Kunda), в дом любезного тестя моего, Иоанна Миллера, отстоявший от берега всего на 2 мили. Мы прожили в этом доме 3 недели и после передряг на море почти все переболели, впрочем, никто не пролежал в постели более трех дней. Но как нам надо было исправить и починить некоторые дорогие вещи, испортившиеся во время крушения, то мы отправились в Ревель, где это удобнее было исполнить, и 2-го Декабря благополучно прибыли в этот город.

Какое искреннее сочувствие и участие принимали в нашем несчастии жители города Ревеля, можно судить не только по восторгу и радости их при встрече посланного вперед к ним Иоанна Христофора Фон Ухтерица, но также и по последующим действиям их, как, например, по благодарственным молебнам их в церквах и другим публичным торжествам в Гимназии ради нашего спасения. Это мореплавание наше по [35] Балтийскому морю было в высшей степени опасно: почти каждый день мы видели перед глазами смерть, и жизнь наша была не что иное, как продолжительная кончина; поэтому спасение наше мы приписываем особенной милости Божией к нам, за которую благодарим и славим Всевышнего.

ГЛАВА VI.

Стихотворение М. Павла Флеминга о нашем кораблекрушении.

Об этом кораблекрушении в последствии на р. Волге перед Нижним, за 100 миль от Москвы, мы совершали по некоторым причинам на нашем корабле торжественное молебствие; при чем Г. Флеминг, любезный сопутник мой, написал стихи, которые подарил мне и которые я взял теперь из его сочинений и привожу их здесь, в память о нем:

На речь Олеария о кораблекрушении при Гохланде, 1635 года, Ноября месяца

(Содержание стихотворения переводить считаем излишним. Под стихотворением следующая подпись: «1636 г. Перед Астраханью. 3-го Октября». Прим. Пер.).

ГЛАВА VII.

О Княжеском и Посольском Высочайших наказах, которыми руководствовались мы в Посольстве.

Так как Гг. Послы собрали в Ревеле всех сопровождавших их в полном составе, то они объявили теперь высочайший Княжеский Наказ, полученный ими в Готторфе; он состоял в следующем:

«Мы, Фридрих, Божиею милостию Наследпик Норвежский, Герцог Шлезвигский, Голштинский, Стормарнский и [36] Дитмарсенский, Граф Ольденбургский и Дельменгорский и проч. и проч., объявляем всем и каждому, кто находится при настоящем нашем Посольстве в Москву и Персию, нашу милость, при чем даем знать, что, по важным причинам, мы выбрали и назначили надежных, высокоученых, наших Советников и любезных, и верных нам, Филиппа Крузе, Лиценцията (Licentiaium) прав, и Оттона Бругмана, в наши Посланники к Великому Князю Московскому, Государю Михаилу Феодоровичу, нашему любезному дяде и зятю, и к Шаху Персидскому, и снабдили их почетным сопровождением (Comitat). Для того же, чтобы, при исполнении возложенного нами на них поручения, наше, вверенное им, Княжеское достоинство содержалось всеми, и особенно помянутым их сопровождением, в достодолжном высоком почтении, и чтобы, по уважению к нам, оказывалась им подобающая честь, покорность, служение и послушание, повелели мы изготовить настоящий Высочайший Наказ, который все и каждый в особенности должны исполнять беспрекословно, в той мере и таким образом, как ниже следует:

1. Сначала и прежде всего должны все и каждый, кто только находится при этом Посольстве нашем, по уважению к нам, оказывать помянутым нашим обоим Послам всю следующую им честь, повиновение и услугу; также все то, что они или сами, смотря по надобности, или же через установленного Маршала, повелят, поставят, прикажут, без всякого противоречия, или возражений, исполнять и оказывать всевозможное долженствующее послушание. Сообразно с сим, мы даем сказанным нашим Послам полномочие и власть противящихся и непослушных, по исследовании обстоятельств дела, строго судить и наказывать.

2. И так как Богопочтение должно быть началом, срединой и концом всякого дела, и в особенности в таком далеком путешествии оно должно быть преимущественно прилежно соблюдаемо каждым, то все и каждый, кто находится в этом сопровождении, прежде всего должны быть в высшей степени преданы истинному благочестию, должны всегда являться на обычные проповеди и богослужения и принимать участие в призывании [37] Всемогущего Бога на подание помощи в счастливом успехе нашего важного предприятия; от божбы же и клятвы, от богохульства и других грубых пороков, должны совершенно отказаться и воздержаться, во избежание нашей немилости и наказания, которое Послы наши определят преступнику, по важности преступления, не взирая ни на какие лица.

3. Равным образом мы строго воспрещаем вместе с тем всякую непорядочную жизнь в объедении, пьянстве и других излишествах, так как подобная жизнь порождает неудобства всякого рода.

4. Но в особенности должны все и каждый, находящийся в этом Посольстве нашем, стараться о согласии: каждый, прилично своему состоянию, должен жить с своими товарищами в добрых, дружеских отношениях и оказывать друг другу всякое доброе расположение, любовь и помощь; от ссоры же и вражды, неуместного грубого обращения, брани и драки, напротив, должны все воздерживаться. Если же возникнут между кем-нибудь какие недоразумения, то, не приступая к самоуправству, следует заявлять о том, чем один оскорбил другого, Маршалу, который, или сам устраняет недоразумение и восстановляет доброе согласие, или же, если он сам этого достигнуть не может, должен представить об этом, с достодолжным почтением, нашим Послам, которые, по известному нам их беспристрастию, должны дать свое решение, коему каждый обязан повиноваться. И мы ни коим образом не дозволяем при этом нашем Посольстве и сопровождении его ни какого самоуправства, буйства и поединков, так как этим легко может быть нанесено оскорбление нашему высокому Княжескому достоинству, особенно у чужих народов; но, напротив, вместе с сим, мы строго и совершенно воспрещаем все подобные действия, о чем и должны быть в точности оповещены и вразумлены, как высшие чины, Офицеры, так равно и простые слуги.

