АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЭССЕ ДВУХ ПЕРСИДСКИХ ХРОНИСТОВ ЭПОХИ САФАВИДОВ

(Работа выполнена по гранту РГНФ 03-01-00652А от 01.01.2002 г. «К проблеме адекватности прочтения и истолкования древних и средневековых рукописей».)

В грандиозной по своему объёму и исключительно разнообразной по своему содержанию и жанрам средневековой персидской классической литературе 1 весьма редки (если не единичны) случаи, когда автор не просто сообщает о себе те или иные факты, оставляя скудные автобиографические ремарки в различных местах своего труда, а выделяет для этой цели специальный раздел или главу, где он повествует о перипетиях своего жизненного пути, рассказывает о своей карьере, личных достижениях, успехах и неудачах. Иногда он жалуется на несправедливость властей, коварство судьбы и как бы стремится оправдать себя в глазах потенциальных читателей и тех лиц, которым он посвятил свое сочинение 2.

Ниже вниманию специалистов предлагаются в переводе на русский язык два автобиографических эссе, включенные двумя персидскими хронистами в свои летописи, первая из которых, «Джавахир ал-ахбар», была составлена в 984/1576 г. Будаком мунши Казвини 3, а вторая, «Хуласат [61] ас-сиййар», была завершена, видимо, около 1056/1646-47 г. Мухаммад-Ма‘сумом Хваджаги-йи Исфахани 4.

I

Отставленный от дел государственный чиновник податного ведомства Будак мунши Казвини, завершив компендий по всеобщей истории, назвал его «Джавахир ал-ахбар» («Перлы известий»). Он преподнёс свое сочинение только что вступившему на престол шаху Исма’илу II (годы жизни: 940-985/1533-1577), связывая с этим шагом немалые надежды на то, что «зефир монаршей благосклонности повеет в его сторону». Но тому, на что столь уповал автор, видимо, не суждено было сбыться, и он так и остался сидеть «в углу невзгод и отчаяния» наедине со своими несбывшимися чаяниями [Dorn 1852: 288-289, N 303] 5.

Будак мунши не был профессиональным историком либо литератором, равно как не был он и придворным летописцем-секретарем, имеющим доступ к официальным документам и актам общегосударственного значения. Он получил ту подготовку, которая позволяла ему занимать место секретаря-делопроизводителя (мунши) в различных государственных учреждениях сефевидской административной системы либо при ее высших представителях.

Как представляется, Будак мунши был дилетантом, вступившим на зыбкую почву литературного труда без специальной подготовки, необходимой эрудиции и знания предмета. Он придал своему компендию форму хроники, т. е. сочинения с погодной фиксацией происшедших событий. Но поскольку эти события он излагал в очень сжатой, конспективной и отрывочной форме, в которой их связанность и последовательность была нарушена (а иногда и искажена), поскольку он зачастую не представлял себе действие механизма, вызывавшего те или иные описываемые им политические акции, не видел их причинной связи, то его пояснения и заключения выглядят наивно, а иногда и путано.

При этом Будак мунши, не потрудился обозначить источники почерпнутых сведений, что не выходило за пределы принятой в ту эпоху нормы. Ко всему прочему, в переложении и пересказе заимствованных материалов он допустил массу неточностей и умудрился наделать много досадных ошибок.

«Джавахир ал-ахбар» — это сжатый компендий по всеобщей истории населенной части мира (как понимала ее мусульманская историческая традиция) с весьма сложной и дробной архитектоникой построения, хотя основное композиционное деление памятника очень простое. [62]

В целом, говоря о «Джавахир ал-ахбар» как о памятнике сефевидской историографии, можно прийти к заключению, что это сугубо компилятивный и маргинальный труд. Как исторический памятник, он не оставил сколько-нибудь заметного следа в историографии указанного периода.

«Жизненные обстоятельства автора [сих строк] Будака мунши»

(рукопись РНБ, шифр Dorn 288, л. 315а-317а)

«Сей бедняк, еще обучаясь в школе, писал несколькими почерковыми стилями, пока не выпал случай, и я в возрасте четырнадцати лет не вошел в августейшую канцелярию. Это произошло в начале царствования государя [Тахмаспа I], когда он прибыл в Казвин во время бунта 6, поднятого людьми племени Текелю против [племени] Устаджлю, и провел там [всю] зиму. На следующий год я стал писцом, переписывающим набело бумаги, исходившие из канцелярии учета, хранения и выдачи наличными денежных сумм (дафтар-и арбаб ат-тахавил); жалованье было положено в три тумана. Спустя четыре года главноуправляющий финансовым ведомством государства (мустауфи ал-мамалик) хваджа Шах-Хусайн Каши 7 увидел мой почерк и одобрил его. Он распорядился, чтобы тот экземпляр ведомости состояния поступлений налогов, который будет писаться для него лично, дабы он был [постоянно] при нем, исполнялся бы мною. Жалованье [мое] составило пять туманов. На шестой год [службы] была учреждена канцелярия докладов, в которой фиксировались поступления и расходы богохранимого государства, а мне поручали исправно вести ведомость и записывать в нее то, что заменяется и изменяется [по части выплаты и возмещения жалованья], пока на следующий год не появилась общая канцелярская книга, заменившая отдельно существовавшие прежде с тем, чтобы в ней находилось все то, что [ранее] вносилось бы в ведомости текущих налоговых поступлений, выплат по ассигновкам и налоговым чекам, учета и хранения денежных сумм. Жалованье мне положили в восемь туманов. Руководителем [этой] канцелярии был мой брат хваджа ‘Изз ад-Дин.

