Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

СИМЕОН ОКОЛЬСКИЙ

ДНЕВНИК

DIARYUSZ TRANSAKCYI WOJENNEJ MIEDZY WOJSKIEM KORONNEM I ZAPOROSKIEM, W ROKU 1637 MIESIACA GRUDNIA

V.

Дневник Симеона Окольского (1637-1638 г.).

Монах доминиканского ордена Симеон Окольский (ум. 1654) сопровождал в качестве поискового капеллана польскую армию во время ее походов против казаков в 1637 и 1638 годах и составил дневники этих походов, которые издал в Замостьи в двух отдельных выпусках: первый носит заглавие: «Diaryusz transakcyi wojennej miedzy wojskiem koronnem a zaporoskiem, w roku 1637 miesiaca Grudnia, przez I. W. Mikolaja z Potoka Potockiego, wojewode braclawskiego, hetmana polnego koronnego szczesliwie zaczetej i dokonczonej; przez X. Szymona Okolskiego, zakonu Dominika sw., kazuodzieje wojskowego»; брошюре предпослано исполненное напыщенной риторики и латинских цитат посвящение тому же гетману — Николаю Потоцкому. Второй выпуск, посвященный сендомирскому кастеляну, Адаму Казановскому, носит следующее заглавие: «Kontynuacja dyaryusza wojennego, czuloscia I. W. hetmanow koronnych, ochota cnego rycerstwa Palskiego nad zawzietymi, w uporze krzywoprzysieglymi i swowolnymi, kozakami w roku 1638 odprawiona».

Кроме названных дневников Симеон Окольский издал несколько сборников проповедей и следующие исторические сочинения на латинском и польском языках: [169]

1) Orbis Polonus. (Описание гербов и генеалогий родов польских дворян). Краков, 1341.

2) Niebo ziemskie aniolow (жития монахинь Доминиканского ордена). Львов, 1644.

3) Kioviensium et Czernihoviensium episcoporum ordo et numerus. Львов, 1646. Второе издание в польском переводе. Краков, 1853.

4) Russia florida (история доминиканских монастырей, основанных на Руси). Львов, 1646.

5) Gora swieta nad miasteczkiem Podkamieniem. Краков, 1646.

Дневники походов против казаков мы предлагаем в русском переводе, составленном по новому их изданию (Иосифа Туровского. Краков, 1858). Один из них (дневник 1638 г.) был переведен казацким летописцем Самуилом Величком и включен в составь его летописи; он издан Киевскою Археографическою Комиссиею вместе с интересными дополнениями, составленными как самим Величком, так и позднейшим казацким историком (XVІІІ ст.) Стефаном Лукомским 74; впрочем, в виду важности дневника Окольского, который составляет самый обстоятельный и подробный источник для истории казацких восстаний 1637 и 1638 года, а также в виду того, что перевод Величка составлен весьма «не искусно», по выражению самого автора, мы предлагаем перевод обоих дневников.

При составлении перевода были устранены многие тирады, не относящиеся к делу, помещенные Окольским лишь для украшения рассказа, сообразно с литературными вкусами его современников, как то: длинные размышления и моральные сентенции, цитаты из классических писателей, сравнения описываемых событий с эпизодами истории греческой, римской и библейской, стихотворные эпитафии польским воинам, павшим в сражениях и т. п. В редких случаях мы сохранили эти излишние прикрасы именно там, [170] где нам казалось, что размышления и сентенции характеризуют личность и кругозор самого составителя дневников. В переводе сокращены также перечни состава польской армии, слишком подробные, представляющее иногда каталоги личных имен, не представляющих интереса при изучении рассказанных исторических событий; перечни эти сокращены нами, по возможности, с сохранением только цифр, определяющих численность отдельных отрядов польской армии.


Дневник 1637 года.

1) Какова была причина столкновения коронных войск с казацким гетманом Павлюком.

Истинный сын короны, преданный отчизне, который понимает, сколь грозен бывает домашний враг, особенно во время крестьянских войн, видя причину этого смятения, без сомнения, должен будет в сокрушении оросить глаза свои слезами. По милости Божьей, благодаря счастью короля и бдительному начальству ясновельможного пана Николая Потоцкого, брацлавского воеводы, гетмана польного коронного, удалось минувшею осенью благополучно и в большом военном порядке удержать коронный лагерь под Лучинцем 75 и наблюдать за войсками турецкими, молдавскими и волошскими, которые целое лето простояли на силистрийской границе со своими пашами и региментарями, одним глазом взирая на раздоры Гиреев и мурз, другим ядовито следя за событиями в Польше. Потоцкому пришлось проявить много бдительности и осторожности в то время, как татарские войска, после убиения своих начальников и султанов, скитались в количестве 15,000 человек в коронных степях близ Чечельника 76 с целью отыскать для себя новые безопасные поселения, чтобы не оставаться дольше в зависимости и под [171] начальством крымских ханов 77. Значительное количество их п.п. гетманы коронные препроводили в Крым и отдали под власть их собственных государей. Зимние квартиры для войска гетман коронный, по воле короля, назначил в Польше; но когда коронное войско, терпевшее в лагере обычный голод и дороговизну, уже обрадовано было этим распоряжением, неожиданно за три дня до выступления из лагеря получено было известие о новой войне, угрожавшей со стороны Запорожья и заднепровского края. Неприятель, нимало не страшась королевского могущества, не только лишил коронные войска желанного покоя, но вновь поднял мятежную казацкую саблю, усмиренную было в Куруковском походе, угрожая всем польским гетманам, сенаторам и самому королевскому величеству. Жестокий Марс избрал своим орудием казака Павла Михновича; самоуверенность последнего зависела отчасти от службы при татарском хане, которого он вместе с казаками защищал против Кантемира, частью же от слепой фортуны, ибо ему, обвиненному вместе с Сулимою как бунтовщику, соначальнику и виновнику в убиении немецких солдат с их капитаном Марьяном, а так же и во взятии вновь укрепленного замка на Кодаке, удалось избегнуть казни в Варшаве.

Павлюк с толпою мятежного войска напал в Корсуне на собственного начальника, старшего войск Е. К. М. Запорожских Василия Томиленка, которого принудил уступить в его пользу и гетманское достоинство, и войсковую артиллерию, и все войсковые регалии. Но так все это он совершил без большого насилия, не желая заранее извещать атаманов и всего войска, то нельзя вполне оправдать и Василия, которого можно было подозревать в соучастии с Павлюком тем более, что он отправил следующее письмо из Канева к полковнику переяславскому Савве, от 25 июня 1636 года: [172]

Василий Томилович, гетман войска Е. К. М. Запорожского. П. Савва Кононович полковник! моею гетманскою властью и именем всего войска Запорожского строго предписываем вам поступить согласно постановлению первой рады нашей в Черкасах, т. е. запасаться провиантом и прочими вещами и во всем быть готовыми к войне; а лишь только вам будет объявлено письменным указом нашим, все без исключения обязаны явиться под угрозою нашей немилости и строгой кары войсковой. Федор Онушкевич, писарь войсковой.

Таким образом он приготовлялся к войне, между тем, как войны никакой не было. Очевидно, готовился он не против Павлюка, а в его пользу против польских панов; поэтому-то он так легко уступил старшинство и заодно с Павлюком поднялся против коронных панов. На том они и условились, а реестровые казаки, не желая терпеть бунтовщика, поступили с врожденною крестьянам хитростью; они избрали гетманом из среды реестровых переяславского полковника, Савву Кононовича, которого и представили через своих послов краковскому кастеляну, как коронному гетману, под его покровительство и к услугам Е. К. Милости. Павлюк вскоре узнал о том и, считая себя опозоренным, решился отомстить, а именно отрядил несколько тысяч войска, чтобы схватить и привести к нему новоизбранного гетмана реестровых казаков с его приверженцами, чем поселил тревогу, замешательство и раздоры среда тех, которые оставались покорными Речи Посполитой. Поручив выполнение этого замысла наиболее способным ко злу полковникам, Карпу Скидану и Семену Быховцу, он дал им на бумаге такое воззвание.