5. А чтобы в этом придворном составе наших Послов все обстояло наилучшем и законнейшем порядке, и чтобы, напротив, всякое замешательство и происходящее от того непорядки могли быть устранены, то, назначенный при наших [38] Послах, Маршал должен, как на пути, так и во время стоянок, все принимать к заботливому своему наблюдению.

6. Во время путешествия, когда Послы наши назначать ему (Маршалу) время отъезда, обязан он снарядить и приготовить всех и каждого, находящихся под его начальством, чтобы укладка поклажи, и, в особенности, сами люди все были готовы к назначенному времени, при чем он должен старательно наблюдать, чтобы все приказанное им было в точности исполняемо, и вообще должен распорядиться так, чтобы Послы наши не имели ни малейшего неудовольствия от замедления в чем-либо.

7. Равным образом он, Маршал, обязан наставлять всех и каждого в том, чтобы все делалось в добром согласии и с должною вежливостью, без всякой неприличной суматохи, или шуму.

8. Во время же стоянки он должен смотреть за тем, чтобы у Послов наших всегда, для всякого случая, днем и ночью, были как Гоф-Юнкеры, так Пажи, лакеи и проч., и чтобы люди эти в точности исполняли и прилежно услуживали во всем, если что прикажут им Послы паши.

9. А так как от такого старательного служения весьма много зависит поддержание нашего высокого Княжеского достоинства, то Гоф-Юнкеры, Пажи, лакеи и другие люди, в порядке, который установят для этого Послы наши, должны находиться в ежедневном служении, всегда с охотою, прилежанием и готовностью для того, чтобы они были всегда под рукою у Послов наших при обычных посещениях их чужестранцами, и чтобы все при этом делалось с соблюдением надлежащего достоинства.

10. Если Маршал поручит, постановит и прикажет что кому-либо из придворного состава, именем наших Послов, то всему тому каждый, находящейся под его начальством, обязан повиноваться беспрекословно, Но он уполномочен также о [39] проступках и не подчиненных ему лиц доносить нашим Послам, которые не преминуть поступить с виновным с надлежащею строгостью; за преступление остальных лиц Маршал сам распоряжается наказанием; кроме того мы сами не оставим без нашего особенного наказания и нашей немилости каждого, кто заявит себя каким либо непохвальным образом.

11. Если Послы наши заблагорассудят послать к кому-либо из начальствующих Управителей, Наместников, Магистратов, или других чинов в крепостях, городах и вообще в местах, проезжаемых ими, то те, которых они найдут способными для этого, безо всякого неудовольствия и прекословия должны исполнить в точности и с подобающею вежливостью возложенное на них поручение и обо всем, что они сделают по этому, должны представить верное донесение нашим Послам; и так как Послы наши лучше разумеют, кто из состоящих при них наиболее заслуживает подобное, возлагаемое ими, поручение, то ни коим образом не должно быть между служащими ни тайной, ни явной, зависти, соревнования и кичливости друг перед другом в том случае, когда один из них будет, предпочтен Послами другому.

12. Во время пути, равно как и во время остановок, ни кто не должен порицать, или осмеивать чуждые народы, но относиться к ним более кротко и дружелюбно и вообще вести себя так, чтобы расположить и привлечь чужестранцев оказывать нашим всевозможные добрые услуги и добрые взаимные отношения. Поэтому, если Маршал заметит в ком-либо какую неуместную шалость, или наглость, то немедленно должен подвергнуть виновного строгому показанию и во всякое время должен употреблять предоставленную ему власть.

13. Все, находящиеся в этом Посольстве, должны состоять при наших Послах во время всего их путешествия, и без их ведома ни кто ни коим образом не может переходить в другую службу свою, или иностранную; по этому, так как мы приставили к нашим Послам на это их путешествие собственного нашего Лейб-Медика, Гартмана Граманна, то он должен [40] состоять при них во все время пути, вперед и обратно, и вместе с ними же возвратиться опять к нам назад,

14. А так как в этом Высочайшем Наказе нашем не могли, быть исчислены и определены постановлениями все, могущие встретиться случаи, то во всем остальном, что здесь не обозначено, мы полагаемся на известную нам добрую волю Послов наших, которые, по данной им нами полной власти, постановят дальнейшие правила и разовьют их, сообразно с временем, местностью и другими, имеющими быть, обстоятельствами, и все то, что таким образом будет самими ими, или через других, для поддержания нашего высокого Княжеского достоинства и доброго порядка, а равно, и для поддержания достоинства наших Послов, предписано, приведено на намять и приказано, все и каждый без исключения должны со всею точностью исполнять и всему безусловно повиноваться точно так, как бы изложенному и постановленному в этом самом, нами данном, Высочайшем Наказе нашем

15. Чтобы каждый мог знать свое место, по состоянию своему и должности, во время шествия, беседы за столом, в поезде и при других обстоятельствах, снарядили мы целую свиту, в известном порядке, сообразно с обычаями нашего Княжеского двора (Порядок этот указан выше сего).

