СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским.

ЧЕРНОЕ МОРЕ, МАЛАЯ АЗИЯ, СИРИЯ

ГЛАВА Х.

Торжественный въезд в Алеппо. — Поведение митрополита Эмесского. — Прибытие митрополитов.

Мы служили обедню в Келизе в Новое (Фомино) воскресенье, при всеобщей радости и ликовании. Тут мы пробыли две недели. Вследствие настойчивых убеждений посетителей из Алеппо, священников и почетных лиц, являвшихся за благословением, владыка патриарх наконец уступил их желанию и согласился отправиться в Алеппо, но с условием, что он возьмет с них следуемый ему сбор и что все, что он издержал для выражения почтения паше, и все подарки будут отнесены на их счет, и в этом они поручились друг перед другом. Итак, мы выехали из Келиза с немногими вещами, оставив в нем остальные, и, приблизившись к Алеппо, остановились в деревне Билирмун, чтобы пробыть тут до вечера и войти в город негласно; но христиане, быстро прослышав о нашем приближении, вышли целыми общинами всех вероисповеданий встретить нас, и стекались к нам во множестве, толпа за толпою. Если бы мы вступили в Алеппо, как только подошли к нему, это было удобнее и спокойнее; ибо, пока мы имели остановку [146] в деревне, стечение и наплыв народа увеличились, и обстоятельства неминуемо вынуждали нас подняться и двинуться к городу. Женщины вышли до Ханакии, и мы не могли пройти через мост Баш Куббе вследствие давки толпы и стеснения встречавших нас, и не будь янычаров и ясакчи, которые шли впереди нас с палками, мы вовсе не могли бы проехать. Прибыв к христианскому кладбищу, мы увидели издали, что площадь совершенно переполнена народом, и только с большим трудом мы подвигались вперед. Пройти в церковь, согласно установившемуся обычаю, мы нашли невозможным и по причине скопления народа, и потому, что наступил вечер, хотя священники разных общин приготовились из любви и уважения к владыке патриарху встретить нас в облачении — да ущедрит их Господь! Митрополит, о котором было уже столько говорено, также явился встретить нас, трясясь и дрожа вследствие своего состояния, на которое он громко жаловался и плакался, и — Бог свидетель – мы, вследствие перемены в его лице и наружности, не узнали бы его. Он шел пешком, и его поддерживали четверо носильщиков, когда он опустился на колени и просил (прощения); и будучи окружен толпой, едва не был растоптан под ногами народа. Таким образом мы вступили в митрополичий дворец, где предались отдохновению, выбросив из головы все заботы, связанные с путешествием, славя Богу за свое спасение и благополучное прибытие в родную страну и за то, что мы снова соединились с дорогими нам лицами, с товарищами и друзьями. Наш въезд в царственный и богохранимый град Алеппо произошел в четверг вечером, 21-го апреля.

В канун следующей субботы мы совершали шествие со всем духовенством, с диаконами, во время Входа, согласно обычаю этой страны, по случаю торжественного чествования памяти св. мученика Георгия, праздник которого приходился на следующий день; и таким образом наш владыка патриарх в этот канун был встречен всеми священниками различных общин в ризах, и они вводили его в свои церкви с величайшим почетом и уважением. На следующий день мы совершали обедню с торжественным крестным ходом, при чем были розданы свечи всем молящимся; и христиане — да благословит их Господь и дарует им благоденствие! — собрались вместе, с большой торжественностью, чтобы оказать честь нашему владыке патриарху, которого они наперерыв один перед другим угощали обедом и ужином, условившись между собой, что когда он пообедает в одном месте, ужинать будет в другом, и так [147] горячо добивались чести принять его, что иногда случалось, что двое или трое в одно и то же время готовили угощение. Не менее многочисленны и обильны были их благодеяния и милостыни. На своего митрополита они явились с жалобами за его поступки с ними, и владыка патриарх горевал об их деле, меж тем как сам митрополит пребывал распростертый на одре болезни.

Гонец, которого мы посылали в Дамаск, теперь вернулся и принес нам известие о великой радости тамошних христиан по случаю вашего приближения и нашего спасения, которую они высказывали нам в письмах, выражая просьбу, чтобы наш владыка скорее явился к ним принять в свои руки бразды правления и заведывание их делами: ибо они стали подобны виноградным лозам после сбора винограда. В то же время они жаловались на митрополита Эмесского, сына Амиша, второго Иуду, на гнусности, которые он совершил среди них, и на обиду, которую он им причинил, ибо они послали к нему и пригласили его жить у них в качестве уполномоченного, и он пришел и совершал служение в патриархии, занимая патриарший престол, нося саккос, рукополагая в священные степени и становясь на кафедре (горнем месте) — все это без дозволения хозяина епархии. Они обвиняли его в венчании незаконных браков за деньги и в совершении великих гнусностей, бoльших даже чем гнусности хамасца, митрополита Алеппского. Услышав о приближении нашего владыки патриарха, он было растерялся и смутился, ибо постоянно распространял о нас слухи, что мы убиты и никоим образом вернуться не можем; и говорил народу, что теперь он то лицо, которое должно пользоваться над ними властию патриарха: столь неблагодарным изменником выказал он себя по отношение к своему владыке и учителю, который рукоположил его во священника и посвятил во епископа. И как митрополит Алеппский был подвержен страсти к пьянству, так этот человек стал добычею искушения к накоплению денег, черствости сердца и скупости, как об этом мы расскажем в истории о нем, которую, если будет угодно Господу, мы дадим в полном объеме.

Впоследствии он бежал из Дамаска и удалился в Сейданайский монастырь, где и остался; и опасаясь ярости жителей Дамаска, которую они питали против него, так как он принуждал их платить большие суммы денег правителям, и зная об их жалобах на него своему духовному владыке, он принялся писать, во вред им, прошение за прошением к правителям из своего сейданайского убежища, пока мы не послали ему письмо с [148] приказанием собраться и явиться в Алеппо. Сюда также приехали принести нам поздравления кир Мелетий, митрополит Триполийский, кир Николай, митрополит Аккарский, и кир Неофит, митрополит Лаодикийский. Между тем из Дамаска приходили письма за письмами с просьбою, чтобы владыка патриарх собирался и ехал к ним со своими спутниками. Наконец намерение было принято нами, и, послав привезти остальную нашу кладь из Келиза, мы начали укладываться и готовиться в путь к Дамаску. Тут явились некоторые из алеппских христиан, прося нас взять от них их митрополита, чтобы они могли вздохнуть и успокоиться в его отсутствие, хотя бы на малое время. Наш владыка патриарх созвал собрание по поводу этого и по делу уполномоченных, которых он всех устранил от их обязанностей, заместив другими; и при счете долгов, остающихся за алеппскою церковью, оказалось, что их было на семь тысяч пиастров. Все церковное имущество, ризы и богослужебные принадлежности были отданы в залог заимодавцам. Все эти хищения были учинены митрополитом ради того, чтобы добыть себе денег, сверх и помимо тех сумм, которые были уплачены ему и за него по счету. Что же мог сделать с ним владыка патриарх? Он отдал его в руки правосудному правителю, чтобы тот воздал ему должное и наказал его. Теперь митрополит стал просить владыку позволить ему отправиться с ним в Дамаск, но владыка отказал, по действию промысла Всемогущего Бога, как это обнаружится впоследствии; и мы предоставили его сынам сатаны.

ГЛАВА XI.

Отъезд в Хаму. — Прибытие в Дамаск. — Перестройка патриаршего дома.

