ПЕРВОБЫТНЫЙ ВИД И ИСТОЧНИКИ НЕСТОРОВОЙ ЛЕТОПИСИ.

В каком виде дошла до нас летопись Нестора? Обще-господствующее мнение состоит в том, что летопись Несторова дошла до нас искаженная и обезображенная, украшенная и подновленная, распространенная и сокращенная позднейшими переписчиками, со множеством вставок и пропусков, новых сказок и басен, от которых должно очищать ее Критике, — словом, совершенно не в том виде, какой дал ей сочинитель.

«На почтенного Нестора», говорит Шлёцер, «бросились все; начали переменять его слог, выкидывать слова, прибавлять, сокращать, вводить свое, толковать; приятную простоту его изуродовали каким-то красноречием; повествования его, в которых нет ничего постороннего, завалили рассуждениями. Но это еще не все. Как в первом столетии он очень краток, потому, что будучи честным и умным человеком, повествует только то, что знает, и пишет только о том, что принадлежит к его истории, то его начинили выписками из Византийцев, а наконец и глупыми бреднями, которые не прежде XV столетия перешли в Москву от соседей и у твердились Степенною Книгою. И эти так [2] жалко искаженные временники, все еще назывались Несторовым Временником 1.

Все наши позднейшие исследователи повторяли эта слова, так или иначе. Они сделались как-бы общими местами, и встречаются во всяком исследовании, относящемся до Русской Истории.

Мне было бы очень легко, удобно и безопасно повторить их здесь, и таким образом уклониться от объяснения всех противоречий и несообразностей, ответить одним разом на все возражения, прошедшие, настоящие и будущие, обратить все вины на позднейших переписчиков, и провозгласить торжественно: в Несторе, точно, есть множество вещей мудреных, но они без всякого сомнения принадлежат не ему, и следовательно никак не могут возбуждать недоверчивости к его летописи. Это было бы для меня безопасно, — под хоругвею всех наших критиков, высших и низших, без исключения; легко, — потому что одним верным ударом разрубил бы я все Гордиевы узлы; удобно, — потому что я избавлялся бы от всех новых разысканий и толкований. «Вот происшествие, которого Нестор не мог знать», сказали б мне противники. Нестор и не знал об нем, отвечал бы я, а оно прибавлено переписчиком. «Вот перевод из писателя, о котором Нестору слышать было невозможно». Так что ж? перевод сделан после, и вставлен в летопись. «Вот слово пятнадцатого столетия». Да; оно и попало в летопись в XV столетии, а Нестор, разумеется, об нем и не думал. Все, что вы говорите теперь, было уже предусмотрено, обдумано и сказано прежде вас, гораздо яснее и сильнее, Шлецером. Напрасно полагаете, что вы открыли что-то [3] новое. Прочтите слова его, приведенный в начале, и согласитесь, что вы стали теперь спрашивать о том, на что уже давно сделан был ответ в истории критической литературы.

После того, я мог бы спокойно продолжать свои исследования, основываясь на Несторовой Летописи. Но я ищу истины, не могу скрывать тех затруднений, которые нашел на пути разысканий, хоть-бы их и не видали противники, подвергаю себя новым возражениям, завожу новое дело. Может-быть теперь-то именно я должен буду уступить и проиграть тяжбу: за то выиграет истина.

Нельзя ссылаться с о Шлецером на переписчиков, нельзя обвинять вставщиков, со всеми нашими исследователями: летопись дошла до нас в том виде, в каком написана первым своим сочинителем, что касается до происшествий и их последовательности.

Да; повторяю, летопись в сущности дошла до нас в первоначальном своем виде.

