СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СОВРЕМЕННИКИ О БАКИХАНОВЕ

Жизнь основоположника азербайджанской историографии, выдающегося просветителя Аббас-Кули ага Бакиханова является ярким отражением эпохи, когда азербайджанский народ, связав свою судьбу с великим русским народом, с его думами и чаяниями, смог приобщиться к передовой русской культуре и просвещению.

Эта яркая личность привлекала внимание многих русских и европейских деятелей, оставивших замечательные суждения и воспоминания о нем.

Такие данные в большинстве случаев имеют больший познавательный характер, чем подробные выдержки из разных отчетов или реляций.

Конечно, по одним воспоминаниям трудно воспринять образ этого выдающегося человека; они приобретают особое значение при сопоставлении их с соответствующими архивными данными.

В формировании и развитии мировоззрения Бакиханова сказалась близость поэта-историка к общественному движению эпохи, знакомство с лучшими представителями русской и польской литературы. Последние, большей частью сосланные на Кавказ за свои передовые убеждения, не порывали связи с родиной, следили за культурной и политической жизнью Европы, за освободительным движением. Такие, как Ходзько, например, в немалой степени способствовали тому, что в Европе знакомились с фольклором и эпосом Кавказа («Кер-оглы», «Витязь в тигровой шкуре»).

Бакиханов был связан с местными учеными, которые обладали большими познаниями. Среди таковых надо отметить Мирза Гейдара, Молла Таги Дадашева и других.

Бакиханову, Как просветителю, дороги все те науки, знание которых может принести пользу народу. Его интересует философия, география, педагогика, литература. Их он всесторонне изучал. В предисловии к книге «Таксиб-аль-Ахлак» (Улучшение нравов») он писал: «... исследовав разные книги, труды великих людей народов, философов ислама, Греции, Европы и совокупив все в разуме, хотел составить одну маленькую брошюру».

Профессор К. Кох, познакомившийся с Бакихановым в 1844 году проезжая через Кубу, отмечает его огромную [6] эрудицию, в особенности по астрономии. «Он прочел по этому предмету все, что было напечатано на русском языке». Далее сообщает: «В своих выводах он постепенно пришел к убеждению, что земля столкнется с какой-то неподвижной звездой», отчего произойдет переворот. Буквально та же самая мысль и в то же самое время занимала Герцена, поместившего об этом обстоятельную статью в Аугсбургской газете (из сообщения биографа Т. Грановского — А. Станкевича).

К такому выводу он мог прийти после основательного знакомства со старой литературой как арабской, так и европейской.

Большой след оставил Бакиханов в азербайджанской поэзии, но самым фундаментальным трудом его является «Гюлистан-Ирам», поистине замечательная книга, в которой автор умело изложил много собранных им разных интересных сведений.

Почерпнутые отовсюду в огромном количестве исторические сведения, записи живых свидетелей прошлого — все это сопровождается в большинстве случаев, критическим анализом событий, исследованиями. Вот почему труд его тогда же получил общее признание.

При написании книги Бакиханов использовал не только сведения древнегреческих, римских, арабских и персидских историков, но и труды Карамзина, Качановского, Устрялова — популярного в то время профессора Петербургского университета и объемистый труд Голикова «Деяния Петра Великого». Использовал он известный тогда труд Шафарика «Славянские древности» в переводе Бодянского. Ссылается он и на «Грузинские летописи», а из армянских — па историка Моисея Хоренского и на труд мхитариста Чамчиана.

В использовании настоящих источников на грузинском и армянском языках ему, безусловно, помогли друзья этих национальностей. Такими людьми могли быть поэт-романтик Григорий Орбелиани (в письмах которого упоминается Аббас-Кули Бакиханов) или популярный тогда историк Пл. Иоселиани, а из армян — известный писатель Хачатур Абовян — автор большого исторического романа «Раны Армении», живший долгие годы в Тифлисе, хорошо знавший историю края.

Из предисловия к «Гюлистан-Ирам» (в русском переводе она озаглавлена «История Восточной части Кавказа») мы узнаем, что Бакиханов «составил» ее в 1257 (1841) году. Перевод же этой книги сделан к февралю 1844 года (о последнем свидетельствует также Фр. Боденштедт, который в 1844 году находился в Тифлисе и знал Бакиханова). В предисловии [7] говорится: «Я собрал сколько мог материалов, сличил разбросанные сведения, сверил предания с памятниками и, имея в виду летописи, грамоты, монеты, надписи и разные исторические записки современников и предков, по возможности старался сблизить главную обязанность историка—изложить происшествия в связи в порядке, руководствуясь строгим беспристрастием в отношении к единоверцам моим и к родине, почитая весь род человеческий одним семейством, а шар земной — общим отечеством». ¹

Политические взгляды Бакихаиова к тому времени уже сложились. Это наложило свой отпечаток на его труд: он дает нам возможность наглядно рассматривать отдельные события, имеющие своеобразную причинную связь. Конечно, к нему нельзя предъявлять все те требования, какие ныне мы предъявляем к историческим трудам; у Бакихаиова нет описания экономической жизни и ее влияния на жизнь страны; слабо представлены социальные отношения, правление ширваншахов и значение городов Шемахи и Баку при них и т. п., зато он излагает и объясняет многие события из прошлого Азербайджана и сопредельных с ним стран, разъясняет значение многих первобытных названий племен, стран, мест и рек этой страны, которые «не только века, но даже тысячелетия не могли уничтожить».

Бакиханов, как эрудированный историк, широко использовал так называемые исторические вспомогательные науки, В этом ему помогла его плодотворная деятельность на дипломатическом поприще, его знание восточных языков, в особенности арабского, на котором в ханствах Азербайджана в то время составлялись всякие грамоты, гуджари и прочее.

В написании истории Бакиханову много помогло его увлечение археологией и памятниками материальной культуры.

Он пишет в «Гюлистан-Ирам» (стр. 163): «Дух времени и образование каждого парода отражается всегда в литературе и в других памятниках, разбросанных по всему пространству восточной части Кавказа в виде безчисленных развалин городов и селений». Особое внимание Бакиханов уделяет «остаткам степ и ворот древнего города» па берегу р. Гильгин, а также находящейся невдалеке от них «крепости на горе, в Шабранском магале Кубинского уезда». Не меньше интересуют его памятники, обильно разбросанные в Дагестане и Ширване, а также развалины древнего греческого города по дороге в Сальяны, построенного в честь богини Юноны и ставшего добычей Каспийского моря, для изучения которых Бакиханов в 1840 [8] году сам снаряжает экспедицию, которая, однако, не дала результатов. Бакиханов широко использует сведения из литературы и памятники материальной культуры; он цитирует Низами, говорит о Темуре. При написании истории Бакиханову очень помогали прекрасное знание родного края, его географии, физических явлений.

Большое внимание в своем труде уделяет Бакиханов древним монетам. В его истории обилие первоисточников.

Из скромности автор вовсе не упоминает в своем «Вступлении» о том, что книга включает его личные наблюдения, его записи о далеком прошлом (в особенности из жизни Баку и Кубы) со слов родителей и близких ему людей.

Вся «История» проникнута патриотизмом, любовью к народу, находившемуся под двойным гнетом (феодализма и иноземного ига). Бакиханов жестоко осуждает «фанатизм» и «жестокость» сатрапов; в устройстве «вольных обществ» некоторых лезгинских племен, где «не существовало высших сословий» и которые «управлялись старшинами, лицами избирательными» он видит залог процветания страны.

Как патриот, автор сокрушается о непрекращавшихся распрях между отдельными ханами; он отдает должное Фет Али хану Кубинскому, стремившемуся создать единое государство. На примере жены этого хана он показывает на какие геройские поступки способна азербайджанская женщина.

Велико значение труда Бакиханова «Гюлистан-Ирам», проникнутого гуманистическими взглядами. Даже царские ученые вынужденные запретить печатать его, не могли скрыть, что заключающие там «сведения о различных местах, очень важны и представляют очень поучительный обзор истории Ширвана и Дагестана с древнейших времен, так что его можно считать драгоценным дополнением к истории и географии стран Кавказа, весьма достойным внимания и поощрения».

