ФРАНСУА БЕРНЬЕ
ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПЕРЕВОРОТОВ В ГОСУДАРСТВЕ ВЕЛИКОГО МОГОЛА
HISTOIRE DE LA DERNIERE REVOLUTION DES ETATS DU GRAND MOGOL
ДЕВЯТОЕ ПИСЬМО
Написано в Кашмире, в земном раю Индии, после пребывания там в течение трех месяцев
Точное описание Кашмирского государства, нынешнее состояние окрестных гор и ответ на пять важных вопросов одного друга.
Милостивый государь!
В летописях древних государей Кашмира рассказывается, что вся эта страна некогда была большим озером и что некий пир, т.е. святой старец, по имени Кашеб, рассек гору Барамула (Барамулэ) и выпустил воду из озера. Это Вы можете прочесть в сокращенном изложении этих повествований, которое велел сделать Джахангир и которое я перевел с персидского языка. Я не стал бы отрицать, что вся эта земля в свое время была покрыта водой, то же самое рассказывают о Фессалии и некоторых других странах. Но мне трудно поверить, что гору рассек один человек, ибо гора очень широка и высока. Я скорее поверю, что вследствие какого-нибудь большого землетрясения, которые здесь бывают довольно часто, образовалась подземная пещера, куда погрузилась гора, так же как это было со скважиной в Баб-эль-Мандебе, если верно то, что рассказывают местные арабы. Точно так же низвергались в большие озера другие города и горы. Но как бы то ни было, теперь Кашмир уже не озеро, а очень красивая местность, усеянная множеством небольших холмов и имеющая приблизительно тридцать лье в длину и десять или двенадцать в ширину. Она расположена на самом краю Индостана, на север от Лахора, и зажата в глубине Кавказа 55 между владениями государей Великого и Малого Тибета и раджи Джамму (Гамона), это ближайшие соседи Кашмира. [439]
Первые горы, которые его окружают, т.е. те, которые ближе всего к равнине, сравнительно невысоки и покрыты зелеными лугами и пастбищами, на которых пасется множество всякого скота: коров, овец, коз и лошадей. Здесь водится разная дичь: зайцы, газели и разные другие животные. Здесь также очень много пчел и, — что большая редкость в Индии, — почти нет змей, тигров, медведей и львов, так что можно сказать, что горы эти находятся в состоянии невинности и текут млеком и медом, как обетованная земля.
За этими невысокими горами стоят другие горы, очень высокие, с вершинами, всегда покрытыми снегом. Эти вершины, возвышаясь над облаками и туманом, всегда спокойны и ярко светятся, как Олимп.
С этих гор со всех сторон сбегает бесконечное множество источников и ручейков. Местные жители умеют отводить их на свои рисовые поля, а при помощи земляных плотин поднимать даже на небольшие холмы. Разделившись сначала на тысячу других ручейков и водопадов, разбросанных повсюду, они потом снова сходятся и образуют очень красивую реку, по которой плавают такие же большие суда, как у нас по Сене. Река осторожно обходит все государство, проходит посредине столицы, а по выходе оттуда течет в Барамулу между двумя крутыми скалами и потом, низвергаясь через пороги и вобрав в себя по пути несколько маленьких речек, стекающих с гор, она направляется к Атеке и впадает в Инд.
Все эти ручейки, сбегающие с гор, делают поля и холмы такими красивыми и плодородными, что все государство кажется каким-то огромным зеленым садом, в котором кое-где между деревьями попадаются местечки и деревни, да еще, для разнообразия, небольшие степи, поля, засеянные рисом, зерном и разного рода зеленью, а также коноплей и шафраном. Все это пересекается канавами, наполненными водой, каналами, маленькими озерами и ручейками. Все усеяно нашими европейскими растениями и цветами, покрыто всевозможными нашими деревьями — яблонями, грушами, сливами, абрикосами и орешником. Все эти [440] деревья увешаны собственными плодами и обвиты диким виноградом. Огороды частных лиц заполнены дынями, арбузами, свеклой, хреном и большей частью огородных растений, которые водятся у нас, а также кое-какими из тех, которых у нас нет.
Правда, здесь нет такого количества разных сортов фруктов, как у нас, и фрукты здесь не так хороши, как наши. Но я полагаю, что это не зависит от почвы. Если бы у них были такие же хорошие садовники, как у нас, если бы они умели ухаживать за деревьями, выбирать для них место, если бы они выписывали для них черенки из других стран, то они получали бы фрукты не хуже наших, потому что среди разных сортов, которые я иногда для забавы заставлял приносить себе, я несколько раз находил очень хорошие.
Главный город носит такое же название, как и все государство. Он не имеет стен. В длину он не менее трех четвертей лье, а в ширину не меньше половины лье. Город расположен на ровном месте, приблизительно на расстоянии двух лье от гор, которые охватывают его как бы полукругом. Он находится на берегу озера с пресной водой; площадь его четыре-пять лье. Озеро это образуется из быстрых родников и ручейков, сбегающих с гор; через канал, по которому ходят суда, оно вливается в реку, протекающую посреди города. В городе через реку перекинуто два деревянных моста, сообщающих один берег с другим. Большинство домов здесь из дерева, но тем не менее они хорошо построены и некоторые имеют даже два и три этажа. Не подумайте, что здесь нет хорошего отесанного камня. Здесь много старых разрушенных языческих храмов и других зданий, сделанных из такого камня. Но обилие леса, который легко сплавлять с гор по маленьким речкам или сбрасывать оттуда, делает постройки из дерева более выгодными, чем из камня. Дома, расположенные у реки, почти все имеют при себе садики, выходящие к реке, что придает им очень приятный вид, особенно весной и летом, когда едешь по реке. Другие дома, расположенные не у реки, тоже почти все имеют какой-нибудь садик, а во многих [441] домах проведены каналы от озера и имеются небольшие лодки для прогулок по нему.
На конце города видна гора, стоящая отдельно от других. Она производит довольно приятное впечатление, потому что на склоне ее стоят красивые дома с садами, а на вершине — мечеть и монашеский скит с садом и множеством красивых зеленых деревьев, которые украшают гору, словно корона. Из-за деревьев и садов гору эту на местном языке называют гарипербет, т.е. «зеленая гора».
Напротив этой горы стоит другая, на которой тоже видны небольшая мечеть с садом и очень древнее здание, видимо, служившее храмом для язычников, хотя оно и называется такт Сулиман, т.е. «трон Соломона», потому что, как утверждают магометане, он был построен Соломоном во время его пребывания в Кашмире.
Но я не знаю, в состоянии ли они доказать, что он совершил такое большое путешествие.
Озеро замечательно тем, что в нем много островков, которые носят характер загородных садов и выделяются своей зеленью из воды, благодаря фруктовым деревьям и шпалерам винограда. Обыкновенно они окружены широколистными осинами, стоящими на расстоянии двух футов друг от друга. Человек может обхватить даже самое толстое из этих деревьев, но по высоте они не уступят корабельным мачтам и, подобно пальмам, имеют ветви только на самом верху.
За озером у склона гор расположены только загородные дома и сады. Место там для этого на редкость подходящее, потому что там очень хороший воздух, вид на озеро, на острова и на город и много родников и ручейков.
Самый красивый из этих садов принадлежит государю и называется Шалимар (Чахлимар). От озера к нему можно подъехать по большому каналу, обложенному по краям дерном. Канал этот имеет в длину более пятисот обыкновенных шагов и по обеим сторонам его тянутся широкие аллеи тополей. Канал ведет к большой беседке, находящейся посреди сада, за беседкой начинается другой канал, еще более великолепный, который слегка поднимается вверх и [442] доходит до конца сада. Дно канала выложено большими отесанными камнями, его пологие берега тоже выложены такими камнями, а посредине — на расстоянии пятнадцати шагов друг от друга — тянется длинный ряд фонтанов. Кроме того, от поры до времени канал прерывается большими круглыми водоемами, среди которых возвышается множество разнообразных фонтанов с фигурами. Канал заканчивается другой беседкой, почти совершенно похожей на первую.
Беседки эти, которые построены почти в виде сводов, расположенных посреди канала и окруженных водой, и которые поэтому находятся между двумя большими аллеями тополей, имеют галерею, возвышающуюся над всем окружающим, и четыре двери, из которых две выходят на аллеи и имеют мостики, ведущие к ним, один — с одной стороны, другой — с другой. Две другие двери выходят к противоположным каналам. Каждая беседка состоит из одной большой комнаты, окруженной четырьмя маленькими, расположенными в четырех углах. Все комнаты внутри раскрашены и позолочены, на стенах большими красивыми буквами написаны персидские изречения. Четыре двери очень богато украшены: они сделаны из больших камней, с двумя колоннами, извлеченными из древних языческих храмов, которые приказал разрушить Шах-Джахан. Неизвестно, какова действительная стоимость этих больших камней и колонн и из какого материала они сделаны, но видно, что это материал ценный; он намного красивее мрамора и порфира.
Из всего, что я сказал, Вы можете заключить, что я несколько очарован Кашмиром, и мне кажется, что на свете не может быть более красивого маленького государства. Оно заслуживало бы господствовать над всеми окружающими горами, вплоть до Татарии, и над всем Индостаном, вплоть до острова Цейлон, как оно и господствовало в свое время. Не без основания моголы называют его «земным раем Индии», не без основания Акбар так старался отнять его у местных государей, а сын его Джахангир так любил эту страну, что не мог ее покинуть, и иногда говорил, что [443] предпочел бы потерять все свое государство, чем потерять Кашмир. С тех пор как мы сюда прибыли, все поэты наперебой, как кашмирские, так и монгольские, слагали стихи во славу этого маленького государства, для того чтобы представить их Аурангзебу, который благосклонно принял их и одарил поэтов. Мне припоминается, что один из них весьма преувеличивал невероятную высоту окружающих гор и говорил, что они делают Кашмир неприступным со всех сторон, что из-за высоты этих гор небо должно было образовать свод, что Кашмир является лучшим произведением природы, государем над государствами всего мира, что он сделан неприступным, для того чтобы наслаждаться нерушимым миром и спокойствием, чтобы приказывать всем, не будучи обязанным никому повиноваться. Поэт добавлял, что природа окружила Кашмир горами потому, что государь над государствами всего мира должен быть увенчан драгоценной короной, верхняя часть которой должна быть из бриллиантов, а нижняя — из изумрудов.
Поэтому самые отдаленные и высокие горы всегда покрыты снегом и сверкают белизной, а те, которые пониже и ближе к равнине, покрыты деревьями и сверкают зеленью.
