СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЯН ДЛУГОШ

АННАЛЫ ИЛИ ХРОНИКИ СЛАВНОГО КОРОЛЕВСТВА ПОЛЬШИ

ANNALES SEU CRONICAE INCLITI REGNI POLONIAE

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ РЕДАКТОРА

Судьба отечественной исторической науки складывалась так, что современный историк Руси и России подчас не располагает самыми насущно необходимыми пособиями и изданиями, которые давно уже являются неотъемлемым подспорьем в других национальных историографиях.

Если говорить о средневековой русской истории, в которой автор этих строк дерзает считать себя до некоторой степени специалистом, то нет у нас до сих пор, например, критической научной генеалогии Рюриковичей (при сущем половодье всевозможной литературы на эту тему, которая, однако, носит либо краеведчески–любительский характер, либо явно вторична по отношению к устаревшим справочникам Н. А. Баумгартена и А. В. Экземплярского), нет даже подступов к созданию научной просопографии средневековой Руси, нет современной критической истории Русской церкви (впрочем, horribile dictu, наука не располагает и сводной историей Византийской церкви!) и т.д. – этот ряд, увы, можно длить и длить.

Есть, слава Богу, области, в которых дело обстоит не столь прискорбно. Относительно неплохо положение в такой важной сфере как источниковедчески фундированное издание для целей русской истории памятников зарубежной историографии – благодаря основанному В.Т. Пашуто и выходящему вот уже много лет своду Древнейшие источники по истории Восточной Европы, а также традиционному для отечественной науки, хотя и неровному, вниманию к записками иностранцев о Руси и России. Однако и здесь продолжают зиять очевидные лакуны.

Одним из таких пробелов является, несомненно, отсутствие «русского» Длугоша. Отсутствие это столь болезненно не только потому, что Анналы Длугоша представляют собой итог польского средневекового историописания. Труд Длугоша впитал в себя огромное количество сведений по собственно русской истории, в том числе сведений уникальных. Кроме того, даже самая поверхностная попытка уяснить себе древнерусские источники этих сведений выводит исследователя на многие фундаментальные проблемы раннего русского летописания. Важность Анналов Длугоша для истории [8] Руси и древнерусской историографии была осознана в нашей науке давно, но попыток систематического выявления и критического издания всего корпуса Длугошевых Rossica не предпринималось. Между тем совершенно ясно, что без предварительного создания такого корпуса о разрешении загадки источников Длугоша по истории Руси нечего и говорить: исследование вынуждено остановиться на стадии предварительных, пусть даже порой и метких, наблюдений, на какой мы и застаём его в настоящее время.

Созданию «русского» Длугоша в последние годы жизни отдала много сил и времени известная полонистка Наталия Ивановна Щавелева (1946–2001), но длительная болезнь и преждевременная кончина не позволили ей завершить это большое начинание ¹. Исследовательница ограничилась первыми шестью книгами Анналов, в которых история Руси охвачена до татаро–монгольского нашествия (по сбивчивой в данном случае хронологии Длугоша – до 1229 г.): очевидно, здесь автор ориентировалась на принципы свода Древнейшие источники по истории Восточной Европы, которым она следовала и в других отношениях. Но в данном случае такое ограничение соответствует и структуре самих Анналов; дело в том, что систематическое использование древнерусского летописного источника (источников?) прослеживается в них именно до VI книги включительно, хотя сведения о Руси имеются и в дальнейшем. В целом исследовательницей были завершены отбор фрагментов и перевод их на русский язык, написано введение (которое автор, несомненно, ещё намеревалась совершенствовать) и начата работа над комментарием.

Важность самого предмета, безусловная ценность уже сделанного Наталией Ивановной, наконец, долг памяти перед этим светлым и бескорыстным человеком и исследователем заставляют не оставить втуне её труда, хотя редактор отчётливо сознает, что конечный плод его усилий всё равно, вероятно, не вполне соответствует той цели, которую ставила перед собой Наталия Ивановна, и уж во всяком случае является только «торсом» того, что могло бы именоваться «русским» Длугошем. Что делать, никакой самый добросовестный редактор не может заменить автора, и уже по одной этой причине его, редактора, труд требует известного самоограничения.

Итак, несколько слов об основных линиях, которыми руководствовался в своём скорбном труде редактор.

