СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИСТОРИЯ ЗАХВАТА НИКИФОРОМ ФОКОЙ ИМПЕРАТОРСКОГО ПРЕСТОЛА ¹

Роман, сын императора Константина, уже достигши зрелого возраста, не мог далее терпеть, видя, как [неудачно] ведутся дела под управлением его отца, и замышлял устранить его путем яда с ведома своей жены, взятой из харчевни. Когда Константин захотел принять слабительное лекарство, ему приготовили содержащий яд напиток и стольнику Никите поручили налить его [для питья] императору. Желая принять этот напиток у святых икон, случайно или умышленно Константин поскользнулся и пролил большую часть, остальное же выпил; [напиток] казался не действующим и безвредным, поскольку при столь малом количестве он потерял присущую ему силу. Тем не менее Константин не мог преодолеть [действия яда] и после того, как яд проник в его тело, он стал себя плохо чувствовать.

На 15 году своего царствования в сентябре месяце 3 индикта в 6468 г. от [сотворения] мира император Константин отправился к горе Олимпу якобы для того, чтобы молитвами обитавших там отцов получить защиту [в их благословениях] и вместе с ними отправиться в поход против сарацин в Сирии; на самом же деле, чтобы встретиться с Феодором проедром кизикийским, который в то время пребывал там, и договориться о низложении Полиевкта. Побыв там, либо из-за полного ослабления тела, либо же снова отравленный сыном, он, удрученный страданиями, отправился обратно и, тяжело больной, вернулся в конце октября в столицу, [где] не завершив своих намерений, умер 9 ноября, проживши всего 54 года и 2 месяца, быв соправителем своего отца, и дяди Александра, и своей матери — 13 лет, потом во время тирании Романа полных 26 лет, а после свержения [Романа I] с престола единовластно правил 15 лет. После смерти погребен был рядом со своим отцом, до последнего издыхания злясь на Полиевкта и мечтая о его низложении.

За несколько дней до его кончины с наступлением вечера долгое время падали камни сверху на его дворец и, падая с большим шумом, произвели большие разрушения. Думая, что камни [111] сбрасывались с верхних этажей Магнавры, он приказал поставить там стражу на много ночей, чтобы схватить кого-либо из дерзнувших совершить это. Однако он не постиг, что напрасно старался: ведь это происходило не от людей, но по соизволению высшей силы.

После того как Константин умер и отошел в мир иной, Роман, его сын, овладел властью. Он стал назначать архонтами только лиц, к нему расположенных и ему приятных. И когда он укрепился на царстве, в том же третьем индикте во время праздника Пасхи венчает и своего сына Василия в Великой церкви из рук патриарха Полиевкта.

На следующий год родился у него во дворце Пиги и другой сын, которого он назвал по имени отца Константином.

Будучи еще молодым и предавшись полностью развлечениям, он доверил попечение о всех делах препозиту и паракимомену Иосифу по прозвищу Вринга. Сам же ничего другого не имел в мыслях, как с развратными и испорченными людишками, похотливыми женщинами, мимами и шутами проводить время, отвлекаясь от дел. Тогда же какого-то клирика Иоанна, евнуха, который вследствие непристойных дел при Константине императоре подвергся угрозам и, постригшись в монахи, скрывался в монастыре вплоть до кончины императора, [так этого Иоанна-евнуха Роман] как только овладел властью, освободил от монашества и, исключив из числа клириков, причислил к своим спальникам. Исполненный рвения Полиевкт очень был озлоблен и требовал от императора, чтобы тот удалил из числа своих приближенных человека, который нарушил монашеский обет. Однако император упрашивал [патриарха простить Иоанна], утверждая, что тот не действительно надел монашеское платье и получил благословение от кого-то из иереев, но что он только из страха перед императором притворно вступил в монашескую жизнь. Обманутый Полиевкт освободил Иоанна, причем в этом деле очень старался Иосиф: таким образом, вплоть до смерти Романа [Иоанн] жил на положении светского лица и привольно, как юноша. Но после кончины Романа он снова принял монашеский сан, хотя нрав свой он не изменил.

В этом же году магистра Никифора Фоку, назначенного императором Константином на должность доместика схол Востока и одержавшего много побед над восточными сарацинами, укротившего эмира Тарса Карамона, и Хамвдана, эмира Халепа, и эмира Триполиса Изифа, [этого Никифора император Роман] отправляет против сарацин на Крите, дав ему множество отборных стратигов и хорошо снаряженный флот. Причалив к острову, он уже при высадке вступил в бой и обратил в бегство агарян, которые были на берегу и пытались ему помешать. Сам [Никифор] невредимым высадился, и все его войско совершенно безопасно сошло на берег. Там он устроил мощный лагерь, окружив его глубоким рвом и укрепив частоколом и кольями, расположил [112] флот в спокойных гаванях и, все организовав в безопасности, энергично принялся за осаду городов на острове, и в продолжение целых семи месяцев, пользуясь осадными механическими орудиями и разрушая стены, он подчинял города и военные укрепления. 7 марта 4 индикта он разрушил более всех укрепленный город, который местные жители называли Хандаком, а того, кто был эмиром острова по имени Курупа, он захватил в плен, а также и Анемаса, который властвовал там вторым после него. Подчинив весь остров, [Никифор] намеревался провести там более значительный срок и утвердить на острове свою власть, но, так как по существовавшей молве тот ромей, который овладеет [Критом], обязательно станет царствовать над ромеями, Роман, только узнав о завоевании острова, убежденный доводами Иосифа, отозвал Никифора оттуда. Еще когда Никифор был на Крите, Роман, чтобы не обрушились на восточные [районы Империи] восточные арабы, особенно Хамвдан, эмир Халепа, который был воинственным и наиболее энергичным, послал Льва Фоку, брата Никифора, почтив его саном магистра, выполнять должность доместика.

Лев Фока, отправившись, встретился с Хамвданом в некоем местечке по названию Андассон, обратил его в бегство и совершенно уничтожил, причем убитых в битве невозможно было сосчитать; что же касается пленных, отправленных в город, их было такое множество, что наполнялись рабами и городские дома, и поля. Только их предводитель Хамвдан с весьма немногими избежал опасности и вернулся в свои пределы. Император очень благосклонно принял вернувшегося Льва, почтил его, устроив торжественный триумф, наградил его соответственно его доблести. Император также почтил и выдвинул всех тех, которые прославились вместе со Львом Фокой.

На втором году царствования Романа были изобличены в заговоре против него многие из влиятельных в государстве лиц. В качестве руководителя и организатора они имели магистра Василия по прозванию Петин и некоторых других из числа знатных — патрикия Пасхалия, патрикия Варду, сына Лива, и Николая Халкудзу. Они замышляли в день конных состязаний захватить проходящего императора и провозгласить императором Василия, посадив его на императорский трон. Однако после того как заговор был открыт императору каким-то из его участников по имени Иоанникий, по происхождению сарацином, прежде, чем наступил решающий день, они были схвачены Иосифом, уличены и жесточайшим образом подвергнуты пыткам, кроме одного Василия: они были с позором проведены в день состязаний, отправлены в ссылку и пострижены в монахи. Но терпели они недолго, так как Роман, милосердно к ним настроенный, отпустил их. Один Василий Петин, лишившись ума, умер в Приконисе, получивши таким образом справедливое возмездие за то, что выказал [113] неверность императору Стефану, когда предал его Константину.

Видя, что случилось с Петином и прочими, магистр Роман Саронит, зять Романа старшего, будучи мужем его дочери, побоялся, чтобы и с ним не случилось нечто подобное. Поскольку он был объектом зависти по своему блестящему положению и находился в подозрении, он, распределив свое имущество детям, как хотел, остальное же раздав бедным, надел монашеское облачение и, поступив в монастырь Елегмон, все время и пребывал в нем и всегда был в высшей степени почитаем [царствовавшими] после этого императорами.