Когда мой набоб Данешменд-хан предлагал мне восхищаться этими стихами, я сказал ему, что поэту следовало еще прибавить, что все эти огромные горные области, окружающие Кашмир, как например Малый Тибет, государство раджи Джамму, Кашгар и Сринагар, должны повиноваться его власти, ибо по летописям этой страны они когда-то были у него в подчинении. Таким образом выходит, что Ганг, с одной стороны, а Инд — с другой, а также Чинаб и Джамна вытекают из Кашмирского государства, что эти реки вместе с многими другими, вытекающими оттуда, не уступают Тихону (Гизону) и Фисону (Физону) и еще двум рекам, о которых говорится в библейской Книге Бытия. И наконец ему следовало закончить заверением, что земной рай был именно здесь, а не в Армении. Тогда это произвело бы еще большее впечатление, так по крайней мере мне кажется. [444]
Жители Кашмира пользуются репутацией людей весьма остроумных, более тонких и ловких, чем индийцы, и способны к поэзии и к наукам не менее, чем персы. Они к тому же очень трудолюбивы и искусны: они делают паланкины, деревянные кровати, сундуки, письменные приборы, шкатулки, ложки и разные другие мелкие вещи, которые отличаются исключительной красотой и расходятся по всей Индии. Они умеют покрывать их лаком и очень ловко подделывать прожилки одного дерева, которое отличается особенно красивыми прожилками. В них они вделывают золотые нити, что выходит очень красиво, но чем они особенно отличаются и что привлекает в их страну торговлю и деньги, так это изумительное количество шалей, которое они вырабатывают, причем этим заставляют заниматься маленьких детей. Шали эти представляют собой куски материи длиной в полтора локтя, а шириной приблизительно в один локоть, с обоих концов они вышиты на пяльцах, причем вышивка имеет ширину приблизительно в один фут. Моголы и индийцы, как мужчины, так и женщины, носят эти шали зимой на голове и спускают их с левого плеча вниз, как плащ. Шали бывают двух сортов: один — из местной шерсти, которая отличается большей тонкостью и нежностью, чем испанская шерсть, другой сорт выделывается из шерсти, или, вернее, волоса, который называется туз. Его берут с груди диких коз специальной породы, которая водится на Большом Тибете. Этот сорт гораздо дороже первого, и действительно нельзя найти кастора более мягкого и нежного. Плохо то, что в нем легко заводятся черви, если его не вычесывают старательно и не проветривают достаточно часто. Я видел шали, сделанные по специальному заказу эмиров, которые стоили до ста пятидесяти рупий; шали из местной шерсти, которые я видел, никогда не были дороже пятидесяти рупий.
По поводу этих шалей указывали, что, сколько их ни старались вырабатывать в Патне, Агре и Лахоре, никогда не удавалось получить такую мягкую и нежную материю, какую делают в Кашмире; это обыкновенно приписывают особым качествам местной воды, подобно тому как в [445] Масулипатаме ситцы или холст, крашенные кистью, приобретают еще более красивую окраску после мойки.
Жители Кашмира славятся также своей породой. Они так же красивы, как мы, европейцы, и не имеют в лице ничего татарского, т.е. приплюснутого носа и маленьких свиных глазок, какие бывают у жителей Кашгара и у большинства населения Великого Тибета. Особенно там красивы женщины. Большинство иностранцев, впервые прибывающих ко двору Могола, берет женщин оттуда для того, чтобы иметь детей более белых, чем индийцы, так что они могли бы сойти за настоящих моголов. Действительно, если о красоте женщин, которых держат взаперти, можно судить по женщинам из простонародья, которых встречаешь на улице и видишь в лавках, то надо полагать, что среди них встречаются замечательные красавицы. В Лахоре, где женщины, как говорят, очень рослы, тонки и красивее всех темных женщин, какие бывают в Индии (а это все действительно так), я прибегал к хитрости, которую обыкновенно применяют моголы: шел вслед за слонами, особенно если они были богато разукрашены. Как только женщины, бывало, услышат звон двух серебряных колокольчиков, свисающих у слонов по обеим сторонам, они немедленно высовывают головы в окна. Кроме этой хитрости, я прибегал еще к другой, которая мне весьма удавалась: я воспользовался выдумкой одного старого известного школьного учителя, которого я просил помочь мне при изучении одного персидского поэта; по его совету я купил разные сласти, а так как его всюду знали и всюду принимали, то в его сопровождении я посетил более пятнадцати домов. Он говорил, что я его родственник, только что прибывший из Персии, что я богат и хочу жениться. Как только мы входили в какой-нибудь дом, он раздавал сласти детям, и немедленно все окружали нас — женщины, девушки, взрослые и маленькие, для того чтобы получить что-нибудь из сластей и показать себя. Это сумасшедшее любопытство обошлось мне, правда, в несколько добрых рупий, но зато я убедился, что в Кашмире встречаются красавицы, каких не найти в Европе. [446]
Теперь мне остается только поделиться с Вами воспоминаниями о том, что я видел наиболее замечательного в горах, начиная от Бимбара и до этого места (собственно говоря, с этого мне и следовало бы начать). После того я расскажу Вам о нескольких небольших поездках, которые мне пришлось предпринять в разные концы этого государства, и сообщу Вам все, что я знаю об остальных окрестных горах.
Что касается прежде всего нашего путешествия из Бимбара сюда, то меня чрезвычайно удивило, что в первую же ночь, после того как мы выехали из Бимбара и вступили в горы, мы перешли из знойного пояса в умеренный. Стоило нам только перебраться через эту ужаснейшую стену в мире — я хочу сказать, через эту высокую, крутую, черную и обожженную солнцем гору Бимбар — и начать спускаться с другой стороны, как воздух оказался сносным, более свежим, а климат — более мягким и умеренным.
Но что меня еще больше удивило в этих горах, так это то, что я внезапно почувствовал себя перенесенным из Индии в Европу. Когда я увидел, что земля покрыта всевозможными растениями и деревьями, какие бывают у нас (за исключением тимиана, майорана и розмарина), то мне показалось, что я нахожусь где-то в горах нашей Оверни, среди леса со всевозможными деревьями — елями, зелеными дубами, вязами. Я был этим особенно удивлен, потому что в знойных областях Индостана, откуда я прибыл, я почти не видел ничего подобного.
Между прочим в отношении растений меня удивило то, что на расстоянии полутора дней пути от Бимбара я увидел гору, которая была покрыта растительностью с обеих сторон, но с той разницей, что целый склон горы, спускавшийся на юг по направлению к Индии, был покрыт смешанными растениями, индийскими и европейскими, тогда как на северном склоне я увидел только европейские растения; можно было подумать, что на южном склоне воздух и температура взяты из Европы и из Индии, а на северном — только из Европы. [447]
В отношении деревьев я удивлялся, как в природе рост сменяется гниением. Я видел, как в пропастях, куда никогда не проникал человек, сотнями лежали друг на друге деревья, омертвевшие, наполовину сгнившие от старости. А на том месте, откуда они упали, вырастали новые, молодые деревья. Я видел также деревья, которые сгорели, потому ли, что в них ударила молния, или потому, что они загорелись в самый разгар лета от трения друг о друга, когда жаркий и свирепый ветер раскачивал их, или, может быть, как утверждают местные жители, огонь сам возникает, когда деревья становятся старыми и сухими.
Я восхищался также естественными водопадами, которые мы встречали среди этих скал. Один из них был так восхитителен, что, несомненно, ему не найдется равного. Издали еще видно, как со склона высокой горы по длинному каналу, темному от деревьев, которыми он прикрыт, сбегает поток, который вдруг низвергается вниз с крутой скалы, с огромной высоты и с оглушительным шумом. На скале, которую Джахангир велел сравнять специально для этой цели, был сооружен большой помост, для того чтобы двор мог по пути отдохнуть там и вблизи наслаждаться зрелищем этого удивительного чуда природы, которое, как и те старые деревья, о которых я только что говорил, носит следы глубокой древности и существует чуть ли не спокон веку.
Во время всех этих развлечений произошел странный инцидент. В тот день, когда государь взбирался на гору Пир-Панджал (Пирепенджал), которая выше всех остальных и с которой вдали открывается вид на Кашмир, в этот день, повторяю, когда он взбирался на эту гору в сопровождении длинной вереницы слонов, на которых сидели женщины в микдемберах, один из этих слонов вдруг испугался, как говорят индийцы, от того, что подъем был очень длинен и очень крут. Он стал отступать, тесня того, кто шел за ним, тот стал теснить слона, следовавшего за ним, так что в результате пятнадцать слонов не могли повернуться на этой дороге, очень крутой и узкой, и упали в пропасть. К счастью для этих бедных женщин, спуск в [448] пропасть был сравнительно отлогий, поэтому оказалось только трое-четверо убитых, но все пятнадцать слонов остались в пропасти; когда эти огромные туши падают под тяжелой ношей, которой их нагружают, они уже не могут подняться, даже на хорошей дороге. Когда два дня спустя мы проходили мимо этого места, я заметил, что некоторые из слонов еще шевелили хоботами.
Это происшествие вызвало большое замешательство в армии, которая уже четыре дня шла цугом по заведенному порядку по горам. Чтобы вытащить из пропасти этих женщин и все обломки, пришлось сделать остановку, которая продолжалась всю остальную часть дня и всю ночь; всем пришлось остаться там, где они находились, ибо в некоторых местах нельзя было двинуться ни вперед, ни назад и ни у кого не было при себе носильщиков, которые несли бы их шатры и продовольствие. Я лично еще устроился сравнительно благополучно: мне удалось выбраться с дороги и найти местечко, где я мог улечься и поставить свою лошадь; на мое счастье, один из слуг, сопровождавших меня, имел при себе немного хлеба, который мы поделили между собой.
Я припоминаю, что именно здесь, когда мы передвигали камни, мы нашли большого черного скорпиона. Один из моих друзей, молодой могол, схватил его, зажал в руке и передал в руку моему слуге, а потом мне, и скорпион нас не укусил. Этот молодой всадник говорил, что он околдовал скорпиона, как он это уже делал не раз при помощи одного места из Корана. Но он не хотел мне сказать его, утверждая, что в таком случае он лишится способности зачаровывать змей, подобно тому как лишился этой способности тот, кто научил его.
Когда я переходил гору Пир-Панджал, где упали слоны, то три обстоятельства навели меня на мои старые философские мысли.
Во-первых, то, что меньше чем за час мы испытали лето и зиму, ибо, когда мы поднимались вверх, пот лил с нас градом, и все мы шли под палящим солнцем; а когда мы очутились на гребне горы, мы увидели, что лед там еще не [449] растаял и что его сгребли, для того чтобы проложить дорогу. Там была гололедица и падал мелкий град, ветер был такой холодный, что все дрожали и старались бежать, особенно бедные индийцы, большинство которых никогда не видело ни льда, ни снега и не испытывало такого холода.
Второе было то, что на расстоянии менее двухсот шагов меня обдували два противоположных ветра: северный, дувший мне в лицо, когда я взбирался наверх, особенно когда я подошел к гребню горы, и южный, который дул мне в спину, когда я спускался. Можно было подумать, что эта гора испускает испарения со всех сторон, которые образуют ветер, устремляющийся потом вниз в обе противоположные долины.
Третьим обстоятельством была встреча со старым отшельником, который живет на гребне горы еще со времен Джахангира. Никто не знал, какой он держится религии, хотя и говорили, что он творит чудеса: что он по желанию вызывает гром, град, снег, дождь и ветер. Вид у него был довольно дикий благодаря выражению лица и длинной, огромной белой нечесаной бороде. Он гордо просил милостыню, разрешил нам взять воду из глиняных чашек, которые он расставил на большом камне, и сделал нам знак рукой, чтобы мы проходили скорее, не останавливаясь. При этом он бранил тех, кто шумел. И когда я вошел к нему в его пещеру и несколько смягчил его тем, что почтительно сунул ему в руку полрупии, он сказал мне, что шум вызывает здесь страшную бурю и грозу. «Аурангзеб, — добавил он, — хорошо сделал, что последовал моему совету и не позволил шуметь; Шах-Джахан всегда поступал точно так же, а Джахангир чуть не умер однажды от того, что посмеялся над моим советом и велел трубить в трубы и бить в кимвалы».
