-

ГОМИШ ИАНИШ ДИ ЗУРАРА (АЗУРАРА)

ХРОНИКА ВЗЯТИЯ СЕУТЫ

КОРОЛЕМ ДОНОМ ЖУАНОМ ПЕРВЫМ

CRONICA DA TOMADA DA CIDADE DE CEPTA PER ELREY DOM JOHAM O PRIMEIRO

ГЛАВА LXXXI

Как все думали, что Инфант был мертв, и как никто не отваживался пройти чрез те ворота из страха перед маврами, что находились поверх стен

Кто бы мог подумать, что как Инфант, так и любой другой из тех [защитников ворот], окажется в таком [героическом] положении, принимая во внимание многие противные обстоятельства, какие только можно было при том вообразить? Ибо тот внешний пригород весь был полон мавров, без надежды на какую-либо помощь [от христиан], и пройти чрез ворота никто не решался по причине великой охраны, кою мавры поверх стены относительно сего блюли.

И так, с сим [отсутствием] надежды, все пустили слух, что Инфант был мертв, и все думали, что Король выкажет из-за того вид великой печали, по каковой причине никто не отваживался ему о том сказать, однако когда все же случилось, что ему было о том сказано, он ответил, что то не имело большого значения, поскольку тот [Инфант] умер, исполняя свой долг. Однако после того, как ему поведали правду о том деле, обрел он в душе своей весьма великую радость, в особенности потому, что тот сын более всех остальных походил на него сложением тела. И полагал Король, что коли он не будет так же похож на него свойствами внутренними, то станет для него [Короля] почти оскорблением после окончания его дней; ибо обычным является промеж людей, когда они говорят о ком-то, кто уже умер, тотчас подыскивать ему подобного, чрез чью соразмерность могут они дать о нем представление тем, с кем говорят; и тем гораздо лучше сие выходит, когда имеется сын, что походит на своего отца, ибо в таких случаях говорят, что в том [умершем человеке] было не более [свойств], нежели в сем его сыне; и как бы ни был хорош отец, не избежать ему скорейшего позора, когда его свяжут с каким-нибудь таким сыном, что, быть может, далек от него в добродетелях его и обычаях.

Однако поистине более верную надежду на Инфанта, своего сына, унес с собою Король Дон Жуан, когда отбыл из сего мира, в особенности из-за того начала, что там [в Сеуте] было [Инфантом] положено в столь явном виде — ведь не только лишь он, что был его отцом, но и всякий другой, из народа, радовался, слыша подобную вещь. И хотя бы любовь родителей к детям и не имела равного сравнения среди тех вещей, что природа собрала в сем мире, и пусть даже деяние само по себе было столь великим и столь замечательным, что среди всех великих людских деяний должно почитаться за чудесное, — но это он [Инфант] сам по себе приумножил все величие сей победы.

Великое страдание испытывали мавры, что находились поверх стен, ибо ощущали, что Инфант и прочие держали ворота закрытыми, а причинить им вреда не могли; и сие было по причине поворота, что делает стена, идущая поверх тех ворот, где они [Инфант с товарищами] пребывали, [и] под сенью коей (so cuja sombra) получали укрытие. И та задержка, кою допускал там Инфант, была не с какою иною целью, кроме как для того, чтобы дождаться прибытия на помощь своих, ибо воля его была полностью расположена к тому, что снова возобновить бой с теми маврами, до тех пор пока он не выкинет их вон окончательно.

И когда он узрел, что задержка была чрезмерною, что никто из своих не приходил, то сказал одному из бывших с ним, чтобы тот отправился их позвать — любых, кого встретит, чрез кого он сможет получить помощь; однако каждый [из его товарищей] отвечал независимо от остальных, что не сделает того никоим образом — не оттого, что боится опасности того пути, но лишь потому, что он [Инфант] останется там в таком одиночестве (tam desacompanhado), что коли с ним приключится какая-нибудь [противная] вещь, то великим злом будет, коли они не будут [при том] с ним все вместе.

— Будет, однако, гораздо лучше, — ответил Инфант, — чтобы вы все же отправились (que vades todavia), так как чрез ваш отход мы завершим наше деяние, ведь мавры бегут к той, другой, верхней части и, осмелев от помощи, что имеют в сем другом пригороде, они задают работы нашим, чего бы не сделали, кабы чувствовали, что кто-нибудь из [наших] людей пребывает меж них; и еще может выйти так, что каждый из моих братьев, проведав о сем деянии, вышел бы чрез те ворота, а мы вышли бы чрез сии, и так мы могли бы с легкостью вытеснить их за пределы города.

— Как бы вы того ни желали, сеньор, — отвечали те, — но никто из нас не возымеет дерзости оставить вас здесь, ибо даже пребывай вы в [дворцовой] зале, вдалеке от всякой опасности, стыдно было бы нам оставлять вас, будучи в столь малом числе.

И, коротко говоря (brevemente), никто из них так и не пожелал отбыть оттуда; и они говорили, что, коли уж таков был их жребий, то суждено им быть найденными рядом с ним [Инфантом], мертвыми или живыми.

ГЛАВА LXXXII

О том, как Гарсия Мониш возымел отвагу пройти чрез те ворота, дабы отправиться на поиски Инфанта, и о суждениях, что он ему высказал

Хотя сладость прибыли, что люди обретали в добыче в том городе, несла душам их радость, — не говоря уж о победе, что среди всех вещей, имеющих место в войне, есть самая желанная (que de todas as cousas onde a comtenda e tanto desejada), — но как только вести об Инфанте достигли их ушей, многие бросились (recorreram) по направлению к тем воротам, дабы удостовериться насчет того; и насколько велика была опасность прохода чрез те ворота, настолько же многократно возрастала и уверенность горестных дум их, и они спрашивали одни у других, по мере того как являлись поочередно, о вестях, что были у тех об Инфанте.

— Не ведаем мы, — отвечали те, — и нет там никого, кто мог бы о том ведать, ибо после того как он и четверо бывших с ним прошли чрез те ворота, ни один так и не вернулся, — так что любые вести, каковы бы они ни были, не могут быть иными, кроме как весьма печальными для всех тех, кто его любил, ибо верно есть то, что весь тот внешний пригород полон мавров; если только ему, помимо великой опасности, в коей он оказался бы, пройдя чрез сии ворота, не пришлось задержаться без того, чтобы переходить на ту сторону, где не было средства, что избавило бы от смерти как его, так и тех, что прошли с ним, коли только Милость Божья не пожелала их охранить. Хотя весьма следует думать, что будь они живы, уже кто-нибудь из них явился бы за те два часа, кои, как с основанием надо думать, должны были пройти с тех пор, как они отбыли отсюда.

И они пребывали в сих рассуждениях, однако не было там никого, кто отважился бы пройти чрез те ворота, поскольку мало имеется таких, кто хочет подвергнуть себя риску там, где заведомо приготовлена для него смерть. Но когда Гарсия Мониш, один фидалгу, бывший караульным Инфанта в пору своей юности, прибыл туда и ему поведали о деле, как оно было, он не пожелал дожидаться ничего более, но как отважный рыцарь выказал готовность ко всякой опасности и решительно бросился внутрь тех ворот, пока не прибыл туда, где был Инфант.

— Почтите за милость, — сказал он, — почему вы заставляете своих испытывать подобную безнадежность? Ибо разве не пребывают они сейчас там, [за] сими воротами, искренне веря (que nao tenha por fe), что никогда более им вас не узреть? И они проклинают себя и свой жребий за то, что он отделил их от вас, ибо принимают во внимание великий позор, что может им выпасть доведись вам погибнуть, из-за того, что не были с вами. Бога ради, сеньор, вы хотите свершить вещи, — простите мне, что я вам то говорю, — лежащие вне пределов человеческой отваги, да к тому же еще позволяете себе пребывать здесь в надежде, что вам [на помощь] должны подойти некоторые из прочих, и не желаете принимать во внимание, что те стены полны мавров и что поверх сих врат находятся иные, чрез кои мавры заходят и выходят столько раз, сколько захотят. И нет вам дела до того, что вся забота ваших должна состоять в том, чтобы сражаться с маврами, в то время как большинство их более заботы имеют о том, чтобы грабить те дома, кои находят пустыми, ваши же братья и все прочие военачальники пребывают рассеянными по городу, каждый в своей части, а меж тем может быть, что [уже] вышли некоторые из тех мавров, что пребывают в замке, либо, может статься, многие [из тех мавров], что находятся в городе, желая отступить, пройдут чрез сии ворота и почтут за добрую удачу встретить вас здесь, дабы найти отмщение чрез вашу кровь. Так что, милости ради, уходите отсюда и возвращайтесь вовне, где вы сможете потрудиться ради вашей чести с большею безопасностью для вашей жизни!