Павел Михнович Бут, гетман с войском Е. К. М. Запорожским. Пану атаману переяславскому и всему товариству, черни, т. е. поспольству и всей братии нашей навсегда желаем от Бога доброго здоровья. Милостиво объявляю своим верным и благорасположенным товарищам, что я, с разрешения и по приказу войска, несмотря на большие затруднения войсковые, посылаю [173] к вам в Переяслав двух полковников: пана Карпа Павловича Скидана и пана Семена Быховца, а с ними войска Е. К. М. Запорожского несколько тысяч. О чем Ваши Милости, как верные товарищи наши, не тревожьтесь, но пожалейте себя и приставайте к этим полковникам; что же касается тех изменников войску, сколько бы их ни оказалось у вас, которым давались обеды, ужины и бенкеты у п. Жолкевского и которые за то выдали ему наших товарищей, так что многим из них отрезали уши, а самих отправили в Гадяч строить валы, — этих изменников не возбраняйте ловить и препровождать к войсковой гармате, где они должны будут представить необходимые объяснения. Вы же, паны атаманы, не тревожьтесь о том, а также не велите тревожиться своим товарищам и панам мещанам, но окажите помощь против этих изменников, причинивших так много зла. Будьте единодушны и, сплотившись все вместе, приходите с п.п. полковниками к войску, а там уже обдумаем для себя все наилучшее. Если королю Е. М. понадобится войско для какой-нибудь услуги, будем все в готовности и согласии. Но если бы, сохрани Бог, Ваши Милости пожелали защищать тех предателей и не захотели сами присоединиться к войску, то мы со всеми своими силами, со всем войском и артиллериею двинемся к Переяславу и тогда увидим, будет ли кто защищать наших изменников. Итак, вторично просим вас и строго настрого приказываем именем войска, не осмеливайтесь защищать тех изменников, но как можно скорее выступайте с нашими полковниками к войску и артиллерии. Затем поручаем вас милости Божьей,— Дан в Крылове августа 12 дня 1637 года.

Мятежники против короля и Речи Посполитой совершили преступление с такою же быстротою, с какою оно было задумано: схватили гетмана или старшего войска Запорожского, его писаря и много другой лучшей старшины в Переяславе и выдали Павлюку, ожидавшему их в Боровице, местечке князя Вишневецкого. Получив арестованных вместе с их имуществом, он без всякого милосердия и почета свирепо казнил их на равнине перед [174] городом; гетмана с войсковым писарем расстрелял, прочих предал иным казням, а имущество их отдал на разграбление. Хотя они в сознании своей невинности взывали к Богу об отмщении, но Павлюк, не обращая внимания на то и не удовлетворяясь столь тяжким преступлением и жестокостью, но опасаясь, чтобы не поднялись против него новые толпы, составил три замысла один другого хуже. 1) Задумал сам из Украины выехать на Запорожье; 2) оставить вместо себя полковников, расположенных к нему и сочувствующих его жестоким намерениям; 3) казнить всех лиц, к нему не расположенных.

Но Бог в своей справедливости обыкновенно разрушает богопротивные и вредные для общества замыслы; поэтому переяславский реестровый товарищ, Ильяш Караимович, донес о злодейских успехах бунтовщика и подстрекателя краковскому кастеляну, великому коронному гетману и тут же выдал Его Милости двух мятежных казаков, Смоляху и Ганжу, которых Павлюк отрядил было для его поимки. Эти последние сообщили обширные сведения о ходе преступления, о скопищах бунтовщиков, нападениях на жилища как шляхтичей, так и казаков, о великом смятении на Украине и по ту сторону Днепра, об опасности, грозящей шляхетским дворам и даже городам; о том, что многие бежали из своих имений, многие подверглись нападению и ограблению в своих замках и что впредь можно было опасаться еще худшего: огонь угрожает костелам, сабля ксендзам и монахам; восставшие намереваются соединиться с донскими казаками и татарами, признать власть московского царя, сделать набег на турецкое государство, для чего уже приготовлено 50 лодок. Они перечислили и много других преступных замыслов, во все предотвратил заботливый гетман и прежде всего разослал следующий универсал к реестровым казакам:

Станислав на Конецполе Конецпольский, кастелян краковский, гетман великий коронный, староста русский, барский, ковельский, переяславский и пр. [175]

Всем Их Милостям п.п.: старостам, державцам, подстаростам, наместникам и урядникам украинным объявляем. Получив известие, что, несмотря на присягу, верность и повинность свою по отношению к маестату Е. К. М., некоторые мятежники затеяли бунт в войске Е. К. М. Запорожском и, позорно казнив свою старшину, собирают к себе множество своевольного народа, чтобы помешать их успеху, взываю к вам именем Е. К. М., чтобы вы тех, которые присоединились уже к скопищам бунтовщиков, если бы они в течение двух недель не покаялись и не возвратились к повиновению, не считали казаками, но, лишив их всех вольностей, предоставленных казакам реестровым, исполняющим свои обязанности, старались арестовать и отсылать ко мне. Если бы Ваши Милости не могли задержать их, то вы должны распространить кары на их жен и детей и разрушить их домы, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, нежели размножались изменники Е. К. М. и Речи Посполитой. Дан в Баре 3 Сентября 1637 года.

Затем Е. М. кастелян краковский употребил другую меру милосердия: он послал от себя послов к самому мятежнику Павлюку на Украину, п. Петра Коморовского, ротмистра казаков Е. К. М., хорошо знакомого с украинскими селами и казацким образом действий, и п. Сокола, исправлявшего должность ротмистра великопольской пехоты. Они нашли Павлюка в Чигрине, долго и старательно уговаривали и убеждали его именем великого коронного гетмана и Речи Посполитой оставить свои замыслы, ясно указывая на последствия, так как дело могло привести к лишению их всех вольностей, чести, имущества и к уничтожению на вечные времена самого имени запорожских казаков за их вероломство и оскорбление Е. К. М. и Речи Посполитой. Но властолюбие совершенно ослепило холопа; он возражал, что войско справедливо покарало Савву, избранного в гетманы, что сам он принял старшинство, уступая лишь принуждению, однако не хотел сложить власти; выражал желание, чтобы представился случай послужить королю и Рочи Посполитой, но прибавил, что для этого необходимо [176] будет получить от правительства знамена и бубны; наконец он с своей стороны высокомерно отрядил послов к великому коронному гетману, но не согласился ни отступить, ни отказаться от своих злых замыслов. Отпустив послов краковского кастеляна, Павлюк назначил от себя полковников, которым приказал набирать как можно больше войска из среды крестьян, нерасположенных же к нему реестровых истреблять. Чернь, бездельные крестьяне, не внесенные в списки и непокорные из реестровцев, весьма довольные случаем, быстро образовали отряды, которые нападали на шляхетские дома, города и замки в украинных поместьях князя Иеремии Вишневецкого, возмущали крестьян против их собственных панов, оскорбляли уряды, запрещая повиноваться последним, а тем крестьянами которые когда-либо состояли в казаках, приказывали снова вступать в их ряды, требуя под угрозою, чтобы их паны не препятствовали им в том. Привожу как памятный документ письмо, писанное ими к пану подкоморию черниговскому, старосте носовскому.

Ясновельможный М. П., пан подкоморий черниговский. Свидетельствуя вам благорасположение нашего войска и готовность к услугам, пишу относительно товарищей войска Запорожского, проживающих в Девице, имении В. М,. чтобы они, продавши свое имущество, как можно скорее прибыли к войску, чего им не возбраняйте, ибо они отбывали службу королю Е. М., а между тем не вольны распорядиться своим имуществом. Полагаю, что В. М. ни в чем не будете чинить им препятствий и не станете удерживать их, а я и войско готовы будем вознаградить за это.— Дан в Чигрине 6 Ноября 1637 г. Карп Павлович Скидан, полковник войска Е. К. М. Запорожского в целой Украине.

Много таких писем послано было и к другим державцам. Иных брали силою, наезжая с хоругвями на города, другим оставляли в домах палки и костыли вместо ружей, иным приказывали готовить для себя постой, доставлять одежду, сабли, порох, свинец и лошадей. Но так как вольной шляхте невыносимо было терпеть это от своих подданных, то их сбывали [177] обычною политикою — проволочками и обещаниями; впрочем с грубыми хлопами, неспособными к политике, никакое ораторство не поможет. Вследствие возмущения своих подданных, Мурка и Носка п. подкоморий черниговский, а п. староста остерский из-за Коростеля и Пирога, (хотя богатые и предусмотрительные паны) принуждены были для спасения жизни оставить свои имения и уходить проселочными дорогами. Также поступили и прочие паны, особенно в Вишневеччине, ибо лучше лыковая жизнь, нежели шелковая смерть; но от такого хлопства не дождешься и смерти шелковой, а напротив, лишь исполненной всяческого позора и тиранства.

Восстание это продолжалось от июня до самого декабря, постоянно усиливаясь. Шляхта и помещики, находясь в столь затруднительном положении, неоднократно обращались с просьбами о помощи к п. краковскому кастеляну и при его посредстве к самому королю, пока, наконец, 2 ноября не был получен королевский ответ, повелевавший всем коронным войскам вступить в Украину для погашения пожара, т. е. для усмирения восстания и бешенства крестьян; там же назначены были и зимние квартиры для войска. П. кастелян краковский сообщил войску королевскую волю через посредство польного гетмана, но жолнерам весьма неприятно было идти зимою так далеко и поспешно, подвергаясь всем лишениям лагерной жизни, да к тому же не получив жалованья. Однако же они принуждены были, хотя и против воли, разделиться на полки, которые начали выступать из лагеря 7 ноября и двинулись от Днестра к Днепру, ибо на войне власть и руководство принадлежат начальникам, а не солдатам, и последние по долгу службы принуждены повиноваться.

