ДЖИОРДЖО ВАЗАРИ

ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ

VІТЕ DEI PIU ECCELLENTI PITTORI, SCULTORI, ED ARCHITETTORI, SCRITTE DA GIORGIO VASARI PITTORE ED ARCHITETTO ARETINO

ВАЗАРИ.

БИОГРАФИЯ АНТОНИО АЛЛЕГРИ ДА-КОРРЕДЖИО.

Антонио да-Корреджио без всякого пособия, единственно силою своего таланта, в короткое время, сделался удивительным художником. По известиям Ланци, он родился в 1494, умер в 1534 году.

Корреджио был очень робкого характера. Как отец многочисленного семейства, он беспрестанно работал, не жалея здоровья, но при всем том был всегда беднякам, и его несчастие тяжелым бременем лежало на душе великого мастера. Постоянно мрачный и задумчивый, он сделался рабом своих занятий, и никакие трудности не могли остановить его в деле искусства, как доказывается картинами, написанными им для пармской соборной церкви: нельзя без восхищения смотреть на удивительные ракурсы и перспективу в этих произведениях.

Корреджио ввел в Ломбардия новый стиль, и, бесспорно, сделался бы опасным соперником всех современных себе живописцев, не исключая самых великих и знаменитейших, если бы хоть раз побывал в Риме. Никогда не оставляя своей родины и не видав никаких, ни древних ни новых, отличных произведений искусства, он создал однако ж высокие образцы. Никто лучше его не умел выражать в своих картинах полноту жизни; его фигуры чрезвычайно гибки и приятны; все его произведения запечатлены чудным характером красоты и изящества. [36]

Для пармской соборной церкви Корреджио написал между прочим две большие картины, из которых в одной, заслужившей громкое одобрение, представлена смерть Иисуса Христа. В другой пармской церкви он расписал фресками стены вокруг амвона, изобразив на них торжественное взятие Богоматери на небо, в сопровождении сонма святых и ангелов. Почти невозможно понять, каким образом художник мог выполнить с таким совершенством эту высокую идею. Выражение лиц и драпировка удивительны. Сохранилось несколько эскизов этой картины, сделанных самим Корреджио красным карандашом, и несколько очерков древних жертвоприношений, также других орнаментальных сюжетов, в которых представлены играющие дети. Все эти вещи обнаруживают в Корреджио великого рисовальщика, но как они ни прекрасны, творец их еще не мог бы прославиться до высокой степени, если бы не умел изображать своих превосходных рисунков в красках. Можно быть отличным рисовальщиком, но плохим колористом, и наоборот: совокупление этих двух качеств в одном и том же человеке встречается радо. Но совершенный живописец должен быть и хорошим рисовальщиком. В Корреджио вы видите и то и другое. Взгляните только на Благовещение, написанное им в Парме, для церкви францисканского монастыря. Умные отшельники знали всю цену этой фрески, и когда нужно было поправить церковное здание, они употребили все средства, чтобы не повредить ее. Таким образом картина сохранилась во всей целости.

Есть еще фреска Корреджио на пармских городских воротах: Богоматерь с младенцем Иисусом. Кто не видал других произведений, знаменитого мастера, тот не может без удивления смотреть на чудный колорит этой группы. В церкви святого Антония, Корреджио изобразил Богородицу, Святую Марию-Магдалину, и при них прелестного ребенка с книгою в руках: улыбка на губах дитяти так естественна, что поневоле улыбаешься и к сам, глядя на картину. Еще Антонио написал блаженного Иеронима, и колорит этой картины, изумляет всех [37] знатоков: самые взыскательные художника соглашаются, что нельзя достигнуть большего совершенства.

Корреджио написал множество картин для ломбардских вельмож, и между прочим две для герцога Фридриха II, который хотел подарить их императору. Джулио-Романо, видевший эти работы, говорит, что творец их, как колорист, превзошел всех своих современников. Одна из них представляет Леду, другая Венеру. Любуясь на эти произведения, вы забываете, что смотрите на картину; перед вами сама натура, во всей роскоши своих прелестей. В картине, представляющей Венеру, изображен великолепный пейзаж. Фигура самой Венеры неподражаема; волосы ее изумляют тонкостию и совершенством отделки. Прекрасные амуры пробуют на камни свои стрелы. Светлый ручей, протекающий между утесами и орошающий ноги богини, придает ей удивительную прелесть.