Инфант хорошо знал Гарсию Мониша, каковой был человеком благоразумным и добрым рыцарем, и понял, что тот советовал ему весьма хорошо; и так он претворил то в дело, и прочие, говорившие ему о том же, поступили так же; и потому он проделал путь, дабы вернуться, и нашел, что там уже пребывал Фернан Шаморру, поднявшийся с весьма великой раной на лице.

И не думайте, что те, кто пребывал там прежде, проводили свое время в праздности, ибо мавры являлись туда часто, так что им постоянно приходилось выдерживать свои бои. Однако после того, как прибыл Инфант, они обрели в себе гораздо больше сил, и атаковали их мощно, таким образом, что повергли там нескольких. И когда дела пребывали в таком состоянии, прибыл туда Нуну Антуниш, сын Антана Ваша ди Гойша.

— Сеньор, — сказал он Инфанту, — ваше знамя и штандарт Инфанта Дона Педру движутся в направлении тех других ворот сверху, с намерением выйти там к внешнему пригороду, мавров же около тех ворот множество — я довожу о том до вашего сведения, поскольку мне представляется, что будет добро вам отправиться по направлению к ним [воротам] (contra ela), для того, чтобы ваши получили подкрепление и помощь.

Инфант сказал, что весьма почитал то за службу, и, таким образом, тотчас же решительно двинулся вверх по улице, до тех пор, пока не прибыл [туда], где пребывали его [люди]. И воистину прибытие его оказалось там весьма полезным, ибо мощь мавров была весьма велика у входа в те ворота, каковые [мавры] вкладывали все свое усердие в защиту прохода от христиан; и, таким образом, они дали весьма великий залп камнями (pedrada) по древку копья, на коем был стяг Инфанта, так что повергли его на землю, каковой [стяг] был весьма быстро поднят силою того, кто его нес.

И Инфант, видя таким образом то деяние, весьма быстро бросился в их [мавров] гущу, и атаковал их с такою силой, что отбросил мавров за пределы ворот; однако не все там имели такую же отвагу, как он, ибо одного лишь Гарсию Мониша нашел он подле себя в темноте тех сводов, что находились над теми вратами.

ГЛАВА LXXXIII

Как Инфант еще раз вернулся на то место, откуда прежде отбыл, и как мавры вовсе оставили замок

Еще раз вернулся Инфант на то место, откуда прежде отбыл, чрез ту улицу справа, откуда пришли его знамена; он оказался не то чтобы в том же самом месте, но при входе в другой переулок, что находится в глубине той [улицы], где он таким образом пребывал изначально, поскольку там имелось великое скопление мавров, с коими он также возобновил сражение. И в сем пришло к нему сообщение от его брата, Инфанта Дуарти, каковой посылал призвать его в одну мечеть, что имелась там неподалеку, где впоследствии был [устроен] кафедральный собор.

— Вы скажите Инфанту, моему сеньору и брату, — ответил он [Инфант Дон Энрики] тому посланцу (messegeiro), — что было бы лучше, кабы его милость почла за благо самому явиться сюда, дабы совсем вышвырнуть отсюда сих мавров, нежели мне сейчас отбывать отсюда куда бы то ни было, и что сие я посылаю сказать ему по причине доброй воли, что ощущаю в нем к подобным деяниям, и пусть он знает, что я уйду отсюда только когда уразумею, что не осталось здесь более ни одного [мавра].

И хотя и было там с Инфантом много добрых [воинов], но как из-за великого труда, чрез каковой они уже прошли, так и по причине весьма великой жары, что стояла в тот день, они были уже весьма измотаны (anojados) и крайне часто брали отдых, как только получали некоторый малый промежуток [времени]. И они приходили к Инфанту, прося его, чтобы он оставил то деяние, поскольку к тому времени, когда предстояло штурмовать замок, все те мавры по необходимости должны были отбыть оттуда [где шел бой]; однако сие не особенно помогало, ибо такое желание имел он [Инфант], что до тех пор, пока он ощущал там их [присутствие], никогда бы их не оставил, кабы не повеление его брата, коему он во всех делах хранил покорность. Поскольку за тем первым посланием, что таким образом пришло первым, последовали и другие, на кои Инфант всегда находил ответ, говоря, что в такой день не подобало оставлять подобное место, не столько из-за урона, каковой мавры впоследствии могли причинить, сколько для того, чтобы не дать им повода, чрез каковой у них могла бы остаться какая-либо надежда на свое спасение. И сие говорил Инфант, полагая, что та мечеть была гораздо более удалена от того [места], где он находился, [нежели то было на самом деле,] и что, равным образом, его призывали не с какою иною целью, кроме как для того, чтобы он прекратил тот труд, вследствие великой продолжительности, коя, как ведали, досталась ему относительно того [труда] в тот день.

Однако в конце концов послал ему сказать Инфант Дуарти, чтобы он все же приходил безо всякой иной задержки.

— Сеньор, — сказал посланец, — ваш брат посылает сказать вам, что сам он и прочие ваши братья собрались там, где имеют подле себя основную часть военачальников, что явились на сие деяние, с целью обсудить штурм замка, для каковой вещи ваше присутствие весьма необходимо, посему он наказывает вам, чтобы вы отправлялись тотчас же, без иной задержки (detimento).

[В ответ] на что Инфант не допустил более никакого промедления, но созвал тот же час тех, что были с ним, говоря, что, коли уж воля его брата была такова, чтобы они отбыли оттуда, то будет весьма добро, чтобы они отбыли таким манером, чтобы мавры не ощутили, будто они отбывают теснимые.

— И для сего, — сказал он, — мне представляется, что будет добро, коли вы отправитесь вперед, я же останусь позади, или же вы останетесь позади, а вперед пойду я.

— То не есть причина для того, — сказали те, — чтобы вам, сеньор, пришлось оставаться [позади], когда есть у вас здесь такие люди, что вполне могут вас от того избавить.

И на то ответил Инфант, что, раз уж они так хотят, то пусть держаться такого способа при своем отходе, чтобы не показать своим врагам, что они отбывают теснимые; что те сделали наоборот, поскольку, следуя вот так своим путем, Инфант посмотрел назад и узрел, что его [люди] не держались того порядка, какого должны были согласно тому, что он им прежде сказал; и он еще раз поворотился на мавров, что его преследовали, и погнал их пред собой по той улице, пока они не достигли того места, где вначале упал Фернан Шаморру.

Однако в том броске (ida) за ним не следовал никто, да и мавры равным образом не пожелали идти ему вослед, полагая, что все прочие [христиане] находились за тем углом с целью их обмануть. И так, шаг за шагом (seu passo e passo), Инфант возвращался, пока не достиг мечети, где пребывали его братья.

До сих пор я не говорил о Сала бен Сала — о манере, коей он держался после того, как мавры принесли ему те вести, о коих вы уже слышали, однако сейчас он посылает ко мне просить, дабы я написал о его делах, с тем чтобы положить конец печальному его исходу. Посему надлежит знать, что, после того как он окончательно узрел, что в город совершено вступление и христиане рассеялись по нему, он ощутил,что не было иного средства, нежели затеряться вовсе; и он взял некоторых из тех своих служителей, коим доверял более всего, и вверил им своих жен, дабы вывести их за пределы города, однако те [служители], в поспешности и несогласованности, что промеж них царили, не помнили ни о чем более, кроме как лишь о весьма немногих вещах, что уносили с собою.

А Сала бен Сала меж тем занимался тем, что расхаживал по тем домам, много раз вздымая очи к небу и громко стеная, как тот, кто переживал подобную потерю, пока, в конце концов, не уехал на скакуне (ginete) и не выехал из города. Однако каков должен был быть плач, коим разразился он из-за подобной потери, хорошо должно быть узнано всеми теми, кто имеет верное суждение, — я же знаю только, что, хоть и велика была его печаль, но ни разу не выказал он ее чрезмерно своим видом, ибо был он человек знатный (homem fidalgo) и великого благоразумия и авторитета, так что горесть, у него бывшую, он терпел про себя.

