МАЛИК ШАХ-ХУСАЙН СИСТАНИ
ВОСКРЕШЕНИЕ ЦАРЕЙ
ИХЙА АЛ-МУЛУК
ВВЕДЕНИЕ
Предлагаемая вниманию читателей книга посвящена публикации (в русском переводе) и анализу сведений о Грузни, содержащихся в персидском источнике «Ихйа' ал-мулук» («Воскрешение царей»). Издание этих сведений призвано способствовать расширению источниковой базы для разработки вопросов истории Грузии и ее взаимоотношений с Ираном в начале XVII в.
«Ихйа ал-мулук» — один из значительных памятников персидской историографии эпохи Сефевидов. Сочинение представляет собой историю области Систан (Систан — область с древнейшей культурой и богатой историей, расположенная в бассейне оз. Хамун и низовьях р. Хильменд. Свое название получила от ираноязычного племени саков, поселившегося на территории древней Дрангиапы в конце II в. до н. э. (отсюда Сакастан, т. е. «страна саков», > Систан; у арабских авторов — Сиджистан). В эпоху средневековья особorо расцвета Систан достиг при первых Саффаридах (вторая половина IX-X вв.), сделавших эту область на непродолжительное время центром обширного государственного образования, простиравшегося от Кабула на востоке до границ Ирака на западе. Значение области определяла благоприятные природные условия (среди окружающих пустынь Систан являлся оазисом с обилием пресной воды и плодородными почвами) и важное географическое положение (через Систан проходили дороги, связывающие западные и центральные провинции Ирана, Хорасан и Среднюю Азию с Индией). В исследуемый период Систан входил в состав государства Сефевидов (был завоеван шахом Исма'илом I в 914/1508-09 г.) и управлялся местиой княжеской династией (о нем см. ниже) под сюзеренитетом сефевидских шахов... Соглашением 1872 г. территория исторического Систана разделена между Ираном (область на юго-востоке Ирана с центром в Забуле; ныне вместе с Белуджистаном составляет отдельный остан) и Афганистаном (нынешняя Чахансурская провинция с центром в Зарандже) с древнейших времен до 20-х гг. XVII в. и известно лишь в единственной [4] (недатированной) рукописи, хранящейся в Британском Музее в Лондоне (Or. 2779) (Рукопись описана в 1895 г. Ч. Рье [331, с. 66, № 97; см. также: 349, с. 364-365, № 485; 228, II, с. 1079-1081, № 944; 380, с. 4218; 358, предисловие М. Сутуде]).
Автор сочинения, Малик Шах-Хусайн б. Малик Гийас ад-Дин Мухаммад б. Шах-Махмуд Систани (далее —Малик Шах-Хусайн Систани) родился 14 ша'бана 978/11 января 1571 г. в знатной систанской семье. Его отец, Малик Гийас ад-Дин Мухаммад, принадлежал к княжескому роду систанских маликов. Как явствует из источников, систанские малики считали себя прямыми потомками Саффаридов, ведя «цепь преемственности» от 'Амра б. Лайса (879-901). Генеалогия основателя династии Саффаридов Йа'куба б. Лайса (867-879), старшего брата 'Амра б. Лайса (О ранних Саффаридах помимо литературы, указанной в спрапочннке К. Э. Босворта «Мусульманские династии» [45, с. 151], см.: 346, с. 69-81: 348, с. 535-555; 278, с. 107-135; 344), местной традицией возводилась, как известно, к сасанидским царям, а через них к еще более глубокой древности [365, с. 200-202; 234, с. 203-204; 362, с. 95; 358, с. 20, 21, 55-56, 61, 65, 116; 280, с. 493; 277, VII, с. 59-60; 281, с. 238; 319, с. 45; 348, с. 543; 344, с. 134 и др.]. На основе этой традиции малики Систана связывали себя не только с Саффаридами, но «с помощью» последних с Сасанидами (На «сасанидское происхождение», как известно, претендовали многие средневековые восточные династии, для них сочинялись соответствующие «генеалогии». Такого рода «генеалогии» были придуманы, например, дтя Саффаридов, Саманидов, Бувейхидов, Зийаридов, Ширваншахов и др. Характерно, что даже родословную местных правителей Бидлиса их генеалоги возводили к сасаниду Хусраву Ануширвану [261, с. 23, 405]) и даже с легендарными Кайанидами [280, с. 491, 493; 309, с. 561; 370, с. 36; 352, с. 113, примеч. 2; 245, с. 143] (В этой связи небезынтересно отметить, что один из старших братьев автора «Ихйа ал-мулук», Малик Мухаммад (ум., в 998/1589-90 г.), писал стихи под тахаллусом «Кайани» [358, с. 165, 274, 544]). Это обстоятельство нашло отражение и в тексте «Ихйа ал-мулук», автор которого считает себя и свой род потомками Саффаридов (В связи с систанскими маликами уместно привести слова В. В. Бартольда, который в 1903 г. писал: «Могущество вышедшей из Седжестана династии Саффаридов было непродолжительно, но оставило по себе глубокий след в памяти населения; все последующие владетели, вплоть до новейшего времени, называли себя потомками Я'куба, Амра или их братьев и пользовались их именами, чтобы привлечь на свою сторону население. Под властью таких династий область, за исключением кратковременных перерывов, оставалась во все продолжение средних веков и вплоть до сего времени; династия Саффаридов в лице своих действительных или мнимых представителей пережила как монгольское завоевание, так и эпоху Тимура... С XVI в. местные правители были вассалами Сефевидов» [25. VII, с. 89]. Отметим также, что в капитальном своде Э. Цамбаура указаны четыре династии Саффаридов, между которыми проведена линия раздела по завоеваниям Систана Саманидами, Газнавидами и монголами [355, с. 139- 201]. Однако, по замечанию К. Э. Босворта, «это разделение произвольно, так как в течение всего периода у власти, хотя и с перерывами, находился один и тот же род Саффаридов» [45, с. 151]. В работах Э. Цамбаура и К. Э. Босворта наряду с другими материалами о Саффаридах учтены также некоторые свидетельства «Ихйа ал-мулук», в частности хронологические данные, относящиеся к Саффаридам послемонгольского времени (К. Э. Босворт справедливо считает «Ихйа ал-мулук» важнейшим источником по истории поздних Саффаридов, см. 276, с. 122, примеч. 1). Вместе с тем хронологию Саффаридов оба автора доводят лишь до конца XV в. Сведения «Ихйа ал-мулук» и других источников о систанских маликах XVI-XVIII вв., считавших себя наследниками — продолжателями рода Саффаридов, в их справочниках не отражены. Кстати, о высоком положении маликов Систана в XVII в. помимо собственно персидских источников свидетельствуют также данные европейских авторов. Так, например, по словам француза Жана Шардена (ум. в 1713 г.), оставившего ценнейшее описание своих путешествий (1664-1670 и 1671-1677 гг.) в Иран и другие восточные страны, правитель Систана носил титул валия. Данное сообщение французского автора в свое время привлекло внимание В. Ф. Минорского, который высказал предположение, что хотя в Сефевидском государстве в XVII — начале XVIII вв. было официально только четыре вали, т. е. наследственных правителя окраинных областей из местных династии (вали Арабистана, вали Луристана, вали Гурджистана и вали Курдистана), но вместе с тем, по-видимому, были и некоторые другие местные правители (в частности, верховный малик Систана из местной династии), являвшиеся чем-то вроде вали honoris causa [352, с. 113, примеч. 2; с. 163, примеч. 3; 333, с. 74-75, д. 81-82; данное обстоятельство отмечено и в новейшей советской сводной работе по истории Ирана, опубликованной в, В 1977 г.; автор соответствующего раздела этой книги И. П. Петрушевский, касаясь положения валиев, в частности замечает: «Их области были автономны, имели свои органы управления, своих вассалов и свои бюджеты. Шахское правительство мало вмешивалось в их внутренние дела. Их зависимость от шаха выражалась в том, что вместо дани они посылали к шахскому двору обязательные «подарки», а в случае войны поставляли феодальные ополчения. Наследственные владетели Систана пользовались теми же правами, хотя и не имели титула валия», см. 121, с. 189-190].
Как уже отмечалось, систанские малики в источниках фигурируют также и под именем Кайанидов. Интересные сведения о поздних систанских «Кайанидах» находим мы у ряда исследователей и путешественников XVIII-XIX вв., и в том числе у Н. Ханыкова. По словам последнего, ознакомившегося в 1858 г. с шахскими фирманами и другими источниками о наследственных маликах Систана, «Надир-шах сохранил за представителями семьи Кейанидов их старинную прерога-диву, с которой считались даже Дуррани в период установления вторичного господства афганцев над Восточной Персией. Согласно обычаю, старший в семье после смерти своего предшественника отправлялся к шахскому двору за получением жалованной грамоты, ему вручались также почетная одежда и отделанная золотом сбруя. Иногда к этим дарам присоединяли щит и саблю — предметы, всегда упоминаемые в фирмане. После Сефевидов в числе правителей-кейанидов Систана следует назвать Хусейн-хана..., передавшего полномочия своему сыну Сулейман-хану. Со смертью последнего, вопреки обычаю, бразды правления перешли к его второму сыну Бахрам-хану, а после него — к его старшему брату Насер-хану, сын которого Хан Джахан-хан, назначенный Фатх Али-шахом главой Систана, скончался в 1837 или 1838 году; это был последний губернатор-кейанид провинции» [245, с. 143; ср. 280, с. 494]) а по большому счету отпрысками «царей 'Аджама», [5] т. е. царей домусульманской Персии. При этом из своих далеких «предков» он особенно подчеркнуто упоминает имена знаменитых сасанидских царей — Хусрава Ануширвана (531-579) и Хусрава Парвиза (590-628) [358, с. 2, 20-22, 55, 116-117]. [6]
После смерти отца, последовавшей 9 зу-л-хиджжа 989/4 января 1582 г., Малик Шах-Хусайн Систани первые годы находился под надзором своих наставников и попечителей 'Абд ал-Му'мина Сулхи и его брата 'Абд ал-'Азиза. Далее в течение долгого времени он вместе со своими старшими братьями подвизался на придворной службе верховных правителей Систана, сначала Малика Наджм ад-Дина Махмуд-хана (был казнен 1 рамазана 998/4 июля 1590 г. по обвинению в антисефевидских действиях), а затем его сына и преемника, Малика Джалал ад-Дина Махмуд-хана (Кстати, родословную именно этого систанского правителя возводит наш автор в 16 колене (с указанием всей цепи) к Саффариду 'Амру б. Лайсу. При этом он замечает, что прадед Малика Джалал ад-Дина Махмуд-хана и его (автора) дед были родными братьями. Исходя из этого, он и свою собственную родословную по той же цепочке возводит к 'Амру б. Лайсу [358, с. 20]. Малик Джалал ад-Дин Махмуд-хан и его отец неоднократно упоминаются в широко известном сочинении Искандера Мунши, где при их характеристике употреблены определения «хаким-и Систан» и даже «вали-йи Систан», указывается также, что они из рода Саффаридов (аз нижад-и мулук-и Саффарийа) [367, I, с. 57, 479-481, 483, 487, 529, 576; 367, П, с. 1087; 375, с. 287]). [7]
В раби' I 1007/октябре 1598 г. он вместе с верховным правителем Систана и другими маликами явился на поклон к шаху 'Аббасу I (1587-1629), лрибывшему в Хорасан для изгнания оттуда узбеков, и принес ему присягу. В 1008/1599-1600 г. он находился при шахе в Герате, сопровождал его в походах на Абиверд, Нису, Мерв, а в 1010/1601-02 г. с отрядом систанских воинов участвовал в походе сефевидского властелина на Балх.