Возьмите известные списки летописи — Лаврентьевский, на пергаменте, который писан в 1377 году: заметим, что первые сорок листов в нем писаны другим почерком, древнейшим, сплошь, не монахом Лаврентием, как утверждал Г. Тимковский, и что Г. Востоков о печерке свидетельствует то же: Лаврентий верно только приписывал к первой древнейшей тетради; — Троицкий, тоже на пергаменте, который принадлежит XV веку, если не XIV; — Ипатьевский XIV века, Хлебниковский XV века, Радзивиловский XVI века, по свидетельству Карамзина; — прочие списки, младшие, как-то Новогородские, с приписками лиц XI столетия, Татищевские, Щербатовские, сколько об них судить можно по [4] известиям этих писателей; — наконец отдельные летописи Псковскую, Киевскую, Волынскую, которые все начинаются Нестором.

Выньте из всех этих списков начало, то есть, до 1110 года. Что мы увидим?

Совершенное сходство в главных чертах. Все известия идут одним порядком: древняя космография; описание земель и народов во время летописателя, ближних и дальних, по происхождению их от сынов Ноевых; Вавилонское столпотворение, рассеяние народов; первое пришествие Славян с Дуная; переселение Славян в нашу сторону; возможное судоходство морем и реками в Русь и из нее, и кругом южной Европы в Русь и Константинополь; путешествие Св. Апостола Андрея в Русь; начало города Киева; племена народные в Руси, я так далее, как в оглавлении Шлецеровом к Нестору 2.

Следовательно, эти известия находились в том же порядке и в тех списках, с которых списки сделаны.

Мы можем судить и о тех, хотя приблизительно.

Они, разумеется, были древнее своих копий, до нас дошедших. К этому прибавить должно следующие соображения: Лаврентьевский оканчивается 1305 годом; следовательно, подлинник его, который бы то ни было, принадлежал к началу XIV века. Монах Лаврентий был человек добросовестный: он оставлял даже места для тех слов, которых не мог разобрать в своем подлиннике. Так, он не смел поставить Новогорода при рассказе о мест прибытия Рюрика, «занеже книгы ветшаны, а оум [5] молод недошел». Достаточное доказательство, что подлинник, или какая-либо часть его, была очень древняя: пергамент не скоро ветшает.

Подлинник Радзивиловского списка, также который бы то ни был, принадлежал к началу XIII столетия: список оканчивается 1206 годом.

Подлинник Ипатьевского принадлежал к концу XIII столетия: Ипатьевский список оканчивается 1296 годом.

Воскресенский список, несмотря на свою новизну, указывает на древний подлинник своими особенными прибавлениями, в которых заключаются несомненные истины.

Подлинник Софийского временника, с которого дошло до нас так много списков, принадлежит к концу XII и к началу XIII столетия. Издатель этого списка затруднялся, к какому времени отнести его, не зная, кто были Александр и Исаак, до которых обещал рассказывать летописатель в начале своего труда словами: «Мы же от начала Русьской земли до сего лета и вся поряду известно да скажем, от Михаила Царя до Александра и Исакия». — «Стоит только разыскать», говорит издатель в предисловии, «кто были сии последние, чтобы узнать время, в которое жил летописатель». И потом: «Нельзя точно определить времени, до которого временник сей продолжался, ибо он не дошел до нас в виде отдельном; приводимые же выше Александр и Исаак должны покамест остаться неизвестными». В замечании издатель догадывался, не посадники ли это Новогородские. Нет, они были не посадники Новогородские, а Византийские императоры, как и Михаил, с которого летописатель начинал свое сочинение. Это давно решено уже Добровским и принято Шлецером, который говорит в приложении к пятой части подлинника и к третьей [6] перевода его Нестора (стр. 681): «Александр и Исаак здесь разумеются Алексий Ангел и отец его: следственно, до сего лета — относится к 1203 году».

Я не говорю здесь о родоначальнике списков, в которых Василий, современник Василька и внуков Ярославовых и Нестора, говорит о себе от первого лица, принадлежавшем к началу XII столетия, как и самый подлинник Несторов; о родоначальнике списков, в которых повторяется Сильвестрова приписка 3, принадлежавшем к тому же времени.

Не говорю также о списках Татищева, из которых один оканчивался 1197, другой 1239, третий 1198 годов, и прочая, и о списках Щербатовских.

