СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНСУА БЕРНЬЕ

ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПЕРЕВОРОТОВ В ГОСУДАРСТВЕ ВЕЛИКОГО МОГОЛА

Добавлю тут еще два факта, случившиеся во времена Шах-Джехана, так как подобные случаи происходят нередко и они заставят нас обратить внимание на древний варварский обычай, состоящий в том, что государи Индии наследуют имущество тех, кто умирает на их службе. Первый случай касается Неикнам-хана, одного из самых старых придворных эмиров, который занимал в течение сорока или пятидесяти лет важные посты и накопил громадное количество золота и серебра. Этот вельможа, видя приближение смерти и размышляя над нелепым обычаем, по которому жена знатного придворного после смерти мужа вдруг оказывается в бедственном положении и бывает вынуждена просить о назначении ей маленькой пенсии, которая дала бы ей возможность существовать, детям же приходится поступать простыми солдатами [157] к какому-нибудь эмиру, —  тайно роздал свои сокровища бедным вдовам и всадникам, а свои сундуки наполнил железным ломом, старой обувью, костями и тряпками, хорошенько их запер и опечатал, говоря всем, что это имущество принадлежит Шах-Джехану. После его смерти сундуки принесли к падишаху, в то время когда он находился на собрании эмиров; по его приказу они были тут же вскрыты в присутствии всех эмиров, которые увидели все эти чудесные сокровища. Это до того смутило и рассердило Шах-Джехана, что он поднялся и немедленно удалился.

Второй случай просто забавен. Умер богатый баньян, т. е. языческий купец, страшный ростовщик, какими они бывают большей частью, состоявший постоянно на службе у падишаха и получавший от него жалование. Несколько лет спустя после его смерти сын его стал мучить свою мать вдову, требуя денег, она же, видя, что он распутник и кутила, давала ему возможно меньше. Этот молодой безумец, которого уговорили такие же, как он, пошел жаловаться Шах-Джехану и по глупости открыл ему, какое состояние оставил его отец: оно доходило почти до двухсот тысяч экю. Шах-Джехан, которому хотелось скорее забрать деньги этого ростовщика, послал за вдовой и приказал ей при всем собрании эмиров прислать ему сто тысяч рупий, а пятьдесят тысяч дать сыну и вместе с тем распорядился, чтобы ее немедленно выселили из дворца. Старуха, удивленная этим распоряжением и чрезвычайно смущенная тем, что ее так быстро и грубо вытолкали, не дав ей изложить свои доводы, не растерялась и стала отбиваться и громко кричать, что она должна раскрыть падишаху еще кое-что. Тогда ее опять привели к нему. Когда она настолько приблизилась, что он мог ее хорошо услышать, она произнесла следующую прекрасную речь: «Хазрет саламет, да хранит бог ваше величество, я нахожу, что мой сын имеет некоторые основания требовать от меня имущество своего отца, —  ведь в конце концов в нем кровь отца и моя и следовательно он наш наследник; но я хотела бы знать, в каком родстве с моим покойным мужем состоит ваше величество, чтобы предъявлять права на его наследство?» Шах-Джехан, услышав эти наивные рассуждения о родстве государя Индии с языческим баньяном, не мог удержаться от смеха и приказал ничего с нее не требовать. [158]

Я не буду описывать все прочие значительные события, происшедшие после окончания войны, т. е. приблизительно с 1660 года до моего отъезда, состоявшегося более чем 6 лет спустя, хотя я и не сомневаюсь, что это очень содействовало бы моей цели, которую я преследовал, рассказывая предыдущие события, а именно познакомить с духом моголов и индийцев. Это я смогу сделать в другом месте; расскажу только пять или шесть фактов, которые несомненно заинтересуют тех, кто прочтет эту книгу.

Прежде всего о Шах-Джехане, которого Ауренгзеб. продолжал держать в Агрской крепости со всем вниманием и со всеми предосторожностями, которые только можно себе представить. Но тем не менее он его по-прежнему оставлял в его прежних покоях с Бегум-Сахеб, сего штатом женщин, певиц, танцовщиц, кухарок и пр. С этой стороны у Шах-Джехана ни в чем не было недостатка. Были даже такие муллы, которым позволено было видаться с ним, чтобы читать ему коран (он стал чрезвычайно набожен), и, когда ему этого хотелось, ему приводили парадных лошадей, ручных газелей, между которыми' устраивались бои, разных охотничьих птиц и других любопытных животных для его забавы, как это делалось и раньше. Ауренгзеб сумел даже в конце концов победить невыносимую гордость и озлобленность, которые не оставляли Шах-Джехана даже в заключении, как ни старались его смягчить. Это было достигнуто вежливыми письмами, полными почтительности и покорности, которые он ему часто писал, спрашивая у него советов, как у оракула, оказывая ему много внимания и делая ему беспрестанно маленькие подарки. Он добился того, что Шах-Джехан тоже стал ему весьма часто писать, касаясь правительственных и государственных дел, и по своему почину послал ему несколько драгоценных камней, в которых он ему отказал раньше, с такой резкостью заявив, что готовы молотки, которые обратят их в пыль, если Ауренгзеб еще раз их потребует. Шах-Джехан послал ему дочь Дары, в чем он ему раньше смело отказал, и даровал ему наконец прощение и отеческое благословение, о чем Ауренгзеб так часто и тщетно его просил.

Нельзя сказать, чтобы Ауренгзеб всегда ему льстил, напротив, он иногда отвечал ему очень резко, когда [159] находил, что его письма слишком отзывались той надменностью и властностью, от которых не мог освободиться Шах-Джехан, или когда они были слишком грубы и язвительны. Об этом можно судить по письму, которое, как я знаю из вполне достоверного источника, он ему написал однажды приблизительно в таких выражениях: «Вы хотите, чтобы я непременно следовал этим древним обычаям и становился наследником всех, кто состоял на моем жаловании, выполняя это с традиционной непреклонностью; едва эмир и даже кто-нибудь из наших купцов умрет, а подчас даже еще не успеет умереть, как мы опечатываем его сундуки, завладеваем его имуществом, разыскиваем тщательно все, что ему могло принадлежать, заключаем в темницу и подвергаем насилиям его слуг, чтобы принудить их открыть все, даже самые незначительные драгоценности.

