-

СОЧИНЕНИЯ И ПЕРЕВОДЫ,

К ПОЛЬЗЕ И УВЕСЕЛЕНИЮ СЛУЖАЩИЕ

Октябрь, 1758 года.

В САНКТПЕТЕРБУРГЕ

при Императорской Академии Наук.

=================================================================

Продолжение описания морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю с Российской стороны учиненных.

Подобному злоключению подвержено было и другое судно, которым командовал Капитан Чириков, о коем объявлено уже выше (Месяца Сентября. Стр. 200.), как он Июля 27 дня от дальнейших Американских берегов в обратной путь отправился. Он чувствовал все те же препятствия, которые имел Капитан Командор в своем путешествии. Всегдашней противной ветр, всегдашнее замешательство от берегов и островов, коих к великому своему сожалению идучи к Америке он не видал, его беспокоили. А сверх сего имел он еще и то неудобство, что лишившись двух своих ботов [310] не мог ни где запастись свежею водою. Сентября 20 дня пришел он под 51 градус и 12 минуту высоты полуса к берегу, которой по всякой вероятности есть тот же, у коего спустя после того 4 дни был и Капитан Командор Беринг (Месяца Сентября. Стр. 219.). Берег окружен был каменьями, из под воды торчащими, чего ради употреблены были все силы к избежанию опасности, которой подвергнули бы себя необходимо естьли бы ближе подвинулись к оному берегу. Другова способа не было, как чтоб стать в 200 саженях от берегу на якоре. Из тамошних жителей приехали к пакетботу 21 человек, каждой в особой коженой лодке, показывая вид дружеской, яко бы желают помощь оному подать, и притом весьма дивились пакетботу так, что не могли на него довольно насмотреться. Но некому было говорить с ними, также не можно было там стоять долго: ибо канат якорной обтершись о камни лопнул. Капитан Чириков старался только о том, чтоб вытти опять на свободное море; что хотя и учинилось, однако путь за продолжившимися по большой части противными ветрами происходил таково же медленно. Как начал появляться в свежей воде недостаток, то искусились на пакетботе оной [311] наградить тем, что морскую воду перегонять стали. А хотя сим соль из ней вывели, токмо обыкновенная в ней горькость осталась. Между тем не нашли иного способу к содержанию себя водою, как что перегоненную морскую воду мешали с оставшеюся еще свежею водою по половине, и раздавали малыми порциями, чтоб долее ее стало. Какая же была радость, когда при сей нужде дождь шел? Тогда пробавлялися скопленною дождевою водою, которую из парусов выжимали. Можно себе представить, что сие обстоятельство принесло с собою и болезнь цинготную, которая также и у Капитана Чирикова многих жизни лишила. Он сам с 20 Сентября находился беспрестанно болен. Сентября 26 дня умер Констапель Иосиф Качиков, Октября 6 дня Лейтенант Чихачев, 7 Лейтенант же Плаутин. На последок 8 Октября увидели Камчатку, а 9 числа вошли в губу Авачинскую. 10 числа хотел было Профессор дела Кроер, которой также давно уже был болен, сойти с судна на берег, но как только взошел на дек, то упадши на пол умер. Из 70 человек на пакетбот находившихся всех умерло в разные времена 21 человек. Штурман Елагин был один еще здоров из Офицеров. Им приведен пакетбот 11 числа назад в Петропавловскую гавань, от коей с лишком 4 месяца были в отлучке. [312]

Следующею весною Капитан Чириков по выздоровлении своем ходил по морю, не увидит ли где Капитана Командора, а после того отправился в Охотск, где ожидал из Санктпетербурга указа, что чинить ему повелено будет. По возвращении его в Санктпетербург пожалован он в Капитаны-Командоры, но вскоре потом скончался, заслуживши себе честь не токмо искусного и прилежного Офицера, но и праводушного и богобоязненного человека: чего ради память его у всех, кои его знали, в забвение не придет.

Теперь возвращяюся я паки к объявлению о Беринговом острове, где не задолго пред кончиною Капитана Командора случилось еще сие нещастие, что наши главнейшего своего утешения и единого способу, коим надеялися из сего злоключения свободиться, а именно судна своего, лишились.