В 1017/1608-09 г. Малик Шах-Хусайн Систани совершил паломничество к мусульманским святыням в Хиджаз, откуда возвратился в Систам 10 джумада I 1018/11 августа 1609 г. Вскоре после этого, 10 раби' 1 1019/2 июня 1610 г., по причине имущественных споров и серьезных трений с вышеупомянутым Маликом Джалал ад-Дином Махмуд-ханом и другими родственниками, он вместе с семьей покинул Систан. Началась пора его скитаний. После кратковременных остановок в разных местах, он по приглашению дружелюбно к нему относившегося гератского правителя Хусайн-хана шамлу прибыл в Герат. Правитель Герата письменно известил шаха о злоключениях беглого систанского принца. Шах 'Аббас I прислал нашему автору драгоценный халат и предоставил ему право выбора: попытаться при посредничестве Хусайн-хана шамлу уладить спор с Маликом Джалал ад-Дином Махмуд-ханом и вернуться в Систан; если систанский принц все же решит остаться в Герате, то он должен выбрать и указать место, которое будет ему пожаловано в виде тиула; если эти варианты ему не по душе, то он может лично явиться в шахский дворец. Малик Шах-Хусайн Систани избрал третий путь. Заехав в Мешхед и оставив там семью, он 14 зу-л-хиджжа 1019/27 февраля 1611 г. выехал в столицу Сефевидской державы город Исфахан. В разгар новогоднего праздника навруз-и султани (наступление навруза приходится на 6 мухаррама 1020/21 марта 1611 г., см. 321, с. 59, 62) он уже находился в Исфахане и «был удостоен счастья припасть к ногам августейшего» [358, с. 415, 496]. [8]
В последующие годы мы видим его то в Исфахане, то в Казвине, Фарахабаде, Мешхеде, Герате, Фарахе и т. д., причем часто в свите самого шаха Аббаса I. Находясь при шахской особе, он не раз участвовал в его военных походах (в том числе походах в Восточную Грузию, о чем см. ниже), выполнял различные поручения шаха, выступал посредником в урегулировании конфликтов в Мекране и др. Обо всем этом подробно рассказывается в третьем разделе и в заключительной части «Ихйа ал-мулук». При этом наиболее поздние по времени события, изложенные в источнике, относятся к 1031/1621-22 г. В частности, из текста «Ихйа ал-мулук» мы узнаем, что в ша'бане 1031/июне — начале июля 1622 г. Малик Шах-Хусайн Систани принял активное участие в знаменитом походе шаха 'Аббаса I на Кандагар и взятии Кандагарской крепости [358, с. 442-445]. После завершения этого похода (Кандагарский поход шаха 'Аббаса I в «Ихйа ал-мулук» описан весьма подробно. О своем участии в этом походе автор рассказывает также в тазкира «Хайр ал-байан» (372, лл. 39а-40а]) он с разрешения шаха отправился в Фарах, чтобы уладить там свои дела и затем в Герате вновь присоединиться к шахской свите. Пробыв в Фарахе 15 дней, он со своими людьми выехал в Герат и имел там очередную встречу с шахом 'Аббасом I [358, с. 446-448].
О дальнейшей судьбе нашего автора сведений нет (За исключением того факта, что в 1035/1625-26 и 1036/1626-27 гг. он занимался редактированием и дополнением своего тазкира «Хайр ал-байан» [372, лл. 39а – 40а]). Мы не располагаем точной датой его смерти. Известно лишь, что в рамазане 1036/мае—июне 1627 г. он был еще жив.
Малик Шах-Хусайн Систани был воспитан в лучших традициях тогдашнего адаба. С помощью опытных наставников систанский принц с ранних лет усвоил азы военно-рыцарского искусства, постепенно овладел различными науками своего времени и наряду с мечом стал «пробовать перо» в сочинении прозы и стихов. Бесконечные поездки и путешествия, участие в войнах, встречи с выдающимися людьми той эпохи — политическими деятелями, учеными, поэтами и т. д. — способствовали формированию его незаурядной личности, которая достаточно ярко отражена в его же произведениях. Отметим, что кроме интересующего нас исторического труда «Ихйа ал-мулук» он оставил ряд поэтических и прозаических произведений, из которых наиболее значительны маснави «Михр у вафа» (По словам самого автора, это произведение было написано им в 1013/1604-05 г. в виде «ответа» (джаваб) на маснави шейха Абу-л-Файза (Файзи) «Нал у Даман» (1003/1594-95 г.). [358, с. 403, 473]) и «Хусрав у Ширин» (См. ниже, примеч. 37), поэма о паломничестве в Мекку и Медину (1017/1608-09 г.) «Тухфат ал-Харамайн» (В «Ихйа ал-мулук» наш автор несколько раз упоминает эту свою поэму и приводит из нее цитаты. Поэма цитируется также в его тазкира «Хайр ал-байан» [358, с. 411, 478, 483; 372, лл. 407а-409б]), и особенно—поэтическое тазкира «Хайр ал-'байан». Последнее, в отличие от вышеназванных поэм автора, известных лишь в виде небольших отрывков, дошло до нас в нескольких списках, хранящихся в Британском Музее и в частных библиотеках в Тегеране и Исфахане.
Работа над составлением «Хайр ал-байан» была начата нашим автором в 1017/1608-09 г. и завершена в 1019/ 1610-11 г. Позже, в раби I 1035/декабре 1625 г., текст «Хайр ал-байан» был заново отредактирован и несколько расширен, а в рамазане 1036/мае—июне 1627 г. автор внес в него новые дополнения [372, лл. 130а, 304а, 411а] («Хайр ал-байан» посвящено автором шаху 'Аббасу I и в своей вводной части содержит сведения о Мухаммаде, двенадцати имамах и Сефевидах до 1033/1623-24 г. Два основных раздела включают данные о персоязычных поэтах (от предшественников Рудаки и до современников автора). В тазкира цитируется и сам Малик Шах-Хусайн Систани под тахаллусом «Хади». В заключительной части приводятся стихи, приписываемые различным венценосцам и правителям Ирана, вельможным особам, известным мусульманским деятелям, а также отдельные шиитские предания, мудрые сентенции и т. п. [331, с. 73-78, №№ 108, 109; 350, с. 813-814, №. 1117; 228, II, с. 883, № 735; 358, с. 10, 166, 432, 434, 455, а также предисловие М. Cутуде, с. 46; 383, с. 813; 381, с. 605-609; 380, с. 4218]. По словам А. Гулчин-и Ма'ани, иранский ученый Фаруки собирался опубликовать текст «Хайр ал-байан» [381, с. 605]. Вышло ли это издание, нам не известно.
В процессе подготовки к публикации перевода сведений «Ихйа ал-мулук» о Грузии нам удалось ознакомиться с текстом одного из списков «Хайр ал-байан», хранящегося в Британском Музее (имеется в виду рукопись Or. 3397, переписанная в 1041/1631-32 г.; описание рукописи см. 331, с. 76-78, № 108). Как показывает изучение текста рукописи, в вводной части помимо указанных выше материалов особое место занимает описание военных событий времени шаха 'Аббаса I, в том числе содержится ряд интересных сведений о походах 'Аббаса I в Грузию. В настоящей книге, однако, мы вынуждены ограничиться лишь несколькими ссылками на текст лондонской рукописи «Хайр ал-байан» [372]. Содержащиеся в этом памятнике материалы о Грузии будут подробно рассмотрены нами в отдельной статье) Именно из последнего [10] факта нам известно, что в середине 1627 г. Малик Шах-Хусайн Систани,был еще жив.
Позднее Риза-Кули-хан Хидайат (ум. в 1288/1871 г.) в предисловии к своему знаменитому «Маджма' ал-фусаха» назовет «Хайр ал-байан» в числе использованных им авторитетных тазкира [382, с. 11; 331, с. 77-78; в его же «Нижад-нама», кстати, упоминается «Ихйа ал-мулук», см. 331, с. 66]. Самое же первое письменное свидетельство об этом произведении относится к периоду, когда поэма «Тухфат ал-Харамайн» была уже написана нашим автором, а тазкира «Хайр ал-байан» еще не было завершено. Именно в этот промежуток времени встретился с систанским принцем Таки ад-Дин Мухаммад Авхади Хусайни Исфахани (родился в 973/1565 г. в Исфахане, год смерти неизвестен; по некоторым данным, в 1039/1629-30 г. был еще жив и находился в Индии), который затем включил небольшую заметку об этой встрече и о Малике Шах-Хусайне Систани в текст своего тазкира «'Арафат ал-'ашикин ва 'арасат ал-'арифин» (составлено в Индии в 1022/1613-14 — 1024/ 1615 гг., см. 350, с. 809-811, № 1113). В своей заметке автор данного тазкира, в частности, отмечает, что систанский принц вернулся недавно из паломничества, написал об этой поездке поэму, а сейчас (т. е. в момент их встречи) занят работой над тазкира о поэтах. При этом Таки ад-Дин Мухаммад дает высокую оценку образованности и литературному таланту Малинка Шах-Хусайна Систани, называет его «гордостью благородных», причисляет к «сливкам эпохи», считает его «способным во всех делах», «поистине могучим мастером слова», «мастером во всех жанрах» и т. д. В конце заметки в качестве образца приводятся несколько бейтов нашего автора [381, с. 607-608].
Как известно, авторы средневековых тазкира обычно не скупились на подобного рода эпитеты и дифирамбы. И все же столь лестный отзыв современника и соратника по перу представляет для нас естественный интерес. Тем более, что оценка, данная им, относится к периоду, когда нашим автором еще не были созданы его важнейшие труды — тазкира «Хайр ал-байан» (работа эта тогда только писалась) и историческое [11] сочинение «Ихйа ал-мулук» (к созданию данного труда автор приступил несколько позже).
«Ихйа ал-мулук» («Воскрешение царей») — наиболее значительное произведение Малика Шах-Хусайна Систани, — как уже отмечалось в самом начале нашей книги, представляет собой историю Систана. Сочинение открывается небольшим авторским предисловием и далее состоит из введения (мукаддима), трех разделов или глав (фасл) и заключительной части (хатима).
Предисловие [358, с. 1-3] содержит традиционное для средневековой персидской историографии восхваление Аллаха, пророка Мухаммада и двенадцати имамов. Здесь же автор поясняет причину и цель написания «Ихйа ал-мулук», сообщает план и структуру книги.
