СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

БОГУСЛАВ КАЗИМИР МАШКЕВИЧ

ЗАПИСКИ

PAMIETNIK

VIII.

Дневник Богуслава Казимира Машкевича (1643-1649 г.).

Дневник Богуслава Машкевича обнимает весьма недолгий промежуток времени, всего шесть с половиной лет (1643-1649), но представляет значительный интерес для истории южной Руси, так как автор провел почти все указанное время в южнорусском крае на службе у лиц, игравших выдающуюся роль в исторических событиях половины XVII ст. В воспоминаниях Машкевича мы находим весьма существенные черты как для характеристики деятелей вроде кн. Иеремии Вишневецкого, воеводы Януша Тышкевича, литовского гетмана Януша Радзивилла, так и для обрисовки общего положения края непосредственно перод движением Богдана Хмельницкого и в начале этого движения.

Относительно биографии Богуслава Машкевича нам известны только те немногие данные, которые могут быть извлечены из его дневника; принадлежал он к числу мелкой, вероятно безземельной, служилой шляхты, получил незначительное школьное образование и провел жизнь на службе у разных богатых панов; сначала в качестве придворного при дворах Богуслава Радзивилла и люблинского кастеляна Зебржыдовского, потом в качестве офицера надворной милиции у кн. Иеремии Вишневецкого и гетмана [407] Януша Радзивилла. Переменяя место службы, Машкевич обыкновенно умалчивает о причинах своего перехода от одного пана к другому и оставляете в таких случаях пробел в несколько месяцев в своем дневнике. Дневник этот совершенно неожиданно обрывается с 16-го Июля 1649 года среди описания военного похода, предпринятого Янушем Радзивиллом в Белоруссию против казаков. Можно предполагать, что Машкевич погиб в одной из последовавших стычек.

По развитию своему Машкевич представляет заурядный тип шляхтича XVII столетия, не выделяясь из своей среды ни более критическими взглядами, ни сколько-нибудь оригинальными способностями, вполне разделяя предубеждения и политические тенденции общества, к которому он принадлежал, он резко порицает реформаторские попытки Владислава IV, с негодованием относится к примирительному направлению партии так называемых «политиков,» встретившейся ему в лице Януша Тышкевича, благоговеет перед самовластием магнатов и т. п.

Мемуары Машкевича изданы были Ю. Немцевичем в коллекции исторических материалов, носящей общее заглавие: «Zbior pamietnikow о dawnej Polszcze» (Собрание мемуаров, относящихся к старой Польше); в собрании этом дневник Машкевича помещен в пятом томе (Лейпциг, 1840 г. стр. 55-85). Немцевич для своего издания пользовался рукописью, хранившейся в библиотеке кн. Чарторыйских в Пулавах; самая эта рукопись представляла копию, списанную во второй половине ХVIII ст. с оригинала, место нахождения которого осталось неизвестным.

* * *

В 1643 г. мой отчим, покойный Ян Крыштоф Ощеклинский, отдал меня в услужение в качестве придворного к князю Богуславу Радзивиллу, хорунжию В. К. Литовского. Это была первая моя служба по выходе из школы, продолжавшаяся немного более четверти года, так как князь Е. М. снова выехал за границу. В том же году, около дня св. Михаила послали [408] меня к п. Франциску Зебржыдовскому, покойному кастеляну люблинскому. Здесь прослужил я почти три года к большому своему несчастью по причине самой пани, обладавшей весьма раздражительные характером.

1645 г. В этом году польский король Владислав IV, по смерти первой своей жены Цецилии Ренаты, его двоюродной сестры, женился в Варшаве на Марии Людвике Гонзага.

1646 г. Дня 25 июля происходило коронование королевы Марии Людвики Гонзага, урожденной княжны Мантуи и Монтеферрата. В том же году король Владислав IV задумал было расторгнуть договор, заключенный с турками под Хотином в 1621 г., и начал вербовать иностранцев, которых собралось несколько десятков тысяч на силезской границе, но все королевские планы и намерения были разрушены сеймом. Огорченный король сказал однажды в своем дворце в Варшаве (намекая на то, что напрасно истратил несколько сот тысяч на наем иностранных войск): «Пусть считается так, как если бы я роздал эти деньги моим…» ¹⁷⁴, так как действительно этот государь любил их, хоть и был довольно тучен.

1647 г. Князь Вишневецкий отправился на сейм в Варшаву перед вербною неделею; отпраздновал Пасху в Люблине. Отсюда в понедельник на святой послал меня с восемью тысячами злотых к своим племянникам, князьям Дмитрию и Константину Вишневецким, которые воспитывались еще в Кракове; сам же князь прямо выехал на сейм.

На этом сейме князь Вишневецкий вел процесс со своим шурином Александром Конецпольскии, хорунжим коронным, за владение Гадячем. Дело это должно было обсуждаться еще на предыдущем сейме, но в то время помешала болезнь князя, вследствие чего п. хорунжий коронный принудил князя Вишневецкого присягнуть перед сеймом в том, что он действительно был болен в предыдущую осеннюю сессию. Сущность дела между [409] князем Вишневецким и п. хорунжим коронным состояла в следующем.

Покойный кастелян краковский, великий гетман коронный Станислав Конецпольский, отец коронного хорунжия, владел Гадячем по милости короля. Перед смертью он исходатайствовал от короля привилегию на это владение для своего сына, хорунжия коронного; не зная о том, князь Вишневецкий тотчас но смерти пана краковского начал хлопотать о Гадяче, получил на него привилегию и тотчас вошел во владение. За это п. хорунжий потребовал его на сеймовой суд, на который князь не явился по причине болезни. Отсюда возник процесс на сейме 1647 года, причем п. хорунжий коронный не хотел приступать к разбору дела, пока князь Вишневецкий не подтвердить присягою, что он действительно был болен во время предыдущего сейма. Узнав об этом, князь старался всеми мерами уклониться от присяги, но вследствие упорства п. хорунжия, не желавшего уступить, принужден был присягать. Не дай Бог, если бы эта присяга состоялась, она могла бы повлечь за собою большое несчастье, ибо накануне князь Вишневецкий собрал всех слуг и бывших с ним людей, всего около 4,000 человек, за исключением пехоты и мелкого люда и обратился к ним с речью, прося сопровождать его и следить за его действиями, а затем довершить то, что он начнет. Далее он объяснил, что если принужден будет присягать, то вставши с колен тотчас намерен рубить хорунжия и всех, кто стал бы поддерживать его требование, хотя бы и самого короля; «а вы, прибавил он, все до одного, дворовые слуги и молодежь, ворвитесь в палату сенаторов и поддержите меня». Все это было бы исполнено, если бы состоялась присяга, но в дело вмешался сам король Владислав с панами сенаторами и п. хорунжий отступил от своего требования.

При разборе дела оказалось, что краковский кастелян еще при жизни переуступил владение своему сыну и Гадяч присужден п. хорунжию коронному. Если бы я знал об этом, то разжился бы на лишнюю тысячу-другую вместе с моим [410] товарищем Поднесенским, когда мы выбирали квартирную плату в этом Гадяче, но потом оставили ее.

Осенью господин мой, князь Вишневецкий, с княгинею и целым двором выехал за Днепр в Лохвицу и другие поместья его украинной резиденции. Прибывши туда, он собрал свое войско: 6,000 слуг своих, которые в силу постановления ординации (прав, регулировавших пользование землею) обязаны были доставлять всадников, вооруженных огнестрельным оружием, а также выбранцев ¹⁷⁵ из своих имений, число которых достигало 26,000 человек.

В день св. Михаила кн. Вишневецкий выступил из Лубен со всем этим людом, выслушав предварительно мессу, так как там был костел св. Михаила; он отправился в степь к Запорожью, назначив местом лагеря Жовнин, куда и собиралось войско.

В воскресенье мы пришли к Кодаку ¹⁷⁶, т. е. не к самой крепости, но остановились в миле от нее, в углу при [411] впадении реки Самары в Днепр. Приблизившись, князь Е. М. приказал троекратно выпалить из пушек, приветствуя коменданта, некоего Гродзицкого (уже предупрежденного о его прибытии), который взаимно приветствовал князя несколькими пушечными залпами из крепости. План местности и расположение лагеря под Кодаком в то время было следующее ¹⁷⁷. [412]

Князь провел ночь в лагере, а на следующий день отправился в байдаке в Кодак в сопровождении своей казацкой хоругви, в которой поручиком был п. Курош. Комендант Кодака, Гродзицкий, с почетом принявши князя, угощал его венгерским вином, не смотря на то, что это было в глухой степи, вдали от всякого поселения; был там и я вместе с другими.