Оно стояло, как выше упомянуто, против свободного моря на якоре. На нем не оставлено было ни человека для караулу; ибо немногие люди, которые еще ходить могли, употреблены были на острове к присмотру за больными и к исправлению других дел. В ночи на 20 число Ноября, восстала с Ост-Зюйд-Оста жестокая буря, которою канат у якоря перервало, а судно близ того места, где наши пребывание свое имели, прибило к берегу, и в [313] глубину футов на 9 песком занесло. Знатно в тоже время оно и на дне и по бокам весьма повредилось: Ибо после усмотрено было, что во время приливу морская вода снизу в оное входила, а при отливе опять вытекала. От сего пропало на нем много муки, круп и соли; а что при убываний воды мало по малу хотя спасено было, однако тому немалой вред причинялся. Но притом должно было почитать еще то за особливое щастие, что судно к берегу прибито, а не в море унесено было. Ибо как бы им в сем случае можно было с сего пустого острова назад возвратиться, потому что не находилось на нем никакого лесу, из коего бы могли построить новое судно? А тогда осталась еще надежда, что хотя бы пакетбот сам явился негоден, но можно будет из оного сделать небольшое другое судно, к возвращению своему на Камчатку. Токмо о сем тогда еще не думали. Все отдалися на волю провидения, и старались по возможности препроводить жизнь свою, к чему учинили следующие распоряжения:

Первое попечение было, чтоб проведать обитаемую ими землю, какого она состояния? Естьли на ней люди, от коих можно получить себе помощь, или коих опасаться должно? Какие звери или другие произведения натуры там находятся? Нет ли где в отдаленных местах к строению, или к топлению, [314] удобного лесу? Материк ли она есть или остров? Ибо сперва знать о сем нельзя было. По видимым в дали каменным горам казалось, что то матерая земля. Да и может быть, что матерая земля в прежние времена до сих мест доходила, и что сия часть трясением земли от ней оторвана. Понеже наши находилися на восточном сего острова берегу, то посланы были люди сперва к северу и к Югу, кои столь далеко ходили, сколько дозволили им ходу простирающиеся в море высокие камни. Иные возвратились чрез 2, а другие чрез 3 дни; все согласно показали, что они не токмо людей, но и следов их не видали. А по берегам везде усмотрели множество морских Бобров, таких же, которые на Камчатке называются бобрами, но их свойственнее надлежало было именовать морскими выдрами (Lutra Marina Marggranii, Brasiliensium Icya, siue Curigueibeiu.), внутри же острова видели немалое число песцов голубых и белых. И понеже как помянутые бобры так и песцы людей не боялись, то по сему заключить должно, что сии звери прежде их других людей не видывали. После сего отправлены люди внутрь острова, которые перешед около 15 верст взошли на высокую гору, и усмотрели к Западу такое же чистое море, какое в [315] виду имели к Востоку. Чрез то наши удостоверились, что они на острову находятся. Стоячего лесу нигде не найдено, да и наносного чрез всю зиму столь мало сыскано было, что едва оного на жжение стало: Ибо принуждены были вырывать оной с великим трудом из под снегу. А как снег сошел, то уже в нем недостатку не было; и то есть доказательством, что неподалеку оттуда находится земля с лесом, откуда оной приносится. Ширину сего острова положили наши на самом широком месте с лишком на 20 верст, а длину оного, которая простирается от Юго-Востока к Северо-Западу, точно не проведали. Оной лежит с устьем реки Камчатки под одною высотою полуса, и расстояние между обоими местами в следующем пути исчислено на 30 миль немецких, т. е. около 2 00 верст. Везде по нему находятся высокие горы и камни, а промеж их в долинах по большой части текут хорошие речки высокою травою обростшие. При немногих речках ростет и тальник низким кустарником; но оной к употреблению не годится, потому что ветви его толще перста не бывают. Старалися искать, не найдется ли где у берегу безопасного места для судов к отстою: токмо не сыскали. Во время приливу вода там прибывает до 7 и до 8 футов. Из зверей других не видали кроме предъявленных песцов, [316] больше голубых, нежели белых. Но шерсть у них не так мягка как у Сибирских, чему разность корму и воздуха причиною быть может.