Относительно небольших поездок, которые я делал в разные концы этого государства, я могу Вам рассказать следующее.
Едва мы прибыли в Кашмир, как мой набоб Данешменд-хан отправил меня вместе с одним из своих всадников сопровождать одного местного жителя на самый конец [450] государства на расстоянии трех дней пути. Дело в том, что ему сообщили, что как раз тогда было самое время, для того чтобы видеть (как они говорят) чудеса, которые творит находящийся там родник. Эти чудеса совершаются только в мае, когда снег еще только начинает таять. В течение приблизительно двух недель родник регулярно бьет три раза в день: утром, днем и с наступлением ночи. Обыкновенно это продолжается около трех четвертей часа, причем родник дает достаточное количество воды, для того чтобы заполнить квадратный бассейн шириной от десяти до двенадцати футов и такой же глубины. После первых двух недель действие родника перестает быть таким регулярным и обильным, а приблизительно через месяц родник совершенно перестает бить и в течение всего остального года не действует, за исключением тех случаев, когда бывают сильные и продолжительные дожди, — тогда он бьет беспрерывно и беспорядочно, как и другие родники. Туземцы устроили здесь у самого бассейна небольшой храм (дейро) идола Брары, который является одним из их божеств; и этот родник называется Зенд-Брари, т.е. вода Брары. Сюда сходятся паломники со всех концов, для того чтобы вымыться в этой чудесной воде, которую они считают священной. О происхождении этой воды существуют разные сказки, которые я Вам не буду передавать, потому что я не вижу в них даже тени правды.
В течение пяти-шести дней, которые я оставался здесь, я прилагал все усилия к тому, чтобы найти объяснение этому чуду. Я внимательно рассматривал расположение горы, у подножия которой находится родник; я с большим трудом взбирался на самый верх горы; искал и рылся повсюду. Я заметил, что гора простирается с севера на юг, что она стоит отдельно от других гор, но довольно близко к ним, что у нее форма ослиной спины, что гребень ее очень длинен, но в самом широком месте имеет в ширину не более ста шагов, что один из склонов горы, не покрытый травой, обращен к востоку. Однако солнца здесь не видно до восьми часов утра, потому что этому мешают другие горы. Я заметил также, что с другой стороны, обращенной к западу, [451] гора покрыта деревьями и кустарниками. Принимая все это во внимание, я представил себе, что солнечное тепло и особенности местоположения горы и внутреннего ее строения могут быть причинами этого мнимого чуда. Солнце, появляясь утром, сильно согревает обращенную к нему сторону, раскаляет ее и растапливает часть замерзшей воды, которая зимой, когда все покрыто снегом, впитывается там в землю, затем эта вода проникает постепенно вниз, пока какие-нибудь слои в скалах не задерживают ее и не направляют к источнику родника, — это и вызывает действие родника в полдень. То же самое происходит, когда солнце к полудню покидает эту сторону горы и она охлаждается, а солнце согревает вертикальными лучами вершину горы. Здесь оно тоже растапливает замерзшую воду, которая таким же образом постепенно, но другими путями, спускается к тем же слоям скал и потом вызывает действие родника вечером. Наконец, таким же образом солнце согревает западную сторону горы и тем вызывает действие родника в третий раз, а именно утром, причем на этот раз родник действует более медленно вследствие того, что западная сторона дальше от источника, который находится на восточной стороне, а также еще и потому, что, будучи покрыта деревьями, западная сторона согревается не так быстро; возможно также, что здесь действует ночной холод. Я нашел, что мое предположение, как мне кажется, особенно убедительно еще потому, что оно не противоречит рассказам, что в первые дни родник бьет более обильно, чем в последние, и что под конец совсем перестает бить. Это возможно, если вначале в земле оказывается больше замерзшей воды, чем потом. Мое предположение, по-видимому, также совпадает с наблюдением, что действие родника даже в самом начале бывает в некоторые дни более обильно, чем в другие, иногда оно бывает в полдень более обильно, чем утром, или утром более обильно, чем в полдень. Это происходит не иначе, как потому, что бывают дни более жаркие, более холодные, что иногда поднимаются облака, вследствие чего жара бывает неодинакова, а потому и неодинаково действует родник. [452]
По возвращении из Зенд-Брари я взял немного в сторону от большой дороги, желая переночевать в Ашиавеле, где находится загородный дворец прежних государей Кашмира, а теперь Великого Могола. Главным его украшением является фонтан, разбрасывающий воду во все стороны вокруг здания, которое нельзя назвать некрасивым. При помощи сотни каналов вода попадает в сады. Она выходит из земли словно из глубины колодца с большой силой и кипением и в таком изобилии, что можно подумать, что это не фонтан, а река. Вода здесь очень хороша и так холодна, что рукам становится прямо больно. Сад очень красив благодаря своим аллеям и большому количеству фруктовых деревьев: яблонь, груш, слив, абрикосов и вишен; кроме того, его украшает множество фонтанов, бьющих из различных фигур, бассейны, наполненные рыбами, и, наконец, очень высокий каскад, который падает на площади в тридцать-сорок шагов, что производит удивительное впечатление особенно ночью, когда падающая вода освещается бесконечным множеством небольших лампочек, поставленных в специально для этого сделанные отверстия в стене.
Из Ашиавеля я снова взял немного в сторону, чтобы заехать в другой государев сад, который тоже очень красив и в котором имеются такие же развлечения, как в Ашиавеле; но он замечателен еще тем, что в одном из его каналов водятся рыбы, которые подплывают, когда их зовут и когда им бросают хлеб. У больших рыб к носу прицеплены золотые кольца с надписями. Говорят, что их велела нацепить знаменитая Нур-Джахал (Ноур-Мегале), жена Джахангира, деда Аурангзеба.
Вскоре после моего возвращения из Зенд-Брари Данешменд-хан, который остался вполне доволен моей поездкой, заставил меня предпринять другую. Он хотел, чтобы я увидел несомненное чудо, которое, как он говорит, обязательно заставит меня переменить религию и стать магометанином. «Поезжай, — сказал он мне, — в Барамулу, туда не дальше отсюда, чем до Зенд-Брари. Там ты найдешь мечеть с могилой одного из наших знаменитых пиров, или святых дервишей, у которой еще по сие время каждый день [453] совершаются чудесные исцеления больных, стекающихся туда со всех сторон. Возможно, что ты не поверишь всем этим чудесным исцелениям, которые ты там увидишь, но по крайней мере ты поверишь чуду, которое совершается ежедневно и которое ты увидишь собственными глазами. Там лежит большой круглый камень, который самый сильный человек с трудом может чуть-чуть приподнять с земли. А между тем благодаря святому одиннадцать человек поднимают его словно соломинку кончиками одиннадцати ногтей, без всякого труда и совершенно не чувствуя никакого веса».
Я отправился в путь с состоявшим при мне всадником и местным жителем и прибыл в Барамулу. Это оказалась довольно приятная местность; мечеть была неплохо построена, могила мнимого святого хорошо украшена, а кругом было множество людей, изображавших великое благочестие и жаловавшихся на болезни. Недалеко от мечети находилась кухня с большими котлами, установленными на фундаменте и наполненными мясом и рисом. Это, по-моему, и была приманка, привлекавшая больных, и то чудо, которое их излечивало. С одной стороны мечети находился сад и комнаты мулл, приятно проводящих свою жизнь под сенью этой чудодейственной святости, которую они умеют хорошо использовать. Но так как мне всегда не везет в подобных случаях, то в этот день не было никаких чудесных исцелений больных, что же касается большого круглого камня, о котором столько говорили, то эти мошенники-муллы становились вокруг него в большой ажитации в количестве одиннадцати человек и своими кабэ, т.е. длинными халатами, так заслоняли его, что нельзя было видеть, каким образом они берут камень. Потом они его поднимали, утверждая, что держат только кончиками ногтей и что он легок, как перышко. Я, конечно, глядел во все глаза и близко присматривался к ним, а потому хорошо заметил, что они делают большие усилия, к тому же мне показалось, что они еще присоединяют большой палец, который прижимают к указательному. Тем не менее я, конечно, вместе с муллами и всеми присутствующими кричал: «Карамет, [454] карамет!» (чудо, чудо). В то же время я сунул муллам рупию и с набожным выражением лица попросил оказать мне милость и разрешить один раз быть в числе одиннадцати, которые поднимают камень. Им очень не хотелось соглашаться с этим, но когда я сунул им еще одну рупию и засвидетельствовал, что я вполне убежден в подлинности чуда, то один из них уступил мне свое место. Они, несомненно, воображали, что они вдесятером сумеют поднять камень, даже если я не буду делать больших усилий, и что они станут так тесно друг к другу, что я ничего не замечу. Но они ошиблись: камень, который я держал только кончиком ногтя, все время наклонялся в мою сторону, пока наконец я не увидел, что пора пустить в ход большой палец и прижать его к указательному, так, как делали они. Таким образом мы подняли камень, но только с большим трудом. Тем не менее, видя, что все смотрят на меня косо и не могут понять, кто я такой, я не преминул еще раз закричать «карамет», как и другие, и сунул им еще рупию, боясь, что иначе они меня забросают камнями. Потом я потихоньку удалился, быстро вскочил на лошадь и, оставив в покое святого с его чудесами, уехал, не пивши и не евши. По дороге я взглянул на знаменитую впадину, откуда выходят все реки государства и о которой я уже немного сказал в начале этого письма.
Я снова взял в сторону, для того чтобы подъехать к большому озеру, которое я видел издали и через которое проходит река, направляющаяся в Барамулу. Озеро изобилует рыбой, в особенности угрями, оно усеяно утками, дикими гусями и разными речными птицами.
Сюда зимой, когда здесь бывает птица, приезжает губернатор для охоты. Посреди этого озера стоит одинокий домик с маленьким садом, который, как утверждают, чудесным образом плавает по воде. В домике безвыходно живет отшельник. Об этом тоже рассказывают тысячу глупых басен, которые не стоит передавать, за исключением, может быть, того, что, как мне некоторые сообщали, домик этот построен одним из прежних государей Кашмира, [455] который из любопытства велел его построить на больших перекладинах, прикрепленных друг к другу.
Отсюда я отправился на поиски родника, который тоже представляет собой редкое явление. Он тихо кипит, бьет довольно упорно и пускает маленькие пузыри, наполненные воздухом; вместе с тем он выгоняет на поверхность очень тонкий мелкий песок, который потом возвращается обратно, после чего вода на минуту перестает кипеть и выбрасывать песок, а затем все начинается снова. Так это продолжается с нерегулярными перерывами. Как мне объясняли, чудо состоит в том, что малейший шум, например разговор или топот ног, приводит воду в движение и заставляет ее течь и кипеть. Но я ясно заметил, что разговоры и топот ног тут ни при чем и что вода находится в движении одинаково как тогда, когда не произносят ни слова, так и тогда, когда говорят или топают ногой. Для того чтобы сказать Вам, в чем здесь настоящая причина, мне следовало бы больше подумать над этим, а я этого не сделал. Может быть, песок, падая обратно, засоряет узкий канал этого маленького и слабого источника, и тогда вода, остановленная в своем движении, делает усилие для того, чтобы выгнать его наверх и освободиться, или, может быть, какой-нибудь ветер, заключенный в канале, выходит порывами, так, как это делается в искусственных фонтанах.
