СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. 

ОТ КИЕВА ДО КОЛОМНЫ

ГЛАВА X.

Путивль. — Путевые меры. Монета. Дорожное содержание патриарха и его свиты. Молельщики. Архиепископы Кипра и Охриды. Сербский митрополит Гавриил.

Знай, что от Путивля до столичного города Москвы семьсот верст, как нам сообщили. Верста на их языке то же, что турецкая миля, то есть одна из наших миль, и равна трем тысячам локтей, стало быть, расстояние от Путивля до Москвы составляет 140 больших казацких миль и почти равняется пути от Валахии до Путивля, который считается на полдороге. В этой области и во всей московской стране считают дорогу не иначе, как верстами, хотя бы деревня находилась на расстоянии одной версты; так напр., они говорят: такое-то место отстоит на одну, две, двадцать, пятьдесят, сто верст, пятьсот или несколько тысяч. Так у них принято всегда. Заметь, какая большая точность! В зимние, морозные дни сани, запряженные лошадьми, несутся быстро, верст по сто в день. [116]

Знай, что вся монета в стране московитов составляет богатство, которое исходит от царя; она чеканится царем. Монеты носят название кабикат (копейки), в единственном числе кабика. Пятьдесят копеек составляют один пиастр-реал. Из всех стран также привозят полновесные орлиные реалы разного рода, но не слитки, а царь приказывает их разбивать и чеканить из них копейки. Никто не смеет истратить ни одного пиастра, не разменяв его предварительно на копейки; хотя бы сделка была на тысячи пиастров, но платеж производится не иначе, как копейками, по причине большой пользы для царской казны. Все их драгоценные украшения, сосуды, оружие, серебряные вещи и серебряные оклады икон делаются из полновесных орлиных реалов и львиных пиастров, (В английском переводе первые названы испанскими талерами, а вторые венецианскими.) ибо они дешевы, так что иногда, случается, отдают три львиных пиастра за два пиастр-реала. Что же касается собачьих грошей, (Так Павел называет польские гроши.) то их не знают, ибо те не имеют полного веса. Динары (червонцы) всех стран у них в ходу, кроме турецких динаров, коих они не терпят. Динар они называют рублем. Купля и продажа у них совершается на копейки. Они говорят: за двадцать алтын, за сто, за тысячу алтын; а алтын на их языке значит три копейки вместе. Пойми!

В понедельник пришел воевода проститься с нашим владыкой патриархом, который дал ему и бывшим с ним разрешительную грамоту. Воевода назначил на дорогу бириста боса (пристава), т.е. конакджи (квартирмейстер), который должен был ехать впереди нас. Затем он удалился и прислал всем нам копейки на продовольствие, на имя каждого, за четырнадцать дней — расстояние пути до Москвы — на каждый день отдельно: нашему владыке патриарху ежедневно 25 копеек, архимандриту — десять, дикеосу, т.е. протосингелу, семь, архидиакону семь, казначею шесть, келарю шесть, второму келарю и одиннадцати служителям — каждому ежедневно по три, драгоману четыре копейки. (В английском переводе здесь есть небольшая разница с нашим текстом, именно: «второму келарю пять, драгоману шесть и одиннадцати служителям по три».) В этой стране обыкновенно дают каждому копейки, а не провизию, и он ест и пьет, что пожелает, на счет упомянутого (денежного) содержания, не [117] так, как в Молдавии и Валахии, где назначают еду и питье ежедневно. По всей дороге от Путивля до Москвы никто не давал нам и одного хлебца ни в городах, ни в деревнях, ибо у них нет такого обычая, а взамен служит упомянутое (денежное) содержание. Воевода прислал нам также отличных припасов на дорогу: хлеба, дорогой сушеной рыбы, бочонки с водкой, пивом, медом и иное. Затем привели фодфодис (подводы), т.е. каруцы, в которые мы сложили свой багаж.

Знай, что, так как здесь в Путивле скупы на пропуск внутрь страны архиереев, настоятелей монастырей и монахов, то, когда кто-либо из архиереев и монахов обманется в своей надежде на въезд в страну, говорит воеводе: «мы входим во имя царя», и тот немедленно снаряжает их внутрь страны без всяких разговоров. Значение «войти во имя царя» то, что они остаются во имя царя, кормятся от его добра во всю свою жизнь и постоянно молятся о нем; их называют молельщиками. За то они никогда уже не могут выехать из его страны; это становится невозможным. Царь и придворные его любят тех, кто это говорит, и держат в большом почете. Эту хитрость придумали в нынешнее время греки.

Знай, что за два года перед сим приезжал в Путивль архиепископ кипрский, который выдавал себя за патриарха, желал этим придать себе больше величия. Путивльский воевода задержал его, послав спросить совета относительно него. Немедленно приказали вернуть его назад, говоря: «в течение пятисот лет, с тех пор как мы сделались христианами, мы доселе не слыхивали, что есть в мире еще патриарх, кроме четырех: антиохийского, александрийского, иерусалимского и константинопольского; под конец, с разрешения четырех патриархов, мы поставили у себя пятого, на место римского папы». Тогда важная особа послала просить прощения, сознаваясь в своей вине и даже выдавая себя менее чем за архиерея. Над ним сжалились и дозволили приехать. Напоследок, по выезде от них, он скончался в их стране. Это случилось в то время, когда мы прибыли в Молдавию.

Нас опередил архиепископ Охриды, города царя Юстиниана; подпись этого архиепископа зеленого цвета. (В параллель к этому замечанию автора, мы укажем на автокефального архиепископа кипрского, который и по настоящее время подписывается только красными чернилами, в силу привилегии, дарованной ему одним из византийских императоров.) Прибыв в [118] Путивль, он заявил такое же притязание, и его постигло то же, пока он не послал с извинением в своем грехе и с просьбой о прощении. Тогда он был допущен и потом уехал.

В бытность нашу в Валахии, там находился кир Гавриил, архиепископ стран сербских, коего престол есть главный город пашалыка, называемый Ипек. Этот архиепископ сначала был под ведением архиепископа охридского, но сделался самостоятельным и теперь платит ежегодную дань бостанджи-баши. И этот архиепископ высокомерно и хвастливо утверждал, что он патриарх. По этому поводу мы много раз спорили с ним и с его учениками; мы говорили им: «если антиохийский престол ведет свое начало от апостола Петра, александрийский от Марка, константинопольский от евангелиста Иоанна и Андрея, а Иерусалимский от Иакова, брата Господня, то ваше патриаршество от кого из апостолов ведет свое начало?» На это они не дали никакого ответа, ибо сами сообщали нам, что сербские страны приняли христианство лет за пятьсот пред сим, быв в идолопоклонстве и язычестве. После них обратились в христианство казака, а затем московиты, и все это случилось при Василии Македонянине, да помилует его Бог! Аминь.

Мы прикладывались к мощам, находившимся у этого apxиерея, именно: к ноге св. Марины удивительной сохранности величиною с ногу маленькой девочки, к кости св. Златоуста и к другой — св. Григория Богослова, к частице мощей св. Георгия, к кости св. Софронии, к крови Анастасия Персеянина и Власия, епископа Севастии. (Дополнено по английскому переводу.)

Этот архиепископ уехал вперед нас из Валахии, направляясь в Московию, и достиг Путивля около половины великого поста, во время снегов и льда и больших холодов неописуемой силы. Въехал он с чванством и великой гордыней: с заводными лошадьми, богато убранными седлами, посеребренным оружием, с большим триумфом. Поистине, Бог противится горделивым. В Путивле он также выдал себя за патриарха и послал уведомить патриарха и царского наместника, ибо царь в то время уже отправился в поход. Подкупив вышеупомянутого воеводу деньгами, он въехал в страну до получения ответа. На дороге его встретил посланец, который вез с собой такой ответ, что его высылают из страны, так как шестой патриарх отлучен. [119] Его вернули назад на расстоянии трехдневного пути. Тогда он стал упрашивать их, пока не позволили ему послать письмо к патриарху, в котором он умолял его простить ему грех и объявлял, что входит во имя царя. По получении его письма, послали вернуть его на таком условии. Воззри на это возвеличение и высокомерие, на это падение и уничижение!