В связи с тем, что мой дядя по матери Амир-бек Шаликани Казвини занимал должности вазира и вакила при Мухаммад-хане Текелю Шараф ад-Дине-Оглы, он, когда Багдад отдали в управление упомянутому Мухаммад-хану 8, взял меня с собой, и пишущий эти строки стал [63] секретарем-письмоводителем (мунши) при администрации (диван) Ирака арабского 9. Исполняя эти приносящие наслаждение занятия, дошел я до источника юности и упоения жизнью; в ту пору возраст мой достиг двадцати лет. В течение трех лет, что я исполнял обязанности мунши, воздали должное моему служебному рвению. Хан (л. 3156) высоко оценил [его] и возложил на меня войсковое письмоводство, а жалованье, составлявшее двадцать туманов, достигло тридцати. В течение семи лет, включая два года после того, как мы оставили Багдад 10, я состоял при Мухаммад-хане и шагал к рангу [его] вазира. Спустя [еще] два года, когда хану вверили управление Гератом 11, он поручил другому лицу вести войсковое письмоводство. Я был [крайне] уязвлен случившимся и, несмотря на то что хан сказал: "я дам тебе в Герате должность вазира своего личного имущества и канцелярское делопроизводство", не согласился и в Кермане сбежал, покинув [его]. Столкнувшись с нуждой и оставшись без средств, я составил два поддельных документа, представил себя посланцем Султан-Мухаммад-мирзы 12 и Мухаммад-хана и получил сто туманов для [64] мирзы и хана и тридцать туманов для себя. В конце концов чиновники сообразили и то, что дали мне, не забрали, а то, что выдали для мирзы и хана, взяли обратно.

Когда я прибыл в Казвин, Бахрам-мирза 13 уже вернулся из Гилана, а его мунши уже погиб. Он сделал меня [своим] мунши. Четырнадцать лет я состоял в этой должности. Мои дружеские и доверительные отношения [с мирзой] дошли до такой степени, что я денно и нощно находился в резиденции мирзы: днем я отправлял свою службу и коротал [с ним] время, а ночью спал в его ногах. Так что по сорок дней и по месяцу я не видел лиц моей жены и детей. Дело завершилось тем, что хваджа ‘Инайат, вазир [Бахрам-мирзы] 14, по злобе и зависти несколько раз облыжно оговорил меня, и государь [Тахмасп I] разгневался: [меня] схватили. С меня взыскали штраф в триста туманов и еще я заплатил сто туманов сборщику налогов (тахсил-дар) и [некоторым] государственным сановникам, дабы сохранить жизнь. Шесть лет я просидел в углу одиночества и отчаяния, проведя все время за перепиской Корана. Так случилось, что высочайший наместник государь Тахмасп вошел в мое положение, и мне было доверено место главы администрации [волостей] Саухбулага, Шахрийара и Фаргилдаре с правом взимать пятидесятитуманную подать в свою пользу (русум). Три года я отправлял сию должность до той поры, когда Мухаммад-хан [Шараф ад-Дин Текелю] пригласил [меня] к себе, прислав из Герата богатые одежды и содержание на путевые расходы. Я с удовольствием отправился в Герат, но в Сабзеваре верховный вазир Хорасана Ака Камали проведал, что я отправляюсь в Герат, задержал меня противу моей воли и назначил на должность вазира (финансового контролера) волостей Бистам и Бийарджманд. В течение четырех лет я состоял при том деле, а затем он направил меня в хорасанский Турбат, определив на должности вазира и контролера: в сем краю, полном радости, я чувствовал себя привольно и покойно (л. 316а). Затем меня назначили контролером (назир) волости Джахан-Аргийан и распределителем (калидрав) при ведомстве рудных копей. [65]

Спустя десять лет, проведенных мною в дружеских и братских отношениях с тем именитым сановником Ака Камали, Мустафа-султан Варсак 15 возложил на меня во всей полноте обязанности вазира и вакила, которые распространялись на Сабзевар и Туршиз, после чего поручили управление хозяйственными делами Исфараина. Я пробыл с Мустафа-султаном следующие десять лет. По сути, я не был его слугой, я был господином, а он — моим нукером, пока Ака Камали не оповестил: "Пусть поскорее приезжает, поскольку я готовлю для него высокие должности". В состоянии страстной надежды и душевного трепета я выехал из Хорасана, имея при себе средств и состояния на триста туманов. Едва я достиг Дамгана, [направляясь в Казвин], как пришло сообщение об аресте Ака Камали. Произошло поразительное и нагнетающее тоску событие. В голову пришла мысль: «А не лучше ли после сего отправиться в [дальнюю] поездку, подобную поездке в Хиджаз?» Когда я прибыл в Казвин, а на душе у меня скребли кошки, Ма‘сум-бек 16 грубо отчитал [меня]: дескать, ты, исполняя указание Ака Камали, прибыл сюда без разрешения на то Мустафа-султана. У меня отобрали сто пятьдесят туманов и отдали [их] Мурад-хану Устаджлу 17. Все, чего я достиг, пошло прахом, и шесть последующих лет я сидел без работы.

