СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АНОНИМНЫЙ АВТОР

ДЕЯНИЯ ЛЮДОВИКА VII, СЫНА ЛЮДОВИКА ТОЛСТОГО

GESTA LUDOVICI VII REGIS, FILII LUDOVICI GROSSI

38. – Поход Лудовика VII чрез Малую Азию и Сирию до Иерусалима.

1146-1147 г.

(В 1180 г.).

После того (т. е. по присоединении Конрада к войску Людовика VII, в декабре 1146 г.) оба короля отправились в дальнейший путь вместе с своими войсками, оставляя влево ту дорогу, которою следовал император до того времени; они отправились в Малую Азию и прибыли в Смирну. Оттуда продолжали идти в Эфес, где и расположились для отдыха. Но император, обратив внимание на то, что он считается величайшим из владетелей Европы, и что, не смотря на многочисленное рыцарство, с которым он выступал в поход, имеет теперь в своем распоряжении войско, обращенное [395] в ничтожество, видел себя в чужой стране поставленным в зависимость от французской армии, без которой ему нельзя предпринять ничего, или очень мало. Потому он полагал постыдным для себя оставаться в таком положении; его императорское величие пострадает, если он будет шествовать с таким небольшим числом воинов: вследствие того Конрад приказал своей пехоте вернуться сухим путем, а сам с ничтожною свитой отплыл на корабле в Константинополь. Император Мануил принял его с гораздо большими почестями, нежели прежде, и Конрад вместе со свитою провел у него всю зиму. Эти два государя были в родстве по своим женам, дочерям Беренгария, графа Луксембургского. Вследствие таких родственных отношений император сделал Конраду дружеский прием и наделил как его, так и его баронов, богатыми подарками и драгоценностями.

По возвращении императора, король Франции совещался с сопровождавшими его вельможами о дороге, по которой они должны были следовать, и вообще о том, как поступить. Во время пребывания в Эфесе им пришлось оплакать потерю отважного французского рыцаря, по имени Гвидо из Понтьё, к которому король быль весьма расположен. Гвидо был погребен с почестью посреди главной церкви города. Оставив Эфес, армия Людовика (VII) направилась на восток и после нескольких дней пути прибыла к берегам реки Меандра, где во всякое время можно найти множество лебедей, и вследствие чего латинский поэт сказал:

Ad vada Meandri concinit albus olor.

Приятное местоположение и обилие лугов побудили короля остановиться в том месте. Французы желали встретить неприятеля и померяться с ним. Их желание не замедлило исполниться, ибо по другую сторону реки турки раскинули своп палатки в большом числе. Когда паши повели своих лошадей на водопой к берегам Меандра, неверные осыпали их с другой стороны стрелами. Французы, горя желанием схватиться с ними на другом берегу, долго осматривали русло реки и, наконец, нашли брод, который был неизвестен даже самим туземцам. Тогда они бросились толпою на противоположный берег, поражая со всех сторон неприятеля, который пытался мечем и копьем заставить их отступить. Бой завязался с обеих сторон и был продолжителен; наконец, с божиею помощью, победа осталась за христианами. Большая часть неприятелей погибла от меча; другие попались в плен, а остальные бежали, как могли. Победители, рассыпавшись по лагерю побежденных, нашли там всякого рода богатства: шелковые материи, золото, серебро, одежды, различные сосуды, как то обыкновенно встречается в палатках побежденных. Обремененные добычею, они перешли обратно реку и возвратились в лагерь. Они провели ночь в радости и восхваляли Бога за первую победу, которая была им дарована. На следующий день войско отправилось к городу, называемому у французов Лишь (Лаодикея), и там, нагрузив съестными припасами своп повозки и вьючный скот, продолжало путь.

