РАЙМУНД АЖИЛЬСКИЙ
ИСТОРИЯ ФРАНКОВ, КОТОРЫЕ ВЗЯЛИ ИЕРУСАЛИМ
HISTORIA FRANCORUM QUI CEPERUNT IHERUSALEM
17. — Осада Антиохии и поход к Иерусалиму, окт. 1097 — июнь 1099 г.
(В 1099 г.).
Пролог.
Своему владыке, епископу в Виваре, и всем православным, Понтий Баладунский и Раймунд, каноник в г. Пюи (Podiensis) желают здравия и доброго внимания к их труду!
Мы сочли необходимым сообщить вам и всем живущим за Альпами великие дела, совершенные Богом, и которые он не перестает совершать ежедневно вместе с нами, в знак своей обычной любви к нам; предприняли же мы это потому, что презренные и трусливые люди, дезертировав от нас, употребляют все усилия, чтобы выдать ложь за истину. Пусть тот, кто узнает о их отступничестве, не слушает их речей и избегает их общества; ибо божие войско, хотя оно и было поражено за свои грехи лозою господнею, но, по милосердию Бога, вышло с победою из борьбы с язычеством. Но так как между нашими одни прошли по славянским землям (per Sclavoniam, т. е. по землям южных славян, живущих у берегов Адриатического моря), другие по Венгрии, иные по Ломбардии, а иные по морю, то было бы нам скучно писать о том, что случилось с каждым отрядом в отдельности: вот почему, оставляя других в стороне, мы ограничимся рассказом только того, что относится к графу св. Эгидия (St. Giles, т. е. к Раймунду, графу Тулузскому), епископу города Пюи (т. е. Адемару) и их армии (т. е. провансальцам).
История франков, завоевавших Иерусалим.
__________________________
Автор на первых четырех страннцах (так как эта хроника не разделена на главы, то мы считаем по страницам печатного издания in-folio Бонгара, где вся хроника занимает 44 страницы) рассказывает весьма коротко о переходе провансальской дружины Раймунда Тулузского и епископа Адемара из южной Франции по землям славянским у берегов Адриатического моря в Константинополь, и о бедствиях, испытанных ими от жестокости варваров и коварства греков; потом еще короче описывает переезд в Малую Азию, взятие Никеи, поход в Сирию и только с четвертой страницы начинает обстоятельное изложение осады Антиохии, которой он был сам очевидцем.
Когда мы начали приближаться к Антиохии (в октябре 1097 г.), многие из князей не хотели приступать к осаде, или потому что [199] была близка зима, или потому что армия была рассеяна по окрестным замкам, и сверх того ее изнурили летние жары. Они говорили, что следует подождать им императора и новой армии из Франции, прибытие которой было уже возвещено, и потому им было желательно расположиться на зимних квартирах до весны. Другие же князья, в числе которых был и граф (т. е. Раймунд Тулузский), утверждала противное: «Мы пришли по внушению Бога; его милосердием мы овладели весьма укрепленным городом Никеею; его же волею мы одержали победу над турками, обеспечили себя, сохранили мир и согласие в нашей армии; а потому мы во всем должны положиться на Бога; мы не должны бояться ни королей, ни князей королевских, ни места, ни времени, ибо Господь уже часто избавлял нас от опасностей». Итак, мы отправились к Антиохии и раскинули палатки (21 окт. 1097 г.) столь близко от города, что нередко неприятель с высоты своих башен наносил раны лошадям и людям даже в самых палатках.
Если мне представился теперь случай говорить о городе Антиохии, то необходимо сказать несколько слов о расположении этого города, чтобы те, которые не видали тех мест, могли легко понять происходившее там битвы и приступы.
В горах Ливана находится долина, которую пройти пешком в ширину нужно целый день, а в длину — полтора дня. С запада она окружена болотом, а с востока часть ее омывается рекою (Оронтом), которая течет после к подножию гор, расположенных на юге той долины, так что между рекою и горами не остается никакого прохода; далее воды текут в Средиземное море, от которого Антиохия находится довольно близко. В той теснине, которую образует река, протекая у подошвы гор, и расположен город Антиохия. Таким образом, река на западе течет вдоль нижней стены и отделяется от города на пространство полета стрелы. При таком положении город поднимается на восток и в своей черте заключает вершины трех гор: гора, которая опоясывает город с севера, отделяется от остальных двух огромною пропастью, так что сообщение между ними невозможно или, по крайней мере, чрезвычайно трудно. На вершине северной горы помещается замок, называемый по-гречески Colax; на третьей горе видны только башни. Город занимает в длину протяжение 2 миль и до того укреплен стенами, башнями и выступами, что не боится никаких усилий машин, ни приступа людей, хотя бы против него вооружился целый мир. Этот-то город, укрепленный таким образом, армия франков осадила с севера. Хотя она состояла из 300 тысяч людей, способных носить оружие, но тем не менее она не решилась пойти, на приступ и ограничилась тем, что раскинула вблизи свой лагерь. Внутри города находилось 2000 добрых всадников, 4 или 5 тысяч наемных и 10 тысяч, или и более, пехоты. Стены, и без того высокие, были еще защищаемы рвом и болотами, так что если хорошо охранять городские ворота, то об остальном нечего было беспокоиться.
По прибытии, сначала мы расположились весьма неосмотрительно; [200] если бы знал о том неприятель, то мог бы легко отрезать некоторых из нас, ибо в нашей армии никто не позаботился о часовых и вообще никогда не думали о правильном устройстве бивуаков (modus hospitandi). Кроме того, так как все замки этой страны и соседние города сдались нам или по страху, который внушало наше войско, или по желанию свергнуть турецкое иго, то наши силы, вследствие того, были чрезвычайно разбросаны, и каждый ставил на первое место свои личные интересы, не думая ни мало об общественном благе. Те из наших, которые оставались в лагере, имели в изобилии съестные припасы, так что у быка вырезывали одно боковое и плечное мясо, и только некоторые, весьма немногие, ели грудинку; хлеб же и вино добывались с необыкновенною легкостью.
Далее автор рассказывает о нескольких незначительных стычках между крестоносцами и неприятелем, пытавшимся делать вылазки в течение первых дней осады.