Но вот вновь повеял ветерок милости со стороны государя, и мне дали должности вазира и контролёра волостей Дамган, Бийарджманд и [66] ‘Араб-‘Амари при правителе Искандар-беке Афшаре, жалованье которого начислялось из [сумм] налога с этих местностей. Между нами установились тесные дружеские взаимоотношения, в результате чего я выдал ему шестьдесят туманов сверх причитающихся сумм содержания. Написали донос, будто бы я выдал [ему] пятьсот туманов вопреки официальному предписанию. Точная сумма выданного [впоследствии] была установлена, но меня уволили, так что долг и хлопоты по делу обошлись [мне] в тридцать туманов. После пяти лет, проведенных без работы, вышел высочайший указ, дабы я составил ведомость налогов, поступлений и расходов по Казвину за [последние] десять лет и при этом не взял бы ни единого тумана в оплату за её составление. В течение двух лет я был занят сим делом, пока не выявил шесть тысяч туманов [недостачи], которые полностью взыскали с каждого [виновного], и пока в результате не появился донос.

Ныне я, ничтожный раб, сижу в углу невзгод и отчаяния без работы и без занятия. А мой возраст в момент, когда я пишу сии строки, составляет 68 лет и таковы в 984/1576 г. были жизненные обстоятельства автора, что здесь изложены».

(Л. 317а) Будак Казвини, возвращаясь к событиям 950/1543-44 г., с горечью замечает: «...когда автор сих строк достиг на службе у [Бахрам-]мирзы положения и близости к патрону, хваджа ‘Инайат, вазир, впал в зависть и написал несколько оговорных доносов: меня, ничтожного, схватили и арестовали, и все, что я годами скопил наряду с недвижимостью и наследством, пошло прахом. Сорок дней пробыл я в оковах трудностей и бед, перенёс насилие и пытки. Господь, всевидящий и всезнающий, — свидетель [истинного] положения дел. Воистину, не водилось за мной абсолютно никакого прегрешения, чтобы с сего раба взыскали триста туманов [штрафа]. Кроме того, пропало сто туманов моего жалованья и побочных доходов» 18.

II

В течение длительного времени среди специалистов было широко распространено мнение, что «Хуласат ас-сиййар» — хроника правления сафавидского шаха Сафи I (1038-1052/1629-1642), составленная [67] Мухаммад-Ма‘сумом Хваджаги-йи Исфахани, представляет собой простое продолжение труда знаменитого историка того времени Искандар-бека Туркамана, названного им «Зайл» («Продолжение»), в котором он подробно описал события пяти лет царствования Сафи I (последняя дата, приведенная в «Зайл», — 19 сафара 1044/14 августа 1634 г.) 19. Дальнейшую работу над трудом прервала смерть Искандара мунши.

В настоящее время точно установлено, что «Зайл» Искандара мунши и сочинение Мухаммад-Ма‘сума — это два самостоятельных сочинения, не имеющих между собой ничего общего, за исключением общей темы, на которую они написаны (история правления одного и того же династа), и сходства композиции (хроника, погодное изложение событий). Труд Мухаммад-Ма‘сума отличается от «Зайл» Искандара мунши значительно меньшим вниманием к частностям и второстепенным фактам, к тому же автор крайне редко цитирует официальные документы и записи секретарей. О том, как Мухаммад-Ма‘сум приступил к составлению хроники правления Сафи I, он сам рассказывает во введении, предваряющем основной текст сочинения: снедаемый желанием написать всеобщую историю со дня сотворения мира до времени правления Сафи I, наш автор страшился сказать об этом открыто, так как сомневался в своих возможностях написать книгу, даже отдаленно напоминающую труды Искандар-бека или Абу-л-Фазла, и боялся осрамиться. Друзья доложили о его желании шаху, и тот одобрительно отнесся к задуманному им предприятию. К тому времени Мухаммад-Ма‘сум уже прочел много книг и сделал из них обширные выписки. В 1047/1637- 1638 г. в касабе Такустан [Рукопись РНБ: 1б-2а, 4а] шах вызвал его к себе и предложил ему оставить успешно продвигавшуюся работу и заняться исключительно историей его царствования [Рукопись РНБ: 26-46]. В заключение (хатима) Мухаммад-Ма‘сум вновь обращается к этой теме: занятый по приказу шаха работой по составлению всеобщей истории, он брал в этой связи книги из дворцовой библиотеки, делал из них выписки и составлял конспекты. «Каждые несколько дней он представлял благодатному взору [завершенные] части и получал одобрение до тех пор, пока не была написана набело [история] от сотворения мира до начала воцарения амира Тимура Гургана. Когда повествование дошло до сих пор, его величество тень Аллаха речью, рассыпающей жемчуг, соизволили сказать: "Оставь-ка сейчас те байки (букв.: разговор), изобрази [лучше] на листах события и деяния дней нашей державы, упрочающейся день ото дня, чтобы осталась [о нас] память на будущее". Согласно повелению, равному предопределению, повязался я душою, как поясом, и приступил к тому делу» [Рукопись РНБ: 126б-127а].

