Повесть временных лет.

Часть первая. Текст и перевод. Подготовка текста Д. С. Лихачёва. Перевод Д. С. Лихачёва и Б. А. Романова. Под ред. чл.-корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. Изд-во АН СССР. М.-Л. 1950, 404 стр. Часть вторая. Приложения. Статьи и комментарии Д. С. Лихачёва. Под ред. чл.-корр. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. Изд-во АН СССР. М.-Л. 1950. 554 стр.

Коллектив сектора древнерусской литературы Института литературы (Пушкинский дом) АН СССР делает большое и важное дело, издавая лучшие памятники древнерусской литературы. Вслед за двумя томами серии «Литературные памятники», содержащими «Слово о полку Игореве» и «Воинские повести» древней Руси, из печати вышла «Повесть временных лет».

Издание делится на две части. Часть первая содержит текст и перевод «Повести временных лет», выполненный Д. С. Лихачёвым (до 1016 г.) и Б. А. Романовым (с 1016 г. и до конца, т.е. до 1117 г. включительно). Вторая часть заключает в себе историко-литературный очерк Д. С. Лихачёва, посвящённый «Повести временных лет» (стр. 5-148); археографический обзор её списков (стр. 149-181); перечень разночтений (стр. 182-202); комментарии (часть которых составлена Б. А. Романовым) (стр. 203-482); именной, географический, предметно-терминологический указатели; указатель древнерусских письменных источников; родословную таблицу русских князей, упомянутых в «Повести временных лет»; схему взаимоотношений важнейших летописных сводов и две карты.

Уже один перечень состава публикации свидетельствует, что перед нами выдающееся издание ценнейшего историко-литературного памятника прошлого нашей Родины, издание, в которое вложен многолетний труд учёных. [118]

Несомненный научный интерес представляет историко-литературный очерк Д. С. Лихачёва. В популярной форме и научно обоснованно Д. С. Лихачёв дал развёрнутую опенку «Повести временных лет» как летописного свода, охарактеризовал исторические условия её возникновения, определил её источники. Исходя из посылки, что «Повесть временных лег» до поры Нестора (полностью превратившего её в официальный княжеский свод) представляла собой летопись, ещё сохранявшую в себе «элементы эпоса» (ч. II, стр. 137), Д. С. Лихачёв анализирует истоки, корни русского летописания.

Основным, определяющим источником древнейшего летописания он правильно считает народное устное творчество. «Письменной истории Руси, — пишет Д. С. Лихачёв, — предшествовала ее устная история. Устная история Руси и впоследствии сопутствовала письменной, питая ее живительными соками. Своим расцветом летопись непосредственнее всего обязана этой неписанной истории Руси, хранителем которой был сам народ» (ч. II, стр. 9). Былины, предания, сказания и т. п. явились «подлинной основой для восстановления русской истории древнейшего периода. В них заключалось то историческое самосознание народа, которое позволило вырасти русскому летописанию» (ч. II, стр. 10), да и сама «Русская земля с ее многочисленными городами, урочищами, селами, могильными насыпями была как бы живою книгою ее неписанной истории» (ч. II, стр. 14).

Д. С. Лихачёв раскрывает значение в нашем древнейшем летописании русских народных былин, сказаний о битвах, городах и селениях, проникнутых высоким героическим и патриотическим пафосом дружинной поэзии, семейных преданий (вроде тонко восстановленной автором устной летописи истории семи поколений рода Яна Вышатича) и т. п. Именно в этих источниках, предшествовавших летописанию, видит Лихачёв его основу. Он отвергает как ненаучные предположения А. А. Шахматова (развитию уже в советское время М. Д. Приселковым) о том, что древнейшая русская летопись, дошедшая до нас в составе «Повести временных лет», представляла собой некую «записку исторического содержания», составленную греческим митрополитом (ч. II, стр. 145-146).

