СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским.

ЧЕРНОЕ МОРЕ, МАЛАЯ АЗИЯ, СИРИЯ

ГЛАВА I.

От устья Дуная до Синопа. — Каварна, Варна, Сизеболи. Гераклея, Амастрис, Инеболи.

Ветер, к счастью, был нам попутный, и через два дня и одну ночь, пройдя расстояние в двести пятьдесят миль, мы достигли скaлы (Итальянское слово (искаженное турками в искелe), собственно: лестница. Так назывались в прежнее время торговые пристани в Леванте.) и пристани на побережье Мангалии, Кюстендже и Калиакры, имя которой – Каварна. Здесь, но нашим усиленным просьбам и мольбам, обращенным к капитану корабля, он стал с нами на якорь. В море мы провели самую печальную ночь: дул сильный ветер, и вследствие качки корабля мы во всю ночь не могли вкусить сладости сна. Поистине мы погибали и умирали от действия морского воздуха, и в желудке у нас решительно ничего не держалось. Лишь только мы увидели утреннюю зарю, как обратились с просьбой к капитану, и он, уступая нашим мольбам, высадил нас на берег, и мы пошли в вышеназванный город, расположенный на вершине холма. Остановившись в доме одного священника, мы пробыли у него до полудня пятницы, ибо ветер переменился; и здесь мы пришли в себя и наслаждались, вдыхая свежий воздух. Как скоро ветер снова стал попутным, с корабля прибыли за нами люди, и мы пошли с ними, как будто шли на заклание.

На корабль мы возвратились с некоторым отвращением, и в субботу утром, проплыв расстояние в двадцать семь миль, мы [111] прибыли к хорошо известному городу Варне с ее замком, расположенному также в области Румелии. На море между тем разыгралась сильнейшая буря. Из этого места мы отплыли в понедельник утром к городу Сизеболи, знаменитому своим монастырем Иоанна Крестителя, расположенным вблизи него на острове, — но впоследствии перемещенным турками, так как в каком-то году несколько человек донских казаков, измученные бурей на море, нашли убежище на этом острове. Турки немедленно выступили, чтобы напасть на них; но казаки, собрав свои силы в названный монастырь, перебили большое число турок, которые не могли одолеть их. Потом казаки сели на свои суда и удалились, Таким образом, монастырь, по повелению султана, был перемещен, чтобы казаки не могли в другой раз найти в нем убежище. Ветер носил нас теперь над пучинами моря, пока не приблизились мы к скале и пристани, лежащей от последнего города в расстоянии ста миль и носящей имя Карби; вблизи находится большой и хорошо известный остров, на коем расположена обитель Неусыпающих, о которой повествуется в житии св. Иоанна Кущника (Обитель Неусыпающих, как видно из жития св. Иоанна Кущника, находилась в Вифинии, в Малой Азии.).

Проплыв еще около трехсот миль, мы пересекли пролив Константинопольский со стороны Румелии и, поравнявшись с берегом Карамании, приблизились к городу, называемому Понто Гераклея (Эрекли). Это тот город, в котором св. Феодор Стратилат претерпел мучения, и это довольно известное место. В употреблении слова Понто смысл есть, так как все прибрежья Черного моря (и мы сами заметили это обстоятельство) представляют закругленные впадины; на это и указывает значение этого греческого слова. Капитан корабля намеревался держать свой путь от устья Дуная, чрез средину моря, мимо хорошо известного Змеиного острова, прямо к Синопу; но ветры не благоприятствовали этому намерению, и он, тем более что время было зимнее, отступил пред опасностью пускаться на средину и действовал по более безопасному плану, держа свой путь от одной пристани к другой. Мы уже жестоко страдали в продолжение нашего плавания по средине реки и во время нашего долгого пребывания на корабле до прибытия в Каварну; но теперь нас захватила бонанца (Вероятно, искаженное итальянское слово bonaccia, штиль.), т.е. полное отсутствие ветра, или мертвый штиль, в продолжение которого море было совершенно спокойно, и [112] в этом положении мы пробыли более восьми дней. Следствием этого было то, что у нас не хватило пресной воды, и мы мучились от жажды, ибо капитан начал выдавать воду всем бывшим на корабле меркою и по порядку. Никаких свежих припасов, кроме капусты, у нас не оставалось; а между тем, в таком положении и при таких обстоятельствах, душа наша не чувствовала охоты ни к чему, кроме плодов, арбузов, гранатовых яблок и тому подобных вещей, которых достать нельзя было. Сердце теперь внутри нас горело от морской болезни, и мы начали терять надежду достигнуть когда-либо землю, ибо дуновение ветра гнало нас от нее. Нам очень хотелось посмотреть этот город, Понто Гераклею, и все чудеса, рассказываемые о нем, по поводу его мраморов, его зданий и древних памятников: ибо это греческий город глубокой древности. В течение трех дней продолжали мы носиться около него, постоянно отгоняемые ветром, пока всемогущий Господь не соблаговолил облегчить нас: поднялся сильный западный ветер, и с радостью оставив позади себя это место, мы прошли расстояние во сто миль, имея по правую руку горы и леса Карамании, и достигли славного города Амастриса, епископом которого был св. Георгий, коего память празднуется 12 февраля (Память св. Георгия, епископа Амастридского, совершается не 12-го, а 21-го февраля. Амастрис – ныне Амасра.). В окрестностях его когда-то был небольшой замок, теперь разрушенный и разоренный; остается только колокольня, в самой верхней части его; на ней, говорят, до сих пор есть один колокол, в который звонят, держа караул в летние ночи, из страха пред русскими (Этим именем Павел Алеппский, как известно, называет казаков.). Город этот расположен в весьма приятной местности. От Понто Гераклеи, как уже сказано, мы шли берегом вдоль известных гор Карамании, покрытых дубравами и корабельным лесом. Лес этот в большом количестве вывозится в Константинополь, Египет и почти все другие страны, ибо он крайне дешев; и в самом этом городе, Амастрисе, строится множество кораблей, так как большинство жителей в этих горах искусные мастера во всех плотничных и судостроительных работах. Амастрис находится под управлением паши города Боли; вблизи него большая река, где находят себе приют зимою суда, по-гречески называемая Парфено, или Дева, по имени города, от которого она течет на протяжении восемнадцати миль до моря. Все эти области [113] находятся в более или менее разоренном состоянии, и главное несчастие — притеснения со стороны их правителей. Но из всего самое худшее для них — нападения русских на судах с Дона, которые производят крайние опустошения. В расстоянии пятидесяти миль от этого Амастриса лежит город, называемый Китросом, куда приходит много кораблей из Константинополя, Египта и всех других стран, для закупки мачт, строевого леса, корабельных снастей и т.п., и это — место известное. Отсюда до другого города, называемого Инеболи, пятьдесят миль, а от этого места до города Синопа — сто. В продолжение зимнего времени, ежегодно, купцы и путешественники совершают в каиках плавание из Константинополя к Трапезунту и границам Грузии и считают это время самым благоприятным для путешествия. Когда море тихо и спокойно и свободно от бурь и волнения, они совершают передвижения; но лишь только настает дурная погода, они вытаскивают свои суда на сушу и остаются здесь в бездействии.

В Инеболи мы прибыли в воскресенье накануне Рождественского поста, льстя себя надеждой, что в этот же самый вечер мы прибудем в Синоп, справим здесь заговенье и поздравим друг друга со счастливым окончанием нашего плавания. Но такое счастие не выпало нам на долю: ибо на море весь день была полная тишина, и корабль без всякой цели кружился на одном месте. По этой причине нами овладела жестокая печаль и тяжкая скорбь, свыше всякого описания: так подавлены были мы страхом пред зимними бурями, жестокими опасностями на море и его вероломством, ибо море это, как мы упомянули прежде по одному поводу, отмечено прозвищем «Черного» за то, что черны все его деяния. Следствием нашего промедления было то, что заговенье мы справили не мясным кушаньем, а осетром. Однако, в начале вечера Господу угодно было явить нам свою милость; и вот на небе появилась широкая и яркая красная полоса, что было признаком наступления ветреной погоды, благоприятной для продолжения нашего путешествия. Действительно, после полуночи подул свежий ветер, который понес нас по волнам с большою быстротою, так что к рассвету на следующее утро мы прошли расстояние во сто миль и достигли Ак-Лимана, находящегося всего в девяти милях от Синопа, в виду замка. Между тем крепкий ветер, все усиливаясь, превратился в совершенную бурю, и волны с такою силою ударялись о корабль, что каждое мгновенье он подвергался опасности пойти ко дну. Море разверзалось глубокой долиной, в которую судно, опускаясь, погружалось, [114] казалось, навсегда, пока снова не поднималось наверх, вытягиваемое напором ветра на паруса. Мы были в сильном страхе и бросили в море частицу Панагии (Богородичная просфора.), той самой, которую архиерей воздвизает над св. чашею при пении: «Достойно есть», согласно обычаю христианских стран, о чем мы уже упоминали в своем месте по другому поводу. Мы поручили себя покровительству всех святых и особливо св. мучеников Гурия, Самона и Авива, коих память праздновалась в тот день (15 ноября.) и к которым мы уже накануне вечером взывали о помощи и служили им молебен с особыми молитвами, чтобы получить попутный ветер. Как в тот раз они даровали нам желаемое, так теперь своим предстательством они исторгли нас из пучины и спасли от ударов морских волн, одного вида которых все мы, а особенно я, были совершенно не в состоянии вынести. Благодаря их святому предстательству, мы прибыли к задней стороне синопского полуострова, образующей бухту в некотором расстоянии от города. Это было утром в первый день Рождественского поста. Вознеся благодарения всемогущему Богу, мы немедленно сошли на берег, едва веря своим чувствам, что достигли земли, после того как тридцать пять дней пробыли в заточении на корабле; из них двадцать мы провели на реке Дунае, а остальные пятнадцать в открытом море. От Галаца до Синопа мы сделали переход в тысячу четыреста миль: пятьсот миль от Галаца до истока Дуная в Черное море, и отсюда до Синопа девятьсот — таковы вычисления географов. После этого мы прошли по суше расстояние в девять миль и вступили в квартал, населенный христианами, расположенный вне городских стен. Здесь мы поместились в доме одного важного архонта (Почетное лицо христианской общины.), где также помещена была наша кладь и устроились и наши спутники. Мы чрезвычайно радовались, что остались невредимы, и были очень довольны, что снова можем вкушать свежую рыбу из моря и свежие плоды земные, каковы: зеленые смоквы, гранатовые яблоки, баклажаны и т. п., видеть дикие смоковницы, растущие на горах и подле домов, масличные деревья, гранатовые, кустарники и травы нашей родной страны, как-то: дерево кундуль (Колючий кустарник, из цветов которого получается превосходное масло.), богородичную траву..., которых мы не видели уже более шести лет. Мы провели блаженную ночь и были в таком состоянии, как если бы ожили [115] снова после смерти. Самое большое благо, которое угодно было Господу даровать нам, состояло в том, что мы совершили переезд через Черное море до наступления зимы.