Во введении [358, с. 4-22] приведены краткие сведения о систанских ученых, знатоках Корана и хадисов, известных поэтах Систана (старых и современных), «достоинствах» и «диковинках» этой области, родословной ее маликов и т. д.
В трех разделах текста [358, с. 23-54, 55-108, 109-448] изложена политическая и военная история Систана от мифического Гаршаспа и вплоть до даты окончания труда (о дате см. ниже). Материал в этих разделах расположен в основном в хронологическом порядке, хотя местами встречаются некоторые отступления и экскурсы исторического характера.
Введение и первые два раздела в целом компилятивны, написаны на базе различных письменных источников (часть которых до нас не дошла) и устных преданий. Важнейшими частями сочинения, представляющими наибольший интерес для исследователей, являются третий раздел [358, с. 109-448] и заключение [358, с. 449-524]. Свыше двух третей третьего раздела — самой объемистой части книги, характеризующей политическую ситуацию в Систане и сопредельных областях на протяжении более чем 200 лет, начиная с 806/1403-04 г. — отведены современным автору событиям. Заключение содержит подробную биографию автора, описание его путешествий и военных походов, в которых он участвовал (Как явствует из текста, до 1031/1621-22 г. включительно автор совершил шестнадцать поездок-путешествий (сафар). В хатима описаны только пятнадцать из них (каждое описание выделено отдельным заголовком, а в конце указана продолжительность путешествия и длина пройденного пути). Последнее (шестнадцатое) путешествие в хатима не описано, основные подробности его изложены автором в дополнении к третьему разделу [358, с. 438-448]). [12]
Малик Шах-Хусайн Систани, как можно предположить иг данных самого текста, начал писать свое сочинение не ранее 1025/1616 г. Вначале он предполагал довести его до событий 1027/1618 г. К 17 раджаба 1027/10 июля 1618 г. им уже были написаны почти две трети книги: введение, два первых раздела и часть третьего. Однако завершить книгу в том году ему не удалось, и он продолжал работать над ней в следующем году, находясь большей частью в Исфахане на службе у шаха 'Аббаса I. В означенном году он дополнил третий раздел, включив в него события также за текущий, 1028/1619, год, и написал часть заключения.
Указанная дата— 1028/1619 г. — до последнего времени в специальной литературе считалась датой окончания «Ихйа ал-мулук» [331, с. 66; 309, с. 561; 228, с. 1080; 380, с. 4217; 358, предисловие М. Сутуде, с. 22, 45; 321, с. 54 и др.]. Между тем анализ текста в полном объеме позволил авторам этих строк установить, что 1028/1619 г. является годом окончания лишь основного (но не конечного) варианта «Ихйа ал-мулук» и что книга в целом была завершена и дополнена три года спустя, в конце 1031/1622 г. В период между 1028 и 1031 гг. х. автор сделал ряд вставок в ранее написанный текст (Такие вставки есть, например, в третьем разделе, где автор события за 1027 г. х. дополнил известиями за 1028 и 1029 гг. х. [358, с. 313. 314, 332], а также в начальной части хатима [358, с. 452]), а также дописал (судя по всему, в два приема) конец рассказа о своем пятнадцатом путешествии (события за 1029/1620 и 1030/ 1621 гг.) в хатима [358, с. 521-524]. Самые последние дополнения к тексту были сделаны автором в конце 1031/1622 г.,. когда он дописал третий раздел книги, отразив в нем свое участие в походе шаха 'Аббаса I на Кандагар [358, с. 438-448].
Полный текст «Ихйа ал-мулук» впервые стал широко доступен специалистам сравнительно недавно. В 1966 г. в Тегеране вышло первое издание этого памятника (Материалы рукописи «Ихйа ал-мулук» частично и весьма фрагментарно были использованы задолго до тегеранского издания О. Кодрингтоном (с данными рукописи «Ихйа ал-мулук». О. Кодрингтона ознакомил А. Дж. Эллис), Г. Тейтом, Э. Цамбауром, М. Бахаром и др. [286, с. 547-553; 353, I, с. 28, 29, 47, 50, 60-61, 63; 353, III, с. 180; 355; 365; 333: см. также наше примеч. 17] В отечественной науке на «Ихйа ал-мулук» впервые внимание обратил В. В. Бартольд, которому, судя по сохранившимся в его архиве выпискам, лондонская рукопись данного сочинения была известна уже в 1899 г. [25, VII, предисловие В. А. Лившица, с. 15, примеч. 55]), хотя в дальнейшем эти выписки не нашли прямого отражения в его опубликованных работах, [13] осуществленяое профессором Тегеранского университета Манучихром Сутуде по фотокопии, изготовленной с уникальной рукописи Британского Музея (Фотокопия с текста лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук» была отправлена в Иран М. Казвини в октябре 1931 г. (ныне хранится в Китаб-хане-йи милли в Тегеране). В свое время ею пользовался М. Бахар при подготовке текста «Та'рих-и Систан» анонимного автора к изданию (текст этого памятника был опубликован в Тегеране в 1935 г., см. 365; об использовании фотокопии рукописи «Ихйа ал-мулук» см. там же, с. IV, V, VII, 483; в связи с «Та'рих-и Систан» «Ихйа ал-мулук» упоминается также в известной работе М. Бахара «Сабкшинаси йа та'рих-и татаввур-и наср-и фарси», см. 361, I, с. 164). Рукопись Британского Музея, как уже отмечалось, не датирована. По предположению М. Казвини, она является современной автору сочинения, возможно, даже автографом (об этом см. 358, предисловие М. Сутуде, с. 22). Последнее предположение, однако, довольно сомнительно ввиду множества ошибок и искажений в тексте рукописи). Издание снабжено вступительной статьей, примечаниями (в основном текстологическими) и разнообразными указателями [358].
Факт публикации в наборном виде столь ценного письменного памятника, до этого практически почти недоступного широкому кругу специалистов (а потому малоизвестного в науке), был встречен иранистами с понятным интересом, а само издание (т. е. работа, проведенная М. Сутуде) получило высокую оценку в научной прессе (См., например, отзыв известного иранского ученого М. Бастани-Паризи, опубликованный в двух номерах журнала «Рахнама-йи китаб» за 1967 г. [359, IX, № 5, с. 494-500; 359, IX, № 6, с. 611-616]). После этого «Ихйа ал-мулук» как богатый разнообразным фактическим материалом исторический источник начал все чаще и пристальнее обращать на себя внимание исследователей как в самом Иране, так и за его пределами, в том числе в Советском Союзе. Так, уже в 1967 г., т. е. спустя всего лишь год после появления тегеранского издания, в материалах III годичной научной сессии Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР были опубликованы тезисы доклада Л. П. Смирновой, посвященного вопросу о соотношении «Ихйа ал-мулук» и «Та'рих-и [14] Систан» [226, с. 29-31; текст доклада в полном виде был опубликован в 1968 г., см. 225, с. 150-158]. Позднее данные «Ихйа ал-мулук» нашли отражение в примечаниях и комментариях к русскому переводу «Та'рих-и Систан», вышедшему в свет в 1974 г. [234].
В начале 80-х гг. Г. Г. Берадзе и Л. П. Смирновой были опубликованы предварительные сообщения о материалах «Ихйа ал-мулук», касающихся Грузии, послужившие основой для настоящей книги [27, с. 20-21; 31, с. 19-21; 28, с. 62-76; 32, с. 119-129]. Кроме того, им же принадлежат специальные работы, посвященные вопросу о датировке «Ихйа ал-мулук» [30,: с. 21] и анализу одного уникального сообщения этого источника, относящегося к политическим событиям в Систане в конце XV в. [224, с. 96-99].
* * *
Будучи ценнейшей региональной хроникой, значение которой для изучения политической и социально-экономической истории, исторической географии, быта и культурной жизни собственно Систана трудно переоценить, «Ихйа ал-мулук» вместе с тем представляет и более широкий научный интерес. В этом сочинении, благодаря бесконечным поездкам и путешествиям его автора за пределы родного Систана и вообще Ирана, можно встретить ряд важных сведений о соседних с Ираном областях и странах, в том числе о Закавказье, и в частности Грузии.
Основная часть сведений «Ихйа ал-мулук» о Грузии, являющихся объектом данного исследования, касается ирано-грузинских политических отношений во втором десятилетии XVII в. В частности, третий раздел сочинения и особенно хатима (заключительная часть) содержат рассказ о событиях, связанных с двумя походами шаха Аббаса I в Грузию в 1613-1614 и 1616 гг. При этом важно отметить, что сам автор сочинения, систанский принц Малик Шах-Хусайн Систани, был не только современником, но также очевидцем, а часто и непосредственным участником описываемых событий (он сопровождал шаха в обоих этих походах), что придает его сведениям особую ценность. [15]
Разумеется, повествование персидского автора, находившегося в то время в рядах «воителей за веру» и мечом своим ревностно служившего шаху 'Аббасу I, о трагических для грузинского народа событиях тех лет носит в целом ярко выраженный тенденциозный характер. Но вместе с тем рассказ автора «Ихйа ал-мулук» насыщен достаточно богатым фактическим материалом, требующим внимательного изучения и. критического осмысления.
Наиболее подробно в источнике изложены события и факты, связанные с первым походом шаха 'Аббаса I в Грузию. Об этом походе Малик Шах-Хусайн Систани в нескольких словах упоминает уже в третьем разделе «Ихйа ал-мулук» [358, с. 417], по основные подробности он сообщает в заключительной части сочинения при описании своего 14-го путешествия [358, с. 501-504]. Что же касается сведений нашего автора о втором походе (1616 г.), то они, как увидим ниже, более кратки и скудны по сравнению с его «воспоминаниями» о нервом грузинском походе. Однако и в этом кратком рассказе имеется ряд заслуживающих внимания свидетельств [358, с. 418. 508-509].