Мы выступили из Алеппо вместе с меккскими паломниками в четверг, 21 июня, и по прибытии в Хаму были встречены счастливыми известиями. Дело в том, что в Дамаске были два сильных человека из именитых людей города: один — по имени Абд-ус-Салам, киайя янычаров, другой — Абд-уль-Баки, языджи (секретарь) янычаров. Эти люди были очень непокорны и строптивы по отношению к султанскому правительству и поддерживали тайные сношения с Хасаном-пашою Джелали, в противодействие визирю. Когда упомянутый Хасан-паша погиб, визирь послал грамоту Кадыри-паше, паше дамасскому, о котором мы упоминали уже раньше, как о паше силистрийском, приказывая ему, прибегнув к хитрости, отрубить им [149] головы. Вследствие этого он пригласил их во дворец и, обезглавив их, послал их головы в Константинополь; и теперь в Хаме мы увидели людей, которые их везли. Мы очень обрадовались этому: то было для нас необычайным благодеянием, судя по тому, что нам рассказали потом об этих людях: именно, что они сторожили час прибытия нашего владыки патриарха, а мы далеко не имели столько, чтобы могли удовлетворить их жадность. Но Господу угодно было положить конец их существованию. Итак, когда те лица, которые были зачинщиками мятежа, погибли, визирь, прислал настоятельные предписания названному Кадыри-паше отрубить голову всем тем беднягам-янычарам, которые давно были замечены в закоренелой враждебности к султану и его визирю: и многие из них были обезглавлены, а остальные бежали в Йемен, Египет и другие области Аравии. Еще ранее этого, визирь послал двух чорбаджи-капыкулей с их людьми — один чорбаджи двадцать шестой ода, другой — тридцать второй ода (Янычарское войско делилось на орта, батальоны, которые подразделялись на ода, роты (собственно: комнаты). Их начальники носили названия, заимствованные от домашних работ: агиджи, повар, сакка, водонос и т.п.) — с шестью или семьюстами человек; и отстранив дамасских янычаров от караулов крепости, он поставил в нем стражу из одних этих. Поведение первых было теперь подвергнуто строгому расследованию, и гнев Божий поразил их за бесчисленные деяния тиранской жестокости, кои они совершали над жителями, не обуздываемые правительственной властью и не имея никакого начальника: и таким образом Бог даровал визирю поступить с ними по своему желанию; и все это случилось к нашему великому благополучию — хвала и благодарение Всемогущему!

Когда мы прибыли в Эмессу, злочестивый митрополит этого города, второй Арий, вышел к нам навстречу, ибо он выехал из Сейданаи, прибегнув к обману и лицемерию; но мы не делали ему никаких упреков ни за что, — напротив, мы встретили ею с веселой улыбкой, взяли его с собой и успокоили его сердце для того, чтобы достигнуть своей цели в отношении к нему и совершить свой суд над ним в присутствии его противников, созвав синод по поводу его поведения и его личности. Когда мы отъехали на два дня от Эмессы, я наедине начал увещевать и выговаривать ему, напоминая ему об его преступных деяниях, по порядку; но он встретил мои упреки увертками и отнекиванием. [150]

Наконец мы вступили в укрепленный город Дамаск, в пятницу утром, 1-го июля, встреченные христианской общиной со всяким почтением и уважением, с радостию, весельем и ликованием. Прежде всего, мы начали с засвидетельствования почтения паше, посетив его; посетили также всех почетных лиц города и поднесли им в подарок восковых свечей, сахару и тканей. Затем мы приступили к уплате наших долгов. Первым в списке наших должников был долг дому Хаджи Насыр-уд-Дина, общий итог которого, по определению суда, равнялся девяти тысячам пиастров с лишком, и его мы уплатили, написав расчет между нами и ими; другому кредитору мы были должны две тысячи пиастров, и мы уплатили их ему; третьему — две тысячи пятьсот, четвертому — тысячу и пятому — пятьсот: и таким образом мы заплатили пятнадцать тысяч пиастров. Патриарший дом также требовал некоторой суммы денег, материй, мускуса, мехов и тому подобного. Мы истратили на пашу и на остальных именитых лиц более трех тысяч пиастров. Дом патриарший со своим залом обратился в развалины, ибо был построен главным образом из кирпича, а дерево сгнило за давностью. Мы срыли его до основания и построили новый дворец, приличествующий нам, с кельями для духовенства, с галереями, отхожими местами с проточною водою, кладовыми и мощеными дворами. Зал мы вымостили материалами разного рода и разных цветов; и я посылал в Алеппо за желтой и зеленой черепицей, истратив на это замощение и на водоем посредине около шестисот пиастров. С передней стороны дворца я облицевал его черным и белым камнем, с основания до верхушки, и устроил при нем фонтан и водомет, из пестрой мозаики и цветного мрамора, выбрасывавший воду, которая, рассыпаясь в своем падении, чарует своим журчаньем сердце и ум и прогоняет грусть с души. При постройке его я воздвиг две мраморных колонны, перевитые и закругленные по образцу древних греческих колонн; ибо я взял мастера и показал ему некоторые колонны у дверей мечети, называемой Дженезари, что за воротами Тума (Фомы), основания коих древообразны, как основания греческих колонн. Две колонны с их подножиями обошлись в тридцать пиастров и служат в настоящее время предметом величайшего удивления для зрителя. Все это имело отношение к словам того, кто сказал, что «мастера сего времени и века неспособны производить работы, подобные древнему искусству». В средине этого места я поместил порфировую доску длиною в полтора локтя и шириною в три, с рамкою вокруг нее, из белого мрамора и черного камня, [151] и на этой черной и белой облицовке я поместил обозначение времени, в три строчки стихов, составленных из прекрасных черепиц со свежей глазурью, таким образом, что никто не мог бы переделать их или придать им иной смысл в каком-нибудь месте, от начала до конца. Над дверью галереи я поместил желтую плиту с обозначением на ней времени построения на греческом языке и греческими буквами, чтобы его могли читать и сыны Греции. В зале было темно, и поэтому я проделал в ней два высоких окна. В углу летнего помещения, называемого Мишрака, я построил отхожее место с высоким куполом и арками и водоемами кругом, в подражание отхожим местам дамасских вельмож, которые они строят из дикого камня. В зале я проделал большое окно и устроил в нем прочную железную раму со щеколдою, весом в тридцать шесть фунтов, тогда как прежде на ее месте была деревянная. Вблизи нее я проделал потайную дверь, ведущую в портик из дикого камня, и сделал эту дверь подобной окружающему материалу, так что, когда она затворена, никто не догадывался, что это дверь. Я расширил и сделал выше ворота двора, построив их из дикого камня. Все ворота и двери были обрамлены деревом сирийской и белой шелковицы, дабы они не обветшали с течением времени; это была прочная работа. Портик позади зала был весь сводчатый, и я расширил двор и вымостил его черным мрамором. Здесь было водохранилище, прочно выстроенное из черного мрамора и сосредоточенное мною в одном месте, на место нескольких, существовавших, обыкновенно, в домах соседей, и вблизи него была проделана особая дверь для прислуги. Из зала была вынута целая гора земли, ибо мы удалили землю и наложили на ее место камня. Постройки в Дамаске производятся с цементом и красной землей, так как земля здесь обожженная, и не походят на постройки алеппские, с их особенною землею и известью. Ста пиастров было недостаточно нам для того, чтобы измельчить землю. Водоем в этом месте был очень большой, окруженный со всех сторон садиком, но я уменьшил его размеры и расширил открытое пространство для прогулок. Для лимонных и померанцевых деревьев я сделал каменные окаймления, наподобие устьев колодцев, с бордюром, — прекрасное произведение искусства; и кругом них настлал пол такой же, как и на всей площадке зала. Вдоль всех стен я устроил приступок из черных и белых плит, где можно было бы сидеть народу: и все это место из тесного и узкого сделалось просторным и обширным. Красота зала с его водоемом и [152] водометом была предметом разговоров в городе Дамаске, и многие из именитых людей нередко приходили посмотреть на него (Зал, об украшении которого так много заботился архидиакон, видимо, обладавший изящным вкусом, составляет необходимую принадлежность всякого богатого дома в Дамаске и вообще в Сирии и имеет много общего с древнеримским атриумом.). Мы истратили на всю эту постройку около трех тысяч пиастров. Из всех ее украшений ничто не было бы так достойно возбудить в тебе, мой брат, желание и зависть, как красивые ряды нарциссов, гиацинтов и других цветов, размещенных на порожках водомета, от верха до низу, с рассыпающеюся посреди них водою, и по краям водоема, кругом, бутылки вина, вперемежку с кувшинами воды, — и потом видеть нас сидящими в новой галерее с лицевой стороны и пьющими во славу Божию, с кубками в руках. И я молю Всемогущего, да подвигнет Он всякого читателя моего убогого рассказа и всякого слушателя посетить святой Иерусалим и поглядеть на это восхитительное место, которое я сумел так хорошо устроить: и конечно, если бы в нашем обладании была целая сокровищница золота, она в наших руках подверглась бы полному израсходованию, и это сооружение стояло бы памятником для будущих поколений, дабы люди просили блаженства и награды для нас у щедрого Владыки мира, ибо хотя деньги, имевшиеся у нас, составились из даяний христиан, но употребление их на эти хорошие дела, несомненно, есть весьма похвальное деяние.