Вскоре им представилась на пути значительная гора, которую [396] надлежало перейти. Обыкновенно в армии один из великих баронов начальствовал авангардом, а другой – арриергардом. Каждый день эти вожди совещались о месте, где им следует расположиться лагерем. В этот день авангардом командовал Готфрид из Ранкона, знатный владетель Поату, несший королевское знамя, которое обыкновенно предшествовало знамени св. Дионисия, называемому орифламмой. Было решено, чтобы авангард расположился на вершине горы и провел там ночь. Когда Готфрид прибыль на назначенное место, ему показалось, что можно еще идти далее, и что солнце стоит высоко. Предводительствовавшие отрядами также советовал ему оставить вершину горы, и указывали на красивую долину внизу, где они могли бы удобно расположиться. Ранкон слишком поддался такому совету и, чтобы достигнуть засветло указанного места, ускорил шаг. Между тем арриергард, уверенный, по сделанному условию, что Готфрид остановится на вершине горы и там раскинет палатки, и не подозревал, что он пошел дальше, следовал за ним медленно и лениво. Турки же, наблюдавшие за христианскою армиею на небольшом расстоянии, заметили, что те два отряда весьма отделились друг от друга, и что на вершине горы остались одни пешие люди и безоружные, а потому сочли такое время самым удобным для нападения на христиан. Дорога, которая вела на гору, была, кроме того, узка и обрывиста; турки поняли, что было бы трудно подняться на нее и соединиться для битвы; вследствие того они быстро поскакали на лошадях и, овладев возвышением, преградили дорогу таким образом, что арриергард не мог бы иначе достигнуть авангарда, как под их мечем и стрелами. Они начали нападение издалека, стреляя из луков; потом, приблизившись, вступили врукопашную. Положение христианской армии было печально. Люди не могли подниматься на гору иначе как поодиночке и по узкой, обрывистой тропинке; оба отряда стояли далеко друг от друга и не могли оказывать взаимной помощи. Сверх того по дороге было разбросано столько поклажи и вьючного скота, что самые отважные воины, искавшие напасть на неприятеля, были затруднены всеми теми препятствиями. Многие из наших погибли при первом столкновении. Однако мало-помалу самые мужественные из воинов успели соединиться; они воодушевляли друг друга, говоря, что турки народ без силы и храбрости, как то они и доказали недавно на равнинах Меандра. Поддерживая таким образом один другого, они успели соединиться со всех сторон и, защищаясь, мужественно бились. С своей стороны и неверные воодушевляли друг друга к бою, вспоминая, как они победили императора и его армию, хотя он быль знатнее и могущественнее короля Франции.

Долгое время дрались с обеих сторон с ожесточением и яростью. Пока храбрейшие из французских воинов могли защищаться, они производили страшное опустошение в рядах неприятеля. Но турки были столь многочисленны, что всякий раз, когда одни, утомленные и израненные, удалялись с поля битвы, их немедленно замещали свежие отряды. Наши же, не имея такого преимущества, не могли потому долго переносить тяжести боя и наконец начали [397] уступать, изнеможенные от усталости и ран. Много било убито; многие попались в плен и были отягчены цепями.

Христианская армия потеряла четырех из своих знатнейших и храбрейших воинов, графа Гаронсы, Гоше из Монгэ, Эврара из Бретейля и Итье из Маньяка; неизвестно, погибли ли они, или попались в плен. Много и других воинов восприяло в этот день мученический венец; хотя приговоры божества не должны быть обсуждаемы, как праведные и непогрешимые, но люди считали странным то обстоятельство, что французы, народ самый благочестивый и строго исполняющей заповеди господни, пали под ударами неверных.