В это время пристали к берегу генуэзские корабли, в десяти милях от нашего лагеря, у места, называемого гаванью св. Симеона. Между тем неприятель, привыкнув мало-помалу выходить из города, начал избивать оруженосцев и крестьян, которые пасли лошадей и быков по ту сторону реки, и отводил добычу в крепость. Мы же расположили палатки на берегу и построили мост на судах, найденных в том месте. Но город имел также мост, расположенный почти в углу западной черты, а против нас на пригорке стояли две мечети (bafumariae) и небольшие надгробные памятники. Мы упоминаем о таких подробностях, чтобы сделать понятнее события, которые происходили с этой стороны. Как мы выше сказали, неприятель все более ободрялся, и наши, выходя из лагеря с неустрашимостью, не опасались на них нападать, хотя и уступали им в числе. Турки были часто разбиваемы и обращались в бегство; но они возвращались снова, или потому, что лошади их были весьма быстры и сами они не были обременены, не нося другого оружия, кроме стрел, или потому, что у них всегда была надежда убежать за мост, о котором мы говорили, и возможность поражать нас стрелами издалека, с высоты пригорка; мост же их отстоял от нашего на одну милю. Мы сталкивались беспрестанно с ними на этом пространстве, отделявшем мосты, и боролись там каждый день. При начале осады граф (Тулузский) и епископ Пюи (Адемар) расположились на берегу реки, и, будучи ближе к неприятелю, чаще подвергались его нападениям. Вследствие постоянных столкновений, все люди потеряли лошадей, потому что турки не знают драться копьями и мечами; они пускают стрелы, и потому одинаково опасны, и когда бегут, и когда преследуют.
В третий месяц осады (конец декабря 1097 г.), когда съестные припасы начали дорожать, Боэмунд и граф Фландрский были выбраны для того, чтобы идти с отрядом на поиски, а граф (Тулузский) и епископ Пюи остались охранять лагерь, ибо граф [201] Нормандский находился в отсутствии, а герцог (Готфрид) был весьма болен. Неприятель, узнав о том, возобновил свои обычные нападения. Потому граф увидел себя в необходимости идти против него; поставив свою пехоту, по принятому обычаю, в порядок, он двинулся сам с несколькими рыцарями преследовать нападающих, взял у них и убил двух человек у подошвы самого пригорка, а прочих принудил отретироваться к мосту. Едва наши пешие люди заметили то отступление, как оставили свою позицию и знамена и толпою побежали к мосту. Укрепившись там и считая себя в совершенной безопасности, они начали бросать камни и дротики в тех, которые защищали мост; но турки, построившись в порядок, перешли к мосту и в брод, находившийся под ним, чтобы броситься на наших. В это время наши всадники пустились по направлению к нашему мосту преследовать лошадь, седок которой был сбит. При этом пехота, думая, что всадники обращены неприятелем в бегство, сама повернулась назад, и турки, преследуя наших без устали, убили несколько человек. Франкские рыцари попытались было сопротивляться и защищать своих товарищей, но, сдавленные многочисленными пехотинцами, которые в бегстве хватались за их оружие, за гривы и хвосты лошадей, одни были сброшены на землю, другие, желая спасти своих, обратились в бегство. Неприятели же, пользуясь своим преимуществом, без устали и без сострадания били живых и грабили мертвых. Между тем наши не только побросали оружие и, забыв чувство чести, бежали, но многие бросились в реку, чтоб быть побиту каменьями, стрелами или потонуть в реке. У кого доставало силы и уменья плавать, тот попадал на другую сторону и по берегу реки являлся в лагерь, чтобы соединиться с своими товарищами. Другие же продолжали бегство от неприятельского до нашего моста. В этом деле погибло по крайней мере 15 всадников и около 20 пеших. Там же остался и благородный юноша Бернгард-Раймунд из Безьера.
Да не обвинят нас служители божии и не прогневаются на нас за то, что мы так откровенно рассказываем о сраме своей армии; ибо Бог, который хотел наказать и привести к покаянию людей, виновных в распутстве и грабеже, в то же время был благосклонен к тем из наших, которые отправились в другую сторону. Молва, вышедшая из нашего лагеря, принесла Боэмунду и его товарищам известие, что будто мы имели успех и что граф одержал блестящую победу. Такой слух оживил в них бодрость. Пока Боэмунд занимался нападением на одну виллу, он услышал вдруг среди своих крестьян крики и заметил готовность бежать. Посланные им рыцари увидели вдалеке армию турок и арабов. Впереди всех, отправившихся разведать причины отступления и слышанных криков, был граф Фландрский и с ним несколько провансальцев: весь народ из Бургундии, Оверня, Гасконии и готы (испанцы) назывались одинаково провансалами (Provinciales), а прочие — французами (Francigenae); таковы были названия, употребляемый в армии, но неприятель называл нас всех франками. Граф Фландрский, как мы сказали, полагая, что постыднее будет давать знать [202] о приближены неприятеля, нежели напасть на него, бросился с яростию в ряды турок; они, не привыкнув биться мечами, искали спасения в бегстве, и граф не опускал меча в ножны, пока не положил на месте до ста неприятелей. Возвращаясь победителем к Боэмунду, он заметил, что 12 тысяч турок идут по его следам, а на возвышении слева поднимается бесчисленная масса пехоты. По совещании с другими вождями и получив новое подкрепление, он мужественно напал на врага. Боэмунд следовал за ним в отдалении с остальною армиею и охранял арьергард, ибо турки имеют обычай, даже уступая численностью, обходить своего противника; так хотели они поступить и в настоящем случае, но Боэмунд своею мудростью предупредил такое движение. Турки и арабы, напавшие на графа Фландрского, обратились в бегство, убедившись, что они не могут сражаться, пуская издалека стрелы, и что придется вступить в рукопашный бой мечем. Граф преследовал их на протяжении двух миль, и ты увидел бы, на всем этом пространств, земля была уложена пораженными трупами, как бывает усеяно поле колосьями после жатвы. Так были разбиты и обращены в бегство те полчища врагов, нападение которых должен был отрезать Боэмунд. Та же бесчисленная масса пехоты, о которой мы говорили выше, побежала по такой местности, на которой лошади не могли ее преследовать. Если бы можно было порицать безрассудство такого сравнения, то я осмелился бы поставить эту битву выше битвы Маккавеев. Если Маккавей с 3000 человек разбил армию в 48 тысяч, то в этом случае 400 человек обратили в бегство армию, превышавшую в 60 тысяч. Но чтобы не унижать Маккавея и не превозносить мужества наших рыцарей, мы скажем только одно, что Бог был прославлен десницею Маккавея, а десницею наших еще более прославился.
Замечательно, что, по поражении неприятеля, храбрость наших уменьшилась, и они не осмелились преследовать бежавших в беспорядке. Так наша армия возвратилась с победою, но без продовольствия, и потому в лагере недостаток дошел до того, что одному человеку не хватало в день хлеба на два солида, и все прочие припасы продавались также дорого. Бедные начали оставлять лагерь; многие из богатых, опасаясь бедности, ушли также; а те, которые по чувству долга продолжали оставаться, видели с грустью, как их лошади околевали ежедневно от голоду; соломы было мало, а сено было так дорого, что для корма одной лошади на ночь не хватало семи и даже восьми солидов. Армии угрожало еще и другое бедствие: Боэмунд, прославившийся последним походом, объявил, что он намерен уйти, ибо он пришел сюда для чести, а между тем его люди и лошади погибают каждый день; он говорил, что он не богат, и его собственное состояние не позволяет ему оставаться долее при осаде. Впоследствии мы узнали, что он делал все это по честолюбию, которое заставляло его страстно домогаться звания князя города Антиохии.