ГЛАВА XII.

Перестройка патриаршего хана в Дамаске. — Смерть митрополита Алеппского. — Постройка диван-ханэ в Алеппо.

Патриархии принадлежал хан, отказанный ей по завещанию, находившийся насупротив дверей портика патриаршего дворца; и над ним этажами были помещения для бедных, но в последнее время он сделался жилищем безнравственных женщин; и многие попытки выгнать их, за их лицемерие, пороки и гнусности, которые они постоянно творили, не имели успеха. Но я их выгнал сразу; и сравняв все здание с землею, воздвигнул его заново с самого основания и сделал его в два этажа: нижний этаж состоял из девяти больших, просторных мастерских, а верхний из восьми, несколько [153] красивее и более обширных. Ежегодный доход от хана, прежде равнявшийся только двадцати пяти пиастрам, теперь возрос до ста двадцати слишком. Много потрудился я над его перестройкой, в особенности вследствие большого количества земли, бывшей внутри его, — и да избавит нас Господь от дамасских зданий! — едва вы сделали щель в своде, как вся стена, от верха до низа, превращается в развалины. На этот хан мы истратили около двух тысяч пиастров. Сотни пиастров оказалось нам недостаточно для одного только раздробления и просеивания земли. В этом здании я сделал небольшую дверь, наподобие двери митрополичьего дворца в Алеппо, и над входом в одну из лавок написал дату его постройки.

В наше отсутствие в старом патриаршем доме поместился ага и сделал его своим жилищем, будучи допущен через ворота хлебопекарни (На Востоке хлебопекарная печь помещается в отдельном здании.); и только с большим трудом мы выгнали его оттуда. Затем я заложил обои ворота камнем и сделал одни только новые ворота для входа; снаружи они были красивее и глубже, чем ворота митрополичьего дома в Алеппо, были сложены из больших обтесанных камней, и в воротах была калитка; и другие подобные им были изнутри, так что обои вместе они походили на ворота крепости. И теперь — благодарение Господу! — обитатели уже больше не страшились, что кто-нибудь вломится через них; ибо ничья рука не была в силах сокрушить ворота: столь глубоки их выемки, глубоки настолько, что могут скрыть всего человека. Что касается до остального, то мастера и искусные работники трудились около двух лет над постройкой дворца; но мы употребили все усилия, чтобы закончить хан до наступления зимы, увеличив число мастеров и работников, которых всего было человек шестьдесят или семьдесят; и он был окончен в течение восьмидесяти дней, чему сильно дивились знатные мусульмане; ибо если бы эта работа делалась для них, то рабочие не выполнили бы ее и в два года; но так как все они были христиане, то им стыдно было нас и они работали со всем усердием над этим благотворительным предприятием, тем более что это делалось для их соотечественника, для их церкви и для их патриарха.

Обыкновенно, еще со времен прежних патриархов, для патриаршего дома получалось каждую неделю две партии вина из [154] Сейданаи. Обычай этот за время нашего отсутствия прекратился; но я много трудился и старался, пока снова не ввел его.

Вскоре после нашего прибытия в Дамаск, сюда явились к нам митрополит Сидонский, митрополит Бейрутский, митрополит Баальбекский и митрополит Триполийский, чтобы принести поздравление нашему владыке патриарху; и владыка наш разослал их потом по разным направлениям, чтобы собрать ему нурию, или десятину, согласно обычаю. Сам он отправился посетить Сейданаю, первого сентября, когда наступил 7168 год от сотворения мира (1660 г. от Р. Хр.); а я остался вместо него в Дамаске.

Через шесть дней после праздника Воздвижения Креста к нам прибыл из Алеппо гонец с важными известиями, полными радости и веселия, и уведомил нас о смерти митрополита Алеппского, 13-го сентября, после краткой болезни, опорожнившей дочиста его желудок, от которой он испустил дух в слезах и рыданиях. Все радовались его смерти; и Господь посетил свой народ, освободив и избавив его от испытаний и искушений. Прибытие гонца к нам случилось после полудня; я немедленно отправил конных гонцов в Сейданаю, отвезти известие нашему владыке патриарху, и он получил его после ужина, раньше чем отошел ко сну. Он преисполнился радости, находя удовольствие не в смерти митрополита, но в избавлении жителей Алеппо от его злочестия; и встав, немедленно отслужил параклисис (молебен) Божией Матери, вознеся благодарения и хвалу Ей, принесшей ему эти счастливые известия в Своем монастыре (Сейданайский женский монастырь близ Дамаска – во имя Божией Матери; в нем находится Ее чудотворный образ.). Затем я послал сообщить радостное известие остальным епархиальным архиереям, которые все были крайне раздражены против митрополита.

В это время нашему владыке патриарху пришла мысль заняться в этом году мироварением, и не только по обыкновенным причинам, но и потому, что мира, приготовленного покойным патриархом Иоакимом Ибн-Зиядэ, оставалось немного более одного галлона (3 штофа.), поэтому мы теперь записали названия снадобий и благовонных корней в книгу и начали покупать и собирать их, послав в Египет достать бальзамного масла.

В начале Рождественского поста я переехал в Алеппо, где оставался до 10-го марта. Здесь я начал также строить диван-ханэ [155] (судебная палата), который был безусловно необходим, и два подвала для темницы и для съестных припасов, как по причине тех страхов, ужасов, тревог, грабежа и расхищения, которые произошли в мое отсутствие через эфенди Ахмеда-пашу, о чем мы упоминали раньше, так и вследствие недавнего страха перед Хасаном-пашою и Муртезою; а также потому, что мне удалось купить прекрасный мраморный столб, который можно было расколоть на плиты, вместе с тремя каменными арками из дикого, желтого и черного камня, по сходной цене, за тридцать два пиастра. Таким образом, предприятие удалось, и здание было выполнено согласно с планом. Я производил в Дамаске упомянутую постройку в то же самое время, как в Алеппо продолжали в мое отсутствие вести эту постройку. Потом я вернулся в Дамаск, в обществе иерусалимских паломников, и присоединился к моему родителю и, преклонив колена перед владыкою, получил его благословение.

ГЛАВА ХIII.

Приготовление св. мира. — Шесть отдельных варок.

Теперь мы принялись за выполнение дела мироварения, и собрав все припасы и сосуды к Вербному воскресению или к Страстной неделе, мы растерли снадобья в ступке, для пяти варок. Мы растирали составные части каждой варки и помещали их отдельно на большом листе бумаги, надписав на них названия.

Составные части первой варки были следующие: цветов дерева кундуля сто двадцать драхм; красного дерева кассии шестьдесят драхм, якутийского амома (Род имбиря.) шестьдесят драхм, солодкового корня тридцать драхм; ирного корня тридцать драхм. Мы растолкли и размельчили те из них, которые требовали того, как было обозначено в книге; затем они вымачивались в святой воде и старом вине, будучи покрыты ими на глубину двух или трех пальцев, в чистом сосуде, с кануна Вербного воскресенья, чтобы на следующий день подвергнуться варке. В подлинном списке предписания определена только одна часть, — например, цветов кундуля сорок драхм, — тогда как мы взяли их втрое больше, именно сто двадцать драхм, и так же поступали и с прочим. Как я указал составные части первой варки, так укажу их и для других варок. [156]

В пятницу, накануне Лазаревой субботы, наш владыка патриарх после утреннего богослужения проследовал вместе с архиереями и священниками в церковь св. Николая и, совершив молитву над очагом, с водосвятием, окропил св. водою место и два новых очага, помещенные к востоку, посредине названной церкви, на помосте, который по этому случаю покрыли глиною, чтобы он не попортился; и сюда были принесены два большие медные сосуда, предварительно вылуженные.