Предосторожность требовала, чтоб учинить смету, сколько съестного припасу осталось, и на коликое время его станет. Потому распределили порции, которые от времени до времени, хотя еще человек с 30 на острову от болезней померло, так малы стали, что нельзя бы было никому оными прожить, ежели бы недостаток мясом морских зверей не награжден был. Муки 20 пуд оставлено дли предбудущего пути, когда щастие послужит приготовить новое судно к возвращению на Камчатку. В сем случае никакого преимущества наблюдаемо не было. Офицеры и рядовые получали по равной порции. Все ели вместе, которые в одной яме жили. Кажется, что состояние натуральной свободы и равенства тут восстановлено было. Того ради и не можно было вести по регулам команды ибо по смерти Капитана Командора хотя Лейтенанте Ваксель оную и принял: однако не смел никого штрафовать, опасаясь, чтоб за то ему отмщено не было.

Что надлежит до морских зверей, коими наши питались, по сперва употребляемы были [317] к тому вышепомянутные бобры, но мясо их, а особливо самцовое, весьма жестко и вязко, как кожа, так что едва жевать его можно. Чего ради принуждены были резать оное мелкими кусками, кои не жевав глотали. В бобре одного мяса без костей фунтов с 50; требушиною и кишками от большой части больных кормили. Штеллер некоторых из сих морских зверей описал обстоятельно, и сие описание напечатано во 2 томе коментариев здешней Академии. В оном выхваляя мясо бобровое лекарственным от цинготной болезни, утверждает, яко бы больные от оного выздоровели. Но сколько же больных, кои также ели оное мясо, умерло? Болезнь продолжалась немалое время, и потому выздоровление от ней можно причитать и другим причинам. Били множество бобров и не для употребления их в пищу, но также ради изрядной их шерсти; ибо Китайцы на границе при Кяхте каждого бобра по 80 и по 100 рублей покупают. Сие было нашим некоторым утешением. Таких кож накопили они до 900, которые всем разделены были. Но всех щастливее был Штеллер. Он яко медик получил себе многие кожи в подарок, а иные купил у тех, которые будучи в сумнении, увидят ли они опять людей, коим бы те бобры надобны были, мало их почитали. Сказывают, что одна его доля состояла [318] из 300 бобров, коих он с сего острова на Камчатку и в Сибирь с собою вывез. Сии звери хотя научились по малу ловцов своих бояться; однако ж часто находили и таких, которые спали, или сходились. В последнем сем случае казались они быть в таком восхищении, что мало труда и уменья требовалось к их убитию.

Еще в начале Зимы выброшен был морем на острове мертвой кит, чему наши весьма рады были, хотя 5 верст ходить к нему принуждены были. Длиною он был около 8 сажен, и может быть носило его по морю немалое время; ибо жир его несколько кисловат был. Однако не препятствовало сие употреблению его в пищу. Наши называли его провиантским своим магазином; потому что он им всегда надежен, ежели других зверей не достанет. Жир резали в мелкие четыреугольные куски, и в воде долго варили, чтоб большая часть истекающего из него сала от оного отделилась; а что оставалось жестко и жиловато, оное равно как и самое мясо, не жевав глотали. Посем под весну выкинуло море им еще такого же кита прежнего свежее, которой употребляли они в пищу таким же образом.

В Марте месяце бобры скрылись, а на их место появился другой зверь, которой на [319] Камчатке по долгим волосам по обе стороны рта его, как у кошек торчащим, Называют котами морскими. Сей зверь находится также за Экватором во многом числе, где Дампиэр оного описывал, и называл морскими медведями. Западной того острова берег яко бы покрыт был ими. Ибо они водятся семьями, так что один самец имеет у себя по 15 и по 20 самок, которых со всеми их детьми держит при себе, как в море так и на берегах, до тех пор, пока дети поведутся особыми семьями. Самые большие из них весом тянут по 18 и по 20 пуд. Сей зверь весьма дик и боек, и за тем нельзя подходить к нему близко. Но его и не промышляли, кроме, когда крайняя нужда того требовала. Ибо мясо имеет вкусе весьма противной, а кожа почти ни к чему негодна, разве что от самых молодых, или от выпоротков, коих кожи некоторые на шубы употребляют. Их били по большой части сонных, по тому что старые, когда весною очень разжиреют, подобно как настоящие медведи зимою, спят месяца по два, ничего не жравши.