В эти же времена проявил себя некто по прозвищу Филорей, щитоносец магистра Романа Моселе, из рода Романа Старшего. Он умело, верхом на самом ретивом коне, постелив эфестриду, стоял прямо и, размахивая мечом в руках, побуждал коня к самому быстрому бегу, скакал кругом по арене ипподрома, вращая мечом, нисколько не слабея в своем стоячем положении [на коне].

В те дни усилилась и ранее встречавшаяся в ромейской империи, уничтожавшая быков вредоносная чумная болезнь, называемая «краброй». Говорят, что начало этой болезни относится еще ко дням Романа Старшего. Когда вблизи цистерны Быка Роман приказал построить дворец, чтобы он мог там прохладиться от летней жары, во время закладки фундамента, говорят, нашли мраморную голову быка, которую нашедшие работники разбили на множество частей и бросили в известковую печь. И с той поры вплоть до нашего времени не перестает повсюду на земле, где распространяется власть ромеев, [эта чума] уничтожать стада быков.

Роман под влиянием своей жены пытался удалить свою мать Елену и своих сестер и переселить их во Дворцы Антиоха. Узнав об этом, Елена обратилась к сыну со слезами и мольбой, усовещевала, стыдила сына, который устрашился ее проклятий. И она получила разрешение остаться на месте. Но сестер он удалил и при участии Иоанна, настоятеля Студийского монастыря, постриг в монахини. Они же тотчас после его ухода сбросили монашеские одеяния и стали есть мясо. Елена, тяжело переживая удаление дочерей, прожила недолго и 20 сентября 5 индикта умерла. Ее похоронили с царственной пышностью в гробнице отца.

Никифор Фока, как уже сказано выше, по распоряжению [Романа] отбыл с Крита, но ему было не позволено приехать в столицу, но приказано оставаться на Востоке со всем войском. Оправившись от первого поражения, Хамвдан снова начал возноситься: он собрал обученное войско и считал себя в состоянии противостоять ромейским силам. Прибыв в Сирию, в упорной битве Никифор обратил его в бегство и, разбив полностью, отогнал внутрь Сирии, разрушил, кроме акрополя, город Веррию, захватил большую добычу и пленных, освободил томившихся там в кандалах христиан и отправил их по домам. [114]

15 марта 6 индикта в 6471 г. умер император Роман, достигши 24-летнего возраста, процарствовав 13 лет, 4 месяца и 5 дней. По мнению одних [он умер], изнурив свою плоть позорнейшими и сластолюбивыми поступками. Но имеется и другое мнение — что он был отравлен ядом.

Приняли царскую власть Василий и Константин, его сыновья, с матерью Феофано, а также осталась после него родившаяся за два дня до его кончины дочь, которую назвали Анной.

Был Роман высок ростом, хотя и ниже, чем его отец, имел мягкий и кроткий нрав, но посредственного образования. Несмотря на молодость, он был сообразителен, остроумен и очень способен к делам управления, если бы ему помогали его приближенные. Однако его товарищи, предавшиеся страстям юности, стремились растрачивать общественное достояние, присваивать колоссальные богатства, почему и развратили его, сделав малоэнергичным, неспособным.

В апреле месяце того же 6 индикта вступил Никифор Фока в Константинополь по приказанию правительницы, хотя Иосиф снова, как всегда, препятствовал этому. Никифор принял на ипподроме триумф [в награду] за эту добычу, которую захватил на Крите и в Веррии. Он привез и часть плаща Иоанна Крестителя, которую нашел сохранившейся в Веррии. Именно [этого возвышения] Никифора и боялся имевший его под подозрением Вринга. Однако [Никифор], хитро притворяясь, сумел обмануть его следующим образом. Взяв с собой одного из щитоносцев, Фока в час утренней трапезы пришел к дому Иосифа. Постучав в дверь, он приказал привратнику сообщить, кто пришел. Когда он доложил, [Никифор] по приказанию [Вринги] вошел в дом и, застав Иосифа у себя, показал ему власяную рубашку, поверх которой он надевал платье, и клятвенно уверял, что он возлюбил монашескую жизнь и уже давно принял бы схиму и оставил бы всякую мирскую заботу, если бы не удержала его преданность императорам Константину и Роману, и что он желает не мешкая исполнить свое желание. И он умолял, чтобы его не подозревали понапрасну. Увидев это, Иосиф тотчас же пал к его ногам, прося прощение и уверяя, что он никогда не поверит кому-либо, говорящему что-то против Никифора.

Вринга подозревал также и [бывшего] императора Стефана, который в то время был еще жив и находился в Мифимне как изгнанник. [Иосиф] изо всех сил стремился, чтобы тот находился под бдительнейшей охраной. Но тот в праздник великой субботы, причастившись божественных тайн, как-то внезапно умер без всякой видимой причины. Но [нужно отметить, что] Феофано, хотя тот и далеко жил, не переносила его.

Петр, царь болгар, после смерти своей жены возобновил мир, предложил императорам союзные отношения, предоставил заложников, а также собственных двоих сыновей Бориса и Романа. [115] Несколько позднее он умер. Сыновья его после этого были возвращены в Болгарию, чтобы принять царскую власть и чтобы отразить движение комитопулов, потому что Давид, Моисей, Аарон и Самуил, дети одного из самых могущественных в Болгарии комитов, затеяли мятеж и привели в беспорядок дела в Болгарии. Вот какие происходили события.

Вринга, обманутый Никифором тем способом, о котором мы говорили, позволивший ему вернуться домой, раскаялся, что сделал это к худшему, так как, имея в тенетах зверя, позволил ему скрыться, самым глупым образом выпустив его. Итак, он начал размышлять, как и с помощью какой хитрости избавиться от забот об этом. И вот показалось ему более полезным написать магистру Иоанну Цимисхию, очень храброму и энергичному мужу, который после Фоки был в числе наиболее прославленных ромейских стратегов, и который тогда являлся стратигом Анатолика, а также [написать] магистру Роману Куркуасу, наиболее прославленному и знатному, который тогда занимал должность стратилата Востока, [этим лицам он решил] послать письма и, возбуждая их честолюбие обещаниями подарков и почестей, побудить их к тому, чтобы они схватили Фоку. И были написаны письма, а смысл этих писем сводился к следующему: если они, выступивши, схватят Фоку и постригут его в монахи или каким-либо другим образом его устранят, то величайшую власть доместика схол Востока получит Иоанн, должность доместика схол Запада — Роман. После того как письма были доставлены названным лицам, они, поскольку очень дружественно относились к Фоке, сразу же показали их ему и стали призывать Фоку проявить силу и решиться на нечто мужественное и храброе. Но так как он медлил и уклонялся [от решения], они начали угрожать, что сами убьют его. Поэтому, устрашенный угрозой смерти, он принял их предложение, и 2 июля того же 6 индикта все восточное войско по наущению Цимисхия провозгласило [Фоку] императором ромеев.