И так все главные известия, которые мы находим в наших списках XIV, XV, XVI и XVII веков, находились точно также, кроме частных отмен, и в их подлинниках тринадцатого, двенадцатого и даже одиннадцатого веков.

Впрочем и без этих соображений мы можем, даже по нашим спискам, сходным между собою, сделать точно тоже заключение о первых подлинниках.

Что же следует заключить из этого сходства? — Ларчик открывается просто! — Что все эти известия принадлежат подлиннику подлинников, то есть, самому Нестору.

Какие места считаются вставками по правилам исторической Критики? Те особенно, которые находятся в некоторых только списках того или другого древнего сочинения, принадлежащих к одному разряду, при других, разумеется, признаках [7] подлога. А как можно назвать вставкою такое место например, которое решительно находится во всех его списках?

Мне не понятно, каким образом наши критики, из которых многие были очень проницательны, не сделали этого замечания, необходимого, неизбежного? Я думаю, что они слишком много смотрели на слова, на буквы, а не довольно смотрели на все сочинение сполна.

Точно, мы находим много разницы в словах, предложениях, строках: один переписчик например написал из Руси, другой к Руси; один не разобрал Ионии, и написал Онию, а другие от них; один написал Норци, другой Норицы, третьи Инорици, а четвертый Иноверцы. Один, не разобрав слова, оставил для него место, другой написал сплошь следующее слово, третий переменил с умыслом 4. Но, в целом, содержание и теперь то же, что было всегда. Целое сочинение может быть иногда так переписано, что во всяком слове будет заключаться ошибка, и следовательно, несмотря на подлинность и полноту, нельзя употребить его в дело. Однако, и этого замечания не должно применять к нашей летописи, в которой, по сличении списков, можно добраться смысла, и добраться его тогда, как нам понадобятся частности.

Да; в больших грехах нельзя винить переписчиков. Все так называемые значительные вставки принадлежат самому Нестору. Это заключение необходимо следует, повторяю, из сходства всех списков в целом.

С этой лишь точки можно делать возражения на Нестора, и представлять сомнения по-крайней-мере правдоподобные, благовидные, если не истинные. [8]

Вот бремя, которое я сам кладу на себя, и которое мне может-быть тяжело будет нести, но пойдем далее.

Мы сделали заключение, глядя, так сказать, поверхностно на списки Несторовой летописи. Теперь всмотримся в них пристальнее.

На четвертой странице (взгляните по Лаврентьевскому, древнейшему, списку) речь начинается словами: «Поляном же жившим особе», — и потом описывается путь из Варяг в Греки.

На следующей странице опять: «Полем же жившем особе», и потом описывается Киев.

Еще через страницу, опять: «Полем же живущем особе», — и потом описываются разные племена.

Здесь непременно должны быть вставки; некоторые из этих мест писаны верно другим человеком.

Сюда же относится и беспорядок, в котором следуют некоторые известия, например за описанием племен Славянских в нашей стороне, следует описание сообщения по рекам, потом путешествие Св. Апостола Андрея, потом говорится о Киеве, опять о племенах, потом о Болгарах, Уграх, Обрах, и опять о племенах, о обычаях разных народов, и так далее.

Сюда же относится и слог различный в некоторых местах: известия о некоторых происшествиях при Олеге, Святославе писаны гораздо простее, чем житие Феодосия или благочестивые размышления.

Следовательно вставки есть. В этом должно быть совершенно уверенным. [9]

Но вот два различные, кажется, противоречащие заключения! Однакож они должны быть верны, если верны мои посылки.

Вставок не было после Нестора, говорю я, и вставки есть в Несторе. Должно непременно разрешить это недоумение. Я принимаю оба эти положения за посылки, и вывожу новое следствие. Вот оно:

Сам Нестор вставлял.

Я думаю, что у Нестора были какие-нибудь записки, церковные ли, или монастырские, или домашние, но подобные запискам, которые ведутся нашими провинциальными помещиками в календарях, подобно Новогородскому летописцу, напечатанному в Москве, и состоящему из самых кратких, простых известии.

