ПЕТР СИМОН ПАЛЛАС

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО РАЗНЫМ ПРОВИНЦИЯМ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СИБИРИ К ВОСТОКУ ЛЕЖАЩЕЙ ДАЖЕ И ДО САМОЙ ДАУРИИ 1772 ГОДА

Для похоронения мертвых имеют Остяки особливыя кладбища, кои Халасами имянуют. Мертвые у их лежат не долго: ежели умер по утру, то к полдням и управят. Могилу для мертвого копают на один аршин глубиною, а глубже замерзлая земля копать не дозволяет. Одевают покойника в самолучшее его платье, смотря по времяни, зимнее или летнее; кладут его на постелю, а подле его все снаряды и вещи им у потребляемые, как например ножик, топор, полон рог табаку и тому подобныя; выключая [72] кремня и огнива, кои ему вырезав из дерева дают. Между тем собираются сродственники и все соседи к ему в Юрту и оплакивают с великим стенанием. Бабы все сидят вместе с сокрушенным видом, мущины стоят вокруг мертвого в плачевном образе; гроб делают ему из лодки, у которой на сей конец только нос и корму отрубают; в оную положа мертвого со всем его прибором относят на могилу, которая обыкновенно выбирается для сего на месте несколько возвышенном; мущину все мущины, женщину все женщины похороняют, выключая что при сем последнем несколько мущин бывает для сделания могилы. Таким образом принесши покойника на могилу с великим ревом кладут его головою к северу. Позадь покойника (мущины) ведут трех наилучших и любезнейших его оленей, в сани запряженных, во всем их убранстве, коих, как скоро мертвого закопали, одного после другого привязав к задним ногам по ремню разтягивают двое мужиков, а другие четверо обвостренными кольями прокалывают оленя со всех четырех сторон. При похоронах богатых Остяков убивают великое множество оленей и разными образами, особливо привязав за шею и за ноги палками по спине бьют до тех пор, пока не издохнет; пожертвуя покойному скотину оставляют просто на могиле; збруя кладется в гробницу сделаную над могилою из хворосту, над которою [73] опрокидают и сани. Между тем не в отдаленности варят есть для поминков, где, когда довольно наелись, остатки берут с собою и в деревне раздают ближним и соседям для поминовения умершого. — Дают также и после таковые для поминок обеды, когда только сродникам вздумается.

Остяки прежде своего подданства имели у себя своих начальников или князьков, коих было достоинство наследное; некоторые из потомства таковых и теперь находятся в оном достоинстве, однако они, выключая некоторых, столь мало почтения себе от простых имеют, что так как и сии собственным ремеслом и собственными трудами должны питаться. Естьли сии Остяцкие князьки ни кого из мущин наследником не оставили, то выбирают они старейшего и почтеннейшего Остяка на княжество.

Случающиеся споры решат между ими избранные мировщики, или пойдут к князьку. Естьли же дойдет до Русского суда и виноватого с обеих сторон не видно, то заставляют присягать: сперва велят принести их божка (деревянного болвана), по том напоминают ответчику о опасности, какой они ложно присягая надеяться должен, и велят ему сему божку отрезать нос, или иначе как нибудь изуродовать; при чем за толмачем должен говорить следующие обыкновеннейшие в присяге слова: «естьли я в сем споре не право клянуся, то чтоб равным образом [74] мне не иметь своего носу, топором чтоб быть изрублену, в лесу чтоб медведем быть изорвану и всяким бы нещастием быть гониму.» — В сходственность оного обыкновенно заставляют таким же образом присягать и свидетелям; и в сем Остяки по их суеверию уже несомнительны. Естьли случится Остяку присягнуть не право, чему очень мало примеров, то из страху и угрызения совести действительно в нещастие впадает, и на конец причитает ложной оной клятве и раздраженному своему божку.

Когда присягать новому государю, то собирают их вместо в кучу, посреди кладут топор, коим рубливали прежде медведя или медвежину, после дают каждому с ножа кусок хлеба, при чем сие говорить должен: «естьли я моему государю до конца жизни моей верен не буду, своевольно отпаду, должного ясака не заплачу, и из моей земли отъиду, или другие неверности окажу: то чтоб меня медведь изорвал, куском сим, которой ем, чтоб мне подавится, топором сим да отрубят мне голову, а ножем сим, чтоб мне заколоться.» Естьли их поставят на колени на медвежей коже, то по совершении присяги, каждой из них должен откусить медвежины, при чем многие для оказания ревности зубами вытеребливают шерсть. Подобные присягою обязательства, где медвежина за главнейшую штуку ходит, в большей части иноверческих в Сибири народов в употреблении. [75]

Язык Обских Остяков, как из слов видно, сходствует с Чухонским, Чудским, а наиболее с соседственным ему Вогульским, языками. Правда, много по местам различных выговоров, и выше Березова пограничных Остяков и Вогуляков речи особливой язык составляют. У отдаленных Чухон ни один выговор с Остяцким не сходен, так как и Мордвинской. Для примеру я хочу здесь показать некоторые сходственные слова Остяцкие, Вогульские и Мордовские, к чему я беру слова по Сосве говорящих Вогуляков.

Слова

Остяков ниже Березова живущих

Остяков выше Березова живущих

Сосвянских вогуляков

Волжских Мордвинов

один

ит

игой

еку

веик.

два

кат

катой

китти

кафта.

три

колым

кулумгой

хорум

колна.

четыре

насл

нитой

ниле

нилль.

пять

веет

ветой

атт

вьет.

шесть

хот

готой

хот

кота.

семь

лябит

табетой

зат

зисим.

восемь

ньил

нилегой

ньюлолау

каукса.

девять

ертьянг

орионгой

ондолау

веикса.

десять

янг

йонгой

лю

кимен.

двадцать

хос

кусгой

хузу

комез.

30

хуммиянг

калымьянгой

воат

кулменгемен.

40

нельямг

нальянггой

налиман

наллингемен.

50

вертьянг

вотъянггой

ампан

вьетгемен.

60

хутъяг

котъянггой

хотпан

катгемен.

70

лабытъянг

табетянггой

садолут

застемен.

80

нильянг

ньильотой

кьюлшат

каукзангемен.

90

ертзат

орейтой

онолшот

вейпингемен. [76]

100

зат

сотой

тот

зьяда.

1000

чорос

чюрус

шодора

шошен.

Бог

тором

турум

тором

(по чувашски тора).

дьявол

Куль

куль

куль.

небо

нум

турум

нуми

менил.

облако

пелынг

пиллем

тул

пьем.

ветр

ват

вот

вот

варма.

снег

лот

лтоичь

тунт

ло.

солнце

хатьял

хотел

ходел

ко.

месяц

тыльсь

тылеш

юнгоп

тилче.

огонь

тут

тит

уле

тол.

вода

енге

йинг

виты

вйед.

река

юган

сигенгалт

я

(по черемисски югер).

озеро

туву

летор

марвитор

эрке.

море

чарис

сарыч

чарис

(по вотяцки фариду).

земля

муу

мыг

маг

мода.

гора

соизом

палта

нилтыз

пакда.

камень

кеву

кив

ахтыш

къев

железо

карти

воз

кер

(по вотяцки корт).

человек

хо

хойет

элимхольс

ломан.

мущина

хо

хум

мирдем.

глаз

зем

зем

тем

зьельм.

ухо

пел

пелт

пель

пиле.

губы

торып

пеллем

питми

турва.

язык

нулым

нелем

нелом

кьел.

мужеские детородные части

моп

уча

выси

мона.

женские детородные части

нон

нун

нон

пад.

город

ваш

ош

вош

ош. [77]

изба

хат

хот

кол

кардал.

мтрела

ньюл

ньюл

нал

нал.

лук

юголь

юголь

югить

юик.

рыба

хул

хул

хул

кал.

собака

емп

амп

емб

пипе.

волк

эвур

эув

пурневой

уру.

медведь

емвой

емуай

торог

вьяргед.

По Самоедски Ворга.

Величайшая Остяков слепота состоит в их идолопоклонстве, которое у них главнейшую веру составляет, и коей еще и поныне некоторые тайно держатся. Из некрещеных под Шаманами находящиеся Остяки, каждой держит в своей избе, не выключая баб и девок, особливого болванчика, коего делают сами из дерева на вид человека; но Остяцкой скульптурой обрубив одевают тряпичками и в передней угол становят. Перед каждым болваном ставят коробку, на которой богомольщик представляет своему покровителю всякие небольшие подарки и беспрестанно в оной держит полон рог табаку и отлеп, чтоб по обычаю Остяков набивал табаком свои ноздри и затыкал сими стружками для восстановления духа или увеличения куражу. Каждой день наиприлежнейше наблюдают мазать рыбьим жиром ему голову, губы, и другие различные почтения оказывают.

Многие Остяки обожают также небольшие обрубки, колья или на подобие булавы [78] обрубленные пенья, коробки и другие вещи Русскими к ним привозимыя. И таковые вещи убирают они кольцами, гремушками, всякими подвязками и лоскутками сколько можно. — Нет ничего смешнее, как когда Русские ночуя у Остяков тихонько рог с Табаком у божка скрадывают и опорожнив назад кладут на старое место. Тогда по утру вставши удивляется легкомысленный Остяк, как ето бог сею ночью так много Табаку мог вынюхать, и думает, конечно он ходил на промысел. Едва себе представить можно, сколь народ сею слепотою заражен, что всеми образами почитая сих своих хранителей, но естьли ему сверх чаяния какое нещастие приключится, и боги не помогают, то низвергает его с того места, рубит топором, бьет и всеми образами наказует; что у Остяков весьма не редко случается, как и у других Сибирских язычников.

Есть также некоторой роде богопочтения и к мертвым: ибо жены делают себе болванов на память умерших своих мужей, коих сажают на поминках при обеде, откладывают ему из кушанья долю особливо. Бабы, кои мужей своих любят, кладут оных болванов и спать с собою, честят их, и при столе не забывают то и дело подчивать и просить.

Равным образом оказывают Остяки свое почтение горам и деревьям какую нибудь особливость в себе заключающим и Остяцкой [79] благоговейной дух подвигающим, или от шаманов их за святые места признанным; таковые никогда никто не проезжает не стрельнув из лука в то место; в том состоит их в таких обстоятельствах почитание.

Но важнейшее их богослужение, великое и общественное жертвоприношение касается только до некоторых главнейших, от их шаманов прореченных божков, коих Остяки преж сего во многих местах имели. К сим свое убежище имеет народ во всех необычайных приключениях и опасностях, и тут то шаманы свои штуки выкидывают, коими бедной народ наиболее в своем послушании удерживают.