Так следует по одной версии. Однако существует и другая и, как кажется, более достоверная, что [Фока] уже длительное время мучился желанием захватить императорскую власть и распален он был не столько страстью к ней, сколько к императрице Феофано; он вступил с нею в связь, когда жил в столице, и часто посылал к ней своего преданнейшего слугу Михаила. Обнаружив это, Вринга и стал относиться к нему с подозрением. Когда слух о провозглашении Фоки [императором] достиг Константинополя, все пришло в смятение. Иосиф, который был в курсе всех событий, пришел в бешенство и не знал, что ему предпринять, ведь он был враждебен горожанам из-за плохого характера. А когда Никифор Фока в сопровождении всего войска подошел к Хрисополю, сопровождаемый приветствиями, Вринга задумал провозгласить кого-нибудь императором, полагая этим направить порыв войска в другое русло. Вскоре после провозглашения Фоки, как [116] мы сказали, Варда, его отец, который тогда проживал в столице, приходит, прося убежища, в Великую церковь; а брат Никифора, хотя он и находился под строгой охраной, сумел тайно бежать и присоединиться к своему брату. Когда это произошло, Вринга совершенно пал духом и оказался в полной растерянности. Он был совершенно неспособен в трудных положениях польстить черни и привлечь путем демагогии толпу, ведь нужно было бы приветливыми и заискивающими словами смягчить волнение масс. Он же, напротив, стращал и приводил в остервенение. Когда все сбежались к Великой церкви, он сам, угрожая толпе, выступил со словами надменными и полными угроз. «Я, — говорил он, — подавлю вашу дерзость и бесстыдство! Я сделаю так, что, покупая хлеб за номисму, вы сможете носить его за пазухой!». Не закончился еще тот день, когда он это сказал (это было в течение воскресенья 9 августа), как вечером Василий, паракимомен императора Константина, недовольный и враждебно относящийся к Иосифу, собрав своих друзей и близких и присоединив к ним домашних слуг, направил их в разные части города к домам своих противников. И от первого до шестого часа в понедельник они разрушили и сравняли с землей дома многих граждан, из которых наиболее замечательным был дом Иосифа. Ведь разрушены были дома не только тех знатных и влиятельных лиц, которые, как казалось, противились [перевороту], но и многих других богатых людей. Таких [разрушений] оказалось великое множество. И если у кого была распря с каким-нибудь лицом, то он приводил с собой нестройную толпу к дому врага и без всякого препятствия его уничтожал. И многие люди были убиты во время такого бесчинства. И, совершая это на улицах города, на площадях и в тесных переулках, люди провозглашали Никифора Калинником [то есть прекрасным победителем]. Вот это обстоятельство и [помогло] Варде, отцу Фоки, выйти из Великой церкви, где он был жалким беглецом, ожидавшим любой опасности, а паракимомен Иосиф, который до того сильно возносился и гордился, в свою очередь, вошел в ту же церковь как жалкий проситель убежища, считавший сомнительным свое спасение. А приближенные паракимомена Василия снарядили триеры, взяли императорский дромон, со всем флотом причалили к Хрисополю, оттуда приняли Никифора и доставили его в Эвдомон. Оттуда они и весь народ города с прославляющими возгласами, рукоплесканиями, под звуки труб и кимвалов, торжественным шествием вводят [Никифора] через Золотые ворота. Когда же они прибыли к Великой церкви, патриарх Полиевкт приготовился увенчать Никифора императорской диадемой. И Полиевкт короновал его на амвоне святой Великой церкви — был тот день воскресеньем 16 августа 6 индикта.

Никнфор поручил монаху и синкеллу Антонию Студиту вывести Феофано из императорского дворца и перевести во дворец [117] Петрий. Немного спустя отправлен был в изгнание в Пафлагонию Иосиф паракимомен, и оттуда он очень скоро после того переселился в монастырь под названием «Асекретис» в Пифиях. Там он, прожив полных два года, умер. [Никифор] возвел своего отца Варду в сан кесаря.

А 20 сентября, отбросив маску и притворство, он вступил в законный брак с Феофано. И сразу же он начал есть мясо, тогда как до того воздерживался от мясоедения, из-за того что Варда, его сын, рожденный от первой жены, погиб, когда скакал верхом на коне по равнине, играя со своим двоюродным братом Плевсом в поединок, но случайно наткнулся на копье. А [Никифор] или действительно взволнованный этим несчастьем, или же желая скрыть свои намерения, притворился, что об этом знал, кроме бога, только сам Никифор. По свершении брака в Новой церкви дворца, когда Никифор хотел свершить вход во [внутренний алтарь] фисиастирий, его задержал рукой Полиевкт. Приблизившись к ограде престола, он сам вошел в священное место, но оставил Никифора вне ограды, говоря, что не допустит его войти в фисиастирий, пока он не исполнит эпитимьи вступающих во второй брак. [Полиевкт] этим нанес Никифору большое огорчение, и он был зол на патриарха до самой кончины. К тому же повсюду распространился слух, который немало привел в смущение церковь, что Никифор был восприемником одного из сыновей Феофано при святом крещении. Этой молвой как благовидным предлогом воспользовался Полиевкт и строго потребовал, чтобы [Никифор] или развелся с женой согласно [церковному] канону, или же был вне церковного общения. Никифор же сделал так, как угодно было Феофано. Созвавши тех епископов, которые тогда пребывали в городе, и [специально] отобранных синклитиков, он распорядился [провести] по этому вопросу расследование. Все они заявили, что закон [о запрете восприемникам вступать в брак] был введен Копронимом и что его соблюдать необязательно. И относительно этого даже представили ему отпускную грамоту со своими подписями. Но так как Полиевкт все-таки отказывался от общения с императором, кесарь [отец Никифора] удостоверил, что [Никифор] не был восприемником. Да и Стилиан, протоиерей Великого дворца, от кого первого, как утверждали, распространилась эта молва, представ перед собором и синклитом, поклялся, что он не видел, чтобы Варда или Никифор были восприемниками. Тогда Полиевкт, хотя и знал, что Стилиан явно дает ложную клятву, снял [с императора] обвинение в синтекнии ², но сохранил прежде выдвинутое требование соблюдения эпитимьи вступающих во второй брак, и таким образом обвинение в большом прегрешении отпало... [118]

НЕДОСТАТКИ ПРАВЛЕНИЯ НИКИФОРА ³

Узнав об этом ⁴, Никифор, который должен был бы радоваться взятию такого города и успех объяснить божьим содействием, напротив, сетовал в душе на стратопедарха [Петра] и возводил на него вину, а Вурцу не только не возвеличил за [проявление] храбрости и мужества и не представил ему награды, достойной его подвига, но, осыпав оскорблениями, отстранил его от должности и приказал оставаться дома.