Нестору попались эти записки, и он вставлял в них, что слышал по преданию, что знал сам, что показалось ему любопытным из чужих временников; и новому сочинению своему, которое увеличилось без всякого сравнения с основным текстом, дал форму Греческих летописей, и по справедливости прослыл первым летописателем.

Вставки свои часто он делал не кстати; но от монаха Печерского в XI столетии мы и не можем требовать ни какой ученой обдуманности, отчетливости, последовательности; напротив, чем больше б имел он достоинств этого рода, тем больше мы имели б права подозревать его подлинность.

Несторова летопись ни мало не пострадает в общем мнении от того предположения, и останется драгоценным памятником XI столетия.

Что Нестор имел авторскую замашку, любил поговорить при случае и распространяться, мы видим это в житии Св. Феодосия, которое так решительно все ему приписывают и которое написать, по моему мнению, гораздо труднее, чем летопись. [10]

Карамзин думал о церковных записках, хоть мимоходом, хоть предположением, если не заключением. Вероятно, что по запискам церковным, говорить он в Примечании СXXVII, Нестор означал дни преставления некоторых древних Князей. Миллер, кажется, думал тоже.

Точно, если Ярослав велел вырыть кости своих дядей, Ярополка и Олега, умерших в язычестве; если Даниил, современник Несторов, записывал имена князей, ему современных в поминаньях Иерусалимских, то без всякого сомненья, дома, были хоть такие же поминанья о наших христианских князьях. Вспомним, что в IX столетии, со времен Аскольда и Дира, были у нас христиане; что при Игоре была церковь; что у княгини Ольги был священник.

Наконец, известие в летописи об уроде, найденном рыболовами в Киеве, никак не могло принадлежать Нестору: оно рассказывается под годом 1063, а Нестор, незадолго перед тем только-что родился (противники Нестора не заметили этого анахронизма).

Я мог бы прибавить здесь еще: без подобных записок нельзя было бы Нестору назначить времени происшествиям, начавшимся за двести лет до того. Конечно, есть летописатели, которые рассказывают, что было за тысячу лет до них, но наш добросовестной нейдет в сравнение с ними, и, для меня, трудно верить Шлецеру и Карамзину, чтобы он назначил эти годы наугад, принаравливая свою хронологию к хронологии Византийской.

Приведем к одному, общему заключению все рассуждения наши, изложенные в этом журнале в прошлом году, и в нынешнем.

Древняя Русская История достоверна.

Начало Русских летописей достоверно.

Русские летописи начинаются с XI столетия. [11]

Нестора должно считать первым летописателем.

Летопись его дошла до нас в том виде, какой дан ей был сначала, кроме слов.

Прежде Нестора непременно были какие-нибудь краткие записки.

Но все еще нам любопытно знать, откуда Нестор мог почерпать те известия, в достоверности которых мы уже не смеем сомневаться. Мы будем еще спокойнее, если разрешим себе удовлетворительно этот вопрос, хотя, впрочем, и в противном случае мы можем только изъявить свое сожаление, но никак не имеем права отрицать. Сколько сомнений в последнее время наведено было на Геродота касательно его сказаний об Египтянах, Финикиянах, Вавилонянах, Персах, Скифах, а он мало-по-малу оправдывается! Откуда почерпнул он то или другое известие? твердили многие знаменитые критики. Откуда бы то ни было, но оно верно, отвечают путешественники: слова его доказываются нашими открытиями.

Источники Несторовой летописи суть:

Прежние записки, о которых говорили мы выше.

Собственное удостоверение. О княжениях Всеволода Ярославича и Святополка Изяславича в Киеве (1078–1112) он писал как современник и очевидец.

Известия современников, которые могли рассказывать ему о княжениях Ярослава и Изяслава (1019–107), например Ян, игравший в продолжении их значительную роль, и умерший в 1106 году девяноста лет от роду. Ян в свою очередь мог слышать от современников о княжении Святого Владимира.