В Модене Корреджио написал Богородицу, и знатоки уверяют, что это лучшая картина в городе. В Болонье, по заказу тамошних вельмож, он изобразил явление Спасителя Марии-Магдалине в саду. В Реджио есть Корреджиева картина, Рождество Иисуса Христа. Лучезарный свет, исходящий от божественного младенца, озаряет окружающих пастырей. Женщина, пришедшая поклониться Богочеловеку, не может вынести яркого сияния, и закрывает лицо руками. Это прекрасно выраженное движение — чудо искусства. Над хижиною хор ангелов славословит божественного младенца. Вам кажется, что группа нисходит с небес, и, в безмолвном удивлении, вы не верите, чтобы это было создание руки человеческой.

В том же городе есть еще небольшая картина, величиною с фут, бесспорно, лучшее и драгоценнейшее Корреджиево произведение. Художник изобразил в ней ночь, проведенную Спасителем в Масличном Саду перед началом страданий. Богочеловек озарен волнами света, который исходит от явившегося ангела. Спаситель молится при подошве горы; апостолы не могли преодолеть своей человеческой слабости и заснули в некотором расстоянии от Иисуса: тень, бросаемая горою, сообщает [38] необыкновенную выпуклость их фигурам. Вдали начинает показываться заря; идут воины в сопровождении Иуды. Момент торжественный, высокий, и художник как нельзя лучше выразил вск оттени великой мысли.

Можно бы еще многое наговорить о произведениях Корреджиевой кисти; можно бы исчислять все картины, которые ему приписываются; но лучше остановиться на этой: превосходнее, возвышеннее, совершеннее, мы ничего не найдем; все знатоки и художники с благоговением удивляются этому созданию гения.

Едва ли есть портрет Корреджио; сам он никогда себя не писал, а другие художники не могли этого сделать, потому что Корреджио жил очень уединенно, был почта затворником в своей мастерской. При скромной и простой жизни, он не знал своих дарований и никогда не воображал дойти до совершенства в трудном искусстве живописи.

Обремененный многочисленным семейством, беспрестанно мучимый заботою сберечь копейку на черный день, он был чрезвычайно жалок. Рассказывают, что однажды в Парме заплатили ему за работу шестьдесят скудов медными деньгами. День был жаркий, но Антонио не хотел нанять лошади, и, взвалив тяжелый мешок на плечи, потащился в свою деревню. Утомленный до крайности трудною ношей и солнечным зноем, Корреджио, по прибытии домой, выпил стакан холодной воды и тотчас занемог сильною горячкой, от которой и умер. Ему было около сорока лет. Работать он начал с 1512 года.

Корреджио обогатил живопись превосходством своего колорита и пробудил деятельность ломбардских художников, которые после его смерти написали много замечательных картин. С особою ловкостию он умел рисовать волосы: в этом отношении он победил все трудности искусства. Живописцы обязаны ему вечною признательностию. Фабио Сеньи сочинил в честь Корреджио латинские стихи следующего содержания:

«Когда великий художник с неподражаемым совершенством изображал тела смертных, Хариты пришли [39] к Юпитеру с просьбою: «Милосердый отец, повели этому художнику снять с нас портреты: никто лучше его не может изобразить на холсте наши тела». Правитель Олимпа уважил желание Граций, и поднял юношу к звездам: там ваш Корреджио пишет с натуры портреты богинь, смотря на бессмертных».

Корреджио принадлежит ж числу тех редких людей, которые, несмотря на великие услуги, оказанные ими потомству, жили в неизвестности, забытые или неузнанные своими современниками. Такие люди — настоящие мученики; только темная, неопределенная надежда на позднюю славу утешает их среди беспрестанных сомнений и неудобств отвратительной нищеты. «И я живописец!» вскричал Корреджио, увидев картину Рафаэля. Кто не заметит в этом восклицании и жестоких страданий художника и сладостной надежды, которая внезапно озарила душу его? Эта надежда — отрадный светильник для неузнанного гения: она освещает мрачный путь его жизни, и дает ему силу итти вперед, несмотря на равнодушие современников.