Этим кончает автор свое описание осады в 1097 г.; на следующих страницах он продолжает рассказ с января 1098 года и до начала
[203] марта того же года, излагая по прежнему эпизодами: то он говорить о том, как в христианском лагере укоренились роскошь и разврат, как убежал из лагеря грек Татин, распустив слух, что идет встречать армию императора, и как князья обещали отдать город Боэмунду и дали клятву продолжать осаду семь лет; то обращается к описанию новых стычек с неприятелем: князь Алеппо напал на лагерь с тыла в то время, когда осажденные сделали вылазку; рыцари разбили на голову князя, а пехота отразила вылазку. В начале марта определено было построить башню близ неприятельского моста, чтобы стеснить осажденных; но это обстоятельство вынудило турок сделать последние усилия, и они произвели отчаянную вылазку, в которой были жестоко разбиты, и крестоносцы едва не ворвались в город. Эта знаменитая битва у моста дала автору случаи пуститься в некоторые подробности.В этой битве (т. е. при мосте, в начале марта 1098 года) особенно прославился герцог Лотарингский (Готфрид). Он нагнал неприятеля у моста и, заняв одно возвышение, разрубал приближавшихся пополам. Прославивши свою победу многочисленными криками радости, наши возвратились в лагерь, обремененные добычею и ведя за собою множество лошадей. В этом деле случилось одно достопамятное происшествие, и о если бы те, которые следят за нами мысленно, могли быть свидетелями того! Турецкий всадник, боясь смерти, бросился с лошадью в глубину реки, но в него вцепились многие из его соотечественников, стащили с лошади и вместе с ним утонули в волнах реки.
Стоило в то время посмотреть на наших бедняков, как они возвращались в лагерь после победы. Одни бегали по палаткам, ведя за собою несколько лошадей, и показывали товарищам все, что может утешать их в крайности; другие, надев на себя три-четыре шелковых одежды, прославляли Бога, даровавшего им победу и эту добычу; иные, неся на руке три, четыре щита, выставляли их на показ в знак своего торжества. Но, выставляя нам все эти предметы, они говорили тем только о победе, но не могли доставить сведений о точном числе убитых, ибо победа была одержана ночью, и потому нельзя было снести головы убитых в лагерь. На следующий день, когда приступили к постройке укрепления пред мостом, нашли во рву несколько турецких трупов; это возвышение послужило сарацинам как кладбище. Раздраженные при виде этого, бедняки разломали памятники и вырыли турок, так что более не могло быть сомнения об обширности победы. Насчитали до 1500 трупов; и я не говорю еще о тех, которые были погребены в городе или потонули в реке. Но так как запах от них был вреден работавшим при постройке укрепления, то их оттащили и бросили в воду. Матросы, которые были обращены в бегство или ранены, пораженные ужасом, не хотели верить победе. Но когда они увидели множество трупов, то, подобно выздоравливающему, восхвалили Бога, который любит наказывать и миловать своих сынов. Таким образом, по божескому определению, случилось так, что те, которые отдавали привозивших съестные припасы [204] на съедение зверям и хищным птицам, умертвив их на берегу моря или реки, были сами и на том же месте отданы в добычу тем же зверям и птицам. Эта победа сделалась весьма известною и много прославлялась; новое укрепление было также окончено, и с того времени (т. е. с марта 1098 года) Антиохия была обложена с севера и с юга.
Далее автор останавливается на описании новой борьбы, которая завязалась между турками и Раймундом Тулузским, взявшим на себя защиту укрепления у моста, и таким образом в подобной мелкой борьбе проходит апрель, май и начало июня, когда крестоносцы окружили со всех сторон Антиохию; Танкред построил новую башню на развалинах монастыря, в горах, против ворот св. Георгия, и угрожал с тыла. Но в это время, когда конец осады казался близким, пришло известие о том, что идут на помощь осажденным.
Между тем (в начале июня 1098 г.) начали приходить частые известия о приближении помощи неприятелям. Эти известия приносились нам не только армянами и греками, но и те, которые жили в городе, сообщали то же самое. Так как турки занимали Антиохию 14 лет сряду, то они, имея надобность в служителях, брали молодых армян и греков и туркизировали (turcaverant) их, давая им жен; но эти юноши, как только представлялся им случай, перебегали к нам вместе с лошадьми и оружием. Когда слух о прибытии помощи нашим неприятелям распространился, множество робких людей из нашей среды, равно и армянские купцы, начали убегать из лагеря. В это же время мужественные рыцари, рассеянные по замкам, возвратились в армию и стали хлопотать о покупке оружия, изготовлении и приведении его в порядок. Таким образом, когда малодушие одних заставляло удаляться из лагеря, а люди храбрые, всегда готовые подвергаться опасности вместе с братьями и за них, старались соединиться с армиею, один из туркизированных (turcatis) юношей, живший в городе, известил наших князей, чрез посредство Боэмунда, что он может выдать нам крепость. Князья, по совещании, отправили Боэмунда, герцога Лотарингского и графа Фландрского посмотреть, что можно сделать. Они подошли в полночь к одной из городских башен, и тот, кто должен был им выдать, послал вестника со словами: «Подождите, пока пройдет фонарь»; ибо трое или четверо ходили всю ночь по стенам с фонарями, чтобы поддерживать и оживлять внимание стражи. После того наши, приблизившись к стене и уставив лестницу, начали лезть. Первым был франк, по имени Фулько, брат Буделля Шартрского; он бросился вперед с неустрашимостью; за ним следовал граф Фландрский, который звал к себе Боэмунда и герцога; когда все торопились, снаряжали друг друга, лестница обломилась. Тогда те, которые уже успели подняться, спустились в город и побежали открыть калитку (posterulam); все наши вошли в нее вдруг и не брали никого из попадавшихся на встречу в плен. Когда начало светать, они подняли громкие крики; весь [205] город пришел в ужас от шума, а женщины и дети расплакались. Наши, находившиеся в укреплении графа (Тулузского), как самые близкие к городу, проснулись от крика и говорили друг другу: «Это идут на помощь врагу»; на что другие отвечали: «кажется, это крики не торжества». Между тем сделалось совершенно светло, и на южном возвышении города показались наши знамена. Жители пришли в смятение, увидев наших над собою, на горе; одни старались убежать воротами, другие устремились в пропасть; никто не оказывал сопротивления, ибо Господь помутил их рассудок. Для нас долгое время было приятное зрелище, когда те, которые защищали Антиохию против нас, не могли теперь сами уйти из города; если кто и пытался бежать, то все же он не спасался от смерти. Между тем произошел случай для нас утешительный и по истине приятный. Несколько турок, бежавших чрез пропасти, отделявшие эту гору от северной части, и искавших спасения, встретились с нашими; принужденные отступить, турки были опрокинуты и снова обратились в бегство с такою поспешностью, что все попадали в пропасть. Для нас был истинный восторг смотреть, как они летят; но мы должны были поплатиться тремястами лошадей, которые погибли в этом деле.