Что касается судьбы прочих кораблей, которые вышли вместе с нами из устья реки в открытое море, то мы должны сказать, что ветер разбросал их, и ни один из них не мог достигнуть Константинополя. Многие из них потерпели крушение, а прочие остались на зиму в окрестностях Сизеболи.

Что же касается до тех судов, которые не вышли вместе с нами из рукава, то они, вследствие отсутствия благоприятного ветра, остались там зимовать и могли тронуться в путь только после Крещенья.

ГЛАВА II.

Синоп. — Описание города и церквей. Местные обычаи.

Положение города Синопа очень красивое. Это — полуостров или коса, протянувшаяся в море, подобно полуострову Константинопольскому, в виде языка. Замок, или укрепление, находится на самой оконечности, имеет очень большие размеры, простираясь за городские стены, и окружен двойной стеной с башнями и рвами. Он очень высок и крепок и снабжен в достаточной мере пушками; сверх того внутри он заключает второй замок. У начала косы, или на перешейке, находится третье укрепление, также очень сильное. Постройки его весьма прочные, старинные; это — сооружение франков-генуэзцев, которые завладели этим городом в то время, когда отняли Константинополь у греков (Генуэзцы утвердились, собственно, в Галате, предместье Константинополя; это было в 1216 г., вскоре после взятия его крестоносцами. Но Синоп не принадлежал генуэзцам, а входил в состав Требизондской империи.). Море ударяется о бока городских стен на севере и на юге, и именно с южной стороны глубже всего вдается оно в косу, так что волны совершенно окружают вышеупомянутый замок. Бухта от набережной до открытого моря простирается на расстояние перелета стрелы. Поверхность равнины сплошь песчаная, так что, если бы жители захотели, то могли бы прокопать через нее ров, и море совершенно окружало бы город. Стены поднимаются так высоко, что кажутся как бы висящими на вершинах гор, подобно стенам Антиохии. Когда входишь со стороны суши, [116] то есть чрез вышеупомянутую песчаную равнину, то встречаешь тесный проход между двух стен, который ведет от одних ворот к другим, находящимся с внутренней стороны первых, и чрез который одновременно может пройти только одна лошадь, — поистине неприступное сооружение. Городом этим управляет паша кастамунский; только жители никогда не позволяют ему входить в него: таков у них порядок; и они не дают такого разрешения и прочим пашам. Они не позволяют даже капиджи, являющимся из Константинополя по делам султана, выполнять какие бы то ни было повеления его; даже не позволяют им вступать в их стены в числе большем трех или четырех человек одновременно. Таков господствующий у них обычай; и хотя многие паши употребляли разные хитрости, чтобы проникнуть в город тайком и с помощью переодеванья, но терпели всегда неудачу в этом, так как это вещь невозможная. Поэтому он наслаждается несказанно полным миром и правосудием. Дома христиан находятся вне городских стен, к западу, но весь полуостров составляет их собственность и владение, и многие из них имеют дома также и внутри городских стен, ибо в летнее время они пребывают в сильном страхе перед русскими (То есть казаками.) и, вследствие этого, не решаются оставлять какое-нибудь имущество в своих домах, лежащих вне стен.

Нам рассказывали, что сорок лет тому назад вышеупомянутые казаки обложили город и взяли его приступом, вместе со всеми укреплениями, захватив богатую добычу и большое число пленных. Здесь есть тэрс-ханэ, или верфь, на которой строят много кораблей и гальонов. В настоящее время занимались постройкою гальона весьма больших размеров: длина его равняется пятидесяти локтям, а ширина — двадцати пяти. Жизнь христиан в этом месте протекает в полном довольстве, счастии и безопасности. Подать и сборы, налагаемые на них, идут сполна на уплату жалованья войскам, стоящим гарнизоном в городе; и священники здесь как бы заменяют должностных лиц и правителей. Жители вообще любят держать рабынь-девиц и мамелюков, или рабов: в этом месте живет свыше тысячи христианских семейств, и в каждом семействе есть пять-шесть пленных мужчин и женщин, а то и больше. Здесь вне городских стен семь церквей. Первая — во имя Константина и Елены, вторая — в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы и Благовещения, третья — во имя св. Николая, четвертая — во имя св. [117] Иоанна Богослова, старинная, с высоким куполом; древнее этой не существует здесь церкви. Близ нее большая церковь во имя св. Кириаки. Шестая — во имя Иоанна Крестителя. Седьмая, на набережной у моря, — во имя мученика Феодора Тирона. В алтаре, на кафедре (горнем месте), есть мраморный камень, в виде седалища, на коем, по сказанию, сидел св. апостол Андрей, когда приходил в этот город и окрестную страну, жители которой приняли чрез него (христианскую) веру; и особенно гордится им население города Синопа. Однако именно они собрались мятежной толпой вкруг него и отъели ему большой палец: поэтому окрестные города осыпают их упреками и говорят им: «Это вы отъели палец у св. апостола Андрея в ожесточении своих сердец». В этой церкви скрыта гробница св. мученика Фоки Синопца. Утром и вечером они бьют в деревянные била в своих церквах, так как здесь нет среди них турецких домов. В квартале, где расположены дома христиан, на северной стороне полуострова, находится древний каменный царский дворец, который называют Палати, существующий со времен христианских императоров, великолепное здание, окруженное многими обветшалыми пристройками, принадлежащими христианам. Внутри его старинная церковь во имя Вознесения Господня. Все эти церкви построены по образцу церквей Константинополя и его области. Армян здесь очень небольшое число, и они слабы и бедны, не имея ровно никаких средств и никакого состояния. У них есть церковь, за которую они платят аренду грекам; именно, ежегодно они уплачивают двадцать пять пиастров в виде арендных денег за землю, ибо она есть угодье, принадлежащее церквам нашей общины, которая весьма презирает армян и от времени до времени требует от них землю, на которой стоит их церковь. Этот город подведомствен митрополиту Амасийскому, который пребывает здесь постоянно, так как его епархия, Амасия, разрушена и совершенно лишилась христианского населения. Расстояние от города Синопа до Токата составляет пятнадцать переходов. Поэтому те, которые желают проехать в Токат с тяжелой кладью, направляются морем к городу, называемому Энос, по-турецки Уние, отстоящему от него на двести миль и служащему скaлой или пристанью для города Кафы; сюда приходят купцы из Молдавии, Валахии, страны казаков, Польши, Диарбекира и др., с красным камышом и сафьяном, из Алеппо с тафтою и индийскою синею тканью и с другими товарами, по причине близости его к Токату; ибо между этими двумя местами всего четыре дня пути. Случилось, что мы потом направились к этой пристани, которая [118] находится в бухте, образуемой морем, вдающимся широким заливом в сушу.

В четверток второй недели Рождественского поста нас пригласили в церковь св. Николая, и здесь мы освятили немного елея, в присутствии духовенства и мирян, для одного лица, вознамерившегося совершить паломничество в Иерусалим; ибо у них существует обычай, что когда кто-либо из них намеревается предпринять путешествие, то исповедуется и приглашает епископа и духовенство в церковь, чтобы для него освятили немного елея. Он раздает всем присутствующим восковые свечи, ставит свечи в подсвечники и перед образами, возжигает все лампады в церкви, и пред началом молитв делает ряд метаний архиепископу и присутствующим, прося у них прощения, если с его стороны причинена им какая-либо обида, если он говорил непочтительно с кем-нибудь из духовенства, или если он пренебрег своими обязанностями по отношению к кому-либо из собравшихся. Тогда все они даруют ему прощение, говоря: «Бог да простит тебя!» и после этого он зажигает свои восковые свечи и причащается св. Таин. По окончании молитв он завещает, с клятвами и договорами, все, чем владеет и что ему должны, пред лицом и с засвидетельствования всего собрания. Таким же образом поступал и этот человек в настоящем случае. После того как мы вышли из церкви, поставили на церковном дворе для нашего владыки патриарха кресло; и когда все собравшиеся уселись, паломник обнес их кушаньем и роздал всем кубки с водкою. Всем священникам и монахам он поднес денежные подарки. Сколь достоин замечания этот превосходный обычай! И таким образом он отправился в путь с благословения Божия, и с ним мы послали письма в нашу страну, чтобы уведомить своих о нашем скором возвращении.

В воскресенье, второе от начала Рождественского поста, мы служили обедню в церкви св. Кириаки, что близ церкви Иоанна Богослова. Мы также служили всенощную в третью субботу в церкви св. Иоанна Богослова; а на Рождество, когда митрополит этого города прибыл из Константинополя, мы присутствовали за обедней в церкви св. Николая.

У них существует обычай на праздник Обрезания посылать епископу или священнику, совершавшему богослужение, длинные пшеничные куличи не сдобные, вместе со сластями, состоящими из вареного миндаля, растертого с медом и пр. — подарок довольно значительный и по величине, и по ценности. Точно так же в канун [119] Рождества и Крещения они приносят ему куличи, воск, ладан и немного денег, чтобы он в молитвах своих помянул об их имуществе.

