СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФЕРНАН МЕНДЕС ПИНТО

СТРАНСТВИЯ

Как прибыл в Малаккскую крепость посол от короля Ару и о том, что произошло в ней

Не прошло и двадцати семи дней, как я вернулся в Малакку с упомянутым выше ответом короля батов, и дон Эстеван де Гама еще не успел сдать должность коменданта крепости, как явился посол короля Ару, королевство которого находится на острове Суматра. Дело, ради которого он прибыл, заключалось в просьбе помочь людьми, ядрами и порохом против большого флота, на котором король ашенцев готовился напасть на его королевство, захватить его и благодаря этому стать более близким нашим соседом, ибо, обосновавшись в Ару, он смог бы легче напасть на Малакку, тем более что незадолго до этого к нему из Меккского пролива прибыло подкрепление в триста турок.

Понимая, как важно это дело для нашего государи и безопасности крепости, Перо де Фариа доложил о просьбе [80] короля дону Эстевану, которому еще оставалось комендантствовать полтора месяца, но последний уклонился от решения, сказав, что скоро сменится с должности и что этим делом надлежит заняться тому, кто будет комендантом после него, ибо тот останется на месте, и трудности, которых он, дон Эстеван, опасается, придется испытывать именно его преемнику. Тогда Перо де Фариа попросил дать ему разрешение распоряжаться на складах и сказал, что немедленно обеспечит помощь королю Ару, необходимость которой Фариа сознавал. Чтобы не удлинять моего повествования, не буду рассказывать в подробности о всех переговорах, которые велись у них по этому поводу, скажу только, что посол получил отказ от обоих комендантов — один ссылался на то, что скоро сменится, а другой говорил, что не вступил еще в должность. Так посол и не добился ничего того, зачем он приехал.

Огорченный столь великой, как казалось ему, несправедливостью по отношению к его королю, он утром в день своего отъезда, увидя у входа в крепость обоих комендантов, чуть не плача, обратился к ним со следующей речью:

— Бога, благодаря своему могуществу и беспредельному величию вознесшегося до царствования на самом высшем небе, призываю я со вздохами, исторгнутыми из самых недр моей души, быть судьей в этой тяжбе во имя благоразумия и справедливости, которую мне приходится вести против ваших милостей, о сеньоры коменданты, испрашивая для верного вассала короля, вашего и моего повелителя, ту помощь, которую, согласно клятвою подкрепленному договору, заключенному его предшественником на престоле Ару с древним Албукерке ¹⁰¹, львом, рычанье которого устрашало моря, представлявшим повелителя стран и народов Индии и великой Португалии, сей великий государь обязался нам оказывать, защищая нас от всех наших врагов, как то приличествует могущественному властелину и нашему покровителю, если только короли Ару, в нарушение сего договора, не перестанут оставаться его верными вассалами. А поскольку до настоящего дня мы еще ни разу не изменяли данной нами присяге, какова, скажите, государи мои, причина, по которой вы не соглашаетесь выполнять свои обязательства и соблюдать обещание вашего короля, когда вы знаете, что именно из-за нашей преданности ему злодей Ашенец отбирает у нас наши земли, выставляя причиной то, что король Ару сделался таким заядлым португальцем и христианином, словно бы он родился в самой Португалии? И теперь, когда [81] он послал меня просить у вас этой помощи, как у истинных друзей, вы уклоняетесь от того, чтобы предоставить нам ее, на основании весьма неубедительных причин, между тем как вся-то помощь, которой бы вы удовлетворили наши желания и обеспечили безопасность нашего государства от врагов, составляет всего сорок или пятьдесят вооруженных мушкетами португальцев, которые бы обучали, а в трудное время и воодушевляли нас, и четыре бочки пороха вместе с двумястами ядер для полевого орудия. И за это малое, составляющее ничтожную часть того, что у вас запасено, мы были бы глубоко удовлетворены вашей дружбой, король наш был бы вам много обязан и смог бы в дальнейшем с великой преданностью служить как верный раб государю великой Португалии, вашему и нашему господину и королю. От имени его и от имени моего короля прошу вас, сеньоры коменданты, и не раз, и не два, а сто раз,— не уклоняться от выполнения своего долга, ибо дело, о котором я вас здесь открыто прошу, весьма важно: вы сохраните за собой королевство Ару и эту крепость Малакку, ибо тогда ею не завладеет злодей Ашенец, как он намеревается это сделать при помощи средств, которыми он уже обеспечил себя для этой цели, опираясь на многие чужеземные государства и непрерывно собирая у себя иностранцев для военных действий. А так как для его злонамеренной цели наша страна важнее ему всех прочих, он хочет теперь отобрать ее от нас, чтобы затем действовать со своим флотом в проливах, пока (как он открыто заявляет) не завладеет всей торговлей пряностями, которую вы ведете с островами Банда и Молуккскими, и не перережет вам морские пути в Китай, Сунду ¹⁰², Борнео, Тимор и Японию, как это нам стало известно из договора, недавно заключенного им с Турком через посредство каирского паши, служившего полномочным представителем последнего, каковой обещает Ашенцу значительную помощь, что вы уже знаете, из письма моего повелителя. И ныне, от имени короля моего напоминаю вам эту просьбу, ибо исполнение ее пойдет вам же на пользу. И вновь от имени его заклинаю вас сделать то, о чем мы вас просим, ибо сейчас еще в ваших силах пресечь это зло, уже зачатое и готовое родиться, и не ссылаться — один на то, что уже кончает свой срок, а другой, что еще не вступил в должность, ибо каждому из вас надлежит понять, что выполнять свои обязательства следует одному не менее, чем другому.

Закончив свою речь, которая принесла ему весьма мало пользы, он поднял с земли два камня и, торжественно [82] ударив обоими по находившейся поблизости бомбарде, воскликнул, почти плача:

— Бог, создавший нас, защитит нас.

С этими словами он отправился на свое судно и скоро отплыл, весьма опечаленный неудовлетворительным ответом, который получил.

С того времени, как он отбыл, прошло пять дней, и за этот срок нашлись многие, сообщившие Перо де Фарии, что в городе сильно ропщут на неуважение, проявленное как им, так и доном Эстеваном к королю Ару, нашему искреннему другу, столько раз оказывавшему услуги нашей крепости, за что теперь у него отбирают его королевство. И тогда Фариа, поняв свою оплошность или, быть может, устыдившись ее, хотя и пытался оправдываться, решил прийти на помощь королю и собрал ему три кинтала пороха для бомбард и полкинтала — для мушкетов, сотню горшков с порохом, сотню ядер для полевых орудий и пятьдесят для фальконетов, двенадцать мушкетов, сорок зарядов картечи, шестьсот фитилей, присоединив к этому лично для короля позолоченную пластинчатую кирасу на подкладке из ярко-красного атласа, а также другую одежду, двадцать штук индийской бумажной материи и малайские покрывала для его жены и дочерей, какие обычно носят в этой стране. Погрузив боевые припасы и подарки в гребную ланчару, Фариа попросил меня любезно доставить все это королю, объяснив, что я окажу важную услугу его величеству королю Португалии, а за это обещал вознаградить меня по возвращении деньгами и поездкой в любое место, куда я пожелаю, на что я, в наказание за грехи свои, охотно согласился (говорю так, имея в виду случившееся впоследствии).