Следовательно, почти через четыре года после смерти Искандара мунши Сафи I поручил Мухаммад-Ма‘суму приступить к истории своего царствования, которую последний завершил лишь спустя четыре года после смерти патрона в правление его сына ‘Аббаса II (1052-1077/1642-1666). [68]

_____________________________________

«Некоторые замечания о жизненных обстоятельствах пишущего сии строки»

(рукопись РНБ, шифр Dorn 303, л. 120б-123а)

«Да не будет скрыто и не останется за завесой для людей разумных, расплетающих узлы трудностей, и людей мудрых, проникающих в суть проблемы, которые постигают тайны мирской жизни и смерти и расплетают узлы семи напастей, что сей лишенный сокровища красноречия и сей несостоятельный в ораторском искусстве, опечаленный и горестный Мухаммад-Ма‘сум, сын Хваджаги-йи Исфахани, который постоянно пребывал в беспомощном скитании в поиске знаний и беспорядочно блуждал, стремясь овладеть ремеслом литератора, а в ту пору я, проводя время под воспитательной опекой своего родителя, занимался также изучением книг и постижением профессии писца-секретаря, пока конь моей жизни не скакнул в начало четвертого десятка. В поисках средств к существованию и пропитания я испросил позволения у отца покинуть [его] и направился в ставку владыки мира.

Поскольку высокие устремления были заквашены в тесте [моего] существа, то я не брался за мелкие работы и не соглашался прислуживать кому-либо. Предмет же [моего] устремления заключался в том, чтобы поместиться в ряду призванных ко двору-прибежищу вселенной. Поскольку оно совпало с высоким велением, то удача, которая предопределила меня, раба, в тайниках сокровенного, положила начало проявлению [своего] благорасположения, и раскрылось счастье, что записало мое имя в чертоге предопределения. Благодаря помощи и посредству драгоценных друзей-братьев, что роднее кровных братьев, око моей надежды озарилось созерцанием августейшего лика наместника, почившего в бозе, равного своим положением Джамшиду, чье местопребывание — рай, да освятит Аллах его доказательство, и губы моей мольбы удостоились счастья приложиться к трону владычества... 20 Моя нога, что ничего не переступала кроме порога начальной школы (мактаб), определила своей целью порог вместилища власти, а рука моя, что никуда не стучала кольцом кроме как в дверь старшей школы (дабиристан), примерила кольцо счастливого признания. Государей, что есть тень Аллаха, по той причине уподобляют эликсиру счастья, что они любого ничтожного, по мере своего представления, поднимают из праха презренности и каждого обделенного удачей возносят на высокую ступень. Когда сей ничтожный удостоился чести выказать покорную подчиненность, в тот же день он, поместившись в ряду слуг, состоящих при особе государя, был назначен на должность управляющего верблюжьим поголовьем (ишраф-и шутурхан) при дворе. В течение двенадцати лет, осененных повелением [государя], я провёл при его счастливой особе то в пути, то дома, стирая ресницами честной службы пыль с порога шахского двора. Я не прибегал к чей-либо помощи со стороны, за исключением той, что нисходила из чертога [69] всевышнего Дарителя и от почитаемого государя. Поскольку [мое] служение было истинным, а прямота [моя] — искренней, то в дополнение к первой должности [управляющего верблюжьим поголовьем] без какой-либо протекции на меня возложили должность контролера государевых конюшен (ишраф-и тавила), что считалась из числа важнейших служб при дворе. Государь простёр длань ласкового отношения на сего смиренного. Его поучение и милосердие увеличивались с каждым днём, и он удостоил [меня] чести делать письменные записи. То с целью выяснения моего вкуса он поручал подготовить подборку стихотворений, то назначал для того, чтобы наладить порядок в делах государственной канцелярии. Словом, во время царствования того счастливого монарха, родившегося под созвездием успеха, степень моей близости [к особе] достигла высшего положения и день ото дня поднималась по ступенькам лестницы совершенства до тех пор, пока в году 1038/[1629] ангел-вестник смерти не довёл до его слуха призыв: "Всякую душу осилит смерть" — и издавший зов смертного часа направил поводья его высоких помыслов в сторону мира вечности... 21 Слава Аллаху, благодаря счастливой судьбе его державы укрепилось правило дружбы между народом и правителем, а закон единства упрочился между верой и державой 22. Стих: Сколь приятен бывает день поутру, *У всех людей он вызывает в памяти благодать. / Добротно закладываются основы обычая. * По-доброму вспоминается держава.

Словом, сей ничтожнейший из людских тварей, согласно прежнему порядку, занялся порученными [ему] прежде делами, и день ото дня я через посредство разного рода оказанных милостей и внимания становился известным. Та рана, что имелась в моем сердце из-за круговращения времени, зарубцевалась благодаря пластырю благосклонности государя, и я, постоянно находясь под его благотворным взглядом, стал предметом растущей зависти соперников-верхоглядов. Его величество же, по примеру [своего] великого деда, чаще всего отдавал распоряжения подбирать стихи для чтения. Сделанное удостаивалось его одобрения, что становилось предвестием последующих заданий. В конце концов, поскольку непостоянство судьбы не придает устойчивости любому положению и из-за произвола смены дня и ночи любое дело утрачивает прочность, неотвратимое происшествие, что выпало на долю того витязя ристалища отваги, я лично видел от самого начала того несчастья: когда птица души возжелала выпорхнуть из сосуда праха, слабая плоть не выдержала случайной неосновательности 23.