Ныне главнейшее для идолослужения место у Обских Остяков и соседственных Самоедов имеется подле Воксарских Юрт 70 верст ниже Обдорска. Оно находится в лесу, и Остяки наивозможнейше хранят и все дороги закрывают, чтоб Русские оного не спроведали. Остяки собираются туда в великом множестве для приношения жертвы: там имеются два болвана, один в мужеском, другой в женском платье одеты. Оба по Остяцкому манеру с наивозможнейшим великолепием убраны разными материями и шубами украшены; платье окладено разными медными и железными из блях фигурами, всяких животных изображающими, на голове же имеют по серебряному венцу. Каждой [80] стоит при одном избранном дереве в особливой будке. Дерева украшены разными сукнами и другими материями, в верху обиты белою жестью и привешен колокольчик, которой от ветру мотаясь звонит во всякое время. При мужском болване висят на дереве калчаны, луки, а на около стоящих деревах бесчисленное множество навешено оленьих и других зверей от прежде принесенных жертв оставленных кож. Около божков лежит множество всякой Остяцкой домовой посуды: котлов, уполовников, чашек, на жертву принесенных рогов с табаком и тому подобных вещей. Мущины молятся только одному мужескому болвану, а бабы собравшись под предводительством шаманки женскому, принося дары свои и жертву.

Есть еще и другие места, где Остяки в лесах деревам божескую честь отдавали и множеством кож и других шкур украшали; но узнав что проезжающие казаки от ветру и тления добрые и к другому делу полезнейшие кожи без угрызения совести спасать стараются, то начали они из таких дерев делать большие обрубки, кои одаря, украся хранят в сокровенном месте.

Все места божкам посвященные отграничены от Остяков или реками, или ручьями, или другими приметами, и таковые идолов дачи так от их хранимы, что без огорчения по их мнению божка, владетель того места ни под какою нуждою ни травы [81] сорвать, ни дерева срубить, ни за зверем гнаться, ниже рыбы ловить, ниже в том месте воды напиться не смеют; и естьли кому мимо плыть случится, то остерегаются наивсевозможнейше, чтоб не подъезжать близко к берегу, дабы веслом до земли не коснуться; а ежели дачи оного далеки, то для избежания жажды запасаются вперед и водою; иначе лучше величайшую жажду вытерпят, нежели из той воды, по которой плывут, дерзнут напиться.

Все таковые места, где оные идолослужения прежде отправлялись, потомству известны; а посвящение новых зависит от сумозбродных их шаманов. Место, где когда нибудь наилучшей зверовой промысел случается, может сделаться священным, и дерево, на коем орел несколько лет сряду гнездо вьет, может тотчас быть божественным, и орел их от всех бед сохраняет. Нет более Остякам обиды, как когда проезжие такового орла убьют или раззорят гнездо его.

Учители сего нелепого суеверия суть обманщики шаманы. Естьли от правительства кто придет с какою новостию или необычайною вестию, которая Остякам не нравится, то впадают все в окольности живущие в страх и отчаяние, а шаманы таковой случай употребляют в пользу, рассказывают разные выдуманные сны, стращают народ гневом и наказанием божиим, так что простой народ пришед почти в безумие, [82] особливо богачи, ни к чему, как к шаманству и жертвам, прибегают. Обыкновенно сии шаманы бывают наилукавейшие плуты, кои сперва у Остяков чрез толкование собственных снов и другие рассказывания добиваются себе почтенного сего звания; а после от искусившихся более всем плутовствам изучаются. В некоторых из сих людей самих столь велико суеверие и собственное воображение, что они и сами также всего боятся и всякая мелочи им кажутся страшными, как ниже будет объявлено.

Отправлениям шаманства подают причину наиболее какие нибудь несчастливые приключения, страшные сны, худой зверей и рыб промысел и другие злоключения. Остяцкие шаманы в службе имея в руках бубен, как и другие шаманы в Сибири, по большой части, при великом разведенном в Юрте огне делают чудные с восторгом движения по тех пор, пока они по объявлении призванному дьяволу причины с ним не расстанутся, а желанного ответа не получат. Все при том находящиеся во время шаманских подвигов делают превеликой шум и крик, стучат в котлы, чашки, пока в их ум не представится синей дым над шаманом, которой по таковом бешенстве долго как безумной и расслабленной лежит на земле.

Другое шаманство бывает при отправлении обыкновенных жертв, кои они сами [83] при особливых приключениях боязливому народу налагают. Я не говорю о маленьких жертвоприношениях, когда Остяк пришед к божку подносит ему разные дары и украшения, дичину или рыбу, падает перед ним на колени, а по окончании молитв сварит оное мясо и съест, а божку жиром только губы помажет; но о больших, где болвану оленей приносят в жертву и тут шаман должен быть в присудствии. Оно бывает таким образом: стоящему оленю связывают ноги, шаман становится пред болваном и кричит из всего горла, объявляя божку намерение просящего; ему в том пособляют все при том случившиеся. Между тем один становится подле оленя с напряженным луком, и когда шаман ударом палкою в голову оленю знак подаст, то другой стреляет в оленя из лука, а третий завостреным колом добивает. После того обтаскивают зверя за хвост трижды вокруг божка, взрезав и выжав из сердца кровь помазывают божку губы. Голову со шкурой вешают на ближайшее дерево, мясо варят и с великим торжеством поедают. Все, что Остяку в голову ни придет, служит песнею, и таковые поют они при жертвоприношении. При отъезде каждой подняв руки к верху кричит из всей мочи, воображая, что он сим благодарит и провожает божка, на сем пиру бывшего. Остатки мяса берут домой с собою и оделяют жен, [84] детей и соседей. Также и домашнему божку остальным жиром губы помажут.

Когда отправлять большую общую жертву, то богатые Остяки пригоняют оленей стадами к тому месту, и из оных оставят разве только что домой назад съехать, тогда они не знают уже, как бы жесточае и скоряе бедной сей скот умертвить было можно: ибо они думают, что чем скорее зверь издохнет, тем приятнее божку жертва. Богачь в таком случае стыдится привести менее осьми или десяти оленей. Сверх того самые лучине звериные шкурки, какие Остяк в ясак дает не охотно, божку в дар приносят и по деревьям на ветр и слякоть вывешивают.

Жертвуют также Остяки и при опасных болезнях числом, какое их шаман смотря по долготе и опасности болезни предпишет. Зверей на жертву приводят к дверям больнова, которому дают в руки веревку привязанную другим концом к ноге оленя. Друзья и родственники стоят на дворе с шаманом и призывают божка, пока больной или невзначай или из доброй воли за веревку потянет; сие принимают за знак, когда зверю убиту быть должно. От сих жертв кожу берут на собственное употребление, и только одну голову с рогами втыкают на кол, а мясо едят, жиром же помажут больному лоб и больное место. [85]

Когда Остяки оказали какое мужество при убиении медведя, то делают и тут также некоторой праздник. Содранную кожу вешают на высоком дереве, показывают ей всякое почтение, извиняются наичувствительнейше, что убили, думая что они чрез то предупредят тот вред, какой душа медвежья им сделать может.

Все сии суеверные употребления и идолослужения у всех Сибирских народов, кои еще Слепого сего язычества и шаманов держатся, в обыкновении, которое простирается даже и до самого убранства. Но особливого описания достойна Остяцкая пляска, которая одна собственна сему народу и заслуживает примечание. Я оную сам видел над Русскими, кои долго меж Остяками были и плясать научились, и по тому не иначе как с смешными на проволоке сделанными движущимися куклами или пантомимами сравнить можно. Они веселятся таким образом, особливо когда от Руских довольно вина выменяют и тогда пляшут мужики и молодые. Сии пляски, кои не малое требуют искуство, проворство, и великой труд, так что плясовщики не мало поту проливают, содержат в себе отчасти их поступки на промыслах разных зверей, птиц и рыб, отчасти склонность и разные особливейшие зверей и птиц положения, побеги, отчасти насмешка над своими соседями, и все в такту по музыке, которую игрок смотря по следствию представления плясок то [86] и дело переменяет. Так напр; видел я соболиной промысел, обычай и поступки журавлиную, лосью, полет и поиск мышей мышелова, птиц; поведение Русских баб, как они ходят на реку мыть платье и другие веселые штучки, не худо и довольно смешно представляемый. Труднее всего мне кажется, когда пляшут журавля: где пляшут скорчившись, закрывшись шубою, а сквозь рукав продевают палку, у которой на конце надевается из дерева сделанная журавлиная голова, и таким образом или присев или совсем скорчась пляшет, делая палкой все движения, какие настоящей журавль головой производит. В пляске лося музыкант должен равным образом выражать различной его побег, рысью или в скак, или так ходит просто, также и малые отдыхи, кои лось на побеге делает для осмотрения откуда за ним гонятся. — Надеяться б кажется нелзя от толь дикого народа, столь искусных и изрядно выдуманных представлений. — Их любезнейшие штучки в пляске, чтоб пересмехать; так как и в выдуманных песнях хорошенько насмеяться их первейшее увеселение; хотя впрочем когда пьяны и веселы, поют все что им ни придет в голову без складу и ладу, и вовсе не думав.

Сверх сих плясок и песен увеселяются еще Остяки повествованиями, кои по большой части любовные, древние и невероятно как хвастовские, храбрые поведения в себе [87] заключают, как напр: рассказывают они об одном сильном и храбром Остяке, которой ездил свататься не переменяя оленей от Обдорска за Сосву всего с четыреста пятьдесят верст и оное расстояние переехал в одни сутки; и понеже он с отцом своей любезной не мог согласиться, то увез свою полюбовницу и во столько же времени назад приехал; а как чрез то сделалось несогласие и ссора с роднею невестиною, то он один несколько тысячь прибил: и так далее сие геройское повествование Остяки за правду рассказывают, и она может быть предках была и справедлива, однако в потомках весьма увеличена.

Музыкальные инструменты у Остяков, одна называется домбра ([Домброй ниже Березова у Остяков обыкновенно называется сей инструмент, которой на конец и Русские употребляют. Верхние Остяки называют его Нарисьют, а Вагуляки Саннелтут или Шангилтоп.]), которая описанному мною во второй части сего путешествия Вогульскому инструменту, на подобие лодки и видом и числом струн совсем подобна. Другой на подобие Давыдовых гуслей называемый дурнобоем, которой состоит из одного ящика звук умножающего, из лебяжей шеи к тому приделанной, и одной тонкой дощечки, третью сторону треугольника составляющей; в оном около тридцати струн имеется, на коих игрок играет обеими руками, а большим пальцом тонкую дощечку [88] передвигая прижимает, чтоб дать тону трель. Для иностранных Остяки весьма ласкоприимны, и почти не знают, как такового гостя угостить должно; естьли у них олени близко пасутся, тотчас велят убить одного оленя и для гостя сварить наилучший по их вкус, язык, мозг, грудину и здор. После обеда дарят гостя, сколько кто может, и в таком случае ни чуть не скупы, хотя б ведали, что сей гость не такой, от коего б они отдарков могли надеяться.

* * *

Известия о Самоедцах.

Я теперь хочу обратиться к Югорской и Обской Самоеди, коей обряды такожде во время оные г. Зуевым на север поездки случай был приметить; однако при всем том оные известия не столь полны, сколько об Остяках: ибо Самоеды близ Обдорского городка очень мало живут, а кои и живут в соседстве, так те уже чрез свадьбы и прочие поведения с Остяками почти смешалися.