И, сев на ланчару эту во вторник, октября пятого дня 1530 года, я плыл до следующего воскресенья, когда добрался до реки Пунетикан ¹⁰³, на которой стоит город Ару.

Как я имел свидание с королем Ару и передал ему послание Перо де Фарии и о том, что произошло там

Едва наша ланчара оказалась в реке Пунетикан, как я тотчас сошел на берег и направился к укреплениям, которые в это время король под своим личным наблюдением возводил в ее устье, дабы воспрепятствовать высадке [83] неприятеля. Он принял меня очень радостно и приветливо. Я вручил ему письмо от Перо де Фарии, где тот не скупился на посулы, обещал позднее лично прийти ему на помощь, если в том встретится необходимость, и расточал всяческие любезности, которые пишущему такие письма ничего не стоят и которыми он постарался начинить свое послание. Королю они доставили большое удовольствие, ибо он поверил, что все это чистая правда, а увидев еще и то, что я привез — и порох, и прочие боеприпасы,— обнял меня и весело воскликнул:

— Представь себе, мой славный друг, всю эту ночь мне снилось, будто из крепости господина моего, короля Португалии, мне везут все это добро, которое ныне я вижу собственными глазами. Уповаю, что, благодаря всем этим припасам, я с помощью божьей защищу свою страну, дабы и впредь она могла оказывать вам те же услуги, что и в прошлом, свидетелями чего являются прежние коменданты Малакки.

После этого он расспросил меня о кое-каких интересовавших его индийских и португальских делах, наказал своим людям возможно старательней возводить вал у окопа, над которым они с великим жаром трудились, взял меня за руку, и мы в сопровождении всего лишь шести или семи состоявших при нем молодых дворян отправились пешком в город, отстоявший от укрепления на четверть легуа без малого. Там он истинно по-царски угостил меня в своем дворце и показал мне свою жену, что в этих местах крайне редко делается, а напоследок, пролив множество слез, сказал:

— Видишь ли, португалец, меня потому так огорчает это нашествие, что мне приходится обороняться и делать то, что требует честь, а не будь этого, клянусь тебе верой доброго мусульманина, я бы предвосхитил намерения коварного Ашенца и предпринял то же, что он теперь замышляет против меня, и обошелся только своими собственными силами и силами своих людей, ибо я уже давно знаю, что стоит этот дутый Ашенец и на что простирается его власть. Но горе в том, что у него много золота, и этим золотом он возмещает свою слабость, нанимая себе в подмогу множество чужеземцев. И чтобы ты как следует понял, как горька и унизительна ненавистная бедность и сколько вреда она приносит несчастным королям вроде меня, пойдем со мной, и ты увидишь, сколь скудны мои средства.

С этими словами он провел меня к крытым соломой амбарам, служившим ему арсеналом, и стал показывать то, что у него там имелось; всего этого оказалось так мало, что [84] можно было бы сказать — не было даже необходимого для того, чтобы защищаться от нашествия ста тридцати судов со столь воинственными людьми, как ашенцы, турки и малабарцы. И тут с великой печалью, как человек, желающий излить свою душу, поделиться своим горем и вызвать сочувствие к своему унизительному положению, он стал мне перечислять то, чем он располагает. Он сказал мне, что у него сейчас пять тысяч воинов ару, но ни одного иноземца, затем сорок мелких орудий, от фальконетов до полевых, в число которых входит бронзовая пушка, купленная им некогда у одного португальца по имени Антонио Гарсиа, королевского казначея из крепости Пасен, которого впоследствии Жорже де Албукерке ¹⁰⁴ приказал четвертовать в Малакке за то, что тот переписывался с королем Бинтанским ¹⁰⁵, замышляя какое-то предательство. Он мне также сказал, что у него сорок мушкетов, двадцать шесть слонов и пятьдесят лошадей, чтобы охранять страну, и десять или двенадцать тысяч обожженных палок с отравленными остриями, которые они называют салиге ¹⁰⁶, примерно пятьдесят пик, большое количество выкрашенных в красную глину щитов для защиты тех, которые будут сражаться в окопе, тысяча горшков с негашеной известью, чтобы при бое на небольшом расстоянии заменять горшки с порохом, примерно три или четыре ладьи, наполненные каменной дробью, и прочие жалкие и ничтожные сродства, совершенно недостаточные, чтобы спасти их из тяжелого положения, в котором они оказались: один вид их говорил, как нетрудно будет врагу завладеть этим государством.

Король спросил меня, что я могу сказать об изобильных этих боевых припасах, которые он хранил в своем арсенале, и хватит ли их, чтобы встретить непрошеных гостей, и я ответил ему, что с избытком хватит, чтобы угостить их на славу. На что он, подумав немного, покачал головой и сказал:

— Не сомневаюсь, португалец, в том, что если бы ваш король только знал, что он выиграет, если я не потеряю своего королевства, и что потеряет, если Ару отберут у меня ашенцы, он бы немедля исправил давнюю оплошность своих, не видящих ничего, кроме собственной корысти, и погрязших в жажде наживы комендантов, кои дали этому злодею так окрепнуть и приобрести такое влияние, что, боюсь, когда ваш король спохватится и захочет обуздать его, как бы не оказалось слишком поздно и ему не пришлось расплатиться за это весьма дорогой ценой. [85]

Когда я попытался оспаривать его слова, произнесенные с глубокой печалью, он разбил все мои возражения, приведя несколько столь ясных доводов, что с той поры я уже не дерзал больше с ним спорить, ибо понял, что жалобы его совершенно основательны. В частности, он указал мне на многие весьма безобразные и преступные дела, в которых были замешаны разные лица, но о которых я сейчас не собираюсь говорить, ибо это не входит в мою задачу и я не намерен обличать чужие грехи. В завершение нашей беседы король сказал, что у нас чрезвычайно мягко наказывают виновных в подобных преступлениях, а великие милости, коими осыпают некоторых, совершенно несоразмерны с их заслугами, и прибавил, что королю, желающему исправно выполнить все обязательства, налагаемые на него высоким его положением, и желающему оружием завоевать и удержать за собою народы, живущие в таком отдалении от его страны, карать злых столь же необходимо, как и награждать добрых. Но если беззаботность или слабость во взыскивании с преступников король почитает милосердием и его подданным это становится известно, они немедленно начинают беззастенчиво использовать эту его слабость, и тогда все заморские завоевания его доходят или могут быть доведены до состояния, в котором мы видим сейчас Малакку.