Не смотря на знание долга, мужество и преданность отечеству, солдаты взирали на новый поход не вполне благосклонным оком. Иные, наученные опытом в походах под Куруков и Медвежьи Лозы и неоднократными сражениями под Переяславом, припоминали, что война с этими мятежниками не так-то легка, кратковременна и безопасна. Другие вспоминали недавнюю сеймовую конституцию, в силу которой их должны были распустить из лагеря. Иные раньше [178] еще заявили п. гетману польному в генеральное коле через посредство п. Гневоша, выходя из лагеря, что не намерены служить дальше истекшей четверти и теперь повторяли это решение. Итак, вообще ожидалось, что 2 декабря случится нечто важное, неприятное для п.п. гетманов, вредное и опасное для отечества. Упоенное мечтами выступало войско из своего лагеря к Белой Церкви.

2) Перечень полков, выступивших из лагеря к Днепру.

1) Полк кастеляна краковского под начальством п. старосты хмельницкого, Николая Стогнева; маршрут на Винницу, Погребыще, Белополье: гусар четыре хоругви, казаков четыре хоругви, драгун три эскадрона.

2) Полк п. гетмана польного, предводитель п. Мочарский, за отсутствием же его п. Лувчицкий, стражник войсковой; маршрут на Литин, Острожек, мимо Махновки: гусар 6 хоругвей, казаков пять хоругвей, драгун два эскадрона.

3) Полк п. Казановского, старосты богуславского и писаря польного коронного, под его личным предводительством двигался влево от Белой Церкви на Тывров и Липовец: гусар четыре хоругви, казаков четыре хоругви, драгун два эскадрона.

4) Полк п. Станислава Потоцкого, воеводича брацлавского, который также лично вел его на Звенигородку, Бушу, Буки, мимо Брацлава: гусар три хоругви, казаков три, драгун один эскадрон.

Таков был распорядок войск, пока все они не сошлись вблизи Белой Церкви. Там п. польный гетман обещал коронным войскам посоветоваться и условиться с великим коронным гетманом относительно дальнейших движений; с этою целью он трижды ездил в Бар и, уразумев предположения великого коронного гетмана и Речи Посполитой, постановил просить короля о присылке жалованья для успокоения коронного войска. Назначив время сбора, польный гетман 23 ноября выехал в войску из Летичева, имея при себе переяславского казака, Ильяша [179] Караимовича, с несколькими товарищами, людей хорошо ознакомлениям с запорожским войском и помнящих свою присягу на верность королю и Речи Посполитой; они-то и сообщали гетману, где именно проживали зачинщики бунтов, как было бы удобнее овладеть ими, как скоро могли бы они соединиться между собою, где находится их артиллерия, каковы были урожаи в Приднепровье и т. д. Своим искренним поведением Караимович снискал большое расположение польного гетмана. Прибывши 26 ноября в Билиловку, гетман обратился к реестровым казакам с следующим универсалом.

Николай из Потока Потоцкий, воевода брацлавский, гетман дольный коронный, генерал подольский, староста каменецкий, летичевские, нежинский и пр.

Всем вообще и каждому в отдельности п.п. полковникам, ассаулам, сотникам, атаманан и всем войска Е. К. М. Запорожского казакам, в реестре Е. К. М. состоящим и соблюдающим верность и должное повиновение маестату Е. К. М., ведомо вам чиню, что я с войском Е. К. М. выступаю с целью усмирить ваше своеволие и принудить вас повиноваться маестату Е. К. М., а также покарать тех, кто будет упорствовать. Ведайте об этом вы, реестровые и разыщите среди себя тех, которые нарушили присягу и безвинно пролили кровь старших своих, для того чтобы они получили достойное возмездие. Знайте, что в противном случае острая сабля королевских войск уничтожить ваши маетности, ваших жен, детей, имущество и самую жизнь. Соберитесь при войске Е. К. М., и там будет для вас назначен старший, который сохранит верность Е. К. М. Вторично напоминаю, чтобы нереестровые не имели с вами ничего общего; если же они находятся среди вас, то сим приказываю, чтобы старосты и их наместники таковых арестовали, в чем вы должны оказывать им содействие. Я полагал, что вы уже образумились, получив универсалы Е. М. п. кастеляна краковского, но, вероятно, кто-либо из мятежников скрыл их от вас; потому, приблизившись к вам, посылаю этот новый универсал.— Дан в Билиловке 26 ноября 1637 г. [180]

На следующий день гетман отбыл в Паволочь, давая знать по всем полкам о своем приближении к Белой Церкви, где рассчитывал издать приказ о наступлении на неприятеля. Но вдруг неожиданно прибыль туда п. Голецкий, товарищ из хоругви п. старосты ланцкоронского, с отказом дальнейшей службы от имени всей хоругви, объявляя, что они по окончании текущей четверти не намерены служить дальше. П. гетман польный убеждал их вескими доводами; расспрашивал, не имеют ли они какой-либо особой претензии к нему лично, не отвлекает ли их какое-нибудь несвоевременное намерение или какие-либо частные соображения; но все это не должно бы иметь места в такое время для сынов короны, ибо общественное благо и польза отечества должны иметь перевес над всеми частными интересами. Но товарищ твердил лишь одно, что солдаты, дослуживши свою четверть, не хотят служить далее. П. гетман надеялся, впрочем, от столь порядочной компании, что если другие хоругви окажут готовность к службе, то и она, помня свою честь и заслуги, не допустит опередить себя, не станет мешкать или уклоняться. И точно, она вскоре участвовала в деле, при чем ранен выстрелом п. Голецкий; сам п. гетман спасал его на поле битвы, но рана его была весьма тяжкая, и он вскоре умер, покрывши себя и свой род бессмертною славою. Гетман переждал один день в Паволочи, чтобы дать возможность подойти более отдаленным хоругвям, и двинулся на следующий день к Белой Церкви, но посольство Голецкого день и ночь звучало в его памяти; нетрудно было сообразить, что должно было произойти первого декабря с восходом солнца к огорчению гетманов, а за ними и всей Речи Посполитой. Но вот гетман уже вступает в Белую Церковь; посмотрим, как примут его казаки.

3) Как запорожские казаки встретили польного гетмана в Белой Церкви.

Подступая к Белой Церкви, главному центру окрестных казаков и их полковников, гетман польный послал [181] вперед хоругвь п. краковского кастеляна вместе с отрядом коронной артиллерии; они овладели городом без сопротивления, (хотя в нем находилось много шпионов казацких), и на следующий день выехали в поле навстречу п. гетману. В виду приближения польного гетмана с войском, часть казаков и обывателей белоцерковских присоединились к восстанию и ушли в Черкасы к бунтовщикам, не желая ожидать на месте прихода гетмана. Те же, которые оставались покорными, числом более двухсот всадников, выехали навстречу гетману за милю от города и, спешившись, стали «лавою» в расстоянии полета стрелы от гетманской кареты; полковники, прежний и новый, Ячиненко и Клиша с прочею старшиною, всего около восьми человек, приблизившись к карете отдали гетману земной поклон и поздравили с благополучным приездом, отдавая себя при этом на его милость и в его распоряжение. Гетман благодарил за такую верность королю и Речи Посполитой, а за соблюдение раз принесенной присяги принял их милостиво, обещая дать охранные универсалы на имущество и освободить их от солдатских постоев и поборов. Таким образом покорность белоцерковских казаков в значительной мере рассеяла печальное настроение, овладевшее гетманом в Паволочи, вследствие отказа солдат от службы.

Еще больше придал ему бодрости п. стражник коронный 78, староста каневский и овруцкий, который, прибывши для собеседования с п. гетманом, не пожелал уже возвращаться домой, но остался при Е. М и поспешил послать за своею надворною гвардиею, состоявшею из 500 всадников молдаван, татар и верных казаков, под начальством п. Турейского.