Этот поступок и другие, о которых мы хотим теперь рассказать, сделали Никифора для всех ненавистным и презренным. Во-первых, когда он захватил власть и его стратиоты совершили множество несправедливостей, он не принимал никаких мер, говоря: «Неудивительно, что при таком множестве людей некоторые своевольничают». И вступив в город, когда множество частных лиц из знати были ограблены, он никого не наказал и смотрел на ужасные дела, наслаждаясь теми гнусностями, которые распущенные его сторонники творили над горожанами, — ведь этим они немало содействовали ему в достижении императорской власти. Затем, отправляясь в поход, он постоянно наносил ущерб, облагая подданных не только налогами и взносами различных видов, но и совершенно ничем не обоснованным грабежом. К тому же он прекратил выдавать часть из доходов казны, предоставляемую обычно совету синклита, мотивируя это тем, как он говорил, что у него недостает средств для ведения войн. Он, кроме того, совершенно прекратил выдачу утвержденных некоторыми благочестивыми императорами пожалований для благотворительных домов и церквей и издал закон, чтобы церкви не обогащались недвижимостями, утверждая, что епископы дурно расходуют имущества, следующие на помощь нищим, между тем как стратиоты остаются в пренебрежении. И что особенно гнусно, он издал закон, под которым подписались и некоторые из легковерных и подобострастных епископов, а именно, что без его ведома и согласия нельзя ни избирать, ни рукополагать епископа. И в случае смерти епископа он, посылая императорского чиновника, приказывал подсчитывать установленный расход, а все излишнее конфисковать. Издавал он и другие распоряжения, лишенные какой бы то ни было необходимости, которые следует объяснить лишь как результат хвастливости ума и болтливости. Он задумал издать закон, чтобы тех стратиотов, которые погибли на войне, причислять к лику святых мучеников, чтобы тем самым они получали спасение души только за то, что пали на войне, не принимая во внимание ничего иного! Он принуждал патриарха и епископов принять это как догмат. Однако некоторые из них, храбро оказав [119] противодействие, удержали его от этого намерения, делая упор на канон Василия Великого, который гласит, что стратиот, убивший на войне врага, должен быть отлучен на три года от причастия. Он снизил ценность номисмы, придумав так называемый тетартерон. И с этого времени номисма стала двоякой, взнос государственных налогов требовался тяжелыми [номисмами], а что касается выдач, то расточали малую [номисму]! Был такой закон и введено в обычай, что любая номисма имеет равную с другими ценность, если на ней имеется изображение любого императора, лишь бы она не потеряла в весе. Он же издал закон, согласно которому только его изображение считалось приемлемым, отвергнув изображения прочих императоров. По этой причине немало пострадали подданные из-за так называемых аллагий [изменений в монетном обращении]. И еще хуже, что по этой причине пострадало все общество, поскольку не стало никакого изобилия [товаров]. Но сколь ни было все это трудно, более всего тяготила людей постройка стены вокруг дворца. Ведь многое, что было вокруг дворца выдающегося по своей красоте и грандиозности, он [велел] срыть и воздвигнуть там акрополь как оплот тирании против несчастных граждан, причем внутри [этой стены] он заготовил склады и хранилища хлеба, простые и духовые печи, наполнив это пространство различными предметами. Ведь ему было предсказано, что он умрет во дворце. Он не понимал, видимо, что «если Господь не сохранит город, то понапрасну будет бодрствовать охраняющий!» ⁵. Случилось так, что Никифор умер, лишь только построив стену и как раз в тот день, когда тот, кому было поручено, принес ключи и вручил их императору.

Присоединилось к вышесказанному и следующее, что вызвало еще большую к нему ненависть. Во время празднования святой Пасхи началась драка между моряками и армянами; много людей было убито — едва не погиб и эпарх [города] магистр Сисиний. Распространилась по этому поводу молва, что Никифор, разгневавшись на горожан и считая их виновниками беспорядков, собирается наказать народ, застигнув его в день состязаний на ипподроме. Когда недолгое время спустя начались зрелища на ипподроме, Никифор захотел показать горожанам, каким бывает военное столкновение, а возможно — в равной степени и устрашить [народ]. Он приказал некоторым выйти как будто наступая на врагов, с обнаженными мечами для удовольствия зрителей. Когда это случилось, то, не понимая смысла происходящего, зрители стали подозревать, что теперь приводится в исполнение то, о чем ходили слухи, и бегом бросились к выходам, которые были крутыми и узкими: люди умирали, давя друг друга, и погибли бы все в толчее, если бы не увидели, что император продолжает сидеть на своем кресле невозмутимо и спокойно. Народ, заметив, [120] что он не проявляет признаков волнения и убедившись, что смятение произошло не по его воле, приостановил бегство.

Когда Никифор возвращался после торжественного выхода в Пиги по случаю праздника вознесения Христа, на рынке хлебопеков его встретили родные погибших на ипподроме и стали отпускать в его адрес недопустимые дерзости, называя его преступником и убийцей, запятнавшим себя кровью сограждан. Они бросали в него грязь и камни до самой площади Константина Великого. И он бы лишился чувств от страха, если бы некоторые знатные из горожан не подоспели и, отстраняя совершающих беспорядок, торжественными прославлениями не проводили его до дворца. И вследствие всего этого [Никифор] понял, что он ненавистен согражданам и, полагая, что возможно нападение на него, стал строить себе крепость. Но он не мог избежать положенного судьбой и, считая, что он будет там в безопасности, лишился там жизни. Как это произошло, об этом будет в надлежащее время рассказано ⁶.

Второго сентября в двенадцатом часу ночи индикта 11 произошло ужасное землетрясение, так что серьезно пострадали Гонориада и Пафлагония. Были и ветры в мае месяце того же индикта, сильные и жгучие, которые погубили плоды и даже виноградники и деревья, так что потом, в 12 индикте, случился ужаснейший голод. И следовало бы императору позаботиться о спасении подданных, он же продавал государственный хлеб слишком дорого, наживался на несчастье граждан и хвастался, — как будто совершил какое великое дело, — что модий хлеба, стоящий одну номисму, он велел продавать за две номисмы. Он не взял примера с императора Василия Македонянина, ибо тот, когда отправился в пасхальное воскресенье в храм Великих апостолов и увидел горожан, почтенных на вид и благочестивых, но мрачных и подавленных, подозвав их поближе к себе, спросил, почему они не торжествуют в такой великий праздник, почему они мрачны, как будто в городе случилось тяжелое бедствие... И ему ответил кто-то из горожан: «Тебе, о государь, и твоим приближенным полагается торжествовать и радоваться! Для тех же, которые находятся в ожидании смерти, что-либо подобное совершенно неестественно! Или ты не знаешь, что два медимна хлеба продаются за номисму вследствие суровости ветров?». На это император глубоко вздохнул и, со слезами выразив им свое сочувствие, ободрил обильными обещаниями. Вернувшись в императорский дворец и собрав там лиц, на которых он возложил заботу о гражданских и императорских делах, [Василий] обрушил на них множество ругательств и проклятий, обвиняя их в том, что они не сообщили ему о недостатке в хлебе, и тотчас же приказал продавать императорский и казенный хлеб — [медимн] за одну двенадцатую [121] часть номисмы! И Бог, одобрив это его решение, доставил людям великое изобилие! Но это я говорю в похвалу Василию. Никифор же скорее радовался, видя страдающих подданных, чем помогал им. И не только он один, но и его брат Лев, перейдя словно на положение лавочника в харчевнях, наполнил вселенную множеством различных бедствий. Их ненасытную жадность горожане удачно высмеяли. Однажды император находился в поле, обучая войско, когда к нему подошел седовласый старик и попросил принять его в число стратиотов. Император сказал ему: «Ты же старик, как ты можешь требовать, чтобы тебя причислили к моим стратиотам?». Тот остроумно ответил: «Я сейчас стал значительно сильнее, чем когда был юношей!». И в ответ на вопрос императора: «Как это?», он сказал: «А потому, что раньше купленный за номисму хлеб я носил, нагрузив ношу на двух ослов, а в твое царствование хлеб на две номисмы я, не ощущая тяжести, могу носить на плечах». Выслушав таким образом [скрытую] иронию, император удалился, совершенно не смущенный.

О ВОЙНЕ С РУСЬЮ ИМПЕРАТОРОВ НИКИФОРА ФОКИ И ИОАННА ЦИМИСХИЯ ⁷

На четвертом году своего царствования, в месяце июне 10 индикта [Никифор Фока] выступил, чтобы обозреть города, расположенные во Фракии; когда он прибыл к так называемому Большому Рву, он написал правителю Болгарии Петру, чтобы тот воспрепятствовал туркам переправляться через Истр и опустошать [владения] ромеев. Но Петр не подчинился и под разными предлогами уклонялся [от исполнения этого]. Тогда Никифор почтил достоинством патрикия Калокира, сына херсонского протевона, и отправил его к правителю России Свендославу ⁸, чтобы обещаниями даров и немалых почестей склонить его к нападению на болгар. Росы повиновались; на пятом году царствования Никифора в августе месяце 11 индикта они напали на Болгарию, разорили многие города и сёла болгар, захватили обильную добычу и возвратились к себе. И на шестом году его царствования они опять напали на Болгарию, совершив то же, что и в первый раз, и даже еще худшее.