ГЛАВА LXXXIV

Как Инфант Дон Энрики прибыл туда, где находились его братья, и как был убит Вашку Фернандиш ди Атаиди

На том кладу я завершение всем происшествиям с Инфантом Доном Энрики, в каковых была сила всех вещей, в тот день содеянных, о коих стоит упомянуть; и пусть никто не полагает, что я не приложил достаточно усердия к тому, чтобы испросить и изыскать [сведения] обо всех происшествиях с другими сеньорами, — и не только деяние тех принципалов, но и любого другого [человека] из народа записал бы я, кабы нашел его того заслуживающим либо же смог бы разузнать о нем любым [доступным] способом; ибо хорошо ведаю, что воля Короля, моего сеньора, состоит в том, чтобы в совершенстве знать обо всех заслугах своих земляков, дабы почтить память мертвых и вознаградить живых за труды их отцов или их самих, и сие оттого, что все желание его состоит в равенстве справедливости, как то в процессе его деяний более пространно будет обнаружено.

Когда же не ведаю я в совершенстве истину дел, то имею три причины для своего извинения, ss. [scilicet, «а именно»], те две, о коих уже сказал, одна — устройство тех улиц [Сеуты], а другая — продолжительность [прошедшего с тех пор] времени, третья же — малая забота, коей некоторые пожелали держаться в том, чтобы поведать мне о вещах, им известных. И среди тех, к кому я обращался с просьбой, были такие, что хоть и показывал я им мандат Короля, моего сеньора, они заставляли меня ожидать у своих дверей не меньше, чем если бы я, может статься, жил в основном за счет их благодеяний. В другие разы они уходили от ответа, приводя такие предлоги, каковые очевидным образом были более для того, чтобы придать себе веса (por tomarem semelhanca de estado), нежели ради какой другой надобности. Поистине не перестану я о том говорить всякий раз, когда вспоминаю, как один доктор и другой ему подобный явили мне такие доказательства [своей заносчивости], что я почитал за тяжкий труд многократно приходить в их дома, думая о том, что тот, с кем я живу, каковой есть мой сеньор и мой король, обращает свой слух, дабы выслушать мои суждения, с меньшими церемониями, когда чувствует, что это разумно.

И простите мне за то, что я столь отдалился от [своей] истории, ибо сделал то, дабы извиниться за всякую вину, буде кто-нибудь пожелает на меня таковую возложить.

О встрече, кою Инфант Дуарти устроил своему брату, я не сказал ничего, поскольку много раз говорил о великой любви, что была промеж них, и равно потому, что Инфант Дуарти был принцем весьма ласковым и радушным. Однако остается сказать мне о том добром рыцаре Айрише Гонсалвише ди Фигейреду, о чьем великом возрасте я уже говорил ¹; каковой в тот день был постоянно в вооружении, и довелось ему быть с Инфантом после того, как мавры ушли чрез другие, верхние, ворота, где они отбили знамя у Мена Руиша, и всегда выдерживал он [Айриш Гонсалвиш ди Фигейреду] продолжительные бои лучше, нежели кто иной, гораздо меньшего возраста.

И иные из байоннских дворян, проживавших в Порту, нашли Инфанта посреди той улицы, когда он едва начинал следовать по ней в первый раз.

— Не кажется ли вам, сеньор, — сказали они, — что нам сейчас лучше здесь, нежели в присутственных залах (logeas) в Порту, где ваша милость просила нас остаться?

И в той второй атаке, что Инфант предпринял на мавров, когда был таким образом призван от имени своего брата, Вашку Фернандиш ди Атаиди получил известия о том, как его сеньор пребывал в тех трудах, и [сам] потрудился отправиться на его поиски, и когда прибыл на то место, где Инфант пребывал изначально с маврами, что было близ ворот, сбросили враги сверху один камень, каковой был столь велик и с такою силою брошен, что как только он попал по его берету (barreta) ², Вашку Фернандиш мертвым пал оземь.

И один лишь сей рыцарь был тем, кто своею кровью оплатил все несчастье того деяния, хоть и блажен был он, что в таком месте пришел к концу своей жизни; и одна лишь его душа доставила в мир иной вести о совершенстве той победы. И нет сомнения в том, что смерть его не была бы оплакана гораздо более, случись она иным образом.

Великую радость (desenfadamento) возымели все те сеньоры, что собрались вместе в той мечети, и равно все прочие, говоря о доброй победе, что дал им Бог; и каждый пересказывал бывшие с ним происшествия, каковы они были (quejando fora); однако более всего те эшкудейру, что были с Инфантом, возымели весьма великую славу, поведав о своей доле, ибо нет в мире такой чести, что не была бы тронута сладостью славы, и тем более велика она, когда заслуга ее обретается с трудами величайшими; каковая [заслуга] в отношении их была достаточно великою, ибо было обнаружено, что после того, как они прибыли на то место, где упал Фернан Шаморру, до того, как Инфант отбыл по направлению к мечети, минуло пять часов непрестанного труда; и хотя бы мы в других местах [нашей истории] называли большее или меньшее время, правда есть сия; иное же утверждается в свидетельствах (falamento) тех, кого мы [в соответствующих местах] цитируем (ementamos).

ГЛАВА LXXXV

О том, как Король приказал позвать Инфанта Дона Энрики, и о суждениях, что он ему высказал

После того, как Вашку Фернандиш умер тем образом, каким сказано, мавры вскоре начали вовсе оставлять (desempachar) тот первый пригород; и когда те сеньоры вот так собрались, они держали свой совет и начали устраивать дела, подобавшие для штурма замка, постановив, что в ту ночь они более не будут предпринимать ничего, лишь приставят к нему [замку] караул до следующего дня, когда они по-настоящему начнут его штурм.

И Инфант Дон Энрики, как только оказался в той мечети, по причине великого труда, чрез каковой прошел, предался на некоторое время отдыху; и все его основное утомление происходило от ран, что имел он на ногах, каковые [раны] причиняли ему некоторое страдание. И когда он лежал таким образом, пришло к нему сообщение от Короля о том, что тот посылал позвать его, каковой [Король] пребывал в другой, отделенной от той мечети, где ныне монастырь Святого Георгия.

И вполне должны вы уразуметь и принять во внимание, каково должно было быть воинство (companha), что находилось с ним [Королем], где бы он ни пребывал в подобное время, — ибо говорят рассудительные (direitos), что свидетельство, даваемое Королем, должно стоить семи [свидетельств]; и сие было сказано потому, что помимо его доблести, по здравом суждении и по праву, кое Король имеет по превосходству над людьми, почли, что Король не мог оставаться без эскорта такого (tao desacompanhado), чтобы по меньшей мере не пребывали с ним шесть тысяч человек, между коими распределили определенные обязанности, согласно тому, что оглашается в их [воинских] книгах.

Так что, коли уж людям должно сопровождать короля по обязанности, верно есть то, что с большим желанием придут они к нему в день радости и ликования, нежели когда дело обстоит противно тому; и не только к нему одному, что над всеми прочими людьми имеет превосходство, но и к любому человеку из народа приходят по доброй воле в день своего ликования, как мы видим то обыкновенно, когда справляются свадьбы, ведь помимо тех, кто на них приглашается, приходят и многие иные. И постольку же подобает более рексам [королям], кои должны радушно принимать людей, являть всегда лица свои радостными, приказывая иногда устраивать празднества в своем доме, когда время требует того; ибо говорит автор о деяниях Короля Дона Жуана [Хуана Первого] Кастильского, что был в битве при Алжубарроте, что одною из вещей, из-за коих он потерял многих фидалгу, когда шел в сие королевство, была в том числе и та, что он был человек, всегда видом своим выказывавший печаль.

Все слова, что произносились там пред Королем, сводились к заключению о славе победы; и одни говорили о высадке на сушу, другие — о том, как Инфант Дуарти тайком сошел с галеры с желанием быть среди первых, иные — о том, как Богу оказалось угодно (prouguera), чтобы вступление в пригород оказалось таким скорым, иные говорили о скрытности приора, на коего прежде они возводили хулу (doestavam), говоря, что он сумел весьма добро устроить все то, что было ему поручено.

— Добро ведал приор то поручение, что имел от меня, — отвечал [на последнее] Король, — я же хорошо знал, когда изначально его послал, что коли он узрит, что город окажется удобен (disposta) и годен к тому, чтобы мне его захватить, то он сможет то [как следует] разведать, — и, ведая, что он за человек, я не начал бы никакого дела в сем деянии, кабы он сообщил мне противное; ибо воистину верю, что если кому-нибудь и суждено за свой ум и здравый смысл взойти на небо живым, во плоти, так это приору.

Поистине, говорит автор, немалою были честью для того рыцаря те слова, что Король таким образом говорил о нем пред тем народом, и коли ранее мы говорили о почести, что должна была быть воздана Жуану Афонсу, ведору-да-фазенда, то и приору немалая доля принадлежит в сем деянии.