Цель расстилания сих пространных словес состояла в том, что сей удручённый, полный недостатков бедняк, который с двадцатилетнего возраста до пятидесяти лет, когда дни юности достигли вечерней поры старости, страстно желал, чтобы в цветущем саду сей юной державы вновь [70] расцвёл его пожухлый бутон, а [добротный] результат своего прежнего служения рассматривал в качестве счастливого знака на продолжение службы у сего повелителя мира 24. После двух лет преданной службы, когда поводья чистокровного скакуна державы были направлены из Казвина в сторону стольного града Исфахан, группа стакнувшихся "друзей", которые жили, снедаемые жаром зависти по причине близости [к государю] сего немощного покорнейшего слуги, подобно рыбе на раскалённой сковородке, изыскали поводы и предлоги и, несмотря на то что с моей стороны не было допущено никаких погрешностей и ошибок, ту мою должность контролера конюшен, которую я исполнял длительное время, и к одежде которой в надежде на её справедливую оценку я пришил карманы чаяний, ожидая момента исполнения данного [мне] обещания, отобрали и отдали другому лицу 25. Меня же отстранили от того порога, камень которого вместо шелка я сделал себе постелью и подушкой. Хотя в голове моей постоянно крутилась печальная мысль о причине, давшей толчок сему деянию, другой причины кроме собственного невезения я не смог найти. Поневоле я в течение двух лет, обернув ноги полой терпения и выдержки, уединился в [укромном] углу неизвестности, пока враждебные мне люди, лишённые стыда и чести, не получили по заслугам за [свои] поступки 26. Стих: Бедолага осёл мечтал завести хвост, не получив хвоста, он лишился ушей. [71]

Поскольку зеркало души государей является абсолютным образцом чаши, отражающей события, происходящие в мире, то государь, получив известие о тяжком положении и старости своего старинного раба, даровал ему должность вазира Карабага.

Я плавился подобно воску на огне и растворялся как соль в воде, страстно желая остаться при сём дворе-прибежище всего мира, однако в связи с такой ценой, определенной мне Извечным, у меня не осталось другого выхода кроме терпения... Я хотел продолжать писать как книги, так и многочисленные листы выписок, чтобы широко оповестить о добродетельных деяниях сей вечной державы, а также о том, что может произойти, и о том, что может случиться 27. Вместе с тем, поскольку всё, что было написано прежде, от начала и до конца происходило на самом деле, я письменно изложил без лести и преднамеренности, благодаря которым пыль лжи ложится на чело словес. Ныне же по причине бессилия [моей] путеводной звезды, что столь же далека от меня, как небо от земли, и по причине появившихся преданий действительных и преданий сомнительных не смог отважиться [продолжать] писать. Ибо разве может услышавший сравниться с очевидцем? Посему я прекратил записывать предания. Если моему смертному часу будет дана отсрочка и сему верному рабу выпадет доля подчиниться воле [монарха], то всё, что скрыто в обители моей души, я доведу в лучшем виде до письменного воплощения. С сим призывом я обращаюсь за споспешествованием к престолу Всевышнего 28.


Комментарии

1. К сожалению, современные исследователи не располагают статистикой, которая дала бы в их распоряжение сравнительно точное общее число имен персидских авторов, внесших свой вклад в историю классической литературы Ирана. По всей видимости, это время наступит тогда, когда все (или почти все) коллекции персидских рукописей станут доступными специалистам благодаря работам археографов и каталогизаторов. Анализ только трех доступных нам в настоящее время справочников А. Хаййампура, А. Монзави и Ч. А. Стори, проведенный нами, дал относительно количества имен авторов цифру, близкую к 16 тысячам. С учетом же авторов религиозных сочинений и трудов, посвященных мусульманской мистике (суфизму), эта цифра значительно возрастет. См.: [Абд ар-Расул Хаййампур 1340; Ахмад Мозави 1348-1355; Стори 1972 (раздел «История Индии» не был включен); Storey 1927].

2. Естественно, в данном случае мы не касаемся произведений автобиографического и мемуарного характера, таких, например, как сочинения Зайн ад-Дина Васифи (1485 — после 1551) «Бада’и‘ ал-вака’и‘» («Удивительные события»), Захир ад-Дина Бабура (ум. 1530) «Ваки‘ат» («Записки») или же Мухаммад-Ризы Барнабади (1751-1815) «Тазкира» («Памятные записки»), а также те исторические труды, многие главы которых представляют собой мемуары их авторов. В частности, это историческое произведение «Тарих-и Рашиди» («Рашидова история»), автор которого, Мухаммад-Хайдар Дуглат (1499-1551), в специально отведенных 14 главах рассказывает о перипетиях своей жизни и о судьбе своего рода.

3. При написании данной статьи был использован список из собрания Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге под шифром Dorn 288, автограф, л. 315а-317а. См.: [Dorn 1852: 288-289, N 288]; также: [Петров 1956: 111-120; Акимушкин 1982: 90-95; Savory 1963: 343-352].

4. К работе были привлечены два списка этого труда: 1. Список РНБ в Санкт-Петербурге, шифр Dorn 303, л. 120б-123а; 2. Список из собрания Библиотеки при святилище Имама Ризы в Машхаде (Иран), шифр № 194 (тарих), л. 179б-183а. См.: [Dorn 1852: 291-292, N 303]; также [Акимушкин 1976: 96-109; Павлова 1993: 15-18].