В заключение милостиво повелеваем всем и каждому вести себя вполне согласно со всеми статьями этого нашего Высочайшего Наказа и всего того, что далее постановят, велят и прикажут, в дополнение к нему, Послы наши; повелеваем отнюдь не делать ни чего противного этим постановлениям, и вообще поступать гак, чтобы не навлечь на себя нашей немилости и наказания, которым неминуемо подвергнутся все противящийся и ослушные. С другой стороны, по благополучном совершении путешествия, мы не преминем всем и каждому доказать и Княжескую нашу милость. Все это мы строго подтверждаем. Подлинный утвердили мы с приложением пашей Княжеской печати Тайной Камеры и за собственноручного подписью

Дан в нашем замке и Княжеском пребывании Готторфе, Октября 1-го дня, 1635 года.

(М. П.) Фридрих.

Когда Послы наши приметили, что некоторые из состоящих при Посольстве стали забывать такой строгий Высочайший Наказ, вздумали жить но собственному своему разумению и воле, от чего, по-видимому, заметно начали вкрадываться всякого рода, нечестие, шалости и роскошь, то они порешили всеми силами отвратить такой беспорядок и довести дело до того, чтобы в таком далеком и долгом путешествии водворилась между нами и велась жизнь, угодная Богу и людям. Поэтому, в дополнение к Высочайшему Наказу, они составили подробнейшие правила, которые и объявили всем нам в Ревеле.

Наказ Княжеских Голштинских Послов, объявленный в Ревеле Декабря 8 дня, 1635 года.

Во время совершенного до сих пор обоими Княжескими Послами, по снаряженному Светлейшим Высокородным Князем и Государем Фридрихом, Наследником Норвежским, Герцогом Шлезвигским, Голштинским и проч., и проч. Посольству в Москву и в Персию и обратно, Гг. Послы, с чувством особенного негодования, скорби и, даже отвращения, особенно же при опасностях, постоянно грозивших, по Божьему попущению, от сильных морских бурь здоровью и жизни, при понесенным за тем кораблекрушении, , и наконец при достижении, по милости и с помощью Божией, твердой земли в Ливонии, усмотрели и дознали, что помянутый выше Высочайший Наказ Его Княжеской Светлости, с особенною строгостию установленный и объявленный всем Гофмаршалом, многими из служащих в Посольстве далеко не исполняется, что истинный страх Божий, призывание и прославление Его имени, и разные обеты вести себя лучше, даваемые обыкновенно ввиду крайних опасностей для здоровья и жизни, тотчас же, едва только минет опасность, изглаживаются из памяти, и что даже самые тяжкие несчастия, горько оплакиваемые, скоро совершенно [42] забываются и начинается прежняя непорядочная жизнь. При этом также замечено, что строго предписанное соблюдете достодолжного уважения к Гг. Послам, а в лице их и уважения к самому, Его Светлости, Князю, почти ни кем, или весьма слабо оказывается, и все ведут себя так, как будто и не следует соблюдать никакого порядка и подчинения; возложенный же на каждого обязанности исполняются дурно. Если водворившееся во всех такое нечестие, такая противная Богу непорядочная жизнь, не будут заблаговременно искоренены и исправлены, то ни чего другого ожидать нельзя, как разве того, что прогневанный нами Бог, явивши нам уже свою кару, в предстоящем еще дальнейшем путешествии, проявит на нас еще более жестокую кару и не пощадить за тем никого. Кроме того; таким непорядочным поведением унижается и в высшей степени оскорбляется и самое высокое достоинство Его Светлости, Князя, в особенности в глазах иностранцев и чуждых народов. Ввиду всего этого, оба Княжеские Гг. Послы нашли крайне необходимым, в силу милостиво данной им полной власти и права, в дополнение к выше изложенному Высочайшему Княжескому Наказу, ради искоренения всякого нечестия, ради поддержания, в лице их, надлежащего достоинства Его Княжеской Светлости, и ради устранения всяких непорядков и неурядицы, дать нижеследующие правила для всех и каждого, по состоянию их, при Посольстве находящихся, не исключая никого; правила эти объявить и утвердить для всех обязательными, под опасением, за неисполнение оных, неминуемого строгого наказания.

1. Прежде всего все те, которые плыли на корабле от Травемюнды, должны еще свежо помнить, в каком ужасе, в каком бедственном положении и крайней ежечастной и ежеминутной опасности для здоровья и жизни, находились мы все без исключения 29 Октября ночью, между 10 и 11-м часами у Ёланда, 3-го Ноября, ночью же, за Ёландом, 7-го, ночью же, между 10-м и 11-м часами, перед Ревелем, когда потеряли мачту, затем 8-го у Чудских шхер, и 9-го, вечером в 10 часов, ниже Гохланда, когда мы потерпели окончательное крушение, так что, если б не поддержала нас особенная помощь, благость и милосердие Божие, то все мы без исключения [43] попадали бы в море и потонули. Но как Всеблагой Бог, вместе с гневом своим, явил нам и милосердие свое, вырвав нас из рук смерти, столько раз нам грозившей, то все мы вместе, и каждый в отдельности, дали обет постоянного благодарения, покаяния и исправления всякой греховной жизни, и чтобы все это исполнить, каждый должен был воздерживаться от греха, должен сердечно молить Бога об отпущении грехов, об отвращении дальнейшего наказания и о ниспослании во всем благоприятного успеха, счастия и благословения на предстоящее нам далекое путешествие.