Сам князь провел эту ночь в замке, (оставив при себе несколько человек из молодежи), иные ночевали в слободке подле самого замка, прочие возвратились в лагерь.

В Кодацком замке постоянно соблюдались военный предосторожности. Здесь всегда находился гарнизон из 600 человек доброго войска, которых татары не могли одолеть, хотя бы их самих набралось и 100,000. Перед заходом солнца всегда били зорю и запирали ворота, после чего никого уже не пропускали ни в замок, ни из замка, хотя бы и в случае крайней необходимости; люди, находившиеся в замке, разумеется все вооруженные мушкетами, неусыпно оставались на страже. Высота вала была такова, что из-за него едва виднелся верх замковых построек, и на обязанности капитана лежало ежегодно подсыпать на локоть земли на всем его протяжении; у подножия его был глубокий ров, а внутри замка множество вылепленных из глины лачужек таких малых размеров, что в иную можно было проникнуть только на четвереньках; в них жили различные ремесленники. Пленные татары постоянно работали над укреплением вала. Ночью обходила дозором стража, равно как и сам комендант. Часовой никого не подпускал близко к себе, но, прицелившись из мушкета, спрашивал пароль по немецкому обычаю, и проходящий обязан был ответить ему пароль. В слободке под замком было около шестидесяти домов, где жили захожие люди, которые не занимались земледелием по причине опасности со стороны орды; если же кто и сеял, то очень немного и с осторожностью. Рыболовство шло очень успешно, хлеб подвозили на байдаках из Киева и других мест; киевский полк был освобожден от гарнизонной повинности под условием снабжать [413] Кодак припасами. Над самым Днепром находился рынок, на котором продавались кожи и различные мелочи.

В расстоянии полумили от Кодака стояла высокая башня, с вершины которой открывался горизонт на восемь миль вокруг; здесь постоянно находилась стража из сотни пеших стрелков и десяти человек конницы. Если стража на башне замечала вдали какое-нибудь неизвестное войско, которого не могла сразу опознать, то немедленно отряжала одного или двух всадников для поимки языка.

На следующий день, в понедельник, князь возвратился в лагерь байдаком по Днепру. Во вторник, в сопровождении трех тысяч конницы, он выступил в степь к Молочным Водам с целью осмотреть пороги, которых всех двенадцать: 1) Койдацкий, над которым стоить крепость Кодак, 2) Сурский, 3) Лоханский, 4) Воронова Забора, 5) Княжий, 6) Стрельчий, 7) Ненасытец; 8) Будило, 9) Звонец, 10) Таволжаный, 11) Кичкасский ¹⁷⁸, 12) Вольный. Все они лежат поперек Днепра наподобие дверного порога, отчего и получили свое название, или скорее наподобие плотины; однако ходить по ним невозможно, хотя скалы и хорошо видны из воды, так как в силу быстрого течения, волны, ударяясь о них, заливают пороги. Некоторые пороги тянутся в виде одной гряды скал, другие в несколько рядов на близком между ними расстоянии; поэтому-то казаки, отправляясь в лодках на море, задолго перед порогами высаживались на берег, сухим путем перетаскивали суда, минуя скалы, затем спускали их на воду и плыли до следующего порога, где снова принуждены были вытаскивать их на сушу — и так у всех двенадцати порогов. То же самое происходило и на обратном пути. Самый опасный между порогами — Ненасытец, который состоит из семи рядов скал в близком расстоянии друг от друга; поэтому, хотя большинство казаков и перетаскивало свои челны сухим путем, тем не менее во время пути, как вниз так и вверх, [414] здесь всегда погибало несколько человек; отсюда он и получил название Ненасытца. За недостатком времени не буду останавливаться над происхождением названий прочих порогов.

В расстоянии нескольких миль далее последнего порога, т. е. Вольного, есть остров на середине Днепра в одну милю длиною, поросший густым дубовым лесом; здесь всегда находился казацкий гарнизон для предупреждена татарских набегов; остров этот называется Хортицею. Выше Хортицы находится урочище, называемое Кичкасово, против которого князь приказал сложить высокий курган из камня на вечную память потомству, так как до него ни один пан из нашего народа не заходил так далеко в степь в этом направлении.

Возвратились мы из Запорожья в воскресенье, проведя в пути шесть дней, причем несколько раз в различных местах переходили вброд реку Самару. В понедельник я отправился в Кодак с п. Закржевским, чигринским полковником; там и ночевали. На следующий день, во вторник, князь перед рассветом отсалютовал троекратным пушечным залпом и двинулся в обратный путь. Мы с паном Закржевским взяли лодку, и, не смотря на сильные волны на Днепре, поспешили в лагерь, где никого уже не застали кроме наших лошадей, привязанных к дубу, (на котором князь приказал вырезать свой герб и насыпать подле него курган); если бы слуги не догадались привязать здесь лошадей, пришлось бы нам пешком догонять войско, которое мы при быстрой езде едва настигли к ночи.

Не успев ничего в степи и не встретив ни одного татарина, прибыли мы в Лохвицу в день св. Мартина, слава Богу, благополучно; осень стояла такая теплая, как редко бывает и среди лета, поэтому развелось множество пресмыкающихся в особенности на обгорелых степях, ибо все степи были обожжены и земля черна как сажа. Там где травы были толще, стебли их не выгорели до корня, и эти остатки сильно вредили нашим лошадям, кололи им пятки, так что мы принуждены были обшивать их ноги кожею. Шли все время по берегу Днепра, где не выгорели [415] травы на мокрых местах. В числе прочих змей, как то: ужей, гадюк и веретениц мы встретили полоза толщиною в человеческую руку пониже локтя, длиною почти в копье.

Рассказывают, что, зачуявши всадника, хотя бы едущего на самом быстром коне, полоз догоняет его, обвивается вокруг коня и человека и тотчас жалит в горло как бы шилом; он имеет жало на обоих концах тела, глаз у него нет и рот очень мал. Встретив этого полоза, волошская хоругвь стражника Александра Замойского изрубила его в куски, а позже, когда мы подошли, каждая отдельная часть его двигалась, словно целая живая змея; было и много иных гадов.

За неделю перед заговенами на филипповский пост прибыл от п. Пржыемского, ленчицкого воеводича, п. Бодзинский просить руки княжны Анны Збаражской, старшей племянницы князя Вишневецкого, которая вместе с младшею сестрою Варварою находилась под опекою этого князя. Этот пан Бодзинский, приехавши вместе с другим паном, Ляссотою, попали на свадьбу придворных князя: женился п. Станишевский на фрейлине княгини, панне Ленской. Князь был весьма рад панам Бодзинскому и Ляссоте, обдарил их очень радушно и отпустил через несколько недель.

1648 г. января 7 дня. Князь, мой господин, вместе с княгинею, взявши с собою п. Бодзинского, отправились на крестины к своему слуге п. Суфчинскому в Сенчу ¹⁷⁹, где и ночевали.

Января 15. С тем же п. Бодзинским князь ездил в Лубны на погребение своего слуги п. Закржевского, которому устроил приличные похороны.

Дня 18. Выехали п.п. Бодзинский и Ляссота, получивши в подарок от князя по два прекрасных коня турецкой породы.

Февраля 15. Дано знать князю Е. М., что какой-то Хмельницкий, собравши толпу бродяг, прогнал из Запорожья корсунский полк, составлявший там гарнизон, после чего призвал народ к бунту, и теперь к нему пристает все население. [416]

Февраля 16. Князь послал меня с письмом к кастеляну краковскому ¹⁸⁰ с известием об этом Хмельницком; я нашел кастеляна в Богуславе, где он навестил тело своего шурина Адама Казановского, старосты богуславского.

Февраля 27. Я возвратился в Прилуки с письмом к князю от краковского кастеляна.