О вышеупомянутых походах шаха 'Аббаса I, как известно, сообщается и в других письменных источниках (грузинских, персидских, турецких, армянских, русских, западноевропейских). Из персидских источников наиболее детально они описаны в широко известном сочинении придворного летописца шаха 'Аббаса I Искандара Мунши «Та'рих-и 'алам-ара-йи 'Аббаси» («Мироукрашающая 'Аббасова история») (Н. Д. Миклухо-Маклай приходит к вполне убедительному заключению о существовании двух редакций «Та'рих-и 'алам-ара-йи 'Аббаси»: в первой редакции это сочинение было закончено около 1025/1616 г., вторая же редакция завершена автором уже после кончины шаха Аббаса I (умер 24 джумада I 1038/19 января 1629 г.), возможно, в следующем году [228, II, с. 874-875]. Ценность сочинения Искандара Мунши — «крупнейшего из представителей сефевидской историографии» [197, с. 32] — как источника первоклассного для истории Ирана XVI-XVII вв., общеизвестна [198, с. 267; 228,, П, с. 873-881; 340, с. 215; 308, I, с. XXI-XXVIII и др.]. Важное значение имеет этот труд и для изучения истории Грузии означенного периода [215; 65, с. 32; 232, с. 70; 102; 221, с. 175-181 и др.]. «Для истории Грузии конца XVI в. и первой четверти XVII в., — пишет В. Н. Габашвили, — по обилию сведений сочинение Искандара Мунши является неповторимым источником» [65, с. 32]. Походы шаха 'Аббаса I в Грузию в этом сочинении описаны в мельчайших подробностях. При этом, естест венно, придворный летописец сефевидского шаха освещает события тенденциозно, с «кызылбашских» позиций. «Однако, — справедливо замечает А. А. Рахмани, — в отдельных местах он отдает должное патриотизму грузинского народа, его решительности в борьбе за свободу и независимость» [210, с. 119]). [16] Сведения «Ихйа ал-мулук» по своему содержанию и духу в целом близки к более обстоятельному повествованию Искандара Мунши (Находясь при дворе шаха 'Аббаса I, оба автора, разумеется, должны были знать друг друга. Автор «Ихйа ал-мулук» в одном месте сообщает, что он вместе с Искандаром Мунши направился из Фирузкуха в Кашан и, пробыв там несколько дней, 6 раджаба 1028/19 июня 1619 г. прибыл в Исфахан [358, с. 518-519]. В Тазкира «Хайр ал-байан» того же автора Искандару Мунши посвящена небольшая заметка, в которой упоминается его историческое сочинение и цитируются его стихотворения [372, лл. 378б-379б]. В свою очередь Искандар Мунши не раз упоминает Малика Шах-Хусайна Систани «из систанских царевичей (аз маликзадаган-и Систан)» [367, I, с. 480, 483, 484; 367, II, с. 674, 958]. Отметим также, что по словам Искандара Мунши, в известиях о современных ему событиях в Систане он опирался на рассказы самих систанцев — «заслуживающих доверия рави (рассказчиков, передатчиков) из людей той области» [367, I, с. 487]. Вполне вероятно, что среди систанских информаторов Искандара Мунши был и Малик Шах-Хусайн Систани). Вместе с тем наблюдаются известные расхождения. Отметим некоторые из них (Здесь мы приводим лишь несколько примеров. Другие примеры будут показаны ниже, в разделе «Примечания и комментарии»).
Так, согласно «Ихйа ал-мулук», перед вторжением в Кахети (имеется в виду первый поход) шах 'Аббас I предварительно направил с «увещеванием» к царю Теймуразу I, находившегося при шахском дворе картлийского царевича Баграт-мирзу, сына Дауд-хана [358, с. 502]. У Искандара Мунши, как известно, в качестве шахского посланца упоминается другое лицо — Закир-ака кушчи («сокольничий») [367, II, с. 869; 215, с. 83; 308, II, с. 1082-1083].
По данным нашего источника, после вторжения в Кисики и захвата ряда пунктов шах 'Аббас I вступил в Алаверди и здесь правителем Кахети назначил 'Иса-хана, двоюродного брата царя Теймураза I [358, с. 503]. Согласно же Искандару Мунши, 'Иса-хан был провозглашен правителем Кахети уже в Кисики до вступления кызылбашских войск в Алаверди [367, II, с. 873; 215, с. 84; 308, II, с. 1087; ср. 363, с. 415]. [17]
При кратком описании второго похода шаха 'Аббаса I в Грузию ход событий в «Ихйа ал-мулук» излагается в несколько иной последовательности, чем у Искандера Мунши. По данным «Ихйа ал-мулук», шахские полчища сперва «...объехали [всю] горную местность, дороги и владения христианских государей, разорили область Кахети, убили и разграбили его народ», затем шах вступил в Картли, укрепил Тбилисскую крепость и «посадил на ханский трон» Баграт-мирзу; оттуда он двинулся к летовьям Чухур-Са'да и со временем объехал летние кочевья вплоть до побережья озера Гукча (Севан) [358, с. 508-509]. В рассказе Искандара Мунши те же события, изложенные гораздо более подробно, развиваются в следующей последовательности: шах вначале прибывает в Тбилиси и здесь правителем Картли провозглашает Баграт-мирзу; затем «местом разбивки царских шатров» становится территория Кахети; после жестокого разорения и опустошения Кахети шах возвращается в Картли и, пробыв в Тбилиси несколько дней, отправляется к летним стоянкам Майданджука, а оттуда к озеру Гукча [367, II, с. 898-901; 215, с. 103-107; 30? II. с. 1113-1116; ср.: 386, с. 315 ; 363, с. 418-419] (По свидетельству Бери Эгнаташвили и Вахушти Багратиони шах 'Аббас I через Кахети прибыл в Тбилиси, здесь царем Картли посадил Баграта, сына Дауд-хана, затем вернулся в Кахети и приступил к его опустошению [37, с. 400-401; 54, с. 427-428, 588-589, 904; 55, с. 54, 148, 303; ср., однако, 16, с. 65]).
Помимо такого рода различий в «Ихйа ал-мулук» засвидетельствован ряд фактов, не отмеченных в сочинении Искандара Мунши. Ограничимся лишь двумя примерами.
Первый пример — сообщение Малика Шах-Хусайна ни о бегстве царя Кахети Теймураза I в 1614 г. из (здесь он укрывался вместе с царем Картли Луарсабом «Дадийан», т.е. Мегрелию (Одиши) [358, с. 504; в вводной части своего тазкира «Хайр ал-байан» наш автор указывает, что из Имерети Теймураз направился в Гурию и Мегрелию (Гурийал ва Дадийан) [см. 372, л. 36б|.
Кстати, этот факт не отмечен в других известных нам сочинениях мусульманских авторов. Между тем достоверность сообщения Малика Шах-Хусайна Систани подтверждается данными русских, западноевропейских и армянских источников. Так, расспросные речи в Посольском приказе гонца в Иран Ивана Брехова и толмача Степана Афанасьева, посланных к шаху 16 июля 1614 г. и вернувшихся в Россию в 1615 г., [18] содержат указание на то, что «...шах Аббас Грузинскую землю всю повоевал, а царь дей грузинской Теймураз не со многими людми ушол в Дидянскую землю» [235, с. 130, 133]. В отчете тех же лиц читаем: «А Грузинской де царь, которой сидел на Грузях, Теймураз, с невеликими людми бежал в Дидянскую землю» [235, с. 134; ср.: 187, II, с. 352, 358]. В расспросных речах приехавшего в Астрахань казака (16 июля 1614 г.) отмечается, что «...царь дей грузинской Теймураз Давидович против шах Баса не устоял, побежал от него из Грузинской своей земли в Дидянскую землю с невеликими своими ратными людми» [235, с. 130]. То же самое сообщается в донесениях терского (1614 г., не ранее 18 июля) и астраханского (31 июля 1614 г.) воевод о положении в Грузии после нашествия шаха 'Аббаса I [235, с. 132; 187, III, с. 3]. В письменном донесении миссионера-иезуита Луи Гранже (умер 22 августа 1615г. в Стамбуле), отправленном им из села Моквн (в Одиши) 2 марта 1615 г., имеется упоминание о приезде Теймураза I в Мегрелию (Одиши) (В письме имя кахетинского царя передано в форме Threbis Chan. Автор письма разъясняет своему адресату, генералу иезуитского ордена, что, это, мол, грузинский царь, который «в прошлом году» (т. е. в 1614 г.) был изгнан шахом из его владений и лишен престола. Далее он упоминает о своих встречах с Теймуразом I сперва в одной из местных церквей, а затем в доме Мухурского епископа, устроившего званый обед в честь кахетинского царя, сопровождавшего его митрополита и других лиц [199, с. 49, 50, 51; см. также: 233, с. 140-142; 273, с. 34; 2, с. 87; 212, с. 262; 231, II, с.51, 52-54]). В известной «Информации о Грузии» (1627 г.) итальянца Пьетро делла Балле в связи с интересующими нас событиями отмечается, что Теймураз I, находясь в бегах, укрывался сперва у имеретинского царя, а затем у «владетеля Одиши, т. е. Дадиани» [327. с. 7; 154, с. 46]. Армянский автор XVII в. Аракел Даврижеци (умер в 1670 г.; писал свое сочинение в 1651-1662 гг.), касаясь нашествия шаха 'Аббаса I на Грузию, тоже сообщает о переходе Теймураза I из Имерети (в источнике: «Пашиачух») в «страну Дадиани» [15, с. 109; 213, с. 38].
Второй пример — упоминание в нашем источнике лезгин в связи с событиями 1616 г.
По словам автора «Ихйа ал-мулук», во время второго нашествия шаха 'Аббаса I в одном только Кахети кызылбаши истребили почти 60 тысяч человек и взяли в плен «200 тысяч [19] молодых женщин, юных девушек, миловидных юношей и красивых детей» [358, с. 509; ср.: 367, II, с. 900-901; 215, с. 107]. Но что самое интересное — еще свыше 100 тысяч человек, по свидетельству того же автора, были пленены лезгинами, которые «привезли их в предместье Ширвана и продали» [358, с. 509].
Число пленных, захваченных и угнанных лезгинами, в источнике, по-видимому, преувеличено, но сам контекст сообщения в любом случае указывает на достаточно активные действия части лезгин на стороне сефевидского шаха в ходе его карательных операций в 1616 г.
Данное сообщение «Ихйа ал-мулук» перекликается с. известными свидетельствами грузинских источников (Бери Эгнаташвили, Вахушти Багратиони), согласно которым, перед началом разгрома Кахети (1616 г.) шах потребовал от лезгин истребить или захватить в плен всех беглых кахетинцев, которые будут искать убежища в их краях, что лезгины и выполнили [37, с. 401; 54, с. 588-589; 55, с. 148] (Речь идет о действиях некоторых феодальных владетелей Дагестана, откликнувшихся на призыв шаха 'Аббаса I [об этом см.: 33, III с. 267-268; 149, с. 306; 156, с. 126; 46, с. 72, 74, 78-82; 166, с.217-218; 167, с. 70]).
Что же касается Искандера Мунши, о количестве пленных, угнанных лезгинами, равно как вообще о каком-либо непосредственном участии последних в кахетинских трагических событиях 1616 г., он не сообщает. Лишь при описании ситуации, сложившейся в Кахети после нашествия кызылбашских полчищ, он упоминает о былых постоянных налетах лезгин на этот край и отмечает, что набеги лезгин Дагестана с целью захвата пленных особенно участились «сейчас» (т. с. после шахского похода), когда страна кахетинцев стала столь обессиленной [367, II, с. 913; 215, с. 109; 308, II, с. 1128].
Несколько слов о хронологических данных «Ихйа ал-мулук».