Сверх того усилило бодрость и надежду доброе известие, полученное от корсунских казаков, которые, узнавши о приближении коронных войск, выслали к гетману подстаросту п. Пржеджымирского с заявлением о том, что они не намерены приставать [182] к мятежникам: «Только бездельники,— говорили они,— стремятся к своеволию, мы же, реестровые, помним свою присягу; пусть только Е. М. ускорить наступление для того, чтобы наши намерения не были разрушены каким-либо посторонним бунтом или массовым движением». Мнение это вполне справедливо и основательно; следовало быстро наступать, чтобы не допустить их сплотиться и не оставлять за собою неприятеля. Это правило особенно важно в борьбе с казацкими восстаниями, которые быстро разливаются и охватывают всю Украину и Заднепрянщину. Там Скидан, бывший как бы польным гетманом казацким, рассылал бесстыдные универсалы, из которых два привожу для примера:

Карп Павлович Скидан, полковник войска Е. К. М. Запорожского, поставленный над целою Украиною. Товарищам нашим, п.п. атаманам городовым, казакам войска Е. К М. Запорожского, проживающим в Заднепровье, всем вообще и всему поспольству и братии нашей, проживающим там же, душевно желаем от Бога доброго здоровья. Объявляем вам, товарищам нашим, что получено известие о решительных замыслах жолнеров, которые, наверно, уже собираются к нам на Украину, в чем Господь да не поможет им. Поэтому я, силою своей власти и именем войска, приказываю и подтверждаю, чтобы В. М. не оставались в беспечности, но, запасшись лошадьми, хлебом и оружием, были в готовности противостать, как подобает рыцарям, на этих притеснителей веры нашей греческой, когда укажет необходимость. А В. М. п.п. атаманы, взявши с собою по несколько человек товарищей, чтобы непременно и неуклонно прибыли на раду в назначенное для того место в Мошны, на будущей неделе, т. е. на 29 октября, под угрозою войсковой кары. Собравшись там на раду, будем совещаться, как бы все обратить к доброй славе и пользе нашей. Затем поручаем вас Господу Богу.— Дан в Чигрине 24 октября 1637 г.— Роман Попович, писарь войсковой, рукою власною.

Другой универсал, посланный в Корсунь и Стеблев 29го ноября: [183]

Товарищам нашим И. М п.п. атаманам рееетрового войска Е. К. М. Запорожского, поспольству и братьям нашим любезным, проживающим в Корсуне и Стеблеве, желаем от Господа Бога доброго здоровья. Мы неоднократно писали Вашим Милостям, товарищам нашим о том, чтобы В. М. собрались ко мне во время бытности моей в Корсуне, и теперь просим и подтверждаем именем всего войска, чтобы те, кто называет себя товарищами нашими, снаряжались конно или пешком и, памятуя славу нашу рыцарскую, права и вольности наши, явились добровольно и в согласии, как делали наши предки по приказу старшего. И вас, товарищей наших, просим и убеждаем собраться здесь в Мошнах, конно или пешими, по желанию каждого, для того чтобы храбро дать отпор неприятелям нашим, как того требует необходимость и чтобы мы всеми силами восстали против этих душманов наших и врагов веры нашей. Если же вы охотно исполните это, то наверно будете содействовать чести, славе и пользе нашей, о чем и вторично просим и приказываем под опасением смертной казни. Затем поручаем вас Господу Богу.— Дан в Мошнах 29 ноября, 1637 года.

Этот Скидан поступал так хитро, что рассылая такие мятежные и отвратительные универсалы, одновременно с тем отправил к гетману посольство с письмом от 30 ноября, объясняя, что Е. К. М. и Речи Посполитой ложно донесено, будто казаки подымают бунты, составляют шайки, нападают на замки и шляхетские дома, что сам он всего с несколькими товарищами съехались в Корсунь для совещания. Не знал того бездельник, что п. подкоморий черниговский послал уже доклад о его преступных деяниях, что п.п. Коленда и Нараевский, у которых все было разграблено, плакали перед п. гетманом польным, а многие другие жаловались письменно. Не напрасно просили корсунские казаки п. гетмана о быстром наступлении, ибо на войне вообще, а в особенности в войне с казаками, необходимы искусство и быстрота; но сам Ахилес с Одиссеем едва ли могли бы помочь [184] в таком деле, когда солдат, защитник отечества, подымает оружие не против врага, но против самой отчизны. Наступало 1 декабря, начиналась конфедерация, любовь к отечеству ослабевала, а вместо нее начинал господствовать дух возмущения.

4) Начало войсковой конфедерации.

Хотя срок службы еще не истек и почти все должны еще были дослуживать несколько дополнительных недель, но уже с первого декабря на глазах гетмана рассылают по полкам и хоругвям листки, созывающие всех поручиков и товарищей в Хвастов на 4 декабря; товарищи не обращают внимания на своих поручиков и ротмистров; последние не оказывают никакого почтения гетману, об отечестве и достоинстве Е. К. М. даже и не думают. У всех одна мысль и одно желание: «мы не невольники, не хотим служить дальше и сами потребуем заслуженной платы». Однако п. гетман польный, как бы не зная о том, разрушает это намерение новым приказом о дальнейшем наступлении на неприятеля, который в большом числе начал собираться около Чигрина, Корсуня и на Заднепровье. Но жолнеры в свою очередь нарушают это распоряжение новым предписанием, которое может быть изображено не пером и чернилом, а кровью, оружием и мятежом; под предлогом нового приказа они как можно скорее созывают всех в Хвастов на 4 декабря. П. стражник войсковой, развозивший этот приказ по полкам, заметив, что жолнеры спешат в Хвастов для бунта и конфедерации, а не для исполнения приказа относительно похода, в полночь выехал из Хвастова, не ожидая дальнейшего их совещания и не желая присутствовать на совете нечестивых, враждебном отчизне и гетманам, но весьма выгодном для внутреннего неприятеля. Но так как обыкновенно скорее один может склонить ко злу, нежели десять к добру, то они составили совет в Хвастове в квартире поручика хоругви покойного коронного канцлера, куда проникли толпою. Там единогласно решено поднять конфедерацию, уклониться от дальнейшего похода и настаивать на объявленном под [185] Лучивцем отказе от службы, а по возвращении в Польшу, на глазах короля овладевши его экономиями и имениями, всем сообща и заодно домогаться заслуженной платы. Встревоженные полковники тотчас донесли п. гетману о таком разладе и сами поспешили для совещания о том, что предпринять. Видя, как велика грозящая отечеству опасность как вследствие приближения неприятеля, так и вследствие намерения жолнеров идти вглубь Польши, п. гетман польный постарался немедленно пресечь бедствие в корне: 5 декабря он послал в Хвастов п.п. Мочарского, ротмистра рейтарской хоругви Е. К. М. и ротмистра Коморовского, которые поспешно прибыли, но были допущены в коло 79 лишь после продолжительных прений. Солдаты с упорством отстаивали раз принятые намерения, признавая их справедливыми. Одни заявили, что, не имея договора относительно дальнейшей службы, они не обязаны продолжать ее, и гетман не в праве принудить их к тому своею властью, ибо в силу сеймовой конституции они завербованы только до 1 декабря; другие утверждали, что если они будут продолжать службу бесплатно, то очутятся в положении нищих и бродяг, которым негде расседлать коня. Иные признавали ненужным выступление за Днепр, утверждая, что никакого неприятеля там нет; иные, наконец, видя по выступлении из лагеря, что край пострадал от неурожая, после которого люди едят хлеб с дубовыми листьями и отрубями, опасались впереди еще большего голода. Велики были их стремления и требования. Посланные к ним польным гетманом офицеры стали обсуждать их положения; они доказывали, что никогда коронное рыцарство не бывало так бесчувственно, чтобы оставлять службу в самый момент наступления неприятеля и думать больше о получении жалованья, нежели о бессмертной славе. В наступлении неприятеля [186] удостоверяют многочисленные письма, полученные как из Украины, так и из Заднепровья; что же касается постановления сейма относительно роспуска войск, то п.п. гетманы готовы были бы согласиться с этим, если бы не случилась столь крайняя нужда для государства. Если же дело идет о жаловании, то оно никогда еще не пропадало для солдат и каждый получит следуемое; поэтому п. гетман польный просит, чтобы все обратили больше внимания на ту честь, которую уже заслужили для себя и своих фамилий, нежели на незначительную отсрочку в уплате жалованья; притом же, оставить гетмана в такой момент, значило бы выказать крайнее нерасположение к тому, кто для блага рыцарства на всяком месте рисковал собственною жизнью.

Тогда, желая избегнуть обвинения в бесчувственности, они дали послан приватный ответ в том смысле, что если они уже так далеко зашли с п. гетманом, то готовы служить еще три недели, но только под начальством тех лиц, которых сами выберут. Так как многие поручики и товарищи не присутствовали в коле, другие же, хотя и были, но не знали зачем созваны и не столковались с братиею, то поговаривали о том, чтобы составить новое коло. Все согласились в том, чтобы не обижать прочих хоругвей и назначили другое коло в Рокитной на 9 декабря. Послы принесли п. гетману решения Хвастовской рады, весьма встревожившие Е. М., но тотчас прибыла почта от п. кастеляна краковского с известиями, в значительной мере успокоившими эту тревогу: 1) Король предлагал дальнейшую службу с 1 декабря и приказывал составить списки хоругвей. 2) Жалованье всем войскам за одну четверть уже прислано в Бар, остальное также вскоре будет получено. 3) Великий коронный гетман получил от некоторых хоругвей удостоверение в том, что они никогда не будут участвовать в конфедерации и просил польного гетмана поддержать это настроение, пользуясь своим влиянием и любовью войск. 4) Великий коронный гетман отослал обратно к Павлюку его послов с предложением хорошо уразуметь статьи Куруковского договора, для чего послал их копию, а тех бунтовщиков, за [187] которых они ходатайствовали и которые предводительствовали в морских походах: Смоляху и Ганжу, он приказал обезглавить.