Для приведения этого в действительное исполнение, Гг. Княжеские Голштинские Послы постановили, чтобы каждое утро и вечер отправляемы были известные часы молитвы, покаяния и благодарения; а чтобы всякий мог знать эти часы и являться на них во время, обязан Маршал утром, как только начнет заниматься день, приказать трубить, и по этому первому зову каждый должен одеваться; спустя четверть часа за тем Маршал приказывает снова трубить уже к молитве, по каковому зову каждый, оставив всякую работу, или занятие, должен немедленно явиться в известное место на молитву, и там принять участие в пении и молении, с приличным благоговением. Равным образом и вечером, после стола, каждый должен присутствовать в обыкновенном месте на молитвенных часах, с подобающим благоговением, с строгим предостережением, что те, которые, от важнейших особ и до пажей, лакеев и младших слуг, явятся поздно, когда уже пение будет начато, должны заплатить четверть рейхсталера, а за совершенное отсутствие — половину рейхсталера, в кружку бедных, без всякого противоречия, и прежде чем будет заплачено это взыскание, виновные воздерживаются от стола, а пажи, лакеи и младшие слуги, все без исключения, не взирая на лицо, должны быть наказаны, отправлением или на поварню, или иным образом Маршалом.

2. Тоже самое должно быть исполняемо и при обыкновенных, воскресных и недельных, проповедях. Каждый обязан являться на них к началу, участвовать в пении, молитве и [44] слушании слова Божия с должным благочестием, отправлять должную службу Всемогущему Богу и сердечно молить Его о счастии и благословении Его на желанное исполнение нашего далекого путешествия и благополучное возвращение, все это, во избежание указанного здесь взыскания, о чем будет старательно наблюдать Г. Пастор, имеющий тщательно смотреть за тем, чтобы бедные ни чего не потеряли из этих взысканий.

3. Так как многие весьма непростительные пороки, особенно же богопротивные клятвы, недобрые: брань, пожелание, божба, вместе с срамными шутками и неприличной болтовней, в таком ходу у многих из сопутствующих, что у большей части из них это сделалось уже привычкой, не считается грехом и рассматривается даже как бы: хорошее дело, а через это часто навлекается справедливый гнев Божий и тяжкая кара так что, из-за одного такого нечестивого человека, нередко наказуется целая община; по этому Княжеские Гг. Послы такие легкомысленные; клятвы, божбу, брань, срамные, непристойные шутки и всякое другое, в высшей степени воспрещаемое словом Божиим и его 10-ю заповедями, излишество и непотребную жизнь, вместе с сим совершенно и строго воспрещают, и с теми, которые окажутся виновными в этом, вынуждены будут поступать неупустительно строго, подвергая их примерному наказанию, даже, смотря по обстоятельствам, и телесному, не менее как и тех, которые слышали подобные непотребные речи и не донесли о них,

4. За тем, как многое, зависит от доброго порядка, а порядок ни чем лучше нс поддерживается, как тем, когда каждый прилежно отправляет свою должность и верно исполняет, во всякое время, не медля то, что ему приказано, по этому Княжеские Гг. Послы всем, и каждому в особенности, прежде всего напоминают и строго увещевают, чтобы все жили в должном подчинении, согласно помянутому и выше княжескому Высочайшему Наказу, милостиво объявленному в Готторфе 1-го Октября, 1635 года, и составленному именно для этого Посольства, но всем статьям и по буквальному смыслу этою Наказа, и вообще так бы себя вели сообразно с ним, [45] чтобы Гг. Послы могли иметь основание отнестись с похвалою о каждом послушном Его Светлости, Князю, и не были бы вынуждаемы употреблять данную им власть против непокорных,

5. Для того же, чтобы каждый мог знать, в каком почете Гг. Княжеские Послы, как на пути, так и на стоянке, должны быть у сопровождающих они постановляют и приказываюсь здесь, чтобы как вместах пребывания, так и на выездах и ночлегах, в особенности в присутствии иностранцев, всегда был на лицо Маршал с высшими Офицерами и Гоф-Юнкерами, сопровождал их в приличном порядке из дому и домой, оказывал им подобающую честь, как бы и самому, Его Светлости, Князю, и вообще держал себя так, чтобы каждым, особенно иностранцем, высокое имя и достоинство Его Княжеской Светлости тем более уважались и оценивались; ибо на Посольства всех народов обращают тщательное внимание, и по ним выводят заключение о состоянии, величии, свойствах и могуществе отсутствующих Государей.

6. Маршал обязан держать постоянный, должный порядок, чтобы ежедневно несколько пажей и лакеев по очереди состояли во всех местах в покоях Княжеских Гг. Послов и были бы всегда у них под рукою для того, чтобы ни кто, в особенности из чужестранцев, не мог войти в покой без доклада. Этих лиц Гг. Послы могут употреблять также и для рассылок.

7. Когда протрубят к обеду, все и каждый должны являться тот же час, чтобы ни кто не смел заставлять ждать себя, и если кто, в особенности за столом у Гг. Послов. придет уже после молитвы, когда уже все сядут, тот, без всякого возражения, обязывается немедленно заплатить 6 Любецких (Luebisch) шиллингов в кружку бедных.

8. Пажи, как только услышат звук трубы к столу, должны тотчас же отправиться в поварню, чтобы в порядке принести кушанья, поставить их на стол и подать воду.[46]

9. Как только кушанья поставлены на стол, Маршал с несколькими Юнкерами идет к Гг. Послам просить и сопровождать их к столу.