Многие события, изложенные Бакихяновым в «Гюлистан-Ираме» вписаны в историю Азербайджана. Другие, достоверность коих вызывает сом пения, составят предмет для дискуссий. Например, трудно согласиться с положением автора, «что название Азербайджана происходит от слова Азер—Бабеган, которое арабы произносят Азербабеджан, что значит: огонь — Бабека». Скорее всего значение этого слова ближе дает известный ориенталист Березин, который склонен производить его от старинных зеидских слов Адербадаган, т. е. место огня, тем более, что известно о наличии в глубокой древности в этой провинции вечных огней. Там даже был храм Азер-Гушасп —на местах остатков города Гистапса (шагри Гушпасфи) близ Сальян, в бугре Курсания. [9]

Приводимые воспоминания современников Бакиханова, где в сжатой форме описаны существенные черты его характера, помогают ближе познакомиться с жизнью выдающегося деятеля своей эпохи и тем самым глубже попять его творческим.

К этим воспоминаниям современников надо еще добавить сообщение барона Гакстгаузена за 1843 год. В своей книге «Закавказский край» Гакстгаузен, касаясь гор. Баку и последнего его хана, пишет: «в крепости стоит дом последнего независимого хана Баку Гусейн-Кули-хана» ² и дает такого рода сноску: «Сын его, русский генерал и слывет человеком умным, он написал русскую книгу о татарских наречиях и с давних времен собирает материалы для истории кавказского края». Безусловно, здесь Гакстгаузен имел в виду Аббас-Кули Бакиханова.

Все сообщения современников (большей частью отрывки из книг) даются в хронологической последовательности. Им предшествуют краткие биографические сведения об авторах этих сообщений. [11]

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ

Я. Н. ОЗЕРЕЦКОВСКИЙ

(1804-1864 гг.)

Яков Николаевич Озерецковский, офицер лейб-гвардия Московского полка, принявшего самое активное участие в выступлении 14 декабря 182Б года на Сенатской площади, был вместе с солдатами этого полка переведен в сводный гвардейский полк, сформированный целиком из участников восстания. С этим полком он участвовал в русско-персидской войне, во всех важных сражениях (Джеван-Булахе, взятие Эривани и др.), где принимал участие и А. Бакиханов. Там они, надо полагать, познакомились и настолько сблизились, что Бакиханов поделился с ним воспоминаниями о своей молодости.

В 1828 году Озерецковский покинул фронт и, сопровождая трофеи войны, вернулся в Петербург.

Приводимый нами рассказ «Нукер», напечатанный в журнале «Библиотека для чтения» (1835 г., т. XI, стр. 53-59) передает интересные подробности из жизни Бакихаиова, вносит ряд новых деталей и уточняет имеющиеся сведения о нем. Например, мы узнаем, что рассказанное Озерецковским произошло в селении Амсар, которое очень любил Бакиханов. Это селение числилось среди принадлежащих его роду имении ³; Озерецковский указывает имена матери и жены Бакихаиова.

Не менее важны сообщенные Озерецковским сведения, что при переселении семьи Бакихановых из Бакинского района Кубинский, Аббас-Кули ага было 10 лет. Это совпадает с данными из Камерального описания ⁴ а также с автобиографией, где указан 1208 год гиджры, и с «Актами Кавказской Археографическом Комиссии» ⁵.

По окончании русско-персидской войны Озерецковский переходит на гражданскую службу по дипломатической части, затем, с 1842 года служит управляющим Крымским соляным [12] управлением в Перекопе, где построил на свой счет театр и залу общественного собрания, устраивал спектакли, концерты и литературные вечера, открыл библиотеку. Он выпустил книгу «Повесть и быль», где напечатаны две повести. В первой посвященной внуку Суворова, участнику русско-персидской войны, имеется упоминание, что они вместе вошли в Тавриз.

Скончался Озерецковский в Евпатории в 1864 году. [13]

НУКЕР

Мирза-Мухаммед-хан, лишенный Бакинского ханства Гусейн-Кули ханом, удалился в кубинския свои поместья, с женой и десятилетним сыном Аббасом-Кули ⁶.

Кубинским ханством владел тогда двоюродный брат его, Шейх-Али-хан, издавна враждовавший против русских и связанный узами дружбы с Гусейн-Кули-ханом, который питал, как и он, ненависть к бывшему тогда главнокомандующему в Грузии, князю Цицианову: они вместе готовили ему погибель под стенами Баку.

Шейх Али-хан, хотя и знал преданность брата своего, Мирзы Мухаммед-хана, Русскому правительству, видя смиренную жизнь его, позволял ему спокойно оставаться в своем ханстве и надеялся тем легче исполнить коварные замыслы с похитителем братняго наследия.

Десятилетний сын Мирзы Мухаммед-хана, Аббас-Кули, привезен был в Кубу к тетке своей Бегюм-Бике, жене Шейх-Али-хана, которая, не имея детей, любила его как сына и заботилась об его воспитании.

Однажды, когда знойное Дагестанское солнце спускалось за вершины Кавказа, холодея как бы от прикосновения к вечным его снегам, множество народа стремилось на небольшую площадь Кубинскую. Одни шли туда пользоваться, по обыкновению свежестью вечерняго воздуха, другие толковать о городских новостях; но большая часть спешила посмотреть на зрелище, всегда привлекающее любопытных, — на казнь преступника. Площадь наполнилась народом, и вскоре из главной улицы показалась скромная процессия: два или три человека вели одного, чтобы, по приказанию хана, вынуть ему глаза. Исполнители казни были нукеры (служители) Шейх Али-хана, также как и осужденный. Они привели товарища своего на середину площади, связали его, повалили на землю, и прикатили тяжелое бревно,— инструмент, употребляемый тогда для этой страшной операции, чтобы заставить несчастного открыть глаза, которые он сжимал, как бы надеясь спасти тем свое [14] зрение. Народ с трепетом смотрел на приготовления и страдания нукера. Уже несчастный почти задыхался под тяжестью бревна, сдавившего его горло, и два железные крюка готовы были лишить его глаз, как вдруг раздалось громкое—Хабарда! хабарда! — посторонитесь, посторонитесь! Толпа расступилась и исполнители казни увидели перед собою ханского племянника, Аббас-Кули.

Что вы делаете с этим человеком! — спросил он, быстро подбежав к лежащему на земле нукеру.

По повелению хана, — отвечал один из трех служителей,— мы должны лишить его зрения.

Лишить зрения? Выколоть ему глаза? Хан приказал это? Вздор! этого быть не может. Снимите с него бревно. Снимите, я приказываю вам! закричал с гневом младенец, бросившись с кинжалом в руке на удивленных служителей.

В недоумении, они смотрели друг на друга, не смея коснуться рукою сына Бакинского хана и племянника своего повелителя. Ободренный началом ребенок, угрожая переколоть их кинжалом, разгонял испуганных нукеров и повелительным голосом приказал народу сбросить бревно и развязать лежавшего. Приказание его исполнено. Он взял за руку освобожденного человека и, вместе с ним, сопровождаемый своими наставниками, при громких рукоплесканиях народа, поспешил во дворец хана, к тетке своей Бегюм-Бике. С торжеством рассказал он ей о своем подвиге, думая заслужить ее одобрение; но как был удивлен, встретив по-видимому совершенную холодность и услышав от нее даже выговоры.

Что ты сделал, безрассудный мальчик! — говорила ему Бегюм-Бике: Знаешь ли, что веления Хана святы; что никто не смеет препятствовать его воле. Нукер должен подвергнуться казни, назначенной ему повелителем и ты заслужишь также гнев своего дяди.

Ребенок, не понимая ничего из слов тетки, сперва настоятельно требовал освобождения спасенного нукера, потом залился слезами и наконец, выхватив кинжал, угрожал пронзить себе грудь, если просьба его не будет исполнена. Бегюм-Бике, растроганная добрыми порывами племянника, но скрывая чувство умиления, приказала спрятать нукера и уверяла Аббас-Кули, что будет просить у хана за этого служителя. Так и было. Вина его оказалась незначительною; смягченный хан на другой день простил своего слугу, и молодой избавитель, прыгая от радости, побежал объявить ему об успехе своего ходатайства.