На праздник Крещения мы облачились вместе с митрополитом этого города в церкви Иоанна Крестителя, которая также освящена в честь Крещения; и митрополит города приводил много извинений, прежде чем решился облачиться в саккос, говоря: «незаконно облачаться мне в него в присутствии твоей святости», и он говорил правду, так как у него не было фелони. Затем, когда кончилась утреня, мы направились из церкви к морскому берегу с крестным ходом и здесь совершили обычное служение, при чем наш владыка патриарх прочитал молитвы. После погружения креста в водоем он пошел и бросил изо всех сил деревянный крест в море, согласно их обычаю. Тотчас же несколько человек, уже раздетые, выступили и, нырнув в море, вынесли крест, — коему они воздавали, в присутствии турок и других, великие почести, превосходящие даже те, какие оказываются ему в христианских странах. После того как владыка всех окропил, мы возвратились и довершили обедню.

ГЛАВА III.

Синоп. — Известия о событиях в Сирии. Битва Муртезы-паши с Хасаном-пашою. Осада Алеппо Сеид-Ахмедом-пашою и неудачная попытка Хасана-паши овладеть этим городом. Отъезд из Синопа. Самсун. Прибытие в Энос.

Мы располагали уже немедленно выехать, чтобы продолжать наше путешествие, и только вследствие далеко разнесшихся слухов о Джелали Хасане-паше и его единомышленниках и об открывшихся между его сторонниками и Муртезою, пашою диарбекирским, военных действиях, мы были принуждены несколько замедлить. Дело было в том, что визирь послал приказ этому последнему открыть военные действия против первого и разослал по всей стране предписания взяться за оружие, так что, по рассказам людей, достойных доверия, под знамена Муртезы-паши собралось на войну полчище более чем в сто двадцать тысяч человек, из туркменов, курдов и земледельцев. У Хасан-паши, как нам также сообщили, было только двенадцать тысяч человек, но все они были сильные и отборные воины из сарыджа и сейменов, ибо к нему примкнуло все войско Абшира-паши, с его начальниками и агами, вместе с Мирзою-Али, с помощью которого Абшир создал из них таких [120] богатырей. Как скоро известие об этом обстоятельстве дошло до Хасана-паши, он выступил из Брусы и прибыл к Эскишегру; совершая поход к этому месту, он уничтожал все источники воды, находившиеся на пути между ним и Муртезою-пашою, и засыпал землею колодцы на пространстве трех или четырех дней пути; в то же время все текущие воды он направлял на дороги и поля, оставшиеся позади его войска, так что вся поверхность покрыта была грязью и вязкою глиною. Следствием этого было то, что когда неприятели сошлись с ним, они умирали от жажды и усталости и были тревожимы прикрывавшими его тыл наездниками; между тем как он (я разумею Хасана-пашу) и его войско были бодры и здоровы. В эту решительную мину ту он ударил на них и в завязавшемся сражении разбил их наголову, но в жару победы не мог удержать своих людей от резни, при всем своем желании, так как в отношении к султану он еще колебался между страхом и надеждою. Войско его, по рассказам, избило более семидесяти тысяч человек из войска Муртезы-паши, большая часть которого состояла, как мы уже упоминали, из земледельцев и из людей неопытных, совершенно незнакомых с военным делом. Что касается до Мирзы-Али, то он избил столько неприятелей, что нельзя ни описать, ни исчислить, пока не настиг Муртезу-пашу, и едва не захватил его живьем. Но Хасан встал между ними и упрашивал Мирзу и остальное войско, пока наконец удалось ему положить конец кровопролитию. Однако они отняли у Муртезы-паши и его войска все, что при них было, захватив всю их добычу и сняв с них одежду; а у паши они взяли всю его казну, полученную им от султана, и даже его шатер, его утварь и слуг, едва дав ему возможность спасти свою жизнь бегством в Ангору, где он укрылся под защитою городских стен. Те из его войска, которые избежали резни, в бегстве своем рассеялись по горам и долинам. После этого Хасан-паша с большим торжеством и ликованием возвратился в страну арабов, к Марашу и Айнтабу, где и расположился лагерем.

Хасан имел желание овладеть Алеппо и предаваться здесь произволу. У него был киайя, или управляющий, которого он, на время своего отсутствия, назначил своим наместником в Алеппо. Звали этого человека Хаммамджи-оглу; и Хасан неоднократно посылал к нему, побуждая его употребить всю свою хитрость, чтобы овладеть городом. Но милость Всемогущего спасла Алеппо от этого вторичного разорения, ибо он уже достаточно пострадал от того, что причинил ему Сеид Ахмед-паша, прибывший из [121] Константинополя, чтобы в качестве паши принять в свое управление город. Однако знатные люди ни за что не хотели передать в его руки власть и не признали его своим мутеселлимом, или правителем, так как его сопровождало множество аг и большая часть вышеупомянутых войск Абшира-паши, которых они сильно опасались, зная, как они вели себя в Алеппо прежде и каких насильственных и злодейских поступков были они виновниками. Поэтому паша выступил в поход и осаждал Алеппо в продолжение сорока дней; за эти дни он вырубил деревья во всех фруктовых и иных садах, чтобы достать себе топлива, так как время было зимнее, и погода стояла чрезвычайно холодная, и делал в земле подкопы. Был в это время в Алеппо справедливый судья, или кади, по имени Мусалла Эфенди. Этот почтенный человек созвал всех жителей и увещевал их защищать город, и сам начал таскать землю с горы, что в Мазар Сегри, покрытую розовыми кустами; и мало-помалу перенеся всю эту груду, он устроил в углу городской стены, насупротив того места, которое она занимала раньше, большую насыпь, известную с тех пор под его именем, и с нее они стреляли из расставленных им пушек. Тогда Сеид Ахмедъ-паша захватил дома, лежащие вне стен, в христианских кварталах, и войска его разграбили их, учинив кроме того жесточайшие насилия, ибо жители навлекли на себя в сильнейшей степени его злобу и вражду, так как обитатели внутренней части города принудили население предместий вести с ним бой с кровель домов; и если бы Бог не внушил ему снисходительности, произошло бы много ужасов. Наконец, Алеппцы послали своего представителя в Константинополь заявить об их нежелании принять этого пашу; и в ответ на это пришло уведомление, чтобы он снял осаду и удалился от Алеппо; вместо управления этим городом ему поручен был Белградский пашалык. И он немедленно удалился. Тогда Хаммамджи-оглу поспешно послал приказ удалить всю стражу от городских ворот и заместил ее своими собственными войсками; но это тотчас же дошло до ушей аги, или начальника крепости, который встревожился и держался настороже, охраняя крепость. Поэтому первый потерпел неудачу в своих замыслах; и говорят, один из его аг порицал его, говоря ему так: «Если ты хотел захватить замок, то должен был бы посоветоваться с нами и мы составили бы и пустили в ход верный способ, какой употребил в прежние времена [122] Джанбулад-оглу (Могущественная курдская фамилия Джанбулад владела на ленных правах санджаком Келиз, близ Алеппо, и один из членов ее, Хусейн-Джанбулад, был в начале XVII века губернатором Алеппо (см. об этом наше примечание во II-м выпуске, стр. 139.), вполне осуществив этим захват крепости. План состоял бы в том, что ты сковал бы двадцать из нас, аг, по рукам и ногам и послал бы отвести нас в темницу в крепости, и каждого из нас вели бы двое, так что всего нас было бы шестьдесят человек, тогда как у ворот крепости людей немного, и с помощью этой хитрости мы захватили бы ее без труда». Прибавляли, что Хаммамджи-оглу сильно жалел о том, что сделал. Однако это была милость и особое благоволение всемогущего Бога к жителям Алеппо, как мы сказали раньше. Впоследствии они восстали против этого Хаммамджи-оглу, когда он прибыл в качестве мутеселлима, или наместника, от Махмуда-паши, паши Аданы, и выгнали его из Алеппо; и в то время как он был в дороге, его умертвили, прежде чем он успел присоединиться к Хасану-паше.

Как скоро известия об этом достигли Синопа и окрестных городов, жители успокоились и дороги сделались безопасными, тогда как до этого они терзались страхом и опасениями; толпы путешественников и караваны опять двинулись в путь, и мы, с своей стороны, усиленно занялись приготовлениями к путешествию. Так как нам наскучило пребывание здесь, в Синопе, то мы уже три раза нанимали судно, чтобы оставить его и отправиться в Энос; но жители не пускали нас, пока не подтвердились настоящие благоприятные известия; тогда они попрощались с нами, и мы отплыли в субботу утром, в последний день января. Жители Синопа плакали, расставаясь с нами. Мы поместили все свои вещи и сами все поместились в каике, нанятом нами за шестнадцать пиастров. Мы предпочли такое судно оттого, что чувствовали страх при мысли сесть на корабль, и считали для себя каик более безопасным и более приятным судном, так как мы будем идти вдоль морского берега, близко к земле, и в случае, если корабельщики увидят, что на море поднимается сильный ветер или буря, они направят судно в бухту и вытащат его со всем, что в нем есть, при помощи ворота и канатов, наверх на берег, где мы будем в безопасности. Таким путем мы прошли расстояние в восемнадцать миль и прибыли к небольшому городу, называемому Герзе, в котором находится несколько прекрасных, больших домов, старинная церковь во имя [123] архангела Михаила и другая, недавно выстроенная, на берегу моря во имя св. Параскевы. Выехав отсюда, мы прибыли в одно место, где освятили и дали имя новому кораблю, пересекли реку у впадения ее в море, называемую Кара-Богаз, затем другую реку, называемую Кызыл-Богаз (То есть устье реки Кызык-Ирмак.). Пересекая их, мы испытывали великий страх вследствие быстроты их течения. Вскоре после этого мы проплыли мимо города Амизуса (Ныне Самсун; этот город» сменил древний Амизус греков, который лежал в 2 километрах севернее, и от которого уцелели еще молы и остатки набережных, окаймляющие аллювиальные земли, на которых разведены сады». (Реклю, Хемля и люди, т. IX, стр. 480).) и миновали реку Волчью, знаменитую тем, что имя ее связано с именем св. Григория чудотворца, и называемую по-турецки Чаршенбе (В действительности, реку Ешиль-Ирмак (в древности Ирис); река же Волчья (Ликос, ныне Келкид или Гермилю-чай) составляет лишь приток ее.). Затем мы проплыли мимо города Джаника, славящегося своим небеленым полотном, и прибыли к древней церкви, во имя св. Николая, выстроенной на высоком утесе. Мы помолились в этой церкви, находящейся очень близко от Эноса (Уние), а в этот город, или «Город вина», вступили мы в воскресенье на Масленой неделе, встреченные всеми обитателями.