10. За тем тотчас должно подавать воду, читать молитву и садиться всем за стол, по порядку и чину, указанному Княжеским Высочайшим Наказом; но если при этом присутствуют чужестранцы, то каждого, сообразно его состоянию, или положению, сажает на место и потчует сам Маршал.

11. Пажи обязаны без перемены, в продолжении недели, прежде и после всякого стола читать молитвы, и по тому тот, которого очередь, должен быть всегда налицо, иначе должно последовать наказание от Маршала.

12. Кравчий у стола Гг. Княжеских Послов выбирается из Гоф-Юнкеров Стольников и переменяется еженедельно по их приказу (или по очереди).

13. Точно также Маршал обязан иметь добрый надзор и над другими столами, чтобы и за ними не происходило никаких неприличных шуток и непристойных речей и действий во время еды и питья.

14. После стола каждый должен отправляться исполнять возложенные на него обязанности; те же, которые назначены для прислуживания Послам, должны оставаться при них, чтобы во всякое время быть готовыми исполнять их приказания. При этом Гг. Княжеские Послы совершенно и строго воспрещают беспрестанные отлучки и бегания по трактирам, погребам и другим заведениям.

15. Особенно же не должны отлучаться, или не ночевать дома, пажи, лакеи и другие слуги, без ведома и позволения Маршала; поэтому Гг. Княжеекие Послы совершенно и строго запрещают здесь подобные отлучки и проведение ночей вне дома, под опасением большого взыскания с виновных.

16. Равным образом отнюдь не дозволяется и совершенно возбраняется пьянство и кутеж после стола. Поэтому Главный [47] Кравчий (Обер-Шенк) должен заботиться о том, чтобы до пиршества и во время оного доставлялось и подавалось на каждом столе потребное количество напитков; по окончании же стола он должен опять запереть погреб и ключ взять к себе. Люди, приставленные к погребу, должны также смотреть бдительно, чтобы не было какого тайного похищения вина, от чего могут произойти дурные последствия и замешательство; если же они кого заметят в таком похищении, то виновный немедленно же строго наказывается. Этим, впрочем, не возбраняется никому употребление напитков, но воспрещается только бесполезное излишество в нем. Если кто во время стола пожелает какого вина, то он получает его с ведома Главного Кравчего, который соблюдает в этом отношении должное приличие и в напитках, или яствах, никому не отказывает.

17. Если Гг. Княжеские Послы дадут какое пиршество, или просто пригласят к себе чужестранцев, то люди Послов, особенно те, которые будут приставлены к ним для прислуг, или же имеют свои известные обязанности, каковы: пажи, лакеи, юноши и проч., должны совершенно воздерживаться от опьянения, но каждый должен прилежно прислуживать и в точности исполнять все, что назначит ему Маршал.

19. Равно когда Гг. Княжеские Послы сами будут приглашены к кому-либо в гости, прислуга их гоже должна воздерживаться от пьянства и, напротив, должна самым ревностным образом прислуживать им и исполнять приказанное, а виновные против этого ни чего иного ожидать не могут, кроме наказания.

Так как в путешествии, при выезде и проезде в городах, возбуждается различного рода беспорядок от того, что все запаздывают укладкою до последнего часа, когда уже надо трогаться с места, или же некоторые пойдут прощаться с знакомыми и задерживают тем Гг. Послов, то они строго приказывают, как только Маршал объявит отъезд, чтобы каждый неотлагательно укладывал свои вещи, был бы сам наготове и налицо, чтобы к назначенному времени все уже было уложено, и когда затрубят отъезд, чтоб ни кто не [48] смел заставлять ждать себя. Если же кто замешкается при отъезде, за прощанием, или за чем-либо другим, то ни кого отнюдь не ждать, но, смотря по состоянию его и должности, не взирая на лицо, подвергать наказанию.

20. Трубачи также при отъезде должны совершенно воздерживаться от опьянения, обязаны быть наготове и налицо, чтобы трубить отъезд по приказанию Маршала и вполне удовлетворительно отправлять свою должность; в противном же случае, как это не раз уже бывало, что некоторые из трубачей оказывались неисправными, Гг. Княжеские Послы вынуждены будут подвергнуть их строгому взысканию.

21. Как и что прикажет Маршал в поезде, так все каждый и должен исполнять и занимать место, назначенное ему в Княжеском Высочайшем Наказе, и по тому всякий непорядок в верховых, или в экипажах, на пути окончательно воспрещается и требуется, напротив, во всякое время совершенный порядок в пути

22. Вот ношениях к чужестранцам каждый должен держать себя миролюбиво и дружелюбно, не издаваться над их церковными обрядами и ни над чем другим, а тем менее браниться с ними, или драться, но, напротив, каждый должен им оказывать доброе расположение и вообще поступать с ними так, как бы он хотел, чтобы с и им поступали другие.

23. Если в этом Наказе, который Гг. Княжеские Послы всегда могут распространить, или, по надобности, изменить, если что-либо еще не указано, то дополнит Маршал, который, им о нем Княжеских Послов, для соблюдения должного достоинства и доброго порядка, дает приказания, в их каждый, состоящий под начальством Маршала, должен в точности исполнять точно также, как бы приказания эти содержались в настоящем Наказе, и до тех пор, пока Гг. Послы не изменят этого приказания.