Но такие гении — подводный камень для человека, дерзнувшего писать их историю. В глазах потомства они остаются какими-то загадочными явлениями, в которых нет ни какой возможности определить законы их бытия. Вы смотрите на их высокие произведения, удивляетесь необъятной их силе, но в то же время поневоле отказываетесь от всех полезных уроков, которые могла бы сообщить жизнь подобных людей, потому что время совершенно изгладило воспоминания об их жизни. Например, как начал и как продолжал свое поприще Корреджио? какие трудности встречал он на своем пути? какие употреблял средства, чтобы победить эти трудности?.... Все это тайна: мы ровно ничего не знаем, и никогда не можем узнать. Произведения Корреджио являются уже совершенными, и сколько ни изучайте их, вы никогда же нападете на ту дорогу, по которой художник шел к совершенству, никогда не заметите правил, которым он подчинял кисть свою. Можно подумать, что Корреджио умышленно покрыл мраком неизвестности свою историю, чтобы гений его казался потомству еще удивительнее. [40]

Полую, отчетливую биографию Корреджио, написать очень трудно, тех более, что и вся история ломбардской живописи вообще довольно темна, как свидетельствует ученый Ланци. Рим, Флоренция, Венеция, и после Болонья, воспользовались преданиями своих школ и тщательно собрали факты, служащие к объяснению жизни их великих художников. Но Ломбардия, разделенная на множество мелких владений, при Корреджио, в самую блистательную эпоху италиянского искусства, представляла мало занимательного для иностранцев, и путешественники почти вовсе не обращали на нее внимания. В Мантуе, Падуе, Реджио, Кремоне, Парме, Модене, словом, в каждом ломбардском городе, была своя особая школа. Труды и слава художника не могли итти далеко в таком тесном кругу, и Вазари по-неволе должен был только мимоходом указать на это раздробленное искусство, да вероятно и не знал всех подробностей, касающихся до ломбардских художников.

Главные обстоятельства Корреджиевой жизни описаны в весьма многих сочинениях. С именем его везде соединяют бедность, уединение, преждевременную и трогательную кончину. Это предание переходило из уст в уста со времени самой смерти Корреджио. Уже спустя сто лет, начали критически исследывать подробности его биографии, но, за недостатком положительных свидетельств, снова обратились к преданию.

