СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДЕ ЛА НЕВИЛЛЬ

ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

ЛЮБОПЫТНЫЕ И НОВЫЕ ИЗВЕСТИЯ О МОСКОВИИ, 1689 ГОДА ¹

ПОСВЯЩЕНИЕ ЛЮДОВИКУ XIV-му

Государь! Маркиз Бетюн, узнавши в 1689 году, что Шведский и Бранденбургский Посланники едут в Москву, почел необходимым, для польз В. В. отправить какого либо человека, который мог бы [597] узнать, в чем именно будут состоять переговоры упомянутых посланников с Московиею. Ему угодно было назначить для того меня и я почел себе за честь выбор его, ибо мог видеть варварскую страну Московитян и быть притом полезным В. В. Но я заметил г-ну маркизу, что проезд в Московию дозволен только посланнику или торговцу, почему и решился он просить в сем случай пособия Короля Польского. Король отвечал ему, что меня, может быть, знают в Московии, видавши при Варшавском Дворе, и если явлюсь я туда и там откроют, что [598] я был прежде при Дворе Польском, то при скрытии моего имени и звания легко почтут меня соглядатаем и сошлют на веки в Сибирь. Далее говорил он, что если уже пользы В. В. требует поездки моей в Московию, то даст он мне звание, которое обезопасит меня и облегчит мне средства исполнить мои препоручения. Согласно сему выдал он мне рекомендательные граматы к царям и паспорты, и я отправился с свитою, соответственною моему званию, ибо последним договором Польши с Московиeю положено не содержать присылаемых послов [599] на счет того из государств, в которое их отправляют и не давать им подвод безденежно. В четырнадцатый день достиг я границ, ибо расстояние от Варшавы до Казима, последнего Польского города, составляет около 160 Немецких льё. Я известил о моем приезде и моем назначении палатина Смоленского герцогства, сам прибывши на следующий день в Смоленск, где принят и приветствован я был так, как описываю в моем рассказе. Подождавши десять дней, пока съездил гонец, которого палатин посылал ко Двору за приказаниями касательно меня, отправился я в Москву, где и был [600] помещен в доме, назначенном для меня первым министром, в 150-ти шагах от города; ко мне явился пристав Спатарус ², урожденец Волошский, приветствовал меня от имени министра и остался при мне собеседником. Через неделю потом препроводил он меня в Приказ (Pretache), или Совет, после чего посетил я посланников Польского, Шведского, Датского, Бранденбургского и некоторых Немецких офицеров, и был так счастлив, что открыл тайну посылки Шведского и Бранденбургского поверенных, присланных в Московию только для того, чтобы навесть подозрение на поступки Польского Короля относительно Москвитян, и без того подозревавших, что он действовал в пользу В. В. и желал заключить отдельный мир с Турками, вопреки общему союзу их, после чего будто бы намерен он был напасть на герцогство Прусское, учинив тем отвлечение сил в вашу пользу. После сего посланник Голландский начал действовать против меня, извещая Москвитян, что я Француз и приехал выведывать их государственные тайны. Его происки сделали то, что меня заперли на неделю в моем жилище, но Польский Посол так сильно жаловался на сей поступок, как на оскорбление, нанесенное в лице моем его государю, что Совет разрешил мне свободу, уверив, что лишая меня на время свободы, имели в виду только предохранить меня от оскорблений народных. На такие извинения отвечал я, что знаю Францию очень хорошо и могу сказать, что обладая милльонами, король Французский не захочет однакож потратить даже сотни крон [601] для узнания того, что думают Русские цари, и что будучи посланником Польского Короля, никогда не побоюсь я толпы народной. Кратко: интриги Голландского посла Сведена были разрушены, но уведомляя о том маркиза Бетюна, изъявил я желание быть из Московии отозванным, предвидя смятения, которые потом и начались. При начале их принужден я был для безопасности сидеть дома, затворивши двери и никуда не выходя. Все мое развлечение составляли притом разговоры с моим приставом, который некогда был посылан в Китай и прожил там два месяца. Сведения, мною от него полученные, любопытны и могут быть весьма полезны подданным В. В., показывая возможность учредить сухопутную торговлю с Китаем, а потому тщательно заметил я все подробности слышанного мною. Через несколько времени после моего возвращения в Польшу, когда маркиз Бетюн узнал, что курфирст Саксонский и герцог Ганноверский положили видеться в Карлштадте (Carelstad) в Богемии, я пожелал быть посланным от короля Польского для изъявления прискорбия его герцогу Ганноверскому, лишившемуся в то время сына, о чем извещал он короля, а при сем случае надеялся я узнать цель свидания упомянутых государей. Отправленный туда, отдал я потом отчет маркизу Бетюну обо всем, что успел разведать, а именно, что с обеих сторон были тут учинены некоторые предложения, касательно герцогства Лавембургского, но ни в чем однакож согласиться не могли.