Самоеды называют сами себя Хазова (мужик) ([Также как и Тунгусы, кои себя Бойя т. е. человек величают. Имя Луце, которое Самоедцы Русским прилагают, и которое Енисейскими Тунгусами на Луча переформовано, значит по Самоедскому смыслу точно воина; и так Луце ниизиме по Самоедски значит сердитой.]), а Остяки их называют Ерунхо [89] Енисейские ж Тунгусы жендал; обитают самые отдаленнейшие к северу Российские и Сибирские края по реку Енисей, и в таком расстоянии не удивительно, что они разных по местам наречия и другие народов разделения получили, равным образом и Российское название Самоед не до всех сих народов касаться должно. Что здесь объявлено быть имеет, оное относится только до Самоедцов меж Обью и Югорским хребтом кочующих, от коих напротив того к востоку далее по Юракскому берегу живущее Самоедцы, по коим берег сей назван ([Оное колено от Енисейских Тунгусов именуется Иорахель.]), во многом чем разнятся.

Другой вероятнее причины никак найтить не можно, как войну, которою сии загнанные в крайнейшие места северного света народы рассыпались и размножились. Они и прежде должны быть не иначе как кочующее народы, и жить не инде как на высоких и холодных хребтах, для того, что иначе в таком жестоком климате, где и в хороших домах насилу стужу вытерпливают, оной бы род жизни оставили и употребление своих движимых шалашей уничтожили б. Естьли взять сие в рассудок, что в восточной Сибири вокруг Енисея по всему видно страна была прежде многолюднее, и что в соседственных Саянских горах еще остатки [90] оного народа находятся, как то Коибалы, Камаши, Моторы, Сойюты и Карагасы, кои и говорят Самоедским языком, и лица имеют весьма сходные; то едва более сомневаться можно, чтоб сии наши Самоеды не там же прежде родину свою имели. Однако они ничего не помнят, а говорят только, что они пришли сюда с востоку. Тягостной их и всегда в опасностях и суровой род жития не дозволяет им, чтоб они хотя б за сто лет таковые достопамятные приключения помнили.

Северная страна Березовского уезда, Самоедцами обитаемая, Обскою губою разделилась на две части, из коих одна Нагорная и по тамошнему каменная называется, а другая низовая; первая начиная от Собских вершин вдоль по Югорскому хребту даже до Карского залива простирается, и тут с Пустозерским уездом под Архангельскою губерниею находящимся граничит; вторая Низовая начинает от Обской и Тазовской губ к востоку и граничит с Юракскою Самоедью в Мангазейском ведомстве находящеюся.

Как с виду, так и в языке Самоедцы от Остяков совсем отличны. Остяки более подходят к Руским или еще лучше к Чухнам, а Самоедцы имеют почти вид настоящего Тунгуса; круглое, плоское, широкое лицо, которое у молодых женщин весьма приятно, толстые заворотившиеся губы, широкой нос, отворенные ноздри, маленькая [91] борода и жесткие волосы, росту более малого, нежели среднего, но телом лучше сделаны, плотнее и мускуловатее, нежели Остяки; напротив того гораздо дичее, безрассуднее и беспокойнее в их открытых и отдаленных степях, нежели последние, которые чрез частое обхождение с Русскими уже сделались рассудителнее и совершенно покоренные.

Мужеское Самоедцов платье от Остяцкого не много чем разнствует (рис. 3. ф. 1.), иные стригут себе голову всю наголо, иные часть только, а иные совсем ничего. Также и бороды, кои однако натурально не очень волосисты, иные оставляют только один небольшой клочок по середине, другие по обе стороны по нескольку.

Женской напротив того наряд много имеет себе свойственного (фиг. 2 и 3.). Остяцкие поясы или воропы им вовсе не известны, ходят, выключая когда холодно, всегда с открытым лицем и головою, и при том не очень стыдливы. Волосы на голове заплетают в две косы, кои висят на зади и никогда не расплетают. В ушах носят небольшая серги из корольков. Платье на груди и на спине делается из молодых оленьих кож, а прочее из собранных суконных лоскутков. Напереди и назади сверх того привешивают несколько лоскутков для украшения. Подол вокруг окладен в три ряда бахрамою из дорогих шкурок, и с переди при том не завязывают, а закладывают [92] полу на полу и подпоясываются ремнем, у коего на одном конце вместо пряжки большое железное кольцо пришито, за которое другой конец задевают и завязывают. Внизу носят замшеные или по тамошнему ровдужные штаны, и смешнова Остяцкого бабья обычая заканапачивать не знают. В оном платье пребывают Самоедки денно и нощно, а мущины дома спят нагие в однех только штанах.

Понеже Самоедцы зиму и лето потаскотную в покрытых оленьими кожами шалашах по безлесным тундрам ведут жизнь, то и нечистоплодное их поведение не столько приметно, как у вонючих Остяков зимою; однакож при всем том в неопрятстве особливо в теле и пище оным не уступают. — Каждой Самоедин с своей семьею живет более при своих оленьих стадах и пасет сам оные, выключая богатых, кои бедных нанимают пасти, чтоб подать средство к их содержанию. Олени же им служат только для переезду с места на место. Доить их не доят, а на убой или за немножеством или за скупостию хозяина не употребляют. Главнейшее Самоедцов упражнение, так как и Тунгусов и других некоторых Американских народов, есть звериная ловля, особливо диких оленей, коих они ловят различными образами, как ниже показано будет. От такого промыслу имеют они все, что им ни надобно, пищу, крышку, платье, [93] нитки к шитью и на другие потребы, клей, лопатки, кои они из рогов делают, и прочее тому подобное. — Когда они подле моря кочуют, то довольное имеют пропитание от белых медведей, кои на берег выходят, также от выброшенных морем белух (зверь) и других зверей, коих они без различая едят и не гнушаясь. Случаем упражняются они также при морских заливах и озерах рыболовством, и для того вяжут они из таловой коры сеть, а веревки прядут из талового прутья. — Осенью наиболее ловят песцов, для коих не только мужики ловушки становят и просто гоняют, но и бабы и ребята из нор выкапывают и убивают. Несколько богатых Самоедцов находят удовольствие в рыболовстве, и для того построили себе для лета при Оби всегдашнее жилище, а стада поручили пасти или пастухам или детям. Но когда лучшее время для звериного промыслу настанет, то они сего не упущают и с тех месте подымаются.

Когда Самоедин убьет оленя, то от оного ничему не даст пропасть напрасно. Первейше на том месте, где убил, отрезывает ему уши и кидает как в жертву, чтоб впредь ему промысел щастливее удавался. По том тотчас вынимает из ног кости и расколов мозг сырцом поедает. Равным образом за любезнейший кус имеют съесть сырой и теплой еще мозг. Глаза [94] выняв закапывают в укромном месте, где б ни бабы, ни взрослые девки проходить не могли: ибо думают, что чрез то их промысел нещастным сделается. Весною, когда у оленей новые рога выростают, кои тогда хрящовы и шерстью покрыты, то опалив только шерсть их едят сырые; из таких же, также и из уже окреплых, кои разбивают и варят, как и из оленьей крови делают они презнатной клей. — Остальное мясо варят. Хотя много семей стоит в одном месте и обще в одном котле варят пищу, однако едят в своем шалаше каждой свою долю порознь. Бабы с мужиками есть не смеют, а довольствуются остатками.

Вообще у Самоедов бедной женской пол еще нещастливее и в большем презрении, нежели у Остяков. В беспрестанных сего народа туда и сюда переездах женщины сверх всей домашней работы, должны раставливать и снимать шалаши, складывать с оленей тяжести и опять укладывать, и ко всем мужей своих услугам наиневольнически должны быть готовы, от коих напротив в воздаяние, выключая желанных вечеринок, едва приятного взору или ласкового слова дождется; а что ему надобно, то все одним взором повелевает, а не словом скажет. Ето еще не довольно: они по суровости своей баб не иначе как за поганую тварь щитают. Когда баба шалаш расставила, то в оной прежде [95] взойти не смеет, пока сперва сама не окурится, по том пока не окурит все на чем ни сидела, как и самые санки, и все те вещи, кои в юрту внести должно, на не большом огне, оленью шерсть пожигающем. Когда ей надобно что на переди саней отвязывать, то она сего просто сверху делать не смеет, а должна из поднизу подлезть под ремни, за которые олени тянут, и так отвязывать. Равным образом в дороге, где множество саней рядом одне за другими идут, баба прямо через дорогу, по которой обоз идет, пройтить не может, а должна или обойтить весь или переползти под тяглом. — В шалаш насупротив дверей позадь огнища становится шест, за которой, естьли баба с одной стороны на другую нужду имеет, прямо переходить не должна, а имеет обойти кругом мимо огня или мимо дверей: ибо Самоедцы твердо уверены, что естьли баба вокруг весь шалаш обойдет, то в ту ночь волк неотменно съест оленя; сие суеверие и оленные Остяки к себе приняли. — Также по их суеверию баба или взрослая девка не должна есть ничего, что у оленя до головы принадлежит.

Наиболее бедные Самоедки бывают гонимы и презираемы во время их рубашешного: тогда они то и дело оленьею шерстью или бобровою струйкою курятся; тогда они не смеют ничего для мужиков делать, ни варить, ниже подать что. Тоже самое бывает [96] и после родин, где уже муж месяца два жены своей не знает. — В оное время нещастная баба не смеет ничего из свежья отведать, но должна довольствоваться старым чем запасенным. — Но самое противнейшее при родах обыкновение, за чтоб и Европейская красавицы осердились, есть исповедь, которую должна учинить сама родильница в присудствии бабки и своего мужа, с кем она когда знакомство имела; все оное расказывают от чистейшего сердца, будучи наперед напужаны, что при малейшем утаении родам не иначе как трудным воспоследовать должно. Однако от сего они не должны опасаться ни какого дурного следствия, а муж пойдет только к тому человеку, на коего родильница при родах показала, и принудит его за непрошенную помощь заплатить небольшой штраф. Естьли же ето был какой нибудь ближней сродник, то родильница умалчивает одно только имя, и муж по тому знает уже с кем надобно ведаться.

Когда Самоедин захочет жениться, то высматривает себе в другом роде невесту, которая б ему в знати и состоянии была сколько можно равная. На красоту у них не смотрят. — По том выбирает он из своих друзей одного сватом, которому обыкновенно за труды после олень дается, таким образом с сим и с своею роднею поезжает в жительство будущего своего тестя. — По прибытии туда становятся все рядом и [97] никто с саней не слазит, выключая свата, которой взошед в шалаш к невестину отцу стороной напоминает о причине их проезда. Естьли отец с первого слова откажет, то вся молодежь возвращается с неудовольствием, однако ето случается очень редко. Когда ж отец согласен, то остается свату только свести жениха и тестя в калыме, что гораздо еще тяжеле нежели у Остяков: тут то приезжие гости имеют посидеть на дворе довольное время и не без скуки. Скупость Самоедских отцов в таком случае превосходит все меры. Требования обыкновенно состоят в разных платьях, в домашней утвари и всяких мелочах, кои не иначе как от Руских только получить можно, и оленях. Из договоренного калыму отец получает только одну часть, а другая по их обыкновению должна быть разделена по невестиной родне.