Бог вознаградит тебя! воскликнул нукер, падая ниц [15] перед ребенком и благодарная слеза осталась на краю одежды Аббас-Кули.

Несчастная смерть князя Цицианова под стенами Баку известна. Он изменнически убит в 1806 году Гусейн-Кули ханом при въезде в крепость. Не долго было торжество убийцы и его сообщника Шейх-Али-хана, потому что скоро генерал Булгаков вступил в Баку с отрядом войск; ханство принято под покровительство Русского правительства, а преступный Гусейн-Кули-хан бежал в Персию. С генералом Булгаковым был тогда Мирза Мухаммед-хан, который, оставив уединенные свои кубинские деревни, явился в строю русских воинов, движимый приверженностью к России, а может, быть мщением к похитителю его престола или надеждою вступить опять в права свои. Но, в ханстве Бакинском учреждено было русское правление, и вскоре, после ничтожных сопротивлений, занято таким же образом и ханство Кубинское, откуда брат его, Шейх-Али-хан, бежал в северный Дагестан, за Самур. Верному России, Мирзе-Мухаммед-хану предоставлено было на время управление ханством Кубинским. Потом, когда и там основалось русское правление, он переехал на мирную жизнь в деревню свою, Амсар, лежащую недалеко от города.

Там, с женою и сыном, Аббас-Кули, уже достигшим юношеского возраста, жил он в уединении, забыв почести и ханский престол, надеясь только найти под старость утешение в сыне, внушая ему преданность Русскому правительству, нередко мечтая видеть его удостоенным милостей великого императора.

Но мщение буйного брата уже готовило ему погибель. Шейх Али-хан не мог простить ему сношений с русскими и участия в походах против Баку и Кубы. Восемь лет протекло после смерти князя Цицианова. Шейх-Али-хан, набирая шайки лезгин безпрестанно боролся с русскими, делал набеги в разных местах Дагестана и нашел наконец, удобный случаи истребить своего брата со всем семейством, в мирной деревне Амсар.

Один из его сообщников, по имени Черкес-Бек знал подробно расположение ханского загородного дома. Пользуясь темнотою ночи, изменник пробрался через деревню с несколькими нукерами и успел подрыть под стены жилища Мирзы-Мухаммед-хана несколько боченков пороху.

Шейх-Али-хан с радостью узнал об успешном исполнении поручения данного Черкес-Беку, и назначил следующую ночь для исполнения гнусного замысла, желая сам насладиться зрелищем погибели брата.

Наступил вечер рокового дня. Все было тихо в доме Мирзы-Мухаммед-хана; никто не думал, что через несколько часов [16] груда камней останется памятником коварного мщения, в доказательство рассказов о страшном братоубийстве.

Прохлада вечера заставила Аббас-Кули оставить дневные занятия и завлекла его далеко от садов, окружающих его жилище. Погруженный в думы о будущей судьбе своей, он бродил в лесу, по крутым берегам реки Карачай и останавливался иногда любоваться прекрасными видами гор. Лес становился гуще, уже приметно смеркалось.

Аббас-Кули!— прошептал какой то голос в кустарниках.

Он взглянул в сторону и увидел в нескольких шагах от себя человека, вооруженного с головы до ног. Не зная за кого принять его, юноша остановился в недоумении, но незнакомец шел к нему скорыми шагами, пристально взглядывался в черты его лица и вдруг упал перед ним на колени.

Аллах! Аллах! воскликнул он радостным голосом: это ты хан! Предопределение Алл ахово неисповедимо. Я, ничтожный раб, удостоился увидеть еще раз своего благодетеля, коснуться его одежды, и сохранить драгоценную жизнь того, кто сохранил мне зрение! Аббас-Кули! Я — Наки, тот самый нукер Шейх-Али-хана, которого ты, будучи еще ребенком, спас от казни. Ты сохранил мне глаза, и они же привели меня сюда для твоего спасения. Спеши домой; под стенами вашего дворца подкопано шесть боченков пороху. Шайка Шейх-Али-хана только ожидает его приказания, и часа через два совершится страшное злодеяние. Я тайно скрылся оттуда, чтобы пробраться в дом ваш. Судьба свела меня с тобою.

Аббас-Кули обнял благородного нукера; они простились и удивленный юноша быстро и со страхом достиг своего жилища. Тотчас отыскали зарытый порох; все слуги Мирзы-Мухаммед- хана и жители его деревни Амсар, вооруженные, стали вокруг дома охранною стражею: дано известие в Кубу о покушении Шейх-Али-хана, и вместо успеха, неожиданно встреченная шайка злодеев потеряла множество людей убитыми и раненными. Изменники со своим предводителем бежали, не оглядываясь, далеко от кубинских владений.

В 1825 году Шейх-Али-хан умер. Нукер Наки поспешил в дом спасенного им Мирзы-Мухаммед-хана и теперь—он живет в соседней деревне, осыпанный милостями благодарного семейства.

В этом происшествии нет ничего вымышленного. Аббас-Кули давно уже в русской службе, и кто знает его, тот окажет, что надежды отца сбылись в полной мере. Теперь он путешествует по России из любопытства и желания познакомиться более с Европейскою образованностью. Мирза-Мухаммед-хан и [17] Софие-ханум, его супруга, уже состарились. Они по-прежнему живут спокойно в загородном доме своем в деревне Амсар, и ожидают возвращения сына. Вместе с ними ждет его молодая Секине ⁷, единственная жена Аббас-Кули, которой он не променяет на весь гарем персидского падишаха и не забудет даже в кругу русских красавиц. [18]

В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР

(1797-1846 гг.)

Поэт-декабрист В. К. Кюхельбекер по окончании лицея в 1817 году был зачислен вместе с А. С. Пушкиным в Коллегию иностранных дел, где служил к тому времени и А. С. Грибоедов. В 1820—21 годы выехал за границу, был в Ницце (во время Пьемонтской революции), в Париже, где выступал с публичными лекциями по русской литературе, которые вскоре были запрещены русским правительством. Это создало ему репутацию «неблагонадежного». Вернувшись на родину, благодаря хлопотам друзей он получил место при главнокомандующем на Кавказе генерале Ермолове, где пробыл до мая 1822 года. Там он сблизился с Грибоедовым, состоявшим при Ермолове секретарем по иностранной части. Скоро это знакомство благодаря единству политических взглядов и любви к литературе превратилось в задушевную дружбу. Кюхельбекер посвящает Грибоедову стихотворение, в котором предсказывает ему, как поэту, блестящую будущность. В дальнейшем не раз упоминает его в своих стихотворениях и пишет поэму о нем. Грибоедов же, работая тогда над «Горе от Ума», имел в его лице самого близкого советчика.

Увлечение Грибоедова Востоком, его поэзией и языками передалось и Кюхельбекеру (это видно по его произведениям за данный период).

Когда Грибоедов брал уроки турецкого языка у Н. Муравьева, на этих уроках иногда присутствовал и Кюхельбекер. С арабским языком и восточной литературой они, надо полагать, познакомились через Бакиханова.

В незаконченной поэме Кюхельбекера о Грибоедове (относящейся к 1823 году) рассказ ведется от некоего Аббаса: это по всей вероятности Аббас-Кули Бакиханов, который...

... раскрыл его глазам
Премудрость сладостных уроков [19]
Восточных старцев и пророков,
И приковал его к стихам
Дающим тысячью потоков
И жизнь и счастие векам ⁸. [20]

А. С. ГРИБОЕДОВ

(1795-1829 гг.)