В заключение, Государь, когда В. В. уведомили короля Польского о кончине Ее Высоч. Дофины, он назначил князя Радзиевского (Rzarstoeki) изъявить В. В. прискорбие его о кончине принцессы. Но [602] маркиз Бетюн пожелал, чтобы я принял cиe назначение, в надежде, что в звaнии Польского посланника могу я с большею безопасностью доставить В. В. донесения его вам и депеши посланнику вашему в Гамбурге. Исполняя cиe поручение, я был проездом при некоторых Дворах, хорошо мною знаемых, и принятой при них весьма учтиво, мог видеть состояние дел: я нашел их везде в надлежащем направлении, и кроме герцога Ганноверского, всех государей весьма желающих мира с В. В. Облеченный ныне в звание вашего дипломатического чиновника, прошу вас, Государь, принять благосклонно то, что ревность моя к пользам вашим заставляла меня предпринимать, и повествование, где некоторые подробности могут быть любопытны к сведению вашему, и может быть, удостоятся вашего чтения среди важных дел, коими решается судьба Европы, вашими победами и волею провидения переданная руке вашей.

Есмь, В. В.

покорнейший и вернейший

подданный и слуга

ДЕ ЛА НЁВИЛЛЬ.

МОСКОВИЯ В 1689 ГОДУ

Король Польский почтил меня званием посланника его в Московию 1-го Июля 1689 года, и 19-го того же месяца отправился я из Варшавы Смоленскою дорогою, ибо дорога на Киев, хотя и ближайшая, была тогда подвержена набегу Татар. Едва [603] только палатин, или губернатор, Смоленской области, образованный лучше всех других Московитян, его земляков, услышал, что я выехал из Казина (Cazine) и приближаюсь к Смоленску, то прислал пристава, или дворянина, с переводчиком, встретить меня; они приветствовали меня за пол-мили от города и препроводили в предместье на другой берег Днепра, в дом, назначенный губернатором для моего пребывания. Немедленно послали уведомить его о моем приезде и он прислал поздравить меня, присовокупляя к тому разные припасы, как-то: небольшой боченок водки, другой вина, третий меду, несколько птицы, два барана, теленка, рыбу и овес. Он предлагал мне другой дом для житья, но я остался в занятой мною квартире. На другой день посетил я губернатора в его замке, где встретил у него архиерея и несколько почетных людей.

Ничего не могу сказать о Смоленске. Строение в нем, как и в других Русских городах, деревянное; он окружен каменною стеною для защиты от нападения Поляков. Желая почтить меня, или лучше стараясь придать себе более важности, губернатор собрал 6 000 человек милиции, которую набирают на такие случаи из крестьян, разделяя их на полки и выдавая им на то время красивую одежду; царь платит сей милиции по четыре кроны и по три бушеля соли на человека в год. Каждый мальчик шести лет уже вписывается в роспись и получает жалованье, так, что тут видите и стариков и мальчишек, ибо милицейские обязаны служить до смерти. Я проехал между сими знаменитыми воинами, поставленными в два ряда от моей квартиры до губернаторского дома, сопровождаемый в моей коляске подстаростою Могилевским, королевским [604] чиновником, которому с двадцатью офицерами тамошнего гарнизона приказано было провожать меня до Смоленска. Едва завидел губернатор поезд мoй, как вышел ко мне на встречу и повел в комнаты. Там, после нескольких приветствий с обеих сторон, при чем переводчиком был генерал-маиор Менезиус, Шотландец, знаток всех Европейских языков, губернатор велел принести большие чаши с водкою и мы пили за здоровье короля и царя. Потом расстались мы и губернатор провожал меня на крыльцо, стоя там, пока я не сел в коляску. Мы возвратились прежним порядком, но дома застал я у себя генерала Менезиуса, которому приказал губернатор быть со мною для беседы, пока я пробуду в Смоленске; я был приятно удивлен, найдя человека его достоинств в варварской стране, ибо кроме познания в языках, которыми генерал говорил превосходно, он многое видал в свете и в жизни его случалось с ним достойное рассказа.