Утром в Великий понедельник, по совершении молитв, владыка патриарх пришел, как и раньше, с архиереями, священниками, диаконами и мирянами в упомянутую церковь и начал службу. Затем мы принесли снадобья для первой варки, которые мочили всю ночь в святой воде и старом местном вине, в чистом сосуде, и они были перелиты в большой котел. На них было налито двадцать восемь фунтов чистого масла и столько же старого дамасского вина, со святою водою; и каждый раз, когда владыка прибавлял какую-либо составную часть, он произносил нараспев: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Единого Бога». Затем он положил один лист лаврового дерева, один лист мирта, один лист розмарина и небольшое количество мужского(?) розмарина. Старого вина и святой воды он влил для того, чтобы предупредить возгорание масла в котелке, а лист лаврового дерева и розмарина положил для запаха. На помощь себе мы пригласили двух врачей этого города и дали им указания, так как выполнение подобных действий составляет их искусство и занятие, ибо иначе, без такой помощи, кто мог бы достигнуть цели? так как священные наставления божественного предания были забыты по прошествии многих лет.

Мы приготовили и раскололи на топливо сухих дубовых дров. Первая вещь, которую взял в руки наш владыка патриарх, были три полена дров, с тремя пучками пакли и тремя зажженными свечами, которые он положил в очаг. Затем он полил часть оставшихся дров горячею святою водою, которая для этого была поставлена на другой очаг, а потом положил их на зажженные свечи с частью пакли, окропив очаг святою водою, и зажег огонь в обоих очагах. Один из священников сел на стул против очага, чтобы поддерживать огонь, при чем поливал дрова, каждое полено, вышеупомянутой горячей водою и зажигал их мало-помалу, чтобы только поддерживать легкое пламя, как это установлено в книге, которая гласит: «Необходимо, чтобы находящийся при огне был бдителен и поддерживал его горение в умеренной степени. [157] Когда очаг раскалится, он должен покропить его теплою водою, но остерегаться брызгать на него холодною водою, и должен, не переставая, все время помешивать». Согласно этому наставлению действовал и священник, постоянно помешивая деревянной лопаткой с длинной рукояткой, дабы жидкость не вскипала и не перелилась через, воспламенив все кругом. По временам он прибавлял в нее некоторое количество вышеупомянутой теплой святой воды, как это указано в книге: «Всякий раз, когда воды убудет, должно прибавлять к ней тепловатой воды, понемногу каждый раз; но остерегаться употреблять холодную».

С той минуты, когда огонь начал гореть, наш владыка патриарх в епитрахили и омофоре, архиереи в епитрахилях и омофорах и священники в епитрахилях читали святое Евангелие; а диаконы, в орарях, читали нараспев послания, книги пророков и псалмы Давидовы и все другие песнопения и молитвословия, при чем все были с обнаженными головами, с самого возжжения огня вплоть до вечера. Точно так же диаконы своими рипидами веяли на котел, сменяя друг друга; перед очагом в подсвечнике горела большая свеча.

Если желаешь знать, исчезла ли вся вода, которая была смешана в котле с маслом, кипящем на огне, указание на это дает наблюдение, что пока масло с бульканьем выделяет пузырики, до тех пор вода еще остается в нем; но как скоро пузырики прекращаются и исчезают в нем, и масло находится в покое, тогда время прибавить к нему горячей воды, сколько тебе требуется. Когда ты помешал смесь и находишь, что благовонные вещества и духи хорошо смешались с маслом, и когда замечаешь, что крепость этих благовонных веществ и духов перешла в масло и его запах приятен, то снимаешь его с огня и оставляешь его на всю ночь до следующего дня, чтобы оно остыло. Так мы и сделали; и, закрыв отверстие котла большим полотенцем, крепко обвязали его, чтобы в него не попало чего-нибудь. На утро мы процедили масло через чистую салфетку и перелили его в другой сосуд, как предписано в подлинном наставлении. Благовонные вещества были просеяны, как просевают зерно, и положены отдельно в другой сосуд.

В этот день мы собрали составные части второй варки; это были: лучшего горького коста (Кост – растение Аравии и Индии, из которого добывается благовонное масло.) шестьдесят драхм; красной иракской или бенгальской розы, очищенной от стеблей, шестьдесят драхм; [158] белого макасарского сандала шестьдесят драхм; ладанной камеди, бензойного (?) ладана, имбиря, гвоздики и алоэ, каждого по одной драхме, и сухого коста тридцать драхм; все это мелко истолкли, причем особое старание было приложено на измельчение дерева; и поверх всего этого было налито достаточное количество святой воды, чтобы покрыть эту массу, которую мы вымачивали таким образом от полудня Великого понедельника до утра вторника, когда мы взяли и налили ее на масло, которое было сварено за день до этого. Владыка патриарх зажег огонь так же, как описано для первого раза; помешивание продолжалось, и когда надо было, прибавляли понемногу теплой святой воды, и кипячение продолжали ровно четыре часа. Затем мы сняли эту смесь и оставили ее остывать до послеобеденного времени, когда мы процедили ее, как и прежде, и отложили снадобья к снадобьям первой варки. Между тем архиерей и священники читали молитвы, а диаконы с рипидами менялись до самого конца.

Мы вымачивали составные части третьей варки в этот день с раннего утра, и принесши их, положили в масло, так как оно было уже сварено и очищено; и владыка патриарх снова зажег огонь. Количество составных частей третьей варки таково: зарнаба шестьдесят драхм; очищенной коры красной кассии двадцать драхм; мускатного ореха пятнадцать драхм; лучшей лаванды тридцать драхм; лучшей гвоздики тридцать драхм; мускатного цвета тридцать драхм; и мы варили их от послеобеденного времени до вечера вторника. Затем мы сняли смесь с огня, чтобы остудить и процедить ее, по обыкновению, в среду утром, отделив и отложив кучкою благовонные вещества.

Мы растолкли все потребное для четвертой варки во вторник; это были: киннамома (корицы) и гвоздики тридцать драхм; лучшей красной аравийской смирны шестьдесят драхм; отборного алойного дерева, т. е. алойного ладана, тридцать драхм; лучшего иракского шафрана тридцать драхм. Из них мы растолкли те, которые требовали этого, и налив на них воды, так чтобы она покрыла их, и еще несколько, мы вымачивали их в святой воде в течение всей ночи вторника до утра среды, когда мы положили их в трижды прокипяченное масло, и снова кипятили его, на обычном медленном огне, с утра до полудня. Соблюдались те же обряды, что и в первом случае, а именно: пение стихов, веяние рипидами и т. д.; и затем мы сняли смесь с огня, чтобы остудить, процедили ее и отложили кучкою благовонные вещества отдельно. [159]

Затем мы собрали составные части для пятой варки, которые были следующие: лучшей красной стираксы фаляк сто двадцать драхм, которые мы положили в прокипяченное масло вместе с тремя фунтами очищенного меду и со святою водою, как и прежде. Затем мы поставили все это на огонь, в среду после обеда, до вечера, пока исчезла из него вся водяная влага, и пузырики совершенно прекратились, и запах его был хороший. Доказательство и проба этого заключались в том, что врач, надзиравший за этим делом, взяв новую светильню, обмакнул ее в сваренное масло, поднес к пламени свечи, и когда зажег, то она не трещала и не бросала искр. Итак, теперь мы знали, что вся водяная влага испарилась из смеси, и потому сняли смесь с огня. В течение этого времени мы растолкли составные части шестой варки, которые были следующие: циннамома или корицы сто восемьдесят драхм; самой лучшей благовонной лаванды шестьдесят драхм; лучшей красной очищенной коры кассии тридцать драхм; мускатного цвета двадцать четыре драхмы; лучшего какулийского алойного дерева шестьдесят драхм. Их мы превратили в порошок, который просеяли через шелковое сито, и потом владыка патриарх высыпал это в кипяченое масло и смешал их вместе. Затем врач прибавил бальзамного масла, коего было полтораста драхм в бронзовом сосуде, который он держал на огне, пока оно не распустилось. Вместе с ним он прибавил четырнадцать мискалей (золотников) чистейшего мускуса в порошке и равное количество лучшей амбры, размешав и то и другое вместе в таком же количестве старого мира; а владыка патриарх вылил его в сваренное масло и все это размешал; и мы покрыли смесь до утра.