Апреля 1 дня. Прибыл в Прилуки посол от крымского хана, Чаус-мурза, человек благопристойный; пришел в 20 коней, прося князя отпустить трех татар, взятых в плен два года назад, в то время, когда они шли со посольством в Москву; хан прислал князю в подарок гнедого коня турецкой породы, хотя старого, но недурного, седло не особенно роскошное с подушкою из турецкого войлока, с наборною уздечкою на белом ремне, сверх того прекрасный турецкий лук.

Апреля 4. Князь с женою прибыли в Лубны на праздник Пасхи, взявши с собою и ханского посла.

В последних числах апреля Хмельницкий с бунтовщиками и ордою окружил 40,000 конного кварцяного войска, бывшего под начальством гетманского сына, и разбил наголову при Жолтых водах ¹⁸¹. В тот же день, еще не зная о поражении кварцяного войска, князь послал меня в Иеремиевку, откуда я должен был давать ему знать о том, что делается в войске. Получив известие, т. е. письмо от п.п. гетманов из Чигрина, где они стояли с войсками, я отослал по почте это письмо князю, который с тою же почтой прислал мне ответ для гетманов с запросом, куда они укажут ему направиться с его войском, которого было 6,000. Тем временем гетманы двинулись обратно к [417] Корсуню. Узнавши о поражении нашего отборного кварцяного войска на Жолтых водах, я пустился вслед за гетманами и догнал их уже за Черкасами, несмотря на опасности, которым подвергался; ибо, проехав четыре мили от Черкас к Секирной ¹⁸² и едва выйдя из перевоза, я нашел в местечке толпы крестьян, которые сомкнули кобылицы ¹⁸³ вокруг селения, и я, наверно, был бы пойман вместе с товарищем королевских войск п. Унишевским, который съехался с мною на пути, если бы нам не удалось заметить дыру в ограде и выскочить в поле. Выбравшись оттуда, мы приехали в Мошны — имение князя также как и Секирна. В миле от Секирной мы принуждены были ночевать по причине непогоды, хотя все жители разбрелись из местечка и крестьяне не оставили бы нас в живых, если бы не слух о близости коронного войска.

Мая 8. Утром следующего дня мы встретили гетманов с коронным войском на Сахновом мосту ¹⁸⁴ за Кумейками, в трех милях от Мошен. Здесь я вручил письмо гетманам, которые не имели свежих известий о действиях неприятеля.

Мая 9. Войска прибыли в Корсунь в количестве около 60,000, считая вместе с панскими отрядами и расположились на еврейском кладбище возле самого города по богуславской дороге.

Мая 10. Я отправился с письмом от п.п. гетманов к князю, не зная ничего достоверного, так как и сами гетманы не получали языка из-под Корсуня. На ночлег прибыль в Переяслав.

Мая 11. Казацкий полковник Кривонос прибыл на рассвете под Корсунь с двадцатью тысячами конницы, одних казаков без орды, которая вся оставалась при Хмельницком. Гетманы наскоро выстроили войска и начали битву с Кривоносом, в [418] которой, Божьею милостью, неприятель понес поражение, с нашей же стороны потери были незначительны, но, хотя Бог благословил в этот день оружие наших гетманов, опасность не вполне еще миновала. Поэтому они составили военный совет, на котором решено на следующий же день идти в Богуслав и там основать главную квартиру. Но Хмельницкий с ордою и казаками, вероятно, в силу Божьего приговора, разрушил их планы; ибо когда гетманы и войсковая старшина постановили на совете идти к Богуславу, то на другой же день, т. е. во вторник, слух об этом разнесся в лагере и все уже знали решение совета; казаки между тем поймали нашего языка, от которого дознались о замыслах нашего войска и сперва хотели в ту же ночь ударить на него со всеми своими силами, затем переменили намерение, и тою же ночью заступили путь от Богуслава в том месте, где среди открытой степи находится в миле от Корсуня злополучная долина, т. наз. Крутая Балка, которой никак невозможно было обойти. Ночью Хмельницкий занял ее со всеми своими силами, вырыл глубокий ров на протяжении более мили вдоль балки, поросшей густым и высоким дубняком; в этих зарослях укрылись войска Хмельницкого и ожидали наших.

Мая 12. На следующий день после битвы с Кривоносом, т. е. во вторник, гетманы двинулись с войском из-под Корсуня к Богуславу в большом беспорядке, без всякой стражи, табором, который окружали войска. Да и черт знает, откуда взялся бы там порядок, когда великий коронный гетман, Николай Потоцкий, краковский кастелян, постоянно напивался водкою и в то время также сидел пьяный в карете, а другой, польный гетман Калиновский, хотя и рад был что-нибудь сделать, но ему не слишком повиновались. К тому же он был так близорук, что плохо видел на расстоянии одной стаи ¹⁸⁵ и едва мог различить человека [419] на расстоянии полета стрелы. Итак, подошли к этой злополучной Крутой Балке, не подозревая засады, и так велико было ослепление панов, что не послали вперед даже какой-нибудь хоругви, раньше, чем начали спускать возы; впереди артиллерии шеренгами шла пехота, непосредственно за нею пушки, а тотчас за ними возы. Значительная часть обоза спустилась в долину и артиллерия приблизилась уже к вырытому казаками рву, который был так широк и глубок, что его трудно было перейти; поэтому, остановясь на краю рва, начали кричать: «Стой! стой!», чтобы возы не шли дальше; но склон был слишком крут, обоз уже настолько спустился с горы что не было возможности сдержать лошадей; возы, обгоняли себя взаимно, наталкивались друг на друга и переворачивались вместе с лошадьми. Среди такого смятения Хмельницкий вышел из засады с сорока тысячным войском, в числе которого были и татары, окружил обоз и мгновенно уничтожил небольшой отряд п. Сенявского, шедший отдельно от коронного кварцяного обоза. Несколько хоругвей бросились к карете гетмана Потоцкого, заклиная его послать их в рукопашную схватку с неприятелем, но гетман не только не разрешил этого, но, напротив, под угрозою смерти приказал всем спешиться и взяться за мушкеты, что было очень дурно, так как поляки, не привычные к пешему бою, не умели построиться в надлежащем поряди. Тогда эти хоругви, не помню кому принадлежавшие, видя беспорядок в нашем войске и не внемля гетманскому приказу, стремительно бросились на неприятеля, прорвались сквозь его ряды и успели спастись; впрочем их не слишком усердно преследовали, так как более лакомый кусок оставался в руках. Едва наши сошли с коней, со всех сторон наскочил неприятель, разорвал табор, разгромил войско, взял живьем обоих гетманов и п. Сенявского; вообще почти все взяты были в плен живыми, так как среди наступившего смятения не могли опомниться и надлежащим образом повести защиту.

На этот раз неприятель, кроме неожиданной добычи, при самом начале войны одержал никогда не слыханную победу, на [420] которую хотя и надеются обе стороны, но все же каждая колеблется между надеждою и опасением. Добыча превосходила все ожидания, ибо горделивые коронные паны отправились на войну со всеми богатствами. Больше других потерял п. Сенявский, который, отправляясь в первый раз на услугу отечеству, собрался в поход со всевозможною пышностью: он привез с собою множество ненужных предметов роскоши, весьма богатого оружия, столового серебра для угощения рыцарства в лагере и прочих богатств, как то: лошадей, одежд и пр. Все это неприятель так убрал в один час, что и следа не осталось; самих же панов, к великому стыду и вечному поруганию польской короны, погнали в татарскую неволю и гетманов наравне с другими вели связанных и к вечному позору и презрению.

Между тем князь Вишневецкий, мой господин, не дождавшись меня от п.п. гетманов, 11 мая на ночь выступил с войском из Прилук в Рудавку по переяславской дороге, отправивши княгиню за Днепр в Брагинь. В тот же день и я прибыль с письмами от гетманов, которые ни о чем не уведомляли князя, так как ничего еще не было известно во время моего отъезда. На следующий день князь ночевал под Переяславом у с. Туровки ¹⁸⁶ в роковой день 12 мая, когда наши войска были разбиты, а гетманы взяты в плен.