Московиты известны своими знаниями, мудростью, проницательностью, ловкостью, сметливостью и глубокомысленными вопросами, которые ставят в тупик ученых и заставляют их краснеть. Да поможет Бог нашему владыке патриарху на них! и всем нам да поможет Он и да дарует разумение! Аминь.

ГЛАВА XI.

Московская земля. — Выезд из Путивля. Плохое состояние дороги. Татарская граница.

Мы выехали из Путивля в понедельник, 24 июля, поздним утром. Все войско в полном параде с высшими служилыми людьми воеводы шло впереди нас на большое расстояние от города, пока не остановил их наш владыка патриарх; тогда они все подошли, приложились ко кресту и к его правой руке и вернулись домой. Пристав двинулся перед нами. Крест на шесте мы оставили в Путивле, потому что обычай нести его пред патриархом существует только в земле казаков. Мы проехали около двадцати верст, то есть около четырех больших миль, по обширному лесу, все поднимаясь в гору; проезжали мимо множества деревень и озер и вечером прибыли в селение, по имени Имадикина (Емадыкино). В нем есть церковь у дороги во имя св. Николая. Мы ночевали вне селения.

Знай, что от Путивля до столичного города Москвы все идет большой подъем, ибо мы и ночью и днем взбирались все время на большие горы; а также ехали густыми лесами, которые своею чащей скрывали от нас небо и солнце. Ежедневно мы въезжали в леса новой породы: в один день ехали среди деревьев малуль (дуб?), в другой — среди тополей, диких и персидских, одинаковой высоты, как в саду — вид прелестный! в иной день — среди высоких кедровых (сосновых) деревьев, в другой — среди елей, похожих на кедр, из которых делают корабельные мачты, — диковинные, удивительные деревья!

Одному всевышнему Богу известно, до чего трудны и узки здешние дороги: мы, проезжая по разным дорогам от своей [120] страны до сих мест, не встречали таких затруднений и таких непроходимых путей, как здешние, от которых поседели бы и младенцы. Рассказать — не то, что видеть собственными главами: густота деревьев в лесах такова, что земли не видят солнца. В эти месяцы, в июле и августе, дожди не переставали лить на нас, вследствие чего все дороги были покрыты водой: на них образовались ручьи, реки и непролазная грязь. Поперек узкой дороги падали деревья, которые были столь велики, что никто не был в силах их разрубить или отнять прочь; когда подъезжали повозки, то колеса их поднимались на эти деревья и потом падали с такою силой, что у нас в животе разрывались внутренности. Мы добирались к вечеру не иначе, как мертвые от усталости, ибо одинаково терпели и ехавшие в экипаже, и всадники, и пешие.

От Путивля до Москвы справа от нас, на расстояние месячного пути, была страна татар, а слева, на таком же расстоянии, страна ляхов, которая доселе остается в их руках вместе с областью Смоленска. Мы путешествовали, проезжая как бы по узкому проливу, ибо здесь проход в страну стран до самой столицы. От столицы же далее простирается обширная, великая страна, по которой путешественник должен ехать четыре года вдоль и поперек, как об этом будет подробно рассказано.

Пред отправлением в поход царь назначил воеводу, именем Василия, по прозвищу Шеременд (Шереметев), со стотысячным войском на границу татар объезжать ее из конца в конец, дабы они не могли выступить ни на помощь ляхам, ни в пределы его страны. Узнав про доблесть этого Шереметева, татары рассеялись. На границе страны татар, что справа от нас, этот богохранимый царь выстроил тридцать крепостей, кроме тысячи башен. После того, как татары раньше проходили сюда расстояние месячного пути в пять, шесть дней, появляясь нечаянно, во время больших холодов и льда, и, захватив пленных, возвращались, теперь московиты берут пленных у них: стоя на верху крепостей, они наблюдают, так как путь татар проходит вблизи от них, и как только заметят едущих, часть их сходит, мчится на своих конях и, опередив татар, становится в засаду в стороне от дороги. При приближении к ним татар, они тотчас хватают их караван, будут ли это мужчины, женщины, девочки или мальчики, уводят в свою страну и продают на рынке уничижения за десять, пятнадцать или двадцать пиастров. Поэтому у каждой богатой женщины бывает [121] пятьдесят, шестьдесят (рабынь) и у каждого важного человека семьдесят, восемьдесят (рабов). Они их не оставляют так, но тотчас обращают в христианство, хотят ли они или нет; их крестят даже насильно. Если потом увидят, что они хорошо себя ведут и усердны в вере, то их женят между собою и детям их дают наилучшие имена. Мы замечали в них набожность в смирение, каких не встречали и среди лучших христиан: они научились тайнам веры и обрядам и стали такими, что лучше и быть нельзя.

ГЛАВА XII.

Московская земля. — Севск. Воевода. Угощение им патриарха. Крепость в церкви.

Возвращаемся. Мы поднялись во вторник на заре и прибыли поутру в большое селение с маленьким укреплением и озером, называемое Каруба (Крупец). Затем мы въехали в огромный лес и проезжали мимо селения, по имени Бабок (Поповка), с церковью во имя св. Николая. Потом прибыли в другое селение с большим озером, называемое Брутики (Прудки?). Проехав по длинному деревянному мосту, который проходит над водой, болотами и большими зарослями, мы прибыли в город, по имени Измиников (Позняковка?), где и ночевали. Протяжение нашего путешествия в этот день составляло восемьдесят верст, то есть шестнадцать больших миль, по той причине, что лошади были казенные и их хозяева летели на них, чтобы поскорее возвратиться домой; так бывало ежедневно. Они каждый день кормили их ячменем два, три раза, имея при себе запас, достаточный на путь туда и обратно. Мы встали на заре и утром прибыли к двум очень большим озерам; одно из них, с плотиной, лежит выше другого, подобно Эмесскому озеру, и имеет исток в нижнее. Затем мы проехали еще, что оставалось до десяти верст, то есть до двух миль, и прибыли в большой город с величественною крепостью, с большою рекой и озером, по имени Сивска (Севск). Мы остановились перед зданиями, назначенными для казенных лошадей, и немедленно переменили все экипажи и лошадей, которые были с нами и которые теперь отправились обратно. Константин Михайлович, тамошний воевода, прислал нашему владыке патриарху со своими служителями в подарок хлеба разных сортов, рыбы свежей и сушеной всякого рода и напитков: водки и всяких иных. Его киайя (доверенный), бывший во главе служителей, сказал: «воевода [122] такой-то бьет челом до земли твоей святости и подносит эту хлеб-соль». Затем прибыл и сам воевода со многими ратниками и, сделав земной поклон нашему владыке патриарху, приветствовал его весьма дружелюбно. Это был муж преклонных лет, внушающий расположение и почтение к себе: таковы все эти воеводы. Он сел и сообщил множество известий об их стране, которым не всякий поверит, и подробности о походе царя. Знай, что как все франкские народы питают большую любовь к папе и имеют в нему великую веру, так мы видели и слышали от всех этих воевод, от других вельмож, священников и всех, вообще, московитов благожелания, хвалы, благодарения и большую веру к их патриарху, которого имя не сходит у них с языка, так что они, кажется, любят его, как Христа. Все боятся его и, бывало, постоянно просят нашего владыку, чтобы он похвалил их пред патриархом, когда с ним свидится, ибо тот с царем одно. Что касается любви их к царю, то ум не может постичь ее: от большого до малого она все больше и больше.

Воевода послал принести большое количество напитков: водки, вина и проч. и принуждал нашего владыку патриарха, а также и нас, много пить, хотя мы еще не завтракали, так что довел нас до изнеможения. Один из его слуг обходил нас с тарелкой огурцов, другой с тарелкой редиски, поднося нам закуску, Сначала пили стоя здравицу за их патриарха после молитвы за него, потом за царя и всех его приближенных. Затем воевода, выказав большое дружелюбие нашему владыке, удалился.