А как и сей зверь в конце Маия месяца с острова отдалился, то чрез некоторое время другого пропитания не было, кроме что от тюленей; но они были [320] более обыкновенных, и такие, коих на Камчатке Лахтан называют. Величиною они с быка, и весу в них будет пуд по 20. Но понеже мясо их вкусом противно, и скоро приедается, то по щастию стали иногда попадаться молодые морские львы, которые в пищу гораздо лучше годились.

Морские львы суть такие звери, которые на Камчатке называются Сивучами. Они вдвое более самых больших морских медведей. Весом тянут по 36 и по 40 пуд, и шерстью состоящею из коротких и желтых волосов от прочих зверей разнствуют. Понеже они за морскими Котами гоняются, то может быть, что по сей причине коты в толь великом множестве на берега выходят, а морские львы на оном редко видны. Они садятся больше по большим камням в некотором расстоянии от берега находящимся, которые по видимому брошены туда с материка землетрясением. На них сидя подымают они ужасной рев, которой за три и за четыре версты слышан бывает. Все другие звери разбегаются, как только сего льва услышат. Их страшной и лютой вид являет, что они злы в драке, сего ради наши на них напускать не скоро отважились. Старых убили немногих, да и то сонных, а молодых случалось убивать [321] чаще, коих мясо особливо вкусно показалось. Они уже описаны Дампиэром прежде Штеллера, и сходствуют с обыкновенными львами несколько длинными в верх стоящими волосами, кои у самцов около шеи бывают.

На конец питалися наши иногда и мясом того зверя, которой по руски, равно как и по Голландски и по Аглински, морскою коровою, от Гишпанцов же Манаты, а от Французов Ламентин называется. Можно было думать, что сходство их с коровами весьма велико, когда разные народы и путешествующие, кои конечно друг друга не знали, с самого первого взгляду, когда незнаемой вещи дается какое имя, согласно так назвали. Но сходство сие состоит только в рыле, которое, как думать надлежит, прежде прочих частей тела, и может быть с начала только одно, увидели. Ибо у сего зверя нет ни рогов ни стоящих в верх ушей, ни ног, ниже другого, чем бы походил он на корову, паче подобен он тюленю, только несравненно его более; напереди у него две ласты, коими плавает, а между ими у самок находятся титьки, коими они кормят детей своих. Сие сходство членов с человеческими, а паче когда самки могут у потреблять ласты к держанию детей своих у титек, подало причину к наименованию [322] их у Гишпанцов Манатами, то есть: зверем имеющим руки: Ибо Гишпанцы ласты их уподобили рукам человеческим. Ламентином же Французы назвали потому, что он громко не кричит, но аки бы воет, или стонет. Христофор Колумб почел сего зверя за Сирену, какие описаны у древних Авторов. Когда морская корова плавает по морю, тогда выставляет из под воды обыкновенно часть спины, которая кажется на подобие обращенного в верх дном корабельного бота по морю плавающего. Сей зверь водится не токмо в тамошнем, но и во всех морях около Азии, Африки и Америки. И потому некоторые путешествующее, кат то Лопец, Дампиэр, Колб, Аткинс и Лабат об нем упоминают, но в некоторых обстоятельствах себе прекословят, что и причину подало Клузию, Ионстону, Раиу, Клейну, Артеду, Линнею и другим к неисправностям в натуральной истории, к поправлению коих Штеллерово описание едва достаточно ли быть может. Особливой роде сего зверя находится также в реке Амазоновой в Южной Америке, которой господином дела Кондамине в путешествии его описан. В Тубингских ученых ведомостях 1752 году на странице 74 при объявлении о Клеиновой истории о четвероногих, упоминается о морском звере находящемся в Ледовитом и Камчатском [323] морях, и от тамошних Руских жителей по белой его коже Белугою называемом, которой сочинитель почитает за одно с морскою коровою, или с Манатом. Но в том я с ним согласиться не могу. Морской зверь Белуга, которой от рыбы Белуги в Волге реке находящейся различать должно, хотя еще совершенно не известен: однако некоторые свойства мне об оном объявленные к распознанию оного от Морской коровы довольны. На нем есть кожа белая, по которой и прозван; а на Морской корове кожа черная. На Белуге редкая шерсть; а Морская корова со всем гола. Белуга питается рыбою; а Морская корова травою. Белуга заходит иногда в Охотское море, и является около устья реки Уди, в которой тогда морская рыба прибежище от оного ищет, что жителям Удского острова причиняет богатую ловлю; но о Морской корове в тамошнем море не слышно. Да и не тоже ли доказывается различностию Российских имен, и что оба имена употребительны в одних местах, например на Камчатке и в Анадырском остроге, где оба звери Российским жителям известны? О сем я находил запотребно упоминать, потому что оной артикул в Тюбингских ученых ведомостях кажется сочинен бывшим со мною в путешествии товарищем покойником Профессором Гмелиным, дабы другие истории натуральной писатели, смотря на [324] такого искусного сочинителя, не взяли повод к ошибкам; а Гмелинову ошибку одному запамятованию приписать должно. Я возвращаюсь к прежнему, чтоб объявить, какое наши пропитание от Морских коров имели. Некоторые из тех, коих ловили, были величиною с рыла до самого конца хвоста по 3 и по 4 сажени, а весу в себе по 200 пуд имели. Одного ставало с довольством на две недели. Притом мясо было весьма вкусно, как самая добрая говядина, а молодых зверей равно как телятина. Больные чувствовали немалое себе облегчение, когда они, вместо противного и жесткого бобрового мяса, от Манатов ели, только трудно было осачивать сего зверя. На землю не выходил он никогда, но приближался только к берегу, чтоб жрать морскую траву, которая подле берегов ростет, или морем выкидывается. Сей хорошей корм может быть много способствует, что мясо оного не как других зверей рыбою питающихся, противного вкусу не имеет. Молодые звери, в коих весу было с лишком по 30 пуд, оставалися иногда после отлива морского между каменьями на суше. При сем убивать их способно было, а старые, будучи осторожнее, убиралися от берегу далее с отливом заблаговременно, и ловили их не инако как острогами с привязанными к ним долгими веревками. Но иногда веревки [325] изрывались и зверь уходил, ежели скоро не успевали поколоть его в другой раз. В прочем сей зверь видим был и зимою и летом. Жир на нем, как на свиньях, толщиною перста на 3 или на 4, оной топили и употребляли наши вместо масла. Также и мяса несколько бочек в запасе насолили, которое на возвратном пути, о коем теперь предлагать имею, великое делало им в провизии подспорье.