Высказав это, он удалился в одни из своих покоев, а меня приказал поместить в доме одного купца язычника, уроженца королевства Андрагире, который все пять дней, что я у него провел, великолепно угощал меня, однако я предпочел бы есть самую худую пищу, лишь бы находиться в каком-нибудь другом месте, где я бы чувствовал себя в большей безопасности, подальше от звуков набата и от тревог, которые там играли чуть ли не каждый час. Ибо уже на другой день после моего приезда короля уведомили, что ашенцы выступили в поход и что не пройдет и недели, как они будут здесь. Это известие побудило всех ускорить приготовления, наспех добыть недостающее и удалить из города всех женщин и небоеспособных, которым король приказал укрыться в зарослях, на расстоянии четырех или пяти легуа от города. Бедственное и беспомощное положение, в которое попали эти несчастные из-за беспорядочности и бестолковости, с которыми выполнялось это распоряжение, было так мучительно видеть, что я все время ходил как помешанный и один бог знает, как раскаивался, что приехал сюда. Королева выехала из города на слонихе в сопровождении всего лишь сорока пли пятидесяти перепуганных стариков, и тут [86] я окончательно понял, что неприятель непременно заберет эту страну, и притом без всякого труда.

Уже пять дней я находился в Ару, когда велел позвать меня и спросил, когда я собираюсь отбыть, на что я ответил, что жду приказания его величества, но предпочел бы уехать поскорее, так как комендант намерен отправить меня со своими товарами в Китай. На что он ответил:

— Ты совершенно прав.— И, снял с руки два золотых запястья филигранной работы, весившие оба восемьдесят крузадо, дал мне их, прибавив: — Прошу, не считай меня скупым за то, что я даю тебе так мало. И сейчас и всегда я хотел бы иметь много, чтобы много давать. Письмо вот с этим алмазом передай коменданту и скажи ему, что остальные мои долги за его участие ко мне и помощь боевыми припасами я верну ему сам, когда успокоюсь, избавившись от врагов.

О том, что случилось со мной, после того как я уехал из королевства Ару

Итак, расставшись с королем, я немедленно сел в свою ланчару и уже на закате солнца снялся с якоря и спустился на веслах к деревне, расположенной неподалеку от бара и состоявшей из пятнадцати или двадцати соломенных хижин. Население там очень бедное — живут эти люди только тем, что бьют ящериц и из печени их извлекают яд, которым отравляют боевые стрелы. Яд, добываемый в королевстве Ару, особенно же в этой деревне, которая называется Покаусилин, особенно высоко ценится, так как нет зелья или противоядия, которое бы могло спасти раненого такой стрелой.

Снявшись с якоря рано утром, мы пошли под парусом вдоль берега, используя дующий с земли ветер, и шли так до позднего вечера, пока не обошли островов Аншепизан. Далее мы воспользовались зюйд-остовым ветром, хоть и не слишком благоприятным для нас по румбу, и прошли вдоль берега остаток дня и некоторую часть ночи. А когда прошло немного более половины первой ночной вахты, на нас с норд-оста налетел шквал с грозой (на острове Суматра такие шквалистые ветры дуют большую часть года), изорвавший нам паруса и переломивший мачту. У киля оказалось три пробоины, и мы пошли ко дну так быстро, что не успели [87] ничего спасти, да и из нас избежали гибели очень немногие: двадцать три человека из двадцати восьми, бывших на нашей ланчаре, тут же утонули, а пять оставшихся в живых исключительно по милости божьей, израненные, провели остаток ночи на скалах, заливаясь горькими слезами и жалуясь на свою несчастную судьбу. И поскольку в то время мы ничего спокойно не могли обсудить и не в состоянии были решить, что нам предпринять и какой путь избрать, так как берег был весь затоплен и покрыт зарослями, столь густыми, что и малая птаха не смогла бы проникнуть сквозь колючки, которыми сплошь были усеяны кусты и ветви деревьев, мы на этих скалах просидели трое суток на корточках, и вся наша пища за это время состояла лишь из водорослей, которые мы вылавливали в морской пене.

Целых три дня провели мы в целиком горе и смятении, не зная, что предпринять, пока на четвертый не решили идти вдоль берега Суматры, погруженные по пояс в ил. Так мы прошли с утра почти до захода солнца и наконец добрались до небольшой речки, немного шире, чем расстояние выстрела из арбалета, но она была очень глубока, а мы выбились из сил и переплыть через нее не отважились. Здесь мы провели ночь по шею в воде, в превеликих муках и страданьях из-за бесчисленных лесных оводов и москитов, которые жалили нас так жестоко, что все мы были залиты собственной кровью. Когда рассвело, я спросил у четверых матросов, которые шли за мной, не знакомы ли им эти места и нет ли там, за болотом, какого-нибудь селения, где мы могли бы найти пристанище, на что один из них, человек уже пожилой и имевший жену в Малакке, ответил мне со слезами:

— Пристанище, сеньор, которое нас скорее всего ожидает, если только господь чудесным образом нам не поможет,— это могила и отчет в наших грехах; нам предстоит дать его через весьма малое время, к нему и надлежит нам скорее подготовиться, как людям, которых ждет еще горшее, чем то, что мы до сих пор испытали, и принять со смирением дарованное нам рукою всевышнего. Не приходи в отчаяние от того, что ты видишь перед собою или что рисует тебе страх, ибо, если хорошо все взвесить, не так уж важно, случится это с тобой сегодня или завтра.

И, обняв меня весьма крепко и заливаясь слезами, он стал просить меня сейчас же обратить его в христианство, ибо, как он понял и ныне исповедует, нет спасенья в мрачной магометанской вере, в которой он доселе жил, о чем и молит у бога прощения, а чтобы спастись, надо стать [88] христианином. Не успел он произнести эти слова, как испустил дух, ибо были очень слаб и череп у него был проломлен, а мозги размозжены и начинали уже гнить, так как рану его никто не лечил, да и попала в нее соленая вода и впились в нее оводы и москиты,— потому-то, верно, он так быстро и кончился. А я, грешный человек, так и не смог ничего сделать для его души: во-первых, времени было очень мало, а во-вторых, я так ослаб, что падал в воду на каждом шагу от головокружения и потери крови из ран на спине.

И, несмотря на это, мы постарались похоронить его как можно лучше в прибрежном иле, а сами, трое моряков и я, решили переплыть через реку с намерением выспаться в ветвях высоких деревьев, которые видели на другом берегу, из страха перед тиграми и гадами, коими кишит вся эта страна, не говоря уже о многих других ядовитых животных, обитающих в ней: бесчисленных змеях с капюшоном и других, с черными и зелеными пятнышками, столь ядовитых, что они убивают одним дыханием.

Когда мы все четверо пришли к этому решению, я попросил двоих плыть вперед, а одного остаться позади и помочь мне, так как я был очень слаб. Из этих двоих один сразу же бросился в реку, а за ним и другой; они крикнули мне, чтобы я не боялся и следовал за ними. Но когда они добрались примерно до середины реки, на них напали две очень большие ящерицы, в одно мгновенье растерзали их на куски, так что вся вода была полна крови, а потом увлекли на дно.