ГЛАВА ІV.

Описание Эноса. — Занятие его жителей. — Город Аргости.

Наше плавание от Синопа до Эноса продолжалось девять дней; ибо мы встречали большую задержку вследствие дурной погоды и бурности моря. Сначала нас провели в церковь св. Николая, великолепное каменное сооружение, а затем в церковь Владычицы, окруженную каменными стенами. Нас пригласили в ограду этой последней церкви, к которой принадлежит прекрасный сад, заключающий в себе низкие плодовые деревца с широкими листьями, напоминающими листья каперсового куста, и едва отличимые от него. Здания в этом городе каменные, большие и прочные: они красивее построек в Синопе; и жители более почтительны и набожны, ибо мы заметили в них благоговение и набожность, горячую ревность к молитвам и церковной службе, покорность и смирение пред нашим владыкою патриархом, каких мы никогда не видели в свою жизнь; и что замечательнее всего, пока мы жили у них, нам ни разу не [124] пришлось покупать что-нибудь на рынке, ибо женщины наперебой с мужчинами приносили нам обеденные приборы, хлеб, разного рода кушанья, одно за другим, водку, вино и другие напитки, в таком количестве и столь разнообразных качеств, что это превосходит всякое описание. Все они, днем ли, ночью ли, были готовы к нашим услугам. Вино в этой стране превосходное: оно — темно-красного цвета и приготовляется из черного винограда, который вьется по деревьям, и очень дешево.

Занятие женщин в Синопе и в этом округе, и вообще всего населения этих пределов состоит в производстве полотна. Ни один из жителей не преминул прийти и представить свою жену и семью нашему владыке патриарху, и они получали от него разрешительные грамоты. Мы провели у них много больше дней, чем это было бы необходимо при других обстоятельствах, дожидаясь каравана, который должен был прийти из Токата, — ибо в это время года караваны отправляются, обыкновенно, беспрерывно, составляясь из купцов кафских, молдавских и польских, как мы об этом упоминали раньше, — так как мы желали возвратиться домой вместе со своим вьючным скотом, и таким образом его можно было вести без труда, с удобством для него, и не прибегая к найму. Но никто не приходил.

Дело, однако, не терпело отлагательства, и жители, видя наше нетерпеливое желание уехать, посоветовали нам написать письмо и послать его в населенный христианами город, лежащий по соседству с городом Неокесарией и называемый Аргости, жители которого все нанимаются в погонщики, и попросить у них двадцать мулов. Пока посланный ездил к ним, я принялся готовить вьюки, придавая узлам форму, удобную для перевозки на мулах: ибо уже более шести лет мы ничего не возили на вьючных животных, а наполнив мешок до краев и зашив его, обыкновенно бросали его в повозку. В настоящем же случае мы принуждены были неустанно работать, составляя вьюки и затем обертывая их сверху выкроенным просмоленным холстом, ибо время было зимнее и снег покрывал землю, а мулы не могут нести более семидесяти ок клади. У нас был тюк соболей, состоявший из восьми больших мехов, восьми лапчатых и двух с половиною горловых. Опасаясь за их целость, я уложил их в мешок из грубого холста, поверх его надел мешок из навощенного полотна, и все это вложил в кожаную сумку. Подобным же образом я поступил с тюком цельных беличьих шкурок, заделав их в [125] один вьюк, и с ящиком с кусками парчи, венецианского бархата, атласа и тому подобного. На всех этих тюках были надеты кожаные мешки, при чем внутренние мешки были старые или из грубой дерюги; мы надевали на них первые и зашивали их, так чтобы никто не мог рассмотреть, что это такое, или позариться на них в мыслях. Дабы они производили противоположное действие, я придал им дрянной и жалкий вид, и если бы кто-либо взглянул на, них, они, наверное, не остановили бы на себе его взоров. Точно так же, чтобы уложить разную утварь, я сделал для нее, соответственно форме и размерам, сумки из навощенного полотна; все это делалось из опасения, чтобы дождь не коснулся их. Но так как без особой уловки мне невозможно было бы отличить один вьюк от другого, или знать, что в каком находится, я вышил на каждом красною или желтою шерстью одно-два слова, чтобы показать, чтo в нем содержится; но таким образом, что сам не мог на близком расстоянии разобрать, что это такое, а тем более, разумеется, кто-либо другой. Остальную одежду, утварь и всякую всячину я уложил таким же образом. Ящик, в коем находилось облачение нашего владыки патриарха, который я заказал по образцу сундука для облачений патриарха московского и который был обит кожею и жестью и запирался замком на ключ, где кроме того помещались его митра и кадило, облачения для священника и диакона и другие принадлежности богослужения, — ящик этот я уложил в один вьюк, так что если бы он понадобился, его легко было бы достать.

И вот к нам явились упомянутые возчики, в сопровождении своих священников, готовые услужить нам со всею радостью и охотою. Эти люди не знали другого языка, кроме турецкого. Нас просили отслужить обедню в Эносе в первое воскресенье Великого поста; но им не удалось получить согласие митрополита синопского, который, найдя нас среди них, почувствовал некоторую зависть при виде их любви и расположения к нашему владыке патриарху. Город этот не состоит в ведении митрополита, но он взял его на откуп у секретарей и духовных сановников константинопольского патриарха, к епархии которого он принадлежит, так как доходы собираются его чиновниками. Итак, между нашим учителем и митрополитом вышли несогласия вследствие запрещения, наложенного этим архиереем на патриаршее служение. Но митрополит скоро раскаялся в своем поведении и впоследствии домогался прощения. Эти бедные люди, однако, сколько ни добивались патриаршего служения, не достигли исполнения своего благочестивого желания. [126]

Затем, в четверг второй недели Великого поста, мы навьючили мулов и выступили из этого города, провожаемые мужчинами, женщинами и детьми, — всем населением города, которые плакали и горевали по поводу нашего отъезда, на значительное расстояние, после чего распрощались с нами, пожелав нам благополучного прибытия. Бог да осчастливит и да возлюбит их!

Затем мы по неровной и очень узкой дороге, по грязи и слякоти, перевалили чрез горные хребты, так как, по мнению жителей, этот путь был безопаснее, чем дороги на Токат, ибо им мало кто пользуется; но на этих хребтах мы встретили столько снега, что и описать трудно. Во всех деревнях в этих округах дома разбросаны поодиночке, подобно тому как это существует в стране друзов. Обитателей их называют рабами; и большая часть из них составляет собственность Хасана-паши Джелали, местопребыванием которому, а равно и визирю, служит в настоящее время, согласно полученному нами сообщению, деревушка по имени Кубули, на дороге из Токата в Синоп. Потом мы переправились через большую реку, называемую по-турецки Или Вараси (По дороге из Уние в Никсар путники должны были переправляться через реку Термэ-чай (в древности Термодонт), отличающуюся, действительно, быстрым течением, как говорит и архидиакон.). Да избавит нас Господь от других таких переправ! так бурно было ее течение, и так далеко разбросаны ее скалы и камни. Ночью мы не имели другого места, где бы соснуть, кроме как под сводом неба, с горящими кострами кругом, под охраной бедных погонщиков — да помилует их Бог! Через три дня с трудом добрались мы до упомянутого города Аргости, лежащего на вершине бесплодного холма, подверженного жестоким холодам и сильным морозам. По этой причине ни в самом городе, ни вблизи него виноград не растет. Дома большие, есть церковь во имя св. Николая, в которой мы присутствовали за обедней, во второе воскресенье поста. Священники служат и читают молитвы на греческом языке, не понимая, что говорят: ибо язык у всех их турецкий, как мы уже заметили. Что касается до их положения в государстве, то нам говорили, что они сверх харача платят правительству ежегодно не больше, чем мусульмане; что мусульмане всякий раз, когда к ним является новый ага из Константинополя, платят ему, каждый от себя, ... в двадцать пиастров или немного менее, и что они подвергаются [127] неописуемым притеснениям, так что предпочли бы платить подать скорее как евреи и христиане, чем как магометане, и это было бы для них легче.

ГЛАВА V.

Описание Неокесарии. — Деревня Омала. — Комана. — Токат.

Мы расстались с жителями Аргости во вторник рано утром, так как в понедельник были задержаны большим количеством выпавшего снега. Они повели нас вниз в обширную долину с большою покатостью, по плохой узкой дороге (и да помилует Господь душу того, кто случайно поскользнулся бы, ибо гибель его была бы неизбежна), пока наконец не спустились мы к городу Неокесарии, по-гречески называемому Хрисаносия, а теперь по-турецки Никсар. Крепость раскинута по вершине холма, и вода в нее течет из окрестностей города Аргости, проведенная, как нам говорили, по искусственному каналу. В этом городе есть озера и сады, и положение его приятное. Все его сады и плантации орошаются искусственно, и хлеба бывают высокие, так как это замкнутая долина, окруженная со всех сторон горами. Мы не осмелились явиться сюда в качестве христиан, ибо большая часть населения – военные люди и книжные магометане; и мы вздыхали, что не можем посетить разрушенные церкви, кои мы видели издали, самой величественной архитектуры, с еще уцелевшими куполами, как рассказывается об этом городе, его красотах и церквах в Новых Летописях Эль-Дженаби, который говорит: «Мудрый государь Ахмед Гази, совершив много завоеваний в Карамании, выступил для осады Хрисаносии, он же город Никсар, Жилище Счастия»; и по его словам, это был один из самых больших городов в мире. Среди населения распространено убеждение, что горячий ключ, называемый Эбоас и ныне находящийся на расстоянии нескольких миль от города, прежде был в самой средине города. В этом месте находится удивительно большая церковь, самой величественной архитектуры, называемая QaumatourgoV, со многими сохранившимися еще памятниками. Мусульмане долго сражались и бились, пока не овладели городом, и разграбили все его сокровища. Беседки из виноградных лоз здесь низкие и небольшие.

Затем мы прошли через весь город и переправились через большую реку Эддиб (Волчью) (В древности Ликос, ныне Келкид или Гермилю-чай.), протекающую по долине на краю [128] города, и к вечеру достигли деревни, населенной греками и армянами и называемой Омала. Здесь виноград растет так же, как и в нашей стране, и жители все виноделы. Вокруг деревень растет много деревьев магляб, которые по виду очень напоминают дерево грецкого ореха; только их листья и плоды принимаются от ствола, наподобие волос.

