СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АБУЛЬ-ГАЗИ

РОДОСЛОВНОЕ ДРЕВО ТЮРКОВ

Рождение Абульгази, здравствующего и державствующего и его родословие.

В городе Ургендже, в тысяча четырнадцатом году гиджры (1605 г. P. X.), в год зайца, при созвездии льва (в июле), в пятнадцатый день месяца рабия первого, в понедельник, вместе с восходом солнца, взошло светило моей жизни.

Говорят, что за тридцать лет до моего рождения река Аму текла выше минарета Хаст (это место называют Кара-Уйгур-тугай); отселе, сделавши себе новое русло, она текла к крепости Тюк и изливалась в море Сыр. Оттого Ургенджская местность была безводною степью. При таком безводном положении Ургенджа, жители его, — во главе их был и сам хан с своим войском, — в весеннее время переселялись на берега реки Аму и там на пригодных землях сеяли хлеб; по собрании жатвы опять возвращались в Ургенджь. Весною того года, в который я родился, семнадцать человек отправляются в Русь для торговли; на дороге они встречаются с Русскими Казаками из Кош-Яика, которых было человек тысяча. Казаки двоих из них оставляют в живых, а прочих убивают. Один из уцелевших был Туркестанец. На расспросы Казаков об Ургендже, он рассказывает: «в [262] городе Ургендже нет теперь ни одного военного человека; расстояние между городом и ближайшим к нему военным станом составляет однодневный путь всаднику; в городе остались только простолюдины. С одной стороны его пустыня; если этим безлюдным местом будет подходить к городу стотысячное ополчение, его увидят тогда только, когда оно вступит в город, а прежде того его не заметят». Только иноземец мог так делать и говорить и, показывая на чужой город, привечать: «добро пожаловать!». Русские Казаки, прельщенные словами Туркестанца, сделали его вожатаем к городу, и он ввел их в Ургендж Мурзинскими воротами. Прежде всего им попался мясник, сидевший в лавке; они закололи его копьем за то, что он, сочтя их за служителей из военных людей, кричал: «грязь ешьте, баранщики, армяне!». Не думано, не гадано — в этот день встречают смерть до тысячи человек, знатных и не знатных! Отец мой, преследуя Русских, истребил их всех до одного. Чрез сорок дней после этого происшествия родился я. Отец мой говорил: «Эта война, этот газат, против иноверцев был счастливее для нас: им Бог предзнаменовал жребий сего новорожденного. К тому же и род матери его носит титло гази». Принявши в соображение эти обстоятельства, мне дали имя Абульгази.

Отец мой Араб-Мохаммед-хан, его отец Хаджий-Мохаммед-хан; его отец Акатай-хан, его отец Аменк-хан; его отец Ядигер-хан, его отец Тимур-шейх, его отец Хаджий-Тулий, его отец Араб-шах, его отец Булад, его отец Менгу-Тимур-хан, его отец Бадакул, его отец Джучий-Бука, его отец Багадур, его отец Шибан-хан, его отец Джучий-хан, его отец Чингиз-хан; его отец Есукай-Багадур, его отец Бертан-хан, его отец Кабул-хан, его отец Тумина-хан, его отец Байсангур-хан, его отец Кайду-хан, его отец Дутум-минин-хан, его отец Бука-хан, его отец [263] Буданджар-хан, родившийся от Аланговы без отца. Алангова была внука Юлдуз-хана, отец ее умер в молодых летах; оставшись сиротою, она воспитана дедом своим Юлдуз-ханом; потому имя ее отца не известно. Отец Юлдуз хана Менгли-ходжа-хан; его отец Тимур-Таш-хан, его отец Калмаджу-хан, его отец Самсаудчи, его отец Буга-Бендун-хан, его отец Куджем-Бурул, его отец Капдчи-Меркан, его отец Тимачь, его отец Бичин-Кыян, его отец Кой-муруль, его отец Бюрте-чина. Между Бюрте-чина и Кыяном прошло времени четыреста пятьдесят лет: я употребил много старания узнать имена лиц, бывших в это время, но удачи не было: я не нашел их ни в одной летописи; в Эркене-коне были большие неустройства, и по тому не вели летописей. Отец Кыяна Иль-хан, его отец Тингиз-хан, его отец Менгли-хан, его отец Юлдуз-хан, его отец Ай-хан, его отец Угуз-хан, его отец Кара-хан, его отец Монгол-хан, его отец Аланча-хан, его отец Киюк-хан, его отец Диб-Бакуй-хан, его отец Ильча-хан, его отец Тутун-хан, его отец Тюрк-хан, его отец Иафет-хан, его отец Ной пророк, — мир ему! — его отец Ламех, его отец Мафусал, его отец Идрис пророк, его отец Ияред, его отец Малелеил, его отец Каинан, его отец Энос, его отец Сиф пророк, его отец Адам, светильник Божий. Теперь скажу род мой с матерней стороны: имя моей матери было Мигюрбану-ханым; ее отец Джан-гази-султан, его отец Шир-гази-султан, его отец Султан-гази-султан, его отец Ильбарс-хан, его отец Бюрке-султан, его отец Ядигер-хан. В лице Ядигера соединяются предки моего отца и моей матери.

Когда мне минуло шесть лет, мать моя отошла к милосердию Божию; до шестнадцати лет моего возраста я жил с отцем в Ургендже. Тогда отец мой женил меня, и одну половину Ургенджа отдал моему брату Хебеш-султану, а другую половину дал мне. Через год у меня [264] началась ссора с братьями моими Хебешом и Ильбарсом. Потому я не мог оставаться в Ургендже и перешел к моему отцу в Хиву; он дал мне во владение Кат. Это было весною. Прожив шесть месяцев в Кате, я с отцем моим выступил в поход против Хебеша и Ильбарса. Обстоятельства этого события я рассказал уже выше. Хан управлял центром войска, Эсфендияр-султана поставил на левом крыле, меня на правом. Битва была жестокая. Я сделал три аттаки и, отбиваемый врагом, отступал после всех. При мне было шесть человек; неприятель преследовал меня; я останавливался и бился с ним. Из их конницы человек сорок напали на меня; но я был своими отбит от них и спасался бегством. При мне остался только один человек; другие все разбежались — каждый в свою сторону. Неприятели не отставали и шли за нами, непрестанно стреляя в нас: один из них попал мне стрелою в рот и раздробил мне кость в подбородке; рот у меня наполнился кровью. Берег реки в том месте на значительном пространстве покрыт был густым лесом, я повернулся и скрылся за кустами таволги: потеряв меня из вида, неприятель погнался за другими. В это время моя лошадь попала ногою в мышиную нору, споткнулась и я с нее упал, так что отлетел от нее шагов на пять; лошадь встала и убежала. Человек, бывший со мной, отдал мне свою лошадь, сам оставшись пеш. Я был еще молод; я думал, что от меня не отстанет враг; куда пойду, туда же пойдет и он; так мне, думал я, лучшим способом к спасению остается ехать к берегу реки и переправиться на другую сторону. Я подъехал к берегу; он был крут и я нигде не находил съезда; я поехал вверх по реке и в одном месте нашел дорогу. Спустившись по ней, я увидел, что внизу, под глубоким обрывом берега, три человека снимают с себя одежду, приготовляясь переплыть через реку; я узнал, что они [265] из нашего войска, подъехал к ним, но они мне были не знакомы; один из них узнал меня, но от него мне никакой пользы не было, он не хотел сделать мне никакой услуги, быв занят своим делом. Я отвязал от себя сайдак и меч, снял с себя броню и, когда стал развязывать на себе пояс, с верху берега шесть человек из неприятелей, подъехав, начали в нас стрелять с криком: ура, бей! А те трое скинули с себя все, бросились в реку и поплыли; неприятель, не находя дороги для съезда, с берега стрелял в меня одного. Положив броню на седло, я в одежде бросился в воду; лошадь моя, разгоряченная быстрою ездою, принялась пить воду; в руках у меня не было плети, и я с большим трудом вогнал ее в глубь реки. Я с роду своего еще не переправлялся на лошади вплавь; теперь я пустился на переправу; я оглянулся и увидел, что те храбрецы не переставали пускать в меня стрелы, но Бог сохранил меня: ни одна в меня не попала. От прежней раны рот мой наполнился крозью, я ее выплюнул, но он опять был полон. В сапоги мне налилась вода, та и другая нога моя была весом в батманов десять; вся одежда на мне была — вода; когда я доплыл до средины реки, лошадь моя вся была под водою, виднелись только уши и морда. Один старик говорил: когда тебе, в бегстве от неприятеля, приведется на лошади переплывать через реку, то одну ногу протяни по спине к хвосту лошади, а другую ногу поставь в стремя; и в таком положении держись одной рукою за заднюю луку седла, а другою правь лошадь за повод, подняв его. Если так не сделаешь, то лошадь не может переплыть с человеком, на котором одежда и вооружение. Когда лошадь моя стала тонуть, я вспомнил слова того человека, сделал по его наставлению: лошадь поднялась над водою до своей груди, и поплыла стрелою. Я благополучно переплыл реку. Те три человека подъехали ко мне; в два дня мы прибыли в [266] Кат. Десять человек из моих нукеров, приехали туда прежде меня и разгласили, что меня нет в живых. Когда я прибыл к ним, мы взяли себе коней и съестных припасов и отправились в Мавераннегр. Приехали в Самарканд, оттуда мы отправились в Бухару и представились там Имам-кули-хану. Он принял нас почтительно и ласково. «Добро пожаловать, говорил он мне, добро пожаловать; ты молодец, ты опять будешь в своем юрте; на голову мужественную не обрушится беда. Не печалься!». Этими словами он меня ободрил. Эсфендияр-султан убежал к Кызылбашам. Шериф-Мохаммед-султан остался в Кате при Хебеше и Ильбарсе; но не мог там жить, убежал оттуда и пришел ко мне.