Мы не можем с точностью определить, сколько пало сарацин и турок, и было бы жестоко рассказывать о всех родах смерти, которыми они погибали или были свергнуты. Трудно также сказать о количестве добычи, которая была собрана внутри Антиохии; представьте себе, сколько можете, а к этому еще прибавьте. Те же из неприятелей, которые занимали среднее укрепление на горе, видя, что их товарищи избиты, и что наши не нападают на них, удержали за собою свою позицию. Кассиан (князь Антиохии; у Альберта Ахенского: Дарсиан; см. выше, на стр. 195) ушел калиткою и, быв схвачен армянскими крестьянами, лишился головы, которую они представили нам; я полагаю, что это случилось по особому божескому предначертанию, ибо Кассиан отрубил голову многим в этом народе. Город Антиохия был взят третьего июня (1098 г.), а осада его началась около двадцать первого октября (1097 г.)
__________________________
Пока наши отлагали нападение на верхнее укрепление, чтобы заняться приведением в известность количества добычи, захваченной ими, и пока они давали блестящие пиршества, заставляя плясать пред собою языческих жен, и таким образом забыв совершенно Бога, который осыпал их благодеяниями, в восьмой день того же месяца июня (1098 г.) они увидели, что их самих осадили язычники, и те самые люди, которые при помощи божией осаждали столь долгое время турок антиохийских, были в свою очередь, по определению Бога, окружены турками; и к большему нашему ужасу, крепость, о которой мы говорили и которая служила защитою города, по прежнему оставалась в руках неприятелей. Таким образом, побуждаемые страхом, наши решились приступить к осаде крепости.
С самого начала своего прибытия, Корбара (известный [206] обыкновенно под именем Кербога; у Вильг. Тирского: Корбгоат), турецкий владетель, желая вступить немедленно в битву, раскинул свои палатки вблизи города, около двух миль расстояния; потом, построив свои полки, он пододвинулся к мосту. С первого дня наши позаботились укрепить замок графа (Тулузского), опасаясь, что если дойдет до дела, то неприятель, находившийся внутри, может овладеть тем местом, или если мы оставим укрепление пред мостом и враг заиметь его, то у нас будет отнята возможность сражаться и производить вылазки.
Затем автор рассказывает отдельные случаи из приступов Кербоги в течение первых 5 дней осады до 14 июня, когда крестоносцы были доведены до последней крайности и готовы были уже уступить, как их спасло неожиданное обстоятельство.
Таким образом, когда наши были доведены до отчаяния и совершенно растерялись, явилось на помощь им божественное милосердие, которое, наказав своих чад, предавшихся распутству, употребило следующее средство, чтобы утешить их в крайней печали.
По взятии города Антиохии, Господь, выказывая свое могущество и благость, избрал бедного крестьянина, родом провансальца, который возвратил нам всем силу; он обратился к графу (Тулузскому) и к епископу Пюи с следующими словами:
«Андрей, апостол Бога и нашего Господа Иисуса Христа, четыре раза являлся мне и повелевал идти к вам и вручить, по взятии города, копье, которым был прободен наш Спаситель. Но сегодня, когда я вышел с другими сражаться за городскую черту, на обратной дороге меня сбили с ног два всадника и едва не раздавили: печальный и усталый, я сел на камень; горе и страх привели меня в изнеможение. Тогда опять явился мне блаженный Андрей, вместе с своим спутником, и обратился ко мне, страшно угрожая, если я не потороплюсь вручить вам копья».
Тогда граф и епископ Пюи просили его рассказать им подробно все об откровении и явлении апостола, и он им отвечал:
«Еще во время землетрясения в Антиохии, когда ее осаждала армия франков, я был объят таким ужасом, что мог проговорить только слова: «Господи, спаси!» Это случилось в полночь; я лежал, и в моей палатке не было никого, кто мог бы своим присутстви?м ободрить меня. Так как мое замешательство продолжалось и все более увеличивалось, предо мною явились два человека в блестящих одеяниях: один был постарше, с седыми и побелевшими волосами, глаза черные и выразительные, борода белая, широкая и длинная, сам же среднего роста. Другой быль помоложе, но выше и так хорош, как не бывают сыны человеческие. Старший спросил меня: «Что ты делаешь?» Я же трясся всеми членами, зная, что со мною никого не было; но я ему отвечал: «Кто ты?» И он заговорил: «Встань, не бойся и послушай, что я тебе скажу: я — апостол Андрей. Собери епископа Пюи, графа св. Эгидия (Тулузского) и Петра-Раймунда из Готпуля (Altopullo, н. Hautpoul), [207] и скажи им: почему епископ не обращает внимания на проповедь и не увещевает, благословляя народ крестом, который он носить на себе? все это было бы весьма полезно»; и потом он продолжал: «Пойдем, я покажу тебе копье нашего отца Иисуса Христа, которое ты отдашь графу, ибо Господь ему предназначил его с самого дня его рождения». Я встал и пошел за ним в город, не имея на себе никакой одежды, кроме рубашки. Он ввел меня туда дверными воротами, и мы вошли в церковь блаженного Петра, обращенную сарацинами в мечеть. В церкви были зажжены две лампады, которые давали столько свету, что было ясно как в полдень; он мне сказал: «Подожди здесь», и приказал прислониться к колонне, которая была ближайшею к ступеням, ведшим к алтарю с южной стороны; а его товарищ остановился поодаль пред ступенями алтаря. Спустившись под землю, св. Андрей извлек оттуда копье, подал его мне в руки и сказал: «Вот копье, которым был прободен бок, откуда вышло спасение всему миру»; держа копье в руке и обливаясь слезами радости, я сказал ему: «Владыко, если ты желаешь, я отнесу его и вручу графу»; а он мне ответил: «Ты поступишь так, ни мало не откладывая, тотчас по взятии города; тогда ты придешь сюда с 12 свидетелями и отыщешь копье на том месте, где я его взял и куда кладу снова». И он его положил. После того, он меня провел чрез стены домой, и они оба удалились от меня. Тогда, подумав сам в себе и о своей бедности, и о вашем величии, я побоялся идти к вам. После того, отправясь к одному замку близь Эдессы для приискания съестных припасов, в первый день поста, когда петух пропел в первый раз, блаженный Андрей явился мне в тех же одеяниях, и с тем же спутником, как тогда; мой дом осветился большим блеском, и апостол мне сказал: «Спишь ты?» Пробудившись, я ему отвечал: «Нет, мой владыко, я не сплю». И он мне говорит: «Сказал ли ты, что я давно уже велел тебе сказать?» Я отвечал: «Владыко, не просил ли я тебя отправить другого, а не меня: трепеща в своем ничтожестве, я не осмелился идти к ним». И он мне ответил: «Разве ты не знаешь, зачем Бог привел вас сюда, как он вас любит, и что вы его избранники? Он вас привел сюда, потому что его здесь презрели, и