Болгарские летописи, или известия. Едва-ли кто предполагал у нас этот источник, а мне он кажется особенно важным, может-быть потому, что [12] мне прежде всех попал на мысль. Обращаю на него внимание наших исследователей. Грамота началась между Болгарами за триста лет до Нестора; мудрено ли, что между ними уже задолго до него появились летописатели, переводчики, которые перевели на Болгарское, то есть, наше церковное наречие, разные Греческие, исторические и богословские книги? Мудрено ли, что Болгарские духовные приходили к нам в Киев, имевший частое и беспрерывное сообщение с Константинополем и самою Болгариею, — даже с целию распространить у нас Христианскую Веру, точно так, как к ним лет за триста пришли бессмертные Кирилл и Мефодий? Мудрено ли, что они принесли с собою свои книги, которыми Нестор воспользовался, сделав из них выписки для своей летописи? Вот так называемые переводы из Византийцев! Это — предположение, но оно получает некоторую степень достоверности, когда мы обратим внимание на то, какую роль у Нестора играют Болгарские происшествия, которыми он перемежает наши происшествия; когда обратим внимание на то, что все книги богослужебные, Евангелие, Апостол, Псалтырь, Литургию, мы не могли получить ни от кого, кроме Болгар, наших Славянских единоплеменников, для которых первоначально они были переведены; когда обратим внимание на то, что первые наши духовные, священники, например при Игоре у Ольги священник Григорий, и при Владимире, были по всему вероятию Болгаре, а после и Греческие митрополиты имели даже в них необходимую нужду для управления своею паствою; когда обратим внимание на то, сколько Болгарских несомненных переводов дошло до нас из древнего периода, как свидетельствует Г. Строев в своем указании; когда обратим внимание на то, что древнейшие наши [13] рукописи духовного содержания носят на себе явные признаки южного происхождения, например Остромирово Евангелие 5; что в монастыре Печерском, и именно в Несторово время, были Болгаре; что даже в 1270 году Киевский митрополит Кирилл выписал из Болгарии список Кормчей Книги, древнейший из всех дошедших до нас.

Вот моя догадка, которой, признаюсь, я очень дорожу, и которой суда станем ожидать преимущественно от Г. Венелина.

Может-быть даже Болгарская летопись послужила Нестору основанием, на котором построил он свою.

Греческие летописи. Первые митрополиты наши были Греки. За ними отправлялись наши посланные. Сношение с Константинополем было беспрерывное. В Несторово время был в Печерском монастыре Греческий монах Михаил, от которого Св. Феодосий получил устав монастыря Студийского, сделавшийся общим для всех монастырей Русских. Почему этот Михаил, если не другой кто, не мог сообщить Нестору какого-нибудь Греческого временника, или даже перевести что-либо для него нужное, как переводил он монастырский устав. Следовательно, если не через Болгарские руки, то от самих Греков мог Нестор узнать то, что поместил в своей летописи; узнать не только письменно, но даже изустно, хотя б сам не знал по-Гречески.

Известия Варягов. Как первые наши христиане были Варяги, так были они и между первыми иноками. Прочтите первоначальную историю Монастыря Печерского: там на каждой странице найдете [14] вы Варягов. Первая пещера, по некоторым известиям, была ископана ими. До сих пор, кажется, какие-то пещеры называются Варяжскими. Варяги точно так могли рассказывать Нестору о своих подвигах и подвигах предков, как их соотечественники рассказывали дома сочинителям саг. Варяги-то наговорили ему сказок, известных также на севере, и о колесах, на которых Олег подъехал к Царюгороду, и о змее, которая ужалила его по предсказанию волхвов, и о воробьях с голубями, которые сожгли Коростен, и другие баснословные известия, в которых есть однако ж историческое основание. Нестор спокойно поместил все их рассказы в свою летопись, как и все его товарищи, первые летописатели, северные и южные, восточные и западные. Они же сообщили ему известия о разных иных племенах, живших преимущественно по берегам морей Балтийского и Немецкого, столь им известным; они же сообщили ему известие и о пути из Варяг в Греки, о своем Austur-vegi и Vester-vegi. все это и естественно, и вероятно.