Обозревши большую часть Европы, поехал он в Польшу, предполагая оттуда пробраться в Шотландию. Но в Польше завязалась у него интрига с женою одного Литовского полковника. Муж заревновал, приметя частые посещения гостя, и велел слугам своим умертвить его. Полковница уведомила о том друга своего; он вызвал мужа на дуель, убил его, принужден был бежать и попался в руки Москвитян, тогда воевавших с Польшею. Сначала обходились с ним, как с военнопленным, но когда узнали причину его бегства, то предложили: либо служить в царских войсках, либо отправляться в Сибирь. Он соглашался лучше на последнее, но отец нынешних царей пожелал лично видеть его, [605] нашел в нем любезного человека, принял его ко Двору и дал ему 60 крестьян (каждый крестьянин приносит в России помещику около восьми крон дохода в год); потом женился он на вдове некоего Марселиуса (Marcellus), который был первым основателем железных заводов в Московии, приносящих ныне царям ежегодно дохода до 100 000 крон.

Царь посылал его в Рим, в 1672 году, предложить папе Клименту о соединении Русской и Латинской церквей, на некоторых условиях ³. Возвратясь без успеха, он был произведен в генерал-маиоры, и немного спустя царь Алексий Михайлович (czar Alexis Samuel Errick), незадолго до своей кончины, назначил его гувернером к своему сыну, юному принцу Петру, с которым и занимался он до начала царствования царя Иоанна, когда принцесса София и князь Голицын (Galischin), недовольные тем, что он изъявлял ревность свою к Петру, послали его в Смоленск, в надежде сбыть тем его с рук. Но такая ссылка была в последствии источником его благополучия, ибо подружившись здесь с дядею Петра с матерней стороны, полковником Смоленского гарнизона, был он взят им в Москву, едва только племянник его сделался властителем столицы, и там дружески был принят Нарышкиными (Naraskins), отцом и сыном. Первый министр, узнавши, что я прибыл в Смоленск, главный [606] город области сего имени, которую король Польский уступил царям по трактату 1686 года, прислал указ губернатору обыкновенным образом препроводить меня в Столицу (la Stolistz), то есть, в город, где находится Двор, который ошибочно называем мы Москва, потому что Москва есть только имя реки, там протекающей, а самый город называется Столица. Мое путешествие началось 20-го Августа; меня сопровождали пристав, капитан и шесть солдат. Первое доказательство храбрости сих господ увидел я проезжая через какой-то лес, простирающийся льё на 20-ть, где вовсе нет жилья. Мы устроили себе тут на ночь, сколько можно было поудобнее, пристанище из наших телег, пустивши лошадей на паству. Ночью поднялась жестокая буря; лошади разбежались из нашего табора (tabor), как называют здесь загородку, устроенную из телег, и ушли в лес. Я просил офицера послать наших провожатых ловить лошадей, а другим велеть между тем нарубить дров для разведения огня, но офицер и солдаты единогласно сказали, что и за сто червонцов не отойдут они от табора, ибо лет семь тому некоторые из их товарищей, посланные искать беглеца, были именно здесь в лесу убиты. Так простояли мы до утра, пока лошади по свистку пришли в табор сами.