А народ росов, который вышеописанным образом покорил Болгарию и взял в плен Бориса и Романа, двух сыновей Петра, не помышлял более о возвращении домой. Пораженные прекрасным расположением местности, [росы] разорвали договор, заключенный с императором Никифором, и сочли за благо остаться [122] в стране и владеть ею. Особенно побуждал их к этому Калокир, который говорил, что если он будет провозглашен ими императором ромеев, то отдаст им Болгарию, заключит с ними вечный союз, увеличит обещанные им по договору дары и сделает их на всю жизнь своими союзниками и друзьями. Гордясь этими словами, росы рассматривали Болгарию как свою военную добычу и дали послам [Цимисхия] который обещал заплатить все, обещанное им Никифором, ответ, преисполненный варварской хвастливостью; ввиду этого стало необходимо решить дело войной. Итак, император тотчас посылает приказание переправить восточные войска на Запад; военачальником над ними он поставил магистра Варду Склира, дав ему титул стратилата, — на сестре [Варды] Марии он женился, еще будучи частным лицом, — и решил с наступлением весны сам выступить в поход. Росы и их архиг Свендослав, услышав о походе ромейского войска, стали действовать совместно с порабощенными уже болгарами и присоединили в качестве союзников пацинаков и турок, проживающих на Западе, в Паннонии. Собрав триста восемь тысяч боеспособных воинов и перейдя Гем, они стали опустошать огнем и грабежами всю Фракию; разбив свой стан недалеко от стен Аркадиополя, они ожидали там начала борьбы. Когда магистр Варда Склир узнал, что неприятель значительно превосходит его численностью войска — ведь у него было всего двенадцать тысяч воинов, — он решил победить бесчисленное множество врагов военными хитростями и искусством и превзойти их механическими приспособлениями; так это и случилось. Замкнувшись со своим войском внутри стен, как бы испугавшись, он оставался там, и хотя враги не раз хотели выманить его на решающее сражение, он не поддавался, наблюдая, как неприятель грабит и уносит все, что ни попадя. Такое решение вызвало у варваров великое презрение; они полагали, что и в самом деле Склир заперся среди стен и удерживает там ромейские фаланги, боясь вступить в бой. Без страха разбрелись они кто куда, стали разбивать лагерь как попало и, проводя ночи в возлияниях и пьянстве, в игре на флейтах и кимвалах, в варварских плясках, перестали выставлять надлежащую стражу и не заботились ни о чем необходимом. И вот Варда дождался подходящего момента и, присмотревшись хорошенько, как ему напасть на неприятелей, назначил день и час, поставил в ночное время засадные отряды в удобнейших местах, отправил с небольшими силами патрикия Иоанна Алакаса и приказал ему выйти вперед, вести наблюдение за врагами и постоянно сообщать ему, где они находятся. Разузнав это, [Иоанн] должен был сблизиться с варварами, напасть на них и, сражаясь, обратиться в притворное бегство, но не бежать во весь опор, отпустив поводья и сломя голову, а отступать в строю, медленно и где только возможно поворачиваться к противнику, биться с ним и поступать так до тех пор, пока он не будет завлечен к скрытым [123] в засадах отрядам, а тогда расстроить ряды и бежать без всякого порядка. Варвары разделились на три части — в первой были болгары и росы, турки же и пацинаки выступали отдельно. Иоанн двинулся и случайно натолкнулся на пацинаков; выполняя полученный приказ, он изобразил медленное отступление, пацинаки же нападали, расстроив ряды; им хотелось поскорее уничтожить всех бегущих, но те то отступали строем, но поворачивались и сражались; путь их направлялся к стоявшему в засаде отряду. Очутившись среди своих, [войны Алакаса] бросили поводья и устремились в непритворное бегство. Пацинаки рассыпалить без всякого порядка и бросились в погоню. Но вот появился неожиданно сам магистр со всем войском. Пораженные внезапностью, [пацинаки] прекратили преследование, но не бросились бежать, а остановились, ожидая нападения. Когда на них с огромным напором обрушился отряд магистра, а сзади [между тем] приближалась идущая в полном порядке остальная фаланга, немедленно погибли храбрейшие из скифов: поскольку фаланга расступилась на большую глубину, пацинаки окончательно оказались в засаде, а когда фаланги соединились, то окружение стало полным: [варвары] недолго сопротивлялись и, обращенные в бегство, почти все были истреблены.

Принудив их таким образом к бегству, Варда дознался от пленных, что остальные, еще не утомленные битвой [варвары] выстроились и ожидают сражения. Он устремился против них без промедления. Они же, узнав о неудаче пацинаков, предались горести из-за внезапности бедствия, но затем собрались с силами и, созвав беглецов, напали на ромеев, имея впереди всадников, а позади пеших воинов. Но когда ромеи выказали себя непобедимыми и отразили натиск первого нападения конных врагов, те отступили, укрылись среди своей пехоты, укрепились там духом и стали ожидать приближения ромеев. И сражение стало как бы нерешительным, пока некий скиф, гордившийся размерами тела и неустрашимостью души, оторвавшись от остальных, не бросился на самого магистра, который объезжал и воодушевлял строй воинов, и не ударил его мечом по шлему. Но меч соскользнул, удар оказался безуспешным, а магистр также ударил врага по шлему. Тяжесть руки и закалка железа придали его удару такую силу, что скиф целиком был разрублен на две части. Патрикий Константин, брат магистра, спеша к нему на выручку, пытался нанести удар по голове другого скифа, который [хотел] прийти на помощь первому и дерзко устремился [на Варду]; скиф, однако, уклонился в сторону, и Константин промахнувшись обрушил меч на шею коня и отделил голову его от туловища, скиф упал, а [Константин] соскочил с коня и, ухватив рукою бороду врага, заколол его. Этот подвиг возбудил отвагу ромеев и увеличил их храбрость, скифы же были охвачены страхом и ужасом. Вскоре силы оставили их, и они показали спины, обратившись в позорное [124] и беспорядочное бегство. Ромеи устремились за ними и наполнили равнину мертвыми телами; число пленных превысило количество убитых, и все захваченные за немногими исключениями были изранены. Никто из уцелевших не избежал бы погибели, если бы наступление ночи не остановило погоню ромеев. Из такого великого множества варваров только совсем немногие спаслись, ромеи же потеряли в сражении 25 человек убитыми, но ранены были почти все.