Когда молодой калым заплатит, то потчивает его тесть оленьим мясом. При том поют они один другому, тесть зятю: «чтоб он любил его дочку и содержал хорошенько», зять же рекомендует себя в его благосклонность и приязнь. По том уговариваются о времяни, когда тестю отпустить свою дочку и как скоро он с приданым может изготовиться. Ибо между прочим тесть обязан еще жениху и невесте подарить по платью. В назначенной день приезжает жених с другими бабами по невесту. [98] В сие время получает он от всей невестиной родни не большие отдарки. Невесту приезжие бабы сажают в сени силою и привязывают; к саням ее после зацепляют оленей с другими саньми дарами и приданым нагруженными, из коих первые трои или четверы шесть обязан покрыть хорошим кармазином, а прочие новыми оленинами. Жених едет позади. Как скоро к его шалашам приехали, то невеста должна слать постелю для себя и для мужа. Сказывают, что невесты хотя спят всегда вместе и не на розных постелях, как и у Остяков, однако по месяцу прохаживают не тронуты. Необходимость отдаривать тещу за сохраненное девство у обоих сих народов одинаково.

По прошествии некоторого времени приезжает молодая к отцу своему и живет у него по неделе с позволением допущать к себе и мужа; при отъезде же должен отец ее подарить еще чем, и сколько раз она к нему ни ездит, всегда получает новые подарки; и так бабы по большой части за мужем живут отцовскими дарами, а от мужа не много требуют. Естьли же развестися случится, то отдает назад тот или другой или калым или приданое, смотря по тому, кто сему разводу будет причиною. — Также ежели баба скоро после свадьбы умрет, то вдовой может калым назад требовать, выключая разве из любви к покойнице отступится. [99]

Самоедки легко рожают. Место после родов закапывают в укромное место, где б олени или другие звери не ходили. Хозяин уже наперед припасает хорошей нож, коим завязанной жильною ниткою пупок отрезать и после оной достается за труд повитухе. Новорожденного тотчас берет к себе всяк на руки и лобызают. После его кладут обыкновенно также как и у Остяков в берестяные люльки на гнилое истолченное дерево или на мох, и обвязывают, чтоб не вынимая его грудью кормить было можно или на ремнях носить за плечами.

Когда младенец будет пяти лет, то дает ему отец какое нибудь имя ребячье, которое он носит до пятнатцати лет, по том получает он настоящее имя ([Для примеру хочу я здесь сообщить некоторые Самоедские имена, с их значением, и кои еще посредственны: Ханхара значит сани и листвяницу; Нерм пролубь; Лаача качка; Лакур неровная земля; Наимал ломаная нога; Пальма ножны; Мо сук; Халевугой тараканья нога; Хайдью дикой; Варити сумозброд; Тугуй женской убор; Ентугай гусиная лапка, Енбы чо горбатой; Панытабай лоскутная шуба; Удази слаборукий, Ганзи слабоногий; подора лес; ламбой лыжа; поя ольха и проч:]), которое отец берет или от своих друзей или от умерших сродников. Имя же из другова роду сам один сыну своему дать не может, разве с позволения той фамилии; иначе часто кровопролитные ссоры из того бывают. — Девки имян никогда не имеют, [100] когда за мужем, то муж кличет ее Не (баба), а жены мужей хазова (мужик).

Мертвых Самоеды долго у себя в шалашах не держат. Для похоронения же не имеют мест определенных, а зарывают мертвого, где случилось, на месте не много возвышенном. Перед выносом надевают на него все его платье, сколько одно на другое полезть может, что ж не влезет, кладут с ним на носилки. На голову надевают котел, с тем мнением, что когда тело совсем разрушится, то душа в котле жить найдет себе место. И так завертывают с ним все, что надобно в шалашную крышу; которая, как выше объявлено, делается из оленьих кож, и обтягивают накрепко веревками, по том вытаскивают за голову не в дверь, но подняв на стороне у шалаша крышку, думая, что естьли в дверь его протащить, то мертвой может за собой и других из фамилии пригласить. Принесши таким образом на избранное для могилы место, коли летом, так копают не очень глубокую яму, так что чуть мертвой в ее вместиться может, по том закидают несколько хворостом и землею, а зимою сделают обруб из дерева и хворосту и кладут его в оной, придав при том топор, ножик, лук, стрелы, табак, трубку, ложку и чашку. Оленей, на коих привезли покойника, убьют и во всей их сбруе на том месте покидают. Богатые убивают еще и тех, [101] на которых покойник в жизни обыкновенно ездил на промысел, все сие зимою только засыпают снегом, а летом не много мохом и прутьями, и по тому Самоедские мертвые для песцов и россомаков и других зимних зверей готовейшая пища.

Между тем посылают за шаманом, а по ихному Табыбом, для упрощения успокоения души усопшего, которой иногда весьма далеко оттоль находится. В оном случае, как и в других прочих, употребляют сии при себе бубен и особливое платье обвешенное разными железными балаболками; они тут просят душу усопшего, чтоб она оставила в покое других из фамилии в живе оставшихся, и к себе бы не переводила, промыслы ж, на коих покойнику хорошо удавалось, чтоб его сродникам были щастливее. При том убивают одного оленя для поминовения, где покойниковы муж или жена с другою роднею из того же котла есть не смеют, пока не обмоются и бобровой струей не окурятся. После когда из родни кому мимо етого места ехать случится, хотя десять лет спустя, но коли вспомнит, то должен убить оленя для напоминовения, и съесть в обществе, а голову с рогами воткнуть на могиле.

Имени умершего при том ни кто не упоминает, но коли надобно что говорить про его, то говорят обиняком, а естьли кто помянуть имя покойника осмелится, то вся [102] родня оного за явного неприятеля себе признает. По прошествии уже долгого времени даются сии имена ребятам из третьего или четвертого колена родившимся, и таким порядком имена сродников еще удерживают.

Траур по усопшем, так как и по живом, но в тяжкой болезни находящемся сроднике, состоит в том, что несколько времени не подпоясывают сапогов, ниже подпоясываются, а жены сверх обыкновенных своих двух кос после во всю жизнь иметь должны третию на век не заплетеную.

Сверх того, что обычайное есть и меж простыми Самоедцами, особливо однако надобно примечать меж их шаманами, что они имеют особливой некоторой род пужливости, которая отчасти от их чрезвычайного напряжения мыслей и раздражаемости тела, от действия климата и роду их жития произшедших, частию от испорченного суеверием воображения, кажется, имеет свое начало. По достоверным известиям я знаю, что есть таковые и меж Тунгусами и Камчадалами; и г. Mайор Исленьев сказывал мне равным образом и про Якутов и я сам видел меж Бурятами и Енисейскими Татарами, однако не в таком высоком степени. — Каждое невзначайное приткновение за бок, или за другое щекотливое место, нечаянное кликание и свист или другие какие страшливые и скоропостижные деяния приводят сих людей вовсе вне себя и в некоторой род ярости. Меж Самоедцами и [103] Якутами, кои наиболее сей пужливости подвержены, (хотя вся нация при нечаянных случаях обыкновенно боязлива) бешенство сие иногда доходит до того, что забыв, что они делает, того человека, кто и испугал таким образом, или и другого кто в глаза тогда попадется, топором, ножем, или другим чем попал, умертвить стараются, пока не схвачены будут и не удержаны. Когда же бешенство свое над другим низложить не могут, то бьют себя сами, кричат, валяются, так как настоящее бешеные. Остяки и Самоеды имеют для сего бессомненное средство таковых образумливать: они зажигают тотчас лоскут оленины или клочек оленей шерсти и дают поленины бешеному нюхать; от чего больной приходить в расслабление, и хочет спать, и так через сутки опять здоров становится. Таковое лекарство еще более доказывает натуру болезни.

В Обской стороне наехал г. Зуев одну Шаманку, которая за старостью своею уже более не Шаманила; оная не только пужалась, когда в дали свищут, но когда и ветер жужжит сквозь щели. Также имел он и с собою на дороге к ледовитому Океану между провожатыми Самоедцами одну бабу, которая хотя не так сильно, однако нарочито была пужлива. — После как он 1772 года в Мангазею поехал, то попался ему один молодой Самоедской Шаман, которой с первого виду пришел в ужас, думая, что его бить [104] хотят, когда ему палец напротиву казали, и для того хватался за оной обеими руками и отбивался. По многом уговорении чрез толмача, чтоб он ничего не боялся, и по пришествии в настоящий разум, надели ему на руку, всегда уговаривая, кожаную с шерстью рукавицу; тотчас устремя глаза свои на свою руку и осматривая долго на конец впал в такое безумие, что естьли б подле его лежащего топора не отняли, то б он точно кого нибудь тут порубил. — Но как оного схватить не мог, то бегал вкруг как бешеной, кричал, тряс своею рукою, чтоб рукавица сама свалилась; воображая, что ето не ево рука, но медвежья лапа, до которой другою рукою боялся дотронуться: таким образом до тех пор бесился, пока его другие схватив силою рукавицу стянули, и он мало по малу образумился.

Самоедские тадыбы не бесславны, и во время Шаманства не только имеют свой обыкновенной бубен, ко и нарочное к тому платье. Некоторые знают и сие икуство колоть себя в брюхо безвредно, как г. Гмелин в своем Сибирском путешествии упоминает. При том сказывают Самоеды, что некоторые фокусмокусники из их Шаманов позволяют другим двум человекам веревкою себя давить, отвернуть голову, и опять приставить, однако ето только у Самоедцов, коих понятию таковое действие представить не много надобно искуства, а в самом деле, [105] каждой Самоедской или Сибирской таковой карманной штукарь, не включая новизну его самого, на Европейских ярмарках не иначе как худое б позорище представил.

О божках Самоедских не можно было наведаться с довольною вероятностию. Сколько известно, то каждой из них у себя дома собственного болвашка имеет; и ето иногда какой нибудь чудной камешек и другое что куриезное, которое Самоедин привязывает позадь своих саней и свято наблюдает.

Я еще должен нечто сказать о увеселениях Самоедских: когда их много съедется в одно место, то в веселых случаях делают праздничества, кои наиболее состоят в борбе и в скакании до известной метки. Пляшут также с бабами в кругу пара по паре, но пляска их состоит, чтоб не сходя много с места делать всякие телом движения и ломки приступая по такте; вместо же музыки храпят в нос и некоторой слог выражают, а бабы равным образом под такту отхрапывают.

* * *

По учинении краткого из привезенных г. Зуевым известий об Остяках и Самоедцах описания хочу теперь приступить к их рыболовству и звериным промыслам, кои сим народам обоим свойственны; в первом наиболее Остяки, а в последнем Самоедцы [106] первейшим упражнением щитают, хотя ни тот ни другой обоего ремесла в свое время не упущает.