Столь же тщательно характеризует Д. С. Лихачёв письменные источники «Повести временных лет». Раскрывая её корни в русской письменности XI — начала XII в. (ч. II, стр. 35), он показывает, как письменная истерия, впитав в себя плоды народного творчества, явилась шагом вперёд в развитии народного самосознания, ибо она говорила уже «о движении исторических событий» (ч. II, стр. 25). Разумеется, эти события освещались с позиций господствовавшего класса. Касается Д. С. Лихачёв и тех переводных памятников, которые послужили одним из многих источников для трудов древнейших русских летописцев.

Автор определяет также и соотношение двух основных видов источников нашего древнейшего летописания: «Устные истоки давали главным образом материал, содержание и идеи для построения русской истории, отчасти ее стилистическое оформление, язык. Традиции же письменности вводили весь этот материал в привычные для средневековой книжности композиционные рамки» (ч. II, стр. 36).

Анализируя этапы русского летописания до возникновения «Повести временных лет», а также и самые редакции этого памятника, Д. С. Лихачёв справедливо отвергает филологический «метод» А. А. Шахматова, который, как буржуазный учёный, не мог понять идейного существа русского летописания (ч. II, стр. 60, ср. стр. 45). Используя данные русской дореволюционной науки и опираясь на достижения советского источниковедения, Д. С. Лихачёв характеризует существующий в настоящее время в науке взгляд на «Повесть временных лет». Автор показывает своеобразие «Повести временных лет» как летописного памятника XI-XII вв., представляющего собою не только свод текстов, но и (благодаря тесной связи его с эпосом и своеобразию возникновения отдельных его частей) «свод идеологий» (см. стр. 133, ср. стр. 43), содержание которых удалось раскрыть советским исследователям. Здесь следовало резче подчеркнуть, что в окончательной, дошедшей до нас редакции «Повести временных лет» господствующей всё же была идеология феодальная, идеология княжеско-дружинная и церковная.

В этой связи хотелось бы поставить и следующий вопрос. Нельзя ли анализ «Повести временных лет», как памятника прежде всего исторического, теснее связать с историей Руси, в частности с изучением классовой борьбы и внутриклассовых противоречий, развивавшихся в условиях кризиса раннефеодального государства и перехода к феодальной раздробленности? Быть может, такой подход к «Повести временных лет» позволит не только раскрыть в ней влияние идеологии раннефеодальной, «старой», светской и духовной знати, но и обнаружить. что последняя лишь прикрывала «защитой» интересов народа от «молодой» феодальной дружины свою консервативную политическую позицию. Такой подход позволит также преодолеть и ту идеализацию Киевского Печерского монастыря, которая продолжает иметь место в нашей историографии 1.

Очень важно, что Д. С. Лихачёв в своём очерке, рассчитанном на широкого читателя, сумел полно показать богатство текста «Повести временных лет», её глубоко национальный, самобытный и патриотический характер. С этой же целью проведена огромная работа по восполнению и разъяснению текста — археографический обзор списков «Повести временных лет», перечень разночтении и комментарии. Издатель справедливо отверг не только антинаучные приёмы [119] издания «сводного текста» «Повести временных лет» по всем её спискам, но и издание гипотетической реконструкции её, созданной Д. Л. Шахматовым, поскольку эта реконструкция нуждается в пересмотре. Кроме того изучение списков «Повести временных лет» в связи с историей текстов, в составе которых она сохранилась, «требует отчетливой разработки всей истории русского летописания н не может считаться еще завершенным» (ч. II, стр. 151).

Поэтому Д. С. Лихачёв поступил правильно, опубликовав текст, дошедший до нас в Лаврентьевской летописи 1377 г. (окончание «Повести временных лет» так называемой третьей редакции, начиная с 1110 и по 1117 г. включительно, даётся по Ипатьевской летописи), всё же наиболее ценное, что заключено в других списках «Повести временных лег», что дополняет, разъясняет основной текст или противоречит ему, привёл с пояснениями в комментариях. Таким образом, комментарии в данном издании не только разъясняют, но и восполняют текст (см. ч. II. стр. 150).