Я готов верить, что в этом есть некоторая политика, но ведь нельзя отрицать, что в этом много и жестокости, а часто и несправедливости, и, если сказать всю правду, мы заслуживаем, чтобы с нами каждый день повторялось то, что случилось с вами в этом деле с богатым купцом-индусом Неикнам-ханом и его вдовой. Кроме того, добавлял он, мне кажется, что теперь, когда я падишах, я в вашем представлении являюсь надменным гордецом, как будто вы после более чем сорокалетнего опыта вашего царствования не знаете, какое тяжелое украшение корона и сколько мрачных и беспокойных ночей она приносит. Разве я могу забыть эту прекрасную черту Мир-Тимура, на которую так настойчиво указывает в своих записках наш великий предок Акбар, чтобы дать нам понять, как высоко мы должны ее ценить? И есть ли у нас основания так гордиться? Как вы знаете, он рассказывает, когда Тимур взял в плен Баязета ⁵⁹, он велел в тот же день привести его к себе и, разглядывая внимательно его лицо, начал смеяться, на что Баязет, полный негодования, гордо казал ему: «Не насмехайся, Тимур, над моим несчастьем, знай, что бог раздает царства и империи, и что завтра с тобой может случиться то, что случилось со мной сегодня». На это Тимур глубокомысленно и вежливо ответил: «Я знаю не хуже тебя, Баязет, что бог раздает царства и империи, я не насмехаюсь над твоей несчастной, судьбой, [160] избави меня от этого бог; но когда я рассматривал твое лицо, мне пришла в голову мысль, что эти царства и империи должны перед богом, а может и сами по себе, быть вещами очень незначительными, так как бог раздает их людям, столь плохо сложенным, как мы с тобой, —  несчастному слепому на один глаз, как ты, и жалкому хромому, как я».

Вы хотите, чтобы, оставив прочие мои занятия, которые я считаю крайне важными для укрепления и процветания этого государства, я думал только о завоеваниях, о расширении пределов империи? Я готов признаться, что это занятие достойно великого монарха, достойно действительно царственной души, и я бы не заслуживал быть потомком великого Тимура, если бы не понимал этих чувств и не испытывал к ним склонности. Однако мне кажется, что я не сижу сложа руки и мои армии не бездействуют в Деккане и Бенгалии. Надо однако признаться, что не всегда самые великие завоеватели оказываются самыми великими монархами и что слишком часто среди завоевателей видишь варваров, а их великие завоевания обыкновенно распадаются сами собой и, как мы видим, через короткий срок приходят в упадок. Тот является великим государем, кто умеет достойно выполнять возвышенные и великие обязанности этого ремесла, оказывать правосудие своим подданным и так далее». Конец письма не попал мне в руки.

Второй факт касается Эмир-Джемлы. Было бы несправедливостью по отношению к этому великому человеку умолчать, как он после войны повел себя с Ауренгзебом и как увенчал свои последние дни. Этот великий человек, покончив в Бенгалии с Султан-Суджей не так, как Джион-хан, этот гнусный патан, с Дарой, или серенагарский раджа с Сулейман-Шеку, но как великий полководец и ловкий политик, оттеснив его к морю, заставив бежать и дав ему спастись, отправил к Ауренгзебу евнуха просить у него позволения перевезти свое семейство в Бенгалию. Он писал, что теперь, когда война кончена, он чувствует себя одряхлевшим и надеется, что ему будет дано утешение провести остаток своих дней с женой и детьми. Но Ауренгзеб был слишком проницателен, чтобы не разгадать планы эмира; он знает, какой репутацией пользуется [161] Эмир-Джемла, победитель Суджи: его считают человеком очень умным, предприимчивым, храбрым и богатым; Бенгальское же королевство не только лучшее в Индостане, но и сильно само по себе. Эмир стоит во главе закаленного войска, которое его почитает и уважает в такой же мере, как и боится; кроме того Ауренгзеб с давних пор знает его честолюбие и понимает, что, если бы сын его Махмет-Эмир-хан был при нем, он стал бы стремиться к короне и захотел бы сделаться независимым государем Бенгалии, а может быть пошел бы еще дальше. Между тем отказать ему в этом рискованно: он способен решиться на какую-нибудь опасную крайность, как он уже это сделал в Голконде.

Как же ему поступить с ним? Он ему отсылает жену и дочь и всех детей его сына, дает ему звание Мир-уль-Омра, что в этом государстве является высшей почестью, какую только может получить любимец государя. Что же касается Махмет-Эмир-хана, он делает его великим бакши, что приблизительно соответствует нашему главному начальнику кавалерии. Это вторая или третья должность в государстве, но безусловно прикрепляющая ее носителя ко двору и не дающая возможности удаляться от особы государя иначе как с большим трудом.

Эмир с своей стороны хорошо понимает, что Ауренгзеб сумел отразить удар; напрасно теперь требовать от него выдачи сына; этого нельзя сделать, не оскорбив его, а следовательно самое верное — удовольствоваться изъявлениями дружбы, дарованными почестями и бенгальским губернаторством; но при этом следует все время держаться настороже; если он не может ничего предпринять против Ауренгзеба, то надо устроить так, чтобы и Ауренгзеб ничего не мог предпринять против него. Вот каким образом действовали эти. два больших человека, и в таком положении дело находилось около года, пока Ауренгзеб, хорошо зная, что великий полководец не сможет долго предаваться покою и если не занят внешней войной, то при первой возможности затеет что-нибудь внутри государства, предложил ему начать войну с богатым и могущественным раджей Ассама, владения которого лежат на север от Даки у Бенгальского залива ⁶⁰. Эмир, сам уже по-видимому имевший такие намерения и полагавший, что завоевание этой страны откроет ему путь к [162] неувядаемой славе, так что слух о нем и его военных подвигах дойдет до Китая, оказался уже вполне готовым к этому предприятию. Он сел на суда в Даке с мощной армией и поплыл по реке, которая протекает по этим странам. Сделав по ней около ста лье по направлению к северу с некоторым уклоном к востоку, он прибыл к крепости, именуемой Азо, которую раджа Ассама с давних пор уже отнял у Бенгальского королевства. Он атаковал крепость и взял ее штурмом менее чем в пятнадцать дней, направив оттуда путь на Шамдару, являющуюся воротами в страну раджи; он прибыл туда через двадцать восемь дней, двигаясь все время по направлению к северу. Тут разыгралось сражение, в котором ассамский раджа был разбит и был вынужден отступить к Гергуону, столице королевства, в сорока милях от Шамдары. Эмир последовал за ним по пятам и, появившись в виду города через пять дней, не дал радже укрепиться в Гергуоне, как тот надеялся. Это принудило раджу, как только он увидел армию Эмира, бежать в горы королевства Ласса и покинуть Гергуон, который подвергся разграблению, как раньше Шамдара. В нем нашли большие богатства; это большой прекрасный город, ведущий крупную торговлю; женщины там отличаются необыкновенной красотой. Однако на несчастье Эмира сезон дождей начался раньше обыкновенного, а так как в этой стране дожди чрезмерны и затопляют в течение более трех месяцев всю землю за исключением деревень, которые расположены на возвышенностях, то Эмир оказался в очень затруднительном положении. Раджа, посылая с гор людей, знавших страну, сумел за короткое время забрать из деревень все припасы, так что армия эмира, несмотря на все свои богатства, оказалась лишенной продовольствия, пока не прошли дожди, и не могла ни продвигаться вперед, ни вернуться назад. Вперед она не могла итти из-за гор, так как они мало доступны и так как шли сильные дожди; назад она не могла итти из-за тех же дождей и из-за грязи, а также потому, что раджа в нескольких местах испортил дорогу, которая представляет собой высокую плотину, идущую до Шамдары. Вследствие всего этого эмир вынужден был провести в этом месте весь сезон дождей, ужасно бедствуя; по окончании этого [163] периода, видя, что его армия находится в унынии, утомленная и полумертвая от голода, он отказался от намерения итти вперед и вернулся обратно. Но и это было сопряжено с такими трудностями и такими большими неудобствами вследствие грязи, недостатка припасов и преследования раджи, который шел за ним по пятам, что всякий другой на его месте, кто не сумел бы восстанавливать порядок во время похода и не имел бы терпения выстаивать по пяти-шести часов у какого-нибудь прохода, следя за тем, чтобы все солдаты прошли без задержки, несомненно погиб бы и растерял бы там всю армию. Он же, несмотря на все препятствия, вернулся все-таки с большой славой и громадными богатствами. У него было намерение продолжать свое предприятие на следующий год; он предполагал, что укрепленный им Азо, в котором он оставил сильный гарнизон, сможет держаться остальную часть года против раджи. Но доколе тело, истомленное старостью, может бороться с такими тяготами? Едва он прибыл, как в его армии началась дизентерия. Он сам тоже не был сделан из бронзы: он заболел и умер. Судьба как будто пожелала покончить со справедливыми опасениями Ауренгзеба. Я говорю «справедливые опасения», так как не было никого из знавших этого выдающегося человека и положение дел в Индостане, который бы не сказал: только теперь Ауренгзеб стал королем Бенгалии. Он сам не мог удержаться, чтобы не высказаться по этому поводу, ибо он откровенно сказал при всех Махмет-Эмир-хану: «Вы потеряли отца, а я самого большого и самого опасного друга, который у меня когда-либо был». Он впрочем не преминул его тут же утешить и заверить, что он заменит ему на всю жизнь отца, и вместо того чтобы, как ожидали, сократить его жалование и разыскивать сокровища покойного, он снова утвердил Махмет- Эмира в должности бакши, повысил ему содержание на тысячу рупий в месяц и оставил его наследником всего имущества отца, хотя по обычаю страны он мог завладеть им сам.