* * *

На втором году своего царствования [император] вознамерился предпринять поход против росов. Щедрость [помогла ему] набрать воинов; военачальниками были назначены мужи, прославленные рассудительностью и военной опытностью. Император позаботился и о всем необходимом, чтобы войско не терпело ни в чем недостатка; снарядить поход было поручено Льву, который был в то время друнгарием флота, а после этого протовестиарием. Лев привел в порядок старые корабли, снарядил новые и приготовил внушительный флот. Наступила весна; все обстояло прекрасно, и [император], вознеся молитвы к богу, оставил гражданам предписания и покинул столицу. Когда он прибыл к Редесту, ему повстречались два посланца скифов, которые под видом посольства прибыли для того, чтобы разведать силы ромеев. Когда они стали упрекать ромеев, утверждая, что терпят несправедливость, император повелел, отлично понимая причину их прибытия, чтобы они обошли весь лагерь, осмотрели ряды воинов, а после обхода и осмотра отправились назад и рассказали своему вождю, в каком прекрасном порядке и с каким послушным войском идет против них войною император ромеев. Отпустив таким образом послов, сам он выступил вслед за ними, имея около пяти тысяч пехотинцев облегченного вооружения и четыре тысячи всадников. Всему остальному множеству воинов было приказано медленно следовать за ним во главе с паракимоменом Василием. Перейдя через Гем, император внезапно вступил во враждебную страну и разбил лагерь поблизости от города Великой Преславы, где находился дворец болгарских царей. Эта неожиданность изумила скифов и повергла их в отчаяние. Калокир, зачинщик и виновник всех происшедших бедствий, который случайно здесь находился, услышав звук трубы, понял, что сам император прибыл и будет лично руководить войной. Втайне покинул он город и ускользнул в лагерь росов. Увидев его и узнав о прибытии императора, росы пришли в немалое замешательство. Но Свендослав приободрил их подходящими к таким обстоятельствам словами, и они, укрепившись духом, приблизились к ромеям и разбили лагерь. Императорское войско сосредоточилось между тем на равнине перед городом и неожиданно напало на врага, не ожидавшего ничего подобного: вне городских стен было застигнуто около восьми [125] с половиной тысяч мужей, которые производили военные упражнения. Некоторое время они сопротивлялись, но затем утомились и бежали; и одни из них бесславно погибли, а другие укрылись в городе. Пока все это происходило, пребывавшие внутри города скифы узнали о непредвиденном появлении ромеев и об их столкновении со своими соратниками. Хватая оружие, какое кому случайно подвернулось под руку, они устремились на выручку своим. Ромеи встречали их беспорядочно движущуюся толпу и многих убивали. В силу этого варвары уже скоро не смогли устоять и обратились в бегство. Всадники же ромейской фаланги выдвинулись вперед и отрезали им дорогу в город, перехватывая и убивая беспорядочно бегущих по ровному полю варваров, так что вся равнина наполнилась мертвыми телами и было захвачено бесчисленное множество пленных. Сфангел, который и возглавлял все войско, находившееся в Преславе (он считался среди скифов вторым после Свендослава), опасаясь, видимо, уже за судьбу города, запер ворота, обезопасив их засовами, взошел на стену и поражал нападающих ромеев различными стрелами и камнями. Только наступление ночи прекратило осаду города. На рассвете прибыл проедр Василий с множеством войска, двигавшегося позади. Прибытие его явилось большой радостью для императора, который поднялся на какой-то холм, чтобы скифы его видели, и соединившиеся войска стали окружать город. Император обратился [к варварам], уговаривая их отказаться от противодействия и спастись от совершенного истребления; они не соглашались сойти со стены. Справедливый гнев наполнил ромеев, и они приступили к осаде, отгоняя находящихся наверху стрелами и приставляя к стенам лестницы. И некий благородный воин, крепко держа в правой руке меч, а левой приподнимая над головой щит, первым устремился по одной из лестниц. Отражая удары щитом и защищая себя мечом от нападавших и от тех, кто старался ему воспрепятствовать, он поднялся на гребень стены, рассеял всех, кто там находился, и дал следовавшим за ним возможность безопасно подняться. Подражая ему, сначала некоторые, а потом многие [поступили таким же образом], а скифы, одолеваемые их сомкнутым строем, стали прыгать со стены. Соревнуясь с первыми, и многие другие ромеи в различных местах взобрались по лестницам на стену. Приведенные в замешательство, скифы не заметили, как некоторые из ромеев, беспрепятственно достигнув ворот, открыли их и впустили свое войско. Когда город был таким образом взят, скифов, вынужденных отступать по узким проходам, стали настигать и убивать, а женщин и детей захватывали в плен. И Борис, царь болгар, был схвачен вместе с супругой и детьми; украшенного знаками царской власти, его привели к императору. Император человеколюбиво повелел, называя его царем болгар, отпустить всех пленных болгар, предоставив им свободно идти, куда кто захочет; он говорил, что прибыл не для того чтобы [126] повергнуть болгар в рабство, но чтобы их освободить, и утверждал, что одних только росов он считает врагами и относится к ним по-вражески.

Между тем восемь тысяч храбрейших скифов заняли хорошо укрепленную часть царского дворца, который находился посреди города, укрылись там на некоторое время и перебили многих воинов, попавших туда ради любопытства или тайно пробравшихся с целью грабежа. Узнав об этом, император повелел против них послать равносильный отряд, но отправленные действовали вяло и не отважились осадить их — не потому, что они боялись росов, но потому, что укрепление казалось им прочным и непреодолимым. Император легко разрешил затруднение: вооружившись, он сам устремился пешим впереди прочих воинов, которые при виде этого тотчас же схватили оружие и бросились за ним; каждый спешил опередить государя, и с военным кличем и шумом они кинулись на укрепление. Росы с ожесточением выдержали осаду, но [ромеи], зажегши во многих местах огонь, таким путем преодолевали сопротивление — не перенеся силы огня и ромейского оружия, [росы] попрыгали [со стен] и побежали; многие из них были уничтожены пламенем, многие брошены с крутизны, а прочих ожидали меч либо плен. Таким образом, весь город не устоял и был взят за два дня. Обретя и захватив его, император оставил в нем достаточный отряд, щедро снабдив его всем необходимым для существования и переименовал город, назвав его по своему имени Иоаниополем. Проведя там праздник святой Пасхи, он выступил на следующий день к Доростолу, который называется также Дристрою.

Когда Свендослав услышал о взятии Преславы, он пришел в замешательство, однако не оставил свои замыслы, а стал ободрять своих, призывая проявить себя свыше обычного доблестными мужами, и распорядился сделать все остальное, что было нужно. Умертвив всех болгар, находившихся в подозрении, числом около трехсот, он выступил против ромеев. Император же, заняв по пути некоторые города, поставил над ними стратигов и продвигался, опустошая многие укрепления и поселения, которые он отдавал на разграбление воинам. Когда разведчики сообщили о приближении каких-то скифов, он отрядил отобранных воинов, поставив над ними Феодора из Мисфии в качестве военачальника, и поручил ему, идя впереди войска, разузнать о числе врагов и дать знать об этом; если же будет возможно, то попытать их силу перестрелкой. Сам же [император] следовал позади, выстроив все войско в боевой порядок. Подойдя к врагам, Феодор и его воины стремительно напали на них. Росы, опасаясь засады, не двигались вперед; многие из них были ранены, некоторые пали, и они стали отступать. Рассеявшись по соседним горам и поросшим лесом лощинам, которые были глубоки и обширны, они по горным тропам добрались до Дристры. Количество их достигало [127] семи тысяч, напавших же на них и обративших их в бегство ромеев было триста. Присоединившись к Свендославу, скифы подняли с места все множество его войска — а насчитывалось их триста тридцать тысяч — и разбили лагерь в двенадцати милях от Доростола, где с ожесточением и мужеством ожидали приближения императора.

Ромеи же, гордясь недавними победами, ожидали сражения, которое должно было решить все. Они надеялись, что им будет содействовать Бог, возлюбивший не зачинщиков несправедливости, но постоянно помогающий тем, которые терпят обиду. Не только мужественные, но даже робкие и слабодушные, горячо стремясь к предстоящей битве, стали смелыми и отважными. И вот войска сблизились. И император, и Свендослав стали воодушевлять своих подходящими к случаю словами поощрения, зазвучали трубы, и возбужденные в равной степени войска столкнулись между собой. Натиск ромеев был при первой стычке так силен, что ряды варваров дрогнули, и многие из них пали. Враги, однако, не отступили и не дали ромеям возможности перейти к преследованию — приободрившись, скифы снова кинулись с военным кличем назад на ромеев. В течение некоторого времени борьба была равной, когда же день стал склоняться к вечеру, ромеи, поощряя друг друга и как бы закалившись от взаимных призывов, стали теснить левое крыло скифов и многих опрокинули своим непреодолимым напором. Росы пришли на подмогу пострадавшим, император же отправил на помощь тех, кто находился около него, и сам двинулся за ними с развернутыми императорскими знаменами, потрясая копьем, часто понукая шпорами коня и побуждая воинов боевым кличем. Завязалась жаркая схватка, и не раз менялось течение битвы (говорят, будто двенадцать раз приобретала борьба новый оборот); наконец росы, избегая опасности, рассеялись в беспорядочном бегстве по равнине. Преследуя и настигая бегущих, ромеи их истребляли; многие были убиты, еще больше было захвачено в плен, те же, которые спаслись от опасности, укрылись в Доростоле.