В эту ночь великое и очевидное чудо явилось от некоторых образов у алтарных дверей этой церкви, а именно: вскоре после наступления темноты они источили из себя благодать, которая капала с них подобно струе воды, чем мы были поражены.

ГЛАВА ХІV.

Освящение мира. — Сооружение нового амвона. Касыда Ибн-уд-Диба.

Перед полуднем в Великий четверг владыка патриарх присутствовал в церкви и начал наливать миро в новые стеклянные сосуды, которые еще не были в употреблении, между тем как все, с обнаженными головами, пели тропари, «Господь пасет мя» и пр., [160] а мы ставили сосуды в стороне рядами. Затем архиереи, священники и диаконы пошли и облачились с нашим владыкою патриархом и, пришедши, понесли сосуды поодиночке и попарно, в торжественном шествии, со свечами впереди и семью парами рипид позади, которыми веяли диаконы, и все пели: «Помилуй мя, Боже» и т. д., пока не вошли с ними во внутреннюю церковь (Девы) Марии, и поместив их на св. престоле, начали обедню. Во время выхода со св. Дарами священники несли впереди сосуды с миром, как это положено делать; а диаконы следовали с рипидами, и затем, возвратившись в алтарь, снова поместили сосуды на святом престоле; и тогда владыка патриарх, преклонив главу, прочел над ними до конца обычные положенные молитвы. После обедни мы поставили сосуды под св. престол до утра Светлого воскресенья, когда взяли их и поставили в хранилище для мира.

К этому празднику Пасхи я заказал новый амвон, с четырьмя красивыми позолоченными столбами и куполом, для внутренней церкви Марии; и первое, что я прочел на нем, было евангелие на Пасху. Раньше этого я посылал привезти из бейрутской церкви мраморную плиту, — большой четырехугольный обтесанный камень, и положил его на престол. Прежний маленький престол я снял, а вместо него устроил новый с арками и столбами; поставил посредине мраморную колонну, на коей написал дату, и поместил на нее упомянутую плиту, и престол вышел чрезвычайно красивым. Точно так же, в следующем году я устроил над ним каменный купол, на четырех мраморных столбах, красивой восьмиугольной формы, с бронзовыми кольцами, казавшимися золотыми, с пилястрами внизу и вверху, из того же металла, напоминавшими работу древних римлян и оканчивавшимися головками у всех одинаковой формы, с четырьмя карнизами с лицевой стороны со всех боков; на передней стороне одного из них я написал обозначение времени. Мы скрепили купол двумя железными стержнями, от одной арки до другой, чтобы он не качался; и на все вместе мы истратили более четырехсот пиастров.

Я также воздвиг другой большой столб из прекрасного мрамора, восьмиугольной формы, с водоемом на нем, для священников, чтобы они могли умывать руки. Три алтарных двери я сделал из тутового дерева так, что они затворялись и запирались, не так, как прежние, простые двери. Хранилище мира находится в притворе придела свв. Киприана и Иустины, который выходит к ризнице, в основании стены, построенной римлянами, и оно было большой [161] глубины. Теперь я сделал в нем разделивший его на двое помост, с опускною дверью из орехового дерева и поставил большую склянку с миром внизу, a меньшие сосуды вверху; и сделал в нем дверь из чистого железа, с замком, чтобы запирать ее, а снаружи каменную дверь, которую покрыли известью, чтобы нельзя было узнать его место.

Один дамасский священник, хури Иоанн Ибн-уд-Диб сочинил стихотворение по поводу всех этих обстоятельств и событий, и в частности по поводу изготовления мира, представляющее касыду, в котором он превозносит похвалами нашего отца и владыку, патриарха кир Макария Антиохийского, в следующих словах:

«Если желаешь, о брат! познакомиться с приятною повестью, которая может доставить тебе преумножение благодати,

Послушай! Предмет мой — начало и продолжение патриаршества владеющего золотым словом

Отца и владыки патриарха, кир Макария Антиохийского, алеппца.

Когда приблизился смертный час покойного патриарха, предшественника его,

Евфимия грека, родом хиосца,

Он послал и призвал его в Дамаск, и назначил его своим преемником

На апостольском престоле Петра, высшем по положению, с согласия архиереев области, почтенного клира,

Собрания церковнослужителей и всей христианской общины.

Это было в одиннадцатый день месяца октября,

В семь тысяч сто пятьдесят шестом году от сотворения первого человека.

Он оставался в Дамаске в течение почти девяти месяцев и выехал, чтобы посетить свою область.

Он возвратился в Дамаск из Алеппо, после того как прошло два года его патриаршества,

И снова пребывал здесь в течение трех лет,

После чего он выехал в город Алеппо, предприняв путешествие в страну христиан,

В обществе своего сына, благословенного архидиакона Павла,

И тех священников, диаконов и учеников, которые присоединились к ним.

Причиною этого было накопление и умножение долгов и залогов,

Опутавших его престол вследствие действий обманщиков.

Продолжительность его отсутствия равнялась ровно семи годам, [162]

В течение которых он встречал всякого рода злоключения и гнетущие бедствия;

Но под конец Бог привел его назад невредимым, когда надежда была уже потеряна;

И в пятницу утром, в первый день месяца июля, в семь тысяч сто шестьдесят седьмом году, скорбь прекратилась.

Поистине, это был день, полный великой радости,

Когда печали и заботы уступили место постоянному ликованию.

Лишь только наш слух был приветствован гласом его восхитительного наставления,

Как души наши ожили после долгого оцепенения.

Он много хлопотал по поводу уплаты долгов

И выкупил все священные сосуды, бывшие в залоге.

Накануне начала месяца ноября,

Архидиакон, его сын, послал письма в город Бейрут

И привез к нам, по повелению своего отца, красивый камень, совершенно белый и обтесанный,

Которым он обновил святой престол в блестящем алтаре Матери Божией;

И снова мы начали радоваться о Господе, ликовать и веселиться,

И ходить с пиршества на пиршество с полным наслаждением.

Затем он начал собирать сосуды, снадобья и благовонные коренья

Для варения святого мира, досточтимого и почитаемого;

И совершил благое дело, за которое его будут поминать до скончания века, подающее благодать всякому, кто помазуется с верою.

Он осведомился, сколько осталось мира, изготовленного патриархом Ибн-Зиядэ,

И нашел не больше одной полной склянки.

Он начал занятие в Великий понедельник, первый день Страстной недели,

Продолжая его до вечера Великой среды, когда оно была окончено.

Она совершилась в присутствии собора епископов, почтенных иереев, диаконов, служителей и монахов.

Патриарх был облачен в омофор и епитрахиль,

И читал евангелия вместе с славословиями, «Господи помилуй!» и «Аллилуия».

Точно так же архиереи, одетые подобным же образом,

Читали, вместе со священниками, евангелия, послания и псалмы нараспев. [163]

Некоторые из священников и диаконов сидели, наблюдая за огнем;

Другие занимались помешиванием смеси, не забывая в то же самое время славословить Бога;

Диаконы главным образом веяли рипидами и пели Аллилуия;

И все, и внутри и вне церкви, были в восхищении.

И теперь церковь св. Николая стала подобна царскому саду,

Разукрашенному и доведенному до совершенства во время этого великого и блестящего таинства.

И о! какие чудеса произошли в ней накануне Великого четверга,

Когда божественная благодать обильно истекла из образов;

И все собрание, от мала до велика, взирало на это

И прославляло Всемогущего Бога во святой Его Троице.

После этого вся христианская Церковь, вместе с женами и детьми, теснилась вперед,

Чтобы прославить Бога и испросить благословение патриарха.

Некоторые из них брали золу на счастие себе и для охраны своих детей;

A некоторые брали отбросы снадобьев для исцеления недугов;

Другие брали то, что было снято с мира и накипь,

Для освящения лежащих на одре болезни и для исцеления от паршей.