В конце месяца Марта 1742 году когда снег с земли сходить начал, созвал Лейтенант Ваксель оставшихся морских служителей, коих числом 45 человек было, для имения совету, как легче и способнее будет на Камчатку возвратиться, и какие меры к сему концу принять должно. При сем самой последней Матроз давал свой голос не меньше как и Офицер командующей. От сего произошли разные мнения, и в том числе некоторые совсем неосновательные, коих надлежало доводами опровергнуть и со всем уничтожить, дабы надежнейшему и полезнейшему способу место дали. Например: думали некоторые, что надлежит де на корабельном боте сделать дек из парусины, и привесть оной в такое состояние, дабы на нем по морю итти можно было, и на оном бы послать 6 человек прямо под запад, которые бы подали на Камчатке известие о [326] состоянии людей на острову находящихся, и требовали бы оттуда помощи. Сие возможно бы было в тихую погоду; но мог ли кто поручиться, что во время сего пути бури не будет, и вот волнами не затопится? Известно ли было, что Капитан Чириков, или другое какое мореходное судно, кое бы на вспоможение притти могло, находится, подлинно на Камчатке? В каком бы сумнении не остались ли прочие на острове? Что им делать между тем временем, пока им с Камчатки помочь придет? Сидеть ли им праздным, и подвергнуть ли себя той опасности, чтоб еще другую зиму на острову проводить? Сии обстоятельства всякому явствовали. На конец рассуждено заполезнее с самого начала избрать такой способ, которой бы не токмо прежнего надежнее был, но коим и можно бы было всем на острову обретающимся в одно время от туда отправиться.