Я пришел в такой ужас от этого зрелища, что даже крика не мог испустить, и не знаю даже, кто меня вытащил и как я спасен; помню только, что я стоял по грудь в воде и чернокожий матрос держал меня за руку, а сам почти потерял рассудок от ужаса.

О том, что я еще испытал, прежде чем меня увезли в город Сиак, и что в нем со мной случилось

Я был настолько ошеломлен (как я уже сказал) и потрясен, что более трех часов не мог ни говорить, ни плакать; потом мы оба, матрос и я, снова вернулись к устью и простояли так до утра, пока не увидели, что в реку собирается войти баркас. Как только он поравнялся с нами, мы вылезли нагишом на берег, бросились на колени и, подняв кверху руки, стали умолять, чтобы он нас забрал. [89]

Плывшие на баркасе при виде нас, засушили весла и некоторое время не гребли. Увидя наше жалкое и беспомощное состояние и поняв, что мы потерпели кораблекрушение, они приблизились и спросили, чего нам нужно. Мы ответили, что мы христиане из Малакки и что девять дней назад на пути из Ару потерпели крушение, почему и умоляем их, ради бога, взять нас и отвезти куда-нибудь.

На что один, бывший у них, по-видимому, старшим, ответил:

— Насколько я вижу, вы сейчас не в силах оправдать пищу, которую у нас съедите. Хорошо было бы, если бы при вас оказались деньги, достаньте их оттуда, куда вы их запрятали, и передайте нам. И тогда мы удовлетворим вашу слезную мольбу и подойдем к вам, а иначе мы не согласны.

При этом они сделали вид, что собираются уйти, а мы стали умолять их взять нас хотя бы как рабов и продать нас, где им только вздумается, ибо за меня, португальца и близкого родственника коменданта Малакки, ему в любом месте дадут, сколько бы он ни запросил.

На это они ответили:

— Согласны, но с условием, что, если окажется не так, как вы говорите, мы изобьем вас до полусмерти, а потом, связав по рукам и по ногам, вышвырнем в море.

Мы согласились и на это.

Тогда четверо из них вышли на берег и перенесли нас на баркас, потому что мы едва шевелились. После того как мы оказались у них во власти, они решили, что, заковав нас и избив, они заставят нас признаться, где мы спрятали свои деньги, ибо все еще думали, что могут их от нас получить. Поэтому они привязали нас обоих к мачте и при помощи сложенного вдвое троса раскровенили нам спины без всякой жалости. И так как я к этому времени был едва жив, они не заставили меня выпить смесь известки с мочой, которую дали моему спутнику, отчего у несчастного все внутренности вывернуло наружу и он через час помер. Но поскольку в рвоте его не оказалось золота, которое ожидали там найти, господу нашему было угодно, чтобы они не проделали со мною того же, а лишь обмазали раны этой смесью, и хотя я от этого не умер, но боль была такая, что я не знаю, как я уцелел.

Выйдя из этой реки, которая называлась Арисумье, мы на следующий день вечером отдали якорь перед большим селением из соломенных хижин под названием Сиак, принадлежащим королевству Жамбе, где мы оставались двадцать [90] семь дней, за которые угодно было господу нашему, чтобы раны мои, полученные от побоев, излечились.

Семь человек, владевшие мною сообща, видя, что от меня в их промысле, заключавшемся в том, что они целыми днями ходили в воде и ловили рыбу, толку не будет, три раза выставляли меня на продажу с торгов, но не нашлось никого, кто бы предложил за меня хоть самую малость. Отчаявшись меня продать, они выгнали меня вон из дома, чтобы зря не кормить, так как я был им совершенно не нужен.

Прошло уже тридцать шесть дней, с тех пор как я вышел из-под их власти. Я был брошен на произвол судьбы, как старый осел без хозяина, и ходил от двери к двери просить скудную милостыню, которая перепадала мне очень редко, ибо жители этой страны были очень бедны. И вот угодно было господу нашему, чтобы как-то раз, когда я лежал на берегу моря на солнце, оплакивая свои несчастья, мимо проходил некий мусульманин с острова Палимбана ¹⁰⁷, уже несколько раз побывавший в Малакке и имевший дело с португальцами. Увидя меня совершенно голого на песке, он осведомился, не португалец ли я, и попросил не таиться и говорить всю правду. На это я ответил ему, что да, что родители мои очень богатые люди и что за меня ему заплатят, сколько он захочет, если только он отвезет меня в Малакку, так как я племянник коменданта крепости, сын одной из его сестер.

Тогда он спросил меня:

— Если ты говоришь правду, то за какие грехи дошел ты до такого жалкого состояния, в котором я тебя вижу?

В ответ я подробно рассказал ему о кораблекрушении и о том, как семь рыбаков привезли меня сюда, а потом выгнали из дому, так как не могли найти на меня покупателя.

Он выразил на своем лице величайшее изумление и, подумав некоторое время, сказал мне:

— Я, да будет тебе известно, купец не из богатых и даже настолько бедный, что в один прием не могу заплатить за товары более ста пардао. Поэтому я решил торговать икрой рыбы бешенки, полагая, что таким образом мне легче будет заработать на жизнь, но моя злая судьба преследовала меня и здесь. Недавно я узнал, что в Малакке я мог бы поторговать с некоторой выгодой, и охотно бы отправился туда, если только комендант и таможенные чиновники не будут притеснять меня, на что мне жаловались многие купцы, торговавшие с этой крепостью, у коих, случалось, отбирали их товары. А если ты думаешь, что ради тебя мне не будут [91] чинить притеснений и наносить ущерба, я постараюсь купить тебя у рыбаков, рабом которых, по твоим словам, ты являешься.

Я ответил ему, проливая множество слез, что вполне понимаю, что мой жалкий вид не внушает доверия и можно подумать, будто я преувеличиваю свое значение в Малакке ради того, чтобы избавиться от весьма тягостного рабства. Но если только он поверит моей клятве, поскольку ничем другим я убедить его сейчас не в силах, я клянусь ему и дам на то письменное обязательство, что, если он отвезет меня в Малакку, комендант крепости окажет ему за это всяческий почет и уважение, и что из его товаров у него ничего не отберут, и что затраченное на меня ему возвратят в двадцатикратном размере.

Мусульманин мне ответил:

— Я согласен купить тебя и отвезти в Малакку при условии, что ты никому не расскажешь о наших с тобой переговорах, иначе могут настолько поднять на тебя цену, что я при всем желании не смогу уже быть тебе полезным.

Я ему поклялся, что сохраню тайну, всеми клятвам, которые казались необходимыми, чтобы убедить его, и он весьма легко доверился мне.