Мая 13. Мы стояли под Яготином; сюда пришел на ночлег пешком, одетый в грубую крестьянскую рубаху старый ветеран п. Поляновский, давно уже служивший у князя товарищем его гусарской кварцяной хоругви. Он-то передал князю злополучную, неслыханную весть о взятии в плен обоих гетманов и о разгроме коронного войска. Весть эта поразила не только князя, но и всех нас; нам казалось невероятным, чтобы когда-нибудь этот враг мог привести наше отечество к такому упадку. Тем не менее князь шел дальше с войском, которого могло быть 6,000 или более. На пути приставали к нам бедняки, [421] успевшие бежать из разных мест того края; все они повторяли то же известие. Доверяя им вполне, князь направился к Переяславу, куда мы прибыли 14 мая. Здесь Е. М. получил уже вполне достоверные сведения обо всем случившемся, но, предполагая, что часть войска еще уцелела, хотел со своими силами переправиться за Днепр и с этою целью разослал для добывания паромов отряды драгун в несколько десятков лошадей в различные местечки, как то: в Черкасы, Домонтов, Секирну, Бучак, Стайки, Трехтемиров и Ржищев. Сюда приказано сводить все паромы, но их нигде не оказалось: все они были затоплены в первую же ночь после поражения коронного войска, чтобы затруднить переправу князю Вишневецкому, которого сильно боялись казаки. Тогда князь, видя, что очутился за Днепром с небольшою горстью своих людей словно птица в клетке, советуется со своими полковниками и поручиками, что предпринять. Решено уходить с этими силами куда-нибудь за Днепр, пока не взбунтовались еще заднепровские крестьяне; единственная нора, куда можно было спастись, это был путь к Чернигову.

Мая 16. Мы выступили с войском к Чернигову; ночевали под Басанью, имением п. Криницкой. Вечером князь послал п. Понятовского, ротмистра надворных казаков, вместе с его хоругвью в сторону Канева для поимки языка; в ту же ночь они привели пятерых пленников, которые повторяли то же самое о поражении гетманов и пр. Наутро обезглавили пленных казаков.

Мая 19. Пришло известие о том, что король Владислав IV умер за неделю перед разгромом гетманов.

Мая 25. Объявлено междуцарствие. Мы прибыли в Чернигов и там три дня переправлялись через Десну.

Мая 29. Все мы выступили из Чернигова, где шляхта укрепилась в замке в ожидании казаков; князь советовал им уходить вместе с ним, но они, не сознавая еще всей опасности и полагаясь на защиту окружающих лесов, остались в замке, где всех их вырезали впоследствии. [422]

Мая 30. Прибыли в Любеч над Днепром, где князь оставил войско, а сам переправился и поехал к княгине в Брагин за пять миль, куда и я сопровождал его. Окончив переправу, войско также пришло к Брагину ¹⁸⁷ в праздничный день; здесь князь пробыл неделю с княгинею и дал отдых войску. Между тем казаки, шедшие по нашим следам, тотчас по выходе нашей из Чернигова подступили к городу, оставили здесь половину своих сил, а другую половину отрядили в погоню за нами, но сами не могли взять Чернигова и вскоре отозвали их, после чего овладели городом и вырезали всех тех, которые заперлись было в замке, около трех недель отражая неприятеля, пока не исчерпался запас пороха и провианта. Подкрепления негде было взять, потому что мы ни о чем не знали. Впрочем, если бы не этот Чернигов, набрались бы страху князь с княгинею, так как Брагин лежит в весьма невыгодной местности, весь окружен болотами и непроходимыми лесами.

Неделю спустя, 8 июня, выступили мы с князем и княгинею к Бабице под Мозырь, так как трудно было переправиться через Припеть. 10 июня пришли в Бабицу, где отпраздновали день Божьего тела. После обеда князь снарядил княгиню в Туров к своей тетке, воеводине виленской, а войско несколько дней переправлялось через Припеть, затем расположилось лагерем в полумиле от Бабицы на пути к Овручу.

Июня 28. Мы проходили через Погребыще, имение князей Збаражских, находившихся в то время под опекою князя; приведенный язык сообщил, что в Немирове собралось 600 казаков, поэтому князь туда и направился с войском.

Июня 29. Князь отрядил в передовую стражу к Немирову брацлавского стольника п. Барановского с двумястами [423] лошадей, с которым послал и меня. В четырех милях от Немирова встретили в с. Ободном ¹⁸⁸ до шестидесяти казаков, которых, с Божьею помощью, вырезали до последнего. Отсюда п. Барановский писал князю, просил подкреплевия, так как, по сведениям, в Немирове находилось более тысячи казаков. Князь отрядил 200 всадников, которые присоединились к нам перед рассветом неподалеку от Немирова; тогда наши разделились на два отряда и на самом рассвете ворвались одни в один город, а мы в другой, где находился замок. Ночью казаки из предосторожности начали уходить вброд через реку или, скорее, пруд, чего мы не заметили в темноте, но когда рассвело, мы перехватили часть их в поле и всех перебили; остальные бежали в леса к Виннице и Брацлаву, в городе же мы захватили очень немногих. Тогда один казак ружейным выстрелом едва не отстегнул мне пуговицу у жупана, но это стоило ему жизни; девять человек, однако, взяты живьем. В полдень мы вышли из Немирова и в тот же день соединились с князем под Прилукою, имением мазовецкого воеводы ¹⁸⁹. Едва мы [424] вышли из лесу в степь, в расстоянии полторы добрых миль от Немирова, как из лесу высыпали и казаки в большом количестве, заметив наш табор, где находилось множество евреев и евреек, которые пристали к нам в городе, не смотря на то, что присягали казакам не оставлять их. Мы бросились на них и захватили до 80 человек, остальные бежали в лес.

Дня 2 июля. Войско просило князя доставить ему хлеб и дать отдых после трудного и продолжительного пути через пустыню. Князь послал в Немиров (также принадлежавший князьям Збаражским и состоявший под его опекою) двух капитанов собирать хлеб: капитана Калиновского и другого какого-то немца, но доброго воина, при каждом 50 человек драгун. К вечеру того же дня они прибыла в Немиров, куда понемногу начали возвращаться бежавшие оттуда жители. Оба капитана, остановившись в замке, потребовали к себе войта и, когда тот явился с притворною покорностью, объявили ему волю князя и показали универсал. Изменник этот обещал выполнить все требования, прося только повременить немного, пока соберется население. Час спустя явился в замок один крестьянин, предостерегая капитанов, что войт послал за казаками, желая истребить нас; те не поверили ему, предполагая, что это говорится лишь с целью напугать их и таким образом избегнуть поборов, но все же оставались в замке, приняв меры предосторожности.

3 июля. Во вторник на рассвете, как и предостерегал тот крестьянин, казаки сделали приступ, но безуспешно, затем другой, третий и т. д., каждый раз крича, чтобы те сдавались, [425] но честные драгуны, хотя и навербованные там же, на Украине, так отчаянно защищались, что осталась только груда трупов. Только один, оставшись в живых, пролежал между трупами до самой ночи, затем бежал и дал знать князю о случившемся. Штурм продолжался день и ночь от вторника до пятницы; наконец, после трех неудачных приступов в ночь с четверга на пятницу и четвертого приступа днем, старшина казацкая, сама оставаясь трезвою, напоила водкою крестьян и пустила на приступ. Пьяная чернь лезла как ошалелая, между тем как нашим беднякам недоставало ни пороху, ни пуль. Заметив это, неприятель с тем большею настойчивостью устремлялся на ограду, а добравшись до нее, лез на пролом в замок, где шла уже рукопашная схватка. Капитаны с драгунами изрубили множество крестьян, но не могли до конца противостать превосходным силам, так как и руки уставали, и силы изнемогали после нескольких бессонных ночей и беспрерывного боя. Таким образом крестьянами были вырезаны все драгуны, капитан Калиновский убит, равно как и другой капитан немец, который крепко защищался и сам изрубил саблею до тридцати человек, пока один крестьянин не ранил его издали косою.

6 июля. Князь двинулся на Волынь, не зная еще ни о чем и полагая, что те заняты собиранием припасов.

7 июля. Пришел один из драгун, участвовавших в защите Немирова, и дал знать обо всем случившемся. Князь отрядил полторы тысячи кавалерии с приказанием взять город, вырезать поголовно и правых, и виноватых, а самый город сжечь; но неприятель, предвидя это, укрепился так хорошо, что не дал и подступить к городу; итак отряд этот, ничего не сделавши, со стыдом принужден был ретироваться, а князь с войском шел дальше на Волынь.