Сего ради некоторые предлагали, что стараться надобно содвинуть пакетбот с берегу на глубину, и где повредился, починить, дабы на нем опять итти можно было. Но, как сие учинить? У пакетбота дно занесено было песком в глубину до 8 футов. Не знали, цело ли оно, или нет? Может статься, что и все переломалось. Но хотя бы оно и цело было, однако наличное число людей не довольно бы было, чтоб спехнуть [327] его на воду. Где ж взять было бревна, чтоб из песку его вырыть? Канал копать пред ним в море, как от некоторых предложено было, для спуску оного в прибылую воду, нельзя было потому, что берег, на коем пакетбот стоял, состоит из подвигающегося песку, которой при копании канала всегда бы оплывать стал, о том не упоминая, что приходящим приливом всегда б множество песку опять наносило, и от того труды были бы тщетны.

Для сих причин Ваксель и Хитров предложили, что можно де пакетбот разломать, и из частей его построить судно поменьше, на коем бы всем с провизиею на две недели уместиться. Сим де можно будет всем купно свободиться из нужды. Ежели же последует паки неблагополучие, то все вместе, и друг другу завидовать не станут. Сие предложение единогласно апробовано было; но как заблаго обретено сочинить письменное о том определение, под которым бы каждой подписался; то при подписке уродились новые сумнения. Некоторые не хотели подписаться для того, дабы быть без ответу в разломке судна построенного на казенном коште: однако ж те сами в собранном вновь совете большинством голосов побеждены будучи, напоследок на общее мнение [328] склонились. Потому в начале Апреля месяца начали пакетбот расснащивать, и ломать. Сия работа продолжалась целой месяц, за которую сами Офицеры всегда первые принимались, дабы рядовых своим примером наивящше побудить к прилежанию.

Самое большое затруднение состояло в том, что не знали, кому бы поручить смотрение над строением нового судна. Ибо хотя взяты были в сей путь трое корабельных плотников, но все на острову померли. По щастию сыскался Сибирской Казак, урожденец города Красноярска, Сава Стародубцов, которой при строении в Охотске Пакетботов употреблен был к плотничному делу, и принимался за сие дело, ежели только пропорция судна ему показана будет. За сию его услугу награжден он после чином Сына Боярского, когда по возвращении морской команды Енисейской провинциальной канцелярии о том предложено было. Маия 6 дня заложили судно длиною по килю в 40 шириною в 13, а глубиною в 6 футов. В конце того ж месяца вставили все штевени, и в первых числах Июня начали оное снаружи и изнутри обшивать досками. Было то судно с одною маштою и с одним деком. В корме сделана каюта, а в носу кухня, на каждой стороне находились по четыре весла. К конопачению пеньки и старых канатов было довольно. Но [329] понеже в смоле было оскудение; то пользовались следующим способом: Взяли новой канат якорьной, которой в воде еще не был, разрубили его на части длиною по футу, и развив крученые веревки наклали их в большой медной котел, которой покрыли плотно деревянною крышкою, а посереди крышки сделали небольшое отверстие. Потом взяв деревянное судно, и сделав к нему равномерную с отверстием крышку, закопали оной по самую крышку в землю. На сие судно поставили медной котел в верх дном так, что крышка на крышку, а отверстие на отверстие, легли плотно. Котел обсыпали землею столь высоко, чтоб огонь не мог проходить до деревянного судна. После сего расклали огонь около медного котла, которого большая половина поверх земли стояла. Находящаяся в канатной пенке смола от жару растопилась, и стекла в нижнее деревянное судно. Сим способом достали себе смолы столько, что нижнюю часть судна оною высмолить могли: а верхнюю вымазали топленым салом. Таким же образом построили и небольшую лодку, в которой человек 8 или 10 могли уместиться. По совершении сего взнесены на судно машта, парусы, канаты, якорь, бочки с водою и провиант, и так оно со всем изготовлено было. [330]

В конце Июля осталось только сделать сани, на коих бы судно спустить в море. Они сделаны длиною в 25 сажен. Ибо для прибывающей во время прилива нарочито высоко морской воды нельзя было строить судно на самом краю морского берега. Оно спущено на воду Августа 10 числа. Наречено ему имя тож как Пакетбот именовался, из коего оно построено, а именно святый Петр. Можно назвать оное одномаштовым Гукером, потому что такелажем своим на сей род судов больше походило. Множество пушечных ядер и картечей и оставшаяся от Пакетбота всякая, железная сбруя употреблены были вместо баласту. По щастию стояла тогда погода тихая, без которой едва можно бы было делом исправиться. Судно с стороны меря на половину компаса, а именно от Норд-Норд-Веста до Зюйд-Зюйд-Оста, всем ветрам было подвержено; ежели бы восстала буря, то бы могло оно скоро о берег разбиться. В глубину ходило оно на пять футов. Можно бы было грузу прибавить в него и более: однако и сего было довольно по тогдашнему намерению.