О том, что еще произошло со мной, после того как я познакомился с этим купцом-магометанином

Спустя четыре дня после того, как произошел наш сговор, купец через посредство подставного лица из туземцев сторговался с рыбаками о моей цене. Последним я изрядно надоел, так как все время болел, для работы не годился и был настолько бесполезен, что они уже с месяц выгнали меня из дому. К этому прибавилось и то, что они перестали работать сообща и рассорились, равно как и многие другие обстоятельства, которые по милости божьей способствовали тому, что они не стали дорожиться и все семеро договорились с посредником о цене в семь золотых маз ¹⁰⁸, что на наши деньги составляет тысячу четыреста рейсов, по полкрузадо за мазу. Деньги эти он тут же выплатил и отвел меня к себе в дом.

Прошло пять дней, как я перешел к моему новому хозяину, у которого я чувствовал себя несравненно лучше благодаря его хорошему обхождению со мной, не [92] изменившемуся и впоследствии, когда он перебрался за пять легуа в другое место под названием Суробайя, где закончил погрузку товара, которым он торговал; как я уже говорил, это была икра рыбы бешенки. Рыб этих в здешних реках такое множество, что у них используют лишь икру, каковой ежегодно нагружают более двух тысяч лодок (от ста пятидесяти до двухсот кувшинов на каждую, причем в кувшине содержится икра тысячи рыб), так как ничего больше они использовать не могут.

Когда купец закончил погрузку своей ланчары, ибо перевозил товар в судне этого вида, он отплыл в Малакку, куда прибыл через три дня, после чего немедленно отправился вместе со мной в крепость к коменданту и сообщил ему о заключенном между нами договоре.

Последний, увидев меня, оцепенел от ужаса и со слезами на глазах попросил меня говорить громче, чтобы он хоть по голосу мог узнать, кто я, так как и лицо мое и члены были в таком состоянии, что он не решался признать их за мои. Здесь уже больше трех месяцев не имели обо мне никаких известий и считали погибшим, поэтому, когда я появился, смотреть на меня пришло в крепость столько народу, что она не могла всех вместить. Люди со слезами на глазах расспрашивали, как дошел я до теперешнего моего бедственного положения. Я рассказал им во всех подробностях о том, что произошло со мною во время моего путешествия, и о постигших меня несчастиях, и все были так удивлены, что не могли вымолвить и слова и молча расходились, крестясь, пораженные услышанным. Большая часть их подавала мне при этом милостыню, как было принято в те времена, так что в конце концов я оказался гораздо богаче, чем когда уходил в плавание.

Купцу, доставившему меня в Малакку, Перо де Фариа приказал выдать шестьдесят крузадо и две штуки китайского штофа, а также от имени короля освободить его от всех пошлин на его товар, что составило примерно такую же сумму, и ни в чем ему не было учинено ни малейшего утеснения. Этим он был очень доволен и обрадован и нашел, что сделка, которую он совершил, принесла ему весьма достаточный доход.

А меня комендант велел поселить в крепости в доме одного таможенного писца, женатого на местной жительнице, так как считал, что там за мной будут лучше ухаживать, чем где-либо в другом месте, как в действительности и оказалось. В доме у писца я пролежал в постели больше месяца, после чего, по милости господней, совершенно поправился. [93]

Об армаде, которую король Ашена выслал против короля Ару, и о том, что случилось с ней по прибытии в реку Пунстикан

Когда болезнь моя окончательно прошла, Перо де Фариа велел мне явиться в крепость, долго расспрашивал меня о делах короля Ару и о том, как и где я потерпел крушение. Я рассказал ему во всех подробностях свое путешествие и обстоятельства гибели судна, чем он был глубоко потрясен.

Однако перед тем, как перейти к другим предметам, мне кажется необходимым изложить, чем кончилась эта война ашенцев и какие встретились в ней силы, чтобы было понятно, почему я столько раз, вздыхая и стеня, со страхом и опасением сокрушался о нашей Малакке, Индии, столь важной для государства и находившейся в столь неразумном пренебрежении,— так мне, по крайней мере, кажется,— у тех, кто должен был более всего о ней печься. Ибо, по-моему, все дело может окончиться либо тем, что мы покончим с этим Ашенцем, либо, пощадив его, лишимся всех наших южных владений, как-то: Малакки, Банды, Молуккских островов, Сунды, Борнео и Тимора, а кроме того, еще и Китая, Японии, Лекийских островов и многих других земель и портов, в которых португальская нация, благодаря своим торговым сношениям, приобрела более надежный источник доходов, чем во всех прочих странах, открытых от мыса Доброй Надежды и дальше. Земли эти столь велики, что береговая линия их составляет более трех тысяч легуа, как в этом можно убедиться на основании описаний и карт, до сего предмета относящихся, если только градусы на них нанесены правильно. Эта утрата (которую, надо уповать, господь по бесконечной милости своей никогда не допустит, несмотря на все наши упущения и грехи) повлекла бы за собой и потерю Мандовинской таможни в городе Гоа, самого ценного из наших владений в Индии, ибо от портов и островов, упомянутых нами выше, зависит большая часть ее доходов, не говоря уже о гвоздике, мускатном орехе и цвете ¹⁰⁹, которые именно оттуда вывозятся в Португалию. Я еще многое мог бы сказать об этом предмете как очевидец, но не хочу больше распространяться; достаточно и того, чтобы понять великое значение этого предприятия, а если оно будет понято, нет сомнения, что постараются принять необходимые меры к исправлению нынешнего положения. Высказав это, обращусь к своему предмету. [94]

Советники тирана Ашенца сказали ему, что если он хочет захватить Малакку, то не должен нападать на нее с моря, как это уже шесть раз пытались сделать во времена дона Эстевана да Гамы и других бывших после него комендантов, брать ее надо не иначе, как завладев предварительно королевством Ару и укрепившись в реке Пунетикане, откуда его флот сможет вести с более близкого расстояния замышлявшуюся им войну. Тогда будет нетрудно закрыть Сингапурский и Сабаонский ¹¹⁰ проливы и помешать нашим кораблям проходить в моря, омывающие Китай, Сунду, Банду и Молукки, после чего Ашенец сможет прибрать к рукам всю торговлю пряностями этих островов и выполнить новый договор, заключенный с Великим Турком через посредство каирского паши.

Совет этот показался королю Ашена очень хорошим и правильным; он велел снарядить флот в сто шестьдесят судов, по большей части ланчар и гребных галиотов, к которым были присоединены несколько явайских калалузов и пятнадцать высокобортных кораблей. Все они были снабжены запасами и боевым снаряжением, и на них было посажено семнадцать тысяч человек — двенадцать тысяч воинов, остальные же были саперы и гребцы. В число воинов входили четыре тысячи иноземцев — турок, абиссинцев, малабарцев, гузаратцев и лузонцев с острова Борнео, а в качестве командующего пошел с ними некий Хередин Магомет ¹¹¹, зять этого самого короля, муж одной из его сестер и правитель королевства Баррос. Весь этот флот благополучно прибыл в устье реки Пунетикан, где в это время король Ару заканчивал укрепления, о которых я уже упоминал. В укреплении он поместил шесть тысяч человек исключительно из племени ару, иноземцев у него не было, потому что он не мог их нанять, да и в стране не было припасов, чтобы пропитать большее число воинов.