В интересующих нас в данном случае частях сочинения, русский перевод которых публикуется ниже, конкретные даты встречаются редко. В основном эти даты связаны с биографией самого автора, но в то же время они представляют интерес и для осмысления хронологии описанных в этих частях событий, касающихся Грузии. Особенно ценны, на наш взгляд, данные источника, относящиеся к первому походу шаха 'Аббаса I в Грузию. [20]
Среди исследователей, как известно, нет единства мнений относительно датировки указанного похода, так как в самих письменных источниках фигурируют разные даты (1612, 1613, 1614 и даже 1615 г.) (1615 г. указывается, например, в сочинении Вахушти Багратиони [54, с. 425, 824, 904; 55, с. 146, 242, 303]. Вопроса о датировке первого похода шаха 'Аббаса I в Грузию касались (специально или попутно) многие исследователи. Сошлемся лишь на некоторые работы: 92, с. 346; 34, с. 328-330; 35, с. 291; 33, VI, с. 226-227; 109, с. 143-146; 96, с. 83-100; 97, с. 263-264; 98, с. 16; 99, с. 67; 75, с. 290-300; 166, с. 53-55, 58, 63- 67; 179, с. 114; 177, № 9, с. 126; 212, с. 257-259; 126, с. 104-105; 119, с. 162; 86, с. 45-46, 49-50 и др). В этом вопросе сведения автора «Ихйа ал-мулук» в принципе соответствуют хронологическим данным Искандара Мунши. В частности, из материалов «Ихйа ал-мулук» явствует, что шах 'Аббас I начал свой поход и двинул свои войска в сторону Грузии осенью 1613 г. и к концу года (или в начала 1614 г.) уже находился на границе Кахетинского царства (В этой связи привлекает внимание свидетельство еще одного персидского автора XVII в., Камал-хана б. Джалала мунаджжима. В его «Зубдат ат-таварих» (краткая всеобщая история, включающая повествование о Сефевидах до 1063/1652 г.) отмечается, что 19 зу-л-хиджжа 1022/30 января 1614 г. шах 'Аббас I уже стоял лагерем на берегу «реки Кабри» (т. е. Иори) [386, с. 313]). В третьем разделе сочинения, при первом упоминании об этом походе, наш автор сообщает, что за девять месяцев на службе шаха он объехал «все дороги и края Кахети и Картли» и 15 ша'бана 1023/20 сентября 1614 г. по заданию шаха выехал в Иран для усмирения маликов Киджа и Мекрана [358, с. 417] (В связи с упоминанием нашим автором о девяти месяцах, проведенных им на службе у шаха в период осуществления последним своего похода в Грузию, небезынтересно вспомнить следующий факт: в описании путешествия немца Адама Олеария (30-е гг. XVII в.) отмечается, что во время интересующего нас похода шах «девять месяцев простоял в Грузии» [203, с. 854; 109, с. 146]). В заключительной части своего сочинения при повторном изложении тех же событий Малик Шах-Хусайн Систани отмечает, что из «высочайшего лагеря» он отбыл в Мекран 17 ша'бана 1023/22 сентября 1614 г. [358, с. 504-505].
Таким образом, перед нами еще один письменный источник, причем источник современный самому событию, свидетельствующий в пользу датировки начала первого похода [21] 'Аббаса I в Грузию осенью 1613 г. (Напомним, что по свидетельству Искандара Мунши, шах 'Аббас I двинул свои войска из Исфахана на «священную войну» в Грузию 2 рамазана 1022/16 октября 1613 г. [367, II, с. 869; 215, с. 81; 308, II, с. 1082; такая же дата указана и в «Зубдат ат-таварих», см. 38о, с. 312]. В материалах о деятельности епископа-августинца отца Антонио в Иране в 1613-1614 гг., приводимых издателем т. н. «Хроники кармелитов», отмечается, что в военный поход против Грузии шах отправился в сентябре или в начале октября 1613 г. [285, с. 211]. Пьетро делла Балле сообщает, что шах «...в 1613 году, если не ошибаюсь, с сильнейшим войском внезапно двинулся на Грузию» [327, с. 6; 154, с. 42-43]. По словам Аракела Даврижеци, «...в 1062 (1613) году шах Аббас пошел на Грузию и заполонил ее» [15, с. 490; 213, с. 55]. По данным Жана Шардена, в 1613 г. шах выступил из Исфахана с намерением начать войну против Грузии [202, с. 305]) и основных военно-карательных операций (вторжение в пределы Грузии (Согласно Искандару Мунши [367, II, с. 873; 215, с. 84], шах и его «воители за веру» вторглись в кахетинскую область Кисики ночью перед наврузом. На следующий день, находясь уже в Кисики, они отпраздновали наступление навруза (заметим, что навруз наступил 10 сафара 1023/22 марта 1614 г., см.: 308, II, с. 1087; 321, с. 62), опустошение Кахети и затем Картли) — 1614 годом (включая сентябрь месяц).
Упомянутая выше ссылка автора «Ихйа ал-мулук» на месяц ша'бан интересна для нас и с другой точки зрения. Дело в том, что сообщению об отъезде из «высочайшего лагеря» в Мекран 17 ша'бана 1023/22 сентября 1614 г. е тексте непосредственно предшествует рассказ о переговорах шахского посланника Ходжи Мухаммад-Ризы с грузинскими царями, собравшимися в Имерети, и о прибытии Луарсаб-хана (т. е. царя Картли Луарсаба II) к шаху 'Аббасу I [358, с. 504]. Поскольку здесь наш автор излагает факты из собственной биографии, его ссылка на конкретную дату своего отъезда вряд ли может вызвать сомнения. Следовательно, если упоминание о приезде Луарсаба II не является позднейшей вставкой (что в принципе маловероятно), то выходит, что по крайней мере к 22 сентября 1614 г. царь Картли уже находился в ставке шаха 'Аббаса I. Тем самым возникают известные сомнения относительно точности соответствующих сообщений Искандара Мунши и автора «Зубдат ат-таварих». Искандар Мунши, как известно, отмечает, что Луарсаб-хан, прибывший после длительных переговоров из Имерети в ставку шаха 'Аббаса I, [22] «удостоился счастья поцёлбйать [шахский] ковер» 13 рамазана 1023/ 17 октября 1614 г. [367, II, с. 877; 215, с. 90-91; 308, II, с. 1091]. В «3y6дат ат-таварих» в связи с тем же фактом указывается 11 рамазэла 1023/ 15 октября 1614 г. [386, с. 313] (Прибытие Луарсаба II к шаху и его отъезд из Грузии в Иран в качестве «почетного гостя» (на самом деле—пленника) в некоторых источниках датируется 1613 г. и даже 1612 г., что, разумеется, никак не соответствует исторической действительности [см., например: 92, с. 346; 179, с. 34, 41, 48, 114; 270, с. 168; 126, с. 104]).
Кроме отмеченного выше материала, т. е. сведений о военно-политических событиях 1613-1616 гг., к Грузии относится также небольшой пассаж в начале второго раздела «Ихйа ал-мулук», касающийся происхождения царей Грузии (последние в данном месте текста упоминаются как падишахан-и Гурдж или мулук-и Гурдж) [358, с. 56].
В отличие от сведений Малика Шах-Хусайна Систани относительно походов шаха 'Аббаса I в Грузию, являющихся, как уже отмечалось, совершенно конкретными историческими свидетельствами, своего рода «репортажем» очевидца и непосредственного участника этих походов, рассказ того же автора о «генеалогии» грузинских царей основан на материале иного типа — на фольклорных преданиях.
Рассказ начинается с сообщения о том, что цари Грузии возводят себя к «царям 'Аджама», т. е. связывают свое происхождение с Сасанидами (в тексте: падишахан-и Гурдж худра бе мулук-и 'Аджам нисбат мидаханд). В тексте после этой вводной информации следует краткое изложение двух легенд— преданий, связанных с именем прославленной грузинской царицы Тамар (1184-1210) (С этими преданиями наш автор, возможно, познакомился во время пребывания в Восточной Грузии в ходе первого и второго походов шаха 'Аббаса I. Мог он их слышать, конечно, и в самом Иране или даже вычитать в каком-нибудь раннем письменном источнике (об одной детали, свидетельствующей, на наш взгляд, в пользу последнего предположения, см. ниже, раздел «Примечания и комментарии», примеч. 13).
Как известно, предания, легенды и песни о царице Тамар занимают исключительное место среди дошедших до нас памятников грузинской народной исторической словесности. Это поистине обширный массив фольклорных произведений, в которых получившие художественную обработку в народной [23] фантазии описания исторических событий тесно переплетаются со сказочными темами и сюжетами, многие из которых своими корнями уходят в глубокую древность и лишь позднее, в результате переосмысления далеких архетипов, группируются вокруг имени великой царицы Грузии [28, с. 70, примеч. 1].