Отсюда продолжали мы путешествие и прибыли наконец в предместие Столицы, отделяемое от города рекою Москвою, которую здесь переходят в брод. Тут оставил меня офицер в каком-то доме и просил подождать, пока oн съездит к первому министру и уведомит его о моем приезде. Через два часа воротился oн с приказом министра перевезть меня через реку и препроводить в дом для меня [607] назначенный. Сюда явился пристав Спатарус приветствовать меня от имени первого министра, сказать, что он определен ко мне, что сообразно здешнему обычаю, офицер и шесть солдат останутся для моего охранения, и что им велено строго наблюдать, чтобы никто не приходил ко мне и не видался со мною в течение недели. По прошествии сего срока, князь Голицын приказал позвать меня в Приказ (Prerarche), составляющий обширное здание, в роде замка четыреугольного. В нем находится несколько дворов, где собираются для заседаний, а до вступления в министерство Голицына в сем здании была ссыпка хлеба. Я увидел министра сидящего в конце большого стола, со многими боярами по сторонам его. Он велел подать мне кресла, и когда я сел, переводчик спросил у меня по Латини о моих бумагах. Я представил министру депешу, посланную со мною к нему от Литовского Великого Канцлера, в коей уведомлял он его, что я послан в Московию по делам Его Величества Короля Польского, вручившего мне особую грамату к Царям. Министр отвечал мне, что переговорит с царем Иоанном, который находится в Столице, и надеется, что мне вскоре назначат аудиенцию. Потом, по обыкновению, спрашивал он меня о здоровьи канцлера, не дерзая из почтения спросить о здоровьи Короля. После сего встал я, чтобы удалиться, и министр также встал, желая мне вскоре удостоиться счастия видеть царя. Через несколько дней потом послал я учтиво попросить у него свидания в его доме, где и приняли меня так вежливо, как будто при дворе какого нибудь Итальянского князя. Разговаривая со мною по Латини о делах Европейских, и спрашивая мнения моего о войне между [608] Франциею и союзниками, и особенно о революции в Англии, министр подчивал меня всякими сортами крепких напитков и вин, в тоже время говоря мне с величайшею ласковостью, что я могу и не пить их. Он обещал доставить мне аудиенцию через несколько дней, и конечно, исполнил бы свое обещаниe, еслибы не постигло его несчастие, произведшее большую перемену в делах, причем каждое мгновение грозило Столице бунтом, пожаром и yбийством, а царь Петр мог потерять жизнь и венец, еслибы не успел смело захватить главных людей, принадлежавших к партии принцессы Софии.

Прошло времени недель шесть и никто не мог мне сказать к кому мне отнестись. Я решился писать к другому Голицыну, любимцу царя Петра ⁴, изъявляя ему мое удивление, что мне не дают никакого ответа, касательно моей аудиенции и грамат, которые должен я вручить. Он извинялся, слагая вину на смятения, бывшие в последнее время, и уверил меня, что царь скоро приедет в Столицу, что и случилось, действительно, 1-го Ноября. Едва услышал я об его прибытии, то послал к его любимцу просить аудиенции. При посещении его он не беседовал со мною так, как его соименник, но только угощал меня водкою и все время свидания с ним прошло в питье. Я мог узнать при том от него только то, что аудиенцию дадут мне через три дня, после чего могу я ехать, если мне будет угодно. Но до истечения назначенного срока и этот Голицын впал в немилость, и я принужден был принять другие меры. Должность думного дьяка [609] (Dommith Diac), или статс-секретаря иностранных дел, была тогда отдана некоторому Емельяну (Emilian) ⁵; имя это значит по Русски когти, или лапу, и очень кстати было ему, ибо он прежадный до корысти и ничего не сделает такого, от чего нет добычи его лапам. Хотя он был одно из созданий великого Голицына и всею своею фортуною был одолжен ему, бывши первоначально простым писарем, но он первый однакож и предал своего благодетеля. Оскорбившись на меня за то, что отнесся я не к нему, а к любимцу царя Петра Голицыну другому, едва только сей Голицын впал в немилость, Емельян поспешил исполнить приказание, данное через него для передачи мне, коим отсрочивался день моей аудиенции на двенадцать дней, если мне угодно подождать, а что иначе могу я ехать (ибо я получил уже тогда приказание короля, отправленное после того, когда узнал он о смятениях в Московии). Емельян успел извернуться перед царем, уверивши его что меня надобно задержать на некоторое время, ибо король Польский прислал будто бы меня вести переговоры с бывшим первым министром и уверить принцессу Софию и Голицына в его покровительстве. Доказательством своего мнения приводил он то, что вопреки обыкновению, соблюдаемому в Московии, и противно обязанностям моего звания, я многократно бывал, как частный человек, у князя Голицына. Узнавши о хитростях Емельяна, решился я прибегнуть к верному средству, а именно: предложить ему [610] под рукою сотню червонцов, и вместо того, чтобы послать к нему деньги, как уговорились с ним, я решился сам поехать к нему и заплатить ему взятку лично. Приятель мой Артемонович ⁶, которому я рассказал о моем деле, нарочно пришел к Емельяну в то время, которое назначил он принять меня, и я сурово объяснился с Емельяном через него, ибо узнал уже грубость нравов Московских, и то, что с Московитянами нечего церемониться, а лучше говорить просто. Я сказал, что в лице моем нарушены все народные права; что король весьма ошибся, когда посылал меня и уверил, что ныне Москвитяне уже не варвары; что опасаясь оставаться здесь более, я прошу только отпустить меня, и что хотя я имею честь быть посланником великого государя, соседа и союзника царского, но уже не думаю исполнять приказаний, с которыми я был послан, и не желаю более испрашивать себе аудиенции, а прошу только о моем отпуске.