Близкая дружба связывала великого русского писателя А. С. Грибоедова и А. Бакиханова. Правда, у Грибоедова нет отдельного воспоминания о Бакиханове, но имеющиеся записи и заметки Грибоедова дают возможность судить об их взаимоотношениях. Как известно, в конце 1819 года А. Баки-ханов был приглашен на службу переводчиком восточных языков к генералу Ермолову — тогдашнему верховному правителю Кавказа. В это время Грибоедов выполнял должность секретаря русской миссии в Персии. В сентябре 1819 года А. С. Грибоедов, сопровождая возвращавшихся на родину из Персии русских пленных, прибыл в Тбилиси и тогда же был вызван Ермоловым в Чечню, где находился главнокомандующий. Получив от Ермолова благодарность за успешное выполнение задания, Грибоедов возвратился в Тбилиси и оставался там до 10 января 1820 года, откуда он вновь вернулся в Иран. Во время пребывания в Тбилиси А. С. Грибоедов, конечно, встретился с новым переводчиком А. Бакихановым и познакомился с ним. К этому времени Грибоедов обладал уже солидными знаниями персидского языка. Начав изучать его еще в Петербурге, тотчас при определении своем на дипломатическую службу в Персии (он брал уроки у такого знатока восточных языков, как проф. Демани), по прибытии туда Грибоедов продолжал еще более усидчиво заниматься им.

Присмотревшись к жизни и нравам жителей нового края и разобравшись в массе впечатлений, он увлекся не только этим языком, но и историей края и его богатой литературой. Об этом говорят его «Записки». Интересны записи, сделанные по пути к Тегерану: «Руины Султание», «История Кодабенде», «мечеть внутри изложена двойными изразцами» (тут же приводится обмер ее) и т. п.

По приезде в Казвин Грибоедов отмечает, что «Казвин, древняя метрополия поэтов и ученых», а в Султание (резиденции шаха) Грибоедов знакомится с поэтом Фат-Али Ханом, писавшим стихи под псевдонимом Саба и имевшим звание Мьялик-уш-Шуари — глава придворных поэтов. [21]

Как удостоверяет поэт Кюхельбекер, за свое кратковременное пребывание в Иране Грибоедов написал поэму из персидской жизни, назвав ее «Путник» или «Странник». Сохранившийся отрывок поэмы, условно озаглавленный «Кальянчи», все же позволяет судить о начитанности Грибоедова, о знании им персидской мифологии и литературы.

В феврале 1821 года Грибоедов был вызван в Тбилиси для составления вместе с канцелярией Ермолова проекта договора о транзитной торговле. В это время Бакиханов служил переводчиком.

По прошествии всего лишь нескольких месяцев Грибоедов вновь прибывает в Тбилиси с донесением о ходе военных действий между Персией и Турцией. Здесь Ермолов назначил его секретарем по иностранной части управления Кавказа.

Тогда же приехал в Тбилиси по служебным делам и Н. Н. Муравьев, находившийся в долгой командировке в Хиве и Бухаре. С ним у Грибоедова завязались самые дружеские отношения. В своих «Записках» Муравьев уделяет много места новому другу и приводит такие подробности, что Грибоедов посещал его иногда вместе с находившимся тогда в Тифлисе на службе Кюхельбекером. Далее он отмечает: «... я учил его по-турецки, а он меня — по-персидски. Успехи, которые он сделал в персидском языке, учась один, без помощи книг, которых у него тогда не было поразительны. Он в точности знает язык персидский и знакомится теперь с арабским».

В канцелярии Ермолова из переводчиков, в совершенстве знающих этот язык, тогда были лишь Мирза Априам Ениколоп(ов) и Аббас-Кули ага Бакиханов. Можно предположить, что Грибоедов предпочел заниматься у своего сверстника Бакиханова. Грибоедову часто приходилось выезжать из Тбилиси, большей частью в Кахетию и Азербайджан. В сохранившемся письме к Кюхельбекеру (от 1 октября 1822 года) имеется подробное упоминание об одной из таких поездок. «Однако куда девалось то, что мне душу наполняло какой-то спокойной ясностью, когда, напитанный древними сказаниями, я терялся в развалинах Берд, Шамхора и в памятниках арабов, в Шемахе? Это было во время рамазана...» Рамазан совпадает с январем месяцем. Таким образом, устанавливается пребывание Грибоедова в Азербайджане в то самое время, когда он (как это видно из отношения Ермолова от 12 января 1822 года) занимался арабским языком.

Такими местами как Берда, Шамхор, Шемаха мог заинтересоваться только поэт, а правильное объяснение имеющихся там достопримечательностей мог дать только хороший знаток литературы Востока. Берда в пору посещения Грибоедова [22] представляла заброшенное селение на р. Тертер, вдали от тракта. Но для поэта Берда — это был главный город Аррана, страница «Хосров и Ширин» и «Искендер-намэ», памятный для русского набегом (944 год) и взятием этого города-крепости. «Шамхор» некогда древний город, известен величественной битвой и своим минаретом. «Памятник арабов» — это летопись из Дербент-наме о Кавказской стене. «Шемаха» — это воспоминания о походах Надир-шаха. В том же письме Грибоедов приводит одно «предание из книги» о двух ангелах — Эруте и Меруте, ниспосланных «богом для отвращения человеков от соблазнов любви. Тогда же долу спустилась планета Венера...» (название планеты дается в арабской транскрипции).

Упоминаемые здесь «Эрут» и «Мерут» — арабские названия двух духов. Говорится о них в Коране.

Этот миф приводит для образных сравнений великий Низами в своей «Сокровищнице тайн».

Грибоедов должен был знать и «Хосров и Ширин». В поэме Кюхельбекера, посвященной Грибоедову, фигурируют имена Шапура, Мариам, Ширин—главных персонажей; упоминается царь Дарий, о котором также говорится в этой поэме. Такие знания мог передать Грибоедову только Бакиханов—поэт, знаток классической литературы, этнограф и историк.

Насколько сам Бакиханов поклонялся Низами, видно хотя из таких фактов. В перечне книг его библиотеки (составленном проф. Березиным) на первом месте значится Искендер-наме. В пылу сражений, в персидскую войну, Бакиханов дает объяснение Грибоедову, что «елисаветпольское сражение дано на могиле поэта Низами». В своем историческом труде Бакиханов большое место уделяет Александру Македонскому и походу руссов; приводятся отдельные эпизоды из «Искендер-наме» и «Хосров и Ширин». В марте 1823 года Грибоедов должен был выехать в столицу, а Бакиханов—в Карабах, для описания этой провинции и установления вместе с комиссией границ с Персией.

Возвратился Грибоедов на Кавказ к концу августа 1826 года, когда война с Персией была в самом разгаре..

Заменивший в марте 1827 года Ермолова новый главнокомандующий И. Паскевич назначил Грибоедова, приходившегося двоюродным братом его жене, начальником своей дипломатической канцелярии и предоставил ему заведование всеми заграничными сношениями с Турцией и Персией.

До середины мая 1827 года Грибоедов оставался в Тифлисе и, как видно из его письма к Булгарину, весь отдался служебной деятельности: «Не ожидай от меня стихов; горцы, персияне, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего начальника, поглощают все мое внимание». Только в [23] середине мая 1827 года главные силы Кавказской армии, под личным командованием Паскевича группировавшиеся в окрестностях Тбилиси, выступили в поход. Вместе с ними выступил и Грибоедов, в ведении которого находился большой штат переводчиков. Выделив каждой войсковой части своего переводчика и оставив себе лучших из них, знавших отлично местные условия, нравы и обычаи, Грибоедов присоединился к штабу Паскевича. В числе этих переводчиков находился и Бакиханов,

Достигнув за короткое время Эчмиадзина, главные силы армии направились на занятие Нахичевани, чтобы лишить эриванский гарнизон помощи с этой стороны. Кроме того, в Нахичевании находилась главная квартира принца Аббас-Мирзы, командовавшего армией, и там была база его армии.

3 июня 1827 года Грибоедов в своих путевых заметках делает запись: «Подъем на Безобдал. Трудность обозам. Я боковой стеной дохожу до самого верха, где ветер порывистый. Спуск грязный на кишлаки. Гвардейский лагерь прелестен. Палатка Аббас-Кули над рекою. Заглохшие тропы к опустелым саклям».