Ашенцы, как только прибыли, открыли пальбу по городу и обстреливали его в течение шести дней из многочисленных орудий. Но защитники его доблестно оборонялись, так что немало было пролито крови как с одной, так и с другой стороны. Встретив отпор, Хередин Магомет вынужден был высадить всех своих людей на берег, после чего с помощью двенадцати крупных мортир и осадных орудий, которым были приданы три больших батареи, ему удалось разрушить один из двух бастионов, защищавших устье реки. Оттуда ашенцы, неся перед собой для защиты тюки хлопка, на рассвете напали на город. Командовал приступом некий абиссинец по [95] имени Мамедекан, который за месяц до этого прибыл из Жуды, чтобы ввести в действие и клятвенно подтвердить новый союз и договор, который каирский паша от имени Великого Турка заключил с королем ашенцев и по которому последнему предоставлялась фактория в порту Пасен. Этот абиссинец вместе с шестьюдесятью турками, сорока янычарами и некоторыми другими малабарскими мусульманами захватили бастион и водрузили на нем пять знамен и много других значков.

Король Ару тем временем речами и подходящими к случаю обещаниями воодушевлял своих воинов, после чего они с решимостью напали на врага и отвоевали обратно бастион, причем абиссинский капитан и все его воины были перебиты. Желая воспользоваться выпавшей удачей, король Ару велел открыть со всей поспешностью ворота укреплений и, совершив вылазку с частью своих воинов, вступил в столь отчаянный бой с врагами, что обратил их всех в бегство и из двенадцати крупных орудий захватил восемь, после чего благополучно вернулся обратно и укрепился возможно лучше в ожидании дальнейших нападений.

О гибели короля Ару и о жестоком глумлении, которое было учинено над его телом

Когда король ашенцев увидел, какую неудачу принес ему этот день, он, сокрушаясь более о гибели абиссинского капитана и об утрате восьми орудий, чем о всех прочих своих потерях, собрал совет, дабы решить, что надлежит делать дальше. Общее мнение было, что осаду нужно продолжать, а на укрепление нападать со всех сторон, что и было выполнено незамедлительно. За семнадцать дней было сделано таких нападений девять, причем использовалось множество хитроумных военных изобретений, которые измышлял находившийся при них турецкий инженер. Все это привело к тому, что большая часть укреплений была снесена до основания; разрушены были два главных бастиона с южной стороны и часть земляной насыпи, преграждавшей, наподобие брони, доступ к реке.

Но защитники оборонялись с таким мужеством, что две тысячи пятьсот неприятельских воинов погибло от огня и меча, не считая раненых и обожженных, которых было еще [96] больше и которые впоследствии умерли от недостатка ухода. А из воинов ару погибло лишь четыреста человек. Но так как ару было мало, а ашенцев много и они были лучше вооружены, во время последнего приступа, который был дан на тринадцатые сутки лунного месяца, все было кончено.

В этот день король Ару по совету одного из своих касизов, которому он очень доверял, предпринял вылазку из города. Но касиз был подкуплен Ашенцем, который дал ему бар золота, что составляет на наши деньги сорок тысяч крузадо. Король Ару с такой яростью набросился на неприятеля и вступил с ним в столь ожесточенную схватку, что начал было одерживать верх. Но в это время собака-касиз, оставшийся за старшего в укреплении, якобы желая помочь королю окончательно разгромить врага, выступил сам с пятьюстами воинами. Видя это, один из ашенских военачальников, малабарский мусульманин по имени Кутиале Марка, имевший под своим началом шестьсот магометан — гузаратцев и малабарцев,— напал на ворота, которые подкупленный касиз не пожелал защищать, и вскоре без малейшего сопротивления завладел крепостью, перебив в ней всех больных и раненых, которых, как говорят, было более полутора тысяч, и никого не пощадил. Несчастный король, видя, что в крепость ворвался неприятель, но еще ничего не подозревая о предательстве касиза, устремился к нему на помощь, так как это было в данное время самое важное, и поневоле отступил. Но когда он стал искать прикрытия за ближайшим валом у окопа, судьбе было угодно, чтобы некий турок сразил его в грудь выстрелом из аркебуза. Гибель короля вызнала величайшее смятение и беспорядок в рядах ару, что и привело к окончательному их разгрому.

Враги, подняв с поля боя труп несчастного короля, выпотрошили его, посыпали солью, положили в ларь и доставили владыке ашенцев, который приказал с великой торжественностью предать его казни: тело короля было распилено на части и брошено в котел, наполненный кипящей смолой и маслом, после чего над ним было сделано следующее устрашающее оглашение:

«Се приговор, который приказал привести в исполнение властитель земли обоих морей и благовонный ладан в золотых курильницах святилища пророка Ноби, султан Аларэдин ¹¹², ибо угодно и отрадно ему было, чтобы душа сего мусульманина, таким же образом распиленная на части и сваренная в огне, как и его тело, предана была мучениям, уготованным отступникам от закона алькорана ¹¹³ и от чистого [97] учения мусульман из святилища в Мекке. Приговор сей справедлив и согласен с Книгой цветов, ибо вероотступник сей во всех деяниях своих потерял страх божий и непрестанно доносил о тайнах государства нашего проклятым псам с края света, которые, воспользовавшись грубой силой своей и нашей преступной небрежностью, завладели Малаккой».

На что весь народ со страшным криком отвечал:

— Еще мало его наказали за такое преступление!

И таким вот образом, ибо так это в точности и произошло, пало государство Ару вместе с гибелью его несчастного короля, который был нам так предан и которому, как мне кажется, мы могли бы еще помочь, затратив малые средства, если бы с самого начала военных действий дали ему то, что он просил через своего посла. Но кто был тут повинен (если вообще были виновные), я не хочу разбирать. Пусть судит тот, кому по праву надлежит это ведать.

О том, что произошло в королевстве Ару после смерти короля, и о том, как королева отправилась в Малакку

После того как несчастный король Ару погиб описанным образом, а все войска его были разгромлены, столицу и все королевство ашенцы захватили уже без малейшего труда. Хередин Магомет, главнокомандующий флотом ашенцев, восстановил укрепления и снабдил их всем необходимым для защиты завоеванных земель. Оставив в крепости восемьсот человек самых отборных воинов со своих судов, он назначил им в начальники некого лузонского мусульманина по имени Сапету де Ража, а сам с остальными воинами возвратился в Ашен, где, как говорят, тиран-король осыпал его почестями за воинские подвиги. Так, если раньше (как уже было сказано) его величали лишь губернатором и бендарой королевства Баррос, теперь ему присвоен был титул короля, и отныне он стал называться султаном Барроса, ибо у мусульман королей называют султанами.