Третий факт касается Шах-Гест-хана, которого Ауренгзеб прежде назначил губернатором Агры, когда отправился на битву при Каджоуе против Султан-Суджи, затем губернатором и командующим армией в Деккане [164] и наконец, после смерти Эмир-Джемлы, —   губернатором и командующим армией в Бенгалии с званием Мир-уль-Омра, которое носил Джемла. Мы уже упоминали в нашем повествовании, что он приходился дядей Ауренгзебу и сумел помочь ему своим красноречием и ловким пером, своими интригами и советами. Было бы несправедливо по отношению к его славе умолчать о важном предприятии, которое он затеял при своем вступлении в должность губернатора, тем более что Эмир-Джемла либо из политических соображений, либо по другим причинам не желал предпринять это дело. Подробности, которые я расскажу, познакомят не только с прошедшим и настоящим королевств Бенгалии и Аракана, в которых никто до сих пор еще не сумел разобраться, но также и с некоторыми другими обстоятельствами, заслуживающими внимания.

Чтобы понять надлежащим образом всю важность предприятия Шах-Гест-хана и составить себе представление о том, что происходит в Бенгальском заливе, надо знать, что уже много лет, как в королевстве Аракана, или Мога, жило постоянно некоторое количество португальцев и с ними много метисов, христианских рабов и других франги из разных мест. Это было убежище беглецов из Гоа, Цейлона, Кошина ⁶¹, Малаги и всех других мест Индии, в которых прежде находились португальцы. Расстриги, покинувшие монастырь, люди, женившиеся по два и три раза, убийцы, словом, весь преступный мир, встречали здесь самый радушный прием. Они вели омерзительный образ жизни, совершенно не достойный христиан, доходя до того, что безнаказанно убивали и отравляли друг друга, убивали собственных духовных лиц, которые впрочем часто были не лучше их самих. Король Аракана, постоянно опасаясь Могола, держал их в виде стражи на своей границе в порту Читагонг ⁶², дал им земли и предоставил им жить так, как они хотят. Их обыкновенным занятием и ремеслом были разбои и пиратство. На своих маленьких легких галерах, которые называют галеассами, они только и делали, что бродили по морю в этой стороне, заходя во все речки, каналы и рукава Ганга, проходя между всеми островами Нижней Бенгалии, а нередко проникая глубже и поднимаясь до [165] сорока или пятидесяти лье вверх по течению. Они нападали врасплох на целые селения, собрания, базары, праздники и свадьбы бедных язычников и других жителей этой страны; со страшной жестокостью обращали в рабство мужчин и женщин, взрослых и детей и сжигали все, что не могли увезти. Вот почему в настоящее время можно найти в устье Ганга столько прекрасных островов совершенно пустынных; когда-то они были населены, теперь же здесь не найдешь никаких обитателей, кроме диких животных, в особенности тигров.