После того как мы осмотрели этот родник, мы поехали в горы, чтобы посмотреть большое озеро, которое бывает летом покрыто льдом. Ветры сбивают лед в груды и разрушают его.
Потом мы направились к месту, которое носит название Зенгзафед, т.е. «белый камень». Оно славится тем, что все лето изобилует всевозможными цветами, словно цветник; при этом заметили, что всегда, когда появляется здесь много народу и поднимается большой шум и происходит сильное волнение в воздухе, это вызывает сильный дождь. Так ли это или нет, но во всяком случае установлено, что в прежние годы, когда туда ездил Шах-Джахан, он чуть не погиб от небывалого дождя, который там лил, несмотря на то что был отдан приказ не производить по возможности ни [456] малейшего шума. Последнее совпадало с тем, что мне сказал отшельник в Пир-Панджале.
Отсюда я собирался к гроту, где образовался удивительный ледник. Он находится на расстоянии двух дней пути, но в это время мне сообщили, что мой набоб обеспокоен моим продолжительным отсутствием.
Что касается окрестных гор, то я, с тех пор как мы здесь находимся, прилагал все старания, чтобы собрать о них сведения, но, как я вижу, мне это не особенно удалось, потому что я не нашел людей, обладающих наблюдательностью и нужным разумением. Тем не менее я не премину рассказать вам то, что я узнал.
Купцы из Кашмира, которые каждый год ходят по горам, собирая тонкую шерсть для выделки шалей, которых я расспрашивал, все в один голос говорили мне, что в горах, которые по-прежнему находятся в зависимости от Кашмира, встречаются очень красивые местности. Между прочим там есть область, уплачивающая свою дань кожами и шерстью, за которыми губернатор посылает каждый год. Женщины там чрезвычайно красивы, целомудренны и трудолюбивы. Есть еще другая область, более отдаленная от Кашмира, которая тоже платит дань кожами и шерстью. В тех местах есть очень красивые небольшие плодородные равнины и весьма приятного вида холмы. Там можно найти пшеницу, рис, яблони, груши, абрикосы и превосходные дыни, есть даже виноград, из которого делают очень хорошее вино. Жители там несколько раз отказывались платить дань, полагаясь на то, что страна их малодоступна. Однако всегда находили способ проникнуть туда и принудить их к повиновению. Те же купцы рассказывают, что в глубине других гор, более отдаленных и уже не зависящих от Кашмира, тоже встречаются очень красивые области, населенные белыми и красивыми людьми, которые почти никогда не покидают этих мест, причем среди них некоторые совсем не имеют государя, и нельзя даже установить, что у них есть религия, если не считать того, что некоторые из них не едят рыбы, считая ее нечистой. [457]
В добавление сообщу Вам здесь то, что мне рассказывал тогда один добрый старец, женившийся на женщине из семьи бывших кашмирских государей. По его словам, в правление Джахангира тщательно разыскивали всех членов этой семьи. Он тогда так испугался, что вместе с тремя слугами бежал в эти горы, почти не зная, куда он идет. Когда он блуждал таким образом, он наконец забрел в очень красивый небольшой округ, где жители, узнав, кто он такой, явились к нему с подарками, а в добавление ко всему под вечер привели к нему самых красивых своих дочерей и просили выбрать одну из них, потому что желали иметь потомство его крови. Когда он оттуда перебрался в другой округ, который находился не особенно далеко, к нему тоже явились с подарками, но вечерняя вежливость на этот раз носила иной характер: жители привели к нему своих собственных жен, заявляя, что жители другого округа поступили, как дураки, ибо кровь его не останется в их домах, так как дочери заберут своих детей в те дома, куда они выйдут замуж.
Добавлю еще, что несколько лет назад в семействе государя Малого Тибета, который находится на границе Кашмира, произошел разлад. Один из претендентов на престол тайком призвал к себе на помощь губернатора Кашмира, который по приказанию Шах-Джахана оказал ему сильную поддержку: убил или обратил в бегство других претендентов и предоставил ему владеть страной, с тем чтобы он ежегодно платил дань, которая должна была состоять из хрусталя, мускуса и шерсти. Этот государь счел нужным лично явиться взглянуть на Аурангзеба и привез подарки вроде тех, которые я назвал. У него была такая жалкая свита, что я никогда бы не подумал, что это государь. Мой набоб устроил в честь его обед для того, чтобы получше расспросить его о положении этих гор. Я слышал, как он рассказывал, что его страна на востоке граничит с Великим Тибетом, что она имеет в ширину от тридцати до сорока лье, что действительно у него есть немного хрусталя, мускуса и шерсти, но вообще он очень беден и что у него совсем нет золотых рудников, как это утверждают. Кое-где у [458] него водятся хорошие фрукты, и в особенности превосходные дыни; зима в его местах очень продолжительна и неприятна вследствие снега, а население, которое в прошлом было языческим, почти сплошь перешло в магометанство, так же как и он сам, а именно в секту, члены которой называются шиитами (шиа) и к которой принадлежат все персы.
Лет семнадцать-восемнадцать назад Шах-Джахан пытался овладеть государством Великого Тибета, как это прежде делали государи Кашмира. После трудных переходов в горах, продолжавшихся шестнадцать дней, его армия осадила замок и взяла его. Оставалось только перейти речку, славящуюся своим быстрым течением, и двинуться прямо на столицу, которую легко было захватить, так как все государство было объято страхом. Но так как приближалась зима, то губернатор Кашмира, командующий армией, побоялся, что его застигнет зима, и повернул назад, оставив в замке гарнизон, который тотчас же его покинул — либо из страха перед врагом, либо потому, что не имел достаточно провианта. Таким образом план губернатора, собиравшегося вернуться весной, был разрушен. Теперь, когда государь Великого Тибета узнал, что Аурангзеб находится в Кашмире и что он угрожает ему войной, он отправил к нему посла с подарками, состоявшими из местных продуктов: там были хрусталь, дорогие белые коровьи хвосты, которыми славится Тибет и которые привешивают в виде украшения к ушам слонов, затем большое количество мускуса и яшмовый камень, представлявший очень большую ценность, потому что он был необычайной величины. Яшма — это зеленоватый камень с белыми прожилками, он так тверд, что его можно обрабатывать только алмазным порошком. Он очень ценится при дворе Могола: из него делают чашки и разные вазы, которые, как я уже рассказывал, украшают инкрустацией из золотых ниток, что требует при драгоценных камнях очень тонкой работы.
Свита этого посла состояла из трех или четырех всадников, из десяти или двенадцати высоких, худощавых людей с жидкими бородками в три-четыре волоса, какие бывают у китайцев. На головах у них были простые красные [459] колпаки, совсем как у наших судовщиков, которые плавают по рекам, а остальная одежда была соответственная. Право, мне кажется, что только четверо или пятеро из них имели шпаги, но остальные следовали за послом даже без палок. Посол вел переговоры с Аурангзебом по поручению своего повелителя и обещал, что тот разрешит построить у себя в столице мечеть, в которой можно будет молиться по-магометански, что монета, которая впредь будет чеканиться, будет носить с одной стороны изображение Аурангзеба. Кроме того, он обязался платить ему ежегодно некоторую дань, однако полагает, что как только государь узнает, что Аурангзеб покинул Кашмир, он перестанет обращать внимание на договор, так же как он сделал это раньше с Шах-Джаханом.
Этот посол привез с собой врача, который, говорят, родом из государства Лхаса (Лхасси), происходит из племени лами, или лама. Это племя священников вроде брахманов Индии, с той лишь разницей, что брахманы в Индии не имеют халифа, или первосвященника, а те имеют, причем его признают не только в Лхасе, но и во всей Татарии, и он пользуется почетом, совсем как божество. У этого врача была книга с рецептами, которую он ни за что не хотел мне продать. Шрифт издали был похож немного на наш. Мы заставили его написать нам алфавит, но он писал так медленно и почерк у него по сравнению с тем, которым была написана книга, был такой плохой, что мы решили, что это сомнительный доктор. Он твердо верил в переселение душ и рассказывал на этот счет удивительные сказки. Между прочим он рассказывал, что его «великий лама», когда он стал стар и собирался умереть, собрал свой совет и объявил, что он намерен перейти в тело маленького ребенка, который недавно родился. Этого ребенка воспитали чрезвычайно тщательно. Когда ему минуло шесть или семь лет, ему показали всякую мебель и стада, принадлежавшие другим лицам, перемешав их с его собственными, и он очень хорошо разбирал, что принадлежит ему и что принадлежит другим. Это, по словам врача, должно служить убедительным доказательством переселения душ. Я [460] сначала думал, что он смеется, но наконец понял, что он это говорит совершенно серьезно. Я его видел один раз у посла вместе с кашмирским купцом, который знал тибетский язык и которым я пользовался в качестве переводчика. Я притворился, что хочу купить некоторые материи, которые он привез для продажи; это было нечто вроде сукна, называемого «ратин», шириной приблизительно в один фут. На самом деле я хотел разузнать что-нибудь об этих странах, однако я не мог от него выудить ничего толкового. Он только сказал мне, что, по его мнению, все это государство Великого Тибета — жалкая страна по сравнению с его родиной, что снег там лежит более пяти месяцев в году, что его государь часто ведет войны с татарами. Но он никак не мог объяснить, какие это татары. Наконец, после того как я ему задал множество вопросов, не получив никакого ясного ответа, я увидел, что понапрасну трачу время.
Но вот что достоверно известно и в чем никто не сомневается. Еще двадцать лет назад из Кашмира ежегодно уходили караваны, которые пробирались через все горы Великого Тибета и проникали в Татарию. За три месяца или около этого они добирались до Катая, хотя приходилось идти по очень трудным проходам и переправляться через очень быстрые потоки на веревках, переброшенных с одной скалы на другую. Караваны эти привозили обратно мускус, китайское дерево, ревень и манирон, маленький корень, очень помогающий от болезни глаз. Проходя через Великий Тибет, они забирали там и местные товары: мускус, хрусталь, яшму, и кроме того, в большом количестве забирали очень тонкую шерсть двух сортов, из них одна, овечья, которая называется туз, скорее представляет собой волос вроде нашего кастора. Но со времени предприятия, затеянного Шах-Джаханом, правитель Великого Тибета никого не пропускает через свои владения и не разрешает никому вступать на его территорию со стороны Кашмира. Поэтому в настоящее время караваны, для того чтобы не проходить эти земли, идут из Патны на Ганге, обходят их слева и идут прямо в Лхасу. [461]
Относительно государства, которое здесь называют Кашгар и которое, по-моему, есть то же самое, что на наших картах обозначено как Касгар, я кое-что узнал от тамошних купцов. Купцы эти, узнав, что Аурангзеб пробудет некоторое время в Кашмире, явились туда с большим количеством рабов, девушек и мальчиков, которых они хотели продать. Они говорят, что государство Кашгар находится на восток от Кашмира с некоторым отклонением на север. Кратчайший путь туда ведет через Великий Тибет, но так как проход через него закрыт, то им пришлось пробираться через Малый Тибет. Сначала они пришли в небольшой город, который называется Гурез (Гурдше). Это последний город, находящийся в зависимости от Кашмира, он расположен на расстоянии четырех дней пути от города Кашмира. Отсюда они за восемь дней добрались до Скарду (Эскерду), столицы государя Малого Тибета. Оттуда два дня пути до небольшого города, носящего название Шигар (Шекер). Он еще находится в Малом Тибете и расположен на реке, славящейся своими лечебными свойствами. Затем в пятнадцать дней они прошли большой лес, расположенный на границе Малого Тибета, и еще через пятнадцать дней прибыли в Кашгар, маленький город, где раньше проживал государь Кашгара; теперь же он проживает в Яркенде (Журченде), который находится несколько севернее, на расстоянии десяти дней пути от Кашгара. Они добавляли, что от города Кашгара до Катая 56 не более двух месяцев пути и что туда ежегодно ходят караваны, которые привозят оттуда всевозможные товары, которые я перечислил. Караваны эти через Узбекию направляются в Персию, другие караваны из Катая идут через Патну в Индостан. Они говорили еще, что если направиться из Кашгара в Катай, то по дороге будет город, находящийся на расстоянии восьми дней пути от Котан (Котена). Это последний город Кашгарского государства. Дороги из Кашмира в Кашгар очень трудны, и между прочим там есть место, где во всякое время года приходится идти четверть лье по льду. [462]
Вот и все, что я мог узнать об этих местах. Правда, это немного и довольно путано, но следует признать, что это и немало, если принять во внимание, что я имел дело с невежественными людьми, которые почти ничего не могли объяснить, и кроме того с переводчиками, которые в большинстве случаев не могли перевести вопросов и объяснить ответы, которые им давали.