Затем Гг. Княжеские Послы строго и крепко требуют и повелевают всем и каждому из находящихся при них [49] этому их Наказу, вместе с объявленным им прежде Княжеским и Высочайшим Наказом, во всех их статьях и во всем, чего они касаются, тотчас же, по объявлении его, вполне повиноваться и следовать, и ни какими путями, прямо и не прямо, его не обходить.

В заключение Гг. Княжеские Послы надеются, что всякий, кому только любезно высокое достоинство Его Княжеской Светлости и собственная его честь, будет достойно вести себя так, чтобы никакие жалобы и другие неудовольствия не беспокоили их в их высоком поручении, и чтобы они не были вынуждаемы прибегать к примерным наказаниям против ослушных.

Было бы излишне говорить, что, кроме этих главных Наказов, было дано и несколько других в разных местах и по разным предметам. Вначале такие строгие Наказы исполнялись в точности, и виновные против них тотчас достойно наказывались, но, спустя немного времени, не только некоторые смотрели на них сквозь пальцы, но и сам Посланник Бругман, в противность им, вооружил некоторых из лакеев своих и другую низшую прислугу топорами, с приделанными на них ружейными стволами, которыми удобно было и рубить и стрелять, и дал им власть встречать ими самовольно и враждебно жителей Ревеля, если бы эти хотели подойти к ним поближе, так что сказанные дельные Наказы скоро стали упускаться из виду и забываться. Вследствие этого, так как мы пробыли в Ревеле целые 3 месяца, в ожидании новых верительных грамот из Голштинии, то в это время между нашими и Ревельскими купеческими прислужниками происходили нередкие ссоры, которые заключились наконец даже убийством. Так 11-го Февраля, ночью, недалеко от Посольского пребывания, купеческие слуги и наши люди, из шалости, так расходились, что камердинер Бругмана, Исаак Мерси, Француз и вообще человек очень тихий, услыхавши ужасный крик спорящих, выбежал из своего жилья на помощь нашим; но купеческие приказчики так приняли его шестом, на котором носят ушаты, что разбили ему череп, и он к утру умер, прожив только 4 часа в беспамятстве. Тело его, 22 числа, [50] сопровождено не только Послами и при них состоящими, но и досточтимым Советом (Rath) и важнейшими гражданами в церковь Николая, и погребено с почетною церковного торжественностью. Хотя Послы, при содействии Совета (Rath), употребили все свое старание открыть виновного, но он так и остался не открытым.

ГЛАВА VIII.

О городе Ревеле.

Город Ревель (Колывань) лежит под 59°, 25' широты и под 48° и 30' долготы, у Балтийского моря в Вирландском округе Эстонского Княжества. Ливония тогда, от р. Двины до Чудского залива, разделялась на Летию (Letthia) и Эстонию, и эта последняя заключала в себе 5 главных округов: Гариен, Вирланд, Алентакен, Ервен и Вик, и все они весьма плодородные и богатые хлебом местности.

Хотя многолетние войны опустошили и обратили в дикие весьма многие здесь места, тем не менее в настоящее время ежегодно выжигается бездна кустарнику и лесу на этих пространствах, и они делаются пригодными для пашни, на которой в первые годы бывает превосходный урожай. Удивительно, как густо и хорошо растет здесь хлеб, хотя семя прямо бросается в золу, без удобрения почвы. Так как одна зола сама по себе не имеет ни чего, способствующего такому явлению, то полагаю, что это зависит от серы и селитры, остающихся в земле от сожженного лесу и угольев; ибо известно, что угольная пыль очень удобряет и делает землю плодородною. Я нахожу подобное у Страбона в конце 5-й книги, когда он говорит, что около горы Везувия, лежащей близь Неаполя, должна быть весьма плодородная почва, потому что по временам гора «извергает пламя (горит)». Fortassis, говорит он, haec etiam causa ferlilitatis est locorum circumjacentium, quemadmodum Catanae perhibent partes, quae cineribus ab [51] Aetnaeo igne sursum egestis i'uerunt intectae, fuisse vini feraces reddi-tas. Habent enirn pinguedinem et glebae, quae igni ardescunt et quae fruetus profert, eaque, dum abundat pinguedine, apta est incendio, sicut orane, quod sulphureum est; consumta pinguedine et gleba restineta ac in cinerem conversa, ad fruges producendas redacta est. commodior. Т. е. это очень может быть причиной плодородия вокруг лежащих местностей, точно также, как, говорят, что в Катане земля около горы Этны весьма плодородна к произращению винограда, вследствие извержении горы. Также и Земляные глыбы, содержащие в себе много жирных частиц и серного вещества, если перегорят и обратятся в погасший пепел, приносят богатый плод». Так как в этой стране, в Ливонии весьма хорошее хлебопашество, то случается, что Ревель один отпускает несколько тысяч ластов ржи и ячменю. Здешние жители варят хорошее и крепкое пиво, и вовсе не так дурное, как говорит о нем Цейлер (Zeilerus), в 31-й главе своего «Itinerarium». В Ливонии также и очень хорошее скотоводство, и много мелкой дичи и дикой птицы, так что, сравнительно с Германией, здесь можно иметь превосходный стол с гораздо меньшими издержками. Так, мы часто платили за зайца по 8 мелких медных монет (Мишненской монеты, равняющиеся 2-м грошам), а за глухаря по 3 гроша и дешевле.