17 июля. Мы стояли под Райгородом ¹⁹⁰, когда во время самого обеда пришло известие князю о том, что казаки с утра [426] добывают Махновку, имение киевского воеводы Тышкевича, который просить подкрепления. Князь тотчас бросил обед и поспешил с тысячью отборной конницы. День был чрезвычайно бурный, но князь все-таки шел к Махновке, приказавши обозу с остатком войска идти в Быстрик ¹⁹¹, имение того же пана воеводы. Когда мы приближались к Махновке, в четверти мили от Быстрика встретил нас п. воевода киевский, который выехал в поле, чтобы скорее повидаться с князем и поблагодарить его за ту готовность, с какою он поспешил на выручку Махновки. После всех приветствий п. воевода, по неведомой причине, всячески отговаривал его прекратить поход, измышляя различные предлоги, лишь бы прекратить дело. С другой стороны войско, настроенное уже в известном направлении, настойчиво домогалось продолжать путь; наконец, после долгого совещания, направились к Махновке и п. воевода киевский вместе с нами. Пока длились наши переговоры в поле, казаки, взявши тем временем город, уже штурмовали замок, в котором заперлась хоругвь надворных казаков воеводы, под начальством п. Льва, а вместе с ними множество шляхтянок, евреев и евреек, и раньше, чем мы подоспели, взяли сперва монастырь бернадинов, стоявший позади замка, а оттуда повели приступ на самый замок, которым вскоре и овладели.

Когда мы приблизились, нескольким хоругвям было приказано занять позицию на горе, господствующей над городом; но те, незнакомые с положением местности, бросились туда с бесполезными возгласами, чем обратили на себя внимание неприятеля, который, собрав наскоро в городе возы, вышел в поле и расположился табором вблизи города. Прежде чем наши хоругви обогнули реку, которую далеко нужно было объезжать по плотине, неприятель успел к вечеру настолько прочно построить табор, что хотя мы целую ночь беспокоили его нападениями, но ничего [427] уже не могли сделать; перед рассветом отступили на гору за речкою и там, притаившись за горою, ожидали утра. Взявши замок раньше нашего прибытия, неприятель вырезал всех бывших в нем поголовно, только п. Лев спасся благополучно с несколькими товарищами; мы также не мало пострадали бы от казаков, если бы у них не подмокли самопалы; однако, не смотря и на это, они не допустили нас до приступа.

13 июля. Едва рассвело, князь хотел начать наступление, но п. воевода киевский был сильно против этого, убеждая князя оставить окончательно этого неприятеля на том основании, что тот в раздражении станет мстить на его именьях, после чего Тышкевич будет вынужден искать убытки ни на ком ином, как на самом князе. Между тем казаки, не подвергаясь нападению, шли табором к Погребыщам, а так как мы желали незаметным образом осмотреть казацкий лагерь, то князь приказал нескольким солдатам ползком взлезть на гору; те взобравшись увидели только место лагеря, самого же неприятеля в нем не оказалось. Дали знать об этом, после чего все мы взошли на гору, но и сами увидели только пустое место. Посланы были охотники, несколько десятков конницы, в числе которых отправился и я, догнали их в расстоянии доброй мили и, если бы шел сам князь с войском, без сомнения, казаки были бы разбиты на голову, так как их можно было осадить в открытой степи, отрезав от воды. Подкравшись к табору, мы схватили хорошего языка, который сообщил, что это шел сын Кривоноса с трехтысячным войском самого плохого состава; мы препроводили его к князю, но все-таки прекратили преследование, внимая убеждениям п. воеводы киевского, и возвратились к своему войску в Быстрик, откуда продолжали путь на Волынь.

23 июля. Пришли на ночь в Росоловку ¹⁹² в двух милях от Старо-Константинова на границе Волыни, неприятель же, вырезавши накануне много шляхты в Полонном, начал [428] показываться под Ст.-Константиновым со стороны Нового Константинова. Здесь под Росоловкою мы простояли целый день, ожидая нападения.

24 июля. В субботу поздним вечером пришла весть из С.-Константинова от Корицкого, полковника войска сандомирского воеводы, князя Доминика Острожского ¹⁹³ и королевского полковника Осинского, что Кривонос наступает с большими силами на Константинов. После совещания с киевским воеводою и войсковою старшиною князь ночью выступил к С.-Константинову, куда мы пришли перед рассветом.

25 июля. Утром заложили лагерь под самым городом между рекою Широю ¹⁹⁴ с одной стороны и Случью с другой. Неприятель не показывался, и только после полудня стража дала знать о его приближении. Подъездной отряд поймал языка, который рассказал, что Кривонос идет без орды с 50,000 казаков. Тогда князь расставил все силы в поле в боевом порядке, хоругви князя Доминика в количестве 1,500 и своих 4,000 человек, ибо множество людей, уходивших с князем из Заднепровья, разбрелись в разные стороны, перейдя на правый берег Днепра. Подошел неприятель и расположился на противоположном берегу Случи на горе; войско его было бесчисленно, между тем как с нашей стороны была кучка около 6,000 человек или немногим больше.

Неприятель хотел было немедленно начать серьезное наступление, но Осинский с отрядом пехоты в 1,200 человек засел у переправы и усиленно защищал ее. Князь приказал из разных пунктов навести на них пушки, которых выстрелы слегка разили неприятеля. Затем один из княжеских офицеров, молодой человек Гавриил Аксак, имевший собственный отряд [429] кавалерии в 800 человек, просил князя о позволении начать с этими силами атаку раньше прочего войска; князь долго колебался, ибо это было почти равносильно тому, чтобы пытаться вилами достать солнце, наконец разрешил после долгого раздумья. Отряд Аксака тотчас пустился вброд, за ним охотно пошли на приступ и другие хоругви. Заметив это, неприятель столь многочисленный, благодаря неисповедимым судьбам Божиим, начал уходить перед такою горстью народа, а наши, призвав Бога на помощь, пустились в погоню, рубили их до самого табора на протяжении полуторы мили и, хотя не особенно густо, все же усеяли землю их трупами, причем пало с их стороны вероятно до 2,000 человек, а наших очень немного.

Едва добравшись до табора, изменники так поспешно окопались в долине, что мы не могли ничего им сделать, стояли только на горе над ними, поджидая гвардию. Пока войско стояло в боевом порядке, выстрелом ранен в колено Андрей Мокрский, полковник князя, человек престарелый и добрый, который спустя три недели умер от этой раны. Выстрел был сделан из самопала, а в ране найдена железная четырехгранная стрела.

Не скоро подошла гвардия, с которою мы намеревались ударить на табор и вероятно взяли бы его, обладая достаточными силами, если бы воевода киевский не противодействовал этому всеми мерами, пока не настоял на своем, безрассудный человек. Итак, настоявшись вволю, мы отступили, когда совсем стемнело.

26 июля. П. воевода киевский с князем, полковниками и прочею старшиною потратил целый день на совещание, которым подорвал влияние князя Вишневецкого и не допустил его в этот день брать приступом неприятельский табор, как намеревался князь. Между тем константиновские мещане, радуясь прибытию казаков, ночью того же дня тайком доставили в их лагерь пиво, водку, порох и пр; когда это было замечено и доложено князю, он приказал арестовать виновных и казнить около сорока человек. В то время, когда мы целый день провели в совещаниях у Константинова, к неприятелю прибыли в [430] подкрепление 20,000 украинских крестьян, между которыми были и старые казаки; после краткого совещания с ними Кривонос решился, не ожидая нас к себе, наутро идти со всем табором и всеми своими силами атаковать нас, что и было исполнено.

27 июля. Рано утром мы погребали товарища в костеле о.о. доминиканов; едва взошло солнце, дали знать о приближении казаков; прибегаем в лагерь, а неприятель стоить уже табором над Случью. Князь Вишневецкий со всею поспешностью отрядил 1,200 человек королевской гвардии в засаду у переправы, остальное войско расставил в поле в боевом порядке в виду неприятеля, обозу же приказал идти в Кульчин ¹⁹⁵, опасаясь измены со стороны мещан. Заметив это, неприятель всею массою устремился к переправе, где Осинский с гвардиею дал ему хороший отпор; это повторилось несколько раз. Князь приказал также слегка потеребить их из полевых орудий, но и неприятельская артиллерия не умолкала; нам благоприятствовало только то обстоятельство, что у них не было хороших пушкарей и ядра пролетали высоко над нами. Обоз наш также успел удалиться.