Мы поднялись и проехали чрез средину крепости, где проходит дорога. Крепость великолепна, с чрезвычайно прочными башнями и с многочисленными большими пушками, размещенными одна над другой, с широкими и глубокими рвами, скаты которых обложены деревом, с деревянною двойною стеной. Мы дивились на эти укрепления и постройки, ибо крепость эта прочнее каменной: и как могло быть иначе, когда это крепости царские и укрепляются постоянно? Затем нас ввезли во вторую крепость, также со стенами, башнями, рвами, потом в третью, которая еще больше, крепче и неприступнее первых двух; в ней есть потаенная дверь, чрез которую сходят к ее большой реке черпать воду, ибо крепость стоит на верху высокого холма. Перед ней наш владыка патриарх вышел из экипажа, а из крепости вышли ему навстречу священники и дьяконы с кадильницами в царских облачениях, с древними иконами, унизанными жемчугом, и с [123] золотыми крестами. Воевода шел пешком, пока не ввели нас в высокую церковь, как бы висящую на прочных основаниях, во имя Успения Владычицы; кругом нее идет галерея, господствующая над окрестностями; на ней стоят женщины. В церкви три двери, как обыкновенно бывает в их церквах, о чем мы уже упоминали. Наш владыка окропил их святою водой и мы вышли; при этом колокола всех церквей, что внутри этих крепостей, гудели. Вот имена церквей в этой третьей крепости: (кроме упомянутой) еще две - в честь Владычицы Платитера (Знамения?) и св. Николая. В других крепостях и вне их еще семь церквей, а всего десять; в числе их: монастырь в честь Вознесения, церковь в честь Воскресения, церковь в честь Входа Христа во храм, еще в честь Введения Владычицы во храм, во имя св. Михаила, св. Параскевы и св. Николая.

Затем воевода простился с нашим владыкой патриархом, проводив его за крепостные ворота; священники же прошли на значительное расстояние. С той стороны мы видели на обоих краях рвов удивительные приспособления из заостренных, связанных между собою бревен, к которым человеку невозможно приблизиться; мы видели также высокие круглые башни и большую реку, нами упомянутую, которая течет вокруг крепостной горы. За городом есть еще две деревянные стены для задержки конницы. Мы спустились по большому, трудному скату и переехали чрез деревянный мост, длиною в час пути, под которым много воды, болота и большие заросли, длинные и широкие. Затем мы проехали тридцать верст, т.е. шесть миль, по лесу из кедровых (сосновых) и иных деревьев, проезжали чрез многие деревни, воды и мосты и ночевали в лесу.

ГЛАВА XIII.

Московская земля. — Земледельческие орудия. Различные роды посевов. Гумна и скирды.

Мы встали на заре в праздник св. Пантелеимона и проехали чрез большую деревню, называемую Захарово, где есть пять-шесть озер с плотинами; вода течет из верхних в нижние до последнего. Нам приходилось видать в этой стране московитов, что, вырубая, лес, очищают землю и немедленно засевают ее; причиною тому плодородие почвы.

Мы видели в это время, как они пахали на одной лошади, [124] потому что коровы (На Востоке пашут и на коровах.) в этой стране очень малы, с теленка, по причине сильного холода, как нами упомянуто: у них нет силы для пахоты, и они служат только для получения молока летом и зимой. Сошник плуга непременно возится на двух колесах, и у этого сошника имеется заостренный железный резак, который входит в землю и вырезывает до основания корни лесных растений и траву. Мы видали, что другой человек привязывал к лошади сзади род решетки: это плетеная четырехугольная клетка, на одной стороне которой вставлены длинные деревянные гвозди; она употребляется для уравнивания земли: когда пахарь действует, эта клетка делает землю ровною, как ладонь. Она быстро движется и удивительно легка. Мы видали, что жители в Валахии, Молдавии и в земле казаков пашут на пяти, шести парах быков при пяти, шести погонщиках с большими хлопотами: колеса необходимы. Очень удивительно то, что они засевают поля с теперешнего времени и посев остается в земле около девяти месяцев, пока не растает снег в конце марта.

Что касается рода посевов в этой стране, то их много. Первый — пшеница двух пород: у одной колос с остями, у другой без остей. Она хорошо растет в этой стране, достигая высоты около трех аршин. Сеют также очень позднюю (яровую) пшеницу, т.е. летний посев: мы были в конце июля, а она еще не колосилась, но была зелена, как изумруд, по причине обильных дождей, которые не прекращаются даже летом. Второй посев называется фариза (Правильно: вриза, что значит по-гречески: рожь.) (рожь) и походит на пшеницу; мы зовем его плевелами — то, что обыкновенно веяльщики отбрасывают из пшеницы. Это тонкая пшеница; хлеб из нее бывает черный и его любят больше белого; бывало, когда воевода присылал нашему владыке патриарху подарок, то сначала подносили этот черный хлеб, потому что он у них в большой чести, а потом уже белый. Посев ее очень высок, как пшеничный посев, около трех аршин, так что в нем может скрыться всадник. В земле казаков — да будет благословен Творец! — посев этот очень изобилен, ибо, случалось, мы ехали часа два, три полем ржи, по длине и ширине подобным морю. Эту рожь крупно мелют, дают ей стоять в воде и варят из нее водку вместе с цветком растения, называемого ихмиль (хмель), который делает водку весьма острою. По указанной причине водка в [125] земле казаков очень дешева, как вода; в этой же стране московитов она весьма дорога, ибо мадра (ведро?), т.е. десять ок, (31 1/4 фунт.) продается за один золотой и дороже. Третий посев — ячмень. Четвертый — шуфан (овес?); он очень изобилен и идет на корм вьючным животным, которые от него крепнут и жиреют; он не вредит, как ячмень. Пятый посев — мазари на их языке, похож на жульбан (род гороха), его варят взамен чечевицы. Сколько раз нам приходилось есть его без постного масла, как лекарство от боли желудка! Шестой посев — просо; оно изобильно и имеет плод початками, как у кукурузы. Седьмой посев — красная трава с многочисленными веточками и с белыми цветками еще более обильными; ее называют по-русски (Здесь впервые употреблено слово руси, русский. Обыкновенно же автор употребляет слово москоф.) хрышка (греча); плод ее подобен зерну проса, но он белый и мягкий и идет в начинку взамен риса, которого они не любят. Восьмой посев имеет желтый цветок, похожий на цвет репы; его листья варят и едят. (Вероятно, капуста.) Девятый посев имеет синий цветок, плод его - черное зерно, которое примешивают к пшенице при печении: он придает хлебу сладкий вкус и белизну; по-валашски он называется лякина, а по-гречески гонгили (круглая репа). Десятый посев — конопля и конопляное семя; ее много; из плодов добывают масло, а из нее пряжу для сорочек и для веревок. Одиннадцатый посев - лен, которого очень много; цветок его голубой. Изо льна делают рубашки: его белят и изготовляют одежду, чем занимаются женщины. В этой стране московитов он прекрасного качества, чрезвычайно дешев и долго носится. Двенадцатый посев — просо, которое у нас сеют между огурцами; оно употребляется поджаренным для приготовления бузы, (Автор говорит, вероятно, о браге. Буза, как известно, приготовляется из мелкого проса, называемого по-татарски кунак.) вкусной и чудесной, точь-в-точь как молоко, в особенности в земле казаков; по-гречески называют его аравико ситари, т.е. арабская пшеница.

Ты мог бы видеть у них, читатель, в конце лета подобие весны, как праздник Благовещения у нас: поле спелой желтой ржи, поле зеленой пшеницы, еще большее поле белых цветов, поле синих цветов, поле желтых и иные — услада для взоров!

Заметь, что бобы, горошек и чечевица вообще неизвестны [126] в этой стране. Соломы здесь во всей стране не знают, ибо у них нет таких молотилок, как в нашей стране, но они ставят посредине длинное бревно, вокруг которого кладут сжатый хлеб; привязав к бревну за повод лошадей, покрикивают на них, и они бегают кругом, сначала в одну сторону, потом в другую, и таким образом обмолачивается весь хлеб на гумне. Они молотят только прежний хлеб, сжатый года за два. Мы видели, как они в эту пору связывали сжатый хлеб в связки (снопы) [которые складывали крест-накрест], (Дополнено по английскому переводу.) потом отвозят его на телегах домой, где кладут рядами друг на друга, составляя нечто вроде изб с горбообразною крышей — при чем колосья бывают обращены внутрь — и покрывают досками. Он остается в таком виде зиму и лето. Что касается запасов для всех их вьючных животных, то они состоят из сухой травы, которую косят летом и оставляют на месте, как запас на зиму. Снаряды, употребляемые ими при жатве: их серпы, грабли, коими собирают сжатый хлеб и траву, очень удивительны. Безопасность, господствующая во всех этих странах, кроме Молдавии, полнейшая.