Вознеся за победу молитвы победоносному мученику Георгию (ибо столкновение с врагами произошло в день, посвященный его памяти), император на другой день сам двинулся к Доростолу и, оказавшись там, стал укреплять лагерь. Однако осаду он не начинал, опасаясь, что росы удалятся на кораблях по реке, никем не охраняемой. Расположившись станом, он ждал прихода ромейского флота. Между тем Свендослав приготовлялся выдержать осаду; находившихся у него пленных болгар, числом около двадцати тысяч, он, опасаясь их восстания, приказал заковать в колодки и в цепи. Когда прибыл флот, император приступил к осаде и неоднократно отражал вылазки скифов. В один из дней, когда ромеи рассеялись в вечернее время для принятия пищи, конные и пешие варвары, разделившись на две части, устремились из двух [128] ворот города — из восточных, которые было приказано охранять стратопедарху Петру с фракийским и македонским войском, и из западных, к которым был приставлен сторожить Варда Склир с воинами Востока. Вышли они, выстроившись в боевой порядок, и тогда в первый раз появились верхом на лошадях, в предшествующих же сражениях бились пешими. Ромеи встретили их с ожесточением, и завязался упорный бой. Борьба долго шла с равным успехом, наконец ромеи обратили варваров в бегство своей доблестью и, прижав к стене, многих перебили в этой стычке и всего более — всадников. Ни один из ромеев не был ранен, и только три лошади были убиты. Собравшись внутри стен, разбитые варвары провели наступившую ночь без сна и оплакивали павших в сражении дикими и повергающими в ужас воплями, так что слышавшим их казалось, что это звериный рев или вой, но не плач и рыдания людей. Едва наступило утро, все воины, рассеянные по различным укреплениям для их охраны, были созваны в Доростол; они сошлись быстро. Император же двинул все свои силы, вывел их на равнину перед городом и начал вызывать варваров на битву. Но так как они не вышли, он воротился в лагерь на отдых. И прибыли к нему послы из Константии и других крепостей, лежавших по ту сторону Истра; они умоляли простить им все плохое и отдавали себя и свои укрепления в его руки. Благосклонно приняв их, император послал занять крепости, а также отправил войско, необходимое для их охраны. Когда наступил вечер, все ворота города открылись, и росы, будучи в большем, нежели прежде, числе, напали на ромеев, которые не ожидали этого ввиду приближения ночи. И казалось, что вначале они имели перевес, однако немного спустя ромеи взяли верх. Но когда был убит геройски сражавшийся Сфангел, эта потеря связала и ослабила их натиск. Тем не менее в течение всей ночи и на следующий день до самого полудня они продолжали сильное сопротивление. Когда затем посланные императором силы отрезали варварам дорогу в город, росы, узнав об этом, ударились в бегство. Находя путь к городу перехваченным, они разбегались по равнине, где их настигали и умерщвляли. С наступлением ночи Свендослав окружил стену города глубоким рвом, чтобы нелегко было при наступлении ромеям приблизиться к городской стене. Укрепив таким способом город, он решил смело выдержать осаду. Когда же многие воины стали страдать от ран и надвигался голод, ибо необходимые запасы истощились, а извне ничего нельзя было подвезти из-за ромеев, Свендослав, дождавшись глубокой и безлунной ночи, когда с неба лил сильный дождь и падал страшный град, а молнии и гром повергали всех в ужас, сел с двумя тысячами мужей в челны-однодеревки [и отправился] за продовольствием. Собрав где кто мог зернового хлеба, пшена и прочих жизненных припасов, они двинулись по реке на однодеревках в Доростол. Во время обратного плавания они увидели на берегу реки [129] многих обозных слуг, которые поили и пасли лошадей либо пришли за дровами. Сойдя со своих судов и пройдя бесшумно через лес, (варвары) неожиданно напали на них, многих перебили, а прочих принудили рассеяться по соседним зарослям. Усевшись снова и ладьи, они с попутным ветром понеслись к Доростолу. Великий гнев охватил императора, когда он узнал об этом, и он сурово обвинял начальников флота за то, что они не знали об отплытии варваров из Доростола; он угрожал им даже смертью, если нечто подобное повторится еще раз, и после того оба берега реки тщательно охранялись. Целых шестьдесят пять дней вел император осаду, и так как ежедневно происходившие стычки были бесплодны, он решил попытаться взять город блокадой и голодом. Ввиду этого он велел перекопать рвами все дороги, везде была поставлена стража, и никто не мог в поисках продовольствия выйти из города; [сам же император] стал выжидать. Так обстояло дело с Доростолом...

* * *

...Внутри города скифов терзал голод, снаружи они терпели урон от стенобитных орудий, особенно в том месте, где охрану нес магистр Иоанн, сын Романа Куркуаса; находившийся там камнемет причинял им немалый вред. Выделив самых отважных воинов, имевших тяжелое вооружение, и смешав их с легковооруженными, [скифы] посылают их против указанного орудия, чтобы они постарались его уничтожить. Дознавшись об этом, Куркуас во главе сильнейших своих воинов поспешил на защиту [орудий].

Оказавшись посреди скифов, он упал вместе с конем, который был ранен копьем, и погиб, изрубленный на части. Подоспевшие ромеи напали на росов, отстояли орудия в целости и оттеснили скифов в город.

Наступил июль месяц, и в двадцатый его день росы в большом числе вышли из города, напали на ромеев и стали сражаться. Ободрял их и побуждал к битве некий знаменитый среди скифов муж, по имени Икмор, который после гибели Сфангела пользовался у них наивеличайшим почетом и был уважаем всеми за одну свою доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения. Видя, как он мужественно сражается, ободряет и воодушевляет других и приводит в замешательство ряды ромеев, Анемас, один из императорских телохранителей, сын царя критян Курупа, не смущаясь ростом этого мужа и не боясь его силы, воспламенил свое сердце яростью, заставил своего коня [несколько раз] прыгнуть в разные стороны, извлек висевший у бедра клинок, бешено устремился на скифа и, ударив его мечом в левое плечо повыше ключицы, перерубил шею, так что отрубленная голова вместе с правой рукой упала на землю. И когда скиф свалился, Анемас невредимым вернулся в свой стан. [130] Из-за этого подвига поднялся сильный шум, ибо ромеи радостно кричали по случаю победы, скифы же вопили нечто непонятное и утратили свое воодушевление. Ромеи усилили свой натиск, и те, обратившись в бегство, бесславно удалились в город. Немало было в этот день убитых — одни были растоптаны в тесноте, других же настигая перекололи ромеи. Если бы не наступление ночи, то и сам Свендослав не избежал бы плена. Спасшись от опасности и находясь за стенами, [скифы] подняли великий плач из-за смерти Икмора. Снимая доспехи с убитых варваров, ромеи находили между ними мертвых женщин в мужской одежде, которые сражались вместе с мужчинами против ромеев.