5. См. также: [Стори 1972: 415-416].

6. Этот мятеж, поднятый в 937/1530-31 г. амирами племени Текелю, был вызван их стремлением изменить в свою пользу ситуацию при дворе шаха Тахмаспа I (правил 930-984/1524-1576), когда наиболее влиятельные военные и административные посты находились в руках элиты племени Устаджлю. Мятеж потерпел полное фиаско, основных зачинщиков предали казни, а разбирательством дела занимался непосредственно восемнадцатилетний шах. Подробнее см.: [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 213-215; Искандар-бек Туркаман 1335, 1: 49].

7. Согласно сообщению Кази Ахмада [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 218], хваджа Шах-Хусайн мустауфи ал-мамалик был убит кызылбашами вместе со своими братьями в 938/1531-32 г.

8. Один из самых авторитетных и влиятельных амиров кызылбашского племени — Текелю, начавший свою карьеру еще при Исмаиле I Сафави (правил: 907-930/1501-1524), занимал ответственные военно-административные посты, пользовался полным доверием шаха Тахмаспа. В 933/1526-27 г. назначен военным губернатором области Казвин, спустя два года (935/1528-29) он сопровождает шаха в походе на Хорасан, где при селении Джам отличается во время битвы с узбеками ‘Убайдаллах-хана. В том же году он получает пост губернатора Багдада и главного амира Арабского Ирака. Будучи в этой должности, он не поддержал мятеж своих соплеменников в Казвине в 937/1531 г., сохранил верность шаху и задержал в Багдаде отряд мятежников численностью в 1800 человек, стремившихся уйти к османским туркам, а двух их предводителей казнил. В 943/1536-37 г. он был назначен главным военным амиром Хорасана с резиденцией в Герате и опекуном (лала) при наместнике этой провинции старшем сыне Тахмаспа Султан-Мухаммад-мирзе (р. 29 джумада I 938/8 января 1532 г., шах Ирана: 985-995/1578-87) и находился на этих постах до 962/1554-55 г., когда он сам и его подопечный были отозваны шахом в Казвин. Однако на следующий год (963/1555-56) он снова на прежних должностях в Хорасане, но уже при другом сыне шаха — Исма‘ил-мирзе. Как военный губернатор Герата и главнокомандующий кызылбашскими войсками в Хорасане, Мухаммад-хан Текелю принимал самое непосредственное участие в отражении набегов узбеков Шибанидов на Герат с 944/1537 г. по 964/1557 г. Он умер в конце месяца зу-л-хиджжа 964/конце октября 1557 г. См.: [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 172, 190, 215, 236, 266-267, 272, 286, 292, 303-304, 309, 335-336, 344-345, 379, 390-391; Искандар-бек Туркаман 1335, 1: 49, 54, 65, 68, 95, 98, 125, 199, 331, 529; 2: 995; Китаб-и Шараф-нама 1862: 177, 190-191].

9. Это произошло, видимо, в конце 935/1529 г. вскоре после того, как Мухаммад-хан получил пост военного губернатора Багдада.

10. Наш автор намекает на события 940/1533-34 г.: несмотря на помощь, высланную Тахмаспом, Мухаммад-хан не смог противостоять мощной османской армии Ибрахим-паши, поскольку почти весь гарнизон, состоявший из кызылбашей племени Текелю, перешел на сторону последнего. Согласно приказу шаха, хан уничтожил все склады в Багдаде, разрушил мосты через Тигр и с отрядом в 300 человек, сохранивших ему верность, оставил Багдад и ушел в Шираз ([Казн Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 236; Искандар-бек Туркаман 1335, 2: 529]. Искандар-бек клеймит его как предателя).

11. Указ о назначении вышел в 943/1536 г., но Мухаммад-хан прибыл в Герат в начале 944/1537 г. вместе с Султан-Мухаммад-мирзой.

12. Султан-Мухаммад-мирза — старший сын шаха Тахмаспа I, родился 29 джумада I 938/8 января 1532 г. В 943/1536 г. был назначен отцом-наместником Хорасана с резиденцией в Герате. На этом посту он пробыл до 980/1572-73 г. с перерывом около двух лет (962-963/1555-57). К этому времени он из-за болезни окончательно лишился зрения, а после его жесткой размолвки с опекуном (лала) Шах-Кули-султаном шах в том же (980/1572-73) году отправил его наместником Фарса в Шираз. Шах Ирана в 985-995/1578-87 гг., на престол вступил 5 зу-л-хиджжа 985/13 февраля 1578 г. с прозванием Худабанде ('Раб божий').

13. Му‘из ад-Дин Бахрам-мирза (25 ша‘бана 923-19 рамазана 956/12 сентября 1517-11 октября 1549) — младший брат Тахмаспа I. В 936-39/1529-33 гг. был наместником Хорасана, опекуном при нем состоял Гази-хан Текелю, входивший в число «великих амиров». В 943/1536-37 г. после смерти от чумы правителя Гилана Султан-Хасана б. Кар-Кийа-хана Тахмасп даровал ему управление Гиланом. Весной 944/1538 г. Бахрам-мирза пошел походом на Лахиджан и захватил эту область Гилана. Однако население Гилана восстало против него, и он был выбит из страны, после чего возвратился в Казвин. Как губернатор провинции Дайлам, а позднее и провинции Хамадан, принимал участие во всех военных операциях, вызванных вторжениями османских войск султана Сулаймана, а также в операциях против восставшего брата по отцу Алкас-мирзы (см.: [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 212, 226, 262, 289, 299, 307- 308, 321, 340; Искандар-бек Туркаман 1335, 1: 58, 60, 67, 69, 72-74, 99, 100]).