Во всей России и Сибири нет такой большой реки, которая б множеством всяких рыб, из моря стаями подымающихся, так изобиловала, как Обь. Меж прочею белою рыбою находятся некоторые роды корегонов (Соrеgоni), коих нигде инде сыскать не можно. Причиною походу из моря такого множества рыбы в Обь иной положить не можно, как самое качество воды и мягкое дно, а не быстрое оной течение, и сие можно с вероятностью заключать из того, что никакие сорты лососей, кои иначе в Российские реки из моря заходят, здесь ни чуть не находятся. Так например (Sаlmо аutumnаlis приб. Nоm. 45) Омуль подымается Енисеем в Ангару и до Байкала, оттоль по Тубе в нагорное озеро Маджар заходит; а в Оби нигде и никогда сей рыбы не примечено, не смотря на то, что в ледяном мор, в Карском и других морских заливах, каменистые речки в себя принимающих, ее великое множество, по коим она стадами заходит и в их икру мечет. Также маленькой род семужек (Sаlmо еriох) по Югорскому берегу в великом множестве находится, а в Оби его никогда как и самой семги не видали. Так называемой Чир или Кегхул по Остяцки (Sаlmо nаsus приб. Nоm. 43) в Обской губе водится довольно, а вверху никогда. Не видно также в оной реке и [107] других родов форелей, кои напротив того в восточной Сибири под именем Кускуч и Ленок, по рекам Енисею, Лене и Амуру в величайшем множестве водятся; однако же при всем том однажды по Оби и Иртышу должна когда нибудь зайти сия рыба до каменистых рек Алтайских, где она ныне держится и размножается. Таймень и Хариус гораздо в меньшем количестве в Оби, нежели в восточных каменистых речках; напротив осетры и стерляди, кои любят мягкое у реке дно, многочисленнее и крупнее, но мясом не столь вкусны, как в каменистых водах водящиеся.

Собственные реки Оби проходные рыбы, коих нигде инде в Сибири не видно, первая по Остяцки муксун (Sаlmо Lаvаretо аffinis) по Самоедски Скомбунга; Пыжьян (приб. Nоm 44) по Самоедски Полкур; Шокур (приб. Nоm 42) по Остяцки Чогор, по Самоедски Гирджа; Сырок или Сораг (Sаlmо Vimbа) по Самоедски Пай, и обыкновенная ряпушка (Sаlmо аlbula) по Остяцки Енишем. Сверх сих в Оби имеются Сибирская белая рыбица или Нельма, превеликие Налимы, Щуки, Окуни, Ерши, Караси, Плотва и Сороги в великом множестве.

Проходная по Оби рыба, как Нельма, Таймени, Хариусы, Муксуны, Пыжьяны, Шокуры, Сырки и Енышемы подымаются вверх весною, вскоре по вскрытии льда великими стаями и около Июня появляются против Березова, откуда по Иртышу и Тому идет [108] далее. Из оного походу возвращаются сюда сверху молодые подрослые и старые, кои поздо осенью и зимою икру мечут. По каменистому и хрящеватому дну, те ослабевшие в Сентябре, когда уже лед итить начинает, сплывают в низ, дабы зимою поспеть в Океан прежде, нежели вода в реках подо льдом замрет. Сие задхнение текущих рек ([В Сибири называют сию мертвою водою, или реки замирают.]) под льдом не только в тихих и небольших речках уже в Декабре и в изходе Ноября случается, как то выше Тобольска, в Оке, Оме, Ишиме, Вагае, в Березовском же уезде в Полуе, Надыме, Пуре и Тазе; но после нового году и в Оби на величайшем пространстве бывает; причиною ж тому не иное что, как иловатое дно, самое качество воды, тихое течение и примесившаяся из земли соль, которую Иртышь и Ишим приносят; щитаю и сии самые еще обстоятельства, кои подъемной рыбе, быстрое течение рек и каменистое дно любящей, в Обь выше заходить запрещают.

Некоторые из северных гор быстротекущие и каменистые реки от сего замирания воды бывают свободны, как то, Собь, Щучья и Хайя, и по тому зимою имеют более в себе рыбы. Напротив того в Оби только там рыба и держится, где свежие и каменистые ключи из берегов бьют, или [109] такие речки впадают; по таким местам рыба собирается обыкновенно в таком количестве, что вершами и мережами во всю зиму ловят довольно. Мертвая вода в Оби не прежде свежеет, как осенью, когда снег таять и вода прибывать начинает.

Весенние рыбные промыслы до Оби начинаются в Июне, когда вода разливается и рыба во все рукава, озера и протоки входит.

В самой Оби тогда за ее шириною и глубиною не ловят, также и когда чрезвычайная вода бывает, как в 1770 и 1771 годах, то обыкновенно Остяки, вместо многой надежды о запасе принуждены бывают терпеть наикрайнейшую нужду. Где нет способных мест и проток, чтоб при большой воде ловить рыбу, то Остяки выискивают мелчайших по крайней мере мест на большой реке, и коли найдут да каменисто, то с осени еще вколачивают гладкие жерди накось, по которым бы сеть будучи тащена по дну не зацеплялася за камни, а по вбитым накось тычинам катясь спрыгивала б.

Кроме неводов от Июня даже до Октября употребляемых, имеют еще у себя Остяки и другие средства; особливо калыдан примечания достойный, которой сделан на подобие мешка, сажени на полторы шириною, и с сажень длиною. Испод у его надет на жердь, почти как у сетей, кои на восточном море употребляют, к коей посередь привязывают камень, чтоб жердь равно на [110] дне лежала, за камень привязана веревка, которая проходит после с застяжною веревкою сквозь кольце, на верхнем борте сети сделанное, и которою рыболов плывучи по реке колыдан за собою тащит. Поболе пядени от борта сети, привязывают к ней сверху несколько снурочков, коих концы рыбак держит у себя промеж пальцов, чтоб тотчас слышать, как рыба в калыдан взойдет и стукнется; тут тотчас выпущает он сии снурочки, а за веревку вытягивают сеть, которая подымая поперешную на дне жердь сквозь кольцо стягивает сеть, запирает рыбе путь возвратиться и выйтить. Таким же мешком ловят и осетров, белу рыбицу, налимов, муксунов и шокуров от Июня даже до Сентября месяца.

Запоры по рекам делают всяким образом. Когда рыба вверх подымается, то по берегам делают запоры от берегу сажени на три или на четыре в реку, которой по Руски называется бережником. Где запор кончится, там привязывают большую вершу, отверстием вниз по реке; от оной делают еще забор вниз по реке с берегом паралельно, и на конце привязывают другую вершу и которая уже будет поперег реки, а отверстием к берегу. И так когда рыба вверх подле берегов подымается, и пришед к запору не могши пройтить своротит в глубину реки, идучи всегда подле стены, то и найдет сперва на первую вершу; [111] естьли оную пройдет, то заворачивая по стене ей неотменно в другую попасть должно. Оными пережниками промышляют не только летом, но и во всю зиму, начав с самых заморозов как реки станут, по Апрель месяц.

При устьях других рек и проток, где приметят много рыбы, там делают поперег всего устья речки или протоки, или и на других способнейших к тому местах запоры, у которых проделывают столько окон, сколько хозяину угодно, к оным приставляют верши или другие сети устьем вверх, чтоб ловить на низ идущую рыбу. Сети на подобии мешка сделанные, васганы, и в сих случаях употребляемые, делаются во всем на колыдан похожие; а отличаются только тем, что оной всегда пребывает на одном мест, а чтоб вода его с зади не смывала, то в поперешное при устье сети у нижнего борта дерево вделывают другое, которое вдоль по мешку до дна простирается, дабы погружены будучи с камением в воду сеть не комкалась, а вытянута б лежала; есть также и снурки, чтоб чувствовать, как рыба взойдет, но не по середи, а ко дну сети прицепленные; сам же рыбак не в лодке сидит, а на нарочно сделанной при запоре лавке.

При таковых запорах становят и пути или большие верши, длиною сажени на две, у коих задней конец или дно, на подобие [112] воронки простирается долгою трубкою, но от часу уже, так что большая рыба туда залезти, на зад ни коим образом вылезть не может; их становят в большую воду против воды.

Еще есть Вары, кои не что иное как те же запоры, но на иной манер сделанные, и для того здесь особливого описания не заслуживают. Обской Ез называют большой запор, какой в Октябре через всю протоку, или завод из больших дерев и перекладов делают. При сделанных таким образом становят большие верши, и так во всю зиму рыбу промышляют. Таковые делают по большой части Рyские около Березова.

Перемет на Оби тоже значит, что на Волге шашковая снасть, а на Иртыше самоловы; то есть пущают по воде один обрубок дерева, к коему нацеплено множество веревок с удочками, кои в воде плавают, и за которые осетры и стерляди хватаются, и другие рыбы будучи приманены натравою из жованой варки.

В осеннее особливо время по ночам выезжают Остяки и Самоеды на небольшие протоки на отмелые места, где по свету от зажженной бересты на долгих палках бьют рыбу острогами. — В речках далее к северу Самоедцы вскоре, как оные замерзнут делают пролуби, и над ними будки, по том пущают в воду вырезанные из дерева на нитках с камением для грузу рыбки, кои [113] им служат для приманы других хищных рыб, коих они весьма мастеровато колют острогою; или делают также по таким речкам маленькие запорцы, у коих при окнах на дно опущают белую бересту, и проходящую рыбу, которую на белом дне весьма ясно видно, колют вышеписанным образом.

Хорошей промысел рыб бывает середь зимы, когда вся рыба избегая мертвой воды к родникам и другим ручьям сбирается; тут напротив ручья промеж двух стен из досок делают не большую в реке плотинку, у коей п обе стороны прицепляют верши, так что естьли рыба к свежей воде захочет, то в оные и попадается.

Сими образами Остяки из году в год довольствуются рыбою и сами и Руских своих соседей довольствуют. Летом одних осетров, кои часто по два аршина с половиною бывают, такое имеют множество, что уже другие мелкие сорты кидают. Пуд осетрины в Березове никогда больше сорока копеек не бывает, а жир иногда в пятдесят копеек, а выше рубля никогда не доходит.

В заключение Обских рыбных промыслов я намерен еще объявить о некотором роде морских дельфинов, кои в Обской губе водятся и не редко вверх гонясь за рыбою по реке далеко заходят; они суть так называемые от Руских белуги, о коих Гмелин [114] уже собрал некоторый известия, и Г. Коллежской советник Миллер во многих местах исправя ученому свету предал ([Собрания известий к Российской истории III. Том, 1, 2 и з часть; стр. 253 и след.]) также и у Г. Профессора Крашенинникова в описании Камчатки о сем морском животном упоминается. Нет справедливее принятого в Миллеровых собраниях мнения, как что морские белуги суть те же самые, что у Гренландцов белою рыбою называют. ([кроме Андерсоновых известий о Гренландии и проч. стр. 224. находят еще в Кранценовой Гренландской истории обстоятельное описание белуги на стр. 150, где в рассуждении зубов сего зверя точнее упоминается, и оное описание совсем с привезенною ко мне головою сходственно.]) Шесть верст ниже Обдорска г. Зуев нашел семь таких голов, на одном жертвенном Остяцком месте, кои соседственные Самоеды и Остяки прошлого году выше Обского устья на отмелых местах убили и головы богам своим в честь на колья посажали. По собранным изустным сих народов сказкам, коим сей зверь весьма знаком быть должен, и по одной из сих семи голов, какую я получил нарочито целую, и по примечаниям, кои я имел случай сделать в Тобольске над пойманною молодою белугою, я могу теперь разрешить все сумнения, какие прежде сего о сем звере имелись.