ГЛАВА XIV.

Московская земля. — Леса. Липа и поделки из нее. Пожары. Жилища. Женщины и их одежда. Мужчины, их одеяние и бороды.

Мы переехали чрез большую реку, называемую Надрус (Неруса), чрез которую весной переправляются на судах, а мы переехали чрез нее по огромному длинному мосту, тянущемуся на значительное расстояние. Число больших досок только на поверхности его, от начала до конца, широких и длинных, две тысячи четыреста сорок одна, как мы точно сосчитали. Весь он без гвоздей, лишь из одного дерева.

Затем мы въехали в лес из сосен (В арабском тексте: эрз, кедр. Автор, очевидно, смешивает сосну с кедром, который сплошными лесами встречается только в северо-восточной России.) и елей, из коих делают корабельные мачты. Эти деревья не переставали нам встречаться до ближайших к Москве мест. Все строение их домов и деревянные поделки в здешней стране бывают из этого дерева, по причине его изобилия. Что касается персидского тополя, то ты мог бы подумать, что он [127] правильно рассажен, как в саду, вдоль и поперек: весь он ровен, как будто создан в один день. Мы прославляли Бога при виде высоты сосен и елей и их прямизны, формы тополей и их правильности и красоты.

Знай, что в этих лесах, начиная от Валахии и Молдавии, в земле казаков до внутренних частей Московии есть очень большие деревья, похожие на железное дерево (Celtis australis? В арабском тексте: мейс.) по своим листьям, но выше его. Мы видели его в июне и июле покрытым превосходными цветами благовонного запаха, который распространяется на далекое расстояние. Они белые и сидят пучками. Дерево это называется (по-гречески) фламур (липа). С него сдирают верхнюю толстую кору, из которой делают покрышки для экипажей и домов, в защиту себя от дождя и снега. Толщина его более трех локтей. Из него делают также дуги для экипажей, сундуки, коробки, меры, круги для решет, колеса для повозок, дуги для лошадей, которые сгибают из ветвей, и тележные оглобли. (В подлиннике: каголид, что значит: то, за что везут (экипаж).) Из тонкой внутренней коры этого дерева делают в здешней стране канаты корабельные и иные; из нее же изготовляются у них все веревки, которыми сшивают короба, а также решета, рыболовные сети, лошадиные путы, чудесные циновки, вроде египетских, лапти, (В тексте употреблено турецкое слово чарук; поэтому автор прибавляет пояснение.) то есть обувь, и прочее.

Наш путь, большею частью, был чрезвычайно узок, не вмещал больше одной лошади, и представлял как бы большой пролив. Затем мы въехали в село с озером, называемое Хородиш (Городище). Близ него небольшая, сильная крепость. В селе у дороги церковь во имя Косьмы и Дамиана. Обрати внимание, читатель, до какой степени страна эта, имеющая столь огромные размеры, строго охраняется, ибо входить нельзя иначе, как только чрез средину города и крепости и селения; непременно бывает узкий проход по мосту, ведущему через озеро, а других, объездных путей вовсе нет. Никакому шпиону, хотя бы он был из туземцев, совершенно невозможно проникнуть. Обрати внимание на эту чрезвычайную строгость!

Затем мы сделали еще верст тридцать, то есть шесть миль, и вечером пребыли в селение, которое теперь вновь строят; оно называется Жанка (Чайки?). Мы ночевали на некотором расстоянии от него в поле ради пастьбы животных. Но [128] жизнь у жителей этих стран, от Константинополя до сих мест, очень мрачна, ибо пожары бывают у них беспрестанно. В Молдавии и Валахии, в случае пожара, обыкновенно кто-нибудь ударяет в большой колокол об один из его краев, при чем раздается страх наводящий гул, крайне неприятный и пугающий; это служить знаком людям сбираться для тушения пожара или на помощь. В московской же земле ударяют в приятный по звуку колокол, висящий над городскими воротами. Но что до нас, мы были в постоянном страхе.

Что касается устройства домов во всей этой стране московитов, то все они строятся из еловых бревен, плотно пригнанных и скрепленных друг в другом; они высоко, с горбообразными крышами, дорого стоящими: все дома этих стран, от Валахии до Москвы, имеют горбообразные дощатые крыши, что необходимо вследствие обилия снега, дабы он не лежал на крышах. В домах непременно бывают каптуры (Этим словом автор называет, вероятно, изразчатые печи, служащие только для нагревания комнат. Оно употреблено им впервые при описании домов в Молдавии.) и печи.

Знай, что в земле казаков евреи, во время владычества ляхов, устраивали внутри своих жилищ род постоялых дворов из дерева, обширных и высоких, для путешественников в зимнее время, чтобы, по своей пронырливости, попользоваться от них, продавали им сено для их животных, пищу для них самих, получали за постой, хотя бы на один час, за водку и другие напитки и за все, в чем они нуждаются. В этой же стране московитов ничего подобного лет, но путешественники останавливаются в домах у жителей; по этой причине назначают к патриарху и другим (важным приезжим) пристава, то есть конакджи (квартирмейстера). Когда мы, случалось, путешествовали летом, то останавливались (на ночлег) за городом ради пастьбы животных, но много терпели от обильных дождей и всяких беспокойств.

Знай, что женщины в стране московитов красивы лицом и очень миловидны; их дети походят на детей франков, но более румяны. Головной убор женщин — маленькая грузинская шапочка с отвороченными краями, подбитая ватой; таков убор крестьянок. В больших селениях и городах сверх этой шапочки надевают колпак с чудесным черным мехом, под которым скрываются все волосы, так что шея женщины остается на виду, не скрытою. Девицы в стране [129] московитов носят на голове род очень высокой шапки с меховым отворотом. Что касается убора жен богатых людей, то они носят колпаки, расшитые золотом, украшенные драгоценностями, или же из материи с прекрасным черным мехом (лисьим) или иным, с длинным черным волосом, быть может, в пядень длиною. Одежда мужчины — аба (Верхняя одежда вроде плаща.) черного или пыльного цвета, или чуха (кафтан), но скроенная по мерке человека, ни больше, ни меньше, и непременно с пуговицами и тонкими петлицами, застегнутыми сверху донизу, которые делаются и у разрезов на полах. Они симпатичны и весьма стройны. Волосы на голове они бреют только раз в год. Их волосы тонки и хорошо расчесаны по всей длине. Начиная же от земли валахов и в земле казаков, все постоянно бреют головы, оставляя над глазами нечто вроде локона, спускающегося на глаза: таков их обычай. Все казаки бреют также бороды, за исключением немногих. Усы у них густые — таково значение их имени. В этой же стране московитов все, простые и знатные, бороды не бреют, но, как бы она ни росла, оставляют ее расти. Даже торговцы, к ним приезжающие, не смеют брить ни головы, ни бород, по своему обычаю, потому что (русские) находят это в высшей степени отвратительным.

Знай, что в земле казаков и московитов мы, вообще, не видали человека, пораженного уродством, телесным недостатком или слепотой, расслабленного, прокаженного или (иного) больного, а если и встречается, то это кто-нибудь из богачей, страдающий болью в ногах — подагрой. Во все время пребывания нашего в этой стране у нас не появлялась на пальцах заусеница; а волосы у нас на голове, которые были жестки, стали очень нежными, как андарийский шелк.

ГЛАВА XV.

Московская земля. — Карачев. Монастырь Воскресения. Болхов. Кузницы. Польские пленники. Молебствия и крестные ходы по случаю войны. Лесные засеки. Белев и рева Ока. Известие о моровой язве. Скверные дороги и дожди. Переправа чрез Оку.