Город Ревель построен Вольдемаром II, Королем Датским в 1230 году, по P. X. По величине, постройкам и укреплениям, он не много уступает Риге, издавна обнесен высокою стеной, с сторожевыми башнями и раскатами, и хотя Москвитяне дважды осаждали его и сильно обстреливали (следы бомбардирования до сих пор еще видны в замке, на горе (Toennings), но должны были наконец отойти без успеха. В настоящее время он еще более укрепляется, окружается сильными больверками и валами, по указаниям тамошнего Математика Г. Гемзеля (Hernselius), весьма умного и сведущего человека, и в то время, когда я был там, были уже готовы два больверка. Он находится под покровительством Его Величества, Короля Шведского, есть важный торговый город и, по прекрасному местоположению своему, как бы самою природою назначен для торговли, имеет общественную пристань, превосходный рейд [52] и, преимущественно перед другими местами, большое удобство для кораблеплавания и складочных амбаров, дарованное ему Богом и природой. Поэтому в городе этом, вскоре после его основания, торговля сама собою развилась до такой степени, что с каждым днем привлекала туда все более и более жителей, которые скоро составили себе огромные богатства и самый город великолепно обстроили церквами, монастырями, прекрасными домами, крепкими стенами. По беспрестанно увеличивающейся в нем торговле, улицы и жилища везде состоят в нем из отличных каменных домов и складочных амбаров, для предохранения от огня и других опасностей множества различных товаров, беспрестанно привозимых, или отпускаемых, и все вообще здесь приспособлено к торговой деятельности так, что город Ревель, как у себя, так и за границей, по справедливости может считаться самым удобнейшим торжищем (emporium) вЧудском заливе, преимущественно для Русской торговли и складки товаров. Часто посещаемый кораблями всех народов и стран, он скоро, подобно Риге и Юрьеву в Ливонии, был принят в достохвальный, более 400 лег существующий уже, Ганзейский Союз. В особенности же город Ревель важен тем, что, вместе с 4-ю Ганзейской квартирой и главным городом Любеком, заключив союз (collegium) в Великом Новгороде, в России, в течение 300 лет сдерживал вторжения Русских войск в Ливонию, составлял важный член Союза и имел такую власть, что без его совета или согласия ни чего не делалось и ни кто не имел права торговать из Ливонии, или морем с Россией. По этому он прежде других мест приобрел и пользовался Jus staрulae и Jus sistendi mercatus (право таможенное и право иметь ярмарки (или места для торга), которые впоследствии утверждены были мирными договорами различных владетельных особ, и, между прочим, Короля Шведсккого и Великого Князя Московского , а именно в 1595 году в Тявсине (Teusina), в 1607 году в Вибурге (Wieburg) и в 1617 году в Столбове (Stolwowa).

Хотя, вследствие вторжения Русских войск, а равно и после замирения с ними, вследствие клеветы некоторых [53] чужестранцев, несправедливо обвинявших г. Ревель в своекорыстии, тогда как он обладает только своим правом и гильдейскими преимуществами, подобно другим Ганзейским городам, торговля в нем значительно упала, тем не менее он и до сих пор пользуется превосходными льготами, которые получил он от целого ряда своих Гермейстеров и Королей. Он пользуется Любецким правом, имеет собственных Супер-Интендентов и Консисторию. Жители Ревеля чистой Евангелической Веры по Аугсбурскому Исповеданию, отправляют общественные богослужения в нескольких церквах, с ежедневными почти проповедями, произносимыми отличными проповедниками. У них есть прекрасная Гимназия, из которой хорошо обученные ученики ежегодно посылаются в Дерпт, в Ливонскую и другие Академии. Правление здесь народовластное, с участием гильдий, почетных (Olderleuten) и старейших людей, и Синдиком: в настоящее время состоит Г. Д. Иоани Фестринг (Vestring), превосходный и ученый человек. В то время, когда мы были в Ревеле, граждане его, особенно же члены Совета, Ministerii и Gimnasii, были между собою так согласны и дружелюбны, что мы со стороны любовались ими; они часто собирались на беседы и в гости друг к другу, приглашали и нас, и оказывали нам при этом много чести, любви и дружбы. В летнее время для такого рода веселых сходбищ представляется чрезвычайно подручное удобство, в лежащих около города увеселительных садах, храмах и других местах прогулки. Между ними, в северной части, у пристани, в полумили от города, находится древний разрушившийся монастырь Св. Бригитты, от которого и теперь еще можно видеть остатки стены и подземных ходов со сводами. Бывши еще прежде несколько лет назад в Ревеле, я видел у названного выше Г. Д. Фестринга, моего весьма досточтимого друга, старую книгу, в которой подробно описано основание, учреждение и наконец уничтожение этого монастыря. Закладка этого монастыря сделана была в 1400 г. по P. X., при Мейстере Корде (Cord), Прусском Гохмейстере, и при Мейстере Корде Фитингсгофу (Vitingshoff), Мейстере Ливонском, а также при Иоанне Оке (Оке), Епископе Ревельском, одним богатым купцом, по имени Гунсом (Huns) Свальбертом [54] (Swalbert), который, из особого благочестия, отрешился от света, вступил в иноческий чин, употребил много денег, труда и работы на учреждение этой обители. К нему присоединились еще двое богатых купцов: Гунс Куперт (Huns Kupert) и Герлах Крузе (Gerlach Kruse), которые были прежде мирянами и сделались потом Священниками. Это был мужской и женской монастырь. Сестры посвящены были в нем 1431 г., в Воскресенье перед С. Иоанном, а братья в Воскресенье после Св. Иоанна, и Г. Герлах Крузе был избран в нем отцом и исповедником (Pater et Confessor). Монастырь этот от нечаянного пожара в 1564 г., вдень «Exaudi», совершенно сгорел и обратился в пепел.