В Великий четверг, который был 16-го апреля,

В семь тысяч сто шестьдесят восьмом году от сотворения мира,

Наш владыка патриарх совершил большой крестный ход;

И архиереи и священники несли сосуды с полным благоговением,

Между тем как диаконы несли рипиды и четки и веяли среди песнопений и гимнов.

Они отнесли миро из церкви св. Николая во внутреннюю церковь

И поместили его на главном престоле, называемом Аль-фадыла.

При Великом входе они несли его вокруг и вторично обнесли его с крестным ходом

По всей великой церкви и возвратились к возвышенному алтарю;

И после того, как владыка патриарх прочел над ним положенные молитвы,

Мы поставили его под блестящим высоким престолом.

В Великую субботу архидиакон воздвиг новый позолоченный амвон

В красивой и чтимой великой внутренней церкви,

И на нем он прочитал в первый раз пасхальное евангелие,

Когда в тот день в этом здании совершалась обедня. [164]

Потом сосуды с миром были перенесены в назначенное для него хранилище,

И оно было поставлено, по обыкновению, на старом приготовленном для хранения его месте,

Которое находится позади двери придела свв. Киприана и Иустины.

Здесь архидиакон сделал новый второй помост,

И поместил все миро, в том числе и старую склянку, под ним и на нем.

На сосудах я надписал крупными буквами время приготовления.

Архидиакон сделал для упомянутого хранилища железную дверь,

На которую повесил для безопасности замок.

Это было окончено и совершено в настоящую счастливую пору,

В тысяча шестьсот шестидесятом году от воплощения нашего Господа Мессии.

О, как прекрасны три вещи, сделанные недавно для нас: св. престол, божественное миро и амвон нашего проповедника!

И мы благодарим нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа

И молим Его предстательством Его всехвальной Матери,

Да продлит Он для нас жизнь нашего владыки патриарха

В здоровье и крепости, свободною от всякого сомнения и подозрения,

И да сохранит он архидиакона, его высокоценимого сына,

Даруя ему исполнение всех его благих надежд и совершенствуя его благочестие и благость;

И да сохранит Он ему его отпрыск, его возлюбленного Ананию диакона,

И да даст ему упиваться сильной радостью на своего, достойного удивления, сына Константина.

Пусть всякий читающий или слушающий это сочинение молит награды для его творца,

Имя которого хури Ханна, сын Ризк-Уллага, Ибн-уд-Диб».

ГЛАВА XV.

Синод для суда над митрополитом Эмесским. — Отлучение и смерть его.

Что касается до митрополита Эмесского, Ибн-Амиша, то не подобает пройти молчанием посрамление, которое пало на него; ибо мы созвали по его делу синод, на котором присутствовали: Мелетий, митрополит Триполийский, Филипп, митрополит Бейрутский, Иеремия, митрополит Сидонский, Николай, митрополит Аккарский, Неофит, [165] митрополит Лаодикийский; Герасим, митрополит Зебданский, и Григорий, митрополит Хауранский; все дамасские священники, все священнослужители и почетные лица, в церкви св. Николая. Все судили его и постановили против него, в его присутствии: что он, во-первых, становился на кафедру (горнее место); во-вторых, что он облачался в нарфексе по обычаю владык (патриархов); в-третьих, что он рукополагал священников и диаконов; в-четвертых, что он постриг в монахини одну мирянку, нарекши ей имя Симеона (ибо не найдя монахини, которая была бы за нее поручительницей или воспреемницей, он заставил некоего монаха, по имени Симеона, быть ее воспреемником), и это было сделано после того, как она уже умерла и дух ее отлетел, из-за ее наследства; в-пятых, что он постоянно разглашал и говорил: «Патриарх Макарий ни в каком случае не доживет до возвращения; я — ваш патриарх»; и в-шестых, что он венчал незаконные браки, в четырех степенях родства, и в городе и в области, чтобы получить деньги. Таких беззаконий и злых дел, как эти, приводили против него без числа; и все единодушно приговорили его к лишению священного сана и к отлучению, пока он не раскается. Изложено это было в виде статикона (грамоты), который был разослан по всей епархии, и все обрадовались этому, ибо он со своим языком был для всех их бритвою. Изложение было таково:

«Хвала Богу во веки!

«Макарий, милостию Всемогущего Бога, патриарх Антиохии и всего Востока. — В воскресенье 28-го числа благословенного месяца Аба, семь тысяч сто шестьдесят седьмого года от сотворения мира, соответствующего месяцу августу и месяцу Зиль-Хидже тысяча шестьдесят девятого года Гиджры, в городе Дамаске, в церкви св. Николая, происходил священный синод в присутствии меня, приложившего свою подпись и печать вверху и внизу, и в присутствии архиереев области Антиохийской, подписи и печати которых присоединены в конце, и собрание их и постановление было направлено против Афанасия, митрополита Эмесского: что он прибыл в Дамаск и занимал патриарший трон без дозволения патриарха и без их совета или согласия; что он служил обедню в патриаршей церкви и надевал его облачения вне (алтаря) в нарфексе; что он рукополагал священников и диаконов без разрешения господина епархии; что он становился на кафедру, на которую не всходит никто кроме патриарха; что он дерзал распространять ложь относительно [166] своих собратьев-архиереев; что он совершал незаконные браки в городе и в области и объявлял их законными, получая за это деньги; при чем эти обвинения против него были доказаны при нем, в присутствии упомянутого священного синода, иереев города, разных чинов священнослужителей и почетных лиц общины; далее, что он, удалившись в Сейданайский монастырь, всходил на кафедру и служил обедню без разрешения, уже после того, как иереи, священнослужители и почетные лица общины послали запрещение ему делать это, а он не захотел сдержаться. Еще до этого были засвидетельствованы многие его гнусности и занесены в ведомости, быв установлены в его присутствии. Посему я, Макарий, патриарх Антиохийский, в согласие с постановлениями христианского закона, по повелению Всемогущего и султана, присудил: этого человека, т.е. вышереченного Афанасия, лишить всех и в частности степеней священства, дабы он не имел власти или силы совершать литургию или какую-либо иную священническую обязанность, или возлагать на себя епитрахиль; буде же преступит он наши запрещения, то да будет он предан анафеме и отлучен от славы Отца, и Сына, и Святого Духа, и от священных соборов, пока не возвратится и не раскается и не восстановит своей чести, возвратив награбленное им себе с патриархата, с церкви, с денежных вкладов, с поместий, с живых и с мертвых. — И после сего священный синод разошелся. Аминь».

После этого митрополит ночью бежал из Дамаска и удалился в Алеппо, где оставался год и два месяца, упорствуя в своем лицемерии, пока Всемогущий не наслал ему погибель 11-го ноября, отрешенному и отлученному: и арабская страна потеряла бачмана (?), — я хочу сказать, Ибн-ахмаха (ахмак?), — и да воздаст ему Создатель по делам его! Его собственные гонцы принесли нам весть о его кончине.

ГЛАВА XVI.

Патриарх объезжает свою епархию. — Чрезвычайная дороговизна жизненных припасов. — Новая перепись в Дамаске для харача.