Известия о разных племенах, обитавших в нынешней России, он мог получить от самих жителей и соседей. Киев был средоточие, особенно после введения Христианской Веры, и сборное место, где можно было сойтись с обитателями стран самых отдаленных. И если Тацит, живя в Риме, знал об Эстах (Aestui), если Иорнанд, живя в Равенне, знал о Чуди (Thuedi) и Мордве (Mordens), если Адам, живя в Бремене, знал о Мери (Merens), если Константин Багрянородный, живя в Константинополе, знал о Кривичах (Kribitziunoi), Дреговичах (Drougonbitoi), и Древлянах (Derbleninoi), то что же мудреного знать об них Нестору, соотечественнику, одноязычнику, соседу, и уместны ли [15] сомнения в возможности иметь ему такие обширные (!!) географические сведения об Европе?

Вообще предание. Замечу здесь, что в народе безграмотном оно бывает гораздо живее, чем в грамотном. Общие сведения за сто пятьдесят, двести лет были на памяти без всякого сомнения. Некоторые памятники, могилы князей, он мог видеть сам, или мог об них слышать.

Вот какие источники мог иметь Нестор. Разверните его летопись, и разделите ее на части. К каждому известию можно указать правдоподобный источник. Это — редкое счастие! Пусть укажут хоть на одного летописателя, в какой бы то ни было литературе, которого правдоподобные источники были бы вероятнее.

Мы говорили в прошлом году, в этом же месте, о достоверности летописи. Какое новое доказательство получает она, когда мы видим, и видим ясно, что Нестор точно мог знать то, об чем он писал, и чему должны верить мы по основательным причинам.

Но мог ли Нестор пользоваться всеми исчисленными источниками? был ли он столько грамотен, образован?

Мог, и вот доказательство: он сочинил житие Св. Феодосия, которое все признают за ним, по самым ясным и ощутительным доказательствам. Прочтите страницу из этого жития и страницу из летописи, и вы увидите, что в десять раз труднее написать первую, чем вторую.

Да и он ли один был грамотен в это время? Я указываю на Даниила, его современника, который ходил в Иерусалим и оставил описание своего путешествия. Этого описания не отвергают. И как его отвергнуть? Он и видел Балдуина Иерусалимского, и говорил с ним, и записал имена наших [16] князей в поминанье в Иерусалиме 6. Если же Даниилово описание подлинно, то сомнение о неграмотности того времени, в отношении к Нестору, уничтожается само собою.

Я укажу на духовную Владимира Мономаха, — потому только, что ее признают все. Спрашиваю, что объяснить себе легче, — сочинение ли воинственным князем философского почти рассуждения, каково в некоторых местах завещание, или сочинение сухой летописи Печерским монахом?

Я укажу на сборники Святослава, также признаваемые, противниками нашей летописи; сборники, которые относятся к 1073 и 1076 годам, и следовательно старше Нестора. Обращаю внимание критиков на следующие важные слова в заключении: «Коньчятяся книгы сия рукою грешнаго Иоана, избьрано из мъног книг княжь». В начале: великыи в князих Святослав въжделанием зело въжделав [17] дьржаливыи владыка обавити покръвеныя разоумы вглубине многостръпътъных сих книг», и прочая.

Я укажу на грамоту Мстислава, почти современную Нестору (1125), и спрошу: диплом, акт оффициальный, через сколько времени является у всякого народа после летописи?

Я указываю на ответы Нифонта, почти современника Несторова, которые также признают подлинными, и на вопросы Кирака, еще любопытнейшие.