Из авангарда никто не участвовал в сражении; они раскинули палатки, предались отдыху и ничего не знали о случившемся. Но, заметив, что арриергард слишком долго не подходит, они начали опасаться и думать, не случилось ли с ним какое-нибудь несчастие. Король лично присутствовал в сражении; но когда число окружавших его начало уменьшаться и турки овладели полем битвы, несколько французских воинов схватили лошадь короля под устцы и принудили его удалиться на возвышенность, находившуюся вблизи. Там они оставались до ночи; но потом им показалось благоразумнее спуститься и отправиться по какой-нибудь дороге, нежели оставаться окруженными неприятелем. В таком затруднительном положении кто мог иметь довольно мудрости, чтобы дать совет королю, угрожаемому опасностями отовсюду? Враги обступали вокруг, армия погибла; никто не знал, по какой дороге следует идти; но Бог, не покидающий никогда тех, которые надеются на него, ниспослал им утешение. Пилигримы заметили зажженные огни и, узнав по ним лагерь авангарда, отправились к его палаткам. Турки же, опасаясь, чтобы авангард не вернулся под покровом ночи для помощи христианам, отступили. Некоторые рассказывают, что король оставался на вершине того холма с небольшим числом воинов, между которыми находились многие, не любившие его, и которые, не зная о его присутствии, изрыгали против него хулу. Король мужественно защищался на холме; но, видя, что с приближением ночи темнота разделит сражающихся, он удалился под дерево; потом, взобравшись на ветви, он долгое время защищался мечем противу турок. Неприятель, опасаясь ночного мрака и прибытия помощи королю, удалился с быстротою. Когда авангард увидел короля и узнал о случившемся несчастии, по всему лагерю распространились печаль, стоны и плачь. Не было никого, кто не оплакивал бы кого-нибудь из своих; один утратил отца; другой – сына; иной – брата; иной – дядю. Если бы горе дало возможность размышлению, то христиане легко могли бы понять, какой опасности подвергает их такое отчаяние, ибо турки, заметив то, поняли бы, до какого крайнего положения доведена армия, и без труда или истребили бы ее, или взяли бы в плен. Однако некоторые из христиан, ускользнувшие из оков неверных, возвратились в лагерь, укрываясь сначала в кустарнике и в пещерах; но число их было ничтожно по сравнению с павшими в битве. С того дня [398] количество съестных припасов стало уменьшаться, а вскоре и люди, и скот почувствовали в нем недостаток. Не могли ничего найти для поддержания жизни, потому что лагерь не имел никакого подвоза съестных припасов. Опасность была тем больше, что никто в армии не знал страны и не мог сказать, в которую сторону следовало идти. Христианские воины походили на заблудших овец; они бросались то налево, то направо; то опускались в долины, то поднимались на горы. Но волею божиею, наконец, армия достигла города Саталии (Атталия). Удивительно то, что ни один турок не являлся пред нею, и ей не предстояло ни выдерживать битв, ни бороться с другими препятствиями со стороны неприятеля; для многих это обстоятельство было предметом и изумления, и радости.

Саталия расположена на морском берегу и принадлежит греческой империи; в ее окрестностях находится поля, весьма удобные для обработки и которые давали бы обильную жатву, если бы их возделывать; но они ничего не приносят ни земледельцам, ни горожанам, потому что турки, владеющие соседними замками, угнетают жителей до того, что они не могут посвящать себя никакому труду. Но в стенах Саталии находится довольно земли для производства хлеба и всего необходимого для человека. Вблизи стен устроены прекрасные фонтаны, восхитительные дачи, где растут всякого рода деревья. Хлеб очень дешев, потому что купцы привозят его морем; но торговля идет худо, вследствие притеснений турок, если город не платит им ежегодной дани. Турки называют этот город Ахалией, по имени большой горы, которая господствует над ним и тянется из Ликсодона до морского берега к о. Кипру; греки называют этот город Аталикой, а мы, франки – Пропастью Саталии, и это название удерживается до настоящего времени.