Когда Эсфендияр-султан ушел к Кызылбашам, тогда государем их был шах Аббас-Мази. Он сказал Эсфендияр-султану: «сам ты отправься в Дарун и Нисай и пошли кого-нибудь в Ургенджь, также пошли кого-нибудь к Абульханским Тюркменам с известием о себе». С этими словами он отпустил и проводил его. Эсфендияр-султан приехал в Дарун; оттуда он прислал к нам человека сказать, чтобы мы приехали к нему и вместе с ним употребили старание о возвращении своих владений. Три раза просили мы отпуска у Имам-кули-хана; он говорил, что сам будет помогать нам в возвращении царства, и не отпускал нас к Эсфендияр-султану. В Ургендже Эсфендияр-султан уговорился с нукерами своего отца, с своими и моими нукерами (моих нукеров было больше, чем их), в такой-то месяц и в такой-то день начать войну с Ильбарсом. В условленное время он выступил в поход. При нем было своих людей триста человек; к ним присоединилось сто человек из Абульханских Тюркменов. Ильбарс в то время был в Хиве; а Хебеш — так как под Ургенджем вода высохла и окрестность его сделалась безводной пустыней — жил против [267] крепости Тюк, на берегу реки Аму и, огородившись цепью и окопавшись рвом. Эсфендияр, пришед туда на утренней заре, ворвался в укрепление и разгромил дом Хебеша. Хебеша не было дома; услышав об этом, он спасался бегством. Мы уже рассказали эти происшествия выше в истории Эсфендияра. Разбитый в сражении, он уходил в Мангышлак и, по возвращении оттуда, овладел своею державою. Ильбарс был схвачен и убит им. Хебеш спасся бегством. Два года мы прожили у Имам-кули-хана; тогда прибывший к нам человек, известил, что Эсфендияр-хан возвратил себе свое царство; Имам-кули хан отпустил нас от себя. Я с Шериф-Мохаммедом приехал в Ургенджь; мы возвели Эсфендияр-хана на ханство: он взял себе Хиву, Гезарасп и Кат; мне отдал Ургенджь, Шериф-Мохаммеду Везирь. Эти события совершились в тысяча тридцать третьем году гиджры (1623-4 P. X.), в год вепря, в месяце сентябре.

События с двадцать первого года до двадцать третьего года жизни Абульгази-хана.

Мне было уже двадцать лет; в следующий год, год мыши, осенью после собрания жатвы, все почли благовременным отправиться к Эсфендияр-хану для представления ему. Когда я вместе с Шериф-Мохаммед-султаном приготовился в путь, в одну ночь я позвал к себе Шериф-Мохаммеда с тремя хорошими его человеками и своих двух хороших человек и сказал им: «вот мы отправимся в путь: что вы об этом думаете?». Все одобрили отъезд. Я спросил их: «вы нисколько не опасаетесь Эсфендияр-хана?». «Ни мало!» отвечали они. «Дайте мне обещание, что никому не откроете того, что я замыслил и что теперь скажу вам!». Они поклялись, что не откроют, и я сказал: «вот исполнился год, как Эсфендияр завладел [268] державою. Для чего он держит при себе и от себя не отпускает Тюркменских начальников, приехавших к нему из степей? Непременно у него есть тому какие-нибудь причины». Когда они меня спросили: «если мы туда приедем, какой у него найдется способ избыть их?» я отвечал: «когда мы не поедем к Эсфендияру, он не посмеет истребить Узбеков в Хиве. Если вы хотите туда ехать, то при вашем приближении к Хиве, вам встретятся Тюркмены и нукеры Эсфендияра: тут перебьем всех Тюркменов и потом отправимся к Эсфендияру и с поясами на шее скажем ему: Тюркмены люди неразсудительные и легкомысленные и нам давние враги; боясь их, мы так поступили с ними без вашего позволения». Тут Шериф-Мохаммед намекнул: «убьем хана и возведем на ханское достоинство моего брата Абулгази». Бывшие с нами люди не одобрили моих слов, но одобрили слова Шериф-Мохаммедовы. Уйгур, Кул-Мохаммед, сын Курбана-хаджи, мой аталык, сказал: «не говори этого; если еще будешь говорить так, то перескажу это Эсфендияр хану». Слова мои остались без всякого действия. Мы приехали на свидание к Эсфендияр-хану. Побыв у него, мы прожили в Хиве три дня; на четвертый день, когда уже седлали коней, чтобы ехать обратно, хан дал приказ убить Уйгуров и Найманов, не трогая других из жителей. Собрав их в одно место, убили всех, которые там были. В этот день было убито в городе сто человек Уйгуров и Найманов и десять человек других Узбеков, а на прочих всех выслали наездников. Под предлогом Уйгуров и Найманов опустошили селения Узбеков, живущих на пространстве от Гезараспа до Хаст-минаре: тех всех Узбеков, которых застигли на месте, убивали, а у тех, которых не успели захватить, отняли скот: избивали стариков и юношей, и новорожденных, которым было не больше месяца. [269]