Ясно ли? Но не коротко, заметят читатели. Предмет увлек меня, — предмет важный, достоверность отечественной истории. Зато я избавлю их от всех других доказательств, и не стану отвечать, если мне скажут: — Да помилуйте! все это так; но как же это? Нестор!.. да на чем он мог писать? На пергаменте? Пергамент известен был, правда, в Малой Азии очень давно, и привозился в Византию: но у нас?.. И притом, чем Нестор мог писать? Стилем, которые употреблялись у древних! Но где эти стили? Где современное свидетельство, dyploma, то чему верит История, об их употреблении? Их не осталось как и мордок куньих. Пером! Но перья когда вошли в употребление? Шуберт, академик, действительный статский советник и ученый человек, написал диссертацию о гусиных перьях: прочитайте ее, вы увидите, что перья никак не могли быть при Несторе. На все нужно материалы. Где их взять? А чернильные орешки!.. Кто умел употреблять их? Ведь это все признаки высокого гражданского образования. Какое же образование было у нас тогда? Мрак, дичь, кое-где светит писатель иностранный, и то в XIV столетии. Ну, притом, когда Нестор мог писать? Все время у него было занято молитвою, присутствием в церкви, пением. Он был человек обязанный службой. Когда было ему забирать справки, необходимые при [18] всяком ученом сочинении? И сколько вопросов еще является здесь! Где он мог писать? Ему беспрестанно мешали днем; а ночью, — ну ночью потемки! Судите сами: разве при трескучей лучине, как Исландские сказочники? Да еще вот что: по всем вероятностям такими житейскими делами заниматься чуть-ли позволялось тогда. Разве украдкой. Как он мог брать на себя такую ответственность! Нет, воля ваша, как вы себе хотите, а Нестор не мог писать летописи; это не в порядке вещей; это несообразно со всем, что мы знаем о ходе образования у всех просвещенных народов. Летопись не принадлежит ему. И для чего ему писать? Это подделка, сказка, история!

Возражения Эти, особенно некоторые из них, очень сильны!

Погодин.


Комментарии

1. Шлецер, Нест. I. — Во всех пяти частях, он повторяет беспрестанно то же.

2. В новейших списках, например Никоновском, также, кроме распространений и украшений.

3. К сожалению, я не могу указать, в каких именно списках есть эта приписка. Когда же опишутся по крайней мер наши списки? — А почему в других списках нет этой приписки, почему в одних списках Василий говорит о себе в первом лице, а в других нет первого лица? спрошу я критиков.

4. Над этим-то и должна трудиться критика, и трудиться много.

5. См. Исследование А. X. Востокова о Славянском языке, помещенное в Трудах Общества любителей Российской Словесности при Московском Университете, также в драгоценных для древней библиографии приложениях к Иоанну Эксарху, К. Ф. Калайдовича.

6. Kap. II, Прим. 211. «Яз худой и недостойный в ту пятницу в 7 час дли ходихом к князю тому Балдвину и поклонихся ему до земли. Он же видев мя худаго, и призва мя к собе с любовию и рече ми: Что хощеши игумеве Русьскы? Позвал мя бяше добре и любя мя вельми, якоже есть муж благоделен и смирен вельми и не гордит. Яз рекох ему: Княже мой, господине! молю ти ся Бога деля и князей деля Русьскых, повели ми, да бых и яз поставил свое кандило на Гробе Святом от всея Русьскыя земли. Он же с тщаньем и с любовью повеле ми поставити кандило; посла со мною мужа своего, слугу лучшаго». «Бог тому послух и Святой Гроб Господень, як во всех местах святых, не забых имен князей Русьскых и княгинь, и детей их, и епископ, и игумен, и бояр, и детей моих духовных. И о сем похвалю Бога моего благо, яко сподобил мя худаго имена князей Русьскых написати в Лавре Св. Саввы, и ныне поминаются имена их в ектениях, и с женами и с детьми. Се же имени их: Михаил – Святополк, Василий – Владимир, Давид – Святославичь, Михаил – Олег, Панкратий (Святоша) Святослав, Глеб Менский (Минский), и сколько есь помнил, опричь всех князей Русьскых и боляр, и отпехом литургию за князей Русьскых, и за вся хресьяне 50 литургий, и за усопшия литургию отпехом».

Текст воспроизведен по изданию: Первобытный вид и источники Несторовой летописи // Библиотека для чтения, Том 9. 1835

© текст - Погодин М. П. 1835
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1835