Отсюда мы послали гонца в Токат к одному именитому христианину, по имени Хаджи Симеон, спросить его совета относительно въезда нашего в этот город; ибо мы сильно опасались, так как большая часть жителей — армяне или евреи; и мы, хотя нас было небольшое общество, вызывали большие толки в стране. Итак, мы пришли к единодушному решению и послали свою тяжелую кладь и вьюки со слугами, в качестве купцов, собственников клади. Они явились в Токат и остановились в хане; а мы остались позади без клади, оставив при себе только узел с ризами и необходимой одеждой. Мы условились войти ночью и согласно с этим выступили из Омалы только после полудня. На пути мы прошли мимо Команы, о которой упоминается в житии Златоуста: это небольшой город, вправо от дороги. Только начиная с Никсара, опять увидели мы кирпичные дома, плоские земляные кровли и софы.

Вечером мы вступили в Токат, в старину называвшийся по-гречески Kwkasw, — ныне имя одной местности, лежащей вне его, и остановились поблизости церкви, древней, с очень маленьким куполом; в ней мы служили обедню в третье воскресенье поста. Но все дома вокруг церкви принадлежат евреям. Дома христиан разбросаны, в числе сорока или пятидесяти. Впрочем, вокруг города есть много христианских деревень. В понедельник вечером мы отправились осмотреть большую старинную церковь во имя Успения Божьей Матери в лежащей близ города деревне, называемой Какси, жители которой все христиане и армяне. Осматривая церковь, мы были поражены ее величавой архитектурой: она имеет величественные размеры, и ее высокий купол покоится на четырех колоннах из синего мрамора, из соседних каменоломен; она исполнена величия. Существует мнение, что это — сооружение императора Феодосия Великого. Мы совершили в ней водосвятие, и владыка окропил всех присутствовавших. Утром мы отправились посетить гробницу св. Иоанна Златоуста, с величайшим благоговением и усердием. Гробница находится на дороге, по которой мы прибыли из Омалы в Токат, и другого пути к ней нет. Прежде чем мы, подвигаясь вперед, достигли деревни Команы, нам указали груду камней в поле, [129] подле дороги, в которой, как говорят, был найден саркофаг, заключавший тело святого. В ней постоянно горит светильник, а кругом нее разрушенные основания монастыря, который, должно быть, был большой. Вблизи Команы также находится, подле дороги, огромная скала большой высоты, та самая, которую перенес сюда св. Григорий. В ней вырыто несколько келий, а на вершине изображение этого святого чудотворца, как о том упоминается в его житии и известно всем доселе. Другие говорят, что ее перенес сюда Златоуст. На вершине ее нечто вроде гробницы, куда мы взобрались, так же, как поднимались и к кельям, в которые входили и молились в них. На гробнице лежит старинная греческая книга, которой мы не могли читать, так как она от долгого времени сильно обветшала. Мы были поражены великим удивлением пред таким необыкновенным чудом, как обломок горы, стоящий на поверхности земли. «Дивен Бог во святых своих, и вся хотения Его в них».

В Комане показали нам среди виноградника древнее здание с куполом, где, как нам сообщили, была гробница мученика Василиска, поверх которой было положено тело Златоуста; гробница эта посещается и в настоящее время. Из Команы мы прошли в деревню, называемую Бизари, лежащую насупротив Омалы, на вершине холма. Между обеими деревнями пролегает дорога. Все жители Бизари — армяне. В деревне этой находится старинная византийская церковь, на большинстве камней которой имеются кресты. Она в честь Воздвижения Креста; поддерживается четырьмя колоннами и имеет высокий купол, в котором еще сохранилось изображение Спасителя, с золотом. У нее есть еще другой купол с изображениями двух святых, имена коих написаны по-гречески. Престол остается до сих пор в своем первоначальном виде; он имеет вид основания колонны, разрисован и отделан под мрамор. Саркофаг, в котором заключено было тело св. Иоанна Златоуста, из синего мрамора, и помещается с правой стороны перед вратами третьего алтаря, подле самой стены. Говорят, что когда император Аркадий взял тело святого, саркофаг был без крышки; но недавно, лет шестьдесят тому назад, святой явился ночью одному некнижному пожилому человеку и сказал ему: «на таком-то поле зарыта крышка моего гроба. Скажи жителям города Бизари, у которых находится моя гробница, чтобы они пошли и взяли ее и положили на мою гробницу». Человек этот в изумлении проснулся и рано поутру отправился и стал рыть на том месте, которое указал ему святой. Это то самое место, о котором мы только что упоминали, как о груде [130] камней на поле. Здесь и была найдена крышка.. К этому рассказу прибавляют, что одно из важных лиц в Токате пыталось перевезти ее в этот город, но буйволы не хотели двинуться с места или сделать хоть один шаг по направлению к этому городу, а только в направлении к вышеупомянутому Бизари. Люди устали бить их, и, наконец, предоставили им идти своим путем, и буйволы шли, ни разу не останавливаясь, пока не прибыли в это последнее место; и этим самым, говорят, святой явил чудо, ибо всех буйволов было пять или шесть. Мы совершили у гробницы святого молебен, со многими метаниями и с возжжением в большом числе восковых свеч, и приложились к ней. Янкосам (?) мы дали немного денег.

Направо от этой церкви есть другая, во имя св. Георгия, и как раз за ней находится малая церковь во имя св. Григория чудотворца, принадлежащая нашей общине. Посему нам пришло на мысль, что монастырь, разрушенные основания которого видны близ Команы, рядом с грудой земли и камней, в которой была найдена крышка от гробницы святого, должен быть действительно и несомненно тем монастырем, где прежде находился священный саркофаг, и когда монастырь был разрушен, гробницу, должно быть, перенесли сюда. По этой стране разбросано много остатков зданий церквей и монастырей, относящихся, говорят, ко временам Златоуста, который, обратив жителей в христианскую веру и окрестив их, построил для них эти церкви, которые они знают и называют по именам до сего времени. Весьма вероятно, что тело Златоуста было перевезено по той дороге, по которой мы прибыли из Эноса в Токат; так обыкновенно рассказывает местное население; а для перенесения из Эноса поместили святые мощи на царский корабль и таким образом доставили их в Константинополь.

После этого мы возвратились в Токат, а в пятницу наш владыка патриарх отправился в другую деревню близ Какси, называемую Бискави, и служил здесь обедню в четвертое воскресенье, в церкви во имя св. Михаила. В этом городе есть еще церковь во имя Пресвятой Девы. Жители чрезвычайно набожны: ни один из них не преминул исповедаться. У них мы наняли вьючных животных и погонщиков, приготовившись уже заранее к продолжению нашего путешествия, и затем возвратились в Токат. [131]

ГЛАВА VI.

Описание Токата. — Паолос. — Сивас. — Казнь Хасана-паши в Алеппо и истребление его сторонников.

Город Токат построен в долине между двух холмов. Вода здесь в изобилии, источники ее близко, под рукой, среди домов, но по свойствам своим она в то же время довольно тяжела. Крепость выстроена мусульманами, на гребне холма. Это — важное торговое место, куда стекаются со всего света. Базары его красивы, и все улицы, большие и малые, вымощены. В нем много армян, и у них в городе семь церквей. Была и восьмая церковь, на возвышении, господствующем над городом, но ее разрушили мусульмане. Здесь кругом города есть также византийские монастыри, из которых я посетил, не помню, сколько.

Затем мы наняли погонщиков из Келиза и выехали из Токата вместе с караваном во вторник пятой недели поста, после того как распрощались со всеми христианами, которые, во главе со своим митрополитом, проводили нас за город. Вечером мы прибыли к разрушенному хану, в недалеком расстоянии от Токата. В среду утром прибыли к другому хану, вблизи христианского города, называемого Паолос; а в четверг мы прибыли по неровной дороге к большому новому хану, похожему на ханы, что на пути в Константинополь, с бойней и горячими банями, по соседству с городом, который называют Енишехр, так как он напоминает одноименный город около Бруссы, о котором мы говорили в начале нашего путешествия.

В пятницу, приближаясь к Сивасу, мы страдали от холода, пронзительного ветра и мороза, превосходящего всякое описание; ибо это место известно своим холодным климатом и летом и зимою. Как холоден воздух здесь, так же холодны земля и вода, и во всей стране не видно ни зеленой травы, ни какой-либо другой зелени, за исключением вечнозеленых высокоствольных деревьев. Здесь не растет виноград, нет плодовых деревьев; а дынь, огурцов и других овощей не бывает до самого Троицына дня.