Когда все было пересказано мною по Латини и Артемонович перевел слова мои Емельяну, выпили мы несколько чарок водки и вина за царское здоровье и я простился с ним, приказавши одному из Польских дворян отдать обещанные 100 червонцов. Емельян не захотел брать их. Великодушию его были однакож другие причины: любимец царский Голицын был уже тогда снова в милости у царя; я поспешил посетить и поздравить его. Он говорил мне, что весьма удивляется, как Емельян мог остановить мое дело, о котором уже было приказано до удаления его Голицына от Двора, что он [611] будет жаловаться о том царю и что берет на себя доставить мне честь целовать царскую руку.

Через два дня явились ко мне два дворянина, цapcкиe спальники (of the czar’s bed-chamber). Впрочем сии чиновники люди незначительные и живут небольшим жалованьем, получаемым от царя, ливров по 200 в год. После обыкновенного обряда, состоящего в том, что они долго молились образу Богоматери, всегда находящемуся в комнате каждого Русского, приветствовали они меня от царского имени и спрашивали о моем здоровьи. Я ответствовал чарками водки в большом изобилии. Они сказали мне, что царю угодно меня видеть, дать мне подарки, заплатить мне все издержки с приезда до отбытия моего и что он посылает мне свой царский обед. Я отвечал, что донесу королю обо всех почестях, какими меня удостоят. Присланный ко мне царский обед состоял из огромного куска мяса, в 40 фунтов весом, многих рыбных блюд, приготовленных с ореховым маслом, свинины, пирогов с мясом, луком и шафраном, и трех огромных бутылей с водкою, вином и медом; по исчислению присланного можно понять, что обед был мне важен, как почесть, а не как угощение.

На другой день известил меня один дворянин, что на завтра назначена мне аудиенция, но вместо аудиенции опять прислали сказать мне, что цари уехали на богомолье и я не могу видеть их до возвращения. Я отправился к Голицыну и застал у него Артемоновича. Они спрашивали, как показался мне царский обед? Я отвечал, что по несчастию Французские повара до того испортили мой вкус, что я не могу оценить Русских лакомых блюд. Тут изъявили они желание отведать Французского стола; [612] я пригласил их откушать у меня и они охотно согласились, с условием, что у меня будут только знакомые им люди, Датский резидент и кое-кто из иностранных купцов, с которыми уже случалось им гулять. Оба гостя мои были чрезвычайно довольны моим столом, так, что послали даже некоторые из блюд к себе домой, без дальних церемоний, говоря, что хотят полакомить своих жен, и уверяя, что в жизнь свою не случалось им так хорошо пообедать, и что за то должен я дать слово пообедать у них взаимно. Через три дня потом Артемонович пригласил меня к себе и угостил славно. Накануне начался у Русских пост, а потому обед наш состоял из рыбы, доставляемой в Москву с Волги и с Каспийского моря. Желая почтить меня особенно, хозяин ввел меня в комнаты жены своей и представил ей; я приветствовал ее по Французскому обычаю, а она поподчивала меня чаркою водки, прикушавши сперва из нее немного сама. Кажется, она единственная женщина в Московии, которая не белится и не румянится, и вообще прелестна собою.

Князь Голицын хотел было также пировать с нами, но царь Петр прислал за ним поутру, и мы удовольствовались тем, что только пили за его здоровье и прогуляли без него до полуночи. Гости были те же самые, что и у меня. Артемонович человек молодой, но весьма умен, говорит по Латински хорошо, любить читать, слушает с удовольствием рассказы об Европе и весьма приветлив с иностранцами. Я советовал ему учиться Французскому языку, уверяя его, что будучи только 22-х лет от роду, oн легко может выучиться и тем удовольствует страсть свою к чтению, ибо все лучшие, древние и [613] новые писатели переведены на Французский язык. Он сын Артемона, Литовского урожденца, а мать его была Шотландка. Латинскому языку выучился он у Поляка, которого уговорил отец его ехать с ним, когда их с сыном постигло несчастие, что случилось с ними при царе Феодоре, у которого Артемон был сначала первым министром. После кончины сего государя он был возвращен, но Артемонович испытал новое ужасное несчастие — видел, как в глазах его был зарезан несчастный его отец, вскоре по возвращении из ссылки, во время бунта Хованского.