Я выше сего упомянул, что морская белуга принадлежит к роду делфинов, кои [115] равным образом как и киты имеют двуместное сердце, легкое, горячую кровь, с наружи видимые мужеские и женские уды, также и титьки: следовательно из оного уже заключить можно, что Волжская белуга в Каспийском и черном морях находящаяся, из роду хрящовых рыб, и не иным чем, как одним названием, рыбьим подобием и белым цветом, откуда они обе имя свое получили, меж собою сходствуют. И для того надобно бы на Руском прибавлять всегда прилагательное, чтоб отличить одну от другой, как к морской морская белуга: и сие ей сходственно по тому, что она прямо токмо в Океане обитает; а что в реки заходит то ето не по ее свойству, но по какому нибудь стороннему случаю, при том же никогда с лишком далеко от моря не зайдет.

Белуга по вышеписанному внутренними частями сходствует с четвероногими, но наиболее с тюленями, так что и Самоеды ([Самоеды ее называют Выборска, Остяки Вызинг-Потленг; в натуральной же истории, поелику еще она ни от Артеида ни от Линнея не примечена, можно ее назвать Dеlрhinus lеuсаs.]) больше ее за водяного зверя, нежели за рыбу щитают. Более трех сажен здесь не видают. Голову имеет продолговатую, и в рассуждении тела очень не большую; рыло у ее конической фигуры, сверху и низу не много плосковато, к концу тупо и [116] мало по малу наклонно. Глаза маленькие, круглые и выпуклистые, в носу ноздрей нет, а вместо оных во лбу имеется отдушина, сверху просто, а в низу к небу на двое разделенная, чрез которую белуга плавая поверх вод захваченную в рот воду выбрасывает высоко на воздух. Диры, где б ушам быть, весьма видны, рот когда сжат, то кажется не более оленьего, но когда розинет, то пасть довольно великая.

В обоих челюстях имеются зубы в один ряд из девяти небольших пуповатых зубов состоящей; верхние (fig. 2.) глядят вперед и имеют некоторую выбоину, в которую нижние прямее нежели верхние и пуще стерты, как будто входят; второй и третей зуб от конца рыла в верхней челюсти несколько далее, нежели прочие, и как у свиньи завостроватой. Все сие лучше можно понять из приложенного здесь с головы рисунка, (Таб. 3.) которая привезена из Обдорска. Тулово, как у рыбы, посередь толще, к голове уже, особливо где шее быть, однако разделение меж туловом и головою не совсем приметно; к хвосту равным образом тоне, на спине ж ни какого знаку для пера нет, по коему сей род делфинов от других подобных отличается; грудные перья с хорошую руку толщиною, к концу расширяются, на подобие лопатки, плоски и жирны, однако еще и сквозь жир пять косточек для пальцов легко ощупать [117] можно, и к борту над каждою косточкою, где б ногтям быть, видны некоторые шишечки. Хвост у нее хрящовый, двоепластный и поперешный. Когда ей плавать надо, то подгибает она свой хвост как рак, и попирая воду из под себя взад, так скоро, как стрела рыщет. Кожу на теле имеет гладкую как у человека, слизкую, беловатую и без шерсти, которую ныне, по изустным сказкам видно, что напрасно прежде ей приписывали. Под брюхом у самки ясно видно утробное отверстие, подле коего не далеко имеются два соска как коровьи, в коих всегда молоко имеется. Самоедцы вымя и с прочим удом вырезывают и кидают. Мужеской уд длиною в три пядени, толщиною в руку, к концу как у быка острее и без костки. — Самоедцы сказывают, что белужье мясо как сажа черная и все туловище покрыто белою будто скорлупою, из коей чистейший жир добыть можно. Молодые плавают с матками вместе, и кажутся черноватее и серее. Плавают же обыкновенно небольшими стадами и а когда в Обской губе появятся, то собираются Самоедцы во множестве на их промысел, выгоняют на отмелые банки, и тут носками убивают.

1768 Года зимою привезли в Тобольск молодую из Обдорска белугу. Она длиною была в две сажени, цветом же как зола серая, но может быть она по стольки [118] времяни и от воздуха так посерела. Я взял от ее головные кости; в челюстях видны зубы, кои лишь только прорезываться начинали. Кожу оные в Тобольске набили, а мужеской уд хранят в спирте. Г. Губернатор Чичерин приказал ее срисовать, и рисунок во всем вышеписанному описанию соответствовал. Находящейся при тамошней губернии доктор Баден распластывая оную сравнил внутренние ее части с телячьими, что я и от других также слыхал.

Зверевые промыслы по северным от Березова краям нарочито изрядны. По безлесным к северу степям около моря премножество промышлялось белых и голубых песцов, красных лисиц, белых и серых волков, россомахов, оленей, а ближе сюда по лесам лосей, рысей, соболей, горностаев и белок, а по рекам выдр и бобров, редко черных медведей, так как и у моря белых, кои в здешних местах не слишком водятся, а живут по большой части, на самых отдаленнейших к северу мысах, и по величайшим льдинам в море. Около Обдорска очень редко их видают, а по Енисею напротив того и около Мангазеи не редко случаются. — Песцовый промысел в Березовском уезде не всегда удается, и сие по тому, что приметили, будто песцы в известные годы за мышами на восток уходят, и для того, когда в Березовском уезде оных промысел [119] не так удачлив, то в Мангазейском удачливее.

Обыкновеннейшие средства у Остяков и Самоедцов добывать оных зверей, от Сибирских и Руских почти не разнятся. Сверх стрельбы употребителенешие для медведей, волков, рысей и россомахов суть капканы и самострелы. Волков и лисиц ловят еще отравою из чилибухи и сулемы и пастьми или слопцами: меж сими последними имеют еще Остяки так называемые Куромсеки, которой состоит из бревна с приманою наставленного над жолобиною, так что лишь только зверь придет и приману привязанную к бревну потянет, то бревно срывается и убивает. Те пасти, кои в России обыкновенно для горностаев и ласок становят, у Самоедов больше ставятся на песцов, под именем черкана. На лисиц становят самострелы в снегу насупротив бугорка, в коем прикорм закопав, приметя наперед, каким образом она и с которой стороны оной разрывать будет, так лук и принаравливают.

Соболей, кои здесь не богаты, стреляют по деревам тупыми стрелами, а ежели найдут на сонных в норах, то наставляют рукава из сети сделанные (санп) на дыру и проводят в снег, по чему соболь вышед из норы в сети запутывается.

Бобры держатся по некоторым не жилым рекам в обществе, но наиболее в [120] лесных берегах по одиначке. Доискиваются их нор зимою, и нашед с водяной стороны окружают выход камнем, а с суши отдушину разрубают шире, так чтоб сабака, в оную влезть могла; которая будучи научена схватив бобра зубами только держит, а хозяин ее за заднее ноги вон тащит и так самого бобра вытаскивают.

Выдер отчасти гоняют сабаками, отчасти бьют самострелами по берегам наставляя.

Засеки для лосей и для оленей делаются только в тех местах, где лесу довольно, в оных или наставляют самострелы или здоровые петли. Но где лесу, кроме мшистых равнин, ни какого нет, там выдумали Самоедцы пособить сему средству другим образом, которым они зимою там от десяти до ста и до двух сот оленей добывают. — Когда они стоят на одном месте в множестве, и спознают что в близости большее стадо диких оленей пасутся, то загнав своих дворовых оленей и с саньми на вышшее место с ветреной стороны, втыкают с тех мест высокие в снег колья, у коих на верху попривязаны гусиные крылья, так чтоб от ветру свободно махались, сперва сажен на пять друг от дружки, а после на десять, и так далее до тех пор, пока подойдут ближе к стаду, но чтоб только ветром не нанесло на оленей человеческого духу; по том начинают равным [121] образом и с другой стороны под ветром становить такие же жерди, и продолжают по сю сторону до тех пор, пока почти стадо уже пройдут. По елику олени мох для своего корму глубоко под снегом добывать должны, и за своими рогами не столь далеко вкруг себя видеть могут, то по тому более полагаясь на ветер, которой им принесет какой нибудь запах, чинимых против их предприятий и не примечают. — Когда все будет готово, то разделяются Самоеды на двое: одне ложатся в потаенных снежных шанцах, другие называемые ворданы кроются с ружьями и луками при полом месте с подветренную сторону, а некоторые заходят из дали, чтоб погнать оленей прогалиной меж вьющих на шестах крыльев. И так погнанные олени бегут прямо к дворовым при санях на взлобке поставленным, но оттоль скрывшиеся прежде люди назад прогоняют к вооруженным ворданам, кои тут в краткое время великое множество оленей побивают.

Когда ж приметят, что стадо не в отдаленности от какой нибудь горы пасется, то Самоеды стараются обойтить всю гору и навеся на шесты все свое платье, тряпицы и все чтоб ни было, растычут вокруг по подошве оные, оставя только свободное место для прогалины, по коей после гнать на гору оленей. Но как скоро олени промеж тычин поровнялись, то бабы и заезжают с саньми, [122] чтоб заставить с той стороны полое место, и окружить вовсе диких. Олени не видя куды бежать, бегают вокруг по горе, а скрышиеся местами стрельцы то и дело побивают, так что из всего стада редко один цел выскочит.

Не поелику к промыслу таким образом много людей потребно и стольки иногда на месте не случается, то Самоедцы выдумали другое средство к проведению прозорливости оленей. Они становят рядом четыре или пять дворовых оленей, и наблюдают чтоб они ни чуть около стрелка не разбивались; одного на долгой веревке пущают в перед, а других при себе держут на коротких за пояс задетых, чтоб в случае, когда разбившихся голосом в порядок привести не могут, веревкой направить. Наиболее выбирают к сему самок, при коих бы еще и телята также бегали. Таким образом кроющийся в своих оленях стрелец, одетый также в белое оленье платье подходит весьма близко к стаду и выбирает лучшего на убой зверя.

Осенью, когда олени гоняться начинают, Самоеды с своей стороны выбирают дворового, крепкого и некладеного оленя (хар) и подходят с ним к стадам диких. По прибытии надевают на рога своему оленю петли, и по концам ростков расправляют, как надобно; где ж потребно привязать, там прицепляют слегка мочалом; и так снаряженного пущают в дикое стадо. Оттоль бык, [123] как скоро увидит себе противника, тотчас побежит в бой на встречу, и тут сцепившись рогами запутывает дикой у дворового свои рога в петли; между тем приходит охотник, коего дикой видя желал бы и расстаться и побежать прочь, но домашний уперев своими рогами в землю одерживает дикого до тех пор, пока хозяин довольно приближившись дикого застрелит. Самоедцы выбирают на сие из своих оленей крепкого и ярого оленя, которому разъедают для того одно яйцо, чтоб он тем силы не теряли.

Иначе промышляют еще оленей, когда они летом в прохладные места к ручьям собираются; а зимою по глубокому снегу гоняют на лыжах.