Эсфендияр-хан послал Шериф-Мохаммеда в Ургенджь с приказом убивать Уйгуров и Найманов везде, где они найдутся, а меня оставил при себе и поручил нескольким человекам стеречь меня, не спуская глаз. Ургенджские Узбеки в общем совете придумывали, что сделать им для того, чтобы возвратить к себе Абульгази-султана, и напоследок решили, если не удастся сделать того силою, употребить хитрость, считая это сообразным с предопределением небесным. Они пригласили к себе нескольких лучших Тюркменов, бывших с Шериф-Мохаммедом, и говорили им: «все мы оставляем свои сельбища и переселяемся в Бухару; если Эсфендияр-хан не хочет, чтобы мы уходили, то пусть пришлет к нам Абульгази-султана и Мохаммед-Хусеин-бека. Если султан уверит клятвенно, что им не сделают никакого зла, что со стороны старшего брата его, беков и всех Тюркменов им не грозит опасность, то они готовы остаться. Если же в этом откажет, то мы уйдем». Предложив эти условия, они выступили для переселения. Тюркмены прислали гонца к Эсфендияр-хану с известием, что впереди отправилось на переселение четыре поколения, а после них два. Когда я, совершая павечернюю молитву, перешел в положение сидящего, мне сказали, что из Ургенджа приехал Тенгри-бирди. Тенгри-бирди было имя прибывшему из Ургенджа Тюркмену. Между Тюркменами он был человек почетный, но слишком робок; его боязливость была причиною, что я не выполнил своего предприятия, но в это время он напугал и хана и Тюркменов так, что хан сделал распоряжение отправиться Абульгази-султану и Мохаммед-Хусеин беку в Ургенджь. Мы сели на коней, отправились в путь и приехали в Ургенджь. Так как город Ургенджь в то время был в безводном месте, то я построил укрепление на южном берегу реки Аму, против крепости Тюк, и в нем стал жить. В этом укреплении не было [270] никого кроме Узбеков; я жил в своем доме; ко мне перешел Шериф-Мохаммед. Мохаммед-Хусеин-бек жил в доме одного Сарта. Тюркменов, приехавших вместе с Шериф Мохаммед-султаном, и Тюркменов, приехавших с беком, было до восьмидесяти человек: все они находились при беке. Узбеки и тридцать человек, способных ко всякому делу, из людей, живших на другой стороне реки, пришли ко мне, чтобы представиться мне. Рассказанные здесь обстоятельства были событиями одного дня. По совершении молитвы перед сном, все они собрались, пришли ко мне и стали рассуждать о судьбе юрта. Начиная с Шериф-Мохаммед-султана, все говорили: «пошлем людей окружить Ургенджь с четырех сторон; на рассвете в воротах должна стоять тысяча человек; перебьем Тюркменов, начиная с Мохаммед-Хусеин-бека; потом сделаем нападение на Тюркменов Хивинских; зиму будем держать Хиву в осаде, а весною возьмем». Я сказал: «вы не можете истребить этих Тюркменов: они узнают об этом и скроются. К зиме все Тюркмены приходят к Хиве, потому вы не можете взять этого города. При том, когда вы осадите Хиву, ваши домы останутся без хозяев, а придут Калмыки, и уведут в плен ваших детей. Лучше хорошенько угостим и отпустим всех Тюркменов, начиная с Мохаммед-Хусеин-бека; Шериф-Мохаммед-султан проведет зиму в крепости Кююк. По прошествии осени, всех Узбеков переведем и разместим на пространстве между нами и Шериф-Мохаммедом: пусть каждый стан их, в пятьсот семейств или в тысячу семейств, построит укрепление: в них они проживут зиму; на двух дорогах к Калмыкам поставим стражу. Когда наступит десятое февраля, в этот день сделаем так: кто-нибудь торопливо, вспарив до пота своего коня, прискачет ко мне и скажет, что он, не останавливаясь ни днем, ни ночью, приехал из сторожевых отрядов, поставленных на границе, что [271] ночью видели огни в Калмыцком стане, многочисленные как звезды; что сторожевые отряды ушли с своих мест, а его отправили с известием, дали ему три лошади; двух он бросил на дороге, на третьей приехал сюда. Тогда я выступлю с войском отсюда, а чрез посланного дам знать, чтобы в то же время выступил в поход и Шериф-Мохаммед. Мы соберемся в одно место, и как между нами будет, по крайней мере, сот пять или шесть Тюркменов, то мы там перебьем их. Оттуда пойдем на Хиву. Так как Абульханские и Мангышлакские Тюркмены, в зимнее время приходящие к Хиве для снабжения себя хлебом, весною все уходят в свои жилища для прокормления ягнят, потому что при Хиве нет кормовой травы, и они, когда покажется зелень, уходят, где живет их племя, а как и Сарты уходят в свои хуторы, у кого они есть, для земледельческих работ, то в Хиве с Эсфендияром останется в самом большем числе сто человек, в самом меньшем пятьдесят человек. Тогда мы внезапно явимся и станем при входе в городские ворота». Они не согласились на мои слова; их головам представлялось при этом много затруднений. Мохаммед-Хусеин-бек узнал о нашем умысле и, лишь только жители легли спать, вышел городскими воротами и скрылся. Когда мои нукеры и люди, участвовавшие в нашем умысле, собрались ко мне во время намаза; в то время Мохаммед-Хусеин-бек уехал уже на два дневных переезда; наш замысел остался бесполезным. Тогда все, и большие и малые из нас, составили заседание и советовались, что делать. Я сказал: «отправим посла к Эсфендияр-хану и скажем, что Мохаммед-Хусеин-бек бежал отселе по своей трусости; если бы у нас был злой умысел против него, то мы, большой юрт, допустили ли бы человекам тридцати, четыредесяти уйти из города? Мы заперли бы городские ворота, и он как бы мог уйти? Эсфендияр-хан поверит нашим словам. [272] Вчера я говорил сам: когда настанет весна, мы покажем вид, что отправляемся против Калмыков, но пойдем и неожиданно для них явимся у Хивинских ворот». Шериф-Мохаммед, а за ним и все не согласились на мои слова; они считали более выгодным открытый поход на Хиву и пошли к нему. Я говорил им: «худо вы делаете; вы подвергаете раззорению свой юрт». Говорил, говорил я им это, но чрез два дня и сам отправился за ними. Мы пришли на берег водопровода Ханакаг и остановились на месте, называемом Таш-кюпрюк («каменный мост»). Нашедши пустой канал Тюркменский, мы в нем расположились. Сартов мы не трогали; жители селений Тюркменских ушли в Хиву; из Ханакага не вышло ни одного семейства; там был каждодневный торг. Когда мы здесь простояли сорок дней, пришли Калмыки и захватили четвертую или пятую часть нашего юрта. Это заставило многих из нашего войска уйти: лучшие люди оставались, но простолюдины ушли в свои дόмы. Тюркмены узнали это: на помощь Хиве пришли ополчения из Абульханских и Манкышлакских Тюркменов. Вышедши из Хивы, они вступили с нами в битву при Чешме; место, занимаемое нашим войском, было ровное, а позади их войска было шесть или семь каналов. Битва шла равновесно с обеих сторон; тогда мы, конница, пехота с криком: «аллах, аллах!» бросились на врага и он обратился в бегство. Его знамя стояло между шестью каналами; наша пехота, поражая в тыл врага, доходила до его знамени, неприятель и тут побежал. Чтобы нам не остаться без добычи, мы бросились на коней; но когда, севши на коней, приблизились к нему, увидели, что он, сосредоточив свои силы между семью каналами, построился в боевой порядок. Он, не трогаясь, стоял на месте столько времени, сколько его потребно для вскипения молока. Скрытно от нас один отряд неприятеля остался на месте, а другой отряд отступал. Этого наши Карайманы не знали [273] и не отваживались еще вступить в битву. Двое нас — я и Мохаммед-Шериф — остановились на месте. Тюркмены смотрели только, когда уходило все войско, и после того оно, переходя чрез каналы, медленно шло. В это время при мне никого не оставалось; я подумал: «хорошо, если это войско пойдет в стан, спешится и защитит себя оградой; но если не сделает так, и неприятель будет преследовать его, то сегодня же, прежде нежели закатится солнце, от него ни одной души не останется» и, пустив в скак своего коня, я везде кричал своему войску: «входи в окоп, входи в окоп! если не войдешь, то от тебя и следа не останется». Я подъехал к окопу; человек тридцать или сорок не вошли в него и удалились; сот до пяти человек, успевшие прежде меня приехать в стан, забрали свои пожитки, вышли из окопа, чтобы уехать: я угрозой воротил их, ввел в окоп и велел расседлать коней. Вслед за нашим задним отрядом войска подошел и неприятель; мы вышли из окопа пешие и сражались с ним до самого вечера. Тюркмены остановились от нас на расстоянии, куда не доходили ружейные выстрелы, и огородились окопом. В продолжение шести дней происходили стычки между нами; в седьмой день я чрез посла предложил мир. Мы помирились: клялись — и сам Эсфендияр дал клятву, что не будем друг другу делать зла. «Ты, говорили мы ему, отступи на восточную сторону, а мы пойдем домой». Когда он выступил из своего места, тогда и мы вышли из окопа, пошли к берегу реки и там ночевали. Утром мы перешли по льду и пошли домой. Все Узбеки на обеих сторонах реки, оставшиеся после разорения их стороны, с своими стадами овец поднялись для переселения к Ургенджу.

Теперь скажу об Эсфендияре-хане. У него, при замирении с нами, был такой умысел: давши клятву, мы выманим Узбеков из окопов; как скоро они выйдут оттуда, тотчас, не давши времени дойти до берега реки, погонимся [274] за ними и захватим их в плен». С этою мыслью он выступил из своего стана, чтобы обойти и опередить нас. Эсфендияр-хан дал приказ Тюркменам: «встаньте, как только Узбеки выступят, погонимся за ними». Но Тюркмены не послушались его приказа, вздумали сделать грабительский наезд на Ханакагских Сартов и при хане оставалось только человек сто. В течение трех дней они опустошали Ханакаг; разделивши между собою добычу, они опять собрались к хану. Тогда уже Эсфендияр-хан переправился через реку Аму и пошел на преследование нас. Один из народа, шедшего за нами для переселения, увидел неприятеля при Ходжа-кули и дал знать о том народу. Испугавшись, народ остановился на поле Биш-тубя, стянулся в один курень (стан), защищенный с одной стороны рекою, с другой стороны телегами. Когда взошло солнце и поднялось на два копейных ратовища, неприятель подошел и начал битву. Я противопоставил ему свою пехоту. По моему счету Узбеков было четыреста пятьдесят человек, Тюркменов пять тысяч. Сражение продолжалось до середины того времени, которое между двумя намазами (утренним и полуденным). Из Узбеков было убито двадцать человек, сто человек было раненных; из Тюркменов было убито до восьмидесяти человек и двести человек раненных. Неприятель провел ночь на месте битвы и поутру ушел домой. В эту весну Эсфендияр-хан пробыл в Хиве, а я с Мохаммед-Шерифом в Ургендже.

Расстрой Ургенджских Узбеков.

Народ, живший в Ургенджском юрте, разлюбил эту сторону: у него не было уже других речей, кроме слов: «уйдем отселе!». Когда явилась комета, многие, собравшись в толпы, пошли в Бухару, в Туркестан. Я отправил людей в погоню за ушедшими; но прежде, чем они воротили [275] их, из них три толпы ушли. Даже хорошие люди, находившиеся при мне, говорили простому народу: «эта страна не будет нашею; что вам здесь оставаться? уходите отсюда, и мы сами вслед за другими также уйдем отселе». Народ по немногу уходил. В конце месяца сентября и в начале октября вышло три толпы в один раз: одна из них пошла в Бухару, другая к Казакам, третья к Манкытам. Шериф-Мохаммед ушел в Бухару, а я к Казакам. В Туркестане я три месяца жил у Ишим-хана: в то время у Казаков в Ташкенте ханом был Турсун-хан: он приехал в Туркестан. Ишим-хан поехал к нему для свидания, а меня оставил при своем дворе. Повидевшись с Турсун-ханом, он возратился назад и, взяв меня за руку, опять отправился со мною к Турсун-хану. Представляя меня ему, сказал: «Абульгазий, потомок Ядигер-хана; еще ни один человек из этого дома никогда не приходил к нам и не гостил у нас, тогда как от нас многие жили в доме их: пребывание его при вашем дворе есть одно из счастливых обстоятельств». Турсун-хан отвечал: «прекрасны слова твои; это и сделаем мы». Турсун-хан взял меня вместе с собою и привез в Ташкент. В Ташкенте у него я прожил два тода. По прошествии двух лет Ишим-хан убил Турсун-хана и истребил Катыгинов. Я сказал Ишим-хану: «я пришел сюда с надеждою получить помощь от вас, обоих ханов; но, как между вами таковые дела идут, так я отправлюсь к Имам-кули-хану». Он отвечал: «хорошо, делай так». Я отправился к Имам-кули-хану. Тюркмены, услышавши о моем прибытии в Бухару, прислали ко мне человека с приглашением, чтобы Абульгази-султан пришел к нам, не скитался бы в чужом юрте. Турсун-хан был во вражде с Имам-кули-ханом; потому, по смерти его, у меня не было расположения идти к Имам-кули-хану; а также Имам-кули-хан два [276] раза с неудовольствием уже намекнул мне на то, что я искал убежища у Турсун-хана. Я сказал Узбекам: «не могу жить в этом юрте; и как мое положение здесь всегда будет таково, то что вы об этом мне скажете?». «Если так, отвечали они, то отправься к Тюркменам; мы нe думаем, что твое расположение к нам когда-нибудь изменится. Но не можем положиться на Шериф-Мохаммеда; не знаем, к кому он более расположен, к нам ли, или к Тюркменам?». В это время от Тюркменов еще прибыл человек и говорил: «Эсфендияр-хан узнал, что Тюркмены зовут к себе Абульгази, и, не доверяя нам, перешел в Гезарасп».