* * *
Я думал на этом закончить письмо или, скорее, книгу и попрощаться с Вами до моего возвращения в Дели; но уж коль скоро я все равно пишу и располагаю кое-каким досугом, я решил удовлетворить содержащуюся в Вашем последнем письме просьбу ответить на пять вопросов усердного и пытливого господина Тевено, который каждый день, не выходя из кабинета, делает больше открытий, чем все мы за все то время, в течение которого колесим по свету.
Первый из вопросов таков: если правда, что в царстве Кашмир долгое время проживают евреи и у них есть священное писание, то в точности ли оно сходно с нашим Ветхим Заветом?
Второй касается моих наблюдений о муссоне, или сезоне дождей в Индии.
Третий — мои заметки и мнение относительно чрезвычайной регулярности ветров и течений в Индии.
Четвертый вопрос — на самом ли деле Бенгальское царство столь плодородно, богато и столь прекрасно, как об этом говорят.
Пятый относится к тому, что я высказал свое окончательное мнение относительного старого спора о причинах разливов Нила. [463]
[ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ ГОСПОДИНА М. ТЕВЕНО]
Ответ на первый вопрос — о евреях
Мне и самому, как и г-ну Тевено, было бы очень приятно, если бы среди проживающих на этих громадных пространствах были обнаружены евреи — я имею в виду таких евреев, каких он, без сомнения, желал бы найти, — евреев, происходящих от племен, переселенных Салманасаром, но Вы можете утверждать, что если кто-то и мог бы в этих странах придерживаться когда-то такой веры, то все же в целом население там в настоящее время — это либо язычники, либо магометане. В Китае, видимо, действительно есть люди той нации, поскольку я в последнее время видел в руках нашего преподобного отца и иезуита из Дели письма, написанные немецким иезуитом из Пекина, где он отмечает, что он виделся в этом городе с евреями, которые твердо придерживались иудаизма и сохранили книги Ветхого Завета; они ровным счетом ничего не знали о смерти Иисуса Христа и выразили желание назначить этого иезуита их каганом, при условии, что он откажется есть свинину.
Тем не менее, здесь можно найти много признаков иудаизма. Во-первых, прямо при въезде в это царство после перевала через горы Пир-Панджал все жители, которых я видел в первых селениях, казались мне евреями — лицом, манерой держаться, наконец, теми специфическими чертами, которые неизвестно как позволяют различать представителей различных наций. Я был не единственным, кому так показалось: то же было отмечено и нашим отцом иезуитом, и несколькими другими европейцами, много раньше меня посещавшими Кашмир.
Во-вторых, я отметил, что среди людей этого города — преимущественно магометан — очень распространено имя Муса, т.е. Моисей. [464]
В-третьих, они все утверждают, что Соломон посетил их страну и что это именно он прорубил в горе Барамуле проход для воды.
В-четвертых, существует поверье, что Моисей умер в городе Кашмире и что именно здесь находится его могила.
И, наконец, в-пятых, общее убеждение, что небольшое и чрезвычайно древнее здание, видимое здесь на одном из высоких холмов, было построено Соломоном, и потому до наших дней называется Троном царя Соломона.
Следовательно, нельзя отрицать, что до этих мест сюда проникали евреи: эти люди со временем, по-видимому, могли терять чистоту их Закона, становясь сначала идолопоклонниками, а затем и магометанами. И в самом деле, много людей еврейской нации осело в Персии, в Ларе и Исфахане, да и в Индостане, в Гоа и Кочине. Я также узнал, что много их в Эфиопии, где даже отмечались их храбрость и военное мастерство. И некоторые из них достигают такого могущества, что пятнадцать или шестнадцать лет тому назад пытались создать независимое государство в некоем небольшом малодоступном районе этой страны, если верить двум послам эфиопского короля, с которыми я виделся при дворе.
Ответ на второй вопрос — о муссонах, или периодических дождях в Индии
Солнце настолько сильно и обжигающе в Индии на протяжении всего года и особенно в течение восьми месяцев, что почва была бы полностью выжжена и представляла бы собой землю, совершенно бесплодную и непригодную для жилья, если бы Провидение милостиво и мудро не распорядилось бы так, что в июле, во время самой жестокой жары, не обрушивались бы дожди, продолжающиеся целых три месяца. Температура воздуха, таким образом, становится приемлемой, а земля — очень плодородной. Эти дожди, однако, не столь регулярны, чтобы происходить неуклонно в один и тот же день или в ту же самую неделю. [465] Наблюдения в различных местах, особенно в Дели, где я оставался долгое время, показали, что нет двух лет подряд, когда бы дожди повторились в одни и те же дни — всегда есть какие-то различия. Иногда они начинаются или заканчиваются на две или три недели раньше или позже, и год на год не приходится: дожди в одном году могут быть более избыточны, чем в другом. Были даже два года подряд, когда не выпало ни капли дождя, из-за чего произошла чрезвычайная засуха, следствием чего опять-таки были широко распространившиеся болезни и голод. Эти различия наблюдались также с разными вариантами в различных странах, в различной степени удаленных от друг друга. В Бенгалии, например, и на Коромандельском побережье вплоть до острова Цейлон дожди начинаются и заканчиваются на месяц раньше, чем на Малабарском берегу; а в Бенгалии они стеной льют целых четыре месяца, иной раз по восьми дней и ночей без малейшего перерыва. В Дели и Агре, однако, дожди не бывают ни столь изобильными, ни столь долгими; выпадают даже в этот период по два или три дня вовсе без всякого ливня; и с рассвета до девяти или десяти часов утра дождь обычно идет лишь слабо или даже вовсе прекращается. Но особенно наглядное различие состоит в том, что дожди приходят с разных сторон света в разных частях страны. В окрестности Дели они прибывают с востока, где расположена Бенгалия; в Бенгалию и на Коромандельское побережье — с юга; а на Малабарский берег — почти всегда с запада.
Я также отметил одну вещь, относительно которой, действительно, все во всех этих местах сходятся во мнениях — а именно, что чем раньше или позже наступает летняя жара, и чем она сильнее или слабее, или, наконец, короче или длиннее, — тем дожди начинаются раньше или позже, бывают более или менее изобильны, и продолжаются более или менее долгое время.
Эти наблюдения дали мне повод полагать, что высокая температура земли и разреженность воздуха — основные причины этих дождей и их притягивания, — ведь морской воздух окрестностей более холоден, более сжат и более [466] плотен, заполнен облаками, оттягивающими свою воду более высокой летней температурой, что также вызывает и направляет ветры, направляющие облака для естественной разгрузки на землю, где атмосфера более горячая, более разрежена, легче, и меньше сопротивляется, чем на море; так и получается, что эта разгрузка более или менее поздняя и обильная, соответственно тому, рано или поздно наступает жара, и тому, насколько она интенсивна.
Сообразно с теми же наблюдениями я убедился в том, что, если дожди начинаются скорее на Коромандельском побережье, чем на Малабарском, то это только потому, что лето там начинается раньше; а уж это раннее наступление может иметь специфические причины, которые, быть может, было бы совсем нетрудно установить, будь эта страна должным образом исследована. Мы ведь знаем, что сообразно с различным расположением стран относительно морей или гор, и согласно тому, песчаные они, холмистые, или покрыты лесом, — лето наступает раньше или позже, и жара оказывается более или менее изнурительной.
И это еще больше убеждает в том, что отнюдь не следует удивляться приходу дождей с различных сторон света: на Коромандельское побережье, например, они прибывают с юга, на Малабарское побережье — с запада; ясно ведь, что дождь посылает самое близкое море; ближайшее к Коромандельскому побережью море лежит на юге; а море, которое омывает Малабарское побережье, находится на западе, простираясь до Баб-эль-Мандеба (Баб-эль-Манделя), Аравии и Персидского залива.
Представив себе, например, что, если бы в Дели дождливые облака прибывали бы с востока, все же мы должны были бы относить их происхождение к морям, которые лежат на юге от города, и которые прошли через некоторые горы или страны, где атмосфера более холодная, более плотная и способная к сопротивлению вихрям, она разрежается по отношению к тем странам, где воздух более разрежен и, значит, менее способен к сопротивлению.
Забыл еще сказать Вам еще об одном моем наблюдении в Дели. Большие дожди там никогда не идут до тех [467] пор, пока на запад в течение нескольких дней не пройдет огромное количество облаков — как если бы было необходимо, чтобы сначала заполнилось облаками все пространство к западу от Дели, и чтобы те облака встретили некое препятствие в виде воздуха менее горячего и менее разреженного и поэтому более сжатого и более способного к сопротивлению. Или же пока при столкновении с другими облаками и противоположными ветрами они не станут столь плотными, столь заряженными и тяжелыми, что вынуждены будут выпасть дождем точно так же, как это случается, когда ветер заставляет облака огибать какую-нибудь гору.
Ответ на третий вопрос — о регулярности морских течений и направлении ветров в Индии
Как только дожди прекращаются, что случается обычно к началу октября, морские течения повертывают к югу, и поднимаются холодные северные ветры. Эти ветры продолжаются четыре или пять месяцев без малейшего перерыва, но и без усиления, а равномерно, сохраняя силу и направление, с одной и той же стороны, разве что иногда меняя направление или затихая. По истечении этого периода ветры дуют примерно два месяца без каких-либо правил, без регулярности. Это называется межсезоньем, или, как это совершенно верно называют голландцы, время ветров ненадежных и переменных. За это время на море снова устанавливается течение с юга на север, и начинает преобладать и продолжает дуть южный ветер на протяжении последующих четырех-пяти месяцев с той же самой стороны. После этого наступает новое межсезонье. В продолжение этих межсезоний навигация является очень трудной и опасной, зато в течение двух сезонов она легка, приятна и безопасна, за исключением последней части сезона южных ветров. Неудивительно поэтому, что индусы, — вообще-то люди робкие и слабо разбирающиеся в искусстве навигации, — не боятся предпринимать довольно длинные и [468] значительные морские путешествия — такие, как от Бенгалии до Тенассерима, Ачеха, Малакки, Сиама и Макасара, или к Масулипатаму, острову Цейлон, Мальдивам, Мохе и Бендер-Аббасу. Конечно, они очень осторожны и используют лишь благоприятное время года для того, чтобы отплывать и возвращаться. Но иной раз случается, что они задерживаются, бывают застигнуты непогодой и гибнут. Это происходит иногда и с европейцами, хотя они, конечно, гораздо более искусные моряки, они более смелы, более сведущи, а их суда лучше по качеству и лучше оснащены. Из двух времен межсезонья более опасен тот, который связан с южными ветрами — он более подвержен штормам и внезапным шквалам. Этот ветер даже и в благоприятное время года вообще более порывист и неровен, чем северный ветер. Отмечу то, о чем нельзя здесь забывать — что к концу сезона южного ветра и в период дождей, хотя вне моря царит полное спокойствие, но в пятнадцати или двадцати лье от побережья властвуют бурные ветры. Отсюда следует, что капитаны европейских судов должны быть крайне осторожны, приближаясь к индийскому побережью — например, к Сурату или Масулипатаму: двигаться только после завершения сезона дождей; иначе велик риск утонуть или разбиться о берег.