Что касается до нашего владыки патриарха, то он, пробыв в Дамаске год и четыре дня, отправился в ночь на пятое июля в Сейданаю, откуда проехал в Рас, Бейрут, Триполи и Хаму, всецело занятый делами своей паствы. В Алеппо он прибыл 17-го мая, проведши праздник Пасхи в Хаме и поставив там [167] митрополита в лице хури Неофита, хиосца, бывшего одним из диаконов патриарха Евфимия и его соотечественником. Торжество это совершилось в светлый понедельник, на второй день честной Пасхи, в 7169 г. (1661 г. от Р. Хр.), в присутствии Антония, митрополита Баальбекского, и Герасима, митрополита Зебданского. Прибытие патриарха в Алеппо было источником счастия, ликований и радости; ибо в этом городе был паша, по имени Эль-Хассеки, притеснитель и лихоимец, который дошел до неслыханных крайностей в угнетении жителей Алеппо. А в этом году случился великий неурожай, распространившийся на большую часть областей, даже, как нам рассказывали, на Румелию, Валахию и Молдавию, и в особенности постиг он Аравию, так что цена макука, или одиннадцати с четвертью фунтов пшеницы в Алеппо доходила до ста пиастров, да и то негде было ее достать, и точно так же и другое зерно. Таково было положение в Сирии; но Господь — да будет благословенно Его имя! — был милосерд к Дамаску, в лице паши его, который в то время им правил. Это именно Ахмед-паша, сын визиря Кёпрюли, послал привезти из Египта большое количество пшеницы, риса и другого зерна, — обстоятельство, которое раньше никогда не случалось, ибо никогда не бывало примера, чтобы пшеница вывозилась из Египта: но он, визирь, сын визиря, подал его, и в то время как мешок туземной пшеницы продавался местным жителям за восемьдесят пиастров, он покупал его по сорока пиастров и дешевле. Если бы он не продавался по этой цене, то люди поели бы друг друга. Действительно, были дни, когда цена фунта хлеба, приготовленного из всякого рода зерна, из опилок костей, из навоза и тому подобного, поднималась (Господь да будет милосерд к нам и да избавит нас!) до трех пиастров, и даже до трех с половиною, да и по этой цене нельзя было достать его, так как пекарни осаждались толпами народа. Между тем как паша дамасский совершал те дела милосердия, о которых мы упомянули, Эль-Хассеки делал совершенно обратное; и наш владыка патриарх, опасаясь его притеснений, проводил время в Хаме и в окрестной стране. Но вскоре, когда нечестие этого притеснителя дошло до высших пределов, Господь навлек на него возмездие; ибо султан (да поможет ему Господь!) и визирь, уведомленные о его насилиях, разгневались на него и послали взять его и предали его смерти, и на Алеппо и его жителей излилось утешение от Всемогущего, и теперь наш владыка патриарх вступил в их среду с спокойным сердцем. Жители Алеппо были в восторге от его прибытия; и [168] случилось, что в этот же самый вечер повесили человека, по имени Абу-Юсуф Бави, в доме которого проживал атаман разбойников. Этот человек погиб вместе с Иудою, и его казнь была радостью для всего населения города.

Что касается до меня, то я оставался наместо моего родителя в Дамаске, в качестве его уполномоченного, посещая, по обычаю, сына визиря и поддерживая сношения со всеми его агами и киайями. Когда проезжал чиновник, собиравший харач, евреи пожаловались на пребывавшего в Дамаске дефтердара, который собирал харач на паломников, что он взял с них в прошлом году на тысячу пиастров больше, чем сколько было приказано султаном. Сын визиря рассердился на него за это и, потребовав у него отчет, решил произвести новую перепись христианам и евреям.

Наш владыка патриарх еще раньше вычеркнул из списка плательщиков харача в Газе сто сорок одно имя, во времена Абшира-паши, ибо этот паша очень его любил; и каждый паша дамасский уполномочен уменьшать харач с Газы на сто одно имя и даже больше. Газские христиане большею частью обратились в мусульманство, и однако были обложены харачем покоренных (Как мы уже не раз имели случай заметить, харачем в Турции называется поголовная подать с подданных немусульман. — Следует заметить, что все это место темно и возбуждает сомнение в верности английского перевода). Итак, они собрались вместе и, пришедши, пали к ногам нашего владыки патриарха, который был тронут состраданием к ним и вычеркнул харач с них, о чем мы уже упоминали, так что в их списке осталось имен сорок, не больше. Но на это он истратил около двух тысяч пиастров, однако сбавки достиг. Когда об этом услышали дамасские христиане, они все пришли в волнение и сказали патриарху: «ты освобождаешь от поголовной подати людей, не принадлежащих к твоей области; как же тогда поступать тебе с нами?» Поэтому он употребил все свои старания и усилия и вычеркнул из них сто двадцать имен; из жителей Кары пятнадцать имен; из населения Мазунии пятнадцать имен; и на этот предмет истратили от четырех до пяти тысяч пиастров. Затем, вследствие отсутствия нашего владыки патриарха в течение этих лет, так как не было доброго человека, который бы помешал нарушению этого установления, вышеупомянутый дефтердар, прибыв в Дамаск и разузнав об этом, пользовался этим против жителей, как предлогом ежегодно брать с них, после уплаты харача, тысячу пиастров и [169] больше, вплоть до настоящего времени. Итак, теперь выехал мутрибджи(?) визирского сына, назначенный производить перепись, в сопровождении письмоводителя, который был с нами заодно, сердце которого мы ублаготворили, так что он писал согласно нашему желанию; и это была милость Божия; ибо иначе, если бы он считал священников, диаконов, детей и недоносков, как указано в буюрулду, или султанском указе, которым он был снабжен, то было бы дело плохое. Поголовный харач христиан дамасских в это время был во сто восемьдесят имен, харач жителей Баальбека — в двадцать, и населения Кефрбейгима — такое же число. Чиновник продолжал перепись с таким рвением, что поток людей являлся пред ним, когда он ходил, в сопровождении некоторых старшин, из улицы в улицу и из дома в дом. Тайком мы предупредили их, чтобы они удалили с глаз слабоумных и недоносков. Между тем ага располагался у входа в квартал или в начале улицы и делал напоминания, предупреждения и угрозы главным лицам, наиболее известным и влиятельным в том квартале, чтобы они никого не скрывали. Поэтому, кто был смел душою и не был занесен в списки, будучи известен только нам, проходил незамеченным; а робкие попадались, выдавая сами себя. Языджи имел при себе книгу из белых листов, вверху каждой страницы которой были написаны имена различных родов дамаскинцев отдельно и родов населения области и кочевников отдельно; и под соответствующим заголовком он записывал имя каждого лица. Если он был холост, не имел братьев, был неженат и не имел никакого имущества, ага пропускал его; но он записывал каждого, кто был холост... и имел собственность. Таким образом мы, укрепив наши сердца силою всемогущего Господа, составили список дамаскинцев не более как в четыреста семьдесят человек; и они освободились от ежегодных вымогательств дефтердара. Жителей Баальбека было много; но большую часть их мы вычеркнули и записали из них, с согласия аги, не более сорока трех имен; хотя их было больше полутораста, но они бедны до крайности. Население Кефрбейгима, которое состояло приблизительно из двухсот человек, в городе и в округе, мы поставили только в шестьдесят человек; и таким же образом мы поступали с остальными отделами. Что касается до положения юношей, близких уже к годам возмужалости, то всякий раз, когда аге попадался такой юноша, мы ходатайствовали за него и ублаготворяли агу одним пиастром или двумя, при чем брали у него записку с его подписью в знак того, что он не может притянуть [170] его вторично: ибо по окончании своей переписи ага со своими служителями пускался на розыски и, захватив первого попавшегося ему, налагал штраф на его семейство и жителей квартала за необъявление его имени. Мы, насколько было в нашей власти, ублаготворяли его сердце до окончания дела и до полного сбора харача: только я потратил много труда; и все это было ради снискания небесной награды и воздаяния. Если бы Господу не угодно было, чтобы я присутствовал в сем году при этом деле, то бремя сильно увеличилось бы; но вследствие великой любви к нам аги и его тесной дружбы с нами, снисканных подарками, подношениями и угощениями, он не хотел слушать, во вред нам, речей наших врагов и еретиков, которые из ненависти и зависти нашептывали самые злые наговоры против нас. Таким образом закончилась перепись, при чем остались довольны нами как дефтердар, так и все киайи и аги, которые все поручили нас благосклонности мутрибджи.

ГЛАВА XVII.

Назначение визирского сына великим визирем. — Упорядочение различных церковных дел архидиаконом. Прибытие его в Алеппо к патриарху.

Вскоре после того произошло перемещение паши с его должности, так как отец прислал за ним, чтобы поставить его визирем на свое место; и он выступил с гонцами и со ста пятьюдесятью лошадьми. Еще раньше он завязал войну с родами Маан и Шахаб (Могущественные друзские роды на Ливане.), при чем поставил условием, для получения прощения, что они должны заплатить пятьсот кошельков его величеству султану; и для принятия этой суммы оставил на месте Каплана-пашу, пашу триполийского, с его собственными войсками и с войсками дамасскими. В два дня он достиг Хамы и путешествовал день и ночь, пока не прибыл в Адрианополь, где увидел своего отца, по смерти которого должен был, как было положено, наследовать его звание визиря.