Неприятель вновь попытал счастья, целым табором двинулся к переправе и, невзирая на потери, причиняемые гвардиею, изменники с решимостью шли к реке, пока князь не приказал гвардии отступить и идти к Кульчину вслед за возами. Казаки тотчас пустились переходить реку в количестве нескольких десятков тысяч и, едва переправилось их около половины, тотчас, начали битву, так как мы поспешили им навстречу и, Божьею милостью, дали им надлежащий урок; но когда все они перешли на эту сторону, мы принуждены были немного отступить. Казаки тотчас же окопались полумесяцем над рекою и переправили артиллерию, которая неприятно дымила вам под носом. Мы снова бросились на них, но этот приступ был уже затруднительнее первого; впрочем и на этот раз они понесли некоторые потери. [431] Мы опять отступили и остановились в расстоянии двух выстрелов из лука; они тотчас принялись подводить другой окоп ближе к нам, при чем убили у нас п. Кустоша, поручика казацкой хоругви князя, стоявшего впереди своего отряда. Тогда князь снова скомандовал атаку, ставши лично во главе своих казаков; на этот раз мы захватили пять пушек, две гаковницы и два органка ¹⁹⁶, которые едва удалось увезти оттуда, так как изменники тотчас же оправились. Снова послали звать гвардию и пехоту, чтобы в последний раз ударить на неприятеля и попытать счастья, что было бы очень хорошо, ибо казаки, заметив это, пришли в смятение; чернь уже схватила было Кривоноса, которого живьем хотела выдать князю, сложив на него вину, будто он силою понуждал их к этой битве. Но опять черт принес киевского воеводу с его злостными советами, который употребил все усилия, чтобы не допустить князя завершить битву, и успел в этом. Князь рвал на себе волосы в отчаянии, но принужден был отступить с войском на ночлег в Кульчин, оставив в лесу разведчиков; таким образом он напрасно сражался целый день и упустил победу по вине киевского воеводы. Справедливо можно применить к ним старинную пословицу: «Князь написал золотом, а воевода... припечатал». В этот день неприятелей легло на месте до 1,500, а наших сто человек.

Июля 28. На другой день утром или в ту же ночь пришли разведчики из-под Константинова, привели языка, который сообщил, что неприятель сильно был встревожен накануне, когда увидел гвардию и пехоту и, если бы (говорит) пехота раз только пошла в атаку, казаки сдались бы и выдали Кривоноса живьем.

После того мы двинулись дальше на Волынь с людьми князи Доминика.

Августа 3. Несколько дней спустя, узнавши, что неприятель в Заславе, князь послал туда передовую стражу, но неприятель бежал. [432]

Августа 5. Стража возвратилась ни с чем, тогда князь отправился в Збараж и я поехал с ним.

Октября 6 ¹⁹⁷. Получено известие, что 27 сентября неприятель разгромил 40,000 коронного войска под Пилявцами в стороне от Нового Константинова. Виною этому был фатальный демон, князь Доминик, который замещал должность великого коронного гетмана впредь до возвращения гетманов из плена; он первый поддался панике и ночью бежал из лагеря. Войско, не видя гетмана, рассеялось так поспешно, что неприятель сперва не заметил этого и целый день простоял в виду лагеря, предполагая, что люди притаились с умыслом; затем сделал приступ и, не встретив сопротивления, овладел всем, что было в лагере. Добыча была неисчислимая, ибо коронные паны с такою необычайною роскошью выступили в поход, что не только экипажи, но и вьючные возы были обтянуты пурпуром с золотыми шнурками; каждый вез с собою множество роскошных одежд, золота, драгоценностей, дорогих материй и т. п., так что редкий из товарищей не равнялся пышностью знатным вельможам. Каждый не задумываясь продавал последнее имущество, лишь бы как можно роскошнее собраться в поход; за эту роскошь так сильно и покарал их Господь, так как они все оставили, спасаясь бегством, хотя никто их не преследовал, чем навлекли на отчизну несмываемое пятно позора.

После столь постыдного бегства наших, неприятель взял верх и шел уже вглубь края, куда хотел.

Декабря 21. Князь конюший ¹⁹⁸, в сопровождении нескольких товарищей из своей хоругви, отправился на коронацию короля Яна Казимира, которая должна была происходить в январе. [433]

Января 20, 1649. Гетман литовский князь Януш Радзивилл, собравши войско В. К. Литовского, двинулся из Бреста к Турову.

1 февраля. Мы прибыли в Туров, где не только казаков, но живой души не застали: все разбежались, так как еще раньше разогнал их п. Карл Эсман, новгородский поветовый ротмистр.

7 февраля. Взявши с собою по половине от каждой хоругви, князь гетман отправился на разведки к Мозырю, в 15 милях от которого укрепился неприятель. Пройдя в этот день три мили, мы остановились на ночлег в местечке Петрикове, где ночевал и гетман со всем войском.

9 февраля. За два или три часа до рассвета вышли из Петрикова, местечка, принадлежавшего виленскому воеводе Иерониму Ходкевичу; к вечеру прибыли в Скрыгаловскую слободу — Хмелища ¹⁹⁹,где пришлось размещаться на ночлег по несколько товарищей в одной хате; отсюда князь выслал в разные стороны разведчиков для поимки языка, между прочим хоругвь своих казаков направил в село в миле от Мозыря, для собрания более точных сведений. Узнавши, что в селе стоит одна только хоругвь, неприятель ночью сделал нападение столь внезапное, что наши едва успели опомниться и бежать; при этом изрубили одного из товарищей, п. Заламая и нескольких слуг, прочие все спаслись. Между тем гетман, ничего не зная о случившемся, выступил за три-четыре часа до рассвета и медленно подвигался к Мозырю.

Перед рассветом привели пойманного казака, который сообщал обо всем происшедшем и о рассеянии княжеской хоругви, а также некоторые сведения о неприятельском войске, которого находилось в Мозыре несколько десятков тысяч, старшим начальником был мозырский седельный мастер, вторым Михненко. Когда начало светать, князь с такою поспешностью устремился к городу со своими силами, что я на бегу отморозил себе половину носа, которую после едва мог оттереть. Приблизившись к самому [434] городу, князь разместил по несколько хоругвей по ту и другую сторону его от реки Припети, которая была защищена прорубями вдоль берегов. Изменники окружили валом целый город, построили себе шанцы по оврагам и возвышенностям, чем преграждали нам приступ; но, с Божьей помощью, мы одержали победу.

Сперва князь послал на приступ пехоту, стрелков капитана Рона и компанию капитана Раецкого, но неприятель причинил им большой урон. Видя это, князь приказал нескольким коронным хоругвям атаковать валы, которые, хотя были не особенно высоки, но весьма скользки и снабжены сильным гарнизоном: другие хоругви, направленные на другой конец города, действовали также безуспешно, пока наконец князь не скомандовал целому войску спешиться с коней и идти на приступ.

Давши несколько пушечных выстрелов, наши пошли на штурм; впереди шел Ганцкос со своими рейтарами, оставившими лошадей, Тем временем кто-то из наших прицелился в бочку пороха у неприятеля; порох взорвало, а наши войска, с Божьей помощью, одержали верх над неприятелем, который тотчас обратился в бегство, мы же, довершая начатую победу, рубили и жгли дома. Более других при этом отличались немцы, которые не щадили не только самих казаков, но женщин и детей; бежал, кто мог, но немного их спаслось. Только седельник, бывший старшим поковником, спасся на добром коне; его товарищ, второй полковник Михненко, взят в плен вместе со многими другими и все там же посажены да кол. Князь гетман, желая осмотреть поле битвы, назначил в телохранители себе по два товарища из каждой хоругви, в том числе и меня вместе с другим товарищем из хоругви князя конюшего Богуслава Радзивилла; объезжая трупы между холмами и кустами, обнаженными в эту пору года, мы испытывали удовольствие равное охоте, так как неприятель, уходивший в рассыпную по болотам, оврагам и т. д., старался каждый по одиночке укрыться в кустах, причем всех хорошо видно было с горы; мы же свободно прицеливались: кто [435] из охотничьего ружья, кто из мушкета, и каждый убивал намеченного. Некоторые, впрочем, словно зайцы проврались в поле, но и те не спаслись, так как стоявшие там хоругви рубили и всячески истребляли их.