для того чтобы вы отомстили за своих. Бог вас возлюбил так, что святые, давно уже почившие, зная вперед, какая ожидает вас благодать, желали бы теперь быть во плоти и соединиться с вами. Бог избрал вас среди прочих наций, как хлебный колос выделяется из сорной травы; вы своими заслугами и. благодатью выше всех, кто был до вас и будет после вас, как золото драгоценнее серебра». После того они удалились, и я впал в такую болезнь, что потерял зрение и остался при ограниченных средствах своей бедности. Тогда я начал рассуждать в себе и подумал, что это бедствие постигло меня справедливо, за пренебрежете к явлению апостола. Успокоившись, я возвратился к осаждающим. Но там, при своем крайнем ничтожестве, я опасался, что если пойду к вам, то вы примете меня за проголодавшегося человека, который придумал свой [208] рассказ, как средство к жизни, и на этот раз снова промолчал. Между тем прошло еще несколько времени; мне случилось быть в гавани св. Симеона (близ Антиохии); я лежал в палатке с моим господином Вильгельмом-Петром, и блаженный Андрей предстал опять предо мною вместе с тем же спутником и в той же одежде, как я видел прежде, и говорил мне: «Почему ты не сказал, что я тебе велел объявить епископу, графу и прочим?» Я отвечал: «Разве я не просил тебя, владыко, послать вместо меня другого, более умного, и которого бы выслушали? Кроме того, турки владеют всею дорогою и убивают всех проходящих». И св. Андрей говорил: «Не бойся, они тебе не сделают зла. Ты скажешь еще графу, что, когда он прибудет к Иордану, пусть он не купается в нем, но переплывет в лодке; и после того, оставаясь в рубашке и полотняных исподних, пусть прикажет облить себя водою реки; когда же белье высохнет, он должен его снять и хранить вместе с господним копьем». Мой господин, Вильгельм-Петр, слышал эти слова, хотя и не видел апостола. Уверенный, таким образом, в безопасности, я возвратился в армию, и когда хотел передать все случившееся, то не мог найти вас всех вместе. Так я отправился в гавань Мамисту; там, когда я хотел отплыть за съестными припасами к о. Кипру, блаженный Андрей обратился снова ко мне с величайшими угрозами, если я не вернусь немедленно и не донесу о том, что он предписывает. Я раздумывал, как бы вернуться в лагерь, а гавань отстояла от нашей армии около трех дней пути; не видя никаких средств возвратиться, я горько заплакал. После того, по приглашению своих спутников и моего господина, я сел на корабль и мы поехали к о. Кипру; плывя целый день до заката солнца помощью ветра и на веслах, мы встретились с бурею, и в один или два часа очутились в гавани, из которой отплыли. Там я подвергся тяжкой болезни. Когда же Антиохия была взята, я пошел к вам, и теперь, если желаете, поверьте мои слова».
Епископ думал, что это были только одни слова, но граф (Тулузский) тотчас поверил, и поручил того, кто рассказывал, заботам своего капеллана, Раймунда (т. е. нашего автора).
В следующую ночь сам Господь Иисус Христос явился одному известному священнику, по имени Стефану, оплакивавшему свою смерть и своих товарищей, которая казалась ему близкою и неизбежною; он был напуган людьми, рассказывавшими, что они видели, как турки спускались с горы в город, победив наших и обратив их в бегство. Вследствие того священник, желая умереть пред лицом Бога, вошел в церковь блаженной Марии Приснодевы, исповедался, получил отпущение и начал петь псалмы вместе с своими товарищами. Другие уснули, а он один бодрствовал, и когда он произнес: «Господи, кто населит твои кущи, или кто опочит на твоей святой горе» (Псал. VI, 1), какой-то человек, красоты, превосходящей всякую другую красоту, явился пред ним и сказал: «Послушай, какой это народ вступил в город?» И священник отвечал: «Христиане». «Какие христиане?» продолжал [209] тот; на это священник говорил: «Люди, верующие во Христа, рожденного Девой, который пострадал на кресте, умер, был погребен, воскрес в третий день и вознесся на небо». Тогда неизвестный спросил: «Если они христиане, то почему же они боятся этого множества язычников?» и присоединил к тому: «узнаёшь ли меня?» Священник отвечал: «Я не знаю тебя, но вижу, что ты красивее всех». Тогда неизвестный промолвил: «Посмотри на меня пристально». Священник, взглянув на него со всем вниманием, заметил, что над его головой поднялся крест, превосходящий блеском самое солнце, и потому отвечал ему: «Мы называем изображениями Господа нашего Иисуса Христа те образа, которые походят на тебя». На это тот сказал: «Ты прав: это — я. Не о мне ли сказано, что я всемогущий Господь, Господь сильный в брани? А кто начальник вашей армии?» Священник отвечал: «Господи, мы никогда не имели одного начальника, но больше доверяем епископу». И Господь сказал: «Скажи епископу: этот народ своим дурным поведением удалил меня от себя, и потому объяви ему: вот что говорить Господь: обратитесь ко мне, и я возвращусь к вам. И когда они вступят в бой, то пусть говорят: наши враги собрались и кичатся в своем могуществе: истреби и рассей их силы, Господи, ибо ничто не защитить нас, кроме тебя, о Боже наш. И скажи им еще: если вы сделаете то, что я предписываю вам, то через пять дней я сжалюсь над вами». Пока Он говорил все это, выступила вперед какая-то женщина, лицо которой горело необыкновенным светом, и, устремив свои взоры на Господа, она сказала ему: «Господи, что ты говоришь этому человеку?» И Господь отвечал ей: «Владычица, я спрашиваю у него, какой это народ вошел в этот город?» На это женщина сказала: «О, мой владыко, это именно те, о которых я молю тебя непрестанно».
Тогда священник толкнул своего товарища, который спал возле него, чтобы в нем иметь свидетеля столь чудного видения; но лица, явившиеся ему, исчезли. Наступило утро; священник поднялся на гору, где находились князья в виду турецкой крепости, кроме герцога, который охранял укрепление, расположенное на северной горе. Созвав всех, он рассказал о случившемся нашим князьям и, чтобы удостоверить в истине, клялся на кресте, а для убеждения неверующих изъявлял готовность подвергнуть себя испытанию огнем или броситься с башни. Тогда князья дали клятву не удаляться от Антиохии и выходить из города только с общего согласия, ибо народ думал, что в настоящем случае князья решились бежать к гавани. Этим они внушили всем доверие. В предшествовавшую ночь немногие оставались верными своему долгу и не искали случая бежать, так что если бы епископ и Боэмунд не заперли ворот, то в городе остались бы весьма немногие. Но Вильгельм из Грандуны вместе с братом убежал, в сопровождении большого числа светских и духовных. Ускользнув из города с величайшею опасностью, многие из них попали в руки турок и навлекли на себя тем огромные бедствия.