Таковы примерно времена года в Индии, какими они мне по крайней мере представляются по моим наблюдениям. Хотелось бы, конечно, проследить за каждым следствием, проникая в его причину. Но как проникнуть в эти глубокие тайны природы? Во-первых, я мысленно предположил, что воздух, которым окружен земной шар, должен быть рассматриваем как одна из его составных частей, точно так же, как и вода морей и рек, поскольку то и другое тяготеет к центру этого шара, придавая ему определенного рода единство и взаимосвязанность. В силу взаимодействия этих трех тел — я имею в виду воздух, воду и землю — и образуется как бы огромный шар. Более того, во-вторых, земной шар, будучи в подвешенном и равновесном состоянии, как он есть на своем месте в свободном пространстве и без сопротивления, господней волей оказывается способен [469] просто вращаться от соударения с некими чуждыми телами. В-третьих, Солнце, нисходя путем к полюсам, — скажем к Северному полюсу, бросает конусообразные лучи с одной стороны так, что создает достаточное давление, ослабляющееся у Северного полюса в силу того, что эта конусообразность теряется у тропиков, в дальнейшем снова усиливаясь у Южного, антарктического полюса, который находится с противоположной стороны от арктического полюса.
Если все эти утверждения, вместе с утверждением о суточном вращении Земли признать истинными, мне кажется, было бы небезосновательным то, что обычно утверждают в Индии, а именно — что Солнце поистине управляет ветрами и морем. Ибо, если правда, что, опуская отвесную линию к полюсу, мы должны были бы изменить направление земной оси, нисходя к полюсу с этой стороны, тогда с другой стороны полюс неизбежно должен был бы подниматься, так что, следовательно, море и воздух в качестве двух жидких и весомых тел текут в соответствии с этими свойствами. И потому правильно говорят, что Солнце, двигаясь к полюсу, и вызывает с этой стороны два великих правильных течения — т.е. течение моря и течение воздуха, которое создает ветер муссон, подобно тому, как оно вызывает два противоположных течения при движении к другому полюсу.
Именно на этом основании, как мне представляется, можно сказать, что существует только два главных противоположных морских течения: одно со стороны Северного полюса — из Арктики, другое — со стороны Южного, из Антарктики; что если бы было одно море от одного полюса до другого, проходя через нашу Европу, мы обнаружили бы, что эти два течения столь же регулярны, как и в Индии, и что причина этой регулярности течений — не была бы общей, а именно той, что моря перерезаны сушей — землями, которые течениям мешают, прерывая и отклоняя их ход; точно так же говорят, что обычным морским приливам и отливам препятствует расположение тех морей, которые, подобно Средиземноморью, тянутся с востока на запад. [470] Мне самому также кажется, что можно говорить, что существует только два воздушных потока или ветра, и что, будь земля повсюду во всех отношениях одинакова, — только эти потоки все и регулировали бы.
Ответ на четвертый вопрос — о плодородии, богатстве и красоте Королевства Бенгалия
Во все времена о Египте говорили как о самой прекрасной и наиболее плодородной стране мира, и даже наши современные авторы отрицают, что какая-либо другая страна может с ним сравниться; но то, что я узнал о Бенгалии за два своих путешествия по этому царству, заставляет меня признать, что преимущество, приписанное Египту, меркнет перед Бенгалией. Рис здесь взращивают в таком изобилии, что поставляют его не только соседним, но и отдаленным странам. Его по Гангу поднимают в верховья до Патны, а по морю отправляют и в другие порты на Коромандельском побережье. Рис также посылают иностранцам — преимущественно на остров Цейлон, но довозят даже и до Мальдивов. Так же дело обстоит и с сахаром, который поставляется в Голконду и Карнатик, где его производство недостаточно, в Аравию и Месопотамию через города Моха и Басра, и даже в Персию через Бендер-Аббас. Это также страна восточных сладостей, особенно для тех мест, где живут португальцы, искушенные в искусстве переправлять на большие расстояния по торговым путям то, что представляется им выгодной статьей обмена. Среди них крупные цитроны, плоды, одни из которых называются амба, а другие ананасами, превосходная маленькая слива-мирабель, лимоны и имбирь.
Конечно, в Бенгалии не столь велики, как в Египте, урожаи пшеницы — что правда, то правда; но если это и изъян, то ведь следует учесть, что здесь жители почти не едят хлеба, предпочитая ему, в отличие от египтян, рис; тем не менее пшеницы всегда достаточно для удовлетворения потребности жителей страны и выпечки превосходных и [471] дешевых сухарей для команд наших европейских судов — для англичан, голландцев и португальцев. Три-четыре вида овощей, которые вместе с рисом и маслом составляют обычное меню здешних жителей, можно купить за совершенно ничтожную плату, а одну рупию стоят двадцать и более кур и соответствующее количество гусей и уток. В изобилии также козы и овцы, а свиньи столь дешевы, что живущие в стране португальцы, кроме свинины, больше почти ничего мясного и не едят. Англичане и голландцы перевозят много продовольствия на своих судах: даже рыбу разнообразнейших видов, как свежую, так и соленую. Одним словом, Бенгалия — изобильнейшая страна, и как раз это изобилие привлекло столько ищущих убежища в этих благословенных краях португальцев, метисов и других христиан, добиравшихся до различных голландских поселений. Так, отцы иезуиты и августинианцы, с их большими церквами и искушенностью в религиозной веротерпимости, уверяли меня в том, что среди одних только жителей Хугли христиан от восьми до девяти тысяч человек и что в других частях царства их число превышает двадцать пять тысяч. Именно это изобилие всего того, что нужно для жизни, да к тому же красота и благорасположенность местных женщин отразились в пословице, которая в ходу у португальцев, англичан и голландцев: есть сто дверей для входа в Бенгалию, но ни одной — для выхода.
Что касается ценных товаров, которые составляют предмет интереса для иностранных торговцев, то я просто не знаю другой такой страны на земле, где было бы такое их разнообразие. Ведь, кроме сахара, о котором я уже говорил и который, конечно, остается наиболее ценным предметом потребления, в Бенгалии производится такое количество хлопка и шелка, что это государство можно назвать общим хранилищем этих двух видов товаров, и притом не только для Индостана или империи Великого Могола, но и для всех соседних государств, и даже для Европы. Иной раз я поражался тому, какое огромное разнообразие хлопковых тканей — разного вида и качества, тонкого и грубого, белого и крашеного — одни только голландцы вывозили в [472] различные места, особенно в Японию и Европу, не говоря уже о том, что англичане, португальцы и индийские торговцы также по большей части со своей стороны берут именно эти товары. Это все те же шелка и изделия из шелка всякого рода. Невообразимо количественное обилие их, каждый год отправляемых из Бенгалии во все концы империи Великого Могола вплоть до Лахора и Кабула, да и вообще во все страны, куда перевозятся и ткани из хлопка. Пусть эти шелка и не так хороши, как персидские, сирийские, сайдские или бейрутские — ведь различны и цены. Я же из верных уст знаю, что, будь они хорошо отобраны и с тщанием пущены в работу — можно было бы в производстве тканей получить наипрекраснейшие результаты. Одни только голландцы нанимают иной раз семь или восемь сотен местных жителей для работы на шелковой ткацкой фабрике в Касимбазаре, где точно так же и англичане, да и другие торговцы нанимают людей в том же количестве.
Бенгалия производит также огромное количество селитры, которую потом так удобно отправлять вниз по Гангу в Патну, откуда голландцы и англичане отгружают корабли с ней в различные части Индии, а также в Европу. Наконец, именно из Бенгалии получают лучший шеллак 57, опиум, воск, цибетин 58, длинный перец и различные лекарственные средства; нет также такого масла, которое не было бы здесь представлено в великом изобилии, что могло бы еще составить большой объем статей морского экспорта во все многочисленные страны.
Воздух здесь, на взгляд иностранцев, действительно, не назовешь здоровым, особенно близ моря. В самом деле, поначалу, когда здесь поселились голландцы и англичане, среди них наблюдалась высокая смертность. Я видел в Баласоре два превосходных английских судна, которые [473] оставались больше года в порту из-за войны с Голландией, после чего не смогли выйти в море, потому что большая часть команды умерла. С тех пор, однако, усилилась дисциплина, и англичане с голландцами меньше прикладываются к пуншу, меньше пьют, и им запрещено так часто сходить на берег, дабы покупать арак (рисовую водку), табак и индийских женщин. Хорошее Канарское и ширазское вино, потребляемые умеренно, стало отличным противоядием от дурного воздуха, и потому я полагаю, что тех, кто живет, соблюдая эти предосторожности, болезни и смерть будут посещать не больше, чем всех остальных людей в мире. Бульпонж (bouleponge) — спиртное пойло, состоящее из арака — спирта, перегнанного из патоки, смешанной с соком лимона, водой и мускатным орехом; это довольно приятно на вкус, но наиболее пагубно для тела и здоровья.
Чтобы описать красоты этой страны, надо вообразить себе, что по всей Бенгалии почти на сто лье в длину простираются оба берега Ганга — от Раджмахала до самого моря, — и все это только огромные каналы, которые были некогда прорыты и с огромным трудом протянуты от Ганга в прошлые века для облегчения перевозки товаров и самой воды, которая, как считают индусы, лучшая в мире. Эти каналы с обеих сторон окаймляют густонаселенные города и селения с обширными полями риса, сахарного тростника, зерна, трех-четырех видов овощей, горчицы, кунжута для выработки масла, и маленьких — двух-трех футов в высоту — деревьев тутового дерева для выращивания тутового шелкопряда. Но эта неисчислимость больших и малых островов посреди Ганга, заполняющих обширное пространство от одного берега реки до другого, — все это создает красоты, равных которым в мире нет: они чрезвычайно плодородны, окаймлены деревьями, наполнены плодоносящими садами с ананасами и покрыты всякого рода зеленью. Тысячи водных каналов сплетаются, теряясь вдали подобно водным аллеям с деревьями над водой. Плохо, что многие из островов, наиболее близких к морю, теперь пустынны и заброшены из-за нападений морских пиратов Аракана, о которых я уже говорил. Теперь здесь обитают только [474] тигры, которые иногда вплавь переправляются с берега на берег, газели и кабаны; домашние птицы одичали. Из-за этих тигров при обычных путешествиях по островам на маленьких весельных лодках опасно сходить на берег, и нужно позаботиться, чтобы лодка, привязываемая на ночь к деревьям, была достаточно далеко от берега во избежание нападения: поговаривают, например, о том, что есть столь дерзкие тигры, что они добираются до лодок, нападают на спящих людей и даже при этом (если верить местным лодочникам) выбирают и уносят самых толстых и жирных.