И, возвращаясь к нашей истории, среди всех вещей, о коих там говорилось, в основном обсуждали, как Бог пожелал по милости Своей в тот день охранить Инфанта Дона Энрики, пересказывая происшествия с ним самым прекрасным манером, каким только могли, понимая, что не могли говорить о том столько, чтобы то не было приятно его отцу, ибо сладостно есть для всех людей слышать похвалу всем вещам, к ним относящимся, в особенности их детям, превыше к коим любви не бывает.

И когда Инфант желал явиться на призыв своего отца, то обнаружил, что у него украли тот добрый нож, коим он в тот день столько и таких ударов нанес, из-за каковой его добротности Инфант принялся сетовать, что тот [нож] был у него таким образом отнят, говоря, что ни по какой причине не покинет того места, пока его не вернут туда; и хотя и было там более пяти тысяч человек, такое рвение вложили они в поиски его [ножа], что он был возвращен ему в руки.

И когда Инфант прибыл туда, где находился Король, он был им принят с великою радостью.

— Сын мой! — сказал он. — Коли уж Богу оказалось угодно даровать вам сегодня такое событие, равно как Он был почтен сегодня и всеми прочими деяниями, так и мне угодно, чтобы ради прославления вашей крепости вы получили бы тотчас посвящение в рыцарство.

— Сеньор, — ответил Инфант, — хоть моя заслуга и не является соразмерной, я весьма почитаю за милость добрую волю, кою имеете вы к приумножению моей чести. Однако я прошу у вас как милости, чтобы вы не пожелали содеять в отношении меня подобное иначе, кроме как в то время, когда вы сделаете то же и по отношению к моим братьям; ибо так же, как Бог привел нас в сей мир одного за другим, так же было бы мне приятно, чтобы и почесть была нам дана упорядоченно.

Король сказал, что был ему весьма благодарен [за подобную просьбу], и что так он и повелит, чтобы сделано было.

ГЛАВА LXXXVI

Как Жуан Ваш ди Алмада отправился водрузить знамя города Лиссабона над башнями замка и как равным образом граф Дон Педру вознес знамя Инфанта на Фезскую башню

После того как тот совет постановил таким образом относительно караульных, коих на ту ночь надлежало приставить к замку, и те, кого для того отрядили, отправились посему своим путем, поскольку время было уже такое, когда им следовало начинать свою работу, случилось одному из них посмотреть в сторону замка, поверх коего узрел он порхающею большую стаю воробьев.

— Не видите, — сказал он, обращаясь к остальным, — какими спокойными пребывают там те воробьи? Пусть меня убьют, коли Сала бен Сала вместе со всеми прочими не отбыл оттуда и не оставил замок пустым, ибо кабы то было иначе, не пребывали бы там те воробьи в таком спокойствии.

И все прочили сказали, что [и] им казалось, что так оно и было, насчет каковой вещи они возвратились к Королю, дабы получить от него распоряжения относительно того, что им следовало делать, и [вопросить,] не были ли то, может статься, те самые воробьи, кои, как зрел во сне один [мавр], пожирали пчел.

— Что ж, коли так, — сказал Король, — ступайте и позовите Жуана Ваша ди Алмаду, что несет знамя Святого Викентия, и скажите ему от моего имени, чтобы он тот же час отправился воздвигнуть его на самой высокой башне.

Тотчас же был вызван Жуан Ваш и приготовлено знамя, и собрался с ним вместе отряд (peca) из тех добрых людей, и отправились они по направлению к замку; и когда они желали выломать ворота, каковые были заперты, показались на стенах два человека, бывших внутри, ss. [scilicet, «а именно»], один бискаец и один генуэзец.

— Не утруждайте себя тем, — сказали они, — чтобы ломать ворота, ибо нет у вас никакой преграды в том, чтобы войти, ведь мавры уже все отбыли отсюда и остались лишь мы двое, что откроем вам ворота, когда вы только пожелаете.

— Что ж, — сказал Жуан Ваш, — тогда держите это знамя и поместите его на сию стену, пока мы не подойдем.

Некоторые говорили в этом месте, желая преувеличить сие дело, что тот генуэзец вместе с некоторыми другими находившимися внутри [замка], пожелал выказать признаки обороны (defensao), и что король послал против них тяжеловооруженных воинов и арбалетчиков, и что замок был захвачен силою сражения, каковая вещь, как мы воистину находим, обстояла иначе.

И как только замок был открыт, внутрь вошли Инфант Дуарти, и Инфант Дон Педру, и граф Барселуш, и равно иные сеньоры и фидалгу, Инфант же Дон Энрики пребывал с Королем; и, расхаживая таким образом, распоряжаясь всеми вещами, что были в той крепости, они много благодарили Господа Бога за то, что подобным образом ввел Он их во владение всем.

И смеха достойно то, что там случилось с одним оруженосцем магистра [ордена] Христа, ибо там, где другие хватали золото, и серебро, и иные вещи великой ценности, он стал возиться с одним ястребом-последышем (gaviao terco), найденным им в том замке, коего нес он на руке; и столь доволен был он доброю тою находкой (achadego), что запамятовал обо всякой другой добыче и пользе, и, оценивая свой подарок тою ценою, какую он для него имел, отправился оказать им услугу Инфанту. Однако не ведаю я, была ли благодарность за подобное подношение равноценна потере прибыли, что мог бы он получить, нагрузившись теми вещами, коих вдосталь имелось в замке.

Многие начали там устраиваться на отдых с намерением быть товарищами Жуана Ваша, однако Король не пожелал дать на то согласие и приказал Инфанту Дону Энрики, чтобы он заставил их всех выйти наружу и оставил [вступление во] владение замком (posse do castello) только Жуану Вашу и его [людям].

И, как мы узнали, получше нашел он [Жуан Ваш] там добычу (? — encontro), нежели ястреб-последыш оруженосца магистра, ибо лучшую часть больших и лучших вещей, что имели Сала бен Сала и все прочие пребывавшие с ним в том замке, получил Жуан Ваш, каковые [вещи] были весьма добро использованы, ибо был он благородным рыцарем и во всей своей жизни всегда трудился ради приумножения своей чести, и много услуг было оказано им Королю и королевству.

И поскольку замок был очищен (desempachado) тем образом, каким уже сказано, тотчас приказал Инфант Дуарти графу Дон Педру ди Менезишу, что был его алферишем [знаменосцем], чтобы он отнес его знамя в другой, внешний пригород и водрузил его на Фезскую башню. Однако то было не так легко сделать, поскольку мавры не могли вот так добровольно оставить владение своим городом, ибо многие из них порешили скорее положить там конец своей жизни, нежели испытать те вещи, что должны были настать [для них] (que de ensaiar as cousas que haviam de vir), и не без причины, ибо не только лишь для людей, в коих есть истинное знание, но даже для диких животных есть вещь естественная выказывать горесть, когда у них отнимают им принадлежащее, как то говорит философ [Аристотель] в книге de proprietatibus rerum³. И посему имела там место стычка, на выходе из тех ворот, что ныне зовутся воротами Фернанду Афонсу, в каковой убили одного алфериша Дона Энрики ди Лороньи, хоть сие и немногим послужило маврам, ибо знамя сопровождали многие весьма благородные люди, ведь были там оный Дон Энрики и Дон Жуан, его брат, и Перу Ваш ди Алмада, и Алвару Мендиш Сервейра, и Менду Афонсу, его брат, и Алвару Ногейра, и Нуну Мартинш да Силвейра, и Вашку Мартинш ду Карвальяль, и великий барон Германский, каковой в тот день показал себя храбрым рыцарем, и так же поступила большая часть всех благородных людей, с ним прибывших; и Нуну Ваш ди Каштел-Бранку, и пятеро его братьев, там бывших, и Диогу Фернандиш ди Алмейда, и многие иные и добрые фидалгу, чьи имена мы не можем знать в совершенстве.

И так они отправились все вместе водрузить то знамя на Фезскую башню, и охраняли его ту ночь. И Дон Фернанду ди Каштру и Дон Жуан, его брат, сопровождаемые многими иными, вышли чрез те ворота наверху, сражаясь с маврами до тех пор, пока не вышвырнули их вон чрез другие ворота, что ныне зовутся воротами Алвару Мендиша.