Подобный известия были весьма утешительны как в мирное, так и в военное время для доброго воина, любящего свое отечество; поэтому ротмистры радовались безопасности короля и Речи Посполитой и надеялись, что такими мерами удастся, может быть, успокоить начинающееся волнение среди рыцарства. Получив известие о том, п. писарь войсковой, п. староста богуславский и п. Адам Казановский, ротмистр и секретарь Е. К. М. поспешили к гетману в Белую Церковь, куда съехались и другие поручики, как то: воеводы русского, воеводы подольского, гетмана польного и других; все они уверяли, что не думают о конфедерации, но готовы подчиниться всем распоряжениям гетмана. Тогда Е. М. порешил лично присутствовать на вновь организованной раде в Рокитной. Между тем казаки, пользуясь происшедшими неурядицами, схватили несколько человек товарищей, от которых узнали об этих несогласиях и о конфедерации, после чего ободрились, сделались смелее, а народ скорее и охотнее присоединялся к ним.

Итак, п. гетман ожидал 8 декабря, чтобы двинуться из Белой Церкви в Рокитну, но в ту же ночь его постиг припадок подагры, который все более и более усиливался, не позволяя встать на ноги, и сильно мучил его. Несмотря на то, он разослал новые универсалы в казацкие города: Канев, Корсунь и Черкасы, затем выслал подъезд к неприятельским отрядам, находившимся под командою Коростеля и Мурка, поручив межирицкому подстаросте Солоницкому, слуге п. стражника коронного, разведать о состоянии казацкой артиллерии, о их гетмане и движениях. Так как болезнь его не унималась, то он приказал внести себя в карету и все-таки отправился в Рокитну, куда прибыл 8 декабря.

5) Рассуждения и результаты совещаний второго кола зарождавшейся войсковой конфедерации.

П. гетман польный склонил рыцарство составить совет где-нибудь поблизу, для большего удобства больного; все изъявили [188] согласие и сошлись возле дома Его Милости, однако никто не посетил, даже не приветствовал его; как догадываюсь, каждый остерегался и таился перед прочими. Пан гетман явился на коло в сопровождении панов: стражника коронного, писаря польного коронного, полковника Станислава Потоцкого, воеводича брацлавского, Адама Киселя, подкомория черниговского, который прибыл сюда к п. воеводе и не собирался уезжать, не дождавшись конца совещания, в особенности же благоприятного исхода всей кампании, п.п. Мочарского, Загоровского, Казановского, Желтовского, войскового стражника и обозного,— и произнес краткую высокопарную речь такого содержания: «Я не допускаю и мысли, милостивые государи, чтобы это численное собрание Ваших Милостей могло быть проникнуто какими-либо недобрыми намерениями, ибо вы люди, благородно рожденные, и всегда отдавали добровольно свою жизнь для защиты отечества. Случилось так, что вы не получили из казны Речи Посполитой следуемого вам жалованья в назначенное время; однако же, находясь в виду неприятеля, который, глядя на наше несогласие, питает враждебный чувства к отчизне и все более ожесточается против пас, следовало бы нам, господа, склонять свои помыслы скорее к миру и согласию, нежели к возмущениям.

Я могу посвидетельствовать, что служба ваша продлена, о чем скоро последует и оповещение Е. К. Милости; не сомневаюсь также, что вскоре вы получите сполна все заслуженное жалованье, теперь же каждый может получить плату за одну четверть. Послуживши Речи Посполитой, а именно успокоивши крестьянские бунты в крае, можно уже с честью и полным достоинством требовать уплаты; поэтому убедительно прошу Ваши Милости не оставлять меня, но вместе со мною подавить и усмирить это возмущение, чем заслужите большую благодарность короля и Речи Посполитой».

На речь пана воеводы и гетмана, по просьбе товарищей, отвечал п. Чернецкий, бывший в то время поручиком воеводы русского, в таком смысле: «В. М. п. воевода, видите сами нашу полную готовность всегда служить Речи Посполитой и королю, не щадя ни здоровья, ни своего имущества, и, хотя столь [189] продолжительное время не приходило жалованье, мы при всей лагерной дороговизне мало обращали на это внимания, как добрые сыны отечества. Но когда служба наша уже прекращена вследствие постановления сейма, а уплаты за нее никоим образом не предвидится, то мы воздерживаемся от дальнейшего ее продолжения, чтобы вместо награды не получить упреков от короля и стражей отчизны. Итак, В. М. должны простить, если мы составили общий совет, на котором обсуждали как вопрос о нашем жалованье, так и о войсковых невзгодах. Поэтому просим покорно В. М., как прежде, так и в этой крайности оказать нам особое покровительство как своим слугам и товарищам; даст Бог, что мы, заботясь о своих нуждах, не утратим расположения Вашей милости».

Тогда Е. М. вторично обратился к ним с увещанием, чтобы это собрание происходило без нарушения достоинства короля и Речи Посполитой, но направлено было к сохранению целости и чести этой последней. Затем Его Милость вышел вместе со всеми, сопровождавшими его, для того чтобы собравшиеся могли свободно совещаться.

Приступая к совещанию, поручики потребовали немедленного удаления всех тех, кто не принадлежал к товарищам. Один из них закричал, чтобы вышли и ксендзы; видно стыдился говорить при них, а не обратил внимания на то, что присутствовал при том сам Бог, который выше всего духовенства; впрочем эти последние удалились. Совещание длилось уже около часу; один говорил длинную речь, другой еще более пространную, иные, кроме уплаты жалованья, требовали уничтожения конституции, установленной для ограничения солдат, другие уничтожения банниций или своего личного удовлетворения. Поэтому ротмистры приказали всем замолчать, что возбудило сильный ропот. Дано знать п. гетману польному, что рада распадается на полки, которые ведут тайные совещания и неизвестно еще, каков будет результата этого хаоса. Вскоре после того дают знать, что многие поручики, в том числе все передовые с их компаниями, не желая никакой конфедерации, выражают готовность сложить головы в борьбе с [190] неприятелем под начальством своего гетмана и вождя. Первый заявил о том п. староста хмельницкий и поручик королевской хоругви Стогнев; затем поручики — коронного гетмана и кастеляна краковского, Пржыжембский, гусарской хоругви гетмана польного, Сковеский, его же казацкой хоругви, Коморовский и Чернецкий, поручик хоругви воеводы русского. П. стражник коронный, войсковой писарь и ротмистры Моцарский, Загоровский и Павловский заявили, что каждый из них готов всем пожертвовать и сам заплатить своей компании, но не допустить войсковой конфедерации. Такое заявление ротмистров и поручиков опрокинуло главную опору сего вавилонского столпотворения.

После того гетман польный снова отправился на раду, словно в огонь; с его появлением все сразу успокоилось. Трудно выразить пером с каким жаром, с какою любовью к отечеству и почтением к королю говорил он к рыцарству, смирялся перед ним, обещал огромные награды, высоко восхвалял их мужество, наконец, припоминая какое-то странное нерасположение их к себе, несмотря на давнее старание услужить им, плачем и слезами закончил свою речь. Такая чувствительность сильно подействовала на добрых солдат, расшевелились сердца конфедераторов, и поэтому, оставляя собрание, они обещали еще поговорить и условиться между собою. Но так как в подобном деле нельзя медлить, а последние слова в особенности были мало утешительны, (ибо являлось сомнение, не будут ли они совещаться о выборе маршала и депутатов), то гетман польный послал немедленно к ним поручиков и более уважаемых из товарищей, панов: писаря польного коронного, старосту богуславского Доминика Казановского и своего сына Петра, полковника в отряде Станислава Потоцкого, брацлавского воеводича, п. обозного Бегановского и п. Жолкевского, поручив им просить приватно каждого не упускать случая, но сослуживши службу и одержавши победу над неприятелем, после того только требовать уплаты жалованья; если же не получать его, то гетман обязывается обеспечить уплату своим личным имуществом; вопрос же о баннициях легче будет разрешен [191] через послов по оказании требуемой услуги Речи Посполитой и королю. Жолнеры обещали предложить этот вопрос в частных совещаниях и во всем удовлетворить желание гетмана. Наскоро собрали раду возле церкви и дали знать, что готовы в течение трех недель служить Его Милости, но с своими собственными начальниками. Гетман отвечал на это, что никогда не лукавил и не предводительствовал своевольными отрядами даже в молодости, тем более не намерен он так поступать теперь, сделавшись гетманом и скорее выступить на неприятеля с малою горстью верного войска, чем станет ронять свое достоинство связью с своевольным сборищем. Пусть вспомнят, что и между святых существуют различные степени: один остается епископом, другой — простым священником. Жолнеры нашли, что этот ответ требует нового совещания, собрали раду перед рассветом и постановила: в течение трех недель оставаясь под начальством польного гетмана, спешить на неприятеля, о котором знали достаточно не только по слухам, но и потому, что их хоругви уже на него натыкались; по истечении же трехнедельного срока они обязываются единодушно довершить начатую конфедерацию, вручить саблю и принести присягу на повиновение тому начальнику, какого сами изберут. 10 декабря поутру решение это было объявлено п. гетману через послов: Длотовского, поручика князя Иеремии, Ташицкого, поручика маркграфа старосты гродецкого, Врублевского, поручика теребовельского старосты, а затем все войско вручило гетману свою декларацию с большими поздравлениями и ликованием. Нельзя выразить радость польного гетмана; он благодарил как бы за оказанную ему лично милость в пространных и милостивых выражениях, оставаясь все время на морозе с непокрытою головою.