Я помню девятидневное путешествие от Пипли до Хугли, по этим островам и каналам, описание которого я не могу опустить в своем рассказе — ведь не было ни дня без какого-то чрезвычайного происшествия. Не успела моя лодка с семью гребцами выплыть из русла Пипли и продвинуться на три или четыре лье в открытое море, двигаясь вдоль побережья для того, чтобы достичь островов и каналов, как мы увидели море, кишащее рыбой вроде гигантских карпов, за которой гнались стаи дельфинов. Я приказал грести к этому месту и увидел, что большая часть этой рыбы лежала на боку как мертвая, одни рыбы слегка двигались, другие беспорядочно барахтались как в опьянении; мы без труда поймали целых двадцать четыре штуки голыми руками. Я осмотрел эту рыбу и заметил во рту каждой рыбины такой же воздушный пузырь, какой мы видим у карпов, красноватый на конце. Я сразу понял, что это тот самый пузырь, который мешает рыбе погружаться в глубину, но так и не могу до сих пор сообразить, почему он таким способом выходит изо рта у рыбы — разве что это только результат долгого и насильственного преследования дельфинами, так что им приходится затрачивать такие огромные усилия для спасения, что пузырь наполняется, становится красным и вываливается изо рта. Доброй сотне моряков я потом рассказывал эту историю, и они мне не верили; и я все-таки нашел только одного голландского морехода, который рассказал мне о том, что во время плавания в Китай на большом корабле у него был похожий случай, и [475] что они, не мешкая, спустили маленькую лодку в море и так же голыми руками набрали огромное количество рыбы.
На другой день довольно поздно мы уже были среди этих островов и, отыскав место, где мы, как нам казалось, были недоступны для нападения тигров, устроили стоянку и разожгли костер. Я приказал приготовить на ужин пару куриц и блюдо из пойманной нами рыбы, которая оказалась превосходной. Тотчас после того, как все поужинали, я до наступления ночи велел грести дальше; из боязни заблудиться среди этих каналов в темноте мы отклонились от большого канала, найдя убежище в небольшом закоулке, где к толстой ветви дерева на изрядном расстоянии от берега в безотчетном страхе перед тиграми привязали лодку. Ночью, пока я был на часах, я стал свидетелем любопытнейшего явления природы, которое, впрочем, я сам до того дважды наблюдал в Дели. Это была лунная радуга — огромная цветная арка вокруг луны; я показал ее спутникам, особенно удивив при этом двух португальских моряков, которых я взял к себе в лодку по просьбе одного из моих друзей, — они сказали, что подобного никогда не видывали и о подобном никогда не слыхивали.
На третий день мы блуждали среди каналов, покуда, наконец, не встретили португальцев из тех, кто промышлял выпаркой соли на одном из островов; они указали нам правильное направление, на которое мы с грехом пополам и вернулись. Той ночью мы, как обычно, привязались к дереву в небольшой протоке. Мои португальцы, которые были полны впечатлений от того, что видели в прошлую ночь и зорко следили за небом, разбудили меня, чтобы я увидел другую радугу, столь же прекрасную, что и вчерашняя. Не подумайте, однако, что я принял за радугу гало: гало я ведь хорошо знал — редко когда в сезон дождей нет этого явления — ореола вокруг луны — хотя бы раз в месяц в Дели, хотя это бывает, когда луна довольно высоко над горизонтом, ибо замечено, что это абсолютно необходимое условие. Я наблюдал гало по три-четыре ночи подряд, причем иногда они были двойными. Что же до лунной радуги, то она наблюдалась не вокруг луны, а с противоположной [476] стороны, точно так же, как солнечная радуга. Во всех случаях, которые я наблюдал, луна была на западе, а радуга — на востоке, а луна была близка к полнолунию — это, я полагаю, ибо в другое время света было бы недостаточно, чтобы сформировалась радуга; наконец, эта радуга не была столь белой, как гало — у радуги ощущалось даже некоторая цветовая гамма. Таким образом, вы можете убедиться в том, что мне повезло гораздо больше, чем древним, которые, по свидетельству Аристотеля, ничего подобного не наблюдали.
Вечером четвертого дня мы отошли, как обычно, от главного протока в безопасное место, и пережили самую необычайную ночь. Дыхания ветра не чувствовалось, и воздух стал настолько горячим и удушающим, что мы едва могли дышать. Кустарник вокруг нас был настолько наполнен светящимися насекомыми — светлячками, что, казалось, подожжены были сами кусты, и время от времени пламя поднималось то с той, то с другой стороны, пламя пугало наших мореходов, которые считали это проделками чертей. Два из этих огней были особенно замечательны. Первый был большим огненным шаром, который продолжал гореть дольше, чем время, за которое можно было прочесть один раз «Отче наш»; второе, длившееся больше четверти часа, походило на охваченное пламенем дерево.
Ночь пятого дня была и ужасна, и вместе с тем опасна. Возник настолько сильный шторм, что хотя мы были, как нам казалось, превосходно защищены деревьями, и наша лодка была тщательно закреплена, ветер не переставал рвать канат, и мы могли быть выброшены в главную протоку, где неизбежно погибли бы, если бы я и мои два португальца не схватились бы инстинктивно за ветви деревьев и не держались бы за них около двух часов, пока гроза бушевала. На моих индийских лодочников надежда была плоха — страх парализовал их до полной неспособности хоть чем-то нам помочь. Но что было наиболее неприятно и удивительно, так это то, что дождь низвергался на нас сплошным потоком, и молнии, и удары грома были столь [477] ужасающи и близки от нас, что, казалось, вот-вот нас настигнут.
Все же остаток путешествия вплоть до девятого дня, когда я прибыл в Хугли, оказался наиболее приятным: я не видывал столь чудесной страны. Однако мой дорожный сундук и все вещи в нем вымокли, куры сдохли, рыба протухла, а все сухари раскисли от воды.
Ответ на пятый вопрос — о периодических разливах Нила
Не знаю, устроит ли мое решение этого пятого вопроса; но я добросовестно передам Вам то, чему сам дважды был свидетелем в связи с разливами, и отмечу то, что в этом наиболее любопытного, и, наконец, отметив в Индии вещи, давшие мне большие преимущества перед тем великим человеком, который писал столь изобретательно и со знанием дела на эту интересную тему, хотя он рассматривал Египет только из своего кабинета.
Я уже упомянул о том, что в то время как два эфиопских посла были в Дели, мой чрезвычайно любознательный ага, Данешменд-хан, часто приглашал их к себе и в моем присутствии расспрашивал их о государстве и правительстве; при этом однажды мы сами заговорили об истоке Нила, который у них называется Аббабиль, о котором они говорили, что это настолько известно, что в этом никто и не сомневается, и это даже видел один из послов и один могол, который вернулся в Индостан вместе с этим послом из Эфиопии. Они сказали нам, что источник реки Нил находится в стране Агуа; что он изливается из земли в виде двух больших бурлящих источников, близких друг к другу, которые образуют небольшое озеро около тридцати или сорока шагов в длину, и что вытекает из этого озера уже река, с каждым шагом становящаяся все более полноводным потоком. Они добавили, что при поворотах река образует огромный полуостров, и после падения с множества острых скал река впадает в большое озеро в стране Дамбиа в [478] четырех или пяти днях езды от истока и почти в трех днях езды от города Гондэра — столицы Эфиопии. После пересечения этого озера течение отягощается стоком всех вод, впадающих в озеро, проходит Сеннар — столицу царства фунгов или берберийцев, данников царя Эфиопии, чтобы излиться затем через бурные пороги на равнины Мисра, т.е. Египта.
После того, как мы выяснили эти особенности истоков и течения Нила, я, для того чтобы лучше судить о месте, где мог бы располагаться исток Нила, спросил, в какой части Африки относительно к Баб-эль-Мандебу расположена Дамбия. Однако они ничего не могли мне сказать, кроме того, что она находится западнее. В особенности то, что магометанский посол, который должен был лучше знать и разбираться в этих странах света, чем христиане — ведь магометане, как меня доподлинно уверяли, обязаны, творя молитву, обращаться лицом к Мекке — меня несказанно удивило: ведь согласно тому, что мне говорили, исток Нила должен был бы быть по ту сторону от экватора, тогда как все наши карты, начиная с Птолемея, помещают его по эту сторону.
Мы спросили их затем, идут ли дожди в Эфиопии, и столь же ли они периодичны, как в Индии. Они ответили, что дожди со стороны Красного моря бывают крайне редки от Суакина, Аркико, и острова Массауа вплоть до Баб-эль-Мандеба, несколько больше, чем в Мохе, в Счастливой Аравии, на противоположном берегу этого моря. Внутри страны, однако, в области Агау, в Дамбии и окружающих областях выпадают обильные дожди в течение двух самых горячих месяцев лета — тех месяцев, когда дождь идет также и в Индии, и как раз тогда, когда, по моим расчетам, происходит и разлив Нила. Послы в дополнение сказали, что очень хорошо знали, что именно дожди в Эфиопии приводили к разливам Нила, вызывавшим наводнения в Египте; и одновременно наполняя землю плодородным илом, который несла вода, так что даже эфиопские цари заявляли в связи с этим о претензиях на дань от Египта; когда же Эфиопское царство было покорено магометанами, и христианское население подверглось унижениям и [479] оскорблениям, эти цари даже вознамерились повернуть течение Нила к Красному морю, дабы уничтожить Египет, сделав его земли неплодородными; однако они оставили эти намерения, рассудив, что дело это очень трудное, если вообще возможное.
Все эти подробные сведения, с которыми я уже хорошо был знаком, будучи в Мохе, где в ходе различных бесед с десятком или дюжиной купцов из Гондэра, каждый год посылаемых в этот город эфиопским царем для того, чтобы дождаться торговых судов из Индии, — все сведения рассмотрены для того, чтобы еще больше укрепиться в суждении о том, что Нил разливается только благодаря дождям, выпадающим за пределами египетской земли, у его истоков.
Но я придаю особую важность моим собственным наблюдениям, которые были сделаны в двух отдельных случаях во время разлива этой реки, потому что они выявляют ошибочность некоторых распространенных мнений и доказывают, что они являются праздными простонародными сказками, созданиями людей, подверженных суевериям и пораженных зрелищем разлива реки в разгар летней жары в стране, где не бывает дождей. Я упомяну среди прочих верований убеждение, что существует твердо определенный день, в который начинается разлив Нила, что в этот день выпадает особая роса, именуемая гутой, которая выпадает в первый день разлива и кладет конец чуме; после появления гуты ни один человек не умирает от этой болезни; что разливы Нила вызываются особенными таинственными причинами. Я раскрыл, что этот знаменитый водный поток, подобно другим рекам, вздувается и переполняется в результате обильных дождей и что нет никаких оснований приписывать этот разлив брожению азотистых почв Египта.
Я видел подъем — увеличение уровня воды больше, чем на фут, и ее помутнение почти за месяц до того определенного дня, когда произойдет разлив.