Прибытие Абульгази-хана в Хиву к Тюркменам.

Тогда я с человеками шестью прибыл в Хиву. Чрез два месяца Шериф-Мохаммед перешел от меня в Гезарасп к Эсфендияр-хану; они, соединившись, открыли со мною войну. Я остался победителем, и они со мною заключили мир. По прошествии шести месяцев, в продолжение которых я жил, ничего не опасаясь, они оба неожиданно пришли к Хиве и остановились близь городских ворот. Простолюдины из Тюркменов, жившие вне города, собрались к Эсфендияр-хану: их число простиралось до пяти тысяч; я с шестью стами человек, какие были при мне, заперся в городе. В одно время я послал к Гезараспу двадцать человек юртаулов; когда они, опустошивши страну, возвращались с добычею, владельцы взятого имущества опередили юртаулов и известили о возвращении их Эсфендияр-хана. Он велел Шериф-Мохаммеду выступить с конницею и захватить юртаулов, прежде нежели они соединятся с Абульгази-ханом. Один из юртаулов приехал ко мне и говорил, чтобы я послал людей для [277] встречи их. Не получив никаких сведений о том, что Мохаммед-Шериф выступил против юртаулов, я послал к ним только сто человек. Мохаммед-Шериф встретился с юртаулами на южной стороне Хивы, при селении Гюльбап-баг. В то же время подоспели туда и посланные мною сто человек. Шериф-Мохаммед послал гонца к Эсфендияр-хану за помощью; и ко мне также прибыл человек с требованием вспоможения. Наш отряд, отражая врага, шел к Хиве. В это время, для обеих сторон, подошли вспомогательные отряды, и на том месте произошла между ними жестокая битва; она продолжалась столько времени, сколько его потребно для того, чтобы сварить мясо. Тогда неприятель обратился в бегство: мы гнали его до самого соединения его с Эсфендияр-ханом. Об этом, еслибы мы стали рассказывать подробно все обстоятельства, то рассказ сделался бы долог и обширен. После этой битвы мы помирились. В то время двести семейств лучших Узбеков перешли из Бухары и поселились между Катом и Аралом. Услышав об этом, Эсфендияр-хан пригласил к себе меня убогого и Шериф-Мохаммеда. Шериф-Мохаммеду он дал приказ: «ты в нынешнюю ночь скройся, уйди к Узбекам, показав вид, что я об этом не знаю». Шериф-Мохаммед скрытно ушел. Наутро начальники Тюркменов пришли к Эсфендияр-хану и спрашивали его: «знаешь ли, что твой брат скрылся?». Эсфендияр-хан клялся, что не знает этого; «это дело — умысел Абульгази!» говорил он. Тюркмены поверили словам хана. На следующий день Эсфендияр-хан рано утром призвал к себе начальников Тюркменских и говорил им: «Абульгази чрез посланного вызвал Узбеков из Бухары в Арал, а отсюда послал к ним Шериф-Мохаммеда. Потому надобно против него принять какие-нибудь меры». Я ни сколько не знал об этом и спал дома; прежде чем занялась заря, хан призвал к себе всех Тюркменов, бывших в городе; ввел [278] их в крепость, к воротам приставил стражу, приказав не выпускать из нее ни одного человека. При мне было не более шести человек. Лишь только рассветало, Эсфендияр велел меня схватить; отдал меня под присмотр двадцати человекам, ему преданным, и велел отправить меня к Кызылбашам. Приставленные ко мне, перевезли меня в Эсюрд и, передавши правителю этого города, воротились назад. Правитель Эсюрда передал меня Хорасанским бекам, а эти отвели меня в Ирак. В тот год, по смерти шаха Аббаса-Мази, сделался падишахом внук его, шах Сефий. Я был представлен ему в Гамадане. Шах послал меня в Исфаган; велел там дать мне особливый дом, на стол выдавать мне каждогодно по десяти тысяч тенке и, чтобы я не убежал, определил ко мне стражу.

Побег Абульгази-хана из Ирака и события до того времени, как он стал ханом.