Прибыв в город, мы сложили нашу кладь в хане, а сами поместились в одном из домов, принадлежащих христианам, которых было сорок – пятьдесят. У этих христиан есть каменная церковь с высоким куполом, во имя св. Георгия, которую они выстроили совсем заново, в царствование покойного султана Мурада. [132] Площадка ее и просторный двор окружены обширной кирпичной стеной, и вокруг нее находятся их могилы вместе с могилами армян. Нас принудили отслужить для них обедню в этой церкви, в пятое воскресенье поста; и наш владыка патриарх рукоположил им диакона. Они истинно набожные христиане. Этот город — тот самый, который по-гречески называется Севастия; а от этого имени назвали его по-арабски Сивас. В этом именно городе пострадали сорок мучеников. Место, где было озеро, ныне представляет высохшее дно. Причина та, что место это, как мы заметили на пути к нему, расположено в низкой впадине, значительно ниже города, который расположен на высоком возвышении, и воды последнего и его отбросы обыкновенно стекали в нее и, не имея оттуда выхода, образовали обширное озеро; ибо эта местность обилует водами. По-видимому, впоследствии, когда Тамерлан разрушил этот город и его стены, оставив ему теперь только следы былого величия, вода из озера вытекла, и оно превратилось в высохшее дно, каковым является ныне. Что касается места, где были помещены мученики, то это полукруглый свод, заметный издали, наполненный внутри водою, так как вблизи него находятся несколько источников воды, вытекающих из двух различных мест. Эту воду до сих пор называют агиасмой, и мы пили ее, дивясь своему счастию, что удостоились такой благодати. Нам рассказывали, что ежегодно, утром в день праздника мучеников, из нее появляются две рыбы, как чудесное знамение. Потом провели нас к месту, где были сожжены их святые кости: оно находится за стенами, и на этом месте была большая церковь, от которой еще видны обломки колонн и краеугольных камней. Здесь-то члены нашей церкви и армяне роют могилы. Некоторые из этих гробниц древние, с покатыми крышками; и там, где видны следы алтаря, горят восковые свечи. В день праздника мучеников христиане приходят со своими священниками, совершают молебен и поют им службу. В этот день мы отправились осмотреть большое училище, довольно замечательное, отличающееся красотою своих колонн и мраморных украшений. Все оно выстроено из материалов вышеупомянутой церкви мучеников; основано оно великим эмиром Шахиншахом, как написано в истории, в соответствующей главе, в 670 году. Оно было сожжено до основания: говорят, его поджег знаменитый Кара Языджи. В непосредственном соседстве с ним находятся развалины другой церкви и небольшой часовни во владении турок. Мы дали служителю подарок, и когда он пропустил нас, помолились в ней, так как, по рассказам, здесь [133] находится могила св. епископа Власия, в которой доныне сохраняется его тело; но могила эта скрыта. Город имеет крепость на холме, находящуюся в развалинах; в ней был дворец Абшира-паши и жены его, грузинки Марии. Пониже расположен сад, принадлежащий к дворцу, с вишневыми и персиковыми деревьями. Воздух этого города, поистине, холодный и сухой, а стужа, которой он подвержен, хорошо известна. Был конец марта месяца, и однако вследствие жестоких холодов, мы не могли выходить из своего помещения. Кругом этого города несколько монастырей, которые раньше были во владении нашей византийской или греческой церкви, а теперь в руках армян. Я посетил из них, не помню, сколько.

В этом городе мы удостоверились в истине слуха об умертвлении Хасана-паши Джелали в Алеппо и всех бывших с ним пашей, а также о прибытии туда Эль-Кебелли, зятя визиря, назначенного пашою этого города.

Дело было так, что Хасан-паша, расположившись в Айнтабе, получил уведомление, что Муртеза-паша идет со своими войсками к Алеппо, и немедленно послал против него татарина Ахмеда Элба, столь прославившегося своим мужеством, с тысячью храбрых воинов, пресечь ему путь у замка Богаз (Вероятно, проход, известный в древности под именем Pylae Syriae (Сирийские ворота).), близ Бейлана, и задержать его движение. Итак, он отправился в Келиз, ел, пил и отдыхал там несколько дней, как вдруг до него дошло известие о прибытии Муртезы-паши в Антиохию, а потом в Алеппо, при чем жители предместий перевезли все свои съестные припасы и весь домашний скарб во внутренность города, и все его население было повержено в крайний страх и смятение. Муртеза-паша остановился в доме Эрменези, а прочие паши и ратники разместились в других домах. Теперь Муртеза послал к Хасану-паше, стараясь заманить его письмами, обещаниями и клятвами, чтобы он пришел и явился к нему без страха и опасения; клялся ему святою книгою и мечом султана, что в отношении к нему никакого вероломства не совершит, и уверял его, что возьмет его с собою и примирит с султаном, со стороны которого ему нечего бояться. Между тем Хасана-пашу обуяла ярость и досада на поведение его войск, над которыми он утратил всякую власть. Они сделались наглы и мятежны и разбрелись по стране, грабя, совершая насилия и унося все, что им было угодно, ни от кого не встречая себе препятствия, пока [134] наконец не пришли в одну из принадлежавших Хасану-паше деревень, вблизи Келиза, где он, обыкновенно, жил, и сделали на нее нападение. Проникнув в стойла, они рассекли саблями ярмы быков и увели их, а также разграбили запасы зерна. Хасан, воочию увидев эти неистовства с их стороны, осыпал их проклятиями и, в гневе вскочив на коня, внезапно отправился в Алеппо, не боясь последствий. Напрасно его офицеры употребляли всякие мольбы и убеждения, чтобы побудить его вернуться назад: он упорно продолжал свой путь, пока не прибыл в Алеппо, где известие о его приближении сначала исполнило Муртезу ужасом. Но вскоре страх паши перешел в радость; и после свидания с Хасаном он отвел ему комнату в своем собственном доме, поместив в то же время каждого из сопровождавших его пашей вместе с кем-нибудь из своих офицеров равного чина и в обращении со всеми ними выказывая свое удовольствие и радушие, пока однажды, послав внезапно распоряжение, не приказал своей страже немедленно предать Хасана-пашу смерти, и они отрубили ему голову. Подначальным же офицерам своим он послал свитки бумаги, и каждый из них убил одного из приверженцев Джелали и принес его голову вместе с телом паше. Затем их взяли и отнесли и бросили кучей за воротами Банкоса. По поводу этого события была великая радость, и благодарения возносились Господу по всей стране и во всех мечетях. Паша распорядился не погребать тел, а оставить их на пожирание псам; головы же он немедленно отправил в Константинополь, наткнутыми на концы копий; и по такому особенному случаю там также было большое торжество и радость. К каждой голове был прикреплен клочок бумаги, на коем значилось имя того, кому она прежде принадлежала. Вслед за тем вышел указ об отобрании в казну имущества мятежников и о преследовании и поимке всех, кто был соучастником Хасана-паши, с повелением сравнять с землею их дома, умертвить их детей, а жен продать в рабство. Предписано было казнить сарыджа и сейменов, где бы их ни нашли, без всяких формальностей или допроса, названия же их и знамена уничтожить (Сарыджа и сеймены или сегбаны) были милицией, которая составлялась из добровольцев, пользовавшихся за свою службу свободой от податей. Эта милиция была окончательно уничтожена только в 1737 году.). Все это было приведено в исполнение, пока и самые остатки этих мятежников не были стерты с лица земли и мир очищен от их гнусности. [135]

ГЛАВА VII.

Отъезд из Сиваса. — Улаш. Кангал. Эльмагайр. Описание города Дерендэ.

Мы выехали из Сиваса ранним утром в понедельник шестой недели поста, и вследствие неровной местности, резкости воздуха и глубокого снега на хребтах ее хорошо известных гор мы вытерпели столько лишений, что и описать невозможно. После полудня мы прибыли в одну армянскую деревню, имеющую два деревянных хана, и называемую Улаш. Здесь мы пробыли два дня вследствие падавшего в изобилии снега, так как дорога от этого места до ближайшей стоянки, называемой Кангал, очень трудная, представляет из себя узкое ущелье, которым не могут пройти два каравана, идущие в противоположных направлениях: настолько оно тесно, как мы об этом еще скажем. Через два дня мы выехали и снова страдали от холода, льда и резких порывов ветра, превосходящих всякое описание. Лица у нас стали черны как у негров; и когда мы поднялись на вершину горы, носящей название Деликли Кайя, мы встали в тупик и сбились с дороги, и глаза у нас смерзались от снега, сыпавшегося вокруг нас без конца, а дорога исчезла из глаз. Но Бог умилосердился над нами, послав нам избавителя в лице гонца, ехавшего впереди нас и отыскавшего нам новую дорогу. Вьючный скот наш изнемогал от утомления и падений; и некоторые из погонщиков поистине надрывались от тяжелой работы, поднимая животных и снова навьючивая, когда они погружались со своими ношами в снег. Точно так же лошади с их всадниками проваливались и скрывались в снегу; и всаднику невозможно было ехать, опустив ноги, ибо когда ступала его лошадь, он погружался так низко, что снег доходил ему выше поясницы. Скоро мы прибыли к большому ущелью, представляющему дорогу, где есть место только для прохода одного вьючного животного, где нельзя ступить в сторону, ни вправо, ни влево; ибо если бы нога животного соскользнула с тропинки, оно исчезло бы со своею ношею, как если бы упало в пучину моря; и вытащить его было бы невозможно никакими средствами, ибо оно закопалось бы и задохлось в снегу. Поэтому жители Кангала, обыкновенно, обсаживают эту дорогу высокими деревьями, наподобие палаточных шестов, по обе стороны, справа и слева, от одного конца до другого, чтобы они указывали всю дорогу от Деликли Кайя до Кангала; иначе, без этих примет, в снежную погоду вовсе невозможно [136] было бы отыскать эту дорогу. Этот замечательный проход хорошо известен по всей Персии, в Константинополе и, как нас уверяли, по всему свету. Правда, что он весьма необычайный: ибо мы, видавшие и путешествовавшие так много, никогда не видели дороги ужаснее этой. У Кангала мы встретили всадников, которые, сменяясь поочередно, наблюдают и дают знать, беспрерывно разъезжая взад и вперед, чтобы предупреждать встречу отдельных отрядов в этом проходе и останавливать один отряд на месте, пока пройдет другой, как они должны были бы сделать и сегодня, когда, по их небрежности, вследствие столкновения двух караванов, шедших навстречу друг другу по этой узкой тропинке, вьюк ударился о вьюк, и одно из животных неизбежно упало в глубокий снег, и произошло неописуемое смятение и беспорядок, и даже обнажены были мечи. Итак, мы переносили великие лишения; никто из нас не осмеливался ехать верхом, опасаясь подобных падений, и в этот день все шли пешком бoльшую часть пути. Нам рассказывали, что в прошлом году один караван погиб целиком. Погонщики, не будучи в состоянии дольше выносить тяжелую работу поддерживания вьюков, вследствие большой глубины снега и жестокого холода, сбросили тюки купцов и бежали вместе со своими вьючными животными. Но так как они окоченели от холода, то, несмотря на все усилия уйти, они были настигнуты купцами, которые, чтобы спасти жизнь свою, сами теперь оставили свое имущество, на сумму, как говорят, в двенадцать тысяч пиастров: ибо на пути от Улаша до Кангала нет ни деревни, ни пещеры, ни лесной заросли; многие из них лишились рук и ног, вследствие омертвения. Жители отдаленных хуторов, услышав об этом происшествии, пришли и разграбили покинутое и унесли эти богатства в своих мешках. Недавно еще, когда Эль-Кебелли, паша Сиваса, возвращался туда из Алеппо, его войско, как передают, потеряло более двух тысяч лошадей на пути из Малатии в Улаш. С большим трудом достигли мы к вечеру Кангала, и пришли в себя, только выпив вина, которое имели с собою. Утром мы снова отправились и прошли половину расстояния до следующей стоянки по снегу, как и раньше, страдая от суровости холодного ветра, достаточно сильного, чтобы заморозить нас и засушить. В округе Кангала при хуторах и хижинах имеются под землею погреба, служащие убежищем от мороза. Наши погонщики свернули в сторону от дороги в Малатию, ссылаясь на то, что она очень неровна, и повели нас по дороге в Дерендэ: и Бог смилостивился над нами, и мы прибыли в страну благополучия. Теперь [137] мы миновали снега и начали видеть землю; раскинули свои палатки и эту ночь спали здесь. Вставши на следующее утро, чтобы продолжать путешествие, мы более уже не видали холода. К вечеру прибыли в местность, называемую Эль-магайр. Весь наш путь в продолжение обоих этих дней лежал вдоль долины и реки текучей воды, которою орошаются соседние луга и засеянные поля. Говорят, эта река идет из окрестностей Ангоры и Тусии и соединяется с рекою Альбостана, которая называется Джихан: на ее берегах растут бесплодные деревья ююбы (Zizuphus vulgaris.).