Корреджио, по своей первой манере в живописи, принадлежит к древнему стилю; доказательство — его Святой Антоний, находящийся в дрезденской галерее. В этой картине выражена вполне сухая правильность католической кисти средних веков, тогда как в последних своих произведениях он дошел до самых крайних пределов преобразованного искусства. Каким же образом Антонио, посвятивший себя сперва мелочной, тесной практике, мог превратиться в исполинского, смелого мастера? Италиянские критики много трудились над решением этого вопроса, но дело понять очень не мудрено: превращение Корреджио объясняется обыкновенными общностями искусства, без всяких темных исследований, которые только-что [41] запутывают вопрос и увеличивают трудности. По несчастию, многие ученые не любят приниматься за дело просто, и прибегают и мистериям, чтобы похвастаться открытием каких-то великих тайн. Так и о Корреджио они взапуски уверяли, будто в преображении его дарования скрывается никое дивное таинство, непостижимое для ума человеческого. По словам их, Корреджио, скромный деревенский житель, никогда не покидавший своей отчизны, был ни больше ни меньше как новый Аргонавт, странствовавший по лесам и дебрям, для отъискания драгоценного талисмана, с помощию которого он впоследствии так превосходно изображал человеческое тело и особенно волосы. Самые старинные исследыватели не считали, однако ж нужным заводить его в небывалые страны. Они говорят, что Корреджио мог научиться живописи у Мантеньи, так-как Мантенья был его современником и даже жил недалеко. Но ипотеза эта слишком смела и не подкреплена ни какими фактами. Гораздо основательнее предположить, что Корреджио воспользовался только картинами Мантеньи, которые он мог видеть в Парме или в Модене. Великие люди умеют извлекать пользу из всего, что им попадается. Во всяком случае трудно поварить, чтобы Корреджио был учеником Мантеньи, тем более, что ему считалось только двенадцать лет, когда тот умер. Сами исследыватели, о которых мы говорим, смирились перед этим возражением, но не желая совсем отстать от своей ипотезы, они вздумали утверждать, будто Корреджио брал уроки у сына Мантеньи, Франческо. Это уже и не стоит опровержения. Другие думают, что Корреджио учился у Леонардо да-Винчи, когда тот основал свое местопребывание в Милане и сделался главой школы. Можно ли, говорят они: чтобы Леонардо, так охотно помогавший всякому даровитому художнику, бедному и богатому, выпустил из виду гениального Корреджио? Можно ли, чтобы этот друг всего миланского юношества не заметил и не поощрил Антонио, как он поощрил Сале и столько других? Но это мнение также не основано на положительных фактах: притом не должно позабывает, что Милан лежит не очень близко от местечка, [42] где почти безвыходно жил Корреджио. Наконец есть еще одно мнние: некоторые писатели, основываясь на сходстве Корреджиева «Вознесения» с «Страшным Судом» Микель-Анджело, полагают, что Корреджио когда-то странствовал во Флоренцию и там учился у Буонароти. Но дело в том, что сходство между этими двумя фресками, если оно действительно существует, что еще подлежит сомнению, скорее могло произойти от поездки Микель-Анджела в Парму, нежели от поездки Корреджио во Флоренцию, потому что пармский купол расписан гораздо прежде сикстинской капеллы.

Почему не допустит, что Корреджио образовался сам, имея перед глазами высокие примеры искусства? Правда, отечество его не стояло в первом ряду государств, славившихся изящными художествами, не было так богато превосходными образцами, как Рим и Флоренция, великие метрополии изящного; но все же и не в варварской стране жил Корреджио: Парма и Модена отнюдь не были чужды общему движению искусства, прославившему Италию. Очень вероятно, что даровитый Корреджио не раз имел случай видеть прекрасные антики и высокие произведения новейших художников. По-крайней-мере не подлежит сомнению, что он видел картину Рафаэля: предание говорит об этом очень ясно. Сверх-того мы знаем, что пластика пользовалась большим уважением в его отечестве. Это искусство, обыкновенно предшествующее скульптуре и прекрасно помогающее живописи, было в то время отличительною принадлежностию Ломбардии. Модена особенно славилась отличными мастерами в этом роде. Вазари много говорит о Паганини, который приезжал во Францию по вызову Карла VIII, и в 1484 году был уже известен как превосходный пластик. Летописец Ланчилотто до небес превозносит Джиованни Абатти, удивляясь его гипсовым образам, бывшим тогда во всеобщем употреблении в Италии. Великий Микель-Анджело, по словам Вазари, удивлялся таланту Бегарелли, и, смотря на глину, из которой он лепил, сказал: «Если бы эта глина могла превратиться в мрамор, тогда прощай древние статуя!» Упражнение в [43] пластике, которою Корреджио занимался с самого детства, кажется, достаточно объясняет твердость в необыкновенную гибкость фигур на его картинах. Таким образом, разрешение загадка Корреджиова таланта надобно искать именно в том тесном углу, где он родился, вырос и умер. Притом не нужно забывать, что Корреджио выступил на поприще искусства в такое время, когда гений человека везде сбрасывал с себя кандалы безотчетного подражания, когда везде возникала новая жизнь, дух преобразования. господствовал над умами и подстрекал их к деятельности. Мудрено ли, что при таких обстоятельствах, люди с высоким дарованием изумили потомство своими превращениями? И если Корреджио сделал больше других, то это значит только, что он более других искал славы, и не щадил своих сил для ее приобретения. Короче, неутомимая деятельность Корреджио и, разумеется, его необыкновенные дарования заключают в себе, но нашему мнению, весь секрет его чудесного превращения. Эту мысль, как нельзя лучше, подтверждает прекрасный, откровенный отзыв Каррачио о произведениях гениального живописца. «Картины Корреджио, пишет он: суть непосредственный плод его мысли: этот великий художник никому не обязан своим образованием. С первого взгляду на его произведения видишь, что он все изобрел сам, что все вышло из собственной его головы. Один только Корреджио вполне оригинальный, самобытный мастер, тогда как прочие живописцы, все без исключения, имеют что-нибудь такое, что не им принадлежит: тот берет в образец модели, другой статуи, третий эстампы, и так далее. Наконец, произведения каждого художника представляются так, как они могут быть; но Корреджиевы картины представляются тем, что они действительно. Я не умею хорошо выразиться и не знаю, понятно ли говорю, но уверен, что мнение мое справедливо».