14. Кази Ахмад отмечает [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 299], что в 950/1543-44 г. Бахрам-мирза (см. примеч. 13) отправил из Дайлама «в набег на область Рустамдар [в Гилане] внушительный отряд во главе с хваджой Инайаталлахом, что был его вазиром».

15. Мустафа-султан Варсак — один из весьма влиятельных амиров Текелю при шахском дворе, Кази Ахмад замечает [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 488, 456], что он приходился братом Мухаммад-хану Текелю (см. примеч. 8) и что в 973/1565-66 г. он, возведенный в ранг султана, был назначен правителем южной части исторической области (ханства) Ширван. Искандар-бек сообщает только [Искандар-бек Туркаман 1335, 1: 108], что он в числе прочих амиров Хорасана принял участие в карательной экспедиции (962/1554-55 г.) против астрабадских туркмен племени йаке.

16. Ма‘сум-бек — один из самых влиятельных государственных деятелей времени Тахмаспа I, занимал многие высшие посты в государственном аппарате Сафавидов, входил в состав личной гвардии шаха (курчи), в 956/1549 г. был возведен в ранг амира, получил должность диванбеги, т. е. чиновника, который ставил шахскую печать на государевы рескрипты, в 961/1553-54 г. был назначен амир-и диван, т. е. ведал финансовым обеспечением кызылбашского войска, а вслед за тем в том же году стал вакилом, т. е. вице-регентом Тахмаспа. Ма‘сум-бек пользовался полным доверием шаха, который назначил его вазиром, т. е. гражданским управителем страны, ответственным за всю финансовую политику в ней. Он принимал самое активное участие во всех значительных военных действиях против узбеков в Хорасане, туркмен в Астрабаде, и практически именно он покончил с независимостью Гилана, разбив, пленив и доставив ко двору Хан-Ахмада Гилани. Он погиб в 976/1568-69 г. во время паломничества. На караван, в котором он находился с сыном, напали османы и всех перебили (см.: [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 343, 344,353, 366, 367, 408, 409, 447-449, 411-416, 553-561, 572; Искандар-бек Туркаман 1335, 1: 70, 77, 101, 105, 112, 125, 132, 161, 163, 193,418]).

17. Полное имя — Мурад-хан Устаджлу б. Тимур-хан Манташа-султан. Входил в число главных амиров кызылбашского племени Устаджлу, принимал участие во многих военных походах и экспедициях (Хорасан, Гилан, Дарбанд, Азербайджан, Курдистан), в которые его направляли Тахмасп I, Исма‘ил II, Мухаммад-Худабаде в 60-80-е гг. XVI в. Глава амиров суфийской ветви султанхай-дарийа, активный сторонник Исма‘ила II, а затем Мухаммада (Худабанде) (см.: [Кази Ахмад б. Шараф 1359-1363, 1: 473, 475, 618, II, 778, 779; Искандар-бек Туркаман 1335, 1: 119, 121, 139, 200, 503]).

18. Следует заметить, что отмеченные Будаком мунши чередующиеся временные отрезки, когда он состоял на службе или когда находился не у дел, значительно расходятся в своей сумме с его возрастом. Если взять за отправную точку 936 г. л. х., т. е. считать от его двадцатилетия, то, при строгом следовании его собственным словам, сумма лет составит 74 (57 лет работы и 17 лет в отставках). А ежели проводить отсчёт от 930 г. л. х., когда в возрасте четырнадцати лет он приступил к самостоятельной работе, то получается, что при своих 68 годах в 984 г. л. х. он работал и был отстранён от службы в течение 80 лет. Где-то он сбился при подсчёте своих годов. Одну его ошибку мы можем установить. Будак мунши сообщает, что он в течение четырнадцати лет был секретарем (мунши) брата шаха Бахрам-мирзы. Это его утверждение в части сроков ошибочно, т. к. если он и поступил к Бахрам-мирзе на службу в том же самом году, когда тот вернулся в Казвин из Гилана, т. е. в 944 г. л. х., то не мог служить ему 14 лет, поскольку Бахрам-мирза умер в 956 г. л. х. К тому же из его собственных слов проистекает, что увольнение имело место еще при жизни патрона.

19. Подробнее см.: [Акимушкин 1976: 96-99, 104-106], там же библиография вопроса.

20. В данном случае автор имеет в виду пятого шаха Ирана из династии Сафавидов ‘Аббаса I (р. 1 рамазана 978/27 января 1571 г., правил: 4 зу-л-ка‘да 995 — 24 джумада I 1038/6 октября 1587 — 19 января 1629 гг.).

21. Точную дату смерти ‘Аббаса I см. выше, примеч. 20.

22. Автор, вновь не называя имени нового шаха, имеет в виду преемника ‘Аббаса I его внука Абу-н-Насра Сам-мирзу, вступившего на трон под именем шаха Сафи I вскоре после смерти деда в том же 1038/1629 г.