И вот что они делали с той массой рабов, которых они таким образом набирали повсюду. У них хватало наглости и смелости приводить на продажу тут же на месте старых людей, с которыми они не знали, что делать; те, которые избежали опасности бегством или укрывались в лесах, старались выкупить своих отцов и матерей, которые вчера на их глазах были взяты в плен. Всех прочих они оставляли у себя для работы в качестве гребцов; они превращали их в таких же христиан, какими были сами, воспитывая из них разбойников, приучая к крови, к убийству, или же продавали португальцам в Гоа, Цейлоне, Сан-Томэ и других местах, а также португальцам в Бенгалии, в Хугли, где они поселились с позволения деда Ауренгзеба, Джехан-Гира, относившегося к христианам снисходительно и терпевшего их из-за торговли, а также потому, что они обещали охранять Бенгальский залив от корсаров. Эта замечательная торговля велась вблизи Гальского острова, около мыса Дас Пальмас. Пираты поджидали там прихода португальцев, которые наполняли рабами свои корабли по очень дешевой цене (так поступали и некоторые другие европейцы со времени упадка португальцев). При этом эта гнусная сволочь нагло хвасталась, что в один год обращает в христианство больше людей, чем все миссионеры в Индии за 10 лет. Надо сказать  —  странный способ распространения христианства. Эти-то пираты и явились причиной того, что Шах-Джехан, который был более ревностным магометанином, чем отец его Джехан-Гир, обратил свой гнев не только на достопочтенных отцов-иезуитов, бывших миссионерами в Агре. Он не только приказал сломать прекрасную большую церковь, которую они выстроили, как и в Лагоре, с милостивого [166] разрешения Джехан-Гира, относившегося, как я уже говорил, снисходительно к христианству (на этой церкви была высокая башня с колоколом, который был слышен на весь город), но начал также преследовать христиан в Хугли. Ему надоело видеть, что они действуют заодно с пиратами, заставляя трепетать перед именем франги и наполняя свои дома рабами, которые были собственными подданными Шах-Джехана, и он их разорил до тла ⁶³. Сначала он вытянул у них ласковыми словами и угрозами сколько мог денег; потом за то, что они нерассудительно упрямились и отказывались ему дать все, что он требовал, он их подверг осаде и велел всех привезти в Агру, вплоть до маленьких детей, священников и монахов, в общем  —  несколько сот человек. Это было несказанное бедствие и отчаяние, своего рода вавилонское пленение. В Агре их всех обратили в рабство, красивых женщин и девушек заперли в сераль, старых и прочих роздали разным эмирам, детей мужского пола сделали пажами и обрезали, взрослые же большей частью отреклись от своей веры, запуганные ежедневными угрозами, что их бросят под ноги слонам, или прельщенные прекрасными обещаниями. Правда, среди них было несколько монахов, которые стойко держались; кроме того миссионеры в Агре, несмотря на все бедствия оставшиеся в своем доме, нашли позднее возможность (частью через друзей, частью посредством денег) многих спасти и переправить в Гоа и другие места, занятые португальцами.

Эти же самые пираты за некоторое время до разорения Хугли предложили вице-королю Гоа передать в его руки для португальского короля все королевство Аракана. Но он, говорят, отклонил это предложение из заносчивости и зависти и не пожелал послать помощь, которую просил у него для этой цели некий Бастиан Консальв, сделавшийся начальником над этими людьми и ставший столь могущественным и влиятельным, что женился на одной из дочерей короля. Вице-королю не хотелось, чтобы это великое дело осуществил человек такого низкого происхождения, как Бастиан Консальв ⁶⁴. Между прочим надо заметить, что этому не следует удивляться. Португальцы, находившиеся в Индии, упустили по такой же причине много других случаев: в Японии, в Пегу, в Эфиопии [167] и других странах, не говоря уже о том, что таким же путем, и может быть тоже по справедливой каре божьей, как они сами это откровенно признают, они стали добычей своих врагов и так низко пали в Индии, что не знаю, смогут ли когда-нибудь вновь подняться. А ведь раньше, до того как они развратились и погрязли в наслаждениях, все перед ними дрожали. Они отличались храбростью, благородством, великими подвигами, были ревностными христианами, владели огромными богатствами, и все правители Индии добивались их дружбы.

Эти же самые пираты тогда же завладели островом Сондива, чрезвычайно выгодным постом, дающим господство над устьем Ганга. Здесь знаменитый монах-августинец по имени Фра Хуан в течение нескольких лет разыгрывал роль царька, сумев бог знает каким способом отделаться от коменданта крепости.

Эти же пираты прибыли в Даку, чтобы перевезти на своих галеассах Султан-Суджу в Аракан, как мы это рассказывали, и сумели взломать несколько его сундуков, украв из них множество драгоценных камней и тайно продав их затем в Аракане почти даром, так как большинство камней попало в руки людей, не понимавших, что это такое, и затем перешло в руки голландцев и других, которые живо сумели их приобрести, объяснив этим невежественным ворам, что их бриллианты мягкие и что цена, которую они дают, соответствует их твердости.

Наконец они же в течение стольких лет причиняли Великому Моголу хлопоты в Бенгалии, заставляя его постоянно держать там множество стражи на всех переправах, большое сухопутное войско и маленькую морскую армию с галеассами для борьбы с их набегами. Несмотря на все это, они продолжали производить ужасные опустошения и врываться, как я уже говорил, глубоко внутрь страны, насмехаясь над всей этой армией Моголов, и стали столь смелыми и научились так хорошо владеть оружием и управлять галеассами, что вчетвером или впятером не боялись напасть на четырнадцать-пятнадцать галеасс Могола и действительно овладевали ими, грабили, забирали или пускали ко дну.

И вот Шах-Гест-хан обратил внимание на этих самых пиратов и как только вступил в Бенгалию решил [168] освободить страну от этой чумы, от людей, которые ее разоряли с столь давних пор. Он намерен был пойти после этого дальше и напасть на короля Аракана согласно приказанию Ауренгзеба, желавшего отомстить за кровь Султан-Суджы и всей его семьи, с которой так жестоко поступили, и научить этого варвара, как нужно уважать царскую кровь в каких бы то ни было случаях.

Теперь расскажем, как ловко Шах-Гест-хан приступил к осуществлению своего плана. Так как он знал, что из Бенгалии в Аракан невозможно провести сухим путем не только кавалерию, но даже и пехоту из-за множества каналов и речек, которые протекают около границы, и что кроме того эти читагонгские пираты, о которых я говорил, достаточно сильны, чтобы помешать перевозке войск морем, то он решил заинтересовать в этом плане голландцев и отправил в Батавию посла, поручив ему договориться на известных условиях с генералом Компании, чтобы общими усилиями завладеть всем королевством Аракана; так некогда поступил с Ормузом Шах-Аббас, сговорившись с англичанами. Батавский генерал, видя, что предприятие осуществимо и позволит окончательно унизить португальцев в Индии, а Компании принесет немалые выгоды, отправил в Бенгалию два военных корабля, чтобы облегчить перевозку войск Могола, направленных против пиратов. Но вот что сделал Шах-Гест-хан до того, как эти военные суда прибыли. Он заготовил большое количество галеасс и несколько больших судов для перевозки армии, пригрозил пиратам их разорить и погубить окончательно, дал им понять, что Ауренгзеб питает замыслы против Аракана, что приближается могущественная армия голландцев и им следует подумать, если они благоразумны, о себе и своих семействах, что, впрочем, если они хотят покинуть службу короля Аракана и поступить на службу к Ауренгзебу, он им предоставит хорошие условия, раздаст сколько нужно земли в Бенгалии и будет им платить жалование двойное против того, которое они теперь получают. Неизвестно, подействовали ли на их умы эти угрозы и обещания или то, что случайно как раз тогда они убили одного из первых должностных лиц короля Аракана и опасались наказания, но как бы то ни было, они попались в ловушку и в один прекрасный [169] день их охватил такой безумный страх, что они вдруг бросились к своим сорока или пятидесяти галеассам и поплыли в Бенгалию к Шах-Гест-хану с такой поспешностью, что едва успели погрузить своих жен и детей и все, что у них было наиболее ценного. Шах-Гест-хан принял их с распростертыми объятиями, осыпая всяческими ласками, разместил их семейства в Даке, назначил им значительное жалование и, не давая им передохнуть, отправил вместе со всей своей армией взять остров Сондиву, попавший в руки короля Аракана, а оттуда перебраться со всей армией, кавалерией и пехотой в Читагонг. К этому времени прибыли два голландских военных корабля. Но Шах-Гест-хан, полагая, что теперь он сможет легко справиться и без них, отпустил их с благодарностью. Я видел эти два корабля в Бенгалии с их командирами, которые отнюдь не были удовлетворены ни этой благодарностью, ни щедротами Шах-Гест-хана. Что же касается пиратов, то теперь, когда Шах-Гест-хан держит в своих руках их жен и детей и у них нет больше надежды когда-либо вернуться в свои поселения в Читагонге, а ему они больше не нужны, —  он смеется над данными им обещаниями и обращается с ними может быть не так, как должен был бы, но так, как они этого вполне заслуживают, оставляет их месяцами без жалования и считает их гнусными изменниками, которым нельзя доверять после того как они подло покинули того, чью соль они ели в течение стольких лет. Вот каким образом Шах-Гест-хан покончил с этой сволочью, которая, как я говорил, разоряла и опустошала всю Нижнюю Бенгалию. Время покажет, будет ли он также счастлив в дальнейшем своем предприятии против короля Аракана.