В это время королева Ару, как мы уже говорили, скрывалась в лесах в семи легуа от города. Когда через несколько дней она узнала о смерти короля и о всех печальных событиях, последовавших за его гибелью, она тотчас же захотела сжечь себя на костре, ибо обещала это своему супругу, [98] и подкрепила обещание свое клятвами. Но выполнить это намерение помешали ей приближенные, приведя множество доводов в пользу того, чтобы она не умерщвляла себя. На что королева, уступив их просьбам, сказала:

— Клянусь вам истинной верой, что ни доводы ваши, ни советы, ни участливые слова, в кои вы как добрые вассалы облекаете свою преданность, не смогли бы отвратить меня от выполнения клятвы, данной мною супругу и повелителю, ибо выполнить ее — мой священный долг, но всевышний вселил в мою душу убеждение, что жизнь свою я должна употребить на отмщение за его смерть, а посему кровью его клянусь перед всеми вами, что, пока я жива, я буду непрестанно искать все возможные средства, чтобы выполнить это мое намерение, и ради этого готова дойти до последних крайностей и даже тысячу раз принять христианскую веру, если это понадобится, чтобы достигнуть столь вожделенной мною цели.

Исполненная такого одушевления, королева немедля села на слона и в сопровождении трехсот человек приближенных, которых она держала при себе в качестве телохранителей, а также многих других, которые впоследствии к ней присоединились, что в общей сложности составило отряд в семьсот человек, отправилась в город с намерением поджечь его, чтобы он не стал добычей врага. Там они обнаружили около четырехсот ашенцев, занятых грабежом еще оставшегося в городе скудного скарба, и тут королева, напомнив со слезами на глазах своим воинам об их обязанностях, довела их до неистовства, и они с такой отвагой набросились на ашенцев, что, как говорили потом в Малакке, ни один из них не остался в живых.

Тут, видя, что для выполнения дальнейших замыслов ей не хватает войска, королева возвратилась в лес, где в течение всего лишь двадцати дней, которые там провела, она так донимала ашенцев и так часто нападала на них, когда они отправлялись за водой, за дровами или еще по каким-либо иным своим надобностям, что они под конец уже не отваживались покидать укрепления и не могли снабжать себя необходимым. И если бы только она смогла продолжать эту войну еще двадцать дней, голод вынудил бы их сдаться в плен (если бы они и не хотели). Но в это время наступила обычная для этого климата пора дождей, а почва в лесах была болотистая и топкая, лесные плоды, которыми ее люди питались, погнили, и многие заболели, и их нечем было лечить, и потому королева вынуждена была переправиться через [99] реку по названию Миньясумба, расположенную в пяти легуа от этих мест, где погрузилась вместе со своими людьми на шестнадцать гребных судов, которые ей удалось там собрать, в их числе несколько рыбачьих парао, и оттуда отправилась в Малакку, полагая, что, если она лично явится к коменданту, ей не решатся отказать в помощи.

О приеме, оказанном в Малакке королеве Ару, и о том как вел себя комендант крепости Перо де Фариа

Когда Перо де Фарии сообщили о прибытии королевы, он приказал своему сыну Алваро де Фариа, командующему флотом, оказать ей подобающий прием. Командующий флотилией из одной галеры, пяти фуст, двух катуров и двадцати баланов, на которых находились триста человек, не считая многих сухопутных чинов, перевез ее и крепость, где ее приветствовали артиллерийскими залпами, продолжавшимися более часа. После того как она сошла на берег и ей было показано кое-что, с чем ее хотели познакомить, как-то: склады, набережная, войско, фактория, таможня, пороховой погреб и другие, нарочно подготовленные для ее посещения, ее поместили в прекрасный дом, а спутников ее, числом до шестисот, в лагере Ильер в хижинах и палатках, устроенных самым лучшим при тех обстоятельствах образом. Все время, пока она находилась в Малакке, что составило четыре или пять месяцев, она непрерывно добивалась одного — а именно, помощи в отмщении за смерть своего супруга, приводя законные и убедительные основания для того, чтобы ей не отказали. Под конец, поняв, сколь мало мы можем для нее сделать и что все наши посулы остаются лишь посулами, из которых не следует для нее никакой пользы, она решила окончательно объясниться с Перо де Фарией и узнать от него, что он собирается выполнить из своих обещаний. Поэтому, дождавшись его однажды в воскресенье у входа в крепость, когда вся площадь была полна народа, а сам Перо де Фариа направлялся слушать мессу в церковь, она подошла к нему и, после взаимных приветствий, сказала:

— Благородный и отважный сеньор комендант, заклинаю вас детьми вашими, не ограждайте слуха своего в тот [100] недолгий промежуток времени, что я намерена говорить с вами, и примите во внимание, что, хоть я и принадлежу к неверным и по греховности моей очи мои еще не раскрылись для ясного лицезрения вашей святой религии, я все же была королевой, а посему вы обязаны питать ко мне известное уважение и сострадательно взглянуть очами христианина на мое беспомощное положение.

При этих словах Перо де Фариа остановился и, сняв шапку, отвесил ей глубокий поклон. Оба некоторое время молчали, после чего королева, низко склонившись перед порталом церкви, который находился против нее, продолжала, обращаясь к Перо де Фарии:

— Желанье отомстить за смерть короля, моего супруга, было у меня всегда столь велико, что я решила изыскивать для этого все доступные мне средства, раз по женской моей слабости судьба лишила меня возможности носить оружие. И, будучи убежденной, что средство, к которому я в первую очередь решила прибегнуть, окажется и самым действительным, я возложила на него больше надежд, чем на все прочее. Рассчитывая на старинную дружбу с вами и на чувство благодарности, которое должны питать ко мне жители этой крепости, во многих отношениях мне немало обязанные, как это должно вам быть хорошо известно, я явилась сюда, чтобы со слезами на глазах просить вас во имя его королевского величества короля Португалии, властелина моего, верным подданным и вассалом коего всегда был мой супруг, не отказать мне в покровительстве и прийти на помощь в бедственном моем положении. На это вы собственными устами в присутствии дворян, находившихся при нашем свидании, публично заявили, что не преминете этого сделать. А ныне, обещание сие, порукой коего являлись все сокровища вашей правдивости, не выполняется вами, и вместо этого вы говорите мне или приводите в извинение, что написали обо всем деле сеньору вице-королю, между тем как я не нуждаюсь в той помощи, которая, по вашим словам, должна мне от него поступить. Дайте мне не более ста человек, и я, хоть и слабая женщина, берусь с их помощью и с помощью моих рассеявшихся по стране людей меньше чем за один месяц отвоевать все мои владения и отмстить за гибель короля, моего супруга, что является главной моей заботой, если только в моем предприятии мне будет споспешествовать всемогущий бог. Именем его умоляю и заклинаю вас, ради пользы и славы моего повелителя, его величества короля Португалии, опоры и защиты вдовства моего, если вы в состоянии [101] что-либо сделать, оказать мне эту помощь, и притом без промедления, так как от этого зависит успех всего предприятия, ибо, совершив это, вы пресечете злокозненные замыслы злодея Ашенца, который только и помышляет о разрушении сей крепости, как это, полагаю, вам ясно по силам, которые он для этой цели собирает. Если вы решитесь оказать мне эту помощь, я согласна ждать, а если нет, объявите мне об этом открыто, ибо столь же великий вред приносите вы мне, заставляя меня тщетно терять драгоценное время, как и отказывая мне в содействии, которое я у вас прошу с полной уверенностью в благополучном исходе замышляемого мною похода и которое, вы по законам вашей религии, без сомнения, должны мне оказать, как это ведомо всемогущему господу, властителю неба и земли, коего я призываю в судьи, насколько справедлива моя просьба.