В это самое время мы имели много и других откровений чрез [210] наших братьев, и кроме того нам явился на небе чудесный знак. В полночь над городом остановилась большая звезда; разделившись потом на три части, она упала на турецкий лагерь.
Ободренные всем этим, наши ждали пятого дня, который был возвещен им священником. Накануне же того, сделав должные приготовления вместе с тем крестьянином, который говорил о копье, и удалив всех из церкви блаженного Петра, мы начали рыть. В числе 12 человек, для того назначенных, находились епископ из Оранжа (Aurasicensis), Раймунд, капеллан графа, который пишет это (т. е. наш автор), сам граф (Тулузский), Понтий из Баладуна (сотрудник нашего автора) и Фаральд из Туара. Занимаясь раскопкою целый день, к вечеру некоторые стали отчаиваться в возможности найти копье. Граф удалился для охранения крепости, и на место его, равно как и других, которые утомились от работы, мы пригласили новых лиц, с тем чтобы деятельно продолжать раскопку. Юноша, рассказавший о копье, видя, что мы устали, снял пояс и обувь и спустился в рубашке в яму, прося нас молить Бога о вручении копья, которое воодушевить его народ и дарует ему победу. Наконец, Господь, в своем милосердии, послал нам копье, и я, который пишу это, поцеловал его, как только конец показался из под земли. Не могу сказать, каким восторгом и какою радостью исполнился тогда весь город. Копье было найдено четырнадцатого июня (1098 г., т. е. в шестой день после осады крестоносцев Кербогою).
Следует небольшое отступление о новых видениях и беседах того крестьянина из Прованса с ап. Андреем.
В то время (т. е. когда было найдено копье) голод был так велик в городе, что голова лошади, и еще без языка, продавалась по два и по три солида, внутренности козы — пять солидов и курица — семь или восемь. Нечего говорить о хлебе: чтобы утолить голод одного человека, мало было купить его на 5 солидов. Но эти цены не были чрезмерны и тяжелы для тех, которые за все могут платить дорого, имея довольно золота, серебра и драгоценных одежд; эта же дороговизна происходила главным образом оттого, что рыцарям недоставало мужества. С фиговых деревьев собирали неспелые плоды, варили их и продавали по высокой цене. Этим же способом варили бычачьи и лошадиный кожи, и другие кожи, давно уже заброшенный, и продавали их очень дорого, так что каждый мог их есть на два солида. Большая часть рыцарей не имела другой пищи, кроме лошадей, но, надеясь на милосердие Бога, они не хотели еще их убивать. Таковы были бедствия, которые тяготели над осажденными; другие же несчастия было бы трудно и исчислить. Но самое высшее бедствие состояло в том, что многие из наших убегали к туркам и говорили им о той крайности, которая господствуете в городе, и турки, поощряемые такими известиями и другими обстоятельствами, тем более теснили нас. Однажды, в полдень, около 30 турок влезли на одну из наших [211] башен и причинили нашим великий ужас. Однако они сразились с ними, сообразно опасности, и с помощью божией одних умертвили, а других сбросили с укрепления. При этом случае все дали клятву повиноваться Боэмунду в продолжение 15 дней после битвы, возложив на него охранение города и приготовления к битве, ибо в то время граф и епископ были весьма больны, а граф Стефан, которого другие князья избрали диктатором, еще до взятия города, узнав об исходе войны, убежал.
Следует новое отступление о новой таинственной беседе того же провансальца с ап. Андреем, и затем автор рассказывает самую битву крестоносцев с Кербогою, накануне Петрова дня, следов. две недели спустя после нахождения копья, во время которой наш автор сам нес это копье, и христиане одержали полную победу, принудив Кербогу снять осаду, в то же время и гарнизон турецкий, удержавшийся в верхнем укреплении, сдался на капитуляцию.
Вследствие этой победы (над Кербогою, 28 июня 1098 г.) произошло то, что наши князья, Боэмунд, граф, герцог и граф Фландрский, овладели сообща крепостью города; но Боэмунд захватил самые высокие башни, обнаружив в себе те страсти, которые должны были породить несправедливость. Вследствие того он изгнал из замка силою людей герцога, графа Фландрского и графа св. Эгидия, утверждая, что он клялся туркам, сдавшим ему город, не разделять ни с кем своей власти. После того, так как первая попытка его осталась безнаказанною, он потребовал себе сдачу всех укреплений города и ворот, которые с самого начала нашей осады охранялись графом, епископом и герцогом. Исключая графа, все ему уступили. Граф же хотя был болен, но не хотел отказаться от обладания воротами у моста, не смотря ни на просьбы, ни на обещания, ни на угрозы Боэмунда.
В то время раздоры происходили не только между князьями, но и между народом, так что мало было людей, которые не имели бы ссоры с своими товарищами или прислугою за добычу или открытое воровство. Между тем в городе не было никакого судьи, который мог бы разобрать тяжбы, и несправедливость дошла до последней степени. Граф и епископ были больны все это время и не могли никого защитить от таких оскорблений.
Но к чему долго останавливаться на всех этих подробностях? Изнеженные в праздности и богатстве, наши, в противность божеским предписаниям, отлагали продолжать предпринятый ими путь до ноября месяца (1098 г.). В первое же время после бегства турок сарацинские города были до того поражены ужасом, что если бы наши франки сели на лошадей, то не нашлось бы ни одного города до самого Иерусалима, который, по нашему мнению, осмелился бы бросить в них даже камнем.