В этой же книге говорится, что иноки и инокини придумали себе особый способ понимать друг друга, без разговоров, а посредством различных знаков пальцами и руками. Так, на пример: притрагиваясь указательным пальцем глаза, поднятого вверь, означали они Христа. Касаясь тем же пальцем головы, означали отца исповедника (духовника). X на голове значило Диакона, а два пальца, касающиеся головы, означали Игуменью. Указательный палец, сложенный с мизинцем, значил пить. Пять пальцев, сложенные вместе, воду. Указательный палец, приставленный к груди, означал читать. Кулак, с не сложенным и двигающимся большим пальцем, значил не обращать внимания. Кулак с указательным, длинным и большим пальцем, не сложенными, означал стыд. И так далее, что все упоминать здесь было бы длинно, равно как довольно и о самом разрушенном монастыре, к которому обыватели Ревеля часто отправляются для прогулок.

Граждане Ревеля живут в добрых отношениях и дружестве с Земским Дворянством, от чего также заметно укрепляется и увеличивается торговля и продовольствие (промышленность).

Нахожу удобным, упомянуть здесь о Ливонском Земском Дворянстве, проживающем в Эстонском Княжестве, еще несколько сведений, относящихся к славе этого [55] Дворянства. Рыцарство в Эстонском Княжестве состоит из свободных Дворян, которые издавна крепко и мужественно держались против Русских, значительно превышавших их числом и такою постоянною храбростью своею и вообще благородными, истинно рыцарскими доблестями, которыми отличались, снискали себе расположение Датских Королей, в особенности же благосклонность Короля Вольдемара II, который в 1215 году даровал им первые рыцарские права, утвержденные в 1252 году грамотою Короля Эриха VII. За тем Дворянству этому дарованы были в разное время многие, весьма почетные и превосходные, преимущества и, вместе с тем, освобождение от всяких повинностей, кроме конной службы, разными лицами: Магистрами Ордена Меченосцев, Великими Магистрами Прусскими, в числе коих Г. Конрад Юнгиген (Jungiegen) сообщил Дворянству Гариена и Вирланда право передавать имущество сыновьям и дочерям до 5-го колена, и наконец Магистрами Ливонскими Немецкого Ордена (между которыми Г. Вальтер Фон Плетенберг в 1495 году был избран, а в 1513 первый возведен был в Князья Священной Римской Импиерии и оставил Княжеству Эстонскому много превосходнейших постановлений). Когда же впоследствии, во время войн с Русскими, Рыцарство увидало себя всеми оставленным, оно отдалось под покровительство Шведской Короны, при короле Эрихе, и все сказанный, мечом завоеванные, унаследованные и укоренившиеся права, укреплены были за ним и вполне ему предоставлены этими достохвальными Королями Дании.

Политическое устройство и судебное управление здесь заключается в Земском Суде, в котором заседают 12 благородных Земских Судей (Landrathen) и которое обыкновенно собирается в Енере (Jenner) каждый год. Председателем в этом Суде состоит Королевский Г. Губернатор Эстонии, который, выслушав краткое, двукратное письменное объяснение тяжущихся, решает частные дела коротким судом и произносит приговор.

В бытность нашу там, Губернатором был именитый Г. Филипп Шейдинг (Scheiding), Советник Его Величества Короля [56] и Королевства Швеции. По смерти его был Его Графское Сиятельство, Эрих Оксенштирн (Oxenstirn), Барон Кимитский (Kymitho) владетель Фигольмский, Герингсгольмский, Велигардский и проч. и проч., Советник Его Величества Короля и Королевства Швеции, которого город Ревель не знал как достойно и прославить за его высокие доблести и которого по этому лишился он весьма неохотно. Когда Г. Эрих Оксенштирн снова потребовать был в Королевство, для занятия еще более высших должностей, то на почетное место Губернатора назначен был недавно высокознаменитый Граф Генрих Фон Турн, также Его Величества Короля и Королевства Швеции Советник и проч. и проч., на которого город Ревель возлагает тоже неменьшие надежды.

О всех Земских нуждах начальника Рыцарства, избираемый из Дворян на каждое трехлетие бессменно, доносит и объясняет Губернатору и Земским Судьям. В разрешение тяжб о границах, которые, по причине великих и тяжких войн с Русскими и Поляками, очень часто возникают, назначаются, через каждые 3 года, особые трое судей, в Гариене, Вирланде и Вике, которые, с Заседателями (Adsessoren) своими и Секретарем, объезжают спорные границы и решают на месте споры тяжущихся. Недовольный этим решением может жаловаться Земскому Суду, который назначает особых известных Комиссаров осмотреть спорные места, выслушать тяжущихся и за тем или утвердить решение прежнего Судьи, или изменить его. Кроме того здесь есть еще 4 Земских Судей, в 4-х округах Эстонского Княжества: Гариене, Вирланде, Ервене (Jerven) и Вике, которым поручается наблюдение над мостами, дорогами и мостками или кладками (доски, для прохода через ров, или ручей), которые, по причине множества болот, вообще очень дурны.

(пер. П. П. Барсова)
Текст воспроизведен по изданию: Подробное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1638 годах, составленное секретарем посольства Адамом Олеарием // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских, Книга 2. М. 1868

© текст - Барсов П. П. 1868
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Андреев-Попович И. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЧОИДР. 1868