Объявивши затем Их Милостям, что шляхта и помещики уходят из своих имений по причине появления значительных казацких партий за Днепром, что полковник Павлюка Скидан собирал раду в Корсуне, но, опасаясь чего-то, ночью отступил к Мошнам, а также что большая часть казаков каневских и стеблевских присоединяется к восставшим, о чем извещали [192] п. Пшеджымирский и подстаросты корсунский и межирицкий, гетман предписал войску со всею поспешностью и осторожностью направиться к Сахнову мосту 80, намереваясь сам в тот же день еще раньше их выступить к Богуславу. Пославши в Белую Церковь за артиллериею, п. воевода выступил сам на ночь в Богуслав, часто повторяя, что всю надежду возлагает на Бога, который вскоре утешит его после испытанного беспокойства. Предчувствие это, благодаря Богу, сбылось.

6) Поход на казацкие мятежные города после усмирения начинавшейся войсковой конфедерации.

Имея в распоряжении мало времени, нужно было действовать с возможною быстротою, но так как секретный план гетманов, состоявший в том, чтобы захватить в степях артиллерию и уничтожить запорожцев раньше, нежели они соединятся с городами, сделался уже неисполнимым по причине промедления, то принято было двоякое решение. Первое, чтобы подкоморий черниговский, знакомый с обычаями казаков, послал с грамотою к ним своего доверенного слугу, убеждая их покориться и обещая милость гетмана; п. подкоморий действительно послал своего слугу Люлю с несколькими молдаванами. Затем 11 декабря п. гетман польный послал на разведки к Корсуню и Богуславу под командою коронного стражника хоругви п.п.: Коморовского, Хржонстовского, Вихровского и Загоровского: придя к Корсуню они не застали уже там восставших, а только реестровых и верных казаков и п. подстароста Пшеджымирский открыл перед ними ворота. В тот день гетман ожидал в Богуславе приближения прочих хоругвей и прибытия коронной артиллерии, пришедшей вечером того же дня; когда устанавливали на рынке пушки и возы и отодвигали мажи с солью, то нашли между солью один воз с овсом, которому пушкари обрадовались больше, нежели соли. В тот же день прибыло много казацких [193] хоругвей и полк п. Жолкевского, а наутро следующего дня пришли хоругви, принадлежавшие королю, великому коронному гетману и многим другим. Гетман немедленно выступил с ними и артиллериею в Корсунь, а когда передовые хоругви Его Милости подступали к городу, п. стражник по приказу гетмана двинулся вперед к Сахнову мосту и остановился на ночлег в селе Нетеребах 81 над Росью; там настиг он восставших казаков и, захвативши несколько десятков из них, всем отрубил головы. Когда гетман приближался к Корсуню, то послушные реестровые казаки встретили его на пути, били челом в доказательство своей покорности и объяснили свою малочисленность тем, что не могли удержать восставших. Гетман въехал на ночлег в Корсунь в сопровождении тысячи человек, а стражник коронный отправил несколько человек за Сахнов мост добывать языка и двух пойманных отослал к гетману в Корсунь с утренним приветствием. От них узнали, что Коростель стоит в Драбовке за Росью с полком в полторы тысячи человек, что ни о Павлюке, ни об артиллерии еще по слышно, но что ожидают их вскоре; что Скидан находится в Черкасах, но они не знают сколько при нем народа. Вместе с присылкою языка стражник обещал явиться к гетману, вследствие чего Его Милость провел этот день в Корсуне, ожидая стражника и прочих хоругвей; но в это время прибежал к гетману п. Драбовский, на которого минувшею ночью напали казаки в местечке, все его имущество забрали и самого избили, так что он спасся от них еле живой. Приехал и п. стражник коронный и, поговоривши наедине с гетманом несколько минут, тотчас уехал. Трудно знать, о чем они говорили, но можно догадываться, что о приближении неприятеля, ибо несколько хоругвей казацких посланы немедленно на Рось. В тот же день подступили к Драбовке, где заперлись 2,000 казаков, но так как им удобнее было стрелять из самопалов, нежели [194] нашим из пистолетов и луков, стоя в болоте перед рвами, то необходимо было придумать иной способ действия и, прекративши атаку, употребить хитрость: хоругви наши, притворно обойдя город несколько раз, через лес возвратились в свой лагерь, как бы убедившись в невозможности ни ворваться в город, ни истребить его огнем. Подозревая, что наши устроили в лесу засаду, значительная часть казаков, выйдя с противоположной стороны из города, пустились уходить через лес, но, видя, что все пути и проходы свободны, возвратились к товарищам. Зная, что счастье военное на стороне того, кто бодрствует и атакует не колеблясь, стражник бдительно отбывал стражу, зорко следил за казаками и доставал языка. Гетман польный, получивши в тот день известие от корсунских казаков, что Скидан собирает значительные силы и рассылает универсалы, в которых утверждает, будто король бежал в Литву из Польши, где терпел притеснения от коронных панов и просит помощи у казаков, спешил покончить с неприятелем; он приказал п. стражнику перейти за Сахнов мост, а сам направился 14 декабря из Корсуня в село Нетеребы над Росью. Когда приблизились к ночлегу, за рекою показалось несколько хоругвей легкой конницы. Гетман послал на рекогносцировку п.п.: Гижицкого, Жолтовского и Коридона, которые, приблизившись, узнали, что это были надворные хоругви п. стражника, шедшие к Билозору 82 за Его Милостью. Гетман расположился с войском на ночлег над Росью у Нетереб. В эту ночь получены были три донесения: первое, от п. стражника присланы два языка, которые сообщили, что прибыли из Срибного, имения кн. Иеремии Вишневецкого, с молдаванином Асламом, что были в Драбовке во время приступа польских войск и причинили убытки п. Драбовскому; что Скидан имеет значительное войско, и сообщили также сведения о наружности Скидана, Артиллерия еще не прибыла, о Павлюке нет известий; как слышно он остался на Запорожье, [195] а вместо него идет Грицько Лихий. Один из пойманных винил сам себя в том, что позволил другим склонить себя к бунту, и говорил: «Липше б мени було на свого князя робыты». Неприятелю хорошо было известно все, что делалось в нашем войске: что войска всего 6,000 человек и шесть орудий и что обязательная служба сводится к трехнедельному сроку по причине конфедерации. Другое известие получено было от стражи, что неприятели, желая достать в нашем арьергарде языка, пытались перейти вброд реку со стороны местечка на закраинах войска, но когда они приблизилась, лед проломился, поднялась тревога, залаяли собаки, сбежалась иностранная стража и стреляла по ним через реку из мушкетов. Третье предостережение получено от пани Драбовской, которая прислала к гетману из местечка своего пастуха в сопровождении слуги; тот рассказал, что, когда он лежал на гумне, явились несколько казаков, схватили его и расспрашивали о польском войске; получив ответ, что оно заняло всю равнину, казаки приказали проводить их в такое место, откуда можно было бы осмотреть позицию. Пастух проводил их лесом к кургану на опушке леса, откуда видны были огни, занимавшие обширное пространство в длину и ширину. Долго смотрели они, сетуя и вздыхая, затем оставили несколько человек для добывания языка, пастуха же провели с собою полмили по пути к Билозору, где было много конных казаков, вчетверо больше, чем в отряде, захватившем пастуха, а тех было до полутораста, если не больше. Когда они рассказали все виденное, казаки встревожились и начали роптать, что ни Павлюка, ни артиллерии не видно. С наступлением дня много хоругвей гусарских проходило от Корсуня прямо к Сахнову мосту. Минула значительная часть дня, и гетман, видя, что большинство армии еще не прибыло, сам перейдя мост через Рось и не оставив никого для охраны движения на столь длинных мостах и в лесах полных неприятеля, не зная, какая судьба постигнет далеко отставшие хоругви, если бы ему самому пришлось отступить от моста, назначил им ночлег за мостом в Кумейках, приказав выйти оттуда страже, оставленной п. Лащем; [196] бдительному гетману гораздо удобнее было стягивать хоругви, стоя за рекою, нежели ожидать их по сю сторону моста. Зная позицию польного гетмана, многие хоругви прибыли к нему в течение ночи, другие поутру перед сражением. По прибытии п. гетмана польного в лагерь под Кумейками, стражник тотчас поспешил сообщить известие, что войско уже подошло к Мошнам и наши уже столкнулись с неприятелем. Гетман послал в подкрепление им королевского секретаря Казановского, князя Четвертинского младшего, п.п. Гижицкого и Загоровского, послал также своего сына, воеводича Петра со своею казацкою хоругвью; нашлось притом немало охотников как своих, так и иностранцев. Произошла стычка, неприятель ушел в город, и ночь принудила всех разойтись; однако язык принес известие, что Кизим прибыл с полком из-за Днепра, а Павлюк в тот же день должен был придти с артиллериею в Мошны; известие вполне оправдалось, ибо он в этот день послал следующий универсал в Домонтов:

Павел Михнович, гетман, с войском Его Королевской Милости Запорожским.