Утром в Вербное воскресенье мы поднялись на какие-то высокие горы, и при приближении нашем к городу Дерендэ эти возвышенности напомнили местность Малулы в области Дамасской и дороги в тех местах; но только эти крайне неровны. Почва своею красною глиною и утесами напоминает почву алеппскую. В полдень мы спустились к городу и его бесчисленным садам. Водою он снабжается из большого потока, вытекающего из скалы внизу крепости. Стены домов и садов все кирпичные, подобно постройкам в Кара. Крепость его — прекраснейшее обширное сооружение, на вершине большого высокого холма, с равными сторонами. Нам сообщили, что османы исторгли ее из рук курдов. В нем много благотворительных учреждений; всякого рода плодов в изобилии; ибо жителей в нем мало, а садов много. Мы покупали око сушеных тутовых ягод за два османи.

Утром в понедельник на Страстной неделе мы оставили этот город и прошли через обширную низкую равнину, где все засеянные поля подвергаются орошению. Вечером мы остановились на ночлег в одной из деревень на Альбостане (т.е. на реке Джихане.). Местность этой страны очень красива, и воды тут в изобилии. Лежит она очень низко, усеяна хижинами и окаймлена горами.

ГЛАВА VIII.

Город Алъбистан. — Опасная переправа через реку Джихан. — Место поклонения Сурб-Карапет. — Зейтун.

Утром во вторник на Страстной неделе мы переправились через реку Альбостан и вступили в город с тем же названием. [138]

Это небольшой городок, но в старину он был знаменитый город, и в истории известен под именем Альбистана (Главный город в верхнем бассейне Джихуна, часто обозначаемый игрой слов под именем Аль-Бостан, или «Сад»; он и в самом деле утопает в зелени (Э.Реклю, Земля и люди т. IX, стр.556). Название его реки — Эль-эзрек, или Голубая река, и это та же самая река, что и Чиган или Джиган, источники которой находятся неподалеку, вблизи армянской деревни. Этот город прежде имел стены, как об этом передастся в историческом сочинении, озаглавленном: «Жемчужина из ожерелья Турецкого царства»; а именно, что в 754 году гиджры, во дни султана Эль-Ашрафа Салах (Эддина), сына султана Эн-Насыр Мохаммеда Ибн-Калауна, выступил эмир Сейф-уд-дин Аргун Элькамили, блюститель султанской власти в Алеппо, и с ним алеппские войска походом на город Альбистан, против эмира Караджа, сына Дильгадира, князя или главы туркменов, чтобы схватить его и забрать всех, кого они найдут с ним, рассеять скопище его полчищ и ускорить отсечение его корней и ветвей (Павел Алеппский не совсем верно передает известие о походе египетского войска против татар, овладевших Сирией. Поход случился при султане Эн-Насыр Мохаммеде Ибн-Калауне, который был не отцом, а дядей султана Салах-Эддина. Татары были разбиты и прогнаны за Евфрат (в 1302-3 году.). Прибыв к городу, они нашли его покинутым сейменами: ибо князь, как только дошла до него весть, бежал со всеми своими приближенными и спасся. Завоеватели немедленно разместились в его дворцах и ежедневно выходили отсюда, чтобы разрушать стены города и срывать его памятники. Скоро его улицы стали как сон прошедшей ночи, и оживление его — как следующий день после отправления каравана. Однако заметны еще следы его древних зданий, и местоположение его церквей и монастырей отмечено грудами камней.

Здесь мы пробыли два дня и выступили утром в Великий четверг, и, пройдя два часа пути, пришли к берегу реки Джигана, чтобы перейти ее бродом, который известен только местным жителям. Она была в пору своего наибольшего разлива, вследствие таяния снегов, и так как оказалось невозможным переправить нас бродом, то сняли тюки с вьючных животных, и окрестные крестьяне, которые все туркмены, раздевшись донага и распределив между собою вьюки поменьше, перенесли их на своих головах через реку. Что касается до более тяжелых, то они принесли два больших бревна и связали их вместе, сделав из них подобие лодки или [139] плота, и на этот плот и другие подобные ему поместили тюки, и с помощью буйволов дотянули их нагруженными таким образом от берега реки до самого глубокого места; а затем, отвязав буйволов, доталкивали плоты до противоположного берега и, выгрузив тюки, возвращались за другими, пользуясь таким же способом передвижения, пока не перевезли всю нашу кладь. Многие занимались до самого наступления ночи перевозкою своих пожитков на лошадях. Оставались я, наш владыка патриарх и митрополит Герасим, внушивший нам мысль переправиться в лодке, которую должны были тянуть бечевою для нас, что было безопаснее и удобнее. Едва буйволы дотянули ее на глубину, как она накренилась с нами сначала направо, потом налево, при чем обдало нас водою с обеих сторон выше пояса. Тюки попадали со своих мест, и не будь помощи от нескольких армян, бывших в воде, и милости Всемогущего, мы потонули бы непременно. Зрители восклицали: «о горе!» и, считая нас погибшими, вопили и кричали, ибо река течет быстрым и глубоким потоком. Все, кто мог, бросились к нам на помощь и, благодаря предстательству всех святых, спасли и вынесли на берег нас, лишившихся чувств, как бы мертвых. Придя в себя, мы проклинали свое положение, испытав страх, ужас и потопление. Мы сняли с себя всю нашу одежду и прикрылись только мантиями, почти погибая от холода; и для нас это была особенно горестная ночь, тем более что мы не могли достать топлива, и все другие наши рубашки и одежды были упакованы. Однако мы не щадили издержек на приобретение того, что только можно было купить, дабы возвратить нам жизненную теплоту; но нам невозможно было подняться с места, на котором мы сидели, и мы оставались тут, как сели, до следующего утра.

Ранним утром в Великую пятницу караван двинулся вперед, а мы остались позади вместе с теми конными путешественниками, поклажа которых попадала в воду. Исходив все окрестности, они подрядили крестьян вытащить их кладь. Это замедление было для нас очень кстати, ибо мы, почти вплоть до полудня занимались просушиванием на солнце своих пожитков и платья. Затем мы сели на лошадей и в этот день снова испытывали великие тягости вследствие неровности дороги. Поистине, до сих пор мы не видели ничего подобного ей: ибо эта дорога на Зейтун (хорошо известный армянский город) заведомо плохая, во весь путь от Альбистана до Мараша. Она извивается по гребням холмов и по долинам, дно которых покрыто быстро текущими потоками, ниспадающими с [140] горных вершин; там и сям попадаются ключи, извергающие воду подобно рекам. При всем этом тропинка узка и дозволяет проходить только одной лошади за раз, и если вьючное животное случайно, не дай Бог, пошатнется и нога его соскользнет, оно полетит по всему скату, вместе с ношею, на дно долины. И сколько вьюков унесено рекою Джиганом! ибо по всему берегу этой реки нет ни малейшей отлогости, чтобы образовать отмель. Мы прибыли к стоянке только после наступления ночи; и без сомнения, нас довели ангелы. Эта дорога почти непроходима днем; так каким же образом мы могли уцелеть на ней ночью? Мучительные трудности пути были особенно тяжки для нашего владыки патриарха, человека дородного. И идя пешком, невозможно было избежать тряски, ибо, сойдя с лошадей, чтобы идти пешком, мы натыкались на ручьи, свергающиеся с высот с стремительностью больших рек, и мы не могли их перейти, не садясь опять на своих лошадей. Таким путем достигли мы, наконец, стоянки, расположенной у мельницы, между двух гор посредине долины; но и мы и наши лошади почти умирали от усталости. Как скоро наши спутники, которые большею частью ехали впереди нас, узнали о нашем приближении, они вышли встретить нас на некоторое расстояние с фонарями и факелами. Эти две ночи по своей мучительности и тягости были равносильны всему тому, что испытали мы за все время нашего отсутствия из дому: о делах судят по их последствиям.

Утром в Великую субботу мы встали рано, чтобы продолжать наш путь, пролегавший по горным хребтам, покрытым глубоким снегом; поэтому в тех местах, где солнце производило свое действие, была такая же глубокая грязь. И этой горной дорогой мы следовали до полудня, когда спустились в долину Зейтуна с его виноградниками. Мы миновали место поклонения Сурб-Карапет (Св. Креститель, по-армянски.), т.е. Мар-Иоанна, или св. Иоанна Крестителя, которое посещается армянами из Алеппо. Это — старинное сооружение среди горячих ключей; толпа армян, которые были с нами, отправилась туда купаться. Воды эти целительны от всех застарелых недугов. После полудня мы поравнялись с Зейтуном и здесь остановились. Зейтун расположен на плоскости холма, и дома его построены из кирпича. Мы послали в город за вином, но не могли достать здесь ни яиц, ни сыра, ни мяса, которые были нужны нам для следующего дня, [141] Светлого воскресенья: ибо люди Хасана-паши разграбили всю эту страну. Мы удивлялись названию этого города «Зейтун», предполагая, сначала, что назвали его так от множества оливковых деревьев (Зейтун по-арабски значит: оливковое дерево.), окружающих его. Но на деле оказалось совершенно обратное; ибо действительно его окружают обширные леса, но ни одного оливкового дерева не видно в его окрестностях.