Цари возвратились с богомолья, но три дня прошло и я ничего не слыхал от них, почему и послал узнать у Голицына: чего должно мне еще ожидать? Он отвечал, что в совете положено отсрочить мою аудиенцию еще на двенадцать дней, но я волен дожидаться сей чести или ехать, ибо никакой задержки мне не сделают. Чрезвычайно удивила бы меня такая перемена, еслибы я не узнал от Датского коммиссара, что Нарышкины почитают себя оскорбленными почему я не посетил их, досадуя и на то, почему завел я знакомство с Голицыным, который опять начинал приходить в немилость у царя; потому, по их интригам с Емельяном царь переменил решение, на которое склонил было его в отношении меня его любимец. После сего решился я лучше просить о моем отпуске, ибо то, за чем приезжал в Московию, было уже мною выполнено. Для меня не важна была обещаемая мне аудиенция. Притом мне так уже наскучили Русские и столько насмотрелся я на смятения и раздоры, пока жил с ними, что не смел и не хотел я оставлять моего жилища, хотя и не имел другого общества кроме моего пристава, [614] который был человек весьма умный и весьма приятный собеседник, но связан был страхом и опасением, хотя и притом открыл мне весьма многое, особенно об Русском Дворе, который знал он совершенно; без его рассказов многого узнать мне не было возможности и ему обязан я тем, что помещаю далее в моих записках. Через него известил я о решительности моей на отъезд Русских министров, и через два дня, то есть 16-го Декабря, отправился в обратный путь с прежнею свитою и провожатыми; 20-го утром достиг я Смоленска, немедленно засвидетельствовал мое почтение палатину, который осыпал меня приветствиями, и отсюда продолжал я путь мой с прежними приставами, переводчиком и солдатами до Казима, потом до Вильны и до Варшавы, куда прибыл 3-го Января 1690 года. Причина, почему так скоро совершил я мое путешествие, была та, что зима лучшее время для езды по Московии, самой низкой стране из всей Европы и потому весьма болотистой, так, что иногда летом едва можно в день проехать четыре или пять льё; случается, что надобно бывает рубить лес и делать гати через болоты и мосты через небольшие потоки; гати, намощенные бревешками, простираются в иных местах на 10, на 12 льё, и устроенные плохо, часто бывают непроходимы. Зимою, напротив, едете в санях, где можете спокойно лежать, как будто в постеле, и вас везде мчит лошадь по гладкому снегу. Если угодно, то можно ехать днем и ночью, часов по 16-ти в сутки, легко проезжая Немецкую льё в час.

(До следующей книжки).