Когда Самоедцы подле моря кочуют, то не оставляют промышлять и моржей и морских телят, кои не далеко от берегов на каменья или на льдины выходят. В ледяном море находится тюленей более, нежели одного роду, по крайней мере тот, коего на Оби, Енисее и Лене морским зайцом называют, от прочих совсем различен. Молодые от оных, коих я имел у себя кожи, чисты как снег, шерсть доле и гуще нежели у других тюленей и как серебро лоскнет; естьли у их отнять голову и лапы, то легко можно почесть за шкуру молодого белого медвежонка ([Кранц описал в своей Гренландской Истории сей род тюленей под тамошним имянем Аттарсук. стр. 163.]). Самойды [124] наибольше за ними весною подсматривают, когда они на устьях рек лед продувают и из воды выходят. Самоедцы в то время у продушин кладут доски, к коим привязывают веревки, а сами хоронятся, дабы как тюлень из пролуби вылезет, доской ее задвинуть, и его не допустя до дыры, чем могут, убивают.

Напоследок надобно упомянуть и о птицеловстве, какое по Оби весною отправляется. Как скоро оттепливать начнется, то выискивают таких место, где б от талого снегу болота оказались, а для ускорения тали мечут по таковым местам золу. И так лишь только птица по разтаявшим местам стадами начнет появляться, охотники на стороне копают для себя в снегу потаенные шанцы; откуда лебедей, гусей и уток из ружей стреляют. Но чтоб еще лучше и более приманить птицу, сажают на лед набитых из гусей и уток чучел, к коим дикие лишь сядут, тотчас бегут драться и щипать; но естьли однажды испужаны беды избавились, то уже никогда близко к тем не подходят.

Позже же, когда уже множество озер разлилось, оным образом не промышляют. А по елику водяная птица под лето по гнездам разбивается, и то и дело с озера на озеро перелетает: то прорубают Остяки в лесах прямые перспективы, коими гуси и утки, по тому что не очень в верх любят [125] подыматься, летают охотно; тут они ни воздух вывешивают сеть, во второй части описанную, (перевесы) и кучами ловят. Также есть у них средство и днем ловить гусей и уток: таким образом промышленник делает себе из хворосту будку с одного конца сей прогалины, откуда б мог схоронившись легко примечать поход птичей; сеть в сем случае кысканом называемую расстилает по земле; от сети проводит веревки к кольям к вершинам дерев или к самым деревам прикрепленным. Скрывшийся Остяк как скоро увидит близко птицу, тотчас вздергивает сеть вольно движущимися веревками на воздух, и тогда тяжелая птица не могши так скоро на высоту подняться и увернуться, в нее попадает, и Остяк опять опуская запутывает всех, кои ни попались.

Естьли же случится, что гуси сеть пролетят, особливо естли сеть несколько ранее вздернул: то имеют они уже в запасе не далеко оттоль поставленных чучел, куда весьма искусно зная сквозь бересту по гусиному кликать, гусей приманивают, так что бедные гуси забыв сеть к оным обманщикам садятся и несомненною птицеловам бывают добычею.

Около Самарова употребляют еще другой род сетей, кои понжами называют. Оные длиною сажен дватцать, а шириною с две, растилают ее по равным пескам у рек, так чтоб об стороны лежали паралельно. [126] Края сети собраны на веревки, кои задеты на одном конце за воткнутую колину, а другой конец схоронившийся держит в руках, так что естьли потянуть, то вся сеть с двух сторон в мешок сбежит. Гуси весною выщипывая по пескам отпрыскивающую траву заходят всем стадом на сеть, и тогда страж лишь только за веревку потянет, то сеть всех и скроет и спутает.

О мелких птицах в сих северных странах никто и не думает, а ловят по большой части только больших сортов уток. Довольствие оных столь велико, что Русские засаливают себе на весь год, и следующею весною еще довольно бросить останется.

* * *

Отъезд из Красноярска и распределение других поездок. Я теперь опять возвращаюсь на мою зимовку в Красноярск. — 28 Числа Февраля приехали ко мне сюда из Томска г. Аптекарь Георги, бывший в езде помощником г. Профессора Фалка с студентами Быковым, Кашкаревым и Лебедевым, коих г. Профессор Фалк за болезнию своею по соизволению Императорской Академии Наук возвращаясь на возвратной путь мне для продолжения дальнейшего пути по Сибири поверил. Я ж напротив того отправил в Томске от себя, находившегося досель при мне студента г. Валтера, и ныне едущего в Петербург, к г. Профессору Фалку, с коим 4 дня Марта и большую часть собранных прошлым годом [127] натуральных вещей послал. И как по окончании моих зимних поделок ничего более не оставалось, чтоб препятствовало предприятию нового пути далее по Сибири к востоку, и собственное состояние желанием видеть достопамятные страны подкреплялось, и добрым концем предприятие мое обнадеживало; то и отправился я 7 дня Марта с помянутым аптекарем Георгием, которой особливо просил меня о сей на Байкал поездке, и с двумя студентами до Иркуцка, куда я еще в Генваре студента г. Соколова с егерем в перед отправил, дабы он по ту сторону Байкала весны дожидался и собирал надобные известия. А чтоб моим отъездом и на Енисее собрание натуральных вещей не упустить, то оставил я в Красноярске для собрания тутошних и по в близости лежащим горам трав студента г. Кашкарева; а приобыкшему на севере студенту г. Зуеву, о коего рачении я свежие имел доказательства, поверил я ехать еще зимним же путем в Енисейск, оттоль по вскрытии вод отправиться в Мангазею и далее к северу для собрания и дальнейшего известия Сибирских продуктов под холоднейшим поясом находящихся.

И так отправился я из Красноярска после обеда по ту сторону Енисея; меж селом Лодейками и деревнею Березовкою надобно было проезжать небольшие горы, на коих так мало снегу было, что мы с великим [128] трудом на санях протащились, равным образом и первая половина от деревни Ботой, где первая лошадей перемена до Кускуну, естьли не была труднее, то такая же. После выехали мы на гористую лесистую и глубоким снегом покрытую дорогу, каковая беспрерывно до самой Ангары продолжалась. Тут начинают поля и березники становиться от часу реже, но снеги гораздо более и страна гористее, выше и холоднее, нежели по подле Енисея лежащим полям и песчаным Красноярского ведомства степям, так что и хлеб не иначе как позже выходит — Обстоятельнейшее сей дороги описание я оставляю впредь на возвратной путь, а здесь только упомяну проездом. — По елику мы к скорейшему переезду прихвачивали и ночей, и во всю дорогу, которая ныне от Красноярска до Иркуцка населена или старожилами, или новыми из Руси переведенцами, на станциях порядок должным образом наблюдается и переменой не задерживают; то мы и прибыли 8 числа рано в Рыбенскую слободу. В сию ночь проехали мы Канской острог и через реку Кану, за которою вдруг начался не прерывной даже до Удинского острогу красной лес, которой или по борам, или по болотам беспрерывно распространяясь всю страну от самых гор, из коих сии реки вытекают, покрыл по самую реку Тунгуску. Сии дикие и не от многих языческих фамилий кое где населенные леса, большею половиною [129] болотистые, и по чему дорогу всегда неотменно во многих местах мостить должно; зимнюю дорогу и мостами и валежником делают весьма затруднительною, 9. д. в вечеру приехали мы в Бирюзенскую слободу при быстрой реке того же имени стоящую, а 10 дня ночью и до Удинского острогу добралися. Я здесь остался до утра, чтоб изведать содержание промышляемой в близости отсель по горам меж Удою и Бирюзою реками новонайденной слюды, которая особливо по рекам Шелме, Соби и Нереху в жирных квасцовых слоях находится и часто в три пядени величиною штуки попадают. Добывает оную один крещеной Буретинской князец, живущий не далеко от Удинска имянем Худоногов, которой по нашествии сей слюды, с тем, чтоб платить в казну десятую долю, получил позволение ломать оную ([Слюдной слой не так как в Чебаркуле, в белом и сухом, по в жирном, как стекло в изломе, полупрозрачном кварце; таковые проломы почитают за выгоднейшие.]). Мы сделали некоторой округ верст на шесть от Удинска в деревню на правом берегу при устье маленькой речки стоящую, где помянутой Худоногов с своею роднею и с другими одноверцами поселился, а оттоль чрез Уду на каменные горы и так на почтовую нашу дорогу. В большом сосняге по ту сторону реки Уды я впервые увидел по первым [130] выходящим листьям багульник (Rhоdоdеndrum dаuriсum), коего после ни где более, как за Байкалом, не видно было, и которой инде обыкновеннейшее по лесам деревцо, особливо где по горам есть низменные пади.

Тогож вечера приехали мы на становище Тулуйское, где границы Иркуцкой губернии начинаются, и отсель опять начинаются поля и приятные места. — Ночью переехали мы сто пять верст, а следующего 12 дня по елику было ненастно и холодно, остановились мы в Камелтуйском становище. — Как скоро в Иркуцкую губернию въедешь, то везде уже можно найтить по дороге на всех станках весьма покойные, светлые и чистые домы для приятия приезжих, кои содержатся от деревень для их собственного облегчения.

Следующего дня Марта проехали мы 131 версту и остановились ночевать за чрезвычайною стужею в Черемном паду. Таким образом осталось нам на 14 число до Иркуцка ровно день езды, куда мы с худыми и с загнанными лошадьми в вечеру в 11 часов и приехали.

Многие достопамятности, кои я здесь имел случай видеть, полезные известия, кои про неизвестнейшую по большой части мне сторону за Байкалом собрать мог, при том многие милости его превосходительства тамошнего губернатора г. Генерал-Порутчика и Кавалера фон Вриля, задержали меня целую неделю в суетах, так что об описании [131] города мне и думать не случалось: и так я оное оставил аптекарю Георгию, которой может быть в ожидании, когда Байкал вскроется, пробудет в Иркуцке несколько месяцов; между тем к будущей его поездке по берегам моря я ему сообщил и те известия, кои собрал о достопамятностях, какие около Байкала приметить надобно.