В течение этого года, когда я был, совместно с кир Николаем, митрополитом Аккарским, патриаршим наместником, умерли пятеро из дамасских священников. В начале патриаршества нашего владыки Макария здесь было тридцать священников, из которых до настоящего времени умерло пятнадцать — Господь да помилует их души! На похоронах пяти священников и после их погребения я совершал все обряды, принятые в этой стране, раздавая [171] присутствующим вино и сухари и заставив их выпить три круговые чаши за упокой души усопших. На могиле или склепе священников я полагал большой обтесанный камень, на котором написал по-гречески обозначение времени. Так же и на могиле монахов я помещал большой черный камень, чтобы отметить место.

Я установил обычай вести список имен умерших, положив в алтаре книгу, в которую записывались имена, умерших изо дня в день, в течение всего года, так что они, благодаря этому, поминались на каждой обедне; и друзья покойного предупреждались о сороковом дне, о полугоде и о годовщине, для того, чтобы отслужить по нем панихиду или обедню. По прошествии года, его имя вычеркивалось. Это установление должны были поддерживать кандиловозжигатели (пономари).

Служащие священники имели обыкновение вторгаться в недельное служение один другого, погребая умерших, крестя детей и освящая свечи без разрешения чередного священника недели и без дозволения патриаршего наместника; но я запретил им это, предписав, чтобы всякое церковное дело, возникшее в течение недели, отправлялось служащим священником той недели, с одобрения наместника; и следствием этого явилась прямая выгода для всех, сохранение надлежащей правильности и уничтожение прежних несогласий и вражды. Я также запретил сельским священникам исполнять обязанности городского духовенства и вторгаться в их область и принудил их ограничиться исполнением дел своих общин в деревнях и сельских округах.

Я подкрепил обычай, что архиереи кадят над покойником и кругом его тела, затем присутствующим, согласно обычаю этой страны, и потом духовенству.

Христиане имели обыкновение по праздникам стремиться к причащению святых тайн, без исповеди; поэтому я послал к нашему владыке патриарху и получил от него статикон, после чего заставил духовников составить список с подписями своих имен и подписывать записки, которые они должны были выдавать своим ученикам, исповедующимся у них, как мужчинам, так и женщинам; и священники, и диаконы никого не причащали святых тайн без записки с печатью: и таким образом в Церкви был водворен порядок.

В Дамаске были надсмотрщики харача, служившие с давних пор, злые нечестивцы, Бога не боявшиеся, которых оказывалось невозможным сместить с их должностей, так как ежегодно они [172] ухитрялись подкупить хараджи, или сборщика, и благодаря его покровительству обеспечить за собою свои места; поэтому они надменно пользовались своею властью над бедными и несчастными, из года в год ведя роскошную жизнь на счет кошелька христиан. Однако я употребил теперь все свои старания и, добившись их удаления, заместил их четырьмя другими, почтенными по своему старшинству, людьми набожными и богобоязненными; и благодаря им, в этом году было великое спокойствие и много выгод бедным.

Обыкновенно, шейх, или старшина, христианских округов был христианин и назначался с согласия патриарха и своих собратьев-христиан; но в наше отсутствие власть эта над ними была захвачена одним окаянным, отступником от Бога, оскорблявшим и рукою, и языком, который внес в дела христиан много путаницы и совершенно ниспроверг всякий порядок и правильность, вследствие своей страсти к вину и укрывательства в то время, когда его отыскивали; и никто не имел силы удалить его. Однако мы удалили его, совершенно отрешив его от должности, и я назначил другого на его место, человека, который, пока оставался на этом месте, восстановил повсюду мир и спокойствие.

Каждый раз, когда являлся новый паша, обыкновенно от христианского округа требовалось доставить известное число помещений. По прибытии сына визиря, я приложил усерднейшие старания и, истратив наличные деньги и заложив несколько тюков с товарами, купил несколько домов, которые я обставил и устроил по образцу самых почтенных домов, так что таким путем и лица свиты были удовлетворены и удовольствованы, и христианские дома были избавлены от разорения субаши и его служителей и от вторжения старшины квартала. В то же время я отверз руку щедрости, угощая их яствами и напитками, как подобало действовать патриаршему наместнику и как приличествовало патриаршему дому: и следствием этого было то, что слово мое имело вес у каждого, и вообще все, что сказал диакон, считалось общепризнанным. Все это делалось по желанию моего родителя.

Во время похода сына визиря против родов Шахаб и Маан, все их сородичи, были ли то христиане, мусульмане, или евреи, подверглись сильным грабежам и потерпели большие убытки; но я, насколько было в моей власти, помогал нашей общине и ограждал их от этих обид.

У христианских женщин существовал отвратительный обычай, который они ввели в наше отсутствие; заключался он в том, что, [173] когда кто-либо умирал или приходило известие о смерти кого-нибудь, они в начале ночи выбегали вместе со своими семьями и подругами, неся свечи, и при беспрерывных возгласах: «вайлах!» обходили все дома своих родственников. Итак, я послал и получил от нашего владыки патриарха статикон об отлучении всякого, кто будет делать это; и если кто-либо оказывался упорствующим и продолжал делать это, я не позволял священнику совершать похоронный обряд над мертвым телом, пока оно не начинало издавать зловоние, и пока они не уплатят пени в пользу Церкви Божией, и в конце концов я вывел этот дурной обычай.

В этот благословенный год я понес большой убыток и чрезмерные издержки по причине необычайной скудости припасов и проистекшей из этого осады патриаршего дворца бедняками, которые ломились в него, при чем я не имел силы преградить им путь или не пустить их; точно так же и по поводу харача, о чем уже было упомянуто. Еще до истечения двенадцати месяцев, я не выдержал и, подавленный усталостью и тоскою, сделал усилие, чтобы выбраться из этого мучительного положения: я выехал из Дамаска в четверг вечером, 4-го июля, через четыре дня после сына визиря, в обществе его киайи Салиха-аги, которому было приказано следовать за ним с его тяжелой кладью, пожитками и казною. Между этим чиновником и мною бывали частые сношения; и я усиленно ходатайствовал перед ним за христианскую общину. Между прочим был один священник, заключенный в оковы вместе с десятью лицами из Маалулы, в каковом месте был убит один из далатиев (?) сына визиря. Как подозреваемые виновники убийства, эти люди были привезены и заключены в темницу крепости, где бедняки оставались целый год, ни разу не постригши себе головы, в величайшей нужде, и где двое из них умерли: ибо на них был наложен штраф, только часть которого они выплатили, но полной уплаты не произвели. Также и в темнице паши было большое число из страны друзов; и многие другие, по одному подозрению, были заключены, подобно вышеупомянутым, в течение почти целого года, теснясь друг на друге. За всех их, как христиан, так и мусульман, я не переставал ходатайствовать, пока он не сжалился над ними и простил их, представив их список для помилования сыну визиря; и по внушению Божьему, тюремщики выпустили всех их на свободу.

Итак, я отправился с ним из Дамаска, в сопровождении наших друзей; и мы вступили в Алеппо вслед за ним в [174] понедельник, 15-го июля. Здесь мы присоединились к нашему владыке патриарху и получили благословение от его святости.

Да сохранит Господь всякой славы и Бог всякого величества, по нашим мольбам, его драгоценную жизнь! Да продлит Он его жизнь до преклонных лет, обильною добрыми делами и исполненною душевного спокойствия, освободив его от долгов и избавив от тягостных опасений! Да удостоит Он нас благодатию его святых молитв, и да направляет Он его чистые мольбы ко благу нашему и ко благу всей остальной паствы Христовой; и да не укажет Он ему на нас и не укажет нам на него в день судный, предстательством Владычицы нашей Пресвятой Девы, непорочной Матери Божией, святого Петра, первоверховного апостола, и всех святых! Аминь.

Хвала Богу во веки!