Мы встали в пятницу рано поутру, проехали десять верст, т.е. две мили, и прибыли на берег большой реки, по имени Нафля (Навля). Здесь есть деревня, место остановки для переправы на судах, называемая Самох (Сомово). Мы переехали реку на судах. Она очень велика — большей мы не видывали — [130] ибо мы ехали поперек ее около часа; чрезвычайно длинна и широка и посредине имеет острова, где много леса и болот. Прежде через эту реку был деревянный мост от берега до берега, но теперь он разрушен. Лошади переправлялись через реку вплавь. Затем мы проехали около тридцати верст, т. е. шесть больших миль, и прибыли в большой город с сильною крепостью, называемый Каражава (Карачев). В нем пять церквей: во имя Благовещения, Успения Владычицы, св. Михаила, св. Николая и Косьмы и Дамиана. Посреди этого города два источника вкусной воды. Воевода вышел пешком навстречу нашему владыке патриарху. Но мы немедленно выехали в поле, где и остановились. Раньше, чем достигли города, мы посетили монастырь поблизости него, у самой дороги; он в честь Пасхи, называемой на их языке Фаскарисанья (Воскресение). Монастырь окружен рощей кедров (сосен), удивительных по своей высоте и прямизне, и все они ровны — да будет благословен их Творец! Навстречу нашему владыке патриарху вышли, по обычаю, священники и монахи. Мы взошли в церковь по высокой лестнице. Она весьма красива, из кедрового (соснового) дерева, хорошо сплоченного, с новыми связями. На ней три минарета (башенки) в ряд, легких и изящных, с тремя христианскими крестами; такие же минареты и над алтарями. Церковь окружена галереей с тремя дверями и всходами с трех сторон. Что коснется иконостасов в этой стране, то я не в силах описать их так точно, как бы желал, потому что они состоят из маленьких икон тонкой работы, изображающих сюжеты, которые приводят ум в изумление; некоторые из них с позолотой и чудесною резьбой. Колокольня весьма высока, восьмиугольной формы, на ней приподнятый купол (Т.е. глава на трибуне.) с крестом. Под колокольней деревянные, выстроганные, круглые столбы. Вход на нее с церковной галереи; кроме того, она имеет три двери по окружности своей галереи.

В субботу мы поднялись на заре и проехали расстояние в шестьдесят верст, т.е. двадцать больших миль; два раза делали привал у воды и пастбища. Наш путь шел по низменной местности, где мы не встретили ни одной деревни. Вечером прибыли к берегу реки, по имени Нухри (Пугрь), где и остановились. Мы ехали быстрее птицы. Выехав рано утром в одиннадцатое воскресение по Пятидесятнице, мы сделали десять верст, т.е. две мили, и прибыли в большой базар, лежащий на возвышенности, с сильною крепостью в стороне, на вершине горы, называемый Болхов. В нем [131] двадцать церквей и два монастыря: один для монахов, другой для женщин. Мы отстояли обедню в церкви во имя св. Николая и затем, повидавшись с воеводой, выехали за город, где и остановились.

Знай, что мы видели в этой стране замечательный снаряд, а именно: кузнецы, которые подковывают лошадей, имеют перед каждой мастерской род прохода, длиною в рост, сделанного из бревен в клетку, и такой величины, чтобы помещалась одна лошадь; ее вводят внутрь, запирают, и кузнец подковывает ее (стоя) снаружи, при чем лошадь не может ни лягнуть, ни брыкаться, так что кузнец не подвергается никакой опасности.

Начиная от этого Волхова, нам стали встречаться арбы с пленными, которых везли московиты из страны ляхов; тут были только женщины и дети, мужчины же перебиты мечом. Сердца наши разрывались за них. Бог да не даст нам видеть подобное!

Знай, что богохранимый царь Алексей, отправляясь в поход, издал хатти шериф (указ), чтобы по всей его стране священники каждого города собирались в церковь, находящуюся в их крепости, рано поутру в воскресение перед литургией или после нее и совершали за него молебствие, а затем литанию, т.е. крестный ход, вокруг крепости. Мы видели, что они так делали постоянно, каждое воскресение рано поутру.

Мы выехали в понедельник на заре, — это было заговенье поста Владычицы (Успенского), проехали двадцать пять верст, т.е. пять больших миль, по обширному лесу из деревьев малуль (дуб?) и тополей, густо растущих, выращенных наподобие стены большого города. Мы въехали в глубь леса по узкой просеке и ехали по нему около одной большой мили, при чем лес был справа и слева от нас. Нам рассказывали, что в этом лесу в старину, когда татары приходили и нападали на эту страну нечаянно, скрывались жители прилегающих к нему селений и спасались от татар, которые возвращались, обманутые в своей надежде, потому что даже пеший, тем более всадник, не может пробраться сквозь этот лес по причине густоты деревьев. С того времени жители запретили кому бы то ни было, под проклятием, вырубать хотя бы одну ветвь в этом лесу, составляющем для них надежное убежище. После того мы въехали в узкий проход чрез ворота и деревянные укрепления с башнями посредине и со стеной из округленных, связанных между собою бревен, идущей справа и слева на большое протяжение; это делается [132] для воспрепятствования нападению конницы. Название этого места по-русски засека. Наконец, мы выбрались из этих чрезвычайно тяжелых, узких и трудных дорог, где лили на нас дожди, так что наши животные выбились из сил. Сделав еще две большие мили, а всего сорок верст, т.е. восемь больших миль, мы прибыли вечером в большой город, с сильной крепостью, по имени Белев. Под городом течет огромная река, называемая Ока; на ней большие суда, обитые древесною корой; на этих судах возят припасы в Москву, ибо река туда имеет течение, так что и нам досталась счастливая доля ехать по ней, как об этом будет сказано. Воевода Иов вышел встретить нашего владыку патриарха. В этом городе двадцать церквей и два монастыря: один для монахов, другой для женщин. Не медля, мы выехали из него, проехали десять верст, т.е. две большие мили, и прибыли вечером, в заговенье Успенского поста, в окрестности одного селения, где и остановились. Большая часть нашего пути в этот день проходила чрез деревни, села с церковью при дороге и чрез огромные посевы. Мы встретились с греческими торговцами, возвращавшимися из Москвы. Они нам сообщили, что там появилась сильная моровая язва, которой не знали уже в течение восьмидесяти лет; «мы много натерпелись (говорили они), а патриарх, царица и вельможи покинули город».

Во вторник, в первый день августа, мы поднялись рано поутру и сделали около двадцати верст, т.е. четыре большие мили, по обширному лесу, большая часть которого состоит из кедров (сосен) и елей. Дорога была чрезвычайно трудна, и мы много страдали от усталости и тягостей свыше всякого описания, ибо весь путь состоял из подъемов и спусков, был покрыт древесными корнями, водой и глубокою грязью и так узок, что не вмещал (патриаршей) кареты. Проливные дожди не переставали лить на нас от самого Путивля до ближайших к столице мест. Мы проехали большую часть пути, ничего другого не видя, кроме земли и леса. Среди вышеупомянутого леса также есть ворота, башни и укрепления, чрез которые и птице не пролететь; справа и слева на большое протяжение идет стена из бревен, связанных в решетку, для отражения нападений конницы; в конце красивая крепостца. Затем мы выехали на низменность и прибыли в город с красивою крепостью, по имени Лихвин. В нем шесть церквей, из них одна соборная внутри крепости, во имя семи Маккавеев, коих память была в тот день. Не останавливаясь, [133] мы сделали еще десять верст, т.е. две большие мили, и, прибыв на берег вышеупомянутой реки Оки, переправились чрез нее на судах. Подле реки есть деревня, составляющая угодье великолепного монастыря во имя Вознесения, который находился вправе от нас. В нем пятьдесят монахов. Сбор за перевоз на судах и с этой деревни составляет жертвованную собственность монастыря. Здесь река много больше, чем там, где мы видели ее вчера. Затем мы проехали еще пять верст, т.е. одну большую милю, — а всего в этот день семь больших миль — по лесам, которые вырубали, чтобы, вспахав землю, делать на месте их посевы. Мы ночевали среди леса. Сколько ночей мы не спали, бодрствуя в течение всей ночи по причине обильных дождей, комаров, клопов и мошек!

ГЛАВА XVI.

Московская земля. — Калуга. Крепость и церкви. Хлебы. Дыни. Новые известия о моровой язве. Выезд из Калуги и дорожные трудности. Возвращение в Калугу и приготовления к путешествию по Оке. Праздник Преображения. Характеристика воевод.