Описание этого промежутка времени, от конца июня до конца ноября, наполнено у автора отрывочными заметками об отдельных событиях и
[212] внесением в хронику множества легенд о различных откровениях и видениях; сначала автор говорит о смерти Адемара и о том, как снова явился ап. Андрей Петру Бартоломею (так в первый раз называет автор того провансальского крестьянина, который нашел копье) и рассказал ему о мучениях Адемара в аду за то, что он усомнился в копье далее автор упоминает об удалении герцога Готфрида в Эдессу к брату и об отдельных набегах, которые производили крестоносцы в окрестностях Антиохии, перемешивая свой рассказ замечаниями о новых видениях: из таких экспедиций особенно было замечательно завоевание Альбара, где крестоносцы сами избрали епископа. В начале ноября князья собрались для совещаний о походе и устройстве Антиохии; несогласия князей но поводу последнего вопроса едва не обратились в междоусобную войну, но народ угрожал восстанием, и князья в конце ноября двинулись из Антиохии к г. Марре, завоевание которого произвело новую ссору между Боэмундом и графом Тулузским и новое восстание народа, которое кончилось тем, что народ, мстя князьям, срыл укрепление Марры и заставил своих вождей в конце декабря (1098 г.) продолжать прерванный поход. Далее автор говорит о движении христиан к Триполю, владетель которого изъявил добровольное согласие подчиниться; но крестоносцы, желая более обеспечить для себя овладение г. Триполем, осадили весьма сильную крепость Арку (Archados); но эта осада продолжалась до начала апреля (1099 г.) и была весьма несчастна для крестоносцев; при Арке был убит между прочими и Понтий из Баладуна, по смерти которого автор решился один продолжать свой труд; причиною несчастий для христиан было постоянное их несогласие и преобладание частных интересов; наконец, при осаде Арки в первый раз обнаружилось в крестоносцах недоверие к тем легендам, которые до тех пор вызывали в них энтузиазм; наш автор приводит длинный ряд явлений и откровений под Аркою, но замечает при этом, что многие не только сомневались в новых видениях, но заподозрили даже и копье; во главе скептиков стоял Арнульф, капеллан графа Нормандского; он не хотел отказаться от своего сомнения, и тем раздражил в особенности Петра Бартоломея.Услышав это (т. е. отказ Арнульфа торжественно отречься от своего сомнения в истинности копья), Петр Бартоломей, исполненный негодования, сказал, как человек простой и хорошо знавший истину: «Я хочу и прошу, чтобы развели большой огонь; я пройду чрез него вместе с господним копьем. Если это копье Господа, то я выйду цел и невредим; если же это обман, то я сгорю; я вижу, что начинают не доверять явлениям и свидетельству». Это предложение нам понравилось, и, предписав Петру строгий пост, мы распорядились о разведении огня в самый тот день, когда Господь был замучен и распят на кресте для нашего спасения. Все это происходило накануне пятницы (т. е. страстной, в апреле месяце, 1099 г., при осаде Арки).
В назначенный день, с утра, начали приготовлять костер и окончили к полудню. Князья и народ собрались в числе 40 тысяч; священники присутствовали с босыми ногами и в церковных одеждах. Из сухих олив сделали костер в 14 фут длины; [213] дерево было сложено двумя кучами, и между ними оставлен был проход в один фут шириною, а высота куч достигала 4 фут. Когда огонь сильно разгорелся, я. Раймунд (наш автор), в присутствии всего собрания, произнес следующее: «Если всемогущий Бог говорил с этим человеком лицом к лицу, и если блаженный Андрей указал ему господне копье во время его бдения, то пусть он пройдет теперь чрез огонь невредимо; если же это не так и если все это выдумано, то пусть он сгорит вместе с копьем, которое он понесет в руке». И все собрание, преклонив колено, ответило: «Аминь!»
Между тем огонь раздуло так сильно, что пламя поднялось на 30 локтей, и никто не мог приблизиться к костру. Тогда Петр Бартоломей, облеченный в одну тунику, преклонив колено пред епископом города Альбара (партизаном копья), призывал Бога в свидетели, что он его видел лицом к лицу на кресте, и что он научил его тому, что написано им и блаженными апостолами Петром и Андреем; что он ничего не выдумал из того, что им было сказано от имени св. Андрея, или св. Петра, или даже самого Господа, и что если он в чем-либо солгал, то пусть никогда не будет в состоянии пройти чрез огонь, который разведен пред ним. О других же грехах, которые он совершил против Бога и ближнего, он просил Бога отпустить ему, а епископа, всех других пресвитеров и народ, собравшийся для этого зрелища, помолиться за него. После того, когда епископ вручил ему копье, он преклонил колено, сделал знамение креста и без малейшего страха, твердою поступью, вошел в огонь, неся в руках копье; на известном месте, посреди пламени, он остановился, и после того прошел с божиею помощью до конца. Было несколько лиц, которые видели новое знамение, прежде нежели он вошел в огонь, а именно, над ним летала птица, которая бросилась в пламя. Священник Эверард, который впоследствии из любви к Богу остался в Иерусалиме, Вильгельм, сын Бона, превосходный рыцарь, родом из Арля, и показание которых правдиво, свидетельствуют также, что они видели то же самое. Другой отличный рыцарь, Вильгельм, по прозванию Негодный (Malus puer), видел какого-то человека, в священнических одеждах, с накинутым капюшоном на голове, прежде нежели Петр вошел в огонь; потом, не замечая, чтобы он вышел и полагая, что это был Петр Бартоломей, он начал плакать, ибо думал, что последний погиб в пламени. Стечение народа было так велико, что не могли все видеть одного и того же. Нам было много рассказано и другого, но мы опускаем из боязни наскучить читателю; впрочем во всяком деле три безупречных свидетеля считаются достаточными. Но вот одно обстоятельство, которого мы не можем пройти молчанием. Когда Петр прошел чрез огонь, народ, не смотря на пламя, бросился собирать уголья и пепел с таким усердием, что скоро не осталось ничего. По верованию этих людей, Господь впоследствии совершить много чудес при помощи тех остатков.
После того как Петр Бартоломей вышел из огня столь [214] счастливо, что его туника нисколько не сгорела и не осталось ни малейшего следа огня на тончайшей материи, в которое было завернуто господне копье, народ устремился на него, и он копьем Господа осенил всех знамением креста, громко возгласив: «Помоги, Боже!» Народ, говорю я, бросился на него, повалил на землю, и он был стоптан ногами огромной толпы, так как каждый хотел его коснуться или получить часть его одежды, чтобы удостовериться в нем. Ему ранили в трех или четырех местах ноги, вырвав куски мяса, сломали спинную кость и исковеркали его. Мы полагаем, он умер бы на месте, если бы Раймунд Пелец, благородный и сильный рыцарь, не собрал своих товарищей и, бросившись в толпу, не освободил Петра, защищая его так, что ему самому угрожала опасность. Мы сами были тогда смущены и встревожены да того, что больше ничего не можем сказать. Когда Раймунд Пелец перенес Петра в наш дом, перевязав его раны, мы начали спрашивать его, почему он остановился среди пламени. Он отвечал нам: «Господь явился мне посреди пламени и, взяв меня за руку, говорил: «Так как ты сомневался в открытии копья, когда блаженный Андрей сообщил тебе о том, то ты не выйдешь без обжоги, но ты не попадешь и в ад»; с этими словами он оставил меня. Вот посмотрите, если хотите, мои раны». Действительно, он имел на ногах несколько обожженных мест, но весьма немного; однако раны его были огромны. После того мы призвали тех, которые сомневались в копье Спасителя, чтобы они пришли и посмотрели у Петра лицо, голову и прочие члены, и чтобы они поняли истину всего, что было говорено о копье и других предметах, ибо он не убоялся для доказательства броситься в пламя. Многие действительно пришли и, осмотрев лицо и все тело Петра, прославляли Бога, говоря: «Бог может нас защитить от мечей неприятеля, если спас этого человека среди потоков огня. Мы не поверили бы, что стрела могла бы пронестись чрез это пламя, не вспыхнув, а между тем этот человек прошел».