Эти путевые заметки говорят о том, что исполняя свои служебные обязанности, Грибоедов интересовался одновременно и всем окружающим. Особенно восторгался он архитектурой двух древних мостов через бурную реку; внимательно изучал он развалины церквей и замков близ г. Лори и размышлял о царствовавшей здесь в VII-XII вв. сильной династии Таи.

По прибытии в Нахичевань Грибоедов выслушивает «рассказ Аббас-Кули о том, что елисаветпольское сражение дано на могиле поэта Низами». Видно такие величественные памятники старины, как Гумбязи Ата Баба (в квартале Шахаб), сооруженный в 657 году гиджры зодчим Аджами Нахичеванским, сыном Абу-Бекра, не менее величественный мавзолей Атабека и ворота, ведущие к нему, сооруженные им же и находящиеся тут же недалеко от ханского дворца, где остановился Грибоедов, повеяли на него старым, виденным им в прошлом вместе с Бакихановым в Берда, в Шамхоре, на могиле Низами.

В походе Грибоедов надумал издавать газеты. Официальным мотивом для возбуждения ходатайства о разрешении издавать в Тифлисе газету явилась необходимость держать население в курсе происходивших тогда на Кавказе событий, в связи с войной. Листовки, расклеиваемые по городу, не достигали цели и потому встал вопрос о создании постоянного периодического органа.

Хлопоты кавказского начальства в Петербурге увенчались успехом. 4 июля 1828 года вышел первый номер «Тифлисских ведомостей» на русском языке, вскоре после этого на [24] грузинском и с 1 января 1829 года на фарсидском. Официальным редактором этих газет назначался литератор П. С. Санковский — чиновник особых поручений при Паскевиче. Если учесть хорошее отношение Санковского ⁹ к Бакиханову, можно считать бесспорным участие Бакиханова в этом органе (выходившем на фарсидском языке).

Осада крепости Абас-Абад увлекла в гущу боев как Грибоедова, так и Бакиханова (письмо Грибоедова Ахвердовой П. 3 июля 1827 года, формулярный список Бакиханова).

После сдачи Абас-Абадской крепости Аббас-Мирза через своего статс-секретаря Мирза-Сале обратился с предложением начать мирные переговоры. Паскевич ответил, что мир может быть заключен лишь при условии, если Персия передаст России Эриванскую и Нахичеванскую области и, кроме того, возместит все убытки, понесенные Россией в войне. С этими условиями для ведения переговоров Паскевич отправил тогда в Чорсский лагерь к Аббас-Мирзе Грибоедова, снабдив его инструкцией. В качестве переводчика Грибоедов взял с собой Бакиханова.

Весь ход переговоров с Аббас-Мирзой Грибоедов изложил в известном «доношении» Паскевичу.

В этом доношении Грибоедов, отмечая роль Бакиханова как переводчика, писал: «Переводчик мой пространно объяснил ему (Аббас-Мирзе) чего требует наше правительство; но по данным ему от меня наставлениям, ни разу не уклонился от должной учтивости и уважения к тому, с кем говорил, всячески щадя его самолюбие. Шахзаде несколько раз покушался его прервать, но я с покорностью просил его быть терпеливее, иначе мое поручение останется недовершенным».

Далее Грибоедов пишет: «Я поручил нашему Аббас-Кули вступить в разговор с курдами (не эриванскими), которые на обратном пути были у меня в конвое. Они тайно просили его, чтобы русский главноначальствующий написал доброе слово их хану, и они тотчас перейдут все к нам».

27 августа Паскевич выступил с главными силами из Кара-бабы. С ним находились Грибоедов и Бакиханов. Во взятии крепостей Сардар-Абад и Эривань приняли участие как Грибоедов, так и Бакиханов (из «Воспоминаний» С. Бегичева, формулярный список Бакиханова). Последовавшее вскоре за этим занятие русскими войсками Тавриза (13 октября 1827 года) — [25] главного города Персидского Азербайджана, окончательно решило участь войны. Персидское правительство запросило о мире, безпрекословно соглашаясь уступить России Эриванскую и Нахичеванскую области. На этих условиях Паскевич согласился вступить в переговоры. Местом встречи сторон он назначил местечко Дей-Карган — свою главную квартиру.

Самые переговоры с документальной точностью представлены в интересном архивном «деле» «О заключении мира с Персией в Туркменчае» ¹⁰ , хранящемся в Центральном государственном историческом архиве Грузии. Начались они 6 ноября, когда была выделена комиссия по установлению границ и условлено было, что переговоры будут вестись на французском и персидском языках.

Первая конференция состоялась 50 ноября 1827 года. Русская делегация была представлена генералом Паскевичем, Обрезковым и Влангали — от министерства иностранных дел; Аббас-Кули ага (Бакихановым) в качестве драгомана и Грибоедовым — редактором протоколов конференции, при помощниках Амбургере и Киселеве. Персидская сторона представлялась Аббас-Мирзой, каймакамом (Абуль-Касим), Мирза-Махмед-Али и драгоманом Мирза-Масудом. Но и эти переговоры, несмотря на ряд заседаний (вплоть до 21 декабря) не дали результатов, и делегаты разъехались. В это время профессор-ориенталист Сенковский обратился к начальнику штаба — графу Дибичу «с проектом о приобретении от персиян редких восточных манускриптов, находящихся в их книгохранилищах». И. Дибич, переслав самый проект Сенковского Паскевичу, высказал при этом и свое желание, «чтобы не выпустили из виду сего предмета, а для отыскания оныч и для открытия других любопытных сочинений употребить состоявшего при вас Грибоедова».

Грибоедов, несомненно, хорошо зная где хранятся ценности и заботясь о сохранении их, взялся за поручение. Для этого ему пришлось использовать специальный отряд, стоявший в Карабахе, которому было приказано занять Ардебиль, где хранились ценности, собранные Сефевидами, и по овладении городом, вывезти оттуда собрание восточных рукописей. В начале февраля рукописи находились уже по пути в Тбилиси, под конвоем двух рот. Затем они были отправлены в Петербург в Государственную публичную библиотеку, где находятся и сейчас.

Следует отметить, что реестры приобретенных книг и рукописей как из Ардебильской, так и из Ахалцихской библиотек были составлены А. Бакихановым. [26]

А. А. БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ

(1797-1837 гг.)

Один из образованнейших людей России начала XIX века, писатель, издатель альманаха «Полярная Звезда» (совместно с Рылеевым), А. А. Бестужев-Марлинский в 1825 году за участие в декабрьском восстании был арестован, разжалован в солдаты и сослан в Якутск.

В 1829 году после долгих хлопот, главным образом, со стороны Грибоедова, был переведен на Кавказ в действующую армию, принял участие в последних крупных сражениях с турками, при селах Харт и Байбурте ¹¹, где сражался и Бакиханов. ¹² Здесь они и познакомились. После этого Бестужев некоторое время жил в Тбилиси.

А. А. Бестужев с 1830 по 1834 год служил в Дербенте. Там он захватил тяжелую лихорадку и ему пришлось лечь в лазарет. В дальнейшем гарнизонная жизнь сменилась для Бестужева частыми походами и стоянками на бивуаках — в ужасных условиях. Участвуя в экспедиции в 1831 года на Северном Кавказе, он вторично встретился с Бакихановым, который принимал непосредственное участие в походах под начальством генерала Панкратьева. Бестужев отмечает важную роль Бакиханова в переговорах с горцами, в результате которых последние сложили оружие. За это время Бестужев ознакомился с историей и бытом края, азербайджанским и арабским языками, что дало ему возможность написать большую часть своих повестей и романов, создавших ему громкую известность. В этих «кавказских повестях» сказывается прекрасное знание им истории края и его особенностей. По всему видно, что таких известных авторов книг по Востоку, как Шарден, Тавернье, Барбаро, Гюльденштедт, Рейнегс, Клапрот (о котором он невысокого мнения), Гамба, Броневский и других он не только упоминает, но основательно их проштудировал.