Лудовик, дав своему войску несколько дней отдыха, оставил пехоту в городе, а сам с несколькими рыцарями и баронами сел на корабль и отплыл, держась влево от Исаврии и Килвкии, а вправо от Кипра. Море было спокойно, и ветер дул попутный. Так он прибыл в Селевкию и высадился в гавани св. Симеона, что в десяти милях от Антиохии, и где р. Оронт, омыв этот город, впадает в море. Раймунд, князь Антиохии, узнав, что король Франции пристал к его владениям с армией, выразил по этому случаю большую радость: уже давно он ожидал его прибытия. Он вышел к нему навстречу вместе с вельможами двора и блестящею свитой и принял его в Антиохии с большим почетом. Народ и духовенство встретили Лудовика процессиею. Раймунд старался угодить ему всеми мерами; еще прежде, узнав о том, что король принял крест, он послал ему во Францию большие подарки и драгоценности. Он надеялся, что с помощью французов ему удастся отнять у турок несколько городов и крепостей и расширить свои владения насчет сарацин. Особенно он рассчитывал на дружбу королевы Элеоноры, сопровождавшей короля, и которая была его племянницею, как дочь его старшего брата Вильгельма, графа Поату. При короле не было ни одного барона, [399] который не получил бы от него подарков. Со всеми ими он обращался соответственно достоинству и происхождению каждого; навещал их и старался понравиться своими ласковыми и вкрадчивыми речами. Он так был уверен в помощи франков, что уже считал в своей власти Цезарею и прочие города, соседние Антиохии. Его мечты, без сомнения, осуществились бы, если бы ему удалось склонить в свою пользу короля Франции, ибо турки, устрашенные прибытием Лудовика, не имели ни намерения, ни средств сопротивляться; они думали только о бегстве, если король тронется против них. Князь Антиохийский, разведывал намерения Лудовика, не нашел в нем того, что он искал; напротив, он заметил, что король был далек от его намерений. Однажды он пришел к нему, и в присутствии всех баронов изложил пред ним свою просьбу; он доказывал ему, что, приняв его предложение, он увеличит свою славу и распространит пределы христианства. Король, по совещании с баронами, отвечал Раймунду, что он дал обет идти в св. землю; что он предпринял поход исключительно с этою целью; что со времени своего отбытия из Франции он испытал всякого рода бедствия, и потому не желает изменить намерения и пускаться в новые предприятия; что он желает исполнить прежде всего свою клятву, и после того выслушает охотно князя и других владетелей Сирии относительно всего, что касается выгод христианства.

Такой ответ короля убедил Раймунда, что все его надежды неосновательны, и он так озлобился на него, что с того времени беспрестанно строил ему козни. Король узнал о замыслах Раймунда и его коварных планах, и, посоветовавшись тайно с баронами, ушел ночью из города вместе с своею свитою. Его удаление не имело уже того блеска и торжества, какими сопровождалось его прибытие. Многие, осуждая справедливо поведение короля, говорили, что его выход из Антиохии не соответствовал ни его достоинству, ни его чести.

Несколько времени спустя, в Иерусалиме узнали, что король Франции оставил Антиохию и отправился прямо в Триполь. Король Балдуин (III), когда к нему пришло известие о том, созвал баронов и выслал патриарха навстречу к королю с просьбою поспешить в св. город, где его ожидали император немецкий, он сам и бароны; король Иерусалимский опасался, что какой-нибудь договор, заключенный Лудовиком с князем Антиохии или с графом Триполи, задержит его в тех владениях... Четыре владетеля, которые правили в Палестине (король Иерусалима, граф Триполя, князь Антиохии и граф Эдессы), были самыми могущественными христианскими баронами на Востоке; узнав о прибытии французского короля и германского императора, каждый возымел надежду при их [400] помощи увеличить свои владения приобретением богатых и цветущих городов на турецкой границе, и для достижения того каждый с своей стороны делал все возможное для привлечения к себе этих двух могущественных государей. Они посылали деньги им самим, их баронам и тем из служителей, которые, по их мнению, могли иметь на них влияние.

Аноним.

Аноним, т. е. безыменный писатель, замечателен прежде всего тем, что вместе с Одо Диогильским (см. о нем выше, на 369 стр.) служит единственным полным источником для второго крестового похода. Уступая своему сопернику в искусстве изложения, аноним стоит выше его по точности и определенности рассказа. Рукопись без имени автора сохранялась в монастыре С.-Дени; из самого содержания можно заключить об авторе только одно, что он писал около 1180 года. – Лучшее издание сделало у Duchesne, Historian Francorum scriptores coaetanei etc. Par. 1636-49, в 5 том.; IV т., стр. 390 и след. – Исследование у Wilken, Geschichte der Kreuzzuege. III. 1 P. 158. № 4.