Необычайнейшая редкость, какую я получил по милости Губернатора, заслуживает, чтоб я об ней упомянул теперь. Якуты идучи на промысел этою зимою по реке Вилую нашли какое то незнакомое и ужасной величины тело; управитель в Вилуйском зимовье имянем Иван Аргунов взяв от него голову, одну переднюю и одну заднюю ногу послал через Якутскую канцелярию в Иркуцк. В приложенном при том известий посланном от 17 Генваря упоминается, что сие мертвое и почти истлелое тело еще в Декабре, за сорок верст выше Вилуйского зимовья, в пещаном берегу, на несколько сажен от воды, и 4 сажени от верху приярого берегу, половина в песке, найдено. Его смерили на месте, и он был длиною в 3 1/4 аршина, вышиною же сочли на два аршина с половиною. Все туловище находилось еще в натуральной его толщине одетое кожею, но так изнывшее, что ничего целого кроме головы и ног, отнять было не льзя; и так для редкости прислали оные в Иркуцк, а третью еще ногу оставили в Якуцке. — Присланные в [132] Иркуцк части с первого виду уже казали, что они должны были быть носороговы. Голова покрыта была вся естественною своею кожею, и по чему свободнее узнать было можно. По коже на одной стороне видно было несколько шерсти, и внешнее строение кожи еще изрядно сохранилось, так что и веки еще не совсем сгнили, под кожею около костей местами как и в череп находилось несколько гнили, которая как видно от согнития мягких частей там задержалась. Но в ногах сверх кожи видны были по составам еще крепкие остатки жильных перевязок и самых сухих жил. Рогу на носу и копыт на ногах не было; но место, где был рог с округом кожи, которая вкруг его наростала, так как и раздвоение передней и задней ноги были несомненные свидетельства, что они от сего зверя. Я сделал сему чудному откровению особливое описание, которое внесено в сочинения Императорской Академии Наук, и для того здесь еще повторять не буду. О причине, какую я почитал, как сей зверь в отдаленнейшие северные по Лене края зашел, и как прочие остатки других зверей по всей Сибири рассыпалися, упомянуто тамо. Я здесь хочу только прибавить некоторые обстоятельства, кои я получил письменно на мои запросы от Вилуйского управителя Аргунова, после как уже мое описание в печать было отправлено, и из коих можно яснее видеть, где сии редкие вышеписанного [133] зверя остатки найдены, и удобнее понять, как они так долго без порчи хранились.— Места по Вилую гористы, но горы все слоеватые; содержат или песок или известной шифер, или мягкую слоями глину со многим колчеданом. Также находят по берегам разбитое каменное уголье, коих выше по Вилую где нибудь надобно гнезду находиться. Река Реммендой (или как Гмелин пишет, Рантендой), где целая гора из селениту, другая из алебастру и подле горная соль ([Старанием г. Генерала Бриля, которой о всех вещах натурою производимых в его губернии наивящше печется, я получил из оной горы называемую по Лене живущими Русскими соколью соль, о коей Гмелин ничего не упоминает, из которой я получил особливой род соли. Она подобна поваренной соли, ссевшейся в расселинах каменной соли, имеющей в себе или селянитовую материю в алебастриных скважинах, или в гипсовой глине или мергелевых слоях принятую; по чему можно б ее наименовать лучистым гипсом (Stralgips): ибо те же самые нити, тот же самой вид, а только цвет маленько отличен, синеват и прозрачен. Естьли стать распущать сию соколью соль и вываривать, то видны на дне порядочные поваренной соли хрусталики. Правда, может статься, что и содержание тут селенита к рождению христаликов подает причину; по тому что верх горы, в коей сия соль находится покрыт селенитом и другим гипсом, что уже ясное доказательство, что в достопамятном сем соседстве и поваренная соль и селенит имеют находиться, что я и приметил вовсю мою дорогу, и о чем не преминул писать еще в I части: смотри примечание. Стр. 403.]) находится, отстоит от помянутого места, где нашли зверя, еще более нежели на три ста верст [134] в верх по Вилую. По правую сторону Вилуя к оному месту лежит пещаная, но и опочистого камня слои показующая гора, коей высоту глазомером на пятнатцать сажен щитали, и в коей помянутое тело животного в замерзлом хряще, в нарочитой глубине найдено. — Ибо земля по Вилую никогда на великую глубину не растаивает. Самые большие жары на пещаных и возвышенных местах не более, как на два аршина земли отмягчают; но по долинам, где места глинистые с песком, там в конце лета не более, как на пол аршина талой земли находят. Иначе бы было не возможно, чтоб еще кожа сего зверя с другими мягкими частями в земле уцелела, коего поспешное переложение с Южных мест в морозной климат не иначе, как с повсемирного потопу щитать должно; ибо самый древнейшие человека предания в никаких других земли переменах не упоминают, кои б могли приняты быть за справедливейшую причину пребывания в сих местах носороговых остатков, слоновьих костей и других зверей по Сибири рассеянных.

Для наступивших больших оттепелей уже в последнее почти видели мы снежных жаворонков (аlаudа аlрestris) и черных воробьев (fringillа flаvirоftris), кои на север полетали; напротив того здешней стране только собственной пестрый ворон (Соrvus dauriсus, приб. Nоm. 8.]), которой зиму в теплейших странах около Могола или и в Китае проводит, [135] в великом множестве по городам и деревням везде появился; с 20 на 21 число Марта выпало опять ужасное множество снегу, однако оной в скорости по том опять растаял, так что я неотменно принужден был из Иркуцка торопиться, чтоб зимнего пути не лишиться: и так выехал я из оного города 22 дня сего месяца.

Уже за осмнатцать верст от города река Ангара, по которой дорога лежит, великие полыньи имела; а повыше Пашковой или Хромовой станицы река почти вся ото льду очистилась и многие утки и гагары плавали, меж коими в первой раз мне попалась утка называемая по латине Аnas hystriоniса. Нам тут надобно было ехать по каменному реки берегу, по которому, понеже на нем не много снегу было, езда была весьма отяготительна. Чем ближе к Байкалу подъезжаешь, тем горы становятся выше и вид дичее; напротив того далее по Иркуцкой губернии оные были довольно отлоги и слоисты. Жерло реки Ангары с обеих сторон стеснено каменными горами, промеж которых как будто сквозь ворота великое моря пространство и стоящее по берегу каменные хребты видны. — По проехании выходу из моря Ангары не далеко оттоль имеется другое зимовье лиственишное на самом берегу мори, от коего б я мог еще далее вдоль по берегу ехать до Голоустного зимовья, естьли бы лошади на станке не были в отлучке, а стары я не пристали: ибо от [136] Иркуцка до Селенгинска по станкам не более положено содержать для почты, как шесть лошадей; но множество проезжих по разным делам по сей дороге не дадут почти никогда быть дома. И для того я принужден был остаться здесь на ночь, а по утру до обеда ходил еще по горам и по морскому берегу. На горах еще травы чуть только выходили, меж коими прекрасные выростали позимняя травка, Sахifrаgа brоnсhiаlis и Аndrоfасе lасtеа. На оголившиеся морские берега удовольствовали меня неожидаемою новостию, которая состояла в одной сумнительной в море растущей Бодяги (Sроngiа bаiсаlеnfis Nо 59.) которая от всех ныне известных бодяг отлична и нарочитой величины бывает. Ее здесь случаем собирают под именем морской губы, и в Иркуцке у серебреников для чищения и Глажения простых резных медных, томпаковых и серебряных сосудов в употреблении.

Следующего утра отправился я в Голоустное зимовье; дорога по льду была прямая, и часто от берегов далеко отходила. Таким образом надобно было ехать верст 50, а после все по берегу по всем заливам или Бухтам более семидесяти и одной версты; а расстояние меряно так: от лиственишного зимовья до пади крестовой 300 сажен, далее к реке Черемше 200 сажен, до безъимянной пади 500 саж., до лиственишного мысу одна верста и 400 саж., до круглой губы 500 саж., до рыбачьих изб 3 версты, до Грезнухи [137] 3 версты; до широкой пади 2 версты 400 сажен; до сенной пади 3 версты; до Соболева мысу 2 версты 400 сажен; до кадильного зимовья 6 верст; до Ушкановой пади 6 верст; до Артемьева зимовья 6 верст, и после до Голоустинского 2 версты. — Мы почти переехали половину дороги пособствием жестокого ветра, которой нам дул в зад, и бегущих подле саней ямщиков уносил почти по льду так, что они не иначе как ножами должны были одерживаться. Опасность, чтоб не замерзнуть в такую погоду и чтоб не попасться в трещины от штурма во льду причиняющейся, довольно велика: и действительное такое время никто поперег моря ехать не отважится.

Понеже вихри от часу умножались; а хотя еще и довольно времяни оставалось для переезду за Байкал, однако я не хотел отважиться на щет рока, и хотя поневоле, однако остался на здешнем берегу до завтря, в ожидании хорошей погоды. В зимовье было множество народу, которой на промысел тюленей готовился. Сии промыслы все на Байкале отдаются на откуп; а откупщик принимает к себе добровольных работников, коим он дает потребную збрую, а они ему за сходную цену отдают с тюленей кожу с салом. Самой лучший промысел в Апреле. Тюлени, кои зимою разходятся по быстрым речкам или по теплым берегам и ключам, полыньи над собой имеющим, ныне все [138] выходят на лед гулять и спать на солнце. Таковые места уже промышленникам должны быть знакомы, как например при устье реки Баргузиной и Турки, куда они походят с салазками, на коих растягивают белой парус, из за которого подходят близко к тюленю, которой думает, что это тычьмя стоячая льдина, и из ружья убивают.

Мы переехали наконец чрез Байкал скоро и благополучно. От устья реки Голоустной, докуда еще и от зимовья 2 версты и 300 сажен щитается, по льду обыкновенно кладут 60 верст. В проезде мы по льду не видали и какой опасности, а только одна расселина аршина на полтора заставила нас объехать довольное расстояние. Море нынешнего году так гладко замерзло, что лед как зеркальное стекло было; только по берегам видны были стоячие льдины или торосы: однако так равно замерзать не всякой год случается. Снег на сей пространной ровнине не держится, и для того по льду по крайней мере с начала не льзя ездить, разве с хорошими окованными лошадями и при том с вострыми шипами. После как след (Сахма) пробьется, то можно по нужде и с неподкованными бегать. Обыкновенно на Байкал лед бывает с сентября, но в етом месяце он весьма редко замерзает, а в Генваре наибольше, и держится даже да последних чисел Апреля. Естьли весною подле берегов ездить станет опасно, то берут дорогу [139] прямо чрез Байкал с листвянишного зимовья на Посольской монастырь; которое расстояние обыкновенно платится за 94 1/4 версты, а по мере еще и 70 верст не находится. Когда на море лед начнет расседаться, то в запас берут с собою доски, по которым и лошадей и сани сколько можно проводят. В самонужнейших посылках люди отваживаются переходить Байкал, когда самая расселина на несколько сажен шириною, но тогда только идут пешком и тянут за собою маленькую лодку, в которой они от одной льдины до другой перегребают. Раннею весною сухопутною дорогою, которая лесом вверх по Иркуту до Тункинского острогу, а оттоль до нагорных рек Жонмурины и Жиды в Селенгинск лежит, на лошадях не ездят, как разве по нужде, по тому что при таянии снегов меж высоких гор проехать не можно.

Из Посольского монастыря без всякой остановки отправился я далее. По пескам на великое расстояние снег здесь почти весь растаял, так что едва проехать было можно. Многие промоины и наводнения или соры вдоль по берегам из Байкала разлившиеся еще нам в пути несколько пособляли. Во время проезду я приметил здесь по отмелым местам особливой род рыбьих заводей, коими подымающуюся к камышам рыбу весною ловят. Оные состоят из одного прямо с берегу в воду на несколько аршин простирающегося из прутья сделанного плетню, [140] коего конец в воде окружен другим плетнем, концами к прямому плетню сходящимся, так что округом своим зделав две по сторонам прямого продолговатые каморки, у схождения меж собою делают по обе стороны прямого плетня угол острой: всего лучше можно видеть с рисунка на Таблице 4, фиг. 3. Таким образом рыба пришед к плетню пробирается по нем в глубину и дошед до сих углов входит в отверстие надеясь пройтить насквозь, однако и назад не может, по тому что проход так как у верши внутрь съужен и опушен. Они называются котсы.

Текст приводится по изданию: Петра Симона Палласа, медицины доктора, натуральной истории профессора, Санктпетербургской императорской Академии Наук и Вольного Экономического общества, также Римской императорской Академии, королевского англинского собрания и Берлинского естествоиспытательного общества члена путешествие по разным местам Российской империи. Часть третья. СПб. 1788

© текст - Зуев В. 1788
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Сирик В. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001