23. Здесь автор в изысканной манере этикетного языка говорит о смерти шаха Сафи I, последовавшей 12 сафара 1052/12 мая 1642 г.

24. Автор указывает на то обстоятельство, что и при шахе ‘Аббасе II (1052-1077/1642-1666) он продолжает исполнять свои обязанности, определенные ему предшествующими патронами.

25. Увольнение с должности, исходя из сказанного автором, имело, видимо, место в 1054/1644 г. Следует признать, что Мухаммад-Ма‘сум не без оснований видит в этом решении шаха наветы и происки своих завистников и недругов. Действительно, трудно себе представить, чтобы малолетний ‘Аббас II, которому в то время едва минуло десять лет, самостоятельно, без чьей-либо подсказки или намека вдруг заинтересовался деятельностью придворного средней руки.

26. Два последующих года (до 1056/1646) он провёл, будучи отставлен от придворной службы. И хотя он пишет, что в течение двух лет «обернув ноги полой терпения и выдержки, уединился в углу неизвестности», в искренность его слов трудно поверить. Безусловно, он обращался к влиятельным при дворе людям, и у него нашлись заступники и покровители. Возможно, в числе их был и его родственник по имени ‘Абдал-лах, который, согласно Мухаммад-Тахиру Насрабади [Тазкира-ий Насрабади 1317: 77-78], был влиятельным вазиром области Лахиджан в Гилане. Словом, он дождался своего часа, когда его клеветники поплатились за свои деяния, а шах ‘Аббас II вспомнил об отставленном контролере своих конюшен, что, видимо, не обошлось без ходатайства покровителей Мухаммад-Ма‘сума при дворе: шах назначил его главой гражданской администрации провинции Карабаг (ба хидмат-и визарат-и Карабаг). Это назначение, судя по текстуальному фону его эссе, не вызвало у нашего автора восторга, он явно ожидал большего и был обескуражен, поскольку ему было не с руки покидать столицу, где он надеялся довести до конца свой опус по всемирной истории. В конечном итоге он занял пост вазира при военном губернаторе Карабага и главе племенного объединения каджар Муртаза-Кули-хане Зийад-оглу Каджаре, истории рода которого, равно как и достоинствам г. Ганджи, он посвящает последнюю главу своего труда по истории правления шаха Сафи I. Появление этой главы в хронике он поясняет следующим образом: «Поскольку сей ничтожный стал одним из нахлебников, сидящих за накрытым столом того счастливого [хана], счёл я для себя обязательным изложить кое-что о деяниях предков того высокостепенного хана... По той причине, что сия книга была завершена на службе при его высокостепенстве, было также [признано] необходимым изложить ход его жизненных обстоятельств, дабы он в [противном] случае не расценил это как провинность» [Рукопись РНБ: 123а-126б; рук. Машхад, № 194 (тарих), л. 183а-188б], также [Тазкира-ий Насрабади 1317: 77].

27. В данном случае Мухаммад-Ма‘сум прямо указывает на свой задуманный им и доведенный до начала эпохи Тимура (до 1360 г.) труд по всеобщей истории, который он вынужден был отложить, согласно повелению шаха, и целиком сосредоточиться на написании летописи правления Сафи I. Однако, судя по оглавлению Машхадского списка (№ 194, тарих, л. 1б), сам он всё же рассматривал эту летопись как часть тома, посвященного истории правления династии Сафавидов.

28. Построение в хронологическом порядке тех эпизодов, которые от случая к случаю наш автор приводит в своем труде, даёт возможность с точностью до одного-двух лет установить как дату его рождения, так и год завершения хроники. Итак, ему было тридцать, когда после длительной и основательной подготовки он поступил на государственную службу, двенадцать лет он состоял в звании контролёра дворцового верблюжьего стада, а затем в добавление к этой должности его назначили контролером дворцовых конюшен. Если предположить, что вскоре после этого повышения шах ‘Аббас I умер, так как Мухаммад-Ма‘сум весьма скрупулёзно отмечает хронологию своих успехов и неудач и сразу вслед за своим повышением в должности говорит о смерти шаха, то в этом случае в 1038/1629 г. ему исполнилось 42 или 43 года, и следовательно, он родился где-то в пределах 995/1586-87 г. В год смерти Сафи I (1052/1642) ему было уже около 57 лет; два года спустя, когда он был отстранён от должности (1054/1644), ему около 59 лет, а ещё два года спустя он — вазир Карабага (1056/1646) и ему около 61 года. И, уже будучи вазиром, он закончил летопись правления Сафи I, во всяком случае, это произошло не ранее 1056/1646-47 г. Год смерти Мухаммад-Ма‘сума нам неизвестен. Насрабади замечает, что он умер в Карабаге [Тазкира-ий Насрабади 1317: 77].

(пер. О. Ф. Акимушкина)
Текст воспроизведен по изданию: Автобиографические эссе двух персидских хронистов эпохи Сефевидов // Записки восточного отделения Российского археологического общества, Том II (XXVII). СПб. 2006

© текст - Акимушкин О. Ф. 2006
© сетевая версия - Тhietmar. 2018

© OCR - Иванов А. 2018
©
дизайн - Войтехович А. 2001
© ЗВОРАО. 2006