Существенным является также применение издателем правильного принципа выбора текста. Предшествующие издатели «Повести временных лет» (А. Ф. Бычков, П. Н. Шеффер) исходили из представления, что русским литературным языком древнейшей поры был язык церковно-славянский. Поэтому А. Ф. Бычков, например, при подготовке текста к изданию иногда заменял русские формы Лаврентьевского списка более «правильными» с его точки зрения формами Радзивилловского и Московско-академического списков. А. А. Шахматов, как известно, также исходил из того, что русский литературный язык возник на основе церковно-славянского, и в своей реконструкции «Повести временных лет» фактически исказил язык «Повести». В отличие от своих предшественников Д. С. Лихачёв при подготовке текста к изданию исходил из концепции С. П. Обнорского, рассматривавшего русский литературный язык XI-XII вв. как русский в своей основе, но подвергшийся воздействию древне-церковно-славянского (см. ч. II, стр. 180); поэтому Д. С. Лихачёв нигде не заменяет русские формы Лаврентьевского списка церковно-славянскими.

Перечень разночтений, составленный на основании тринадцати списков летописей, даёт полное представление об исправлениях, внесённых издателями в основной список по материалам других списков. Все варианты из других списков «Повести временных лет», представляющие исторический, историко-литературный или собственно литературный интерес, вынесены в комментарии. Благодаря этому в комментариях мы находим более или менее полный обзор содержания всех списков «Повести временных лет».

Комментарии, в первую очередь помогающие правильному пониманию текста «Повести временных лет» как исторического источника, сами по себе представляют большой научный интерес. Не имея возможности входить в их подробное рассмотрение, укажем лишь, что они основаны на обширном научном материале, учитывают достижения советской исторической науки, археологии, филологии, этнографии и т. п. и являются подчас небольшими самостоятельными исследованиями, выводы которых должны будут привлечь внимание учёных. В этой связи можно упомянуть комментарий к легендарному тексту о «призвании» варягов, в котором Д. С. Лихачёв убедительно вскрывает сущность этой легенды, связывая её с аналогичными фольклорными и письменными материалами (ч. II. стр. 234-238): очень интересен экскурс о сущности термина «Русь» (ч. II, стр. 238-244), в котором автор показывает, что «наиболее древним, основным значением «Русь» и «руський» является значение общее, обращённое ко всем русским землям, ко всему русскому народу в целом» (ч. II, стр. 241).

Подчёркивая большое значение фольклора как исторического источника, Д. С. Лихачёв постоянно подкрепляет данные фольклорных и письменных источников «Повести временных лет» конкретным материалом древнерусской действительности (см., например, о движении Олега к Царьграду — ч. II, стр. 261-265; о начало письменности на Руси — ч. II, стр. 257-259; о мести Ольги — ч, II, стр. 297-298 и др.). При этом автор убедительно отвергает домыслы компаративистов. сводивших многие яркие черты древнерусской исторической и художественной литературы (являвшиеся отражением истории русского народа) к безликим заимствованиям из безродных «бродячих» сюжетов (см., например, комментарии о «белогородском киселе» — ч. II, стр. 351; о поучении Владимира Мономаха — ч. II, стр. 425-432 и др.). Таким образом, публикация и комментарии к ней наносят ещё один удар и по любителям разглагольствований об отсталости древнерусской культуры, о допрагмагическом характере русских летописей и по тем, кто конкретное историческое исследование древнерусских памятников литературы подменяет филиацией идей, сюжетов, стилей.