Как все взошли на судно, то Августа 16 дня под вечер от берегу отвалили. Маленькой вот привязали на канате за судном, только для опыту, можно ли вести его с собою, а ежели нельзя будет, то [331] хотели оное оставить. По камням и по другим мелким местам шли завозом, глубины было на 4, 5, 7 и 9 сажен, потом пошли на гребле, и как отдалились от острова мили на две, то поднялся небольшой северной ветр, коим путь свой продолжали. Надлежало дивиться, сколь судно в ходу хорошо и в поворотах способно было. Лучше не сделал бы и самой настоящей мастер. На другой день около полудня имели они в виду юговосточной нос Берингова острова, в расстоянии двух миль против Норду-тен-Осту, называя оной Кап манати, или Манатовым носом, потому что вышеписанные морские коровы на нем более других мест водились. Сей мыс лежит под высотою полуса 54 градусов 55 минут, или близ 55 градусов. А то место, где наши зимовали, усмотрено по обсервациям почти под 56 градусом. Августа 18 дня по утру повеял сильной ветр противной от Юго-Запада, чего ради рассуждено было вот оставить на море, дабы он тягостию своею не вредил слабому судну. Того ж дня около полудня появилась в судне сильная течь, двух пумп к выливанию воды было не довольно, они принуждены были воду лить ведрами. Множество ядер, картечей и других тяжелых вещей выбрасано в море, чтоб судно облегчить, и усмотреть место, коим течь идет. Она унята [332] исправлением худого места, хотя не совершенно, однако сколько изнутри то учинить можно было. После к выливанию воды довольно было одной пумпы, да и ту не всегда употребляли. Августа 25 дня увидели берег земли Камчатки, и имели щастие 26 числа войти в Авачинскую губу, а 27 в Петропавловскую гавань.

Коль великую то учинило радость, у всех в сем пути участие имеющих, оное всяк легко рассудить может. Вся нужда и все бедствия миновались, которым они весьма много подвержены были. Они пришли к исполненному съестным запасом магазину, которой от Капитана Чирикова там был оставлен; вступили в спокойные жилища, коих чрез столь долгое время лишались. А хотя той же осени и на том же судне в Охотск отправиться желали, но за противными и жестокими ветрами сего не воспоследовало, и в Петропавловской гавани зимовали.

Между тем судно приведено в состояние, что в Маие месяце следующего 1743 году, могли итти в Охотск со всею командою. Оттуда отправился Ваксель в Якутск, и препроводив там зиму, поехал в Енисейск, где по приезде своем в Октябре месяце 1744 году застал еще Капитана Чирикова, которому по указу Правительствующего Сената там, яко на месте съестных припасов изобильном, [333] велено жить, пока о продолжении или отменении Камчатской Экспедиции резолюция воспоследует. По сей причине остался и Ваксель в Енисейске, и по отъезде Чирикова в 1745 году в Санктпетербург, по присланному к нему о том приказу, принял над обретавшимися там морскими служителями команду. А возвратился он со всею командою в Санктпетербург в конце Генваря месяца 1749 году, что можно почесть за конец второй Камчатской Экспедиции, и потому она мало не чрез 16 лет продолжалась.