В городе Исфагане, что в Ираке, я прожил десять лет. При наступлении одиннадцатого года, я троим человекам, при мне бывшим, сказал: «хочу бежать отселе, — будьте мне спутниками!». Они отвечали: «сделаем так!». У нас была лошадь, данная нам для зареза в пищу. Кызылбашу, который был при мне для присмотра за мною, я велел отвести ту лошадь, чтобы ее зарезать и мясо ее доставить к нам, и тут же дал ему тысячу тенке, сказав: «на эти деньги ты купи себе невольницу, если останется сколько нибудь денег, возврати мне их; если же не будет лишнего, то все твое». Он для этого куда-то далеко ушел от нас. Я, встав рано, взял из одной конюшни восемь лошадей, привел их домой и спрятал на дворе в таком месте, где их никто не мог увидеть. Когда все легли спать, я всех их оседлал. Один из нас знал Персидский и Тюркский язык, ему я велел назваться беком; другого [279] молодца сделал при нем кравчим; третьему молодцу велел отправлять дело служителя при беке, а сам я перерядился в одежду конюха. Мы друг другу обрили бороды. После того мы вывели вон поодиночке всех лошадей. В больших городах, когда наступает полночь, бьют в барабан. Когда в ханé забили в барабан — мы сели на коней и поехали. Подъехали к городским воротам, постучались; запор с ворот был снят, они растворены и мы выехали из города. Когда мы приехали в Бистам, три из моих лошадей от жиру не могли итти; было уже навечерье, как я, проехав Бистам, остановился в селении Бош. На кладбище этого селения встретились три человека, исправлявшие дело могильщиков. Один из них, когда я спросил его, кто он, отвечал, что он сеид. Он был человек бедный. «Мы едем в Мешхед, купи нашим лошадям корму, сказал я ему и дал в руки десять тенке. Три лошади у нас, разжирев, не могут идти; дай знать жителям, не променяется ли кто с нами лошадьми». Вместе с сеидом мы подошли к воротам дома, в тени ограды его разостлали ковер: бек наш сел на нем, один из наших молодцев стал при нем, сложив почтительно руки; другой держал лошадей, а я взял три ногайские лошади, чтобы хлопотать о смене их. Сеид принес для лошадей ячменя и дал знать жителям о мене их. В один час собралось до двух сот человек, привели до пятидесяти лошадей; место это обратилось в торговую площадь. Я выменял двух лошадей, оставалось переменить последнюю. В числе пришедших туда людей был старик, которому было уже лет за семьдесят, высокий ростом, белобородый. Когда я выслушал разговор о том, что от Бистама идут две дороги: по одной ходят караваны, а другая, лежащая через горы, по двухдневной езде, соединяется с большею дорогою, и что эту другую дорогу, кроме здешних жителей, не знает никто; и когда я попросил одного человека сказать мне о прямой дороге, ведущей на [280] селение Магаз: тогда тот стоявший в народе белобородый старик подошел и начал говорить громко: «земляки! я давно уже несколько раз говорил вам, и вы все не верите моим словам: ей Богу, я говорю вам правду. Из жителей нашей деревни и десятый человек не знает дороги на Магаз: зачем этот не хочет ехать большой дорогой и расспрашивает о дороге Магазской? Земляки! Этот человек наверно тот узбек, которого падишах держал в числе узников. Он ушел из-под стражи и хочет убежать в Самарканд; сегодня или завтра за ним придет погоня. Кто продаст ему коней, тот окажется виновным. Если можете, схватите его и представьте в Бистам к правителю, а если не можете, то по крайней мере не давайте ему коней». Все тут бывшие были Таджики и говорили по-персидски; Тюрки не понимают их речи: я понимал его и, умея говорить по-персидски, на Иракском наречии, сказал ему: «притворщик! я не вмешивался в твою речь, хотя ты давно, говоря лживо, хочешь возбудить в них подозрение к нам; я думал, что тебя перестанут слушать, но ты чем дольше здесь стоишь, тем больше увеличиваешь свою болтовню». Выше я сказал, что нукер мой, которому я велел представлять лице бека, сидел на ковре, а другой молодец стоял перед ним, сложив руки, потому я так продолжал: «причина, по которой я спрашиваю о дороге на Магаз, та: из Хорасана прибыл к шаху человек с известием, что Джегатаи осадили Кандагар, оттуда прошли далее к крепости Бест, сразились с Хорасанскими и Иракскими войсками и разбили их. Шах дал повеление, чтобы никто из состоящих на службе и отставных не оставался дома, все шли бы на помощь. Сидящий тот человек, Мохаммед-кули-бек Черкез, как зовут его, есть сотник, а я урожденец Исфаганский из прихода Хасаня; отец мой умер, когда я родился; мать моя жива, она красильщица волос. Тому уже три года, как нукером при Мохаммед-кули-беке. [281] Когда он стал отправляться в Хорасан, и я с ним вместе должен был в дорогу. Тогда мать моя мне сказала: сын мой, по смерти твоего отца, я приняла к себе как сына, одного школьника, доставляла ему хлеб, шила и мыла ему одежду во все время, как он здесь учился, за то только, чтоб он молился о твоем здоровье; он сказывал, что он из селения Магаз за Бистамом. Прожив двадцать лет для учения в Исфагани, он отсюда возвратился домой. Да и сам я знаю, что он каждый год присылал письма к моей матери; вот уже три года, как нет от него ни письма, ни вести о нем. Мать моя говорила: этот мулла также мне сын, как ты: побывай у него в доме; если он жив, привези письмо от него; если умер, от меня прочти за него фатиху. Если этого не сделаешь, то не прощу тебе моего молока. Вчера я просил у Мохаммед-кули-бека позволения съездить в Магаз. «Поезжай!» сказал он. Поэтому-то я и расспрашиваю о дороге на Магаз». Когда я это сказал, стоявший вокруг меня народ сказал: «Он правду говорит. Два уже года мулла не пишет писем потому, что он упал с лошади и переломил себе ногу; ныне он, когда надобно бывает ему выходить из дома, ходит только на клюшках. Он — благочестивый, святой человек; он часто рассказывал, что в Исфагани живущую какую-то женщину считает своею матерью, за то что она двадцать лет ему мыла белье и ухаживала за ним, и он всегда посылал к ней письма и подарки. Его зовут мулла Шах-Али». Этими словами они пристыдили белобородого, возбуждавшего подозрение о нас; он уже не молвил ни разу после моих слов, которые пришлись так удачно; я без всякого опасения расспросил о прямой дороге под видом поездки к мулле Шах-Алию. Тут был еще слуга сельского даруги, старик послал его к господину сказать, что в селении есть беглецы. Я, променяв две лошади, хотел еще купить себе лошадь; когда я стоял, ко мне сзади [282] подошел человек, схватил меня за пояс — я стоял к нему спиной и не видел его в лице — и сказал ко мне: «вор! шахов недруг!» и, дернув, повернул меня. Я взглянул ему в лице и спросил его: «в шутку говоришь мне это, или серьезно?». «Не шутя говорю», отвечал он. Я ему сказал: «тебе не жаль своего носа? Мохаммед-кули-бек, сотник, который там сидит, есть один из братьев Юсуфа-аги: у него до сего времени нет детей: шах повелел ему отправиться против Джегатаев. Его супруга сказала: я раза четыре просила тебя сходить в Мешхед к гробнице имама Ризы, чтобы его ходатайством Бог даровал нам детей, и ты этого не сделал. Теперь ты получил случай идти туда, так возьми меня с собою. Там я поклонюсь гробнице имама. Ага отправляется туда с своею супругою». В это время проходило по дороге много верблюдов и ехали два паланкина; я, указав на них рукою, сказал: «эти верблюды, идущие по дороге, принадлежат нашему аге; в зеленом паланкине едет его супруга; в новом желтом паланкине сидит наперсница ее; он взял ее с собою. Так тише говори, чтоб не услышал ага. Если услышит, то тебя отправит к Бистамскому правителю, и тот обрежет тебе и нос и уши». Слуга подошел ко мне и, потрепав меня по плечу, сказал: «я шучу с тобою, а ты сердишься!» и упрашивал, чтобы я извинил его, и еще пошел и принес мне блюдо винограда. После этого я променял последнюю лошадь, распросил подробно о дороге и, узнав о ней, пустился в путь.

Совершая этот путь, я выехал в Хорасанское селение Магин (Магмин). Из Магина видны были на краю Кара-кума два аула. В одном из этих аулов, который виден был среди Магинского урочища, верхушки домов имели вид Хорасанских домов, а верхушки домов, стоявших на окраине песков, были Тюркменской постройки. Заметив это, я сказал моим спутникам: «те два аула, стоящие в Кара-куме, Абульханских и Манкышлакских Тюркменов; аул, стоящий среди Магинского урочища, [283] состоит из Тюркменов, подвластных Кызылбашам; это узнаю я по устройству домов их: поедем в эти аулы», и туда я направил путь. Когда я подъехал к первому из этих аулов, к нам вышел молодой человек; на вопрос мой: «какой народ живет здесь?» он отвечал: «мы Кызыл-аяки». «Но вы прежде жили в Мангышлаке, сказал я, как же сюда вы попали?». Он отвечал: «нас разорили Калмыки; отняли у нас имущество; мы, оставшись, взяли себе на плеча наших детей и пешком пришли сюда. Три уже года, как мы здесь. В нынешний только год мы построили себе домы; а когда пришли сюда, то поставили себе шалаши и жили в них». «Вблизи отсюда, спросил я, есть ли жители? и кто они?». Он назвал мне по имени человек шесть из поколения Тюркменов Ирсари, которые мне были известны, и которых дома отстояли отсюда на два фарсанга. В это время приходит сам хозяин дома; он на мои расспросы сказал то же самое. После его слов я успокоился, увидев, что и эти Тюркмены и те Тюркмены не таковы, чтобы задержали и выдали меня Кызылбашам. Я открыл им, кто я; они меня узнали. Когда я известил о себе жителей соседних селений, все они собрались ко мне и говорили: «нынешнюю зиму — а это было осенью — вы проживите у нас; с наступлением весны мы сделаем, что будет нужно к пользе вашей». Я пробыл у них зиму. Когда настала весна, они мне сказали: «земли наши очень тесны, и мы живем среди Кызылбашей: перейдите в Абульханские горы к Тюркменскому поколению Теке». Они переправили меня в Абульханские горы и я два года жил там среди Текейцев. Оттуда я перешел в Мангышлак. Мангышлакские Тюркмены перед этим временем были разорены; из них оставалось только сто семейств, но и те были в зависимости от Калмыков. Калмыкский владелец, узнав о моем приходе, прислал ко мне своего чиновника и звал меня к себе. Честив меня у себя год, он проводил меня к Ургенджским моим подданным. [284]

Царствование Абульгази хана.

В тысяча пятьдесят втором году гиджры (1642 P. X.), в год змеи, я прибыл в свою область, к своему народу.

Спустя шесть месяцев, в начале года коня, умер Эсфендияр-хан. Через год после смерти Эсфендияр-хана, именно в тысяча пятьдесят четвертом году гиджры (1644 P. X.), в начале года овцы, меня убогого возвели на ханский престол в Арале, как зовут ту страну, где река Аму впадает в море. За два года до того, в конце года барса ⁶, в первый день месяца хут (февраля), умер младший из моих братьев Шериф Мохаммед-султан.