Во вводной части мы сознательно ограничили себя рамками чисто внешнего, формального, редактирования, не считая для себя позволительным вмешиваться в содержание, поскольку, увы, были лишены возможности обсудить свои несогласия с автором.

Наше участие в издании латинского текста заключалось в пополнении числа фрагментов, а также в подведении [9] текстологического аппарата, который (NB) отнюдь не всегда есть только упрощённый слепок с подстрочного аппарата варшавского издания, положенного в основу настоящего тома. Явные описки (типа Ltini вместо Latini), включённые в аппарат варшавского издания, в нашем аппарате не отмечались, так же как и отличия варшавского, нового, издания от краковского, старого, которые систематически фиксируются в аппарате варшавского издания. Зато в аппарате нашего издания оговорены погрешности в латинском тексте варшавского издания, хотя без обращения к рукописи нередко бывало невозможно узнать, идёт ли речь о простой опечатке или дефекте рукописи, который по недосмотру остался не отмечен польскими издателями. Пунктуация варшавского издания, когда она была, на наш взгляд, неверной, правилась нами без каких–либо оговорок. В конце каждого фрагмента указаны номер книги, а также страницы варшавского издания (то же относится и к переводу).

Переводить Длугоша непросто. Несмотря на свою славу «польского Ливия», как литератор Длугош не блещет особыми достоинствами. Язык его однообразен, описания (например, многочисленных сражений и т.п.) стереотипны. Но при этом стиль чрезвычайно напыщен (за исключением фрагментов, представляющих собой пересказ русских летописей), преувеличенно сложен, грамматические конструкции монотонны и необычайно громоздки: бесконечные вереницы ablativi absoluti, крайнее злоупотребление participia futuri activi – всё это запутывает текст, что сплошь и рядом приводит к грамматическим сбоям и невольным пропускам слов, так как и сам хронист, и, тем более, переписчики теряли нить изложения. Сказанное делает работу переводчика весьма трудоёмкой и в известной степени нервной.

Огрехи перевода мы поправляли без каких бы то ни было оговорок, иначе текст стал бы неудобочитаем. Продолжая ориентацию автора на оформление издания в соответствии с принципами свода Древнейшие источники, мы в некоторых случаях (когда это казалось полезным для лучшего понимания содержания) добавляли краткий пересказ контекста переводимого фрагмента. В таких случаях указания на страницы варшавского издания относятся только собственно к фрагменту, не учитывая пересказа. Иногда основное содержание главки и его заголовок не имеют никакого отношения к переводимому фрагменту; в таком случае заголовки опущены. Текстологические примечания к переводу сведены к минимуму. При передаче в переводе имён собственных мы стремились сохранять особенности написания, присутствующие в латинском оригинале за исключением чисто орфографических, вроде Swant(h)opelk(us) «Святополк» (причём нередко встречается и написание Swat(h)opelk), Kyg «Кий» (лат. g часто выступает у Длугоша в качестве аллографа j, как показывают написания типа Stryg «Стрый» или Jior [10] «Игорь» и т.д.). Из ряда собственно орфографических вариантов выпадают такие, которые могут быть релевантны с точки зрения авторской этимологии: Oskald (Аскольд), Rurek («ославяненное» Рюрик) и т.п. – поэтому в подобных случаях мы также прибегали к прямой транслитерации: «Оскальд», «Рурек». В хорографическом разделе I книги встречаются в большом количестве географические названия, правильная транслитерация которых возможна только в случае их идентификации. Если такая идентификация была неочевидна или требовала специального исследования, мы предпочитали приводить названия в латинской графике оригинала, оставляя решение вопроса читателю или будущему исследователю.

Сложнее всего обстояло дело с комментарием, потребовавшим большой доработки. Создание полноценного комментария, который исчерпывающе представлял бы состояние современной историографии по затрагиваемым вопросам, не только заняло бы значительно больше времени, чем то диктовал во многом мемориальный характер издаваемого труда, но и привело бы в итоге к возникновению совсем иной книги. Поэтому комментарий сознательно введён в довольно узкие рамки кратких персоналий и самых первоначальных источниковедческих наблюдений. Обстоятельства и имена, фигурирующие не в тексте, а в пересказе, не комментируются. Здесь, как и в текстологическом аппарате, дополнения редактора и его полемика с автором, которую он, впрочем, позволял себе только изредка, всегда оговорены.

Указатели составлены нами.

Feci quod potui. Errores lectore benigne ignoscas.

А. В. Назаренко

Москва

2004 г.