Прекрасно изучил Бестужев азербайджанский язык. В его произведениях чувствуется не только значение отдельных слов; [27] он приводит изречения, пословицы, отрывки из песен, места из корана. «Замечательно—пишет он—что у татар читать и петь выражается одним и тем же глаголом охумах». Хорошее знание языка дало ему возможность блестяще перевести на русский язык в таких же цветистых выражениях знаменитую скорбь Мирза Фат Али Ахундова на смерть Пушкина.

Интересуют Бестужева и памятники старины — Кавказская стена за Дербентом, Шамхорский минарет и другие, от которых он в восторге.

В одну из своих поездок Бестужев побывал в Кубе (судя по его дневнику, в начале апреля 1834 года), которую подробно описывает. В это время Бакиханов находился в Петербурге; но Бестужев и Бакиханов имели возможность встречаться летом 1837 года в Тбилиси.

Намечалась экспедиция крупных сил русских войск для военных действий на Черноморском побережье против горцев, в каковых принял участие Бестужев, уже произведенный в прапорщики. К этому времени Бакиханов в связи с кубинскими событиями находился в Тбилиси.

Приводимые отрывки из рассказа «Военный антикварий» ¹³ — эпизод из прифронтовой жизни, в бытность Бестужева в Турции в октябре 1829 года. Здесь выводится один офицер, который собирает разные антикварные вещи, но не разбирается в них.

Военный антикварий

...К небольшому, но почтенному кругу ученых Кавказского корпуса принадлежит один офицер, посвятивший себя на изыскание древностей. Занятие это, как по большей части случается, превратилось у него в страсть ослепляющую. Он спит и — видит древние медали, ходит и—грезит о рунах, надписях, иероглифах. Для образчика я опишу вам вчерашнее с ним свидание.

— У самых Эрзинганских ворот столкнулся я с этим занимательным чудаком...

Пойдем ко мне обедать. — Пойдем. — Полдня еще не было, но военный меридиан протянут через желудок. На дороге он завербовал еще двоих товарищей...

Входим. Прежний гарем походил на щепетильную лавку, или театральную уборную. Ржавые оружия, турецкие уборы, банки и кофейные чашечки, арабские книги и снимки с надписей разбросаны были везде. На римском топоре сушился плащ; [28] окно было приперто курдинскою пикою, а на кровати, вместо подушки, лежала пара древних кирпичей. Он с гордостью смотрел, как мы лавировали между его редкостями. — Так эту-то дрянь, — сказал я, — ты возишь с собою? Так для нее-то лишаешь себя необходимых в походе вещей и припасов, и тратишь все свои деньги! — Вандал, Острогот! — вскричал с негодованием антикварий: — и ты называешь дрянью сбор чудес, которые обогатят любой народный музеум! Этот остеклевший кирпич, например, подарен мне английским путешественником: он из развалин вавилонских. По нем, может быть, ходила стопа Семирамиды, лилась кровь Сарданапала, и огонь пожара Александра Великого сохранил его для вечности. Этот прозрачный роговой щит восходит до времени Бактриан; эта стальная поручь с золотою насечкою — века халифов бармесидов...

... — Вы, я думаю, знаете, что Александр, прогуливаясь по Азии, велел раскидывать огромные оружия, стремена, узды, чтобы потомки воображали воинов его великанами?— Читал. —Очень рад. Это не сказка: я в Байбуртском ущелии, послан будучи засыпать перекоп дороги, испорченной, как вы помните, ретирующимися турками—нашел в земле ужасной величины узду. В самом деле, он вытащил перержавелое железо, имеющее совершенный вид узды; большие кольца на концах, два средние коленца на третьем, удила—да и только! Видя, что мы начинаем убеждаться, он принес еще старый клинок с надписью Marino Farieri.

Меч этот не слишком древен, — произнес он с довольным видом, — но он принадлежал знаменитому по своим подвигам, но несчастному дожу... и кто не читал трагедии Байрона под этим именем?... Но вот, г-да, клад, а не диковинка! — прибавил он, вытаскивая огромный шишак.— За эту вещь мусульмане готовы бы дать мне миллион рублей, или столько же ударов кинжала, если б узнали об ее существовании — это шлем Магомета!!! — Мы кинулись его рассматривать: он был граненый и остроконечный, наподобие русских шишаков, и очень заржавлен; однако-ж богатая золотая насечка проглядывала сквозь, а кругом светлела арабская надпись, недавно отчищенная. Нас приводила в сомнение только величина его; при том же по краям не было обычных скважин для ваты и прикрепления налобника и нашейника. Но догадливый антикварий богат на изъяснения: он утверждал, что голова необыкновенного человека долженствовала быть поукладистее наших: что вместо нашейника он носил, вероятно, кольчатую шапочку с лопастями, а статься может, надевал его на чалму.

В эту минуту дверь растворилась и вошел храбрый майор татарской нашей конницы, Аббас-Кули, человек весьма [29] просвещенный и милый. Мы обступили его с распросами о трех древностях. Началось с клинка, потому что дагестанцы — знатоки в оружии.

Знаете ли, каков и какой этот клинок?

— Очень знаю, — отвечал он: — шалун П. Б. выпросил у меня эту старую дрянную полосу, которая служила вместо шашлыка (вертела), велел мастеру вырезать буквы и потом положил в уксус поржаветь.

А это что за вещь? — сказали мы, предлагая македонскую узду.

— Это... это турецкий треног,— отвечал он,— к трем кольцам пристегиваются путы! — Мы засмеялись; антикварий побледнел.

—Переведите, пожалуйста, — сказал он гордо, — эту надпись —  вот отсюда, где я вычистил сначала.

Принадлежит пророку Магомету — прочел Аббас-Кули, и хозяин вспрыгнул от радости.

— Не прав ли я? Не говорил ли я, что эта одна вещь стоит сотен других редкостей!

Между тем Аббас-Кули читал далее. — Мы прочли не всю надпись, — сказал он: — вот полный смысл ее: «Слава принадлежит пророку Магомету; счастие тому, кто следует корану его; да благословит аллах сию пищу!».

Пищу! — воскликнули мы все: — да разве у вас кушают под хреном головы правоверных? Ведь это шлем?

— Извините, господа, — хладнокровно отвечал ученый мусульманин: — это крышка с блюда пилаву.

Электрическая искра смеха потрясла нас, и долго не могли мы остановиться. Едва затихал один, хохот другого опять увлекал всех. — Чудесный шлем! — говорил тот сквозь слезы. — Ай-да македонская узда! — прибавлял другой, держась за бока. — Этот дож мог бы выехать на обручение с морем на палочке, — замечал третий. — Аббас-Кули поглядывал на нас, как на сумасшедших, и комическое отчаяние антиквария довершало картину...»

Здесь приводится характерная подробность о Бакиханове, что он состоит «Майором татарской (нашей) конницы». С некоторыми командирами этой конницы близко сошелся Пушкин. Определенный интерес к ним должен был проявить и Бестужев, который увлекался Востоком и знал Бакиханова как ученого и как близкого друга Грибоедова.

По подробному описанию деятельности Бакиханова в отряде на Сев. Кавказе можно судить о симпатии Бестужева к нему. [30]

Как уже отмечалось, вторая встреча А. Бестужева с Бакихановым произошла в походе на Дагестан — в отряде генерала Панкратьева в 1831 году.

В состав отряда Панкратьева входили три отряда, в одном из которых находилось три конно-мусульманских полка, сформированные из азербайджанцев, две сотни Куринской и Бакинской конницы и другие части под командованием генерала Келбали-хана Нахичеванского ¹⁴.

Бакиханов и Бестужев приняли непосредственное участие в боях за овладение аулом Чиркей за рекою Сулах, лежащей «в обрывистой, мрачной впадине» ¹⁵.

«Славен и богат Чиркей издавна», — пишет Бестужев, описывая все подробности боя. Далее он отмечает ту решающую роль, которая принадлежит Бакиханову в предотвращении кровопролития между горцами и русскими. В начавшихся переговорах, Бакиханову предстояло склонить горцев «предаться великодушию русского правительства». Это ему удалось.

Бестужев так описывает эти переговоры.