После Эсфендияр-хана осталось два сына, старший Юшап-султан, младший Эшреф-султан. В это время умер Имам-кули-хан, его место на ханском престоле заступил младший брат его, Надир-Мохаммед-хан. Мы у Тюркменов потребовали, чтобы они выслали ко мне сыновей моего старшего брата и подчинили мне владения их; но они отказались от того и, поминая на хутбе имя Надир-Мохаммед-хана, выслали от себя Эшреф-хана. Мы открыли войну и сделали два похода на Хиву. После этого Надир-Мохаммед-хан прислал своего правителя в Хиву и Гезарасп, а сына, дочь и жену Эсфендияровых велел перевести в Карши и там убить их. Беки, наскоро присланные в Хиву и Гезарасп Надир-Мохаммед-ханом, не отделялись от того, кому сбор доходов с сих городов поручен был прежде Эсфендияр-ханом. Каждый из них сделался правителем какой-нибудь области, начальником каких-либо деревень; хан прислал их, не назначив никого из них к какому-нибудь прямо указанному месту. Поэтому управление и сбор доходов с области находился в руках Тюркменов. Мы от Арала с конницей делали [285] набег на Хиву и много опустошали эту область. Спустя пять месяцев после этого набега, Надир-Мохаммед-хан прислал в Хиву Касим-султана, сына своего старшего сына Хосрев-султана; но как и он не входил в управление Хивою и в сбор доходов в нем, то и теперь эта область по прежнему оставалась во власти Тюркменов. Услышав, что прибыл туда Касем-султан, я убогий из Арала выступил в поход; вечером во время четвертого намаза (молитвы) подошед к селению Гюндум-кан, которое близь ворот Хивы, я послал отряд конницы, давши приказ: соберитесь у каменного моста при устье речки, которая в Ханакаге; дальше за мост не уходите, а соберитесь у того места, где стоят лодки (из Арала мы приехали сюда на лодках). Конница отправилась; при себе, для своей охраны, я оставил сто хороших человек; двести человек, молодые угланы, которые не могли еще стрелять из лука, старики, которые не могли вредить врагу, и слабые, остались охранять стан, заводных коней и все запасы в стане. Мы выступили вслед за конницею. Неприятель вышел из Хивы; мы шли по северной стороне большого канала, тянувшегося к Хиве; неприятель шел по южной стороне его. Когда еще не успел подойти неприятель к нам, мы, перешедши большой канал, построились в боевой порядок для отражения врага. Всех нас и хороших и плохих было триста человек: из них сто двадцать человек стрелков; я спешился и вместе со мною сошли с коней шестьдесят человек; двести человек без луков я поставил в центре строя; двадцать человек с луками я выбрал в наездники; двадцать таких я поставил на правом крыле, и двадцать на левом крыле строя. Кроме их было двадцать человек с ружьями; они, перешедши большой овраг, стали на правом фланге. Воинам с ружьями я велел спешиться, и они стали на одной с нами линии. Как скоро мы построились, неприятель к нам приблизился. Он не [286] строился отделениями, как мы, и не спешивался; он двигался всею массою и, составляя строй в виде гусиного крыла, подошел к нам и остановился. На взгляд их было человек до тысячи, семь или восемь сот были в бронях и латах: панцыри, шеломы, поножи, наколенники закрывали человека так, что кроме глаз не было у него ничего открытого: таковы у них были люди, а у нас было только пять человек в бронях. Сначала пять джигитов бросились на наших передовых (ираулов) с кликом: «тайма, бегадур, тайма» ⁷ и, с джигитами двумя сразившись на копьях, ушли назад. Прежде нежели они пришли к своему месту, пятнадцать человек ударили на нас; наши конные и этих также прогнали назад. Когда они возвращались к своему месту, сто человек из них бросились на наших; их наши ираулы также прогнали. Когда те дошли до своего места, еще сто человек бросились на нас; но, когда еще они не доскакали до нас, наши конники побежали от них и вошли в средину пехоты. Я был во фронте пехоты; еще прежде я дал всей пехоте приказ: «один ваш глаз должен смотреть на врага, другой на меня!». Когда неприятель подошел к нам шагов на тридцать, я сел; и, держась прямо, мы аттакующих приняли в стрелы; в то же время несколько человек с ружьями из скрывавшихся в канале посыпали выстрелы на аттакующего нас врага, а другие из них, не могши вступить в бой, действовали стрелами. Неприятель, не вытерпев боя, стал отступать. Мы медленно шли за ним. Правый фланг и левый фланг и авангард подошли ко мне, и мы шли пешие: ружейники, которые были в канале, из ружей палили в неприятельский отряд со знаменем, а мы, пешие, стрелами разили их конницу. Неприятельские полки начали мешаться и, пройдя [287] сажен десять, расстроились и побежали. У нас не было конницы, чтобы преследовать и поразить их. Мы стояли и смотрели до той поры, как неприятель в побеге своем ушел в Хиву, а потом мы сели на коней и приехали к каменному мосту. На месте, которое зовут Китма-тур, не являлось еще ни одного аламана; оттуда мы перешли на берег реки, на то место, где стояли лодки. Здесь собрались все аламаны с своей добычею; некоторые из них сварили мясо, сели и ели. Хан и аксакалы их отдохнули. Этот день мы пробыли на берегу этой реки. На утро переправясь чрез реку, мы в несколько дней возвратились в домы.

Должно уведомить, что Абульгази-хан — райское жилище ему — составляя это сочинение, когда дописал этот лист, сделался болен. Тогда он своим сыновьям, завещевая, сказал: «эту книгу не оставляйте не доконченною, употребите старание кончить ее». И тогда, же покойный и отошедший к милосердию Божию отец мой, Абульгази, присудил, чтобы я, раб скудный и слуга немощной Ануш-Мохаммед-багадур-хан, довел до конца эту книгу. Хотя у меня и нет способностей и сил для такого трудного дела, но, не смотря на мою слабость, исполняя распоряжение царя сильного, государя славного, я взялся, по мере моего уменья, привести к концу это сочинение.

Надир-Мохаммед-хан вызвал в Бухару Касим-султана с его беками, а на место его послал в Харезм Якуба-Тупита с несколькими людьми. Когда он туда пришел, покойный мой отец опять выступил в поход на Хиву. Якуб-Тупит не мог стать против хана и только смотрел на опустошение своей страны. В это время беки в Бухаре, озлобленные Надир-Мохаммед-ханом, выгнали его из Бухары, и поставили ханом в Бухаре старшего сына Надир-Мохаммед-ханова, Абдуль-азиза. Ханские люди, жившие в Хиве, убежали из города, тогда покойный мой отец с войском выступил из Арала, вступил в [288] Хиву в тысяча пятьдесят шестом году гиджры (1646 P. X.), в начале года курицы, и сделался властителем отцовского юрта.

Хан велел объявить в таких словах: «бежавшие и укрывающиеся Тюркмены пусть возвращаются сюда, за то, что они отстали от меня, я не буду мстить им кровью». Пред этим временем начальники Тюркменов, Аллям-багадур, Дин-Мохаммед Ун-бики и Урус-ун-бики бежали, увели с собой многих Тюркменов с их семействами и жили в песчаной степи по ту сторону Гезараспа. Лазутчик с их стороны услышал, что хан дал такое объявление, вошел и известил Тюркменов. Пять или шесть Тюркменских аксакалов (старейшин) явились к хану и говорили: «кроме тебя нет у нас другого властелина и нам некуда идти». Хан — рай ему жилище — на это сказал: «я с своей стороны простил вам, подданным моим, вины ваши; кто хотел уйти, ушел; кто хотел остаться, остался». Потом он сказал им: «я скоро поеду в Гезарасп: вы, аксакалы, вместе с своим народом там ко мне явитесь принять от меня дары и награды». Чрез несколько дней хан отправился в Гезарасп. Но, въезжая в город, он велел поставить шатер свой на равнине, вне города, и там остановился. Старшинам Тюркменов он сказал: «завтра я даю большой пир; вы, мой народ, приходите сюда и приносите с собой айрана и катыка» ⁸. «Все это так и будет!» отвечали аксакалы и разошлись по своим домам. Наутро Тюркмены толпами начали сходиться. Хан же — рай ему жилище! — дал приказ: когда Тюркмены все к нему соберутся, в то время как подана будет пища, их всех избить. Когда Тюркмены собрались, их всех избили. До двух тысяч Тюркменов было тогда убито. Потом, взяв конницу, он напал на жилища Тюркменов; [289] забрал в плен семейства их и с победою, с торжеством возратился в Хиюк.

Поход хана на Тышран.

Но хан не вступил еще в Хиву, как многие из жителей его бежали и ушли в местечко Тышран. Там сделали они укрепление и в нем засели. Хан — жилище его рай — выступил в поход на них, в конце года пса, в месяце Джеди (декабрь), раззорил часть Тюркменов, живших в Тышране, пленил семейства их, и с победою, с торжеством возратился в Хиву.

Поход хана в Бама-бурму и избиение там многих Тюркменов.

Тюркмены, убежавшие из Тышрана, ушедшие из Хиву, ушедшие из Балка, собрались близь места, называемого Бама-бурма, и там жили. Хан, узнав об этом, отправился в поход на них. Тюркмены, когда услышали, что хан идет на них, отослали свои домы (семейства) в место, которое зовется Каракыты, а сами выбрали себе начальником Кагер-ходжу и, оставшись, как говорится, ни с чем, собрались в Бама-бурме. В защиту себя построили каменную ограду и решились биться с ханом. Хан — рай ему жилище — с войском пришел и остановился прямо пред ними. Одни к другим отправляли посланцев, но чрез посланных дела не кончили. Напоследок Тюркмены построились в боевой порядок и вступили в сражение с ханом: они вышли из каменной своей ограды, и пешие, с кликом, стремительно бросились в средину стрелков; прорвавшись сквозь них, напали на центр войска. Но силы Тюркменов истощались: тогда конница правого и левого крыла ханского войска с криком: «тайма!» «тайма!» [290] ударила на Тюркменов: пыл их в бою затих, они оборотились назад и побежали к крепости, но не успели дойти до укрепления, всех их беспощадно избили. Бойцы из Узбеков вошли в укрепление и, избивши там всех Тюркменов, возвратились к хану. Хан — рай ему жилище — рано поутру отправился в Каракыты, разграбил там аул, состоявший из семейств, убитых в укреплении Тюркменов, взял в добычу их имение, пленил их семейства и с победою, с торжеством возратился в Хиву.

Битва хана с Калмыками.