ГЛАВА LXXXVII

О том, как автор объявляет дату, в кою был взят город, и каковы были труды людей в ту ночь

Был двадцать один день месяца августа, в ходе Адамовой эры, в каковой год мира минуло пять тысяч сто семьдесят шесть авраамических лет (anos abraicos) ⁴, и эры потопа четыре тысячи пятьсот 17 римских лет ⁵; и эры Навуходоносора две тысячи сто шестьдесят два года ⁶, и эры Филиппа, великого царя Греческого, тысяча семьсот 28 лет ⁷, и эры Александра, великого царя Македонского, тысяча семьсот 26 лет ⁸, и эры Цезаря, императора Римского, тысяча четыреста пятьдесят три года ⁹, и эры нашего Господа Иисуса Христа тысяча четыреста 15 лет, и эры Асимуса Египтянина (Acimos o Egiciao) девятьсот семьдесят один год ¹⁰, и эры Аларвов (Alarves) [Арабов, Хиджры] семьсот девяносто три года, согласно [счету] их лет, ибо все прочие годы суть римские; и эры Персиянцев (Persianos) семьсот восемьдесят три года ¹¹, и эры царствования Короля Дона Афонсу, что был первым королем Португальским, триста 13 лет ¹², и эры царствования сего короля Дона Жуана 32 года солнечных лет, когда солнце пребывало в шести градусах знака Девы, луна же около первой четверти своего роста, в первом градусе двух Близнецов, каковые суть Поллукс и Кастор (Pollos e Castor), сыновья Леды ¹³, [и] минуло уже семь с половиной часов после полудня, когда город был полностью освобожден от мавров.

И наши, поскольку пребывали весьма уставшими как по причине труда, так и по причине жары, чрез кои прошли, начали становиться на постой (se aposentar), те, кто еще не стал, ибо много там было таких, что, раз войдя в дом, ожидали в нем наступления ночи, другие же возымели надежды столь пространные, что не удовольствовались первою находкой [места для постоя] и, в конце концов, остались ни с чем.

После же того, как ночь спустилась окончательно, таково было презрение (menos-preco), с коим они отнеслись к маврам вследствие победы, столь легко ими одержанной, что не позаботились выставить никакой охраны для города, [и] лишь договорились о том, чтобы закрыть ворота. Хотя, согласно моему мнению, стража и не была особенно нужна на то время, поскольку город по большей части окружен водой, с каковой стороны имел достаточно безопасности, тому же небольшому пространству, что оставалось со стороны пустыни, не пристало охраны лучшей, нежели войска Инфанта, что пребывали около Фезских ворот; и многие иные [войска], что равным образом пребывали у ворот Алвару Мендиша, и иные отряды, разместившиеся по городу, не имели большей заботы о чем-либо ином, кроме как о захвате награбленного.

И чем более проходило времени после первого начала, тем гораздо более воспламенялся и жар их алчности, ибо тогда начинали они раскаиваться в ущербе, что нанесли многим вещам, коими впоследствии могли воспользоваться. Ибо сразу при первом начале, не обращая ни на что внимания, они причинили такой вред многим вещам великой ценности, алчба к коим впоследствии доставила им великое раскаяние; поскольку многие, что оказались вначале в лавках тех торговцев, что располагались на улице справа, едва лишь врывались в двери, безо всякой сдержанности и осмотрительности, разили своими клинками (fachas) по мешкам с пряностями и рубили их все в клочья, таким образом, что все рассыпали по полу. И весьма стоил сожаления убыток, подобный тому, что был учинен там в тот день, ибо пряностей было множество и высокой ценности, и улицы были заполнены ими не менее, чем могли бы быть заполнены камышом в дни великих празднеств, каковые [пряности], будучи растоптаны (acoucadas) ногами множества людей, поверх них проходившими, и, кроме того, на жару солнца, каковой был велик, оставляли после себя весьма сильный запах. Однако поскольку тот ущерб без пользы мог затем доставить им вдруг (emproviso) раскаяние, алчба к тому убытку заставляла их (os sojugava) позже ходить по улицам, подбирая куски корицы и горошины перца, пренебрегая (menos precando) всяким трудом и утомлением, что у них от того происходили. И за тринадцать дней, что Король провел там затем, никогда не знали улицы отсутствия того малозначимого люда, в то время как [знатные] люди не могли проходить свободно без того, чтобы им не препятствовали те толпы.

Ящиков (bucetas) с консервами и кувшинов с медом, и сливочным маслом, и сиропом, и оливковым маслом было там уничтожено (estruidas) столько, что из них лилось по улицам потоками не меньшими, чем те, что бывают из водостоков, когда идет дождь; каковая утрата много была оплакана некоторыми из тех, что были низкого рода, ибо добрым и знатным не было заботы до подобных вещей.

Съестных припасов они обрели там вдосталь, как тех, что находили они в домах, так и тех иных, что приказывали они доставлять им с флота, в особенности вина, что в подобное время было столь желанно, ибо то был напиток, коего в домах мавров было малое количество, хоть тем, кому доведется его [вина мавров] испить, оно придется весьма по вкусу как доброе, и проч. (ainda que aqueles que se acerta de o beber lhe prazera muito do bom, etc.)

ГЛАВА LXXXVIII

Как христиане в ту ночь были заняты различными делами

Всякое занятие большинства тех [людей] было упоительным, ибо, хоть весь тот день они и потрудились, время же ночи было столь малым, не было там никого столь ленивого, кто бы удовлетворился тем, чтобы проспать ее всю. Ибо одни были заняты тем, что упаковывали в тюки те вещи, что добыли, другие делили свою долю поровну с теми, кто изначально стоял на страже (que primeiramente traziam conserva), иные же занимались тем, что копали в домах, [там,] где находили неустойчивую землю, и проделывали в них весьма великие ямы (foios), думая отыскать какие-нибудь зарытые богатства; и ради того малого, что находили, разламывали большие фундаменты (aliceces), думая отыскать больше; иные пробовали высоту вод (tentavam as alturas das aguas), что была в колодцах, и погружались в них, и ощупывали ногами [дно], дабы увидеть, не удастся ли им отыскать еще каких-нибудь богатств сверх тех, что уже имели; и, говоря по правде, во многих [случаях] не впустую оказывались их труды, ведь в них [колодцах] обнаруживались многие вещи большой ценности.

И теми, кто имел наибольший успех в сих трудах, были люди из народа, в особенности те, кто был женат, каковым [ничто] не могло показаться вещью лишнею, сколь бы ничтожна (refece) она ни была, если только им представлялся случай ее заполучить.

О, как же счастье переменяет дела свои по собственному усмотрению и восполняет недостаток сообразно своему хотению! Ибо были среди тех людей такие, кто в сем королевстве не имел и хижины, там же им доставались для постоя великие дома, облицованные глазированною плиткой разнообразных цветов (tigelos vidrados de desvairadas cores), с потолками, покрытыми сусальным золотом (teitos forrados de olivel), с красивыми бельведерами, выложенными мрамором весьма белым и полированным, с постелями мягкими и нежными, и с бельем разнообразной выделки, каковы, как вам ведомо, бывают обыкновенно произведения мавров.

— В верный час — говорили они — сражались те [знатные люди] за такую роскошь для нас, прочих — бедняков, что трудятся у нас в Португалии на полях, собирая свой урожай, изнуряемые силою времени, и в конце концов так и не имеют пристанища иного, нежели бедные дома (proves casas), что в сравнении с сими желают казаться загонами для свиней.

Знатные же люди были уже удовлетворены, получив первую добычу (primeiro acertamento), и не заботились ни о чем ином, кроме как о том, чтобы потратить время, когда чувства их не были заняты сном, на то, чтобы пересказать величие той победы; и одни славили удары, нанесенные их друзьями, кои им довелось зреть, либо происшествия, им выпавшие; другие винили какие-либо препятствия, коли те у них приключились, из-за коих они упустили какой-нибудь удар, что могли бы нанести; иные оценивали множество погибших, сколько их могло быть, насчет числа коих были различные мнения, и немало прославляемо было злополучие, доставшееся их врагам. Однако превыше всех вещей говорилось о деяниях, свершенных Инфантом Доном Энрики, ибо все прочее (todo o al) они оценивали [в сравнении с ними] как дела малые. Иные заботились о том, чтобы разместить (recadarem) пленников, насчет охраны коих было проявлено великое тщание: одних забирали на галеры, других помещали в такие темницы, в надежности коих можно было не сомневаться.

Многие имели заботу о том, чтобы разведать (escoldrinhar), с какой стороны всего вернее пришла (se azara) та победа; и были такие, что целиком приписывали ее Богу, каковые среди всех прочих рекли наиболее истинно, говоря, что все приказы немногому бы послужили, кабы мавры возымели предусмотрительность закрыть свои ворота и не пожелали бы выходить наружу; ибо сколь бы мало ни держались они, защищая свой город, не могло быть так, чтобы в краткое время не пришла к ним великая подмога от их соседей и родичей.