Панам атаманам, товарищам нашим и всей братии посольству желает от Господа Бога доброго здоровья, долгих лет и успеха во всем. В. М. пишете к нам, давая знать, что находитесь в Домонтове. Покорно просим вас, милые братья, денно и нощно спешить с пушками в Мошны, ибо и мы сегодня направились туда же с артиллериею, но раньше, чем мы подоспели, жолнеры пытались было прогнать наших товарищей из Мошен; однако им не посчастливилось, так как несколько десятков их легло на месте, прочие же, прослышав о пушках, отступили от Мошен. Настала ночь, поэтому нам трудно было гнаться за ними, но с рассветом будем преследовать неприятеля; вас же просим и приказываем именем всего войска под опасением строгой кары, пусть каждый, кто называет себя товарищем нашим, тотчас подымается за веру христианскую и золотые вольности наши, которые мы кровью заслужили. А сколько в тех городах, т. е. Корсуне и других, опустошено церквей, а в селах вырезано детей [197] и женщин! поэтому вторично просим вас и приказываем, чтобы застали нас в Мошнах; затем поручаем вас милости Божьей.— Дан в Мошнах во вторник 15 декабря 1637 года. Стефан Догоринский, писарь войсковой.

Откуда эти люди, не читавшие книг о военном искусстве, узнали способ так быстро собирать многочисленные отряды? Немало нужно искусства, чтобы рассказывать другим о своих победах, насчитывать так много убитых и возбуждать недоверие к королевскому величеству; но лживость составляет исконное свойство хлопов, потому-то они с подобным бесстыдством писали столько неправды об избиении жолнеров, о своей силе, неведении короля о походе против них, о сожжении церкви в Корсуне, избиении детей и многих других преступлениях. В действительности этого не было, ибо не пришло еще объявление войны в то время, как гетманы находились в Корсуне. Наши оставались невредимыми, между тем как неприятель не без урона уходил с поля битвы, а когда проник в город, наши отступили частью к Кумейкам, где находился п. гетман, частью к Билозору, где стоял полк коронного стражника п. Лаща. Так как полк казацкий и артиллерия в тот же вечер заняли Мошны, то гетман в ту же ночь послал к коронному стражнику, прося его зорко следить за неприятелем, до рассвета обогнуть Мошны со своим полком и поутру соединить свой обоз с обозом Его Милости. Поэтому п. стражник не призывал слуги для раздеванья, но заснул в панцире и кирасе на кафтанах, словно на самых мягких матрацах, приглашая всех товарищей последовать его примеру, а поднявшись задолго до рассвета, направился к Мошнам, заступил путь и захватил шедших туда казаков; он узнал, что этот казацкий полк выслан вперед Кизимом, разгромил его и послал языка к гетману. Его Милость только что выслушал обедню в честь Богородицы, при чем, прося Ее покровительства и отдаваясь под Ее защиту, он тайно дал обет в честь Ее соорудить алтарь в Летичеве. После богослужения привели казака, который сообщил, что видел Павлюка с артиллериею в Черкасах, [198] откуда он должен был поспешно двинуться к Мошнам. Желая получить более подробные сведения, гетман подарил этого казака п. Киселю, который даровал ему жизнь и тотчас причислил к своим драгунам, но тот ничего больше не сказал, Вслед за тем привели старого священника; гетман даровал ему жизнь и сверх того дал талер, чтобы ободрить его; этот показал, что накануне видел пушки в Мошнах на рынке; есть ли там Павлюк, он не знает, ибо казаки остерегаются священников; гетман подарил этого священника также п. подкоморию. Тотчас после того привели казака, бывшего драгуна в пехоте кн. Иеремии Вишневецкого; и этому Его Милость даровал жизнь, лишь бы только он говорил правду. Поклонившись низко и поблагодаривши, он рассказал, что Павлюк уже прибыл, артиллерия также и войска более 20,000; не все имеют ружья, иные вооружены рогатинами, косами, секирами; Павлюк двинулся уже табором к Кумейкам и, вероятно, прибудет через час; при нем восемь орудий и множество пороху, идут казаки довольно смело и «сердыто». Тоже самое повторил он и под присягою. Тогда гетман, окинув взглядом присутствующих офицеров, произнес: «Для всех будет открыто поле чести и славы». Затем потребовал коня, чтобы лично осмотреть позицию, приказал п. обозному и п. Петру Коморовскому охранять возы и направить их к нему по первому требованию, а сам выехал в поле в сопровождении черниговского подкомория и многих офицеров; он усмотрел местность, удобную для битвы и табора, ибо чело было закрыто непроходимым болотом. Тогда двинулись из Кумеек возы, построенные в десять рядов, к ним примкнули возы из полка п. стражника, затем следовали, как обыкновенно, хоругви в боевом поряди. Многие из товарищей и сам гетман, смирившись перед Богом, приступили к исповеди и причастию, и Бог продлил время так, что возы и войска успели занять позицию. Многое предвещало счастливый исход битвы: во-первых ветер дул нам в спину и в глаза неприятелю; во-вторых сражение происходило в день русского праздника св. Николая, патрона польного гетмана; [199] в-третьих, густой дым от горящей солоны, которой множество было в тесно застроенных Кумейках, весь несся в глаза неприятелю; в-четвертых, прибывшие жолнеры весьма охотно выражали полную готовность идти с гетманом против неприятеля, ибо не много может сделать военачальник, который ведет в бой солдат против их воли. Но всего более можно было ожидать победы потому, что хлопы беззаконно выходили в битву против собственных господ.

7) Сражение при Кумейках.

Наступление крестьян представляло весьма внушительное зрелище: они шли табором, построенным в шесть рядов, с четырьмя орудиями на челе, двумя по бокам и двумя при конце, а в середине между возами шло войско в количестве 23,000, правильно разделенное на полки и сотни; их нельзя было упрекнуть в отсутствии сообразительности и искусства, но все-таки они уподоблялись бессмысленным животным потому, что смело, охотно и умело восстали против короля, Речи Посполитой, против гетмана и коронного войска. Оплакивал это ревностный к православной вере п. подкоморий, говоря: «Прекрасный это народ и большое в нем одушевление, достойное похвалы, если бы оно было направлено против врагов христианства, а не против своего короля, отечества и Речи Посполитой; теперь же оно достойно порицания, а не похвалы». Эту гидру привел за собою по пятам п. стражник к гетману польному почти от Мошен до Кумеек на самое место битвы, где было выстроено коронное войско. Не обошлось без потери с обеих сторон, в особенности во время герцов, при чем стрелою из лука тяжело ранен в голову один из товарищей казацкой хоругви брацлавского воеводы. Но хуже всего было то, что во все время шествия неприятель сильным криком, богохульством, бранью, непристойными и скверными словами поносил и оскорблял шляхту, жолнеров, гетманов и самого короля. Коронное войско на протяжении полумили было закрыто с одной стороны возами, расположенными в десять рядов, на челе которых стоял иностранный полк с венгерскою пехотою польного гетмана под начальством п. обозного и п. Коморовского. По другую сторону, справа, [200] откуда шел Павлюк с табором, вдоль разместились полки в боевом порядке с артиллериею посередине. Поднявшись на пригорок и увидев войско, казаки остановились в нерешимости, но Павлюк ободрял их, говоря: «Або ж не знаете, що ляхи у два ряды вийсько становлять? Идимо!», и начали наступать на чело, но не могли перейти болота и повели свой табор вдоль берега, как бы к концу польского строя. Гетман, однако, воспользовался этим болотом и сильно укрепил конец боевой линии иностранною пехотою, устроив там как бы другое чело, затем приказал коронному стражнику отступать к этой пехоте и прикрыть ее остатком своих хоругвей. Казаки шли с развевающимися знаменами, с пушечными выстрелами и громкими возгласами: «А далеко гетьман буде ночуваты? Лящыку, побижыш до хащыку!» Но коронное войско не трогалось с места, не отвечало на возгласы, и то было добрым знаком, предвещавшим победу. Когда неприятель дошел до середины боевой линии, а войско продолжало стоять спокойно, некоторые из наших, не знавших о существовании болота, предполагали, что неприятелю дозволят или окопаться у воды, или стать под ветром. Прекрасная то была догадка, необходимая для счастливого исхода, но исполнение такого дела лучше всего предоставить Богу и гетману. Когда полк коронного стражника построился «лавою», занявши большую часть неприятельского чела и фланга со стороны поля, казаки поняли, что двигаться дальше трудно и начали битву частою стрельбою из пушек и самопалов. Поднявшийся дым закрыл казаков, чем по приказу гетмана воспользовались драгунские хоругви, ответившие гораздо более продолжительною и грозною пальбою; казаки, не видевшие их раньше и завидев теперь перед собою, изумились и испугались.