Обставленный легендами образ исторической Тамар, имя которой, пользуясь выражением средневекового грузинского летописца, «разнеслось повсюду, как имя ангела четырех стран света, с востока на запад, с севера на юг» [120, с. 56] (По словам другого летописца, «... на стенах домов акростихом писали оды Тамар; печати и ножи и палки украшая, на них писали хвалу Тамар. И уста всех вообще всегда готовы были произнести какое-нибудь слово, подходящее для восхваления Тамар: отроки — погонщики волов, когда бороздили землю плугом, исполняли песни, славящие царицу Тамар. В Ираке пребывавшие музыканты, игравшие на гуслях и на цитре, наигрывали славу, сложенную в честь Тамар. Франки и греки, корабельщики на море в благоприятную погоду произносили похвалу Тамар. Таким образом, весь мир полон был ее хвалой, и всякий язык, на каком только произносилось ее имя, возвеличивал ее. А о делах ее зачем нужно говорить? Потому что о них от края до края света пронеслись слухи, как тому, говоря словами мудреца, свидетель все нами виденное» [108, с. 49]), постепенно вошел также в литературу и фольклор ряда других народов (как соседних с Грузией, так и географически от нее отдаленных) (Из средневековых примеров можно отметить, в частности, исландскую сагу о шведском рыцаре Ингваре; прототипом одной из ее героинь (имеется в виду могущественная христианская царица, к которой попадает Ингвар во время пребывания в Азии и которая становится его супругой) считается царица Тамар [323, с. 80; 335, с. 203; 123, с. 3; 260, с. 180-181; 22, с. 32; 21, с. 138]. Отметим также известную русскую «Повесть об Иверской царице Динаре», в которой большинство исследователей усматривает следы своеобразного отражения образа царицы Тамар и некоторых событий ее эпохи [см. 186, с. 260-278, где дан обстоятельный обзор научной литературы по данному вопросу]. Из примеров сравнительно недавнего прошлого упомянем драму в 3-х действиях «Царица Тамар» норвежского писателя Кнута Гамсуна [66, с. 1-109]), в том числе народов мусульманского Востока. Некоторые из бытовавших в средневековом мусульманском мире сказаний и легенд, связанных с именем этой грузинской царицы, «Кавказской Семирамиды», по образному выражению исследователей [240, с. 10], нашли известное отражение и на страницах восточных (арабских, персидских, турецких...) [24] хроник, летописей и т. п (Один из ранних тому примеров — рассказ о бесславном походе султана Рукн ад-Дина Сулаймана II и его разгроме войском царицы Тамар, содержащийся в сочинении Ибн Биби по истории Сельджукидов Малой Азии (закончено в 680/1281 г.). В соответствующем месте этого персидского источника в повествование о подлинных исторических событиях вплетена возникшая в мусульманской среде легенда о якобы страстной, но безответной любви Тамар к упомянутому сельджукиду [310, с. 65-68; предание о царице Тамар, зафиксированное в сочинении Ибн Биби, специально рассматривалось в работах М. Канара и Т. Г. Натрошвили, см.: 284. с. 6-9; 169, с. 3-7; как явствует из заметки Ш. Айгена, опубликованной в 1968 г. в одном из стамбульских журналов, предания на тему «любви» Тамар к Рукн ад-Дину Сулайману бытуют в Турции и поныне ,см.: 274, с. 20- 21; 161, с. 182-184]. Интересно отметить, что в рассказе Ибн Биби Тамар сравнивается с легендарной царицей Савскон Билкис. В частности, Ибн Биби пишет: «Царица Грузии Тамар (Тамар малика-йи Гурдж), которая как Билкис царствовала в стране Абхаз и стольном городе Тифлисе» [310, с. 65; в сочинении 'Абдаллаха б. Фазлаллаха Ширази (ум. в 735/1334-35 г.) «Та'рих.и Вассаф» мы находим такое же сравнение при упоминания царицы Русудан, дочери царицы Тамар: «Киз-Малик (буквально «женщина-царь», имеется в виду Русудан. — Г. Б., Л. С.), которая подобно [царице] Билкис была владычицей той страны», см.: 369, с. 585]. По поводу сравнения Тамар с Билкис (в рассказе Ибн Биби) М.. Канар замечает: «Властвование женщины, царицы, легко могло показаться на Востоке, е особенности мусульманам, чем-то шокирующим и необычным. Царицы, становившиеся более чем просто женами царей, самоличная осуществлявшие верховную власть и затмевавшие своих супругов-мужчин, всегда становились объектом критики... Это Семирамида, это Зенобия, это как раз и царица Савская Билкис, с которой сравнивается Тамар у Ибн Биби. В мусульманской легенде, о Тамар проглядывают черты, напоминающие черты Семирамиды или Зенобии» [284, с. 8-9; в виде небольшого: комментария к словам М. Канара заметим, что факты царствования женщин засвидетельствованы и в мусульманских государствах в отдельные исторические периоды, хотя, конечно, такого рода факты составляли исключение из общего правила; при этом по данным, представленным в специальной работе Б. Учок, среди государынь, когда-либо властвовавших в средневековом мусульманском мире, первой по времени является Разийя, вступившая на престол Делийского султаната в 1236 г. (путем наследования) и царствовавшая до 1240 или 1246 г., см.: 241, с. 21-36, 158]. Отметим также, что в работе М. Канара помимо данных Ибн Биби рассмотрены сюжеты о царице Русудан (1222-1245), дочери царицы Тамар, из сочинений средневековых арабских авторов [284, с. 11 -14]; кроме того проанализирован популярный арабский народный роман «Сират ал-амира Зат ал-Химма», в котором, по мнению М. Канара, образ одного из женских персонажей (имеется в виду упоминаемая в романе царица грузин по имени Бахтус) восходит к бытовавшим в мусульманском мире преданиям о грузинских царицах Тамар и Русудан [284, с. 14-20; 283, с. 234, 237]). Интересующий нас пассаж «Ихйа ад-мулук», содержащий в себе две легенды о Тамар, — очередное и весьма наглядное тому свидетельство. [25]
Из этих двух легенд, приводимых персидским автором сефевидской эпохи, наиболее интересна, на наш взгляд, первая, представляющая собой одну из фольклорных вариаций на весьма популярную на средневековом Востоке тему «Хусрав и Ширин» (Об исторических корнях, источниках и наиболее известных версиях и обработках легенды о Хусраве и Ширин см.: 289; 41, с. 128-140, 216-229, 441-442; 40, с. 145-154; 8, с. 190-210; 7; 10; 26; 157, с. 175-184; 57 и др).
Легенда в источнике изложена в двух версиях. В обеих версиях рядом с Хусравом Парвизом и Ширин фигурирует Михин-бану, что указывает на их далекую генетическую связь с поэмой Низами «Хусрав и Ширин». Как известно, образ могущественной кавказской владычицы по имени Шамира н по прозванию Михин-бану («Великая госпожа»), восходящий в своем генезисе к преданиям о Семирамиде [9, с. 1319-1323; 7, с. 81-86; 290, с. 56, 58, 60, 69; 157, с. 176], в сюжет легенды о Хусраве и Ширин впервые был введен именно великим Низами. Не случайно, что имя Низами упоминается в конце пассажа, при цитации автором «Ихйа ал-мулук» одного бейта, о котором подробнее будет сказано ниже.
Вместе с тем, если в именах героев нашей легенды прослеживается связь с предполагаемым далеким источником, то само содержание легенды значительно отличается как от соответствующих частей поэмы Низами, так и от других известных нам литературных и народных обработок этой популярной темы. Прежде всего это относится к таким узловым моментам рассматриваемой легенды, как, например, женитьба Хусрава Парвиза на Михин-бану (в нашей легенде она является основным женским персонажем и что для нас особенно важно— отождествляется с «Тамара дидифал» (В тексте: Тамара вавмикал [358, с. 56]. Дидифал (вместо бессмысленного вавмикал) — наша конъектура (обоснование конъектуры дается в примечании к соответствующему месту перевода), т. е. с царицей Тамар) и рождение у них сына (по второй версии легенды — в [26] результате их внебрачной, случайной связи), которые в поэме Низами и в других популярных вариациях на эту тему (О широчайшей популярности в средневековой персоязычной (да и вообще восточной) литературе темы «Хусрав и Ширин» (особенно после появления бессмертного шедевра Низами) говорить не приходится. Тема эта, как явствует из «Ихйа ал-мулук» и «Хайр ал-байан», была популярной и в Систане (родине нашего автора) в XVI-XVII вв. Так например, в этих источниках указывается, что прибывший из Кухистана в Систан поэт Мавлана Вали Дашт-и Байази сочинил поэму «Хусрав и Ширин» в 1700 бейтов и наряду с другими своими стихами преподнес ее систанскому правителю Малику Наджм ад-Дину Махмуд-хану [358, с. 226, 455; 372, л. 2376]. Более того, легенда о Хусраве и Ширин нашла отражение и в поэтическом творчестве самого Малика Шах-Хусайна Систани. Об этом мы узнаем из его же тазкира «Хайр ал-байан», в котором в качестве образцов представлены выдержки из разных произведений автора, в том числе небольшой отрывок (38 бейтов) из его маснави «Хусрав и Ширин» [372, л. 408а]. Быть может в этом маснави нашего автора или в других поэтических версиях легенды, распространенных в Систане, было что-нибудь интересное для нашей темы, но об этом нам, к сожалению, ничего не известно. Цитируемый в «Хайр ал-байан» отрывок из «Хусрав и Ширин» Малика Шах-Хусайна Систани, к сожалению, касается эпизода, в котором Шамира (Михин-бану) не фигурирует. Кстати, с точки зрения «грузинской темы» обращает на себя внимание поэма 'Арифа Ардабили «Фархад-нама» (завершена в 771 /1369-70 г.; в хронологическом порядке она является четвертым известным подражанием «Хусраву и Ширин» Низами, см. 10, с. 60-62), в которой интересующая нас Михин-бану, тетка юной красавицы Ширин, фигурирует в качестве владычицы Абхаза (т. е. Грузии) [377; 10, с. 61]. В этом произведении имеется также один любопытный бейт с упоминанием царей Грузии. В частности, в поэме 'Арифа Ардабили византийская царевна Марйам (на ней, согласно популярным версиям легенды, был женат Хусрав Парвиз до женитьбы на Ширин) выходит замуж за одного из грузинских владык, после чего поэт пишет: Кунун дар Гурдж шахан-и му'аззам, // Хама хастанд фарзандан-и Марйам («Нынче в Грузи великие цари, // Все являются сыновьями (отпрысками) Марйам») [377, с. 119]) отсутствуют. В интересующем же нас фольклорном сюжете, зафиксированном в тексте «Ихйа ал-мулук», это основные детали, «свидетельствующие» (в силу отождествления «авторами» легенды Михин-бану с Тамар) в пользу «родства» царей Грузии с «царями 'Аджама» (через Хусрава Парвиза). Понятно, что именно эти детали должны были в свое время привлечь внимание [27] автора «Ихйа ал-мулук» — систанского принца, считавшего себя и свой род потомками Хусрава Парвиза.
Итак, перед нами легенда, содержащая весьма ценную информацию о бытовании в народной среде мнения относительно тождества Михин-бану и царицы Тамар. Остановимся несколько подробнее на этом свидетельстве, несомненно самом существенном в данной легенде.
Небезынтересно в этой связи вспомнить, что еще в 1935 г. Ю. Н. Марр выдвинул предположение о возможном тождестве Шамиры поэмы Низами с грузинской царицей Тамар [152, с.8-10; 153, с. 2]. Мысль была высказана на основе сопоставления отрывка поэмы «Хусрав и Ширин» о Шамире (Михин-бану) с известиями грузинских летописей о царице Тамар. В качестве интересной параллели к стихам Низами приводился отрывок из малоизвестной, но довольно любопытной поэмы Максима Липкина «Долина Свэти», а именно — стихи из главы «Песнь про царицу Тамару», представляющей собой (по словам поэта) почти буквальный стихотворный перевод на русский язык какой-то грузинской народной песни. В этой песне (начинается она словами: «Давно дедопали Тамара жила»...) образ грузинской царицы нарисован в чертах, весьма схожих с известным описанием Шамиры (Михин-бану) в «Хусрав и Ширин» Низами [150, с. 72-73; 152, с. 10].
Свою догадку Ю. Н. Марр высказал в осторожной форме, без какой-либо категоричности, с пониманием того, что «такое предположение требует многих оговорок» [152, с. 10]. При этом он не упускал из виду и генетическую связь образа Шамиры с легендарной Семирамидой [152, с. 10].