Другие говорили, что то [ничему] не служило, ибо хоть они и закрыли ворота, у них не было провизии, и она не смогла бы прийти к ним столь скоро извне, сообразно великой их неподготовленности (despercebimento).

— Как могло быть, — говорили те, — чтобы мавры защитили город, хоть и закрыли они ворота, — ведь Король приказал разбить свой лагерь на Алмине, где маврам был дан такой бой силами их врагов. При таком же множестве его войск никогда не удалось бы избежать того, чтобы в скором времени не забрались бы [наши] люди поверх тех стен, и хотя [жители] города имели припасы, тех не могло быть столько, чтобы хватило на подобное множество мавров, какое было в городе, поскольку помимо его жителей было там множество иных, извне, что остались там с первого раза когда корабли отправились в Барбасоти, не говоря уже о прочих, коих Сала бен Сала не пожелал принимать в пригороде и [потому] пребывавших вовне, каковых было необходимо, чтобы он принял, когда узрел, что городу окончательно решено дать бой.

— Умолкните теперь, — говорили тем другие. — Ибо после Бога ни одна вещь не заслуживает там такой хвалы, как благородный совет, что держал Король; ибо коли мавры были бы предупреждены, хотя бы и не более чем за месяц, город никогда не был бы взят прежде, чем на то не была бы израсходована вся Португалия, кусок за куском.

И так, в сих делах и рассуждениях, провели его [Короля] войска ту часть ночи; однако разумение Короля не искало ни одной из сих вещей, но [вместо того] он возлежал, размышляя о великой милости, что оказал ему Бог, для каковой он просил Его в душе своей, чтобы он открыл ему возможность и путь для того, чтобы он мог ее сохранить и защитить чрез свидетельство подобного чуда, и таким образом, чтобы память о той победе осталась бы в наследство всем рексам [королям], что впоследствии будут владеть его достоянием.

ГЛАВА LXXXIX

О великом плаче, что мавры творили о потере своего города

Жалостливою вещью было слышать стоны тех мавров, после того как они удалились от сени стен своего города — ведь уход они предприняли чрез густоту зарослей своих огородов и садов, и не было там ни одного, кто бы тотчас по первом приходе мог бы ощущать себя в безопасности, сколь бы укромным (escuso) ни было место, — до того были напуганы (amedorentados) они избиением, кое узрели свершенным в отношении их соседей и родичей.

Однако после того, как стала спускаться ночь, они, уже обретя отчасти некоторую смелость, начали выходить из тех зарослей, каждый со своей стороны, и звать друга друга по собственным своим именам. И матери звали детей, и мужья — жен, и те, кому довелось быть найденным, имели некоторое средство для своего утешения, хоть и не могло оно послужить им долго, поскольку воспоминание об общей их потере не могло быть заслонено никакою иною лучшею вещью, сколь бы велика та ни была, сверх же всего не было там никого, у кого не нашлось бы, кого оплакать, ибо одним недоставало детей, другим — жен и друзей, и были там такие, кому недостало всех.

И так начали они творить свой плач, весьма скорбный, оплакивая свою потерю, ибо вспоминали о вещах, ими потерянных, каковых было столько и столь великих, что у каждого в отдельности вызывали весьма мучительное сожаление, и тогда они называли их благородство, сообразно тому, что каждый из них потерял.

— Есть ли в мире разумение, — говорили они, — кое может вместить то, что такой благородный и такой царственный город смог быть потерян в один день? Воистину, не живые люди, но силы преисподней были те, кто обрушился на нас, ибо едва ли можно будет поверить, что подобное дело могло быть свершено в столь краткое время какою-либо земною силой или мощью.

— И напишут авторы историй, — говорили они [далее], — что никогда ни одна кампания не была столь неудачливою, как сия наша, ибо находись мы даже посреди поля, имея пред собой редкие стога сена [в качестве укреплений], и то не могли бы быть побеждены более легким образом. И если бы по крайней мере наш злой жребий предоставил нам блага настолько, чтобы мы имели некоторый промежуток [времени], в каковой могли бы проведать о нашем поражении, что немало послужило бы для нашего предупреждения!

И тогда они начинали рассказывать друг другу обо всех событиях своего ухода, и кто были те, кто погиб сразу на первой улице и кто впоследствии, и рассказывали, кроме того, о великом множестве своих родичей и друзей, что лежали разбросанными (jazia espargida) по улицам и площадям города. Старики говорили, что слышали, как их отцы и деды вели разговоры о той потере, с упоминанием о том, что настанут дни, когда тот город должен будет весь ороситься кровью своих детей, ss. [scilicet, «а именно»], своих жителей. Другие пересказывали сны, в коих зрели чудесные вещи, им явленные, о каковых после утраты они объявляли. Был один, что сказал там:

— Когда я был юн, мой отец отправил меня в Тунис, к одному моему дяде, там проживавшему, каковой отдал меня в учение к муэдзину (almoedam) главной мечети. И однажды, беседуя с ним, я рассказывал ему о достоинствах сего города, он же по окончании моих слов возложил руку на очи и начал дышать весьма порывисто, и много раз из-под руки у него показывались слезы; и тогда он сказал мне: «Сын мой, я молю тебя, чтобы ты не говорил мне более о достоинствах твоего города, ибо не можешь ты сообщить мне столько, нежели я бы о том не знал гораздо более; однако я столько же говорю тебе, что коли [жители] земли Африканской ведали бы то, что ведаю я, то уже бы в нем [городе Сеуте] не осталось камня на камне, что не был бы повержен оземь; ибо его красота и добротность еще обернутся для нас великим злом, каковое ощутят вначале его [жители], а впоследствии ощутим мы, прочие, здесь живущие».

— «И сие я знаю потому, — сказал он, — что не так уж много лет назад, когда одною ночью лежал я в сей мечети, погруженный в сон, снилось мне, будто я зрел одну женщину со многими сыновьями вокруг нее; и будто еще зрел мост, что начинался вблизи ее стоп и достигал королевства Алгарви ¹⁴, по каковому шли из земли христиан великие толпы юношей, каковые сражались с сыновьями той женщины, пока не убили их всех, и [затем] сосали из ее грудей. И сие я пересказал другим маврам, знатокам, и всем мы сошлись на том, что та женщина представляет землю Африканскую и первые ее сыновья суть мы, прочие, каковых отторгли христиане от ее грудей, ss. от ее земли. И всему сему надлежит произойти из-за алчбы к вашему городу».

— И поскольку я никогда не питал большого доверия (femenca) к таким снам, — сказал тот мавр, — я не особо позаботился о том, чтобы к тому прислушаться (esguardar).

Также говорили еще о том, что когда флот Короля отбыл из Барбасоти в Алжазирас [Альхесирас], одна из жен Сала бен Сала видела во сне, будто супруг ее переезжал оттуда в другие дома и, видя его весьма опечаленным, она спросила его, из-за чего он был столь огорчен, он же отвечал ей, что из-за сердца, каковое оставалось у него в Сеуте. «Тогда почему бы вам не вернуться туда за ним?» — спрашивала она [во сне]. «Потому что ворота для меня закрыты» — отвечал тот. И [сам] Сала бен Сала говорил, что видел во сне тем утром, что его отец пришел обнять его. Другие рассказывали, сколько суеверий (abusoes) видели во сне [их предки?] лет за сто до того, каковые все давали уразуметь о той потере.

И так они пребывали в ту ночь в печальных своих обсуждениях, и каждый рассказывал о своей доле, пока их не одолевал сон, в ходе коего чрез чувства их проходили вещи весьма разнообразные, как обыкновенно и происходит с теми, кто во время бдения отягощен размышлениями. Были там такие, кому являлись великие языки пламени, другим же — бегущие воды, иным — множество кораблей; иные зрели сражающихся быков, иные видели луну, и звезды, и прочие небесные знаки; иным казалось, будто [с ними] говорят их родители, и их умершие родичи и друзья, и еще много тех, кто погиб в тот день.