Что же до Академической свиты принадлежит, то Профессоре Гмелин и я объехав все Сибирские страны возвратились в Санктпетербург в 1743 Февраля 15 и 14 чисел. А Штеллер оставшись после Вакселя на Камчатке за тем, что пожелал учинить еще некоторые испытания до натуральной истории касающиеся, не пользовался сим щастием. Он вступил, хотя с добрым намерением, однако без нужды, в дела, не принадлежащие до его должности. За сие на возвратном своем пути имел он ответствовать в Иркутской провинциальной канцелярии. Как о сем репортовано было в Санктпетербург Правительствующему Сенату: то хотя Штеллер в Иркутске совершенно и оправдался, и от тутошного Вицегубернатора в Санктпетербург со всем был отправлен: но репорт о проезде его [334] чрез Тобольск дошел прежде Правительствующему Сенату, нежели тот о отпуске его из Иркутска, того ради из Правительствующего Сената послан был ему на встречу куриер, чтоб его в Иркутске назад отвесть. А понеже вскоре потом репорт получен был, что дело его в Иркутске со всем решено, то отправлен был другой куриер, с указом, чтоб пропустить его без задержки до Санктпетербурга. Между тем первой куриер застав Штеллера у Соли Камской вез его с собою до Тары, в коем месте другой курьер его настиг. Но Штеллер на возвратном своем пути не доехал далее как до города Тюмени. Тут он Ноября 12 дня 1746 году при Лекаре Лауе, бывшем также при Камчатской экспедиции, горячкою умер. Сие обстоятельство приводить за нужно рассудилось, потому что в иностранных государствах, иного фалшивого о том было рассеяно; а некоторые и о смерти его сумневались. Он родился в 1709 году Марта 10 дня в городе Винсгейме в Франконии. Прилежанием и искусством своим еще много бы принес он пользы ученому свету, ежели бы промыслу божию угодно было более продлить жизнь его. Гмелин поехал в отечество свое в городе Тубинген в 1747 году, и там будучи Профессором Ботаники и Химии умре в 1755 году Маиа 20 дня к немалому также ущербу ученого света. Ибо [335] он учиненные им в Сибири наблюдения еще не привел все в совершенное состояние. Больше похвалы ему приписать не смею, дабы не навести на себя подозрение, будто я оное учинил по бывшему между нами дружеству. Только объявлю, что он родился в 1709 году Августа 14 дня в городе Тубингене, в 1727 году учинившись Лиценциатом медицины, и по отбытии его в том же году еще Доктором, приехал в Санктпетербург служить при Академии Адьюнктом; в 1730 году произведен Профессором Химии и натуральной истории, и прежде еще путешествия своего в Сибирь сочинил разные диссертации, которые напечатаны в Коментариях Академии, а по возвращении своем засвидетельствовал он свету еще более в особливых книгах искусство в своей науке. Сего довольно к учинению памяти его у всех, кои истинные заслуги почитают, незабвенною.

С того времени хотя по особливым ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА указам не чинили по тамошнему морю дальнейших проведываний: однако партикулярные люди ходили иногда и после на судах к Берингову острову и на другие острова, которые мореплавания, как слышно, еще продолжаются. Прибыточной тамошней бобровой промысел привлек людей к тому, и они никогда без доброй прибыли назад не возвращались. От сбору десятинного приходят в казну нарочитые доходы: [336] потому самые начальники в Якутске, Охотске и на Камчатке поощряли к тому Купцов и промышлеников. И понеже дали им прежней Гукор для употребления, то приносило сие судно и после еще великую пользу. В самом деле должно быть такому судну, каково сие, или еще меньшему, ежели ходить на тамошние острова для бобрового промыслу. Наши мореплаватели о том размышляли, будучи еще на острову. Мнение их было сие: Надлежит избрать место для пристанища, где нет каменьев, и где напротив того песчаной берег плоско в море простирается. Тут можно приставать во время прилива, и судно на берегу привязывать, которое по стечении назад воды во время отливу на сухом песке останется. После можно стянуть ево до следующего прилива еще далее на береге, где будет стоять сохранно без всякой опасности. Такие места, где таким образом пристать можно, обысканы и на западной стороне Берингова острова. Напротив того в округе всего оного, как выше упомянуто, нет никакой гавани, или губы, где бы судно на якорь стать могло, не опасаясь, что в сильной ветер либо о камень разобьется, или на мель взогнано, и песком засыпано будет.

Конец сего описания сообщено будет в предбудущем месяце.

Текст воспроизведен по изданию: Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю с Российской стороны учиненных // Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие, Октябрь 1758 года. СПб. Императорская академия наук. 1758