«С нашей стороны командующий войсками прислал для переговоров Аббас-Кули Бакиханова, мусульманина, и известного своею ученостью, достойного преданностью. Со стороны Чиркейцев договаривался именитый между них человек, Джамал. После многих споров и возражений Чиркейцы передались великодушию Русского Правительства на следующих условиях:

1-ое. Местечко Чиркай покоряется отныне Престолу Его Императорского Величества, и обязывается исполнять все приказания Русского Начальства.

2-ое. Чиркейцы обещают не принимать к себе ми Кази-Муллы ни его сообщников.

3-е. Они должны возвратить орудие, взятое Кази-Муллою у отряда генерала от кавалерии Эммануэля.

Итак в один день совершенно покорены жители одного из неприступных селений Кавказа ¹⁶... [31]

С. Л. и Н. О. ПУШКИНЫ

Приводимые нами выдержки из писем родителей А. С. Пушкина представляют огромный интерес для установления взаимоотношений между великим русским поэтом и Бакихановым. Публикуются они с подлинников, хранящихся ныне в Институте русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом). Даются в переводе (с французского).

Эти письма были использованы Л. Н. Павлищевым ¹⁷ — племянником А. С. Пушкина. Но в его публикации они не заслуживают никакого доверия и не могут быть приняты во внимание. Павлищев переписывал письма, написанные Н. О. Пушкиной и С. Л. Пушкиным О. С. Павлищевой и наоборот, составлял произвольные композиции из разных мест и даже разных писем, большую часть текстов сочинял сам, желая придать им «интерес» особенно в том, что касается А. С. Пушкина.

Уже первая фраза Л. Н. Павлищева «о приезде в Петербург из Варшавы полковника Аббас Кули-аги, служившего в находившемся в распоряжении фельдмаршала Паскевича мусульманском эскадроне» в 1834 году, грешит односторонностью. Аббас-Кули-ага не служил в этой воинской части. К тому же эта часть, именуемая «Закавказский конно-мусульманский полк» в это время лишь формировалась в Тифлисе и в Варшаву прибыла только в марте 1835 года. Это сообщение, однако, дает основание предполагать о какой-то связи Бакиханова с этой воинской частью.

Нет сомнений в том, что упоминаемый в письмах родных Пушкина Аббас-Кули ага и есть Бакиханов.

Если раньше такое утверждение вызывало некоторое сомнение из-за того, что в тексте писем, опубликованных Павлищевым, упоминалось, что Бакиханов знал французский язык (о чем ничего не говорится в его автобиографии), то сейчас такое сомнение отпадает, так как в подлиннике письма этого вовсе нет. [32]

В бытность Пушкина в 1829 году в Эрзеруме там находился и Бакиханов, который числился в коннице, сформированной из азербайджанцев.

Известна его большая роль в формировании этих армейских конных частей, принявших деятельное участие в войне с Турцией в 1828-1829 годы. С этими частями общался будучи на фронте Пушкин. Он посвятил стихотворение Фахрат-беку; на портрете Фараджулла-бека, отличавшегося в боях и посланного с донесением Николаю I, он ставит свой автограф. Под конец кампании Бакиханов, в должности обер-квартирмейстра, замещал генерала В. Д. Вольховского и имел возможность часто видеть Пушкина в ставке главнокомандующего.

Приезд Бакиханова в Варшаву (о чем он сам говорит в своей автобиографии), возможно, имел чисто деловой характер.

Бакиханову, участвовавшему в формировании войсковых частей из уроженцев Азербайджана в период турецкой войны, пришлось осуществлять честолюбивые замыслы Паскевича «окружить себя (в Варшаве) живыми воспоминаниями славной своей кавказской жизни», т. е. азербайджанской конницей.

Отношение Паскевича к Бакиханову (равно как и к Измаил беку Куткашенскому), как усматривается из целого ряда документов, было самое благожелательное. В Варшаве завязалась дружба между Бакихановым и семьей Павлищевых, обосновавшейся в Варшаве с 1832 года. Одно время жил в Варшаве и Лев Пушкин. Заручившись письмом от Павлищевой, Бакиханов представился в Петербурге семье Пушкиных.

Кого-нибудь другого, носящего имя Аббас-Кули ага, к тому же имеющего чин полковника, мы не знаем. В 30-х годах прошлого столетия упоминается иногда Аббас-Кули-бек, хан Эриванский, но с 1830 по 1835 год он находился в Персии, считаясь «в бегах» (ЦГИА Груз. ССР, ф. 2, № 4209). [33]

ВЫПИСКА ИЗ ПИСЬМА МАТЕРИ А. С. ПУШКИНА-НАДЕЖДЫ ОСИПОВНЫ ОТ 25 МАЯ 1834 ГОДА.

Моя дорогая Ольга, мы получили твое письмо как раз в день рождения папы, как ты рассчитала, это внимание нас чувствительно тронуло; привязанность которую ты не перестаешь нам свидетельствовать делает счастливыми дни нашей старости.

Аббас-Кули ага представился нам через несколько часов после твоего письма, какой интересный человек, как он хорошо объясняется, я люблю его манеру держаться, он мне бесконечно нравится, я благодарю тебя за то, что ты его прислала к нам, он долго был в пути, потому что он остался одну неделю в Риге и еще где-то. Леон ¹⁸ и Александр были очень обрадованы видеть его, он обедал у нас, у нас были: мадам Веневитинова ¹⁹ со своим сыном и братом, графиня Ивелич ²⁰, мадам Неймич и Соболевский ²¹. Аббас Кули нам много говорил о тебе, мой хороший друг, о твоем желании приехать в Петербург, но когда он сказал мне, что не было дилижанса от Ковно до Риги и о всех невзгодах, которые могли быть у тебя совершая этот путь, я благодарю бога, зная что ты хорошо себя чувствуешь в Варшаве, прогуливаясь спокойно каждый день и вдыхая более теплый воздух, чем наш. [34]

Приписка С. Л. Пушкина (от 26 мая)

Сегодня день рождения Александра... он едет в Кронштадт с Мещерской ²², которая уезжает в Италию с Софией Карамзиной ²³; все их друзья их сопровождают, до следующего дня...

Ты можешь, дорогая Оленька представить удовольствие которое я испытал, получив твое письмо, 23, как раз когда я возвратился из церкви. Утром я был грустным и почти в плохом настроении. Твое письмо начало рассеивать туман и через час Аббас принес нам еще одно письмо от тебя и чтобы сказать, не без преувеличения, солнце после этого показалось более блестящим как никогда и я повеселел на весь день. Аббас обедает у нас, он так привязчив, так приветлив, так полон предупредительности, что мы с ним как старые друзья. Я навестил его на следующий день. У надеялся сегодня, в день рождения Александра познакомить его с Вяземским ²⁴, м-ль Мещерской и м-ль Карамзиной Софией, они отплывают через два часа в Италию. Александр сам сопровождает их до Кронштадта... Я его поведу к Вяземским в одно утро перед нашим отъездом в деревню, куда я собираюсь уехать...

Выдержка из письма Н. О. Пушкиной от 8 июня

Мы надеемся уехать в воскресенье, до настоящего времени это было невозможно, несмотря на наше нетерпение покинуть Петербург, обстоятельства задерживали нас и вероятно, задержат еще несколько дней, наш отъезд зависит от Александра, все готово кроме денег, которые он хочет дать нам на дорогу. Леон еще здесь, он останется недолго, эта разлука огорчает меня, но я не эгоистка — любя вас всех больше жизни, я желаю только вашего удовлетворения, его желание —быть в Тифлисе... Я очень рассержена, что почти не вижу Абас-Кули ага, он обедал один раз у нас, затем был еще два три раза не застав меня, последний раз он остался несколько часов с папой, меня не было дома... [35]

Письма Н. О. Пушкиной из с. Михайловна от 19 июня 1834 года

Напрасно я ждала вестей от тебя перед тем как покинуть Петербург, моя дорогая Ольга, я надеюсь получить их вскоре здесь, я предполагаю, что твое письмо давно в дороге и что я получу его завтра вот почему я тороплюсь послать в Новоржев. И вот мои мучения начнутся с этой проклятой почтой. Мы совершили наше путешествие с большой быстротой выехав 11 в семь часов вечера из Петербурга, 13 мы были уже в Пскове, выпив чай, идя по улицам, делая визиты. Папа был у губернатора и у моей дорогой Мадам Бибиковой, следующий день мы провели 24 часа на Острове с Катериной Исаковной и Кирьяковыми, оттуда мы направились в Врев где мы переночевали, и 15 мы были в Тригорском, а затем в Михайловском; я не говорю тебе с каким удовольствием наши добрые соседи нас приняли ты знаешь как они нас любят, я еще не видела Тимофеевых, они придут завтра, Александрина Беклишева тоже в Тригорском, Ефросинья приезжает сегодня чтобы провести день ярмарки 9 в пятницу...