Много было таких, что отправлялись к себе в имения и на фермы, где имелись у них дома, в коих пребывали во время сбора своего урожая (alacil), что мавры, как вы можете зреть, имеют обыкновение делать, когда перевозят свои фрукты; и там они бросались поверх груд соломы, что держали там для своих кроватей, ибо то было время, когда они долее всего оставались в подобных местах, по причине фруктов, что о ту пору созревают. И там они начинали вспоминать, сколько пользы приобрели они от тех имений, и о фруктовых деревьях, что в них высадили, и сколько расходов понесли на [возведении] своих построек, — и как все в столь краткое время были вынуждены оставить своим врагам. Были там и иные, что бросались с плачем поверх возвышенностей (comoros) насыпей своих огородов, в завершение печального того помысла; на других же нисходила ярость такая, что с тем сожалением они набрасывались на ростки своих рассад и начинали [безжалостно] их рвать (britar). И так они ходили из одной стороны в другую, как люди, лишенные рассудка, походя на ту жрицу Эдонис (Edonis) ¹⁵, что обитала на высотах горы Пинда ¹⁶, каковая [жрица] каждый год свершала свои жертвоприношения Вакху, что был богом вина, как повествует мастер Гонфедру (Gonfedro) ¹⁷; и казалось им, что они удовлетворялись причинением того вреда, пока, устав, не клали тому конца. Иные, что имели некоторые инструменты на тех фермах, рубили деревья под корень; но были там и другие, что умеряли свой гнев, ожидая, что, может статься, им удастся еще вернуть свой город, и тогда те вещи смогут им послужить; и они приводили себе на память многие писания, ими прочтенные, в коих находили многие события с другими городами и поселками, что впоследствии вновь были обретены изначальными своими жителями, и те [вновь] вступили во владение подобными вещами, прежде ими оставленными. «И для чего же теперь станем мы уничтожать наши вещи? — говорили они сами про себя. — Ведь может статься, что Бог проявит к нам Свое милосердие и мы вернем владение своим городом, каковой, даже если не произойдет ничего иного (ainda que al nao fosse), находится столь далеко от королевства Португальского, что христиане не смогут его удержать».

ГЛАВА XC

Как Король направил свое послание Мартину Фернандишу Портокаррейру, алкайду ¹⁸ Тарифы, дабы известить его о своей победе

Мы нашли, что лишь в два места послал Король сообщить о добром событии, что Бог даровал ему в его победе. Насчет чего надлежит вам знать, что по причине доброй воли, кою Мартин Фернандиш Портокаррейру выказал относительно службы ему, когда послал своего сына к нему во флот, как вы уже слышали, почел Король за благо дать ему знать раньше всякого другого. И некоторые даже говорили, что он послал ему таким образом те вести, помимо того, о чем уже сказано, для того, чтобы оный Мартин Фернандиш смог бы распространить их в других частях того королевства Кастильского.

И посему, тотчас как он оказался в городе, приказал [Король] приготовить бригантину (bragantim) ¹⁹, в каковом отправил со своим посланием Жуана Руиша Комитри, дабы тот поведал ему [Мартину Фернандишу] новости о том событии и равно обо всех прочих делах, как они произошли.

Как только Жуан Руиш прибыл в Тарифу, то сразу отправился с тем посланием к Мартину Фернандишу, каковой был до того рад ему, что на протяжении долгого времени не мог пресытиться тем, чтобы его выслушивать, по много раз снова спрашивая его обо всех обстоятельствах тех событий, как они произошли.

— Да будет вам оказано здесь гостеприимство такое же, — сказал он тому посланцу, — как на лучшую цветочную Пасху (Pascoa florida), какая только была у меня в сем мире. Скажите Королю, моему сеньору, что я почитаю то за великую милость, и пусть знает он, что воля его не будет обманута тем, что он пожелал известить меня о своей победе; ибо нет в его королевстве человека моего положения, коему я отдам превосходство по части наибольшей радости по поводу доброго его [Короля] события. Однако кабы он не дал мне о том знать чрез вас или чрез кого-либо другого, им посланного, весьма усомнился бы я в том, чтобы тому поверить каким-либо иным путем.

— Однако вам не ведомо, — спросил он, — какой гарнизон был в замке и было ли у мавров намерение встать на его защиту? Каковой вещи я бы не желал, поскольку замок [хорошо] укреплен и мог бы задать Королю некоторый труд.

— Еще когда я отбывал, — ответил Жуан Руиш, — мавры пребывали во владении им, но после того, как я оказался в море, удалившись приблизительно на лигу от города, я узрел знамена поверх башен.

И когда Перу Фернандиш Портокаррейру услышал таким образом то послание, то много сетовал на то, что не был в том деянии, как он прежде испрашивал то у своего отца.

— Вы отняли у меня доброе мое намерение, — сказал он, обращаясь к отцу, — помешав мне в том, чтобы мне быть с Королем, что стало бы для меня великою честью, каковою вещью во все свои дни не перестану я печалиться!

— Кабы мог я предполагать, — отвечал отец, — что деянию сему предстояло окончиться столь легким образом, не допустил бы я подобной задержки (detenca) в том, чтобы устроить твои дела так, как я это сделал; ибо хорошо ведаешь ты намерение, что было у меня относительно сего, и сие было послать тебя на какую-нибудь подготовку (corregimento), дабы [впоследствии] ты отправился туда, куда тебе надлежало; однако представляется, что Бог пожелал завершить дело иным образом, вследствие чего мне представляется, что никогда не слыхал я, чтобы город или поселок были взяты столь скоро. Ибо много раз уже случалось мне посылать моток пряжки для окраски в тот город, и не так быстро бывал он покрыт краскою, как теперь [город] был взят Королем.

— Воистину — сказал он — деяние сие таково, что в настоящее время трудно поверить ему вот так сразу, до тех пор, пока слава о нем не сделается более явной.

Эшкудейру [Жуан Руиш] был весьма добро принят, и равно те, кто с ним был. И затем отбыл Мартин Фернандиш с ним ради вознаграждения (alvissara), как того требовало его положение.

Здесь надлежит вам заметить, что помимо доброй воли, кою проявил тот фидалгу к Королю, имелась весьма великая причина для того, чтобы как он сам, так и все жители Тарифы радовались тому деянию, в особенности потому, что от очей их был удален такой позор, как тот, что имели они в лице тех мавров; ибо с тех пор и до сего дня сами они и их наследники неизменно приносили и приносят себе весьма великие выгоды в том городе, продавая там свои фрукты и [прочий] товар с великим превосходством в прибыли.

Комментарии

1. Примеч. перев. В главе XXXV настоящей хроники Зурара указывает, что Айришу Гонсалвишу ди Фигейреду на момент подготовки к походу на Сеуту уже было 90 лет.

2. Примеч. перев. Как полагает Р. Бразил, под «беретом» здесь следует понимать бацинет, что нам представляется необоснованным, т. к. ранее (гл. LXXII) Зурара уже называл бацинет «бацинетом».

3. Примеч. перев. Ошибка Зурары: автором энциклопедии «О свойствах вещей» (De proprietatibus rerum) был не Аристотель, а францисканский схоласт XIII в. Бартоломей Английский (лат. Bartholomaeus Anglicus). Энциклопедия, охватывающая весь спектр знаний того времени, состоит из 19-ти систематически структурированных томов (о Боге и именах Божьих; об ангелах, хороших и дурных; о душе и разуме; о телесных гуморах; о частях тела; о повседневной жизни; о болезнях и ядах; о земле и небесных телах; о времени и движении; о материи, форме и огне; о воздухе и погоде; о птицах; о воде и рыбах; о земле и ее поверхности; о регионах и местностях; о камнях, драгоценных камнях и минералах; о растениях и деревьях; о наземных животных; о цветах, запахах и вкусах, веществах, измерениях, числах и музыке), статьи в которых расположены в алфавитном порядке. Среди источников Бартоломея Английского — такие средневековые авторитеты как Аристотель, Геродот, Исидор Севильский, Павел Орозий, Плиний Старший, арабские астрономы; энциклопедия впервые познакомила европейцев с мнениями греческих, еврейских и арабских ученых по медицинским и научным вопросам. Свидетельство ее огромной популярности в Средние века — большое количество рукописных копий, найденных в европейских библиотеках, а также тот факт, что она регулярно выдавалась ученым Парижского университета. De proprietatibus rerum используется в качестве источника во многих произведениях мировой литературы, в т. ч. Данте и Шекспира.

4. Примеч. перев. «Год мира» — т. е. «мировая эра» (лат. Anno Mundi, AM), система счета лет «от сотворения мира», или «от Адама», основанная на одной из многочисленных библейских хронологий; «авраамические годы» — т. е. по иудейской эре, одной из двух основных (наряду с византийской) мировых эр, в соответствии с которой отсчет лет от сотворения мира ведется с 7 октября 3761 г. до н. э.

5. Примеч. перев. Вопреки указанию на «римские» годы, приводимый здесь Зурарой счет лет соответствует арабской «эре потопа» — ат-туфан, начавшейся 17 февраля 3102 г. до н. э. и тождественной индийской эре Кали-юга (с 18 февраля 3102 г. до н. э.).