Поднявшись в среду утром, 2 августа, мы сделали около двадцати пяти верст, т.е. пять больших миль, и, переправившись чрез упомянутую реку на судах в третий раз, подъехали к большому городу, по имени Калуга. Река течет с края города; она очень широка и глубока. Городская крепость стоит на вершине высокого холма, и в настоящее время работают над сооружением другой, новой крепости, ниже первой, на скале холма, с каменными основаниями и прочными башнями, с целью обнести стеной несколько выступающих здесь прекрасных источников с вкусною водой. Начало их находится у самой стены старой крепости со стороны, обращенной к реке; при них устроены удивительные сооружения.

Что касается города, то он весьма велик, больше Путивля, и также расположен на краю горы. В нем тридцать благолепных, прекрасных церквей; их колокольни, легкие, изящные, приподняты как минареты; куполы и кресты красивы. Вблизи церквей два величественных монастыря: один для монахов, другой для монахинь.

Мы поднялись в город и, проехав чрез него, остановились в открытом месте как ради пастьбы животных, так и вследствие затруднительности для проезда (патриаршей) кареты чрез одни из ворот. Тогда пришел к нашему владыке патриарху воевода и приветствовал его, ранее прислав ему, [134] по обычаю, подарки. Знай, что, начиная от Путивля до Москвы, нашему владыке патриарху подносили в подарок прежде всего хлеб, как мы упомянули; но каждый хлеб весит, может быть, десять ратлов алеппских (Ратл равен 6 1/4 фунтам.) и по объему подобен мельничному жернову; несмотря на это, он хорошо пропечен, что для нас было удивительно: какова должна быть печь, которая его вмещает! Таков их обычай.

Мы промедлили там до раннего утра пятницы из-за лошадей, которых нам давали безвозмездно; от Путивля такие лошади (даются) до Севска, от него до Калуги, (что составляет) около восьми дней пути, а отсюда до Москвы. Этот город очень многолюден, красив и открыт. Тут мы ели дыни, которыми снабдили нас и на дорогу, настоящие султанские, алеппские, такого же цвета и вкуса, ибо здесь в эту пору по утрам бывает роса и большая свежесть, продолжающаяся до позднего утра.

Знай, что калужский воевода, по обыкновению, послал по (приезде) нашего владыки письма к царю и к его наместнику, заступающему его место, т.е. к каймакаму, которого называют государем, а также к патриарху с извещением о его прибытии. Здесь мы также встретились с греческими торговцами, бежавшими от моровой язвы, которые рассказали нам о ее неописуемой и нестерпимой губительности. Сердца наши разрывались, ибо мы едем туда и не знаем, что может с нами случиться. «Мы омыли его от горя, но он не очистился от него». (Поговорка.) Недостаточно было того, что мы претерпели в первый год в Молдавии, еще и в этом году настигли нас горе и язва. Но Господь наш — да будет возвеличено имя Его! — хранитель чужестранцев и промыслитель их судьбы, доселе не покидал нас и благоустроял наши дела.

Знай, что от этой Калуги, как нам сосчитали, до столицы Московии сто восемьдесят верст, т.е. тридцать шесть больших миль. Но дорога чрезвычайно трудна, как мы это впоследствии увидели к нашему крайнему беспокойству и мучению, ибо, выехав на заре в упомянутую пятницу, мы сделали около пятнадцати верст, т.е. три больших мили, по леса и горам, то поднимаясь, то спускаясь, по оврагам, по грязи и воде, образовавшейся от дождя, и, только один Бог всевышний знает, по какой узкой, трудной дороге, так что [135] внутренности разрывались у нас в животе от толчков экипажа и ломались оси колес. Мы терпели великие затруднения. Знай, что по этой причине большинство едущих в эту страну отправляются во время Богоявления и заговений (пред великим постом), так как земля и дороги в ту пору бывают ровны: нет ни подъемов, ни спусков, но они как бы вымощены плитами изо льда и глубокого снега; и по той причине в особенности, что экипажи, называемые санями, т.е. бесколесные, скользят, передвигаясь с быстротой свыше всякой меры. Когда в прошлом году мы были в Молдавии, то несколько монахов приехали в санях из столицы Московии в город Яссы в двадцать четыре дня: так обыкновенно ездят. Впрочем, от случая зависит, в какое из двух времен года (лучше) езда: кто знает, что может постигнуть путников от сильного холода и его лютости, ибо многие лишались ног, рук, пальцев и носов! Мы не были бы в силах перенести что-либо подобное, будучи к тому непривычны: в прошлом году в Валахии сколько мы ни делали себе шуб, подрясников, ряс и штанов, подбитых ватой, и прочего, не могли согреться. Молим у Бога помощи на этот год.

Знай, что от Антиохии до города Москвы, как мы сосчитали, сто двадцать дней усиленной езды, если путешественник будет ехать все это время без перерыва.

Мы еле могли сделать те пятнадцать верст до наступления вечера. Не успели мы достаточно прийти в себя от усталости, говоря: «это только пятнадцать; где же проехать еще сто шестьдесят пять?» как вдруг навстречу нам явилась радость: нас встретил драгоман, знающий по-гречески и по-русски, человек почтенный, пожилой, присланный от патриарха и царского наместника с поручением отправить нашего владыку патриарха на царском судне по реке Оке, текущей подле Калуги, с полным спокойствием и удобством, в каменную крепость, по имени Коломна, известную, как епископская кафедра, в недалеком расстоянии от Москвы, чтобы мы оставались там, пока не прекратится моровая язва. Это было сделано из опасения за нашего владыку патриарха. Мы вернулись в Калугу, где поместились в большом доме. Было приступлено к постройке царского судна с помещениями и каютой с окнами для нашего владыки патриарха.

Накануне двенадцатого воскресенья по Пятидесятнице, в которое пришелся праздник Божественного Преображения, мы отстояли службу в новой церкви, в честь Воскресения, как бы висячей, с окружною галереей, как все их церкви, о [136] чем мы уже упоминали. Прочли молитву на сон грядущим и канон кафимеринос (ежедневный), по их всегдашнему обычаю. Потом мы в ней же слушали утреню и литургию. Принесли блюда с прекрасными яблоками и грушами; наш владыка патриарх прочел над ними молитву благословения винограда и их роздали присутствующим. Затем мы совершили параклисис (молебствие) и моление за богохранимого царя, ибо, как мы сказали, все священники этой страны ходили в крепость перед литургией или после нее и совершали за царя моление и крестный ход.

В этом городе все: воеводы, вельможи и торговцы, дарили нашему владыке патриарху удивительные дыни и блюда яблок; да будет благословен Творец за их красоту, величину, запах, цвет и вкус! С одной стороны они румяны, с другой — белы, чисты, как снег, с тонкою кожицей, цветом и вкусом лучше яблок дамасских. Что касается дынь, то, как мы сказали, они чудесны и исключительно свойственны этой Калуге, ибо во всей стране московской нет подобных по величине и вкусу, как нам говорили.

Когда кончили постройку судна, воевода пришел проститься с нашим владыкой патриархом и проводил его до корабля. Мы поместились на этом судне, к которому были назначены гребцы с веслами, а наши спутники сели на другое. Затем воевода прислал нам провизию на дорогу: хлеба, водки и прочего — сверх того, что мы закупали постоянно в каждом городе. Свою карету с ее принадлежностями мы оставили в одном месте; лошадей же воевода отдал знатным людям на прокорм, записав их возраст, цвет и цену, дабы, если какая из них пропадет, можно было знать, какая именно, и заплатить ее стоимость.

Они сосчитали, что нам предстоит проехать от Калуги до Коломны, куда мы направлялись, около ста девяноста верст по реке.

Знай, что воеводы в этой стране люди ученые, законоведы, философы, логично рассуждающие, любят тонкие вопросы, глубокомысленные споры. Они приобретают знания от наставников, к ним приезжающих, от патриархов и архиереев, коих они обыкновенно расспрашивают и, когда те ответят на их вопросы, подчиняются; если кто из них воспрещает им что-либо, то воздерживаются от этого, не упорствуют, но стремятся увеличить свои знания, ибо мы видели у каждого из них тысячи больших книг, кои они охотно и много читают днем и ночью. Они не имеют пристрастия к вину и [137] веселью. У воевод киевских мы видели целые воза книг, но что Киев в сравнении с Москвой? Все это происходит от их любви к знанию; они знают по пядям даже нашу страну и ее историю.