Итак, война шла неудачно для варваров, а на помощь им не приходилось надеяться. Одноплеменники были далеко, соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке; у них не хватало продовольствия, а подвезти его было невозможно, поскольку ромейский флот тщательно охранял берега реки. К ромеям же каждый день притекали, как из неисчерпаемого источника, всевозможные блага и постоянно присоединялись конные и пешие силы. Не могли варвары и удалиться, сев в свои челны, ибо выходы, как мы уже сказали, тщательно охранялись. Когда они собрали совещание, то одни советовали тайно удалиться ночью, другие — вернуться домой, попросив у ромеев мира и залогов верности, ибо нет другого пути к возвращению. Некоторые советовали предпринять и другие меры соответственно обстоятельствам, и все сходились на том, что следует окончить войну. Свендослав же убедил их решиться на еще одну битву с ромеями и — либо, отлично сражаясь, победить врагов, либо, будучи побежденными, предпочесть постыдной и позорной жизни славную и блаженную смерть. Ибо как возможно было бы им существовать, найдя спасение в бегстве, если их легко станут презирать соседние народы, которым они прежде внушали страх? Совет Свендослава пришелся им по нраву, и все согласились встретить общими силами крайнюю опасность для их жизни. На рассвете следующего дня варвары поголовно выступили из города. Чтобы никому не было возможности спастись бегством в город, они заперли за собою ворота и бросились на ромеев. Завязалось ожесточенное сражение. Варвары бились отважно, и ромеи в тяжелых доспехах, изнуряемые жаждой и сожигаемые солнцем (был как раз самый полдень), стали поддаваться [натиску]. Узнав об этом, император прискакал на помощь со своими воинами и принял на себя главный удар, а утомленному солнцем и жаждой воинству приказал доставить мехи, наполненные вином и водой. Воспользовавшись ими, избавясь от жажды и зноя и собравшись с силами, они стремительно и неистово бросились на скифов; те, однако, достойно их приняли. Пока император не заметил, что место битвы очень тесно, она продолжалась с равным успехом. Но он понял, что по этой причине скифы теснят ромеев [131] и мешают им совершать деяния, достойные их силы, и вот стратигам было приказано отойти назад на равнину, отодвинувшись подальше от города и делая при этом вид, будто они убегают, но на деле не бежать сломя голову, а отходить спокойно и понемногу; когда же преследователи будут отвлечены на большое расстояние от города, [им надлежит,] неожиданно натянув поводья, повернуть лошадей и напасть на врага. Приказание было исполнено, и росы, считая отступление ромеев настоящим бегством, с военным кличем устремились за ними, подбадривая друг друга. Но когда ромеи достигли назначенного места, они повернулись и отважно ринулись на врагов. Там завязалась жестокая битва, и случилось, что стратиг Феодор из Мисфии, конь которого был сражен пикой, упал на землю. В этом месте закипела упорная схватка, ибо росы порывались его убить, а ромеи старались защитить его. Этот Феодор, свалившись с лошади, схватил какого-то скифа за пояс и, двигая его силой своих рук во все стороны как небольшой легкий щит, прикрывался им от летящих в него копий, а сам, обороняясь таким образом, понемногу отступал, приближаясь к ромеям, которые оттеснили наконец скифов и спасли этого мужа от опасности. И хотя битва не была решена, оба войска закончили борьбу.

Видя, что скифы сражаются с бóльшим жаром, нежели ранее, император был удручен потерей времени и сожалел о ромеях, переносящих страдания мучительной войны; поэтому он задумал решить дело поединком. И вот он отправил к Свендославу посольство, предлагая ему единоборство и говоря, что надлежит решить дело смертью одного мужа, не убивая и не истощая силы народов; кто из них победит, тот и будет властелином всего. Но тот не принял вызова и добавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает более жить, то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет. Ответив столь надменно, он с усиленным рвением готовился к бою. Отказавшись от вызова на поединок, император старался всеми способами отрезать варварам доступ в город. Он назначил для этого предприятия магистра Варду Склира с теми отрядами, которые тот возглавил, а патрикию Роману, который был сыном государя Константина, являвшегося сыном Романа Старшего, вместе со стратопедархом Петром было приказано с их силами напасть на врагов. И они ринулись на скифов и сражались упорно. Но и те сопротивлялись отчаянно. Долгое время борьба оставалась равной, и много было в сражении перемен и изменений. Но вот Анемас, сын критского эмира, повернул своего коня, сильно ударил его шпорами и с юношеской отвагой помчался на самого Свендослава. Разорвав вражеский строй, он нанес ему удар мечом в середину головы, сбросил с коня, но не убил, так как помешали бывшие на нем доспехи. Сам же [Анемас] был окружен и, подвергаясь со всех [132] сторон нападению многих, погиб, геройски закончив жизнь и возбуждая великое удивление даже среди врагов.

Говорят, что ромеи получили тогда и божественное воспоможение. Ибо в тылу их поднялась буря и ударила в лицо скифам, не давая им возможности осуществить задуманное для битвы. И все ромейское войско увидело некоего мужа, который сражался впереди всех на белом коне, теснил врагов и приводил в беспорядок их строй; ни раньше, ни позже никто его не знал и потому его сочли Феодором, одним из победоносных мучеников. Император всегда прибегал к таким защитникам и заступникам против врагов, да и сражение это произошло в тот самый день, в какой всегда празднуется память [Феодора] Стратилата. И некая почитаемая в Византии жена имела о том знамение от высшей силы. За день до битвы она видела во сне, что стоит рядом с богородицей и слышит, как та говорит, обращаясь к некоему воину: «О досточтимый Феодор! Мой и твой Иоанн находится в опасности; поторопись же его выручить». И когда взошло солнце, она поведала об этом соседям; таково было видение. А между тем скифы обратились в бегство, но, найдя городские ворота запертыми, бросились от Склира врассыпную по равнине и погибли без числа, растаптываемые своими же и избиваемые ромеями, а остальные почти все были изранены. Почитая мученика [Феодора] и желая воздать ему благодарность за помощь, император [впоследствии] повелел разобрать до основания церковь, где покоились святые его останки, и воздвигнуть на том месте большой и прекрасный храм, которому преподнес щедрые дары. Город же Евхания был переименован в Феодорополь.

Свендослав, использовав все средства и во всем потерпев неудачу, не имея уже никакой надежды, склонился к заключению договора. Он отправил к императору послов, прося залогов верности и внесения в число союзников и друзей ромеев, чтобы ему со всеми своими дозволено было удалиться невредимыми домой, а скифам, если пожелают, — безопасно приходить по торговым делам. Император принял послов и согласился на все, о чем они просили, произнеся известное изречение, что обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием. После заключения договора Свендослав попросил [о личной встрече и] о беседе с императором; тот согласился, и оба, встретившись и поговорив, о чем им было нужно, [затем] расстались. По просьбе Свендослава император отправил посольство к пацинакам, предлагая им стать его друзьями и союзниками, не переходить через Истр и не опустошать Болгарию, а также беспрепятственно пропустить росов пройти через их землю и возвратиться домой. Назначен был исполнить это посольство Феофил, архиерей Евхаитский. [Пацинаки] приняли посольство и заключили договор на предложенных условиях, отказавшись только пропустить росов. Когда росы отплыли, император [133] укрепил крепости и города на берегах реки и возвратился в ромейскую державу.

Когда Свендослав возвращался домой и проходил через землю пацинаков, то они заранее подготовили засаду и ожидали его. Подвергшись нападению, он и все его войско было совершенно истреблено. Пацинаки были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор.

Комментарии

1. Скилица. С. 246-261.

2. Т. е. в нарушении духовного родства при вступлении в брак.

3. Скилица. С. 273-278.

4. Т. е. о взятии Антиохии Михаилом Вурцей.

5. Псалмы. СХХVІ, 1.

6. При переводе опущены: С. 276-277.

7. Скилица. С. 276-277; 287-291; 294-303; 304-310.

8. Написание имени Святослав по-гречески совпадает у Скилицы и у Льва — различается лишь русская транскрипция.