6. Примеч. перев. На самом деле Набонассара — вавилонского царя, вступившего на престол 26 февраля 747 г. до н. э. Эра Набонассара (лат. Anno Nabonassari) введена античным астрономом Клавдием Птолемеем (ок. 90-168), который в своем «Альмагесте» приводит т. н. «Канон царей» — список имен и дат правлений ассиро-вавилонских, персидских, македонских (греческих) царей и римских императоров от Набонассара до Антонина Пия (римский император в 138-161).

7. Примеч. перев. Т. е. с 313 г. до н. э., вследствие чего данная эра никак не может быть увязана со знаменитым Филиппом II Македонским — отцом Александра Великого, скончавшимся еще в 336 г. до н. э. Ближе к началу этой эры стоит Филипп III Арридей — непосредственный преемник Александра Македонского, умерший в 317 г. до н. э., что, однако, также не соответствует счету лет «эры Филиппа» по Зураре. Фактически эта эра, как и нижеследующая «эра Александра» (см. следующее примечание), одинаково тождественны селевкидской эре.

8. Примеч. перев. Т. е. с 311 г. до н. э. На самом деле это — эра Селевкидов, начавшаяся 1 октября 312 г. до н. э., с воцарения Селевка I Никатора, одного из полководцев (диадохов) Александра Македонского и основателя державы Селевкидов. Хотя она и считалась ошибочно «эрой Александра», т. е. Александра III Македонского (Великого), умершего еще в 323 г. до н. э., в действительности она связана с Александром IV Македонским — его сыном и одним из преемников, скончавшимся, по устаревшим датировкам, в 312-м или 311 г. до н. э. (в настоящее время датой его смерти считается 309 г. до н. э.).

9. Примеч. перев. Испанская эра (лат. Aera Hispanica), иногда также называемая эрой Цезаря, применялась в государствах Пиренейского полуострова в V-XV вв., когда была заменена системой летоисчисления Anno Domini (AD), т. е. от Рождества Христова. Отсчитывалась с 1 января 38 г. до н. э. Ее введение связывается с именем Октавиана Августа.

10. Примеч. перев. Единственная среди приводимых Зурарой календарных эр, не поддающаяся идентификации. В самом конце настоящей хроники (гл. CV) Зурара приводит дату окончания своего труда — 25 марта 1450 г. — по тем же самым эрам, что и в главе LXXXVII; «египтянин», по которому названа данная эра, на сей раз поименован не как «Acimos», а как «Acianos» («Acianus»). Начало эры в обоих случаях соответствует 444 г. н. э. Как отмечает Р. Бразил (1992), «речь идет о легендарном персонаже, о котором нам ничего не известно». Единственный известный египтянин V в. с близким именем, к тому же непосредственно занимавшийся проблемами хронологии, — монах Анниан Александрийский (лат. Annianus, греч. Annianos), деятельность которого, правда, приходится на начало, а не на середину столетия, а именно на время епископа Феофила Александрийского; он вычислил собственную дату сотворения мира — 25 марта 5493 г. до н. э., тем самым создав новую мировую эру — александрийскую, бывшую основой системы летоисчисления в Византии до IX в., а также впервые рассчитал 532-летние пасхальные циклы, основанные на 19-летнем метоническом лунном цикле. Однако нет никаких сведений о календарной эре, эпонимом которой был бы сам Анниан, к тому же начинающейся в 444 г., что на 30-40 лет позже времени его деятельности. Т. о., вопрос остается открытым.

Не менее интересен и тот факт, что Зурара почему-то не пользуется столь широко известной эрой, как эра Диоклетиана, она же эра Мучеников, начавшейся в 284 г., вместо нее приводя годы по эре неведомого «египтянина» Асимоса-Асиануса.

11. Примеч. перев. Т. е. с 632 г.; т. н. эра Йездигерда (лат. Anno Yezdigerdi, AY), начавшаяся 16 июня 632 г. Основная календарная эра зороастрийского религиозного календаря, ведущая счет лет с воцарения Йездигерда III, последнего персидского шаха династии Сасанидов.

12. Примеч. перев. Т. е. с 1102 г.; на самом деле Афонсу I Энрикиш (Завоеватель), 1-й король Португалии (1139-85), формально унаследовал титул тогда еще графа Португалии только в 1112 г., в возрасте трех лет, после смерти отца.

13. Поллукс и Кастор, сыновья Леды — и Зевса, божественные близнецы греческой мифологии, братья Елены Троянской. По одной из версий, сыном Зевса был только Поллукс (Полидевк), а Кастор — сыном Леды от ее мужа спартанского царя Тиндарея. Помещены Зевсом на небо в виде созвездия Близнецов.

14. Примеч. перев. Т. е. южной оконечности Португалии.

15. Примеч. перев. На самом деле не «жрица Эдонис», а «эдонийская (фракийская) менада». Эдоны (эдоняне) — фракийское племя, известное своим ревностным почитанием Диониса-Вакха, почему у античных авторов «эдонянки» практически синонимичны менадам (вакханкам) и служат своего рода эталоном женской разнузданности и неистовства на оргиастических дионисийских празднествах. У Овидия («Метаморфозы», XI.69), менады, убившие Орфея, — «эдонийские женщины» (matres Edonidas; пер. С. В. Шервинского); сам бог Вакх назван Овидием «эдонским» (Edonus; «Лекарство от любви», 593, пер. М. Л. Гаспарова). Судя по характеру непрямой цитаты, источником Зурары (вопреки его собственной ссылке на «мастера Гонфедру», см. далее по тексту) почти наверняка является не раз цитировавшийся им Лукан («Фарсалия», I.672-3): ...qualis uertice Pindi Edonis Ogygio decurrit plena Lyaeo... («...так же, как с Пинда вершины, Хмелем Лиея полна огигийским эдонянка мчится...», пер. Л. Е. Остроумова; Лией — Вакх). У Сенеки («Эдип», 432-5), с чьим творчеством Зурара также был знаком, про Вакха говорится: Te Bassaridum comitata cohors nunc Edono pede pulsauit sola Pangaeo, nunc Threicio uertice Pindi... («За тобой летит отряд бассарид, В эдонской они пляске бьют стопой В крутой ли Пангей, во фракийский ли Пинд», пер. С. А. Ошерова; бассариды — вакханки, одетые в лисьи шкуры).

16. Примеч. перев. Пинд (греч. Pindos) — горный массив на севере Греции, протянувшийся с севера на юг между Фессалией и Эпиром (северные предгорья в южной Албании).

17. Примеч. перев. Т. е. Готфрид Витербоский (Готфрид из Витербо, Готфрид Витербский; лат. Gaufridus, Godefridus или Gotefredus Viterbensis, итал. Goffredo da Viterbo, нем. Gottfried von Viterbo) — германский придворный хронист итальянского или немецкого происхождения, летописец деяний императоров династии Штауфенов — Конрада III, Фридриха I и Генриха VI. Основные труды — «Зерцало королей» (Speculum regum, 1183), посвященное молодому Генриху VI и содержащее наставления монарху, и «Пантеон» (Pantheon, 1187-90) — обширный исторический труд, трактующий об истории мира от его сотворения до 1185 года, написанный частью прозой, частью стихами. «Пантеон» пользовался широкой популярностью (сохранился более чем в 40 рукописях) и оказал большое влияние на последующих средневековых авторов историй; Зурара ссылается на него в «Хронике открытия и завоевания Гвинеи» (гл. LXI), называя его автора «мастером Гондофри» (mestre Gondofre). Мы не смогли отыскать никаких упоминаний о «жрице Эдонис, что обитала на высотах Пинда и каждый год свершала свои жертвоприношения Вакху» ни в «Пантеоне», ни в других сочинениях Готфрида Витербоского; очевидно, здесь у Зурары еще один случай ошибочной атрибуции, подобный имевшему место в гл. LXXXVI, когда авторство энциклопедии De proprietatibus rerum было приписано им Аристотелю (как уже упоминалось, сведения о «жрице Эдонис», т. е. менаде-эдонянке, скорее всего восходят к Лукану).

18. Примеч. перев. Алкайд (порт. ист. alcaide) — гражданский и военный губернатор; городской голова.

19. Примеч. перев. Бригантина (порт. bergantim) — в описываемую эпоху: самое быстроходное, маневренное и легкое военное судно, управлявшееся парусами и веслами, двухмачтовое, с латинскими парусами и количеством весел от 9 до 19 на каждом борту.

Текст переведен по изданию: Gomes Eanes de Azurara. Cronica da tomada de Ceuta. Lisboa. 1992