Комментарии

1. Вот одни из самых любопытных записок о Poccии в конце, XVII века. Они были изданы в Гаге, в 1699 г., под титулом: Relation curieuse et nouvelle de Moscovie, par Mr. de la Neuville. Из посвящения Людовику XIV-му узнаем, что автор их был Нёвилль, Француз, посланный в Москву маркизом Бетюном, бывшим тогда послом Французским в Варшаве. Посольство Нёвилля было весьма сомнительное, как видим из его собственного рассказа: он был просто шпион, прикрытый именем Польского Посла; потому неудивительно, что приезд и житье его в Москве встретили опасение при Русском Дворе. Об описаниях Нёвилля могут судить сами читатели, но странно, что на его описаниях, как на достоверных, основывался почтенный исследователь Русских древностей, Д. Н. Бантыш-Каменский, в своих разных любопытных сочинениях. Г-н Терещенко в Опыте обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами в России, также во многом безусловно верит Нёвиллю и говорит: «Очень во многом можно верить де ла Невиллю потому, что он имел сношения с чужестранными министрами, находившимися тогда в Москве, Польским, Шведским, Датским, Бранденбургским, и Немецкими офицерами Русской службы; кроме того, он многое слышал от Николая Спафария, пристава своего, служившего переводчиком при Посольском Приказе» (см. ч. I, стр. 211). Положим, что так, но как верить, если видим нелепые, грубейшие лжи и явное пристрастие, при множестве подробностей, бесспорно, любопытных и важных? Всего замечательнее, что можно сомневаться: существовал ли Нёвилль и был ли в Москве посланником? К. Мейнерс, в своем «Vergleichung des aeltern und neuern Russlandes» (Лейпциг, 1798 г., т. I, стр. 31) говорит, что изданное под именем Нёвилля в 1699 г. Relation, в 1707 г. было вторично издано на Голландском языке, под титулом: Reis-Beschryvinge von Polen na Muscovien, и автор его, в предисловии, назван уже не Нёвиллем, но Ньевстадом, а в конце прибавлено письмо, писанное из Москвы некоторым Голландцом (Aanmerkelyken Brief von een voornom Duitsch Heer uit Muscouw geschreeven), где находится много анекдотов о Петре Великом и первом его путешествии в Европу. Далее прибавляет Мейнерс, что автор книги совсем не был ни Нёвилль, ни Ньевстад, ни посланник, а некто Балье (gemitter Baillet), который назвался Нёвиллем и Ньевстадом по месту своего рождения и составил книгу свою никогда не видавши России. Мейнерс ссылается на Кокса (том I, стр. 289; путешествие его имел он в Немецком переводе, Reifen durd Pohlen, Rusland, x, пер. Пеццля, Цирих, 1785 г. in 4, 2 части). Не имея возможности поверить ссылку Мейнерса, ибо мы не имеем путешествия Коксова под рукою, находим мы известие Мейнерса, повторенное в Biographie universelle, Мишо (т. III, стр. 229), где в числе сочинений Балье находится и Relation curieuse, с отметкою, что оно было издано, будто бы в 1709 г. (вероятно, ошибка, вместо: 1699 г.), под именем Бальт. Эзенейля де ла Нёвилля, которое составляет анаграмму имени автора: Балье из Нёвилля, что на Эзе (Bait. Hezeneil de la Neuville — Baillet de la Neuville en Hez). Балье родился в ла-Нёвилле, что на Эзе, деревне в 4-х льё от Бове, в 1649 г.; был целый век библиотекарем и неутомимым компилятором, жил вечно в библиотеке, выходил раз в неделю из дома, спал в сутки только пять часов, забывал о пище, сидел в холоде, и только что перебирал книги, выписывал из них, оставил после себя библиографический каталог в 35 томов in folio и множество других компиляций; он умер в 1706 г., окруженный пылью старых книг и рукописей. Мы просили бы особ, имеющих возможность справиться в Русских архивах, решить: был ли действительно присылан Нёвилль, или какой нибудь особенный посол из Варшавы в Москву в 1689 году? И, следовательно: точно ли Балье имел в руках чьи нибудь заметки и только обделал их и привел в порядок, или посла никакого не было и все собрано было автором из разных источников и облечено в записки мнимого посланника? В обоих случаях брошюрка Нёвилля, или Балье, всячески любопытна, как убедятся читатели из ее перевода. Мы предлагаем однакож читателям Р. В. перевод ее не с Французского подлинника, но с Английского перевода, изданного в Лондоне в один год с Французким подлинником, 1699, под титулом: An асount of Muscovy, as it was in the year 1689, in which the troubles that happen’d in that empire from the present czar Peter’s election to the throne, to his being firmly settle in it, are particularly related, with a caracter of him and his people, by Mr. de la Neuville, then residing at Moscow (in 8). Р. Р. В.

2. Ник. Спафарий. См. об нем, Русск. Вестн. кн. V, стр. 383.

3. Никогда не давали Менезию такого поручения: он был послан в 1673 г. уговаривать Папу споспешествовать союзу христианских государей против Турков. Может быть, Папа говорил ему о соединении церквей, ибо оно было всегдашнею мечтою Ватиканских властителей. Прим. Пер.

4. Князю Борису Алексеевичу, которого Нёвилль называет young Galischin. Пр. Пер.

5. Емельяну Игнатьевичу Украинцову. Действительно, он был низкий услужник любимца Софии и потом предал его. Вероятно, из имени его делали каламбур (Емельян — Имальян), что старался Нёвилль передать своими: Claw, Talon. Пр. Пep.

6. Андрей Артемонович Матвеев, сын Артемона Сергеевича. См. Русск. Веcтн., книжк. VII, стр. 186.