Тогда наступили другие, более храбрые казацкие полковники со своими отрядами и энергичнее принялись стрелять в драгун; но обер-лейтенант Морель с п. Жолневским с своей стороны усерднее наступали на неприятеля. Польный гетман прислал от чела на правое крыло в подкрепление им пехоту п. Бегановского, который в то время по приказу гетмана сопровождал возы, [201] затем E. M. обратил взоры на коронную артиллерию, навел ее на середину табора и приказал капитану артиллерии начать забаву.

Правда, палила и неприятельская артиллерия, но мало причиняла вреда; наши пушки играли лучше, ибо враги прыгали резвее. Офицеры скучали столь продолжительным ожиданием под знаменами и, заметив, что гетман сильно склоняется на приступ, исполненные пыла, просили у него приказа начать дело. Гетман взглянул на казацкий табор, а там множество возов, остановившись на поле битвы, начали строиться вновь, удваивая прежние ряды, чтобы укрепить табор в двенадцать рядов. Поэтому, желая предотвратить излишнюю трудность при разрывании более укрепленного табора, гетман приказал прорвать его там, где возы стояли еще только в шесть рядов и послал впереди всех своего сына Петра, предводительствовавшего на его месте казацкою хоругвью. В этой хоругви отличались храбростью и поручик, и хорунжий, и товарищи, но в тысячу раз храбрее оказался молодой воин, бывший на то время ротмистром, воеводич сын гетмана, который сражался без панциря и кольчуги, получив приказ идти прямо в огонь и нести жизнь, молодость и богатство под меч разъяренного Марса; он ве только устоял против крепости табора, но почти вскочил в самый огонь и, обратив на себя всю ярость хлопов, потеряв двух стоявших рядом с ним товарищей, Каменского и Матвея Цепелевского, несколько раз отважно наступал и отступал со своею хоругвью, пока не прорвал окруженного табора с помощью других гетманских хоругвей. Можно признать гетману польному, что он, имея в преклонных летах одного только сына, упражнял, испытывал и совершенствовал его как орел для того, чтобы впоследствии каждый мог узнать гетманскую кровь, сына великого полководца, рожденного для отважных подвигов и приличных своему почетному роду отличий. Далее следовала другая хоругвь польного гетмана под начальством п. Сковецкого; смело ударив в возы конскою грудью, она заплатила за эту смелость потерею двух почтенных товарищей: Конаржевского и Бенецкого; последний ранен пушечным [202] выстрелом под колено; кроме них убито несколько человек прислуги. За нею наступала хоругвь п. краковского, великого коронного гетмана. Тогда казаки разделили все свои силы на две части; одна обратилась на чело и артиллерию, другая защищала табор от разрыва. От их стремительности погибло три храбрых товарища: Гноинский, Подкоцкий и Магнуский; ранен был и поручик, сверх того убито двое слуг и более десяти человек ранено. Наступала хоругвь воеводы русского, которая также лишилась любимого товарища, Улеского; восемь человек раненых унесено с поля и семеро слуг осталось убитыми. Затем королевская хоругвь, не ожидая приказа, сама устремилась к табору, но также получила урон: убит п. Прусимский, трое товарищей ранено, убито также пять человек прислуги и ранено девять. Три раза отступали все хоругви и снова возвращались, пока с Божьею помощью не прорвали табора. При этом ранен был богуславский староста (Казановский), предводительствовавший хоругвью; конь его пал, а сам староста, соскочив с него, едва не был растоптан лошадьми, но успел спастись, упавши за пень. Секретарь, Адам Казановский, видел его лежащим, но не мог подать помощи, так как вел в атаку собственную хоругвь. Тогда убиты: п.п. Поцей, Черемовский, Бодаровский и четверо слуг. Ни одна из хоругвей, проникших в табор, не вышла оттуда совершенно без потери, как можно видеть из приложенного перечня. Досталось при том и самому гетману польному, под которым были прострелены две лошади, а также ножны от его сабли, сам же он остался невредим, ибо предводителей особливо хранит Бог. Если таковы были наши потери, то, конечно, не меньше были они и среди казаков после того, как разорван был табор: ибо, когда притупились наши сабли и палаши, жолнеры у них же хватали рогатины и многих избивали их собственным оружием. Солдаты погнались за казаками, вытесненными из табора и тем дали возможность оставшимся уменьшить и сомкнуть табор; в это время ушел из табора п. Люля, слуга п. Киселя, захваченный казаками. Видя, как много наших убито при разграблении возов и желая предупредить [203] опасность от казаков или от взрыва пороха, гетман приказал своему сыну сжечь порох, найденный в казацких возах; тот бросился к обозу, зажег возы с сеном и соломою, огонь дошел до пороха и взорвал его. Затем гетман приказал своей венгерской пехоте зайти с другой стороны казацкого табора, а с этой стороны усилить стрельбу из пушек в центр; это произвело замешательство, казаки начали разрывать табор, при чем бежала их старшина вместе с Павлюком. Другие, видя неминуемую гибель, устремились с отчаянием на немецкую пехоту; там убиты п.п. Морель и Жолкевский, ранены: поручик п. обозного и п. Мочарский. Однако немецкая пехота наступала с таким усердием, что оттеснила казаков от части их орудий, а отряд пехоты п. Бегановского доставил в лагерь казацкую пушку и знамя с орлом на древке и яблоком в виде золотого сердца. После того поляки вновь и с большею уже охотою обратились к табору и подступали к нему со свежими полками до самого вечера. Казаки, видя, как трудно им сопротивляться, начали отступать табором с несколькими пушками, возлагая все надежды на приближающуюся ночь, ибо и пороху оставалось у них уже немного. Между тем гетман послал к себе в обоз за лошадьми, чтобы взять пушки, которых было привезено четыре, а пятая отдана п. Лащу. В час по полуночи казаки остановились в долине против чела коронного обоза и тотчас принялись окапываться; затем прекратили работу, так как, не смотря на темноту, по нам стреляли с горы, а сами с несколькими десятками возов и парою орудий в три часа ночи оставили свой табор и в рассыпную пустились к Мошнам. Вызывались, правда, охотники из солдат, желавшие с опасностью жизни взять приступом этот табор, но гетман не дозволил, сообразив, что и так уже слишком много пролито шляхетской крови и что эта потеря не вознаградилась бы даже окончательным истреблением хлопов. Поэтому он приказал всем очистить поле, оставив только обычную стражу, а так как иноземным отрядам не достало мушкетных пуль, которых израсходовано было до 50,000 в этой битве, то целую ночь заняты были отливкою [204] их, а возы, запряженные с утра, так и ночевали запряженными. На утро 17 декабря неприятель не появлялся, дан был сигнал поить лошадей, а тем временем многие паны отправились с гетманом на поле битвы; тогда старые воины сознались, что никогда не бывали в столь продолжительном и сильном огне и не видали такого множества трупов в одном месте. За свою дерзость и низость неприятель, волею Божьею, подавлен малочисленным войском, а все его надежды рухнули вместе с потерею артиллерии, знамен, бунчука и печати.


Комментарии

74. Летопись событий в юго-западной России в XVII ст. Симеона Величка, том IV, стр. 183-313.

75. Лучинец, местечко на р. Немии Подольской губ. Могилевского уезда.

76. Местечко Ольгопольского у. Подольской губернии.

77. В это именно время возгорелась вновь борьба между Кантемиром и крымским ханом Инает-Гиреем; последний требовал переселения Буджацкой орды в Крым и разорил ее жилища между Акерманом и Калиею; часть ногайских татр искала убежища в пределах Польши. (Смирнов, стр. 511-517).

78. Самуил Лащ.

79. Колом называлось общее собрание войсковых товарищей, собиравшееся при начале войсковой конфедерации, которое предъявляло правительству свои требования ив случае неисполнения их отрешало прежних начальников и выбирало других.

80. Ныне село Сахновка на берегу р. Роси в Каневском уезде.

81. Нетеребки — село на берегу Роси в Каневском уезде.

82. Ныне с. Пожежа или Воронцовское Белозерье Черкасского уезда.

(пер. К. Мельника)
Текст воспроизведен по изданию: Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси. Вып. II (первая половина XVII ст.). Киев. 1896

© текст - Мельник К. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001