Четвертый факт касается двух сыновей Ауренгзеба, Султан-Махмуда и Султан-Мазума. Первого он все еще держит в Гвалиоре; но, если верить слухам, распространенным в народе, ему не дают, пить пульста, обычного напитка, который заставляют пить тех, кого туда сажают. Что же касается Султан-Мазума, то он всегда мог служить примером выдержки и умеренности. Не известно только, не увлекся ли он чрезмерно интригами, когда отец его был при смерти, и не заметил ли Ауренгзеб чего-нибудь, что могло возбудить его подозрительность, или [170] может быть Ауренгзеб захотел испытать его послушание и храбрость. Как бы то ни было, в один прекрасный день он сухо приказал ему на полном собрании эмиров отправиться убить льва, который спустился с гор и производил большие опустошения в деревнях; при этом не приказал дать ему большие сети, которые обыкновенно употребляют в такой опасной охоте, холодно ответив главному начальнику охоты, который их немедленно потребовал, что, когда он был принцем, то обходился без подобных предосторожностей. По счастью для Султан-Мазума охота окончилась удачно и он потерял лишь двух-трех человек и несколько лошадей, которые были ранены, хотя, я думаю, дело не обошлось без больших страхов, так как раненый лев прыгнул на голову слона Султана. Тем не менее Ауренгзеб с тех пор не упускает случая выказывать ему большое расположение и даже дал в управление Деккан, правда, с такой ограниченной властью и с такими малыми денежными средствами, что с этой стороны ему нечего опасаться.

Пятый факт касается губернатора Кабула, Могабет-хана, которого Ауренгзеб вытащил наконец из его провинции и милостиво простил, не желая, как он говорил, потерять столь доблестного военачальника, который так мужественно стоял за своего благодетеля Шах-Джехана; он даже назначил его губернатором Гуджерата вместо Джессомсенга, которого он послал воевать в Деккан. Правда, несколько ценных подарков, сделанных ханом принцессе Раушенаре-Бегум, и много чудных лошадей и персидских верблюдов, которых он поднес Ауренгзебу вместе с пятнадцатью или шестнадцатью тысячами золотых рупий, вероятно немало помогли его назначению.

По поводу Кабульской провинции, которая лежит против Кандагарского королевства, ныне находящегося в руках персов, я здесь добавлю в нескольких словах кое-какие подробности, которые будут полезны для истории и дадут возможность как следует ознакомиться со страной и взаимными интересами Индостана и Персии, в которых, насколько я знаю, никто еще не сумел разобраться. Кандагар, сильная и важная крепость, столица этого прекрасного и богатого королевства, носящего то же название, в течение последних веков был причиной [171] больших войн между моголами и персами, так как они оспаривали друг у друга права на него. Великий падишах Индии Акбар силой отобрал у персов Кандагар и владел им в течение всей своей жизни. Шах-Аббас, известный король Персии, отнял его у Джехан-Гира, сына Акбара. Затем город вернулся под власть Шах-Джехана, сына Джехан-Гира, но уже не силой оружия, а благодаря измене губернатора Али-Мердан-хана, который сдал крепость Шах-Джехану, после чего и сам перешел к нему, опасаясь интриг своих врагов, оклеветавших его перед персидским королем. Кандагар ⁶⁵ вновь был осажден и взят обратно сыном Шах-Аббаса. С тех пор он еще дважды был осажден Шах-Джеханом, но безуспешно. Первый раз город избежал этого благодаря несогласиям и зависти персидских эмиров, состоящих на службе у Великого Могола и являющихся самыми могущественными при дворе и благодаря почтению, которое они испытывают к своему природному государю. Они все во время осады крайне вяло действовали и не пожелали итти за раджей Рупом, который уже водрузил было свои знамена на стенах города со стороны гор. Второй раз это произошло вследствие зависти Ауренгзеба, который не захотел ворваться через пролом, сделанный пушечными выстрелами наших франги — французов, англичан, португальцев и немцев. Впрочем его зависть была не без оснований: он не хотел дать возможности говорить, что Кандагарская крепость взята во времена Дары, который был первым инициатором этого предприятия и находился в это время с отцом своим Шах-Джеханом в Кабуле. За несколько лет до последних смут Шах-Джехан собирался осадить ее в третий раз, но его отговорил от этого замысла Эмир-Джемла, посоветовав направить свое оружие против Деккана, как я уже рассказывал. Сам Али-Мердан-хан его сильно отговаривал и даже сказал ему следующие слова, которые я передаю как очень необычные: «Ваше величество никогда не возьмете Кандагара, если там не будет такого изменника, как я; разве что вы решите не брать с собой' ни одного перса и сделать все базары или рынки совершенно свободными», т. е. не взимать никаких налогов с тех, кто поставляет припасы для армии. Наконец Ауренгзеб, как и другие, готовился в последние годы к осаде [172] этого города. Неизвестно, был ли он уязвлен письмами, которые ему написал король персидский, или оскорблениями и дурным обращением, которым тот подверг его посла Тарбиет-хана, но, узнав о смерти персидского короля, он повернул обратно, сказав (что впрочем мало вероятно), что не хочет иметь дело с ребенком, новым королем, хотя Шах-Сулейману, наследовавшему престол, по моему мнению, около двадцати пяти лет.