... Александр догонит свою жену и совершит поездку в Болдино. Леон накануне своего отъезда в Тифлис, я признаюсь тебе, что я немного плакала покидая его, надо чтобы он занялся, он должно быть бездельничает и скучает в Петербурге, сейчас мечтал только о поездке. Абас-кули простился с нами, ему не терпится покинуть Петербург он уезжает в Одессу. Все твои друзья желают тебе тысячу приятных вещей...

Приписка С. Л. Пушкина

Дорогая Оленька! Вот я наконец в Михайловском и хотя у меня много что сказать, хотя надежда, видеть тебя на некоторое время с нами — напрасна, хотя я очень опасаюсь за неточность Псковской почты, я блаженствую от пребывания в нашем маленьком доме и прогуливаюсь в наших прекрасных садах... Аббас-Кули простился с нами очень нежно. Он обнял меня несколько раз. Я уверен, что имею право к дружбе, которую он питает к тебе и к Леону, но это для меня приятнее, я люблю его от всего сердца. Он действительно очень интересный и безусловно таков, каким ты его нам описала и я чувствовал себя с ним совсем свободно... [36]

И. Ф. ПАСКЕВИЧ

(1782-1856 гг.)

Генерал-фельдмаршал Паскевич в 1827 году заменил генерала Ермолова в управлении кавказским краем. Здесь ему пришлось вести войну с Персией в 1826—1828 гг., а в следующем году и с Турцией.

В 1831 году он был назначен главнокомандующим русской армии, действовавшей против восставших поляков, и скоро возведен в звание князя с титулом светлейшего и наименованием Варшавского. С 1832 года он — наместник царства Польского с особыми полномочиями.

Как видно из публикуемого ниже письма ²⁵ и из ряда других, Паскевич относился к Бакиханову с уважением, ценя его прошлые дипломатические заслуги. С назначением на Кавказ нового главнокомандующего барона Розена, начавшего проводить противоположную Паскевичу политику, Бакиханов .резко отмежевался от службы на Кавказе, предпочитая оставаться не у дел.

Настоящее письмо Паскевича адресовано тогдашнему министру иностранных дел К. В. Нессельроде:

«Милостивый государь граф Карл Васильевич! Вашему Сиятельству небезизвестен подполковник Аббас-Кули Ага бывший при мне в Турецкую и в особенности в Персидскую войну в должности драгомана. Аббас-Кули Ага, сын бывшего Бакинского хана, племянник хана Кубинского, как по происхождению, так и по личным достоинствам пользуется между своими соотечественниками большим уважением.

Приехав в Грузию и заметив способности и благородные его качества, я с полной доверенностью, продолжал занимать его по части дипломатической. В персидскую войну службою Аббас Кули Аги я был особенно доволен; совершенное знание его Персидского языка и неутомимая деятельность, принесли [37] много пользы. Через него шла почт» вся переписка с Персидским двором и таким образом сделались ему известны все сношения наши в Персии и весь ход нашей Персидской политики.

Следовательно Аббас Кули Ага может пригодиться нам и вперед; но в настоящее время расстроенное его здоровье и некоторые другие, обстоятельства, заставили его удалиться от занятий и жить дома.

Чтобы удержать на службе Аббас-Кули Агу и вместе показать нашим закавказским мусульманам что правительство не оставляет без внимания людей, усердно ему служащих, я обращаюсь к Вашему Сиятельству с покорнейшей просьбой, приняв Абас Кули Агу, находящегося ныне при Отдельном Кавказском Корпусе, в Ваше милостивое покровительство, исходатайствовать у- Государя Императора, чтобы он находился в распоряжении Министерства Иностранных Дел с состоянием по кавалерии и с сохранением получаемого ныне содержания. Граф Паскевич, Варшава. 30 ноября 1833 года».

В ожидании ответа на это письмо А. Бакиханов продолжал жить в Варшаве и только по получении ответа от Нессельроде он выехал в Петербург. О своем выезде Бакиханов уведомил тогда Главноначальствующего на Кавказе барона Розена ²⁶. Это письмо Бакиханова помечено 2 мая 1834 года, а уже 25 мая (того же года) мать Пушкина, писала дочери о приезде Аббас-Кули Аги в Петербург.

Комментарии

1. По рукописи, хранящейся в Гос. Музее Грузии, ФК. № 370.

2. Гакстгаузен. Закавказский край, ч. II, СПб., 1854, стр. 154

3. См. приложение.

4. «Изв. II. Азерб. ССР», № 4 , 1947.

5. АКАК, т. VI, ч. 2. Стр. 307.

6. В 1802 году.

7. Дочь Келб-Гусейна ага. Вышла замуж; за Аббас-Кули ага в 1826 году.

8. Начало поэмы Кюхельбекера о Грибоедова. Из книги: «Лирика и поэмы», I, стр. 239.

9. Это усматривается хотя бы из следующего места его письма к Бакланову: При печатании в Тифлисе фарсидской грамматики Бакиханова, Санковский брался “наблюдать за печатанием ее” (из «дела» об издании персидской грамматики, соч. Бакиханова. ЦГИА Груз. ССР, ф. 2, № 2831).

10. № 67 Дипломатической канцелярии.

11. Об этом Бестужев рассказывает в «Русских повестях и рассказах» ч. VI, изд. 3, 1838, стр. 215.

12. Это известно из его послужного списка.

13. А. А. Бестужев-Марлинский. Полное собрание сочинений, т. IV, СПб, 1838, стр. 227.

14. А. Марлинский. Русские повести и рассказы. Поход в Дагестан ген. ад. Панкратьева в 1831 г., ч. VI, изд. 3, СПб, 1838, стр. 179.

15. Там же, стр. 191.

16. А. Марлинский. Русские понести и рассказы “Поход в Дагестан ген. ад. Панкратьева в 1831 г.”, ч. VI, изд.. 3, СПб., 1838, сто. 206-207.

17. Из семейной хроники. Воспоминания об А. С. Пушкине. М., 1890, стр. 354-358.

18. Л. С. Пушкин брат поэта. Имел чип капитана за участие в русско-персидской и русско-турецкой войнах.

19. Апполинария Михайловна, урожд. Вьельгорская.

20. Е. М. Ивелич отличалась замечательным остроумием. Писала недурные стихи на русском языке. Пушкин часто посещал ее.

21. С. А. Соболевский близкий друг братьев Пушкиных. Ведал изданием второй главы «Евгения Онегина» и других сочинений А. С. Пушкина.

22. Дочь историографа Н. М. Карамзина, в альбом котором Пушкин записал «Акафист». После смерти отца, Екатерина Николаевна Мещерская вместе с матерью в своем салоне объединила лучший литературный круг Петербурга.

23. Дочь историографа H. М. Карамзина, в альбом которой Пушкин написал посвященное ей стихотворение «Три ключа»; была особенно дружна с поэтом в 1837 году.

24. П. Я. Вяземский — один из ближайших друзей Пушкин».

25. «О дозволении состоящему при главноуправляющем Грузией подполковнику Аббас Кули Aгe посвятить государю императору им составленную персидскую грамматику и о награждении его бриллиантовым перегнем к из дела № 5 Главного архива Министерства иностранных дел за 1830-1842 гг. стр. 27.

26. ЦГИА Груз. ССР, ф. 2, № 3287