В год коровы, князь Калмыцкого поколения Кушут, Кульдаленг Дорджи-тайши, сделал набег на область Кат, и с добычей, им захваченной, отправился назад. В это время князь Торгаутского племени, по имени Баян, приезжал для торговли; его отпустили домой, и потом погнались за теми Калмыками. Чрез пятнадцать дней после полудня, настигли их в месте Югрук-Баш и вступили с ними в битву. Калмыки, переночевав на этом месте, поутру, не отваживаясь вступить в битву, пустились бежать. Хан — рай ему жилище, — оставаясь на этом месте, приказал сварить пищу и поесть, напоить коней и верблюдов, и потом погнался за Калмыками. Калмыки в своем побеге бросали много лошадей и верблюдов, но не могли убежать. Они увидели, что им не спастить. Не надеясь спастись, они собрались вместе в одной ложбине, огородили свой стан и, севши на коней, бросились на преследующих. В это время хан с несколькими только человеками был напереди других; прочие воины его не скоро одни после других являлись на месте. Не время было сходить с коней; молодцы (джигиты), прежде других приехавшие, не отдыхая, смело бросились в битву. Благословенный и Всевышний Бог дал им, соответственно их упованию, одоление и победу: они поразили Калмыков. Князь [291] их был ранен из ружья в руку, пали на месте знаменьщик с отрядом его окружавшим и несколько других Калмыков, остальные бежали: их преследовали до Хифшена. Ночевав на этом месте, поутру хан с добычею и победой отправился назад и чрез несколько дней прибыл в свою область.

Есть Тюркменское поколение, называющееся Баирачь. Начальник этого улуса, по имени Байрачь-хан, не стал повиноваться покойному хану и взбунтовал против него. Потому хан — рай ему жилище — в год зайца выступил против него в поход. Жилища этого поколения находятся по берегу реки Этрек-куркана. Этот поход хана был удивительный. Хан, чрез несколько дней своего похода прибыв в одно место, подумал, что он находится в близком расстоянии от того поколения, и велел поставить там ханскую ставку, сложить съестные запасы; надеясь, что в этом месте найдет то поколение, взял с собою съестных запасов только на три дня. Дней восемь он ездил и не мог найти это поколение. В войске настал голод; в промен за лошадь не могли доставать одного хлеба; по всему его пути отряд за отрядом отставали от его войска, так что из десяти тысяч человек при хане осталось только четыреста человек. Когда он ехал с этими четырьмя стами, нечаянно им встретилось несколько купцов из народа Теке. Они побежали; из них одного ли, двух ли схватили и убили, а один спасаясь поскакал на своей быстрой лошади. Гнавшиеся за ним наехали на дом Хана-мирзы и овладели его аулом. Когда они с ним возвращались назад, мне попался Теке-Иваниш, торговец, ехавший из охранительного стана Байрачь-хана, они его схватили и привели его к хану. Схваченный указал сторону, в которой находился аул Байрача. Хан — рай ему жилище — получив эту весть, поехал в ту сторону. Когда он приблизился к аулу, люди, бывшие при хане, бросились в [292] набег; при хане осталось только тридцать человек. С этими тридцатью человеками конницы хан аттаковал неприятеля; бой был таков, какого никогда не бывало. Один из слуг хана — рай ему жилище — не намеренно из ружья сразил Байрача: тогда тридцать тех джигитов на конях бросились в бой; перебили Тюркменов и, захвативши в плен их семейства, добычу представили хану. Хан наградил этих молодцов. Чрез несколько дней он, победоносный и торжествующий, возвратился в Хиву.

Поход на Имрилиев и Сариков.

После этого, в год змеи, он сделал поход против народа Имрилий: он нашел его в местечке Фуджь и раззорил. Возвращаясь с пленниками из этого народа, он остановился при колодезе Динар. Он пришел туда вдруг, когда Сарики не чаяли. При помощи Божией он захватил их, семейства и имение их, и с торжеством возвратился в Хиву.

После того он еще сделал много походов на Тюркменов и из каждого возвращался с большою добычею. Еслибы мы стали подробно их описывать, то наш рассказ сделался бы продолжительным; потому мы его сократили.

Вторая битва покойного хана с Калмыками.

В год дракона, Калмыки из поколения Торгаут под начальством своих князей Меркена-тайши, Окчутабы и Тугула, сделали набег на некоторые селения вокруг Гезараспа; потом пошли в Судур, оттуда перешли в Даруган, предполагая, что там находится имение жителей. Из этих мест они возвращались с добычей, какая попала им в руки. В то время хан, получив известия о них, [293] прибыл в Гезарасп и, думая, что они пошли к Бухаре, послал к Абдул-азис хану инака Ядигер-хана, сказав ему: «поди, извести хана, чтобы он был осторожен». Посол, когда шел к селению Даругану, вздумал переправиться за реку, чтобы разведать о неприятеле. Перешед на другой берег, узнал, что Калмыки отправились в обратный путь. Узнав об отступлении их, он поспешно прибыл сюда и пересказал о том, что было. Между тем прошло десять дней. Хан, получив эти известия, сделал заседание с беками и советовался, что делать. Беки считали неудобным преследование неприятеля и говорили: «десять дней уже прошло со времени отступления Калмыков; догнать их нельзя». Хан не принял их мнения, велел сесть на коней и отправился в след за Калмыками. Чрез несколько дней настигли на горе Ирдир задний отряд Калмыков: их расспросили, и они сказали, что другие идут впереди их недалеко отселе. Перебив этих Калмыков, преследующие пошли дальше. В ту же ночь, на утренней заре, они настигли другой отряд. Калмыцкие князья увидели, что им не убежать, стали советоваться, что им делать для своего спасения. Напоследок они рассудили: «если мы все будем вместе, то не можем защищать друг друга», и разделились на отряды, в предположении: «если спасутся из нас храбрые, то может быть спасутся и слабые». Меркен-тайши, составив свой отряд, Окчутаба — свой и Тугул свой отряд, пустились на утек, не заботясь об усталых и утомленных. Хан, и днем и ночью продолжая поход, настиг Окчутабу и Тугула на месте Сакин-ребат и шел на них в боевом порядке. Калмыки, не надеясь выдержать боя, заперлись в Сакин-ребате и, выслав от себя человека, говорили: мы не знали, что юрт, на который напали, Абульгази-ханов; мы шли на область Абдул-азис-ханову; но сбились с дороги и пришли сюда. Теперь ты — полный властелин над нами: если велишь умертвить нас — твоя воля; если оставишь нам [294] жизнь — твоя воля; мы перед тобою — рабы виновные». Они повесив себе на шеи свои сайдаки и сабли, явились к хану, положили пред ним имение, захваченное в Ургендже, и сами, упавши к ногам его и с клятвою давая обязательство, говорили: «с этого дня мы не сделаем ничего худого стране этой, тебе и твоему юрту (владению); если кто из Калмыков или из другого народа задумает сделать вам какое-либо зло, то мы, если у нас достанет сил, остановим их, а если недостанет сил удержать их, станем извещать вас об этом». Хан сказал: «ваши отцы и братья никогда не делали нам худого, вы по неведению пришли сюда; потому прощаю вину вашу». Дал им подарки и отпустил их в свой юрт, а сам с победой и торжеством возвратился в Хиву. Ядигер-инака призвал из Гезараспа в Хиву, дал ему достоинство инака и щедро наградил его.

Первый поход покойного хана в Бухару.

Это было так. Подчинив власти своего престола всех Тюркменов, хан несколько лет жил спокойно и в удовольствии. В одно время прибыл к нему посол от Балхского хана Сюбхан-кулы-хана с донесением: «брат мой Абдул-азиз-хан умышляет убить меня и овладеть Балхом; ты для меня — отец и старший брат; кроме тебя другого защитника и покровителя у меня нет. Если ты не восстанешь против него и не сделаешь нападения на Бухару, то он придет и возьмет Балх и убьет меня, хотя за мною и нет вины». Сюбхан-кулы-хан был женат на дочери Шериф-Мохаммед-султана, младшего родного брата Абульгази-ханова, и был зять покойному хану; по этому родству он прислал к нему посла с оными словами. К тому же в благородной душе хана оставалась память о той жестокости Абдуллы-хана, с какою он напал на Харезм, [295] захватил тридцать двух царевичей, родственников покойного хана, убил их, а всех малолетних увел в плен и в неволю. Он склонился на слова Балхского хана и в год овцы предпринял поход на Бухару. Дошедши до места Кюгердлик, он послал Бек-кулы инака с тысячью воинов на Кара-куль, а сам пошел на Сююнудж-бала. В этом походе он опустошил Сююндж и около сорока других селений до ворот города Бухары; захватив много скота, взяв в плен много людей, возвратился в Кюгердлик. Чрез три дня и Бек-кулы инак возвратился из похода, сделав удачное нападение на Каракуль: он также привел к хану большую добычу из скота и людей. По прошествии нескольких дней хан — рай ему жилище — благополучно возвратился в Хиву.

Взятие Каракуля.