В статье, опубликованной в 1938 г. в юбилейном сборнике «Памятники эпохи Руставели», А. Н. Болдырев в целом поддержал гипотезу Ю. Н. Марра, но вместе с тем внес в нее существенный корректив. В частности, он обратил внимание на известное сходство низамиевских строк, посвященных Шамире (Михин-бану), со свидетельствами грузинского летописца Басили о царице Русудан — тетке (по отцу) царицы Тамар и ее воспитательнице. По замечанию А. Н. Болдырева, стихи Низами, рисующие образ кавказской правительницы, «...получают совершенно особое значение при сопоставлении с известиями о Тамаре и ее тетке Русудан у грузинского историка Басили (Имеется в виду Басили Эзосмодзгвари (иначе — второй историк царицы Тамар)—предполагаемый автор сочинения XIII в. «Цховреба мепет меписа Тамариси» («Жизнь царицы цариц Тамар»). Сочинение сохранилось в неполном виде и было обнаружено в 1923 г. акад. И. А. Джавахишвили во вновь открытом списке известного свода «Картлис цховреба» (в т. н. «списке Чалашвили») [93, с. 373-395; 108, с. 10-24]. А. Н. Болдырев пользовался русским переводом указанного сочинения, выполненным В. Д. Дондуа и опубликованным в 1938 г. в том же юбилейном сборнике «Памятники эпохи Руставели» [104, с. 33-76; недавно вышло новое издание этого перевода, снабженное введением В. Д. Дондуа, а также исследованием и примечаниями М. М. Бердзнишвили, см. 108)... При помощи этого сопоставления легко отождествить [28] Шамиру поэмы Низами — невенчанную кавказскую правительницу, с Русуданой, сестрой Георгия III, а племянницу Шамиры, Ширин, с племянницей Русуданы, будущей царицей Тамарой... Кроме того, в грузинском стихотворном фольклоре отмечена песня, в которой описание Тамары дано в чертах, поразительно напоминающих описание Шамиры в поэме Низами. Позднейшая перестановка Шамира — Тамара в условиях устного народного творчества — вполне вероятно и не должна вызывать недоумения» [44, с. 119-120].
Вопросы, поднятые Ю. Н. Марром и А. Н. Болдыревым, вызвали естественный интерес среди исследователей. В дальнейшем их гипотезы были поддержаны (Предположение А. Н. Болдырева первым поддержал И. А. Орбели в одной из своих статей, напечатанной в том же юбилейном сборнике, посвященном эпохе великого Руставели. Это явствует, в частности, из замечания И. А. Орбели о том, что Русудан «руководила воспитанием своей племянницы, царицы Тамары, и была воспета Низами под именем Шамира» [180, с. 299; 181, с. 345]) и развиты в работах Д. И. Кобидзе [135, с. 60-61; 134, с. 16-17], К. С. Кекелидзе [129, с. 259; 128; 130, IV, с. 84-86], В. Д. Дондуа [106, с. 149-156, 162-165; 105, с. 120-128, 135-140] (Соглашаясь с гипотезой о возможном тождестве Шамиры и Русудан, В. Д. Дондуа вслед за К. С. Кекелидзе заострил внимание на выражение шамирамети (***), употребленное грузинским летописцем Басили при характеристике Русудан. К. С. Кекелидзе склонен видеть в этом выражении источника искажение Шамира Мехин (***), а В. Д. Дондуа то же самое место толкует как Шамирам + груз. суфф. -ет и переводит: «дитя (resp. потомок) рода Шамирам, resp. самой Шамирам». В этом иссл-едователь видит отражение традиции возведения происхождения Русудан—некоронованной царицы, одно время регентши Грузии, к имени древней Семирамиды (арм. Simiramт,<сир.-арам. Samiram; ср. Sammuramat (в ассир. клинописных текстах), др.-евр. (талмуд.) Samirah (Samlrat, Samiramot, Ssmiramit), греч. араб. Sumaira (Samira) и др., см. 290, с. 34-36, 39-40, 56, 58). Рассмотрев свидетельство грузинского источника в свете гипотезы А. Н. Болдырева, В. Д. Дондуа далее касается прозвания Шамиры — «Михин-бану» («Великая госпожа») — и сопоставляет данное выражение с грузинским словом *** (дедопал-и, «царица») и его вариантом *** (дидупал-и). При этом он высказывает весьма смелое и столь же любопытное предположение о том, что указанное грузинское слово (в частности. его вариант дидупал-и, который трактуется как композит, возникший путем сложения —слияния груз, диди 'большой (-ая), великий (-ая)' + упал-и 'господин, господарь; владыка, господь', т. е. диди-упал-и > диду-пал-и), возможно, было использовано Низами в качестве згытета и прозвания Шамиры и передано на персидский язык аналогичным по конструкции и буквальному смыслу выражением «Михин-бану» («Великая госпожа») [106, с. 149-156, 162-165; 105, с. 120-128, 135-140; ср., однако, 130, III, с. 116-117; см. также 28, с. 66-67, 75]), [29] А. Г. Барамидзе [23, III, с. 205, 224; 23, VI, с. 27; 24, с. 272], А. А. Гвахария [71, с. 170-171, 174], К. К. Пагава [185, с. 89-90], М. А. Тодуа [171, с. 478], Л. У. Эрадзе [266, с. 260] и др. (Известное влияние этих гипотез чувствуется также в некоторых ранних работах Е. Э. Бертельса о Низами [39, с. 71; 42, с. 130; 172, с. 16]. Однако в более поздних публикациях низамиведческих трудов Е. Э. Бертельса следы этого влияния (и так еле заметные) вообще исчезают [43-41]), но вместе с тем встретили довольно резкую критику со стороны ряда исследователей. Так, один из первых оппонентов вышеуказанных трактовок низамиевских героинь, М. Рафили, отмечает: «Были сделаны предположения, что в образе Мехин-Бану (великая госпожа) Низами описал великую царицу Тамару. Это предположение основано только на догадке и едва ли соответствует действительности. Низами написал свою замечательную поэму в 1180 году, в то время когда он почти ничего не знал о Тамаре и не мог предвидеть заранее блестящий период ее царствования (Тамара вступила на грузинский престол только в 1184 году)» [206, с. 60; 207, с. 59]. В известной работе А. Е. Крымского о Низами по этому поводу читаем: «Как ни заманчиво было бы установить духовную связь азербайджанца Низами с царицею Грузии, против догадки Ю. Марра говорит уже одно то обстоятельство, что Тамара взошла на престол Грузии только четыре года спустя после составления [30] поэмы Низами, да й на троне не сразу прославилась (Для точности, однако, необходимо напомнить, что уже гораздо раньше, еще в 1178 г., царь Георгий III торжественно возвел свою дочь Тамар на царский трон в качестве соправительницы. Соцарствование отца и дочери продолжалось до 1184 г., когда скончался Георгий III. Кстати, в. период их соцарствования в Грузии были выпущены монеты, на оборотной стороне которых имеется надпись «Да возвеличит бог даря царей Георгия», а на лицевой стороне — «Да возвеличит бог царя и царицу Тамар» [125, с. 74-75; 317, с. 23; ср. 190, с. 87-90, 299]. В 1184 г. состоялось вторичное коронование Тамар, после чего она начала единоцарствовать. В этой связи небезынтересно заметить, что в грузинских документальных источниках той эпохи годы царствования Тамар исчисляются с 1178 г., т. е. с даты первой коронации [подробно об этом см.: 107, с. 96-97; 137, с. 77, 100, 167, 175, 180]. С другой стороны, следует учесть и то обстоятельство, что помимо общепринятой датировки «Хусрав и Ширин» Низами 576/1180-81 г. существует и другая дата. Так, в списке, послужившем основой для известной тегеранской литографии «Пятерицы» Низами (1314/1896-97 г.), отмечен 580/1184-85 г. [об этом см.: 71, с. 170; 80, с. 463]. Необходимо также иметь в виду, что поэма содержит восхваления султану Тугриту III (1176-1194), атабеку Абу Джа'фару Мухаммаду Джахан-Пахлавану (1176-1186) и его брату и преемнику Кызыл-Арслану (1186-1191). Иначе говоря, поэма эта преподносилась каждому из них с особыми посвящениями, т. е. по сути дела дополнялась (и дорабатывалась?) в течение ряда лет [174, с. 75; 50, с. 53]. Ко времени составления окончательной редакции поэмы «Хусрав и Ширин» Низами уже вряд ли мог не слышать о царице Тамар. Относительно знакомства Низами с именем и делами грузинской царицы отметим следующий любопытный факт, который хоть и не имеет прямого отношения к упомянутой поэме и се датировке, но все же представляет для нас известный интерес. Современник обеи.ч этих выдающихся личностей, персидский автор Ион Исфандийар в своем сочинении «Та'рих-и Табаристан» (около 613/1216-17 г.) при упоминании царицы Тамар и ее походов на Арран приводит уникальный бейт Низами, в котором поэт следующими словами обращается к азербайджанскому атабеку Абу Бакру: «Она (т. е. Тамар) веретено [свое] превратила в копье, а мы копье [свое превратили] в веретено, // [Так было] до твоего появления, который направит копье в сторону Абхаза (т. е. Грузии)» [366, часть III, с. 132; под робно об этом сообщении Ибн Исфандийара см. 29, с. 61, 82; см. также 373, с. 265]). Притом к личности Тамары совсем не подходят слова Низами про Шамиру, что «под властью этой женщины находится весь край Аррана вплоть до Армении» и что она «не имеет мужа, но имеет власть». Да, наконец, логически и психологически правдоподобно ли, чтобы восхваление грузинской царице нашло себе [31] место в поэме, которая посвящена ярым врагам Грузии — азербайджанским атабекам и их верховному государю султану Тогрулу III?» [138, с84; 139, с. 177]. Далее А. Е. Крымский, упоминая статью А. Н. Болдырева, отмечает, что статья эта «доверчиво построена на вышерассмотренной брошюре «Хакани, Незами, Руставели» (Имеется в виду сборник, в котором в 1935 г. была опубликована статья Ю. Н. Марра, содержащая упомянутую выше гипотезу [152]) (что, кстати, абсолютно неверно!) и, обходя молчанием гипотезу А. Н. Болдырева о возможном тождестве Шамиры (Михин-баиу) и Русудан, критикует автора за отдельные фактические и хронологические неточности (к упомянутой гипотезе не относящиеся) в его статье [138,. с. 84-85; 139, с. 177-178].
В последнее время критические замечания в адрес догадки Ю. Н. Марра, высказанные М. Рафили и А. Е. Крымским, были поддержаны и почти дословно повторены Г. Ю. Алиевым, который в свою очередь специально рассмотрел вопрос об исторических корнях образа Шамиры (Михин-баиу), показав, что Низами, наряду с другими источниками, был использован армянский вариант легенды о Семирамиде [9, с. 1319- 1323; 7, с. 81-87].
Как не трудно было заметить, в оценках оппонентов, характеризующихся, по меткому замечанию В. Д. Дондуа, «явным гиперкритицизмом» [105, с. 138, примеч. 124], острие критики направлено лишь против догадки Ю. Н. Марра. Что же касается гипотезы А. Н. Болдырева, которая хоть и родственна идее Ю. Н. Марра, но никак не идентична с ней, то гипотезу эту критики почему-то обошли полным молчанием.