Нас спрашивал этот калужский воевода, говоря: «от Адама до года воплощения Господа Христа не пять ли тысяч пятьсот лет сполна, без прибавки или убавления? От воплощения Христа до сего года прошло 1654 года, а от Адама до сих пор прошло 7162 года; эти лишние восемь лет, которые не согласуются со счетом воплощения, откуда явились и как их объяснить?» Никого не нашлось, кто бы смог дать ему ответ. Мы раньше немало расспрашивали об этом предмете в Константинополе и тамошних местах, но никто не дал нам ответа, пока, наконец, мы не убедились из древних греческих книг, что воплощение Христа совершилось в 5508 году.

ГЛАВА XVII.

Московская земля. - Путешествие по р. Оке. Патриаршее судно. Алексин, Таруса, Кашира. Остановка у Каширы и праздник Успения. Источники в Кашире. Воевода из арабов.

В пятницу, 11 августа, перед полуднем корабельщики повезли нас на веслах по течению вышеупомянутой Оки, которую они называют Окарика, — слово рика значит «река» — ибо, как мы сказали, она течет по направлению к Москве.

В этой Калуге стоит множество судов, на коих перевозят продукты в Москву; все они покрыты широкою древесною корой, которая лучше деревянных досок. Так же покрыли и наши суда для совершенной защиты от дождя, а пол устлали (коврами). Над дверью каюты, где поместился наш владыка патриарх, мы поставили образа и занавесили дверь коврами, а также и внутри над его головой поставили, по их обычаю, образа. Издали мы любовались на Калугу, которая обширна и величественна.

Корабль шел с нами. Справа и слева тянулся лес. Река делает множество изгибов, и потому мачт не употребляют, но имеют нечто вроде толстых и длинных копий с железным острием, кои погружают в воду, и корабль быстро идет. Если, случалось, он приближался в берегу и садился на мель, то его сдвигали также этими копьями с большим усилием; а когда поднимался сильный ветер, люди выходили и тащили суда веревками, идя по берегу. Деревни встречались нам [138] беспрерывно, будучи смежны одна с другой. В этот день мы проехали двадцать верст и на ночь стали на якорь в средине реки.

На следующее утро нас провезли около тридцати пяти верст, и мы прибыли к большому базару на берегу реки, с большою деревянною крепостью наверху горы; под ней другая крепость, с ней смежная; она доходит до берега реки и заключает внутри чудесные источники вкусной воды. Здесь стали с нами на якорь. Город называется Алексивка (Алексин), по имени его строителя. В нем четыре церкви.

Бывший при нас старший драгоман, всякий раз как мы доходили до какого-нибудь места вроде этого, немедленно отправлялся известить воеводу. Явился уполномоченный здешнего воеводы, в сопровождении священников и почетных жителей, с поклоном и подарком, состоявшим из съестных припасов и напитков. Не доезжая до этого города и кругом него, мы видели много каменных гор — и так по всей дороге.

Мы проплыли пять верст, проезжали мимо монастыря на берегу реки, называемого Бомбори (Болдарев) во имя Воскресения; потом прошли еще пять верст до вечера, кануна тринадцатого воскресенья по Пятидесятнице, и стали на якорь. Утром рано в упомянутое воскресенье поплыли и, проехав около двадцати верст, прибыли в благоустроенное селение, по имени Таруса, с четырьмя церквами, из коих в одной мы отстояли обедню. Затем проплыли еще десять верст. В понедельник вечером прибыли в другой базар, по имени Кашира, с укреплением и цитаделью на берегу реки, на высоком холме. Мы отстояли вечерню в его церкви, во имя св. Георгия, в канун праздника Успения Богородицы. Раньше мы проезжали на своем пути мимо двух великолепных каменных монастырей, которые называются у них, один — Фладижни (Владычный), т.е. Введения во храм Богородицы, а другой — Фисоски (Высоцкий), т.е. во имя Рождества Богородицы.

В этот вечер пришел воевода приветствовать нашего владыку патриарха; было условлено, что священники прибудут ночью и отведут нас в церковь. В четвертом часу они прибыли, и мы отправились с ними в каменную церковь, в честь сегодняшнего праздника Успения Богородицы, находящуюся внутри упомянутого укрепления. Мы отстояли всенощное бдение и вышли не ранее зари. От этого укрепления идет источник текучей воды по длинным и толстым деревянным желобам, выдолбленным внутри, подобно узкогорлым глиняным кувшинам для воды; желоба обвиты ветвями и спускаются по [139] склону горы; между каждыми двумя желобами небольшая мельница, и таких мельниц, с удивительными приспособлениями, двенадцать от укрепления до реки. Что касается ручьев и обильных водой источников, текущих с берегов этой реки и в нее впадающих, то они бесчисленны. Мы схватили сильный кашель на долгое время, вследствие студености здешней воды, приятной на вкус.

Так все идет от Калуги до Коломны: бессчетные села и посевы, ибо эта местность хорошо возделана.

Нам случилось потом встретить в Москве воеводу, который был сыном араба нашей страны и сделался воеводой, или правителем, над этим городом, а также был воеводой в Коломне, Сарбсахо (Серпухове) каменистом и в других местах, и все жители этих мест были благодарны ему за его правосудное управление и постоянно молились за его здоровье и благополучие. Он рассказал нам, что его семья родом из Хирдейна, что имя его прадедушки было хури (Приходский священник.) Сулейман (Соломон), отца звали Бшара (Евангелий) бен Габриил, и что последний был в одно время надсмотрщиком монетного двора. Они жили в улице Аль-Жадидэ (Новой), в Дамаске. В то время когда Ибн-Жамблат (Джанбулад-Задэ) (Со времени завоевания Сирии султаном Селимом I, курдская фамилия Джанбулад («сталь души» по-персидски) владела на ленных правах санджаком Келиз недалеко от Алеппо. В начале XVII в. Хусейн Джанбулад был сделан губернатором Алеппо. Когда он был умерщвлен турецким военачальником во время похода в Персию (в 1605 г.), его брат Али Джанбулад, мстя за его смерть, поднял восстание против Турции, разграбил Дамаск и объявил себя независимым от Порты. (См. Hammer, Histoire de l’Empire Ottom. т.8 кн.XLIII). На это событие, несомненно, намекает Павел Алеппский. О Джемблатах, как о партии среди друзов в Ливане, возникшей в начале XVII в., упоминает Базили в своей книге: Сирия и Палестина, но имеют ли эти Джемблаты какую-нибудь связь с фамилией Джанбулад, из его книги не видно.) прибыл в Дамаск, ему было 15 лет от роду. Он знал патриархов (Иоакима) Ибн-Зиядэ и (Дорофея) Ибн-Аль-Ахмара (Об этих патриархах и о Георгии, сыне Самора, который, очевидно, был весьма важным лицом христианской общины Дамаска, Павел Алеппский рассказывает в своей хронике антиохийских патриархов. (См. перевод ее в моей статье: К истории антиохийских патриархов, помещенной в Сообщениях Импер. Прав. Палестинского Общества, декабрь, 1896 г.).), шейха Жиржиса (Георгия) [140] Ибн-Самора и многих других дамаскинцев, а также хури Атла (Атаулла? Феодор али Дорофей) и хури Насрулла (Елеазар) в Алеппо. Он сообщил нам далее, что когда его отец умер, паша разграбил его дом и увез его, еще маленьким мальчиком, в Алеппо, а оттуда в Стамбул, где подарил его султану Мохаммеду (III), у которого он сделался одним из придворных рабов. Потом он отправился с визирем Окуз Moхаммед-пашой в поход в Персию, (В 1616 году.) где попался в плен и сделался одним из придворных рабов шаха. Потом он бежал и вернулся в Стамбул; сначала сделался санджаком (Управляющий частью пашалыка.) Хамы, Хомса и др., потом агой по части пошлинного сбора, затем последовательно пашой Наполи и эмир-уль-хаджем, или начальником каравана пилигримов. По возвращении из Мекки, он сопровождал султана Османа (II) в его походе на Польшу, 35 лет тому назад, и, будучи разбит, попался в плен к полякам и сделался одним из придворных служителей краля. Потом он бежал и прибыл в Киев, а оттуда явился в Москву при царе Михаиле и поступил на службу к теперешнему государю, который заставил его креститься и дал ему сан и должность. Достигнув других высоких степеней, он был назначен воеводой над вышеупомянутыми городами и управлял ими с такою строгою справедливостью, что никогда не слыхано было о нем, чтобы кто-либо жаловался на его поступки с ним. Побуждаемый своим религиозным рвением, которое было велико, он выстроил этот каменный собор, (То есть собор в Кашире.) или великую церковь, в здешней крепости на свои собственные деньги, издержав на то более двух тысяч золотых. Через год или два взяли от него это воеводство и дали ему Серпухов каменистый. По прошествии некоторого времени, его опять сместили, и он впоследствии присоединился к нам в Москве. Мы часто наслаждались его беседой и нашли в нем совершенства великодушия, набожности и усердия к службе церковной, так что он никогда не пропускал обедни, которая каждое утро совершалась в монастыре Жудаби (Чудове). Вместе с тем, он был знатоком арабского языка. (Весь этот эпизод об обрусевшем арабе пропущен почему-то в здешних рукописях и потому взят нами из английского перевода. Примечания к нему принадлежат нам. Павел, к сожалению, не называет имени своего земляка; но несомненно, что это не был стольник Даудов, как полагает г. Аболенский, автор статьи: Московское государство при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, по запискам Павла Алеппского. Из сведений о Даудове, опубликованных в Летописи занятий археографической комиссии (вып. V), на которые ссылается г. Аболенский, с полною очевидностью вытекает, что земляк Павла и стольник Даудов два совершенно разных лица. Последний, по всей вероятности, был армянин, родился в Персии в 1620 г. и выехал в Россию вместе с русским посольством.) [141]