Затем зажгли город, так что едва успели после потушить пожар, а сверх того князь гетман приказал драгунской пехоте не пропускать туда никого, ни из товарищей, ни из слуг, что было в точности исполнено. Далее, в силу княжеского приказа, пехота Юскемоза и драгуны Оттенгауза обирали в пользу князя все лавки и дома; прочему войску приказано идти в Хмелища, где мы ночевали накануне; с нами возвратился и князь, оставивши в Мозыре несколько немецких хоругвей.

Оглашен приказ по всему войску, чтобы никто, под страхом смерти, не смел ни сам ехать в Мозырь, ни посылать слуг; так никто и не посылал целых два дня.

Февраля 13. Снова оглашен приказ, разрешающий всем, кому угодно, ехать в Мозырь за добычею, но уже незачем было ездить, так как все лучшее отобрано в пользу князя, остальное взяли немецкие драгуны и пехота, а чего те уже не хотели брать, то нам бедным оставили по пословице: «На тоби небоже, що мени негоже»; и не досталось нам никакой добычи, разве кто привез какую куницу или кусок сала, все же олово, медь, серебро, золото, деньги и т. п., все это отошло на долю князя. В понедельник выступили из Хмелищ, слободы Скрыгаловской, к Бобруйску, который осадил было польный писарь Волович с полутора тысячным войском и держал в осаде четыре недели.

Прибыли в Бобруйск в субботу перед полуднем и, не показываясь неприятелю, остановились в лесу за рекою Березиною. Князь послал казакам приказ сдаться, обещая им свободный пропуск, но те ни за что не хотели согласиться. Желая страхом принудить их к сдаче, князь приказал нашим хоругвям вечером следующего дня, 21 февраля, приблизиться к городу, но изменники, думая, что это те же отряды Воловича, смеялись над ними, говоря: «Волович пугает, но не испугает нас». [436]

Февраля 22. Половина войска нашего пришла из Турова, и князь рано утром окружил город. Тогда неприятель, видя, что дело серьезное, покорился князю, изъявляя готовность сдаться; даже священники вышли с процессиями, но ничто уже не помогло и князь, вступивши в город, приказал хватать всех изменников, при чем взяь между казаками полковник Поддубский. Мещане также не все получили прощение. Дома расписаны по хоругвям для постоя, и хоругвям приказано вступать в город, где мы простояли три дня; под страхом смерти запрещено было брать, что бы то ни было, кроме пищи для себя и лошадей; но и то казаки почти все съели во время осады, так что на нашу долю осталось очень немного.

Там же в Бобруйске за один платок, взятый у хозяев дома вопреки запрету гетмана одним из слуг, князь приказал повесить виновного на воротах, положивши платок возле него. Во все три дня нашего пребывания в Бобруйске казнили пленников, сажая их на кол; первым казнен Поддубский, который прожил на колу всего один час, а если бы дело было летом, мог бы оставаться в живых дня три, так хорошо услужил ему палач.

Июня 16. Послан на разведки к Гомелю обозный войсковой п. Беньковский с несколькими хоругвями казаков и драгун и различною челядью из всех прочих хоругвей. Я шел с челядью из нашей хоругви, так как в то время все шли пешком в силу приказа п. стражника, заступавшего место гетмана. Конницы было с нами едва 400 человек, а всего народа около 2000, если не больше. В ту же ночь мы переправились через Днепр под Глыбавом, имением п. Халецкого, и продолжали путь; перед рассветом подошли к протоку, идущему из одного озера, и сами переправились в лодках, которые везли с собою на этот случай, а лошади вплавь. Дальше в полумиле встретили другой проток, называемый Крапивным, очень глубокий; когда начали переправляться, я, желая ускорить дело, пешком отправился в лес искать другой переправы, и, найдя ее в стороне, сперва перешел [437] с старшинами по упавшим некогда деревьям, когда же вторично подошел к берегу, мне вдруг рассказывают, что мой слуга, Стефан Заблоцкий, хотел верхом на лошади переплыть в этом месте и утонул. Затем двинулись дальше и, придя в какое-то опустевшее село в двух милях от Гомеля, остановились кормить лошадей; здесь некоторые из капитанов, сговорившись между собою, наотрез отказались идти дальше, говоря, что нет ни пороху, ни пуль. С такими речами пришли они к обозному Беньковскому, которому поручено было начальство над отрядом. Беньковский желал продолжать поход, но немцы всеми силами упирались и отказывались; наконец, после долгих споров все мы возвратились в Млынок, в двух милях от Гомеля, не видевши в глаза неприятеля; и хотя все время стояла хорошая погода, вода так сильно прибыла, когда мы возвращались, что нужно было вплавь переходить самые мелкие броды.

20 июня. Возвратились в Речицу, ничего не узнавши на разведках, за что нас не поблагодарили; но, по справедливости, следовало бы отрубить головы тем немчищам, которые, взбунтовавшись, не хотели идти дальше, так как они только для грабежа нанимаются на службу, если не все, то большинство из них.

Июля 7. Прибыл в Речицу князь гетман, войско которого постоянно враждовало с хоругвями, стоя за городом на большой дороге; гетман пробыл в Речице две недели с лишним и выступил в Киев со своим полком. На другой день выступил велед за князем полк смоленского воеводы, при котором находилась и наша хоругвь, затем полк п. Гонсевского, стольника В. К. Л. С полком п. стражника; в Речице князь оставил Карла Эсмана и рейтарского ротмистра Швейцера с несколькими десятками людей, давши им инструкцию немедленно сжечь предместья, если только заметят где-нибудь неприятеля, самим же защищаться в городе и замке; раньше, чем мы возвратились из Лоева, все предместья были сожжены, так как замечены были неприятельские хоругви. [438]

В среду все полки сошлись под Избинцами в трех милях от Лоева, там отдыхали день; затем князь с полковою старшиною порешили отправить водою на байдаках пехоту и стрелков, которых было более тысячи, начальство над которыми принял Викентий Корвин Гонсевский, стольник В. К. Лит. Кавалерия вся должна была идти сухим путем.

Июля 16. Поутру в пятницу выступил из под Избинец к Лоеву; стрелки с п. стольником шли водою на байдаках, построивши на них гуляй-городы для более безопасного приступа к неприятельским берегам. Гетман прибыл с коронным войском тотчас по полудни, но ни сам он, ни войско не были готовы к бою, поэтому все мы остановились в лесу близь Лоева, ожидая прихода судов, которые должны были прибыть в одно время с нами, но опоздали и пришли с пехотою уже перед заходом солнца; тогда и наше коронное войско приблизилось к байдакам и стало над Днепром. Начали было наши, т. е. п. стольник с стрелками, в байдаках подступать к неприятелю, который расположился в углу между Днепром и Сожем, так как здесь река Сож впадает в Днепр у самого Лоева. Между этими реками окопался неприятель и крепко защищался, обстреливая байдаки, откуда наши отвечали выстрелами из гуляй-городов. Около полутора часа длилась усаленная перестрелка, а с приближением ночи гетман отдал приказ отступить и высадиться на другом берегу Днепра, также в углу между Сожем и Днепром.

Комментарии

174. Многоточие в подлиннике.

175. Подобно тому, как существовали выбранцы в королевских имениях, магнаты, владевшие крупными поместьями, организовали такую же милицию из своих крестьян.