ГЛАВА IX.

Мараш. — Осман-Дада. — Бурдж. — Митрофан, митрополит алеппский. — Прибытие в Келиз.

В праздник Пасхи утром мы двинулись дальше, Завтрак наш состоял из сыра, один круг которого мы сберегали с тех пор, как оставили Валахию, и из сала, которое нам дали в Сивасе. Дорога наша в этот день опять была очень затруднительна, чрез огромные горы, стоящие подобно стенам, на которых, как сообщили нам, рубят лес для Алеппо. Большею частью мы следовали вдоль берега реки Джигана, и сколько раз случалось, вследствие узкости тропинки и сильного переполнения реки, что дорога наша была совершенно покрыта водою, и вьючные животные, вместе с их ношею, случалось, были сносимы потоком и только некоторые с большими усилиями бывали спасены! После полудня мы прибыли к мосту через Джиган, вблизи Мараша, и здесь сошли с лошадей. Начиная с этого места, мы видели красную алеппскую почву и дубы, миндальные, оливковые и гранатовые деревья в плодовых садах; теперь мы вдыхали алеппский воздух. Мараш — большой город, обильный водою, с прекрасной крепостью, расположенной на плоскости холма. Здесь мы ели салат, зелень и трюфели. Мы оставили его во вторник утром и, не переходя вброд реки Ак-Су, или «Белая Вода», боясь ее глубины от разлива, обошли кругом по мосту, и нам пришлось делать большие усилия, чтобы пробраться через рисовые поля, ибо все эти земли лежат под водою, ради посевов риса. После полудня мы пришли к старинному каменному минарету, где, по рассказам, прежде был большой город, называвшийся Османджик или Осман-Дада, и подле колонны находится старинный хан.

В среду утром мы продолжали свой путь, и снова терпели большие затруднения вследствие обилия грязи, слякоти и вод на [142] рисовых полях. Несчастные вьючные животные, обыкновенно, вязли по шею, и вьюки падали у них со спины, и тогда погонщики должны были в одежде пробираться по грязи и воде, чтобы вытащить их и перевьючить; и только с величайшим трудом перебрались мы и вступили в знаменитый проход или теснину Дерендэ, представляющий тесное ущелье между двух гор. Миновав его, мы прибыли на вершину горы, к месту разветвления двух дорог, к Айнтабу и к Келизу, где часть каравана отделилась от нас, взяв направление на Айнтаб, между тем как мы присоединились к тем, которые направлялись в Келиз. Скоро мы прибыли к виноградникам, принадлежащим к обоим округам, и после полудня достигли города, называемого Бурдж, знаменитого своею башнею.

Утром в четверг после Светлого воскресенья мы миновали город виноградников и прибыли к пределам келизских виноградных насаждений и земель. Туркмены собирались теперь со всех сторон нашей страны, направляясь в область Сиваса на лето в свои летние стоянки. Мы смотрели на них с большим любопытством, и зрелище было величественное; поистине, они то и суть возделыватели земли и ее плодов и источник нашей радости и благоденствия. К вечеру я один прибыл в Келиз гонцом… как благовестник, но тут не хотели верить мне, и когда глядели на меня, то походили на людей, приведенных в недоумение и не доверяющих своим чувствам: ибо всякие известия от нас прекратились, и о нас уверяли, что мы были убиты в Валахии во время войны Константина, историю которой мы передали, и во время которой были беспощадно умерщвлены все, находившиеся в монастыре, в коем когда-то жили и мы. Они обрадовались нашему прибытию к ним, и мы слились с ними в вознесении благодарений Господу и в восхвалении Его святого имени за наше спасение.

Немедленно я написал письма в Алеппо, Дамаск и другие города Сирии, и мы послали их с гонцом, чтобы уведомить о нашем приближении, и наше возвращение этой дорогой было самым счастливым шествием; ибо первоначальным нашим намерением было идти из Токата к Кесарии, а оттуда к Адане, Антиохии на Мадике и Антиохии Сирийской; только мы не нашли попутчиков для этой дороги, но вовсе не имели намерения идти в Алеппо. Это случилось вследствие множества беззаконных и позорных деяний, совершенных среди христиан врагом Божиим, Митрофаном, сыном священника Бишары (Евангeлия), митрополитом Алеппским, поставление коего на эту епархию было судом Божиим над ее народом. [143]

Для какой иной цели воспользовался он удобным временем отсутствия нашего владыки патриарха, как только для злых дел, для притеснения своею властью, для многочисленных обманов и вымогательств? Особливо, во время правления Абшира-паши он предъявил иск, что они (т.е. его паства.) должны ему шесть или семь тысяч пиастров, — так рассказывали нам; и он побудил пашу собрать с них эти деньги. Паша сделал это при помощи палочных ударов и казней, превратив митрополичий дом во временное жилище своих аг, в палату вымогательства, в темницу; меж тем как сам митрополит не чувствовал сострадания ни к кому из своей паствы и с жестокостью продолжал свои притеснения и гнусности, пятная своими поступками архиерейское достоинство и постоянно нанося вред интересам христиан. Однако Абшир все эти деньги взял себе и употребил их на уплату жалованья сарыджа и сейменам, не давши митрополиту ни одного пиастра. Взгляни на поступки этого нечестивца, оставленного Богом! Взгляни на его безбожие и лицемерие, в котором он дошел до таких пределов, что простер свой обман и лихоимство до злоупотребления списком шелка-сырца, собираемого ежегодно на праздник Рождества Христова с христиан в пользу бедных — превосходный обычай, существовавший со времени предыдущего патриарха Евфимия, известного под прозвищем Карама, и распространившийся при нашем владыке патриархе, когда он был митрополитом; но теперь этот безбожник стал причиною того, что обычай был оставлен по указанному нами поводу, ибо, пользуясь росписью, начали придираться к христианам, говоря им: «ты дал в прошлом году шелку-сырца в размере (положим) стоимости пяти одежд (или: ты дал больше или меньше), и это показывает ценность твоего имущества, так как считается, что ты давал десятину того, чем владеешь». В таких-то и иных столь же гнусных действиях был он повинен в такой степени, что продолжать описание их было бы утомительно. Он сделался дерзким и бесстыдным в своих пороках и бесчинствах, в пьянстве и других излишествах, обращая самое слово и имя «православный» в позор и посмешище у других народов. Во времена патриарха Карамы он заведовал церковными доходами и самовластно управлял имуществами Церкви; но при вступлении на митрополичий престол нашего владыки ему посоветовали назначить сорок векилей или уполномоченных, из коих двое ежегодно должны были стоять пред Богом и служить церкви, [144] от дня праздника сорока мучеников до его годовщины. И когда это дело было поставлено таким образом, доходы Церкви стали преуспевать с благословения Божия: подвалы ее из года в год были наполнены маслом, в ее складах были запасены восковые свечи, и сокровищница ее была снабжена всем потребным вплоть до дней того лица, о котором мы говорим, и вступления его на митрополичий престол, которое явилось для нее как бы испытанием от Господа. Тогда дело изменилось таким образом, что векили стали назначаться при посредстве лиц, власть имущих, по распоряжению паши, в силу перевеса в борьбе и распрях, и благодаря весу кошельков с деньгами и протекций, к отягощению Церкви тысячами долгов — да отплатит им Господь, как они того заслужили! Все эти дела и обстоятельства дошли до нашего слуха в Келиз; и мы были крайне раздражены, в особенности наш владыка патриарх, который не переставал проклинать митрополита и клясть его, от всей души призывая на него (Божие) мщение.

В начале его управления митрополией, когда он только начал обнаруживать свои пороки и гнусности, владыка послал лишить его священства; но он явился к владыке в Хаму и обратился ко многим лицам, прося их ходатайствовать за него, обещая перед Богом и давая самые ненарушимые клятвы, что он откажется от вина, водки и всяких хмельных питий; и после того как мы на сей конец составили и взяли с него узаконенное поручительство, скрепленное подписью именитых жителей Хамы и наставников, владыка простил его. Поэтому он предъявил иск к властям о взыскании пени с алеппских христиан за то, что они прочитали статикон (грамоту) о его отрешении и отлучении, при чем в этом иске его поддерживали сын его и родственники. Впоследствии, возвратившись вместе с нашим владыкою патриархом в Алеппо, он снова впал в свое прежнее состояние и втайне нарушил свои клятвы. Таким образом он постоянно бесчинствовал, и вследствие его постоянного злоупотребления опьяняющими напитками, его поразили болезни и недуги; но тем не менее он не унимался, пока наконец Господь не поразил его дизентерией, как это вскоре будет видно при дальнейшем ходе этого рассказа.

Между тем я написал письмо и послал его с гонцом своим домашним, предупреждая свое семейство не распространять известий о нашем прибытии, но выразил желание видеть своих сыновей, Ананию и Константина, дабы удовлетворить моей страстной тоске по ним после столь долгого промежутка времени, так как прошло [145] уже семь лет без трех месяцев, как я расстался с ними: ибо мы твердо решили не идти в Алеппо, а держать путь наш из Келиза на Дамаск. Однако, едва дядя мой, ходжа Илия, выехал с моими сыновьями и присоединился к нам, как весть эта распространилась по Алеппо, и немедленно множество друзей, христиане, священники, диаконы и другие сословия поспешили в Келиз, чтобы нас посетить, и приветствуя нас самым сердечным образом, просили нас ехать в их город, (говоря), что редкость посещений их нашим владыкою патриархом служит в укор их доброму имени, и что они будут опозорены перед всеми прочими городами, так как все уже прослышали о его близости к их городу, и вдруг он удаляется в сторону от него, хотя это — его родной город и область. Что касается до покойного митрополита, отступника от Господа, хищного волка, рассеявшего стадо Христово и предавшего его в пасть волчью, то, едва прослышал он о нашем прибытии, как заболел лихорадкой и, по всем видимостям, умер, но оказалось, что это был обморок, оправившись от которого, он прислал извинение, что не может по нездоровью нас встретить.