Знай, что граница страны татар находится недалеко, справа от едущего по течению реки, на расстоянии около ста больших миль, или от 20 до 80 дней пути. (По английскому переводу. В наших рукописях, очевидно, ошибочно: «то есть более 40 миль пути».) Мы проезжали мимо многих селений и каменных монастырей, давно разрушенных татарами и ляхами, ибо последние отсюда также недалеко.

ГЛАВА XVIII.

Московская земля. — Монастырь Троицы. Дальнейшее плавание и остановка у Голутвина монастыря. Наивное изумление жителей. Мелководье на Оке. Москва-река. Беглецы из Москвы. Посещение монастыря. Приезд в Коломну.

Затем мы переправились на своем судне на ту сторону реки и, высадившись, пошли в каменный монастырь, что насупротив вышеупомянутой крепости, называемый Троица, то есть во имя св. Троицы. Мы поднялись к нему и отстояли в нем праздничную обедню, предуведомив (о своем прибытии). Это большой монастырь, выстроенный из камня и кирпича и весь выбеленный известью. Над его вратами высокая церковь, во имя св. Николая, наподобие башни, с высоким куполом и навесами кругом. Около нее другая башня для колоколов и часов такой же высоты, с таким же куполом и галереей, в каждой арке которой висят по три колокола. К великой церкви поднимаются по лестнице в трех сторон, соответственно ее дверям. Она очень высока, окружена большою галереей и имеет три высоких купола; все кресты Господние густо позолочены.

Потом мы плыли на судне с этого дня, вторника, до вечера следующего дня, среды, и, прибыв к большому каменному монастырю, который называют Галутфуни (Голутвин), в честь Божественного Богоявления, стали подле него на якорь. [142]

Жители этих мест, мимо которых мы проходили по реке, очень дивились на нас, ибо никогда, с самых древних времен, не случалось, чтобы к ним приезжал по этой реке чужестранный архиерей, особенно патриарх антиохийский. Они нас спрашивали: «есть ли у вас женщины и хлеб?» Ибо эти бедняги не имели о нас никакого понятия и приходили в изумление. Мы же, подсмеиваясь над ними, отвечали им: нет. Знай, что от обилия рек и источников, впадающих в эту реку Оку, она в некоторых местах становится очень широка, величиной с египетский Нил и даже больше, как нам говорил один из наших спутников. По причине ее большой ширины случалось, что мы шли иногда на глубине лишь около двух пядей, и часто в таких местах судно становилось на мель и не двигаюсь, так что янычары (стрельцы), раздевшись, входили в воду, и благодаря своей силе, ухищрялись сдвинуть судно, в то время как их товарищи сверху действовали своими канджа, (По-видимому, искаженное русское слово.) то есть длинными копьями с острыми наконечниками, пока наконец не сдвигали его с места и не отводили на глубину. Когда случался по временам сильный ветер, они также сходили с судна и тащили его на веревках, идя по берегу.

Не доезжая двух верст до упомянутого монастыря, мы расстались с описанною рекой и вошли в известную реку Москву, которая течет от города Москвы и впадает в эту реку. Обе эти реки текут к великой реке, по имени Волга, знаменитой своею величиной, ибо ее ширина, как говорят, около четырех миль. Все эти три реки, вместе с другими, впадают в персидское море, называемое Каспия. Об этом будет подробный рассказ, как может быть желательно. С тех пор как мы вошли в Москву-реку и до высадки нашей, суда тащили веревками в берега, по причине стремительности ее течения и большой глубины. Мы видели на ней много судов, идущих из Москвы, с мужчинами, женщинами и детьми, которые бежали от моровой язвы. Таких беглецов мы видели так же в тамошних деревнях и в лесах.

Возвращаемся (к рассказу). Мы поднялись к упомянутому монастырю, где в то время находился, ожидая нас, воевода города Коломны, в которую мы направлялись и которая видна оттуда, так как между ней и монастырем расстояние всего [143] в две версты по суше и в четыре версты по реке, что зависит от обычных поворотов рек.

Когда мы вошли в монастырь, нас встретили по обыкновению и ввели в большую церковь в честь Божественного Богоявления, коего образ поставлен (Разумеется, в иконостасе, у царских ворот.) вместо иконы Господа, ибо таков их обычай. Всход в эту церковь чудный, высокий, с трех сторон; кругом — галерея с тремя дверями. Церковь весьма древняя. Мы отстояли в ней вечерню и пошли помолиться в другую церковь, которая находится в трапезе отцов. Она весьма древняя и красивая, в честь одного из их новых святых, по имени Сергий; как нам о нем рассказывали, он первый пришел сюда из города Киева, проповедовал здесь Христа и построил эту церковь. Монастырь относится к его же времени. Между этими двумя церквами высокая колокольня с приподнятым высоким куполом, наподобие куполов церковных.

Выйдя из монастыря, мы ночевали вне его, на берегу реки. В четверг, 17 августа, вставши рано поутру, мы прибыли на судне в знаменитую крепость Коломну.

Воевода нас опередил и вышел нам навстречу вместе с почетными горожанами, священниками и всем народом. Нас ввели в каменную крепость, которая издали бросалась в глаза высотой своих стен. Мы помолились пред иконами, помещенными над ее воротами снаружи и изнутри; а также, проходя мимо церкви, мы всякий раз останавливались и молились на ее иконы, которые поставлены над дверью, подражая в этом московитам. Наконец нас ввели в высокую великую церковь, откуда вышли встретить нас священники и дьяконы с иконами и кадильницами, по обыкновению. Мы отстояли в ней обедню, ибо они ждали нас. Церковь эта епископская (кафедральная). По выходе из нее, нас повели вверх, туда, где епископские кельи, в которых нас и поместили, как приказал им царь и его министры, ибо царь и патриарх недавно сослали (здешнего) епископа (Павел Коломенский, известный противник нововведений патриарха Никона.) в заточение в страну, называемую Сибирия, за важный проступок с его стороны, о чем мы потом расскажем.

Мы не нашли налицо уполномоченного, то есть протопопа. В этой стране есть обычай, что, когда случится особенный [144] (храмовой) праздник в каком-либо выдающемся, большом, известном монастыре или в епископской церкви, в этот день совершают водосвятие и царский молебен, вливают св. воду в сосуды из воска и отправляются для поднесения ее в дар царю, всему его дому, патриарху и государственным сановникам, вместе с иконой святого или Господского праздника. Таков их обычай. Если бы епископ был здесь, то он сам бы отправился раздавать воду, потому что эта великая, епископская церковь во имя Успения Богородицы, но по сказанной причине водосвятие совершил вместо него протопоп и поехал раздавать св. воду вместе с иконами туда, где находился царь, осаждавший Смоленск. Потом он вернулся.