После того Петр призвал к себе капеллана графа, Раймунда (нашего автора), и сказал ему: «К чему ты хотел, чтобы я, в доказательство истинности копья и всего прочего, о чем я говорил от имени Бога, прошел чрез огонь? Я очень хорошо знаю, что ты думал». И он рассказал ему его мысли. И так как Раймунд отрицал все подобное, то Петр Бартоломей возразил: «Ты не можешь отказываться, ибо я знаю то наверное. Все то, отчего ты отказываешься, я узнал это ночью от благословенной Девы Марии и епископа Адемара. Я удивляюсь, что, не сомневаясь в словах Господа и его апостолов, ты желал, однако, доказательств на мою погибель, и только для того». Тогда Раймунд, видя, что его помыслы обнаружены, и признавая себя виновным пред Богом, залился горькими слезами, и Петр сказал ему: «Не отчаивайся, ибо св. Дева Мария и св. Андрей исходатайствуют тебе прощение у Бога. Ты же с своей стороны молись им усердно».
После такого подробного изложения процесса Петра Бартоломея, наш автор возвращается к описанию несогласия князей, упоминает о
[215] последовавшей вскоре смерти Петра Бартоломея от ран и обжоги, и рассказывает, как крестоносцы сняли наконец осаду города Арки и обступили Триполь, к величайшему неудовольствию массы, которая желала идти прямо в Иерусалим.Между тем как наши князья изобретали новые предлоги, чтобы остаться у стен Триполя, Господь внушил своему народу такую ревность идти к Иерусалиму, что никто не мог удержать ни себя, ни других. Отправившись однажды под вечер, против приказания князей и не смотря на всю нашу привязанность к армии, мы шли всю ночь и на следующий день подошли к Бериту (Berintum). Потом, заняв неожиданно ущелье, называемое Bucca-Torta, мы в несколько дней подошли к Аккону (Accorn, Птолемаида), не встретив никаких препятствий. Владетель (rex) Аккона, опасаясь, чтобы мы не обложили этого города, и желая нас отклонить, клялся графу, «что если мы возьмем Иерусалим, или если мы останемся 20 дней в Иудее, и владетель Вавилона нам не объявит войны, или, наконец, если мы одержим над ним победу, то он сдаст город, а в ожидании того останется нашим другом». Отправившись потому под вечер от Аккона, мы расположились лагерем вблизи болот, которые находятся у Цезареи. В то время, когда одни по обычаю отправились из лагеря искать необходимого, а другие расспрашивали у знающих, где устроились их товарищи, голубь, который летел над армиею, смертельно пораженный ястребом, упал посреди наших. Епископ города Агды (Atensis) поднял его и нашел на нем письмо следующего содержания: «Владетель (rex) Аккона правителю (duci) Цезареи. Мимо меня прошло собачье племя, глупое и вздорное, которому, если ты любишь закон, должен причинять всякое зло, как сам, так и чрез других. Дай знать о том по всем городам и замкам». Утром мы приказали собраться армии и сообщили князьям и народу содержание письма; мы объяснили им при этом, как милосерден к нам Бог, когда даже птицы не могли пролететь, чтобы сделать нам зло, и выдали секреты неприятеля. Вследствие того мы воздали хвалу всемогущему Богу и возблагодарили его. Оттуда мы отправились с такою же радостью, как и уверенностью; многие шли с передовою частью армии, а мы подвигались сзади.
Когда сарацины, обитавшие в Рамле (Ramulae) узнали, что мы перешли протекавшую в их соседстве реку, то они оставили укрепление и оружие, побросали весь хлеб в житницах и жатву, которую они уже убрали. Мы прибыли в этот город на следующий день и убедились, что Бог действительно ратовал за нас. А потому мы сделали обет св. Георгию, который был нашим руководителем, а князья и народ сочли приличным избрать в этом месте епископа, ибо это была первая церковь на земле Израиля, с тем, чтобы блаженный Георгий соизволил ходатайствовать за нас пред Богом и провести нас неизменно по земле своего пребывания. Рамла лежит от Иерусалима в 16 милях. Там мы имели совещание, и одни говорили: «Не пойдем прямо к Иерусалиму, но отправимся лучше в Египет и Вавилон; если мы божиею милостию [216] успеем одержать победу над владетелем Египта, то тогда мы овладеем не только Иерусалимом, но Александриею, Вавилоном и многими другими государствами; если же мы теперь пойдем в Иерусалим и если нам придется оставить осаду, по недостатку воды, то нам не удастся ни то, ни другое». Но на это возражали: «Во всей армии теперь не больше, как 1500 рыцарей, и число вооруженных пехотинцев также невелико. Как же можно советовать нам вступить в земли неизвестные и отдаленные, где мы не можем получить никакой помощи, и притом мы пойдем тогда не на завоевание святого города; наконец, мы не можем овладеть теми местами, ни возвратиться, когда к тому будем вынуждены? Не будем делать ничего подобного; пойдем далее по своей дороге, а что касается до осады, голода, жажды и других бедствий, которых вы опасаетесь, то пусть Бог позаботится о своих служителях». Оставив таким образом гарнизон с новым епископом в замке Рамле, мы навьючили быков, верблюдов, кобылиц и лошадей, и пустились в дорогу в Иерусалим. Но мы забыли и пренебрегли приказанием, которое нам дал Петр Бартоломей, не приближаться к Иерусалиму на две мили расстояния иначе как с босыми ногами, ибо в противном случае всякий захотел бы опередить других, увлекаемый жаждою овладеть замками и виллами: между нами же был обычай, по которому замок или вилла принадлежала тому, кто приходил первый и, водрузив знамя, помещал свою стражу, и после того уже никто другой не старался овладеть тем местом. Побужденные такою надеждою, пилигримы встали в полночь, не ожидая других товарищей, и таким образом овладели всеми горами и виллами, расположенными в долине Иордана. Мало было таких, для которых божеские предписания имели силу: они шли с босыми ногами и глубоко сожалели о своем неповиновении слову господню, хотя никто не отклонял своего товарища или друга от того честолюбивого набега. Когда мы подошли к Иерусалиму, идя таким образом в своей гордыне, сарацины, выступив из города и двинувшись навстречу первым из наших, тяжко ранили людей и лошадей, и в этот день пало три или четыре человека и много было раненых (7 июня 1099 г.).
На последних шести страницах (по изданию Bongars), автор рассказывает осаду Иерусалима, последний приступ, 14 и 15 июля, избрание Готфрида в короли и заключает ссорою его с графом Тулузским, который вследствие того удалился с нашим автором в Иерихон, чтобы омыться в водах Иордана; этим событием, случившимся в конце июля 1099 г., автор и заключаешь свою хронику. См. конец ее ниже, в ст. 20.
Капеллан Раймунд Агильский.
Historia Franc. qui ceper. Hierosol. a. 1095-99. Изд. Bongars, Gesta Dei per Francos, 1611. Стр. 139-174.
О сочинениях и жизни Раймунда Агильского см. ниже, в примечании к ст. 20.
(пер. М. М. Стасюлевича)
Текст воспроизведен по изданию: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Рогожин А. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001