Перевод «Повести временных лет» отвечает требованиям современной науки и, что очень существенно, является историческим, а не «вольным» литературным переводом. При просмотре его текста мы обнаружили лишь несколько погрешностей, заслуживающих упоминания. Например, отсутствует единообразие в переводе слова «словене» (новгородские). Д. С. Лихачёв переводит его как «славяне» (ч. I, стр. 207), а Б. А. Романов сохранил «словене» (ч. I, стр. 296), что, на наш взгляд, более правильно. Имеется ошибка и в переводе текста под 907 г. В тексте «и реша словени: «Имемся своим толстинам, не даны суть (т. с. «не дались») словенам пре поволочити», вместо слова «паволочиты» (т. е. шёлковые), вставленных по смыслу (ч. II, стр. 185), следовало вставить «кропиньии», ибо выше сказано, что именно такие паруса были у словен ч. I, стр. 25, перевод см. стр. 221-222).

Нет чёткости и в передаче термина «уставы», ибо слова летописи о том, что Ольга «иде... по земли... уставляюще уставы» (ч. I, стр. 43), переданы, как «устанавливая распорядок даней» (ч. I. стр. 240), а текст о [120] том, что Владимир думал с дружиной «о уставе земленем» (ч. 1, стр. 86), переведён как «о законах страны» (ч. I, стр. 285). Неудачным нужно признать и перевод выражения «бысть мятеж» (ч. I, стр. 120) (в Новгороде) словом «замутился» (ч. I, стр. 321). Там же сказано, что великий «мятеж» был между восставшими, с одной стороны, и княжеско-боярской властью — с другой, что выражено словами «межи има» (ч. I, стр. 120); в переводе это передано неточно — «в людях» (ч. I, стр. 321). Слово «срам» в известной речи Святослава передано как «позор» (ч. I, стр. 248), а в описании восстания в Ростовской земле гораздо менее удачно — как «оскорбление» («осоромят» — ч. I, стр. 117, «оскорбят» — стр. 318). Кстати сказать, слова Святослава широко известны в современном обиходе как «мертвые сраму не имут», и их следовало оставить без перевода, ибо они несравненно выразительнее, чем «мертвые не принимают позора». Слово «либь», т.е. ливы, в одном месте оставлено без перевода (ч. 1, стр. 206), в другом неправильно переведено, как «ливонцы» (ч. I, стр. 210).

Из более мелких погрешностей можно отметить неточный перевод слов (о Болеславе); «...но бяше смыслен» (ч. I. стр. 97), как «зато был умен» (ч. I, стр. 296), у Настаса пропущено определение «Десятиньного» (ч. I, стр. 297, ср. стр. 97); в описании событий 1068 г. слова «людье киевским» напрасно заменены словом «киевляне» (ч. I, стр. 314), так как ниже сказано: «начали люди наговаривати на воеводу» и т. д.; слово «навье» (души) (ч. I, стр. 141) почему-то переведено как «мертвецы» (ч. I, стр. 342); слово «налегать» (ч. 1, стр. 145) как — «нажимать» («Половцы же начали нажимать» — ч. I, стр. 346), слово «мужи старии» (ч. I, стр. 197) как — «старики» (ч. I, стр. 400) и т. п.

Важно отметить как положительное явление то, что в переводе в основном сохранена социально-политическая терминология («смерд», «муж», «дружина», «вече» и т. л.).

Наконец, нужно указать, что все издание богато иллюстрировано отлично выполненными снимками древнерусских миниатюр, мозаик, памятников архитектуры, материальной культуры и т. п.

Выход в свет нового, всесторонне выверенного и прокомментированного издания «Повести временных лет» — событие крупного научного и культурного значения. «Повесть временных лет» — не только одно из ценнейших сокровищ мировой средневековой исторической литературы: это одновременно и первоклассный источник по истории русского народа и других народов СССР, а также по истории народов Восточной Европы. Благодаря этому рецензируемое издание представляет интерес не только для широких кругов читателей, изучающих далёкое прошлое нашей Родины, но и является ценным научным пособием для учащихся высших учебных заведений.