Шестой факт касается тех, которые преданно служили Ауренгзебу и которых он почти всех сильно возвысил; во-первых, он назначил, как мы уже говорили, дядю своего, Шах-Гест-хана, губернатором и начальником армии в Деккане, а затем губернатором Бенгалии, Мир-хана  —   губернатором Кабула, Калил-улла-хана  —   губернатором Лагора, Мир-Бабу назначил в Алахабад, Ласкер-хана — в Патну, сына Алаверды-хана, бывшего при Султан-Судже, — губернатором Синда, Фазель-хана, который ему сильно помог своими советами и своей ловкостью, он сделал «хан-изаманом», что значит главным управляющим царского дома, Данешменд-хана — губернатором Дели, а так как он постоянно занят науками или иностранными делами, то Ауренгзеб в виде особой милости и привилегии освободил его от ежедневного двукратного посещения собрания для приветствия падишаха, как этого требует старый обычай, притом без всяких вычетов из жалования, как это сделали бы с другими эмирами, если бы они пропускали эти собрания. Он дал Дианет-хану губернаторство Кашмира, маленького государства, почти неприступного, которым Акбар завладел хитростью; это маленький земной рай Индии, который имеет свою историю, написанную на его языке. У меня имеется ее сокращенный перевод на персидский язык, сделанный по приказанию Джехан-Гира. В этом государстве был длинный ряд правителей, очень древних, иногда столь могущественных, что они покорили Индию до Цейлона. Правда, Ауренгзеб сместил Неябат-хана, который отличился в битве при Самонгере и Каджоуе, но ведь не следует тоже постоянно попрекать своего государя оказанными ему услугами. Относительно негодяев Джион-хана и Назера мы знаем, что первый получил награду по заслугам; про второго же никто не знает, что с ним сталось. [173]

Что же касается Джашвантсинга и Джессенга, тут встречается затруднение, в котором я постараюсь разобраться. Один взбунтовавшийся, язычник из Биджапура сумел захватить несколько важных крепостей и морских портов падишаха; он называется Сева-Джи, государь Сева, —  это человек доблестный, очень осторожный, отважный и крайне предприимчивый; он наделал Шах-Гест-хану в Деккане больше хлопот, чем король Биджапура со всей своей армией и со всеми раджами, которые обыкновенно соединяются с ним для общей обороны. Смелость его дошла до того, что он задумал похитить Шах-Гест-хана и всю его казну на глазах всей армии в городе Ауренг-Абаде. Он довел бы свой замысел до удачного конца, если бы не был открыт: он проник ночью с отрядом решительных людей в покои Шах-Гест-хана; сын хана был убит при попытке защищаться, а сам хан тяжело ранен; что касается Сева-Джи, то он вернулся целым и невредимым. Неудача не отбила охоты у этого бесстрашного человека к отважным предприятиям, и он затеял другое чрезвычайно смелое и опасное дело, которое удалось ему гораздо лучше. Отобрав две или три тысячи человек лучших своих войск, он без шума отправился с ними в поход, распуская по дороге слух, что это едет раджа ко двору. Когда он подошел к Сурату, знаменитому и богатому индийскому порту, то вместо того чтобы пройти мимо, как он уверил встреченного им главного начальника деревни, он бросился в город, где оставался около трех дней, рубя всем руки и ноги, чтобы заставить их признаться, где скрыты сокровища, разыскивая, делая обыски, забирая все, что возможно, или сжигая то, что нельзя было унести. После этого он беспрепятственно вернулся к себе с грузом на несколько миллионов в золоте, серебре, жемчуге, шелковых материях, тонком полотне и других дорогих товарах. Джессомсенг был заподозрен в сношениях с Сева-Джи по поводу этих двух предприятий. По этой причине Ауренгзеб отозвал его из Деккана, но тот, вместо того чтобы отправиться в Дели, ушел в свои владения.

Я забыл сказать, что во время разграбления Сурата Сева-Джи как набожный человек пощадил дом достопочтенного отца Амвросия, капуцина и миссионера, [174] и сделал распоряжение, чтобы его не грабили, так как, говорил он, я знаю, что отцы-франги — добродетельные люди. Он пощадил также дом покойного дела ля, или главного маклера голландцев, узнав, что тот широко раздавал милостыню. Пощадил он и дом англичан и дом голландцев не из набожности, как те дома, но потому, что они прекрасно защищались и держались стойко, особенно англичане, которые успели привести людей с нескольких кораблей, стоявших на рейде; они делали чудеса и даже спасли несколько домов, лежавших вблизи. Особенно отличился тут один еврей, прибывший из Константинополя с очень ценными рубинами, которые он собирался продать Ауренгзебу, и спасшийся из рук Сева-Джи. Вместо того чтобы признаться, что у него есть драгоценные камни, он предпочел три раза стоять на коленях под топором, занесенным над его головой. Но нужно быть евреем, закоренелым в скупости, чтобы спастись таким образом.

Что же касается Джессенга, то Ауренгзеб уговорил его согласиться на назначение его командующим армией и отправиться в Деккан, послав с ним Султан-Мазума, но без всяких полномочий. Джессенг прежде всего довольно энергично осадил главную крепость Сева-Джи, и так как он более, чем кто-либо другой, был мастером вести переговоры, то сумел уговорить его сдать крепость по соглашению, не доходя до крайнего истощения, и привлек его на сторону Ауренгзеба против Биджапура. Ауренгзеб провозгласил его раджей, взял под свое покровительство, а сыну его дал очень значительную эмирскую пенсию. Несколько времени спустя, имея намерение начать войну с Персией, Ауренгзеб написал Сева-Джи несколько любезных писем, восхваляющих его щедрость, способности и выдержку, и убедил его с помощью Джессенга прибыть к нему в Дели. Там родственница Ауренгзеба, жена Шах-Гест-хана, бывшая в то время в Дели, приложила все усилия, чтобы повлиять на Ауренгзеба и убедить его задержать человека, убившего ее сына, ранившего ее мужа и разграбившего Сурат. И вот однажды вечером три или четыре эмира окружили палатки Сева-Джи. Однако он сумел ускользнуть ночью переодетым. Это бегство наделало много шуму при дворе, все обвиняли старшего сына раджи Джессенга в содействии бегству. Джессенг, [175] немедленно получивший сведения, что Ауренгзеб страшно разгневан на него и на его сына, перестал являться ко двору и день и ночь был настороже, опасаясь, что Ауренгзеб воспользуется этим предлогом, чтобы наброситься на его владения и захватить их; затем он покинул Деккан и отправился охранять свои владения, но по дороге, дойдя до Брампура, умер. Тем не менее Ауренгзеб не только не выказал холодности и раздражения его сыну, но послал к нему утешить в смерти отца и назначил ему ту же пенсию. Это только подтверждает мнение многих, что Сева-Джи убежал с согласия Ауренгзеба, который не мог удержать его при дворе, так как все женщины были слишком возбуждены против него, видели в нем человека, обагрившего свои руки в крови их родственников.