В тот же год хан сам сделал поход на Каракуль. Сделав на него успешное нападение, он на обратном пути остановился в Кюрдуше. Абдул-азиз хан был в Карши: беки бывшие в Бухаре, услышав о раззорении Каракуля, с пятью тысячами человек выступили против хана и, настигнув его в Кюрдуше, стали насупротив его лицом к лицу; не умея сражаться, они обратились в бегство. Из пяти тысяч сто человек спаслись бегством, а прочих всех схватили и убили. Несколько людей убежали в Каракульскую крепость и в ней заперлись. Покойный хан воротился и осадил Каракульскую крепость; взяв крепость, он разграбил и зажег ее. Разграбив крепость и захватив жителей в плен, он отступил к Ургенджу. По прошествии нескольких дней, хан — рай жилище ему — с победою и торжеством прибыл в Хиву. [296]

Поход на Чегар-джуй.

После того, в год обезьяны, он сделал поход к Чегар-джую. Раззорив его и взяв в плен, он возвратился в Хиву.

Поход покойного хана на Яйчи.

В начале года курицы, в месяце созвездия овна (марте), хан выступил в поход и, вступив в страну Яйчи, опустошил ее до Нерзема и до Каракуля; захватив много людей в плен, он отправился в обратный путь. Абдул-азиз-хан и Касим-хан, услышавши об этом, выступили с конницею из Бухары и пришли в Кугердлик; но, получивши известие, что он воротился против них, не осмелились стать против него лицем к лицу и обратились в бегство: гоня своих коней, они бросили свои съестные припасы и конский корм.

В тот же год хан ходил на Кермину: сделав удачный наезд на этот город, он взял его крепость, разграбил его, захватил много пленных и, переправясь чрез реку по мосту, остановился. Никому не приходило на мысль, что сегодня или завтра может напасть на них неприятель. Ночь они спали там с большей беззаботливостью, чем у себя дома. Когда стала заниматься заря, многочисленная часть войска отправилась вперед, взяв с собою тяжести и гоня перед собою коней, верблюдов, коров и овец, какие им попали в руки; когда стало светать, другая значительная числом часть войска отправилась также вперед, взяв с собой пленных. Всего войска было пятнадцать тысяч; но, когда наступил день, при хане не осталось из этих пятнадцати тысяч и ста человек. Ходжам-бирди, аталык, пришел к хану и сказал: «вы чрез меру не осторожны, хан; вставайте, надобно ехать». Но все, [297] начиная с хана, ему говорили: «где нашим врагам! где им до нас!». Во время похода, когда пришли они в местечко Тамлык-ата, какой-то человек из стана Уйгуров Авлия приходил к нам, представляя из себя нищего; ему давали все свободный доступ. В местечке Тага-булак ему подавали милостыню. Хан, а за ним все другие думали, что этот человек верятно заблудился и дошел до нужды просить милостыню; но за три дня прежде нашего прихода на место, этот человек ушел к Абдул-азис хану и известил его о походе нашего войска, а это напротив ни сколько не знало того. Вдруг со стороны Бухарской начал показываться неприятель, выходя отряд за отрядом. Увидев его, державный хан сел на коня и отправился вслед за своим отступившим войском. Войско на пути своего отступления пришло к большому каналу и, как верблюды его не могли перейти чрез него, оно, столпившись при нем, остановилось. В это время вдали показался неприятель, которого по виду было тысяч сорок или пятьдесят. Когда хан приближался к тому месту, за ним стремилось до тысячи человек неприятелей, которые все были закованы в железо и сталь. Увидев их, покойный хан сошел с коня, спешились также и сопровождавшие хана; в это время было их при хане от семидесяти до ста человек. Хан послал несколько человек к тому отряду войска, которое стояло с верблюдами у канала, с приказом подать ему помощь; с ними послал туда также трубача и знаменьщика, сказав трубачу: «ты чаще, чаще труби, дабы неприятель обманулся, считая стан с верблюдами устроившимся к битве войском, а нас передовым отрядом (ираулами)». В то же время он из числа окружавших его джигитов тридцать человек, под начальством Ядигера-аталыка, послал против той тысячи человек, которую против него отрядил неприятель. Сам же он построил к битве пехоту, при нем оставшуюся, расположив ее рядами. Тридцать джигитов на [298] конях устремились на ту тысячу с криком: «Алла-яр!» ⁹. Эта тысяча побежала от них. Спустя немного времени, тысячный отряд воротился и наскакал на наших тридцать человек, которые также от них ускакали, но не доехавши еще до своего войска, опять воротились и сделали нападение на супротивника. Так два отряда эти нападали один на другой и прогоняли друг друга по очередно до семи раз. Между тем из стана, где стояли верблюды, прибывали на помощь по пяти по десяти человек, и при хане собралось до шести сот человек пехоты и до трех сот конницы. Вот, когда Абдул-азиз подошел с своим великим войском, открыли пальбу из ружей, так что от дыма на близком расстоянии не можно было видеть человеку человека. Замечаю, что мне, сыну Абуль-гази-ханову Ануша-Мохаммед-багадур-хану, во время похода моего отца на Кермину, было четырнадцать лет: в этом походе, первом из моих походов, я сопутствовал ему. В то время, как неприятель настигал нас, хан — рай его жилище — послал лютого тигра войны, полного властелина своей страны — Ануша-Мохамед-хана привести назад ушедшее вперед войско. За ними, когда они ушли, он также послал Ходжам-бирди аталыка, Девлета-аталыка и Бек-кулы инака. Как только наши войска пришли к нам, неприятель быстро подошел и спереди и с обеих сторон окружил покойного хана, так что не было возможности спасаться отступлением. Я шел против него в голове одного отряда. Тот наш отряд из ста человек неприятель наконец так утомил, что, еслибы еще не много времени прошло, он его совсем истребил бы. В то время, как конный отряд из шестидесяти джигитов, по указанию хана, устремился на врага, Ануша-Мохаммед-багадур-хан с двумя стами воинов напал на врага с другой стороны; удар его был так [299] силен, что все войско одобрило его, сказав: прекрасно! Исход дела был тот, что великое ополчение Абдул-азиз-хана, которого было шестьдесят тысяч, сбито с своего места. В это время восемьдесят человек пеших воинов, под начальством Абульгази-хана, увидев, что неприятель побежал, с кликом устремились на главное войско Абдул-азиз-хана. Наша пехота, находившаяся на правом и левом фланге, в числе человек четырех сот, также с кликом пошла на врага; смотря на нее, стоявшая на своем месте конница, в числе сот трех человек, напала на врага с другой стороны. Волею Божией войско Абдул-азиз-хана расстроилось и обратилось в бегство. Герои покойного хана, дружно преследуя врага, одних мяли конями, других сжинали мечами, а иных, гоня, притиснули к реке: часть неприятелей бросилась в реку и потонула, а часть ушла, перешедши по мосту. В этом деле некоторые из батырей, настигнув отряд при Абдул-азиз-хане, кололи его копьями. Абдул-азиз-хан, с величайшим трудом избегая от рук их, бросился в реку и, переплыв ее, спасся. Хан — рай его жилище — оставшись победителем, с великою добычею и с многими пленниками прибыл назад в Хиву. Здесь, созвав к себе весь народ, он сказал ему: «этот поход был первым походом нашего сына; его поступки и действия были счастливы так, что мы победили такого великого государя, каков Абдул-азиз-хан». Похвалив его дела, совершенные в день этой битвы, и дав большой пир, — он поручил ему знамя, вверил войско и отдал ему Гезарасп.

Поход покойного хана в Вердазы.

После того, в год пса, он сделал поход на Вердазы и возвратился оттуда в Хиву с несметною добычею и с бесчисленными пленниками. [300]

Последний поход его в Бухару.

После того, в год барса, он с конницею отправился к Бухаре; опустошив ее окрестности, он остановился при воротах ее Намазкаг; в продолжение десяти дней он нападал и грабил, но в самый город не вступал, потому что Абдул-азиз-хан был в Самарканде; внутри города Бухары никого не было кроме нескольких Таджиков и женщин. «Если мы войдем в город — говорил хан — то все люди в мире будут осуждать нас и говорить, что Абульгази-хан взял Бухару из рук нескольких женщин; когда Абдул-азиз-хан будет жить в городе, тогда из его рук, если Бог даст, возьму его». Потому он, захватив множество имения и пленников, отправился в Харезм: чрез несколько дней, он с победою и торжеством прибыл в Хиву.

После сего хан сказал: «теперь мне уже шестьдесят лет; отныне не хочу делать зла мусульманам: оно было причиною вражды между нами. Так как всехвальный и всевышний Бог, низпосылая мне свою помощь, всегда делал меня победителем, то остальную жизнь мою употреблю на служение Богу всевышнему, на войну с Кызылбашами и Калмыками». Передав царство своим сыновьям, он занялся делами покаяния и благочестия; в Мавераннегр отправил посла и помирился с Абдул-азиз-ханом. В тысяча семьдесят четвертом году гиджры (1664 P. X.), в год зайца, в священном месяце рамазане, он перешел из временного жилища в вечное. Царствовал двадцать три года.

Конец книге.

Бог вполне ведает истину.

Комментарии

6. В 1639 г. См. замеч. при объяснении монголо-тюркского цикла.

7. не поскользнись, богатырь, не поскользнись! не падай, батырь, не падай!

8. Катык — кислое молоко, одно из яств; айран — кислое молоко, разведенное водой, обыкновенное питье у средне-азийских номадов.

9. «Бог помощник».