176. Крепость Кодак или Кудак была построена по распоряжению гетмана Станислава Конецпольского Бопланом. Она лежала на правом берегу Днепра у первого днепровского порога, Койдацкого, в том месте, где ныне находится лоцманская слобода Старые Койдаки. Назначение крепости состояло в том, чтобы облегчить польскому правительству возможность контроля и наблюдения над Запорожьем. К началу 1635 года крепость была окончена, Конецпольский снабдил ее артиллериею и гарнизоном и назначил комендантом ее француза, капитана Мариона; последний издал распоряжение о запрете продавать запорожцам порох и оружие и самим им воспретил заниматься рыбною ловлею и охотою. В том же 1635 г. запорожцы, под начальством Сулимы, овладели Кодаком, перебили 200 человек немецкой пехоты, составлявшей гарнизон, и расстреляли Мариона. В 1636 г. реестровые казаки заняли крепость по приказу Конецпольского, после чего поляки вновь укрепили ее в 1637-1639 г.г. В этом виде и описывает ее Машкевич в 1647 г. В конце 1648 г. Кодак был осажден, по распоряжению Хмельницкого, нежинским полковником Шумейко, который принудил коменданта Гродзицкого сдаться; гарнизон вместе с комендантом был взят в плен, а крепость Хмельницкий передал запорожцам, которые поставили в ней свой гарнизон. В Переяславских статьях Богдана Хмельницкого 1654 г. сказано, что в Кодаке содержится гарнизон из 400 человек, для которых испрашиваюсь жалованье и прокормление из государевой казны. В 1656 г. близь крепости населилось местечко, в числе жителей были лоцманы, проводившие плоты через пороги; построена была церковь св. Михаила. В 1658 г. Выговский усилил гарнизон крепости, но уже в 1664 г. он состоял всего из двадцати запорожцев, и Тетеря предлагать польскому правительству воспользоваться этим обстоятельством, чтобы овладеть Кодаком,

В виду договорных статей Брюховецкого (1665 г.) в Кодаке должен был помещаться русский гарнизон из 300 человек под начальством воеводы, но запорожцы отказались допустить в крепость этот гарнизон. В 1672 г. укрепления состояли из высокого вала с острогом и рва в 900 сажень окружностью; в крепости находилось четыре пушки. В 1673 г., по просьбе запорожцев, царь послал в Кодак для охраны от татар 1000 человек гарнизона и воеводу, кн. Степана Волконского. Здесь, в 1687 г., был арестован воеводою Неплюевым и препровожден в Севск возвращавшийся из Крыма сын гетмана, Григорий Самойлович. В 1689 г. основан город Самар и туда переселены жители Кодака. Мазепа, впрочем, поддерживал укрепления, посылал провиант запорожскому гарнизону и в 1697 г., во время похода на низовья Днепра, оставил здесь резерв под начальством Даниила Апостола. В 1708 г, запорожцы приняли в Кодаке Булавина, который разослал отсюда несколько сот агентов в Московское государство и на Дон с грамотами, подстрекавшими к возмущению. В 1709 г. после Полтавской битвы воевода Яковлев, посланный для упразднения Запорожья, овладел Кодаком без сопротивления и приказал сжечь его; с того времени крепость перестала существовать. Поселение возобновилось в 1744-1748 годах вследствие того, что сюда переселились многие жители из Старой Самары. В 1784 г. в Кодаке числилось 94 двора и 309 душ, а в 1787 из жителей Кодака и Каменки организована была правительством лоцманская община, и специальную лоцманскую повинность несут они поныне. В 1815 построена была вновь церковь св. Михаила. В 1863 г. число дворов в Старых Кайдаках достигло цифры 390, жителей считалось 754.

В нем сохранились валы бывшей крепости, окруженные глубоким рвом. Высота валов достигает 10 сажень, расположены они в виде четырехугольника с четырехугольными бастионами по углам; внутренняя площадь городища занимаете пять десятин, на ней помещается 10 лоцманских усадеб.

177. Очевидно в подлинной рукописи Машкевича в этом месте приложен был план, но Немцевич не нашел его в копии, которою пользовался для своего издания.

178. Вероятно, под этим названием Машкевич разумеет порог Лишний.

179. Местечко Лохвицкого у. Полтавской губ.

180. Николаю Потоцкому.

181. Битва эта произошла вблизи нынешнего села Жолте, лежащего на северо-западной окраине Верхнеднепровского уезда, на гранвце с у. Александрийским на водораздельной площади, отделяющей балку «Селище» впадающую в балку Жолтую (приток Саксаганы), от балки «Княжьи Байраки», впадающей в Омельник. (См. специальное исследование: «Сражение при Желтых водах» г. Гейсмана. Саратов 1890 г.

182. Секирна — деревня на берегу Днепра Черкасского уезда Киевской губернии.

183. Кобылицами назывались ограды, сделанные из заостренных перекрещивающихся кольев.

184. В XVII столетии это поселение называлось Осетров или Сахнов мост и было местечком.

185. Старинная польская мера протяжения, никогда точно не установленная, изменявшаяся сообразно времени и обстоятельствам и заключавшая от 125 до 220 шагов.

186. Рудавка и Туровка — села в западной части Прилукского уезда Полтавской губернии.

187. Брагин — ныне местечко Минской губ. Речицкого уезда. Упоминается в летописи уже в 1147 году как один из городов, входивших в состав Киевского княжества. В XVI ст. Брагин принадлежал князьям Вишневецким; здесь, при дворе кн. Адама В., в 1604 году служил в качестве его слуги первый самозванец и первый раз заявил свои притязания на происхождение от царского рода.

188. Ободное — село на верховье р. Собака в Боацлавском уезде Подольской губернии.

189. Прилука — местечко Бердичевского уезда на берегах р. Запаней Десны. Упоминается как город Киевского княжества еще в 1146 году. Во второй половине XVI ст. Прилука принадлежала Брацлавским землянам, Ивану, Сергию и Семену Домаленкам-Прилуцким; около 1590 года перешла во владение кн. Януша Збаражского, который укрепил город и построил замок. В 1594 г. Эрих Лясота, проезжая через город, нашел в нем до 4000 домов; помимо палисада, окружавшего город, каждый дом был приспособлен к защите и снабжен амбразурами. После смерти кн. Януша Збаражского в 1608 г. Прилука досталась его сыну, кн. Юрию, последнему представителю этого рода (ум. 1631); после его смерти Прилука перешла во владение его двоюродной сестры Анны, жены кн. Константина Вишневецкого, а затем, в качестве приданного ее дочери Елены, перешла к мужу последней, Станиславу Варшицкому, воеводе мазовецкому, (о котором и упоминает Машкевич). В 1648 Прилуку заняли казацкие полковники Ганжа и Кривонос, и местечко вошло в состав Кальницкого полка в качестве сотенного города. В 1652 г. моровая язва истребила многих жителей, остальных перебил поголовно в 1653 г. Стефан Чарнецкий во время своего набега на Украину, так что во время переписи, произведенной в 1654 году, значится «город пустой Прилука». Только к 1711 году, после Прутского договора, вновь овладели Прилукою прежние владельцы, Варшицикие, но вскоре, в качестве приданного, имение его перешло к новым владельцам, Боржендским, которые владели Прилукою до конца XVIII столетия. В начале XIX ст. за долги последнего Боржендского, Александра, его кредиторы разделила между собою его имение. Нынешняя Прилука разделяется на две половины: Старую и Новую Прилуку (бывшее село Кисели); в местечке числится до 5000 жителей; есть две православные церкви и католический костел. В Старой Прилуке сохранилось четырехугольное городище, обнесенное валами в четыре с половиною сажени высотою и в 168 сажень длиною на каждой стороне четырехугольника; городище это соединено с берегом Десны валом в 500 сажень длиною.

190. Райгород — местечко Житомирского уезда на границе с Бердичевским.

191. Быстрик — село на р. Бердичевского уезда, в трех верстах к югу от Бердичева.

192. Росоловцы — село Староконстантиновского уезда, Волынской губернии.

193. Речь идет о князе Владисдаве-Доминике Заславском, а не Острожском, род которых уже прекратился раньшн описываемого времени.

194. В названии реки, кажется, Машкевич ошибается; река, впадающая в Случь у С. Константинова, называется Икопоть.

195. Кульчин — местечко Староконстантиновского уезда к юго-западу от уездного города, на берегу р. Случи.

196. Organek — военный снаряд, состоявший из нескольких мушкетных стволов, установленных на одном ложе и соприкасающихся между собою так, что поджигались все за раз и одновременно давали залп.

197. Очевидно, в промежутке между 5 Августа и 6 Октября Машкевич оставил службу у кн. Вишневецкого; к машкевичу доходит лишь известие о Пилявецком погроме, между тем как кн. Вишневецкий принимал со свим войском участие в этом походе.

198. Богуслав Радзивилл.

199. Слобода Скрыгаловская — село Минской губ. Мозырского уезда у дороги из м. Скрыгалова в г. Мозырь.