Однако вернемся назад и рассмотрим Деккан; это —  область, которая вот уже сорок лет как является театром военных действий, и много раз служила поводом для раздоров между Великим Моголом, королями Голконды и Биджапура и несколькими другими мелкими государями. Разобраться в этом можно только при условии ознакомления с важными событиями, происходившими в этой стране, и с положением государей, которые ею управляют.

Весь громадный полуостров Индостана, если провести линию от Камбейского залива до Бенгальского около города Джаганната и оттуда до мыса Коморин, за исключением некоторых горных местностей, был менее чем двести лет назад под единой властью государя, который таким образом был очень могущественным; в настоящее же время он разделен между несколькими государями, исповедующими к тому же разные религии. Причиной этого разделения послужило то, что раджа, или король Рамрас, последний из владевших всем полуостровом, слишком возвысил бывших у него трех грузинских рабов, назначив всех трех губернаторами  —  первого над большей частью тех земель, которые теперь занимает в Деккане Великий Могол, —  около Даулет-Абада от Бадара, Паранды и Сурата до Нарбадара; второго — над всеми прочими землями, которые в настоящее время входят в Биджапурское королевство, и наконец третьего — над всем, что входит в королевство Голкондское. Эти три раба стали очень богатыми и очень [176] могущественными, их поддерживали многие моголы, состоявшие на службе у Рамраса, потому что они все трое были магометанами, шиитской секты, как персы (они не могли принять закон язычников, даже если бы они сами того хотели, потому что язычники верят, что закон их дан только им); они наконец взбунтовались по общему соглашению, убили Рамраса и вернулись каждый в свою провинцию, приняв там титул шаха, или короля. Потомки Рамраса, не чувствуя себя достаточно сильными против них, удовольствовались тем, что удержались в одном округе, именно в той области, которую называют в просторечии Карнатик, а на наших картах Бизнагер ⁶⁶, где они являются раджами по сей день, а все прочее государство разделилось тогда же между всеми этими раджами, наиками ⁶⁷ и царьками, которых мы там видели. Эти три раба и их потомки все время держались в своих королевствах потому, что они были в постоянной связи между собой и поддерживали друг друга в больших войнах с моголами. Но когда они стали заботиться каждый только о своих владениях, то скоро почувствовали последствия этого разделения: воспользовавшись им, Могол тридцать пять — сорок лет назад успел за короткое время завладеть всей областью Незам-шаха, или короля Незама, пятого или шестого потомка первого раба, и взял его самого в плен в его столице Даулет-Абаде, где тот и умер ⁶⁸.

С этого времени короли Голконды держались довольно прочно; конечно они не могли равняться силами с Моголом; но тот был все время занят борьбой с Голкондой и Биджапуром, у которых ему нужно было взять Амбер, Паранду, Бидар и несколько других крепостей, прежде чем добраться без труда до Голконды. Кроме того короли Голконды, обладающие большими богатствами, достаточно ловки, чтобы тайком снабжать деньгами короля Биджапура и этим помогать ему выдерживать войну против Могола. К тому же у них было вполне достаточно войска, всегда готового к войне, которое немедленно отправляется в поход и двигается к границе, едва лишь получается известие, что армия Могола идет на Биджапур; это делается с целью показать Моголу свою готовность не только защищаться, но и открыто оказать помощь Биджапуру в случае, если он будет доведен до крайности. [177] Затем, что очень важно, они умеют давать взятки главным начальникам армии Могола, которые за это внушают двору, что гораздо выгоднее затеять войну с Биджапуром как наиболее близким к Даулет-Абаду. Кроме того короли Голконды ежегодно посылают Моголу в виде дани очень значительные подарки, состоящие частью из редких изделий страны, частью из слонов, которых они привозят из Пегу, Сиама и Цейлона, частью из наличных денег. Затем наконец Могол рассматривает это королевство почти как свое, не только потому, что оно платит дань, но главным образом вследствие того соглашения, которое, как я уже говорил, нынешний король заключил с Ауренгзебом, когда тот осадил его в Голконде, и еще потому, что у короля нет ни одного укрепления от Даулет-Абада до Голконды, которое было бы способно к сопротивлению, и Могол полагает, что, ^ели он захочет и сделает надлежащее усилие, он овладеет королевством в один поход. По моему мнению, он давно бы это сделал, если бы не опасался короля Биджапура; если Ауренгзеб бросит свои силы против Голконды, биджапурский король без сомнения вступит в Деккан. Ауренгзеб хорошо знает, что для собственной безопасности ему очень важно сохранение самостоятельности Голкондского королевства.

Из всего этого можно более или менее понять интересы короля Голконды, его отношения с Моголом и наконец причины, благодаря которым он держится и, как говорится, подпирает плечом время. Тем не менее я вижу, что это государство сильно поколеблено в своем могуществе, так как теперешний король, кажется, совсем потерял мужество после несчастного дела с Ауренгзебом и Эмир-Джемлой и как будто выпустил из рук бразды правления в своем государстве. Он не решается выйти из Голкондской крепости и не появляется перед народом, чтобы выслушивать просителей и совершать правосудие по обычаю страны. В результате дела идут очень плохо, сильные угнетают слабых и даже теряют уважение к нему, насмехаясь над его приказаниями, и глядят на него, почти как на женщину. Народ же, измученный несправедливостью и дурным обращением, только и мечтает об Ауренгзебе. О крайности, до которой дошел этот несчастный король, можно судить по следующим фактам: [178]

Первый факт: в 1667 году, когда я был в Голконде; Ауренгзеб отправил к нему чрезвычайного посла для объявления ему войны, если он не даст десяти тысяч всадников для действий против Биджапура; он оказал этому послу необыкновенные почести и сделал большие подарки как ему лично, так и Ауренгзебу и вступил с ним в соглашение, по которому он ему дает, правда, не десять тысяч всадников, а столько денег, сколько требуется, чтобы их содержать; большего Ауренгзеб и не требовал.