Впрочем, превращение Корреджиева таланта совсем не так изумительно, как воображают италиянские исследователи. Правда, между Святым Антонием и Взятием Богородицы на небо нет почтя ни какого сходства; но не [44] надобно забывать, что первая картина написана в молодости, а последняя в конце жизни художника: в промежуток этих двух эпох Корреджио написал множество других картин, и в них не трудно заметить постепенный переход его от старой манеры к той степей совершенства, до которой достиг он впоследствии.

Точно ли был беден Корреджио? Предание говорить коротко и ясно, что он был мирный житель небольшого местечка, трудами рук добывавший очень скудное пропитание для многочисленного семейства и наконец умерший в нищете. Прошло два века после трагической смерти художника, и потомство нисколько не сомневалось в этой печальной истине. Но потом явились люди, которым вздумалось доказывать, что Корреджио был не плебей, а потомок богатой и знатной фамилии; что местечко, где жил он, было не деревня, а многолюдный город; что Антонио принадлежал к аристократам этого города, жил как аристократ среди блистательных почестей, среди утонченных изобретений роскоши, и умирая оставил богатое наследство своему сыну Помпонию. Так писал между прочим монах Орланди, и вслед за ним Манни вздумал уверять, что ему удалось отъискать где-то щит Корреджиева герба. Мы не станем опровергать этого ни на чем не основанного вздору: факты, в подобных случаях, лучше всяких опровержений. За гигантскую отделку пермского купола, Корреджио получил плату, какую давали Рафаэлю за одну фигуру. Картину «Христос в Масличном Саду», он отдал своему заимодавцу в уплату долга, состоявшего всего из четырех скудов. Наконец, несомненные документы доказывают, что пармские монахи покупали его произведения за мешок хлеба или вязанку дров. Было же из чего накопить богатое наследство сыну Помпонию!

При жизни, Корреджио не пользовался и тенью той славы, которая озаряет его в потомстве. Однажды какой-то церковный староста, рассматривая рисунки художника, простодушно сказал: «Уж не хотите ли вы, мессер Антонио, нарисовать здесь блюдо с лягушками?» Оправдывая эту обиду, Ланци замечает, что глупые слова [45] старосты нельзя пронимать за общее мнение современников. Это, конечно, правда; но справедливо также и то, что наглая выходка невежды часто разрушает всю будущность скромного и беззащитного художника. Притом, каким бы образом этот невежда осмелился обижать Корреджио, если бы художник был в славе?

Напротив-того, лишь только умер Корреджио, как молва о его картинах быстро распространилась по всей Италии, и молодые люди со всех сторон начали съезжаться в Парму и Модену для изучения его великих произведений. Аннибал Каррачио писал к своим братьям: «Надо усвоить себе манеру Корреджио: это — великое дело!» Везде говорили о подвигах и заслугах гениального художника; везде превозносили его таланты; везде удивлялась его картинам: этот поздний энтузиазм был должною данью бессмертному мастеру, который преобразовал имталиянское искусство, находившееся в упадке.

Текст воспроизведен по изданию: Вазари. Биография Антонио Аллегри да-Корреджио // Библиотека для чтения, Том 48. 1841

© текст - ??. 1841
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1841