Не случайно этот памятник уже давно переведён на ряд европейских языков и ещё в XIX в. вошёл в научный оборот зарубежной историографии. Известны ею переводы: немецкий (1774 г.), французский (1834 и 1884 гг.), шведский (1849 г.), латинский (1860 и 1861 гг.), польский (1864 г.), чешский (1867 г.), датский (1869 г.) и, наконец, сравнительно недавно (1930 г.) появившийся английский перевод. Можно не сомневаться, что появление настоящего издания, включающего перевод замечательного памятника на современный русский язык, будет способствовать дальнейшему, разоблачению современных буржуазных фальсификаторов, искажающих прошлое нашей страны, и поможет изучить это прошлое тем зарубежным исследователям, которые этого искренно хотят.

Знакомясь с рецензируемым трудом, мы невольно вспомнили английское издание перевода «Повести временных лет». Перевод выполнен в 1930 г. видным в буржуазной англо-саксонской науке «знатоком» Руси С. X. Кроссом 2. Этот перевод, к сожалению, не был подвергнут критике в нашей науке, между тем на нём следует остановить внимание, ибо он является ещё одним ярким свидетельством упадка буржуазной науки. С. X. Кросс попытался сделать перевод, игнорируя основную идейную сущность переводимого им памятника и игнорируя поэтому точность передачи главных понятий — понятий социально-политических. К чему это привело, можно показать на двух — трёх примерах. Скажем, слово «дружина» С. Кросс переводит в одних случаях словом «followers» (рр. 176, 295, 303, 315), в других — словами «friends» (р. 237) и «companions» (рр. 158, 174) и даже словами «retinue» (рр. 159, 179, 319), «comrades» (р. 292), «reinforcements» (р. 175), «vassals» (р. 159), «adhorents» (р. 266), «escort» (р. 280) и, наконец, «bodyguard» (р. 166).

При этом переводчик допускает полное смешение понятий. Так, он тем же словом «followers» переводит не только слово «дружина», но и слово «муж» (рр. 145, 168), однако слово «муж» переводится им ещё и просто как «man» (р. 291), а так как природа этого понятия его не интересует, то, например, слово «новгородцы» он переводит как «the men of Novgorod» (p. 291), таким образом не делая различия между «мужем» и «человеком», хотя понятно, что «новгородцы» не обязательно были «мужи». Словом «follower» переводит С. Кросс также и летописное «отрок» (рр. 266, 304) и нашу «чадь» (р. 307), хотя последнюю С. Кросс переводит и как «men» (р. 288) и даже словом «troops» (р. 271), которым в других местах он справедливо переводит летописное «полны». Мы взяли только один пример, но их можно набрать десятки. Достаточно сказать, что слово «посадник» переводится то «regent» (рр. 277, 289), то «viceroy» (рр. 178, 212, 258), а то даже и «lieutenant» (рр. 209, 309).

Если учесть ещё наличие в переводе большого числа фактических ошибок, а также нескольких десятков пропусков (среди них, [121] например, под 1092, 1110 и другими годами пропущены существенные события), то можно себе составить общее представление об уровне буржуазного источниковедения.

Однако этот «перевод» С. Кросса получил полное признание в англо-саксонской буржуазной историографии и прочно вошёл в качестве «первоисточника» в сочинения Г. Вернадского, И. Чадвик и др. Это даёт возможность судить о той источниковедческой базе, на которой строят свои «исследования» древней Руси англо-американские фальсификаторы истории.

Всё изложенное показывает, что рецензируемое издание, отражающее успехи советского источниковедения, представляет собой своевременный и ценный вклад в нашу науку.

В. Пашуто


Комментарии

1. На неё справедливо обратил недавно внимание И. У, Будовцин в статье, посвящённой оценке творчества М. Д. Приселкова («Исторические записки». Т. 35, стр. 210 и сл. 1950.)

2. The Russian Primary Chronicle, by S. H. Gross. Harvard Studies and Notes in Philology and Literature. Vol. XII, pp. 75-320. Cambridge. 1930.

Текст воспроизведен по изданию: Повесть временных лет // Вопросы истории, № 7. 1951

© текст - Пашуто В. Т. 1951
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Николаева Е. В. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вопросы истории. 1951