Второе  —  это то, что обыкновенный посол Ауренгзеба, который постоянно находится в Голконде, приказывает, угрожает, выдает паспорта, говорит и делает все, что хочет, и никто не смеет что-либо сказать по этому поводу. Третье — это то, что сын Эмир-Джемлы, Махмет-Эмир-хан, несмотря на то что он не более как простой эмир Ауренгзеба, так почитается по всему королевству и особенно в Мослипатаме, что его доверенный, или таптапа, является почти хозяином области, покупает и продает, вводит и выводит свои корабли с товарами, и никто ни в чем ему не смеет перечить, ни потребовать с него каких- либо таможенных пошлин; так велико было прежде могущество отца его, Эмир-Джемлы, в этом королевстве, что время не смогло его искоренить. Четвертое  —  это то, что голландцы не стесняются угрожать иной раз задержкой всех торговых судов страны в порту, не давая им разрешения выйти из него, пока им не уступят того, что они требуют; они даже не подчиняются распоряжениям короля. Однажды я был свидетелем того, как они пытались взять силой английское судно в самом порту Мослипатама; губернатор помешал этому, вооружив против голландцев весь город и угрожая поджечь их факторию и всех их перебить. Вызывает также недовольство беспорядок, который царит в монетном деле и чрезвычайно вредит торговле. Пятое  —  то, что даже португальцы, хотя в Индии они все бедные, несчастные, забитые, иногда угрожают ему войной и разорением Мослипатама и всего побережья, если он не отдаст им крепости Сан-Томе, которую они предпочли несколько лет назад добровольно передать ему в руки, вместо того чтобы сдать ее голландцам, уступая силе. Впрочем я слыхал в Голконде от очень толковых людей, что этот король  —  человек со здравым рассудком; [179] он так поступает из политических соображений, чтобы никого не раздражать, а главное — устранить у Ауренгзеба всякие подозрения и убедить его в том, что он почти не принимает участия в делах королевства. Между тем у него подрастает сын, которого скрывают, и он лишь выжидает время объявить его королем и посмеяться над соглашением с Ауренгзебом. Поживем, увидим.

Посмотрим однако, каковы интересы Биджапура. Биджапурское королевство тоже продолжало держаться, хотя Могол почти не прекращал войны с ним; и тоже не потому, что оно способно было бороться с силами Могола, но потому, что против него никогда почти не прилагали больших усилий. Военачальники Ауренгзеба не всегда стремятся кончить войну: ведь нет ничего приятнее, как стоять во главе армии и повелевать, чувствуя себя маленьким царьком вдали от двора. Поэтому создалась пословица, что Деккан — хлеб и жизнь солдат Индостана. Кроме того область Биджапур чрезвычайно мало доступна со стороны империи Могола из-за недостатка хорошей воды, фуража и припасов, а столица Биджапур очень сильно укреплена, лежит в сухой и бесплодной стране, в которой едва ли где найдешь хорошую воду кроме самого города. И наконец в королевстве много крепостей, расположенных на малодоступных горах. Однако, по-моему, и это государство сильно шатается, так как Могол у него отнял Паранду, составляющую как бы ключ к стране, прекрасный укрепленный город Бидер и несколько других важных крепостей; особенно же это видно из того, что последний король Биджапура умер не оставив детей мужского пола, тот же, кто сейчас считается королем, был усыновлен королевой, сестрой короля Голконды, — милость, за которую он плохо отплатил. С тех пор, как она вернулась из Мекки, он вовсе не считается с ней под предлогом того, что она плохо себя вела на голландском корабле, который ее отвозил в Моку. Двое или трое из тех, что были на корабле, понравились ей, а некоторые даже покинули корабль, чтобы следовать 8а ней из Моки в Мекку сухим путем. Наконец благодаря беспорядку, господствующему в этом королевстве, тот язычник, о котором я рассказывал, Сева-Джи, сумел завладеть многими крепостями, очень сильными, [180] расположенными большей частью на малодоступных горах, где он разыгрывает царька, насмехаясь и над Биджапуром и над Моголом, делая набеги и грабя все страны от Сурата до ворот Гоа. Однако если, с одной стороны, он наносит вред Биджапуру, то, с другой — сильно помогает ему тем, что храбро выступает против Могола, все время устраивая против него засады и заставляя много говорить о себе. Дошло до того, что он разграбил Сурат и остров Барды, принадлежащий португальцам и лежащий у ворот Гоа.

Шестое — это то, что, когда я выехал из Дели в обратный путь, я узнал в Голконде о смерти Шах-Джехана; Ауренгзеб, говорят, был этим сильно тронут и проявил все признаки скорби, которые только сын может проявлять по поводу смерти отца; в тот же час он направился в Агру. Бегум-Сахеб велела обить роскошными коврами мечеть и место, где он должен был остановиться, прежде чем войти в крепость; у входа в сераль, или женское отделение дворца, она ему поднесла большой золотой чан, куда были высыпаны все ее драгоценные камни и все драгоценности Шах-Джехана, и наконец она сумела принять его с таким великолепием и вела себя с ним так ловко и тонко, что добилась от него прощения; позднее она вошла к нему в доверие и стала пользоваться его милостями.

Я не сомневаюсь, что большинство из тех, кто прочтет мою историю, найдут пути, которыми шел Ауренгзеб, чтобы достичь царства, весьма насильственными и страшными. Я не пытаюсь оправдать его, я только прошу, прежде чем его осудить, размыслить над злосчастным обычаем этого государства, по которому наследование короны остается неопределенным за отсутствием хороших законов, закрепляющих это право 8а старшим сыном, как например у нас. Вследствие этого государство захватывается самым счастливым и сильным и становится его добычей. Принцы из царской семьи по самому условию своего рождения обречены на жестокую необходимость: либо победить и царствовать, истребив всех остальных, чтобы упрочить свою власть и обезопасить свою жизнь, или же самим погибнуть. И мне представляется, что тот, кто поразмыслит над этим, не найдет его поведение столь поразительным и увидит в нем не варвара, а великого и редкого гения, великого политика и великого государя.

Комментарии

59. Султан Баязет I был взят в плен Тимуром в 1402 г. Тимур держал его в железной клетке и возил с собой, пока тот не умер в 1403 г.

60. Экспедиция для завоевания Ассама была предпринята в 1661 г.

61. Кошин —  так называет Бернье нынешнюю Кохинхину.

62. Чатигон (Читагонг) на восточном берегу Бенгальского залива, в 1666 г. был переименован в Исламабед.

63. Преследование Шах-Джеханом христиан в Хугли имело место в 1629/30 г.; религиозные мотивы служили здесь только предлогом, в действительности же Шах-Джехан мстил за то, что в 1621 г. португальцы не поддержали его когда он поднял восстание против своего отца Джехан-Гира (англ. перевод Бернье, прим. к стр. 177).

64. Имя пирата, которого Бернье называет Бастиан Консальв, было Себастиан Гонзалес Тибао; описываемые здесь события относятся к самому началу XVII в.

65. Акбар отнял Кандагар у Персии в 1594 г.; в 1622 г. Шах-Аббас I вернул его. Новый переход Кандагара к Империи Моголов произошел благодаря измене Али-Вердан-хана в 1637 г. Но в 1648 г. Персия снова вернула себе эту провинцию (см. выше прим. 21).

66. Бизнагер  —  у Бернье искаженное Виджаянагар. Здесь Бернье весьма неточно излагает историю Деккана.

67. Наик (наяк)  — дворянин.

68. Даулет-Абад (Даулат-Абад) был присоединен к Империи Моголов в 1636 г.