Во время разлива и до открытия оросительных каналов я заметил, что после того, как вода прибывала в течение нескольких дней на фут или два, она потом мало-помалу [480] спадала, а затем снова начинала прибывать, не подчиняясь никаким правилам, кроме регулярности дождей у истоков — ну точь-в-точь как наша Луара, когда в горах, где она начинается, идут дожди, и она увеличивается или уменьшается вплоть до дней, когда устанавливается хорошая погода.
Как-то по моему возвращению из Иерусалима, на пути вверх по Нилу от Дамиетты к Каиру за месяц до того, как должна была, как говорили, выпасть гута, наша одежда поутру оказалась вся пропитана росой, выпавшей за ночь.
Спустя восемь или десять дней после дня выпадения гуты я был приглашен на ужин к г-ну Бермону, нашему вице-консулу в Розетте, где три человека были поражены чумой, из которых двое уже умерли на восьмой день, а третий — известный самому г-ну Бермону, возможно, также пал бы жертвой болезни, если бы я не рискнул прибегнуть к лечению и не вскрыл чумной гнойник, вонь от которого чувствовал и я, и все остальные. Я сам заразился, и если бы не сурьмяное масло, которое я принял, я, быть может, также стал бы доказательством того, как мало влияет гута на избавление от опасности заболеть чумой. Но это рвотное средство, принятое в начале болезни, оказало чудесное действие, в результате чего мое заключение в доме ограничилось только тремя или четырьмя днями, в продолжение которых обо мне вспоминал только мой слуга-бедуин, он не брезговал пить в моем присутствии остатки моего бульона, чтобы придать мне бодрости и, придерживаясь принципа фатализма, тем самым смеялся над страхом опасности заразиться чумой. Все это вовсе не означает, что через день после гуты чума бывает так же опасна, как и прежде — опыт говорит об обратном. Но гута здесь ни при чем. И это не просто мое мнение — ведь жара, становясь обжигающей, открывает поры и изгоняет заразный болезнетворный дух, который заключен в теле.
Кроме того, я тщательно опросил нескольких раисов — капитанов арабских судов, поднимавшихся вверх по течению Нила до пределов египетских равнин, до самых скал и до водопадов. Они уверяли меня, что, когда река [481] разливается по египетским равнинам, почва которых рисуется как азотистая и находящаяся в брожении, — Нил так увеличивается в размерах, что затопляет и горы, хотя почва на этих горах не насыщена азотистыми соединениями, нитратами.
Я также старательно расспрашивал тех прибывших в Каир негров из Сеннара, чья страна, платящая, как говорят, дань эфиопскому царю, расположена на Ниле среди этих гор на юге от Египта. Эти негры единодушно уверяли меня в том, что в то самое время, когда Нил разливается по равнинам Египта, у них, в их собственной стране, Нил буквально разбухает от дождей, которые идут тогда не только в их горах, но и гораздо выше — в Хабеше, или Эфиопии.
Наблюдения, сделанные мной над сезонными дождями в Индии, которые идут как раз в то же самое время, когда Нил разливается в Египте, — проливают еще более значительный свет на этот предмет, и должны заставить вас отдать отчет в том, что Инд, Ганг и все другие реки в этой части земного шара таковы же, каков и Нил, и страны, расположенные в их дельтах, — таковы же, каков Египет. Эта мысль пришла мне в Бенгалии. Именно это я тогда же слово в слово и написал.
Огромное количество островов, которые находятся в Бенгальском заливе в дельте Ганга, одни из которых с течением времени соединяются с другими, а в дальнейшем — и с континентом, — заставляют меня припомнить дельту Нила, где я отмечал то же явление, хотя и в иных размерах, в силу чего и оказывается, что, если по выражению, как говорят, Аристотеля, Египет — творение Нила, то точно так же можно было бы сказать, что Бенгалия — создание Ганга — с тем, однако, отличием, что Ганг несравнимо более велик по сравнению с Нилом и с той разницей, что Ганг несет к морю намного большее количество земли и, значит, формирует гораздо большее количество островов, вдобавок, гораздо больших по величине, чем в дельте Нила. Также острова дельты Нила лишены деревьев, тогда как острова дельты Ганга сплошь покрыты ими благодаря четырем месяцам регулярных и неумеренных дождей среди лета. Из-за этого в Бенгалии нет нужды в том, чтобы рыть каналы, как [482] в Египте, — где это приходится делать, когда дождей не хватает для орошения и удобрения земли. Провести их одинаково просто как в той, так и в другой стране — как на Ганге и других реках Индостана, так и на Ниле: те и другие разливаются летом из-за дождей, регулярно выпадающих в это время; различие есть только в том, что в самом Египте ни тогда, ни в какое бы то ни было другое время дождей почти не бывает, разве что иногда у самого моря, и что дожди идут только у самого истока Нила в Эфиопии, — тогда как по всей Индии везде, где протекают реки, наблюдаются периодические дожди. Надо тем не менее отметить, что это нельзя возводить в общее правило: например, в царстве Синда близ Персидского залива, где расположено устье Инда, выдаются годы, в которые дождей нет вовсе до самой осени, хотя Инд остается полноводным и вздувшимся. И поля тогда орошаются, как и в Египте, посредством искусственных каналов.
Что же до желания господина Тевено, чтобы я послал Вам детальное повествование о моих приключениях в Красном море, в Суэце, в Торе, на горе Синай, в Джидде, в этой якобы святой земле Магомета, в полудне пути от Мекки, на острове Камаран и в Лохейе вместе со всем, что я узнал в Мохе об Эфиопском царстве и наиудобнейшей дороге туда — то все это мое намерение, реализовать которое я смогу, как только у меня появится время для того, чтобы разобрать с господней помощью все мои памятные записи. [483]
ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА
не включенная в мое первое сочинение и позволяющая завершить карту Индостана и составить представление о доходах Великого Могола 59
Чтобы можно лучше понять последующее, нужно знать значения следующих терминов.
1. Суба, если можно сказать, провинция.
2. Паргна (точнее — паргана), главный город, крепость или деревня, которой подчинены меньшие единицы, и откуда все собранные налоги поступают королю — абсолютному владыке всех земель своей империи 60.
3. Серкар (точнее — саркар) — казначейство, куда поступают королевские доходы из всех источников 61.
4. Казине — сокровищница (казна).
5. Рупия — монета страны достоинством примерно в тридцать су.
6. Лек — сто тысяч рупий.
7. Корор (курур) — сто леков.
1. Джаханабад или Дели, — первая суба, включающая шестнадцать саркаров и двести тридцать парган; дает королю девятнадцать миллионов пятьсот двадцать пять тысяч рупий.
2. Агра, иначе называемая Акбарабадом, — вторая суба, включающая четырнадцать саркаров, двести шестьдесят парган, дает королю двадцать пять миллионов двести двадцать пять тысяч рупий. [484]
3. Лахор имеет четырнадцать саркаров и триста четырнадцать парган; дает королю ренту в двадцать четыре миллиона шестьсот девяносто пять тысяч рупий.
4. Хасмер (Аджмер), принадлежащий радже, платит королю дань в двадцать один миллион девятьсот семьдесят тысяч рупий.
5. Гуджарат, столица которого Ахмадабад, имеет девять саркаров и сто девяносто парган, доставляет королю тринадцать миллионов триста девяносто пять тысяч рупий.
6. Царство Кандагар принадлежит королю Персии, но пятнадцать парган, которые все еще остаются объединенными с королевством Великого Могола, дают ему доход в один миллион девятьсот девяносто две тысяч пятьсот рупий.
7. Молойа (Малва) имеет девять саркаров, сто девяносто парган, дает девять миллионов сто шестьдесят две тысячи пятьсот рупий.
8. Патна, или Беара (Бихар), включает восемь саркаров, двести сорок пять парган; дает девять миллионов пятьсот восемьдесят тысяч рупий.
9. Элабас (по-видимому, имеется в виду Аллахабад) имеет семнадцать саркаров, двести шестьдесят парган; дает девять миллионов четыреста семьдесят тысяч рупий.
10. Хаонд (Ауд) имеет пять саркаров, сто сорок девять парган; дает шесть миллионов девяносто три тысячи рупий.
11. Мултан включает четыре саркара, девяносто шесть парган; дает одиннадцать миллионов восемьсот сорок тысяч пятьсот рупий.
12. Джаганнат (Джаганнатх), в который включена (Орисса и) Бенгалия, имеет одиннадцать саркаров, двенадцать парган; он дает семь миллионов двести семьдесят тысяч рупий.
13. Кашмир имеет пять саркаров, сорок пять парган, дает триста пятьдесят тысяч рупий.
14. Кабул имеет тридцать пять парган, приносит три миллиона двести семьдесят две тысячи пятьсот рупий.
15. Тата (Тхатта, а также весь Синд) имеет четыре [485] саркара и пятьдесят четыре парганы, дает два миллиона триста двадцать тысяч рупий.
16. Аурангабад, прежде называвшийся Доулатабадом, имеет восемь сардаров, семьдесят девять парган, приносит семнадцать миллионов двести двадцать семь тысяч пятьсот рупий.
17. Варада (Берар) имеет двадцать сардаров, сто девяносто одну паргану, дает пятнадцать миллионов восемьсот семьдесят пять тысяч рупий.
18. Кандей (Хандеш) со столицей в Брампуре (Бурханпуре) имеет три сардара, сто три парганы; он дает восемнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч рупий.
19. Таленганд (Телингана), которая граничит с царством Голдонда со стороны Маслипатама (Масулипатама), имеет сород три парганы, приносит дохода шесть миллионов восемьсот восемьдесят пять тысяч рупий.
20. Баганала (вероятно, имеется в виду Ахмаднагар, который ранее составлял часть державы Бахманидов), которая граничит с португальскими землями и горным оплотом Шиваджи (раджи, который разграбил Сурат), имеет два сардара, восемь парган, дает дохода пятьсот тысяч рупий.
Всего доход Великого Могола — двести двадцать пять миллионов девятьсот тридцать пять тысяч пятьсот рупий.
Согласно этой записке, которую я не считаю очень точной и заслуживающей доверия, Великий Могол имеет ежегодный доход с одних только своих земель в размере более двух короров рупий.
Комментарии
55. Кавказом многие древние географы называли предполагаемую единую горную цепь, начинающуюся хребтом Тавра в Малой Азии и завершающуюся Гиндукушем и Гималаями.
56. См. примеч. к с. 159.
57. Шеллак — воскоподобное вещество, выделяемое некоторыми видами тропических насекомых. Используется для изготовления спиртовых лаков и политур.
58. Цибетин — выделение заднепроходных желез циветта, хищника, обитающего в Азии и Африке. Издает сильный мускусный запах и используется для изготовления духов и благовоний.
59. При перечне суб (провинций) империи Великого Могола Ф. Бернье допущены неточности в названии некоторых из них. В отредактированном мной списке суб сначала приведено название, данное Ф. Бернье, а за ним, если оно неточно, в скобках более верное. В скобках же данные и необходимые пояснения. Ред.
60. Паргана — низшие административные единицы, на которые подразделялись саркары.
61. Саркары — административные единицы, на которые подразделялись провинции (субы). Состояли из нескольких парган
(пер. Б.
Жуховецкого, М. Томара, Ю. А. Муравьева)
Текст воспроизведен по изданию: Франсуа Бернье.
История последних политических переворотов в
государстве Великого Могола. М. ГПИБ. 2008
© текст - Жуховецкий Б., Томара М. 1935,
Муравьев Ю. А. 2008
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ГПИБ. 2008