Вернемся, однако, к нашему источнику. Думается, что данные «Ихйа ал-мулук» проливают некоторый дополнительный свет на упомянутый полемичный вопрос. В частности, из этих данных становится очевидным, что мысль о связи образа Шамиры (Михин-бану) с грузинской царицей Тамар (в отечественной иранистике впервые высказанная Ю. Н. Марром (Исследователи, касаясь этого вопроса, иногда допускают некоторую неточность. Так, в вышедшей недавно очень ценной монографии Е. М. Мелетинского, посвященной сравнительно-типологическому изучению проблем средневекового романа, читаем: «У Низами Ширин является племянницей и как бы приемной дочерью властительницы Михин-бану, называемой так же Шамирам, т. е. Семирамида. О легендарной Семирамиде, о ее рождении от богини Деркеты, воспитании голубем, о ее воцарении в Ассирии, о ее чудесных садах, замке в горе Вагестан и канале сквозь гору для снабжения города Эсбатан — обо всем этом рассказывает Диодор Сицилийский. В армянском предании, пересказанном Мосе Хоренаци, Шамирам убивает армянского героя — эпонима Ару Прекрасного (именительный падеж — Ара), отвергающего ее любовь. На этом основании Н. Я. Марр связывал Михин-бану с легендами о царице Тамаре» [157. с. 176; разрядка наша. — Г. Б., Л. С.]. Позволим себе, однако, заметить, что Михин-бану с легендами о царице Тамар связывал не Н. Я. Марр, а его сын, иранист Ю. Н. Марр, и притом связывал он отнюдь не на том основании, о чем указывается в приведенной цитате (подробно о предположении Ю. Н. Марра говорилось выше) [32] и ставшая затем предметом научных споров) была распространена на Востоке уже в средние века (В этой связи небезынтересно привести следующее замечание известного австрийского востоковеда XIX в. И. фон Хаммера: «Согласно преданиям. сохранившимся у персидских историков и поэтов, Грузия была также родиной прекрасной и сладкой Ширин, женского идеала персидского романтизма» [303, с. 67]. Но что самое интересное, к этим словам Хаммер в качестве примечания добавляет следующее: «Так как мать (?) Ширин, Мехин Бану (т. е. «великая женщина»), именуется также Семирамидой (Семирамис), то кажется, что персидские поэты, допуская слишком большой анахронизм, смешивают мать Ширин с царицей Тамар» [303, с. 67, примеч. 2; ср. 105, с. 138]) и возводилась народной традицией к самому Низами.
В этом плане существенна заключительная часть отрывка о грузинских царях. Отрывок этот, как уже отмечалось, завершается упоминанием Низами и цитацией от его имени одного бейта, в котором также речь идет о тождестве Михин-бану и Тамар. В нашем источнике этот бейт, приведенный как бы в подкрепление легенды, изложенной в начале пассажа, имеет следующий вид:
Тамара нам-ра аз ан чжахангир,
Тамара-ра Михин-бану-ст тафсир
(См. 358, с. 56).
Хотя в источнике авторство данного бейта приписывается Низами, на самом деле цитата является лишь видоизмененной и искаженной передачей следующего широко известного бейта из его поэмы «Хусрав и Ширин» [173, с. 92]: [33]
Шамира нам дарад ан Джахангир
Шамира-ра Михин - бану-ст тафсир.
“Шамира—имя той владычицы,
Шамира толкуется [как] Михин-бану
(т. е. “Великая госпожа")".
Как видим, в обоих мисра' псевдонизамиевского бейта из «Ихйа ал-мулук» имя Шамира оригинала заменено именем Тамара, что вызывает явное нарушение метрики: форма Тамара никак не подходит к размеру стиха, которым написана поэма Низами и которого требует данный бейт («Хусрав и Ширин» Низами, как известно, написана в форме маснави одним из усеченных размеров хазаджа (хазадж-и мусаддас-и максур-и махзуф). Формально к этому размеру подошло бы чтение Тамара, но в источнике оно не засвидетельствовано (в других местах текста при передаче этого имени отмечена/та же форма Тамара) (О различных графических вариантах написания имени Тамар, засвидетельствованных в арабографических источниках, будет сказано ниже (см. раздел «Примечания и комментарии», примеч. 10). Здесь же отметим только, что форма Тамара, которая подходит к размеру интересующего нас бейта, в собственно мусульманских источниках нам не встречалась, если не считать передачу названия грузинского села Тамарашени, которое в персидской части грузино-персидских двуязычных документов XVII в.. представлено в написании Тамарашин [83, с. 188, 316]).
Разница между бейтами заключается, однако, не только в одной подмене имени. Если произведем обратный замен, т. е. в обоих мисра' восстановим чтение «Шамира», то начало цитаты «Ихйа ал-мулук» и в этом случае будет несколько отличаться от начальной строки низамиевского бейта. В результате такой реконструкции в первом мисра' получим «Шамира нам-ра аз ан джахангир» (т. е. « ра аз», вместо «дарад»), что также не отвечает требованиям соответствующего размера (этот вариант можно принять лишь с большой натяжкой, что не характерно для утонченной техники больших мастеров персидского стиха), не говоря уже о сомнительной конструкции самой фразы.
Независимо от того, как мы будем квалифицировать эти графические неточности, повлекшие за собой метрическую невыдержанность цитаты (т. е. является ли это результатом небрежности автора «Ихйа ал-мулук» при цитации или же [34] следует искать какие-то иные объяснения) (Маловероятно (хотя и не исключено), чтобы сам автор «Ихйа ал-мулук» мог допустить столь явную и грубую метрическую ошибку в своей цитате. Выше уже отмечалось, что сам он серьезно занимался поэзией, достаточно хорошо владел искусством стихосложения, был автором разнообразных поэтических произведений (в том числе поэмы «Хусрав и Ширин»), составил весьма ценную антологию «Хайр ал-байан» (кстати, в этой антологии приводятся отрывки из разных поэм Низами, в том числе из его «Хусрав и Ширин», см. 372, лл. 89а-896) и т. д. Скорее всего, здесь дело не в его оплошности, а в каком-то другом явлении. Возможно, он сознательно привел бейт в том искаженном виде, в каком слышал (иди читал) его в свое время, тем самым оставив бейту фольклорный вид. Или, быть может, перед нами очередная графическая ошибка переписчика его сочинения (таких ошибок в тексте не мало), который в силу своей недостаточной осведомленности в тонкостях метрики персидского стиха при переписке не обратил внимания на графическую форму незнакомого ему грузинского имени, а далее вместо «дарад» (***) с легкой руки черкнул «ра аз» (***), сама цитата несомненно ценна. В данном случае для пас важен сам факт включения имени царицы Тамар в известный бейт Низами, свидетельствующий о популярности в те отдаленные времена в народной среде и в литературных кругах традиции возведения идеи об идентичности Михин-бану и Тамар к имени великого Низами.
И наконец, несколько слов о второй легенде, сообщаемой нашим автором. Если рассмотренное выше предание о Хусраве Парвизе и Михин-бану (Тамара дидифал) в том виде, в каком оно представлено в «Ихйа ал-мулук», нам ранее не встречалось и пока что уникально, то второй сюжет (о царице и молодом стольнике) известен давно и достаточно широко. В собственно грузинском историческом фольклоре аналогичные или близкие к нему предания отмечены в многочисленных версиях и вариантах, записанных в разное время и в разных уголках Грузии. Характерными элементами этих легенд являются: решительный отказ молодой царицы от замужества, ее внезапная беременность, рождение сына и т. д. В одних вариантах разработан известный в мировом фольклоре мотив непорочного зачатия и чудесного рождения (например, царица беременеет от солнечного луча или от чудотворного воздействия слов из Псалтыря и т. п.), в других вариантах рассказывается о том, как вельможи, озадаченные незамужеством царицы и [35] отсутствием в стране престолонаследника, решили напоить и усыпить царицу и заслать в ее покои одного из молодых придворных [84, с. 80-81, 235-237, 241-244, 246-250; 85, с. 165-166; 28, с. 76, примеч. 53]. Именно к последним версиям и примыкает легенда о Тамар и молодом стольнике, включенная автором «Ихйа ал-мулук» в рассказ о грузинских царях. К сказанному следует добавить, что комментируемая легенда далеко не единственный «исламизированный» вариант данного фольклорного сюжета. Подобного рода предания, но в несколько ином и более пространном чем в «Ихйа ал-мулук» изложении, засвидетельствованы также в сочинениях турецких авторов XVI-XVII вв. (Мустафа 'Али Челеби, Ибрахим Печеви...) (Рассказы этих авторов содержат в себе также элементы других преданий о царице Тамар. В той части, которая является общей для всех трех упомянутых выше «исламизированных» вариантов легенды, имеется ряд различий. Отметим лишь некоторые из них. Так, в варианте Ибрахима Печеви в отличие от других «исламизированных» вариантов, а также от всех известных нам версий легенды у Тамар рождается не сын, а дочь; в варианте 'Али Челеби забеременевшая царица выходит замуж за «виновника» — подосланного вельможами молодого амирахура (ср. суфрачи «Ихйа ал-мулук») и они справляют свадьбу, и т. д. [223, с. 25-27; 214, с. 18-20, 42-44, 116-120, 84, с. 251-253]), что указывает на достаточно широкий ареал их распространения. При этом характерно, что в турецких источниках, как и в «Ихйа ал-мулук», легенды о царице Тамар приводятся в связи с упоминанием родословной грузинских царей [303, с. 481; 223, с. 25-27; 214, с. 18-20, 42-44, 116- 120; 265, с. 185; 133, I, с. 197-198].
Такова вкратце общая характеристика персидского исторического сочинения XVII в. «Ихйа ал-мулук» и его сведений о Грузии.
Ниже мы публикуем перевод извлечений из «Ихйа ал-мулук», касающихся Грузии. Перевод (В переводе в квадратные скобки заключены слова и выражения, отсутствующие в персидском ори. инале, но введенные нами для большей ясности и логической связи предложений. Круглые скобки использованы для показа некоторых названий,терминов и выражений оригинала, для пояснения личных местоимений и уточнения перевода отдельных слов. С той же целью использованы нами квадратные и круглые скобки при цитировании (в русском переводе) сведений других письменных источников в примечаниях и комментариях, а также во введении. По технических причинам в книге пришлось отказаться от знаков долготы и диакритики при передаче в русской транскрипции отдельных слов и цитат из «Ихйа ал-мулук» и других арабографических текстов, а также восточных терминов, имен, названий и т. д. Транскрипция с полной диакритикой или собственно арабская графика применена лишь в исключительных случаях) сделан с текста, [36] изданно го в 1966 г. в Тегеране [358]. Соответствующие страницы этого издания указаны нами на полях перевода (В процессе работы над данной книгой ее авторам удалось ознакомиться также с текстом самой лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук». Фотокопия, снятая с этой уникальной рукописи, была прислана в Тбилиси известным итальянским иранистом проф. Дж. Скарчиа. Пользуясь случаем, авторы выражают проф. Дж. Скарчиа свою искреннюю благодарность). Перевод снабжен историко-филологическими примечаниями и комментариями.
Текст воспроизведен по изданию: Материалы по истории ирано-грузинских взаимоотношений в начале XVII века. (Сведения "Ихйа ал-мулук" о Грузии). Тбилиси. Мецниереба. 1988
© текст - Берадзе Г. Г. Смирнова Л. П. 1988© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Парунин А. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Мецниереба. 1988