О том, как королева Ару отбыла из Малакки в Бинтан и что произошло между ней и королем Жантаны

Когда доведенная до отчаяния королева публично высказала Перо де Фарии все эти истины и напомнила ему о его обязательствах, он понял свою оплошность, был смущен совершенной им ошибкой и тут же поклялся своей верой и дал слово честного человека, что уже дважды писал о ней вице-королю и что, едва только наступит пора муссонов, из Индии обязательно придут войска и флот, если только какие-либо чрезвычайные обстоятельства не воспрепятствуют их присылке, а поэтому он советует ей и покорно просит ее побыть еще некоторое время в Малакке, пока она не убедится в правдивости его слов. На это королева возразила, что весьма гадательно, прибудет ли из Индии помощь, и этим почти вывела из себя Перо де Фарию, который усмотрел в ее ответе недоверие к его словам; в раздражении он позволил себе произнести несколько слов, более сухих, нежели следовало говорить при подобных обстоятельствах, так что несчастная королева расплакалась. Устремив свой взор на находившийся неподалеку портал церкви, воздев руки к небу и задыхаясь от рыданий, поминутно прерывавших ее речь, она произнесла: [102]

— Прозрачному источнику уподоблю я божество, коему поклоняются в этом храме, ибо из уст его проистекает вся правда и истина; но с мутными лужами можно сравнить людей на земле, ибо в них по самой их природе способны жить лишь безумие и грех. Поэтому проклятым следует почитать того, кто доверяется произнесенному человеческими устами. Истинно говорю вам, сеньор комендант, что вплоть до настоящей нашей встречи все, что я видела и слышала от вас, португальцев, сводилось к одному: чем больше злополучный мой супруг или я оказывали вам услуг, тем меньше вы делали для нас, и чем более вы перед нами обязывались, тем менее склонны были оплатить свой долг. Из чего можно сделать ясный вывод, что цените вы лишь красивые речи, а настоящие заслуги ни во что не ставите. О, если бы угодно было всевышнему, чтобы то, что я за грехи свои узнала теперь о вас, знал бы двадцать девять лет назад мой супруг! Не обманывался бы он все эти годы в вас и не погиб бы, как он погиб. Но раз уж все сложилось именно так, а не иначе, единственное утешение, остающееся у меня в моих горестях,— это видеть всех тех, кто безрассудно доверился вашей дружбе, посрамленными так же, как посрамлена я, несчастная. А если вы не могли решиться или не желали оказать мне помощь, зачем расточали вы с такой щедростью посулы убитой горем женщине, заставляя ее заблуждаться в мнении о вас и обманывая ее в самых заветных ее надеждах?

С этими словами она отвернулась от коменданта и, не желая более его слушать, направилась к себе в дом. Там, приказав приготовить суда свои к походу, она на следующий день отплыла в Бинтан, где в это время находился король Жантаны ¹¹⁴, который, как потом рассказывали в Малакке, оказал ей великие почести. Королева сообщила ему о том, что произошло у ней с Перо де Фарией и как обманулась она в надеждах на нашу дружбу, а также пересказала ему в подробностях весь ход и результат своих переговоров.

На это, как говорят, король сказал ей, что наше двуличие нисколько его не удивляет и не должно удивлять ее, ибо мы уже не раз выказывали его, и в подтверждение своих слов привел ей в пример наши действия, которые с первого взгляда казались предпринятыми для его же пользы, но он как мусульманин постарался изобразить в таком свете, что они стали выглядеть совсем иначе, гораздо более неблаговидно и преступно, чем были в действительности. Наговорив ей еще [103] много о наших поступках, которые он называл не иначе, как «обманы», «грабежи» и «тиранства» и обзывал еще другими бранными словами, но не приводя причин, почему мы вынуждены были так поступить, или оправданий наших, если они и на самом деле нуждались и оправданиях, он в заключение пообещал ей словом доброго короля и мусульманина, что она в ближайшем будущем с его помощью получит обратно свое королевство до последней пяди земли. И чтобы она вполне уверилась в том, что он ей обещает, он готов взять ее себе в жены, если она на это согласится, ибо таким образом он приобретет законное право и основание выступать против короля ашенцев, с которым он из-за нее должен будет начать войну, если Ашенец добровольно не откажется от того, что у нее отобрал. На это королева ответила, что она высоко ценит оказанную ей честь, но не вступит о ним в брак, если в качестве выкупа за невесту он не пообещает ей отмстить за гибель короля, ее супруга, ибо в этом заключается единственное ее желание и без этого условия она не согласилась бы стать повелительницей всей вселенной.

Король, посоветовавшись со своими, решился дать ей это обещание и приложил голову к священной книге их религии в подтверждение своей торжественной клятвы.

Комментарии

101. Албукерке — Афонсо де Албукерке, правитель португальской Индии (1510-1515), завоеватель Гоа, Малакки и Ормуза.

102. Сунда — область в западной части Явы.

103. Река Пунетикан — возможно, река Панах в области Ару. Так же называлась и резиденция властителя Ару.

104. Жорже де Албукерке — комендант Малакки в конце 40-х годов XVI в.

105. Бинтанский король — властитель острова Бинтанг в Сингапурском проливе.

106. Салиге — точнее: «селиги» — малайские копья с отравленными наконечниками.

107. Остров Палимбан — город и область Палембанг в южной Суматре. Европейцы, посещавшие Юго-Восточную Азию в XIII-XIV вв., считали южную Суматру островом, отделенным проливом от северной Суматры. И хотя в XVI в. истинные очертания Суматры были твердо установлены, по традиции южную ее часть все еще называли островом Палембанг.

108. Маз — мера веса для золота, равная 1/16 унции или 2 г.

109. Мускатный цвет — сушеная кожура мускатных орехов.

110. Сингапурский и Сабаонский проливы — проливы между Малаккским полуостровом и островами Батан и Бинтанг.

111. Хередин Магомет — точнее: «Хайр-ад-дин-Мухаммед» — мусульманский правитель города Баррос на западном берегу Суматры, вассал султана Аче.

112. Аларэдин — искаж. «Ала-ад-дин-Риайат» — султан области Аче.

113. Алькоран — Коран.

114. Король Жантаны.— Речь идет о султане Джохора, сыне султана Малакки, изгнанного из этого города португальцами.