КАРЛ ГЕНРИХ ГЕЙКИНГ

ИЗ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ ПОЛЬШИ И КУРЛЯНДИИ

AUS POLENS UND KURLANDS LETZTEN TAGEN

ВОСПОМИНАНИЯ СЕНАТОРА БАРОНА КАРЛА ГЕЙКИНГА.

ЧАСТЬ II. ¹

(1784-1796).

III.

Крушение Польши.

Посол Сиверс снабдил меня письмом к герцогу, в котором отозвался обо мне крайне лестно. По прочтении этого письма герцог повторил мне то, что уже говорил ранее, а именно выразил сожаление, что не последовал моему совету. «Но, прибавил он, вы можете оказать мае величайшую услугу. В Петербурге Говен подготовляет мне в данную минуту коварный удар. После того как он меня вынудил, так сказать, назначить его моим уполномоченным для того, чтобы выхлопотать от моего имени и от имени дворянства согласие на композиционные акты, он мне сообщает через Рюдигера, что я никогда не добьюсь такого согласия, если не дам ему, Говену, 100 тысяч, Мирбаху 40 тысяч, Рюдигеру 30 тысяч талеров и т. д. Я сначала отклонил столь возмутительное предложение. Но когда Рюдигер, по поручению Говена, сообщил мне, что я рискую потерять герцогство, если поссорюсь с Говеном и не предоставлю в его распоряжение «сумм, необходимых для того, чтобы заручиться содействием некоторых влиятельных петербургских лиц, то, в отчаяньи и смущенный коварными слезами и мольбами Рюдигера, я подписал обязательства на все эти суммы. Между тем я оправился от первого страха и [592] увидел, что Говен меня обманул недостойнейшим образом. С момента подписания мною обязательств он сбросил маску, и теперь я узнаю, что он без зазора и совести работает против меня. Мое намерение — Говена отозвать и возложить на вас представительство при петербургском дворе».

«Предложение меня испугало. Я знал, что для Говена не было ничего святого, когда дело шло о наживе денег и об унижении герцога. Он не забывал, что герцогу удалось запереть его в Дюнамюндскую крепость ².

«Это ему не мешало неоднократно принимать от герцога денежным награды под видом «возмещения расходов» и всякий раз уверять его в величайшей преданности и в забвении прошлого.

«Я просил герцога дать мне сутки на размышление. Совещаясь с друзьями я указывал им на преимущества, которыми пользовался Говен, уже заручившийся, путем всяких любезностей и денежных подачек. Но, в виду настояний, я решился принять предложение герцога на следующих условиях:

1) Герцог обязуется формально не возлагать на меня поручений, противоречащих привилегиям и правам рыцарства.

2) Он не будет настаивать на обнаружении моего звания его уполномоченного, пока я не удостоверюсь в том, что русский двор изъявить на то свое согласие.

3) Он не будет требовать, чтобы в облегчение переговоров я прибегал к деньгам.

4) Он будет мне писать, адресуя письма на имя своего агента, ст. сов.. Крука.

«Меня снабдили инструкцией и верительною грамотою, не проставляя в последней числа.

«Чтобы скрыть от публики цель моего приезда, жена моя кому следует сообщила, что собирается провести некоторое время у своей матери, так как я снова стал свободным человеком. Она написала госпоже Де-ла-Фон, которая выхлопотала для нас у императрицы разрешение поселиться в небольшом деревянном доме, принадлежавшем институту.

«Мы прибыли в Петербург 31-го декабря 1793 года; 1-го января [593] 1794 г. представились ко двору, при чем великий князь Павел соизволил принять меня особенно милостиво.

«По истечении некоторого времени а имел возможность собрать кое-какие справки и о впечатлениях моих написал герцогу.

«Крук, который, как мне казалось, должен был бы разделять чувства герцога по отношению к Говену, не шел, по-видимому, прямой дорогою; между тем герцог имел к нему полнейшее доверие.

«Я нашел, что вице-канцлер граф Остерман, у которого я побывал, обошелся со мною чрезмерно холодно.

«Крук, которому я это передал, полагал, что Говен перетянул на свою сторону заведующего отделением канцелярии графа, секретаря Брискорна; последний несомненно настроил министра против меня.

«Я представился, как то делали все, фавориту князю Зубову, но он носился в столь высоких сферах, что едва заметил как меня, так и всех прочих ему представлявшихся.

«Господин Марков, заметивший, что великий князь беседовал со мною в день нового года, возымел против меня предубеждение. Он был в самых дурных отношениях с его императорским высочеством и громко заявлял, что это ему весьма по душе.

«Граф Безбородко был постоянно невидим, но я питал некоторую надежду на него благодаря посредничеству госпожи О....вой, бывшей в большой дружбе с Солтыковою, приятельницею и впоследствии супругою генерала Пассека.

«В моем отчете я представил герцогу точную картину тех затруднений, которые я всюду встретил. Я убедительно просил его ничего не торопить и предоставить мне необходимое время для оправдания во всех взводимых на него обвинениях. Говен напомнил петербургскому двору о поведении герцога за время революционного варшавского сейма, его отношения к берлинскому двору и его неблагодарность к своей благодетельнице императрице Екатерине. К сожалению, факгы эти были слишком положительны и слишком свежи в воспоминании, чтобы их можно было отвергать. В оправдание герцога я указывал на то, что со времени подписания композиционных актов его воззрения и чувства изменились коренным образом. «Я боролся против него, говорил я всюду, когда он посягал на неоспоримые права дворянства, покровительствовал союзу мещан, направленного против его собственной власти, и не питал должных чувств к России. Теперь он увидел, что был неправ, и согласился на все требования рыцарства. Было бы недостойно курляндского дворянина получать арендные имения и денежные награды и в то же время втайне ненавидеть герцога и вредить ему. Поведение, которое себе [594] позволяет господин фон-дер-Говен тем более недостойно, что он заранее получил от герцога 10 тысяч талеров и вынудил его подписать обязательство в 100 тысяч талеров, под тем предлогом, что оказывает ему услуги при здешнем дворе, а в то же время не перестает его преследовать».

«Объяснения эти мало производили впечатления на кого следовало, но обратили на себя внимание великого князя, который, через доверенное лицо, потребовал от меня подробного изложения всех обстоятельств дела. Его императорское высочество соизволил прибавить, что возвратить мне мою работу по ее прочтении. Я поспешил исполнить желание великого князя и представил ему разный записки но курляндским делам вообще; цесаревич весьма милостиво отозвался о них и о моем поведении вообще. Я считаю, что с этого времени установилось благосклонное мнение его обо мне.

«Я продолжал соблюдать во всех моих поступках величайшую осторожность. К неописуемому моему удивлению я получил однажды от Крука нижеследующую записку: «только что прибыла от герцога эстафета с письмом на имя ее величества императрицы, в котором он жалуется на то, что Говен, Мирбах и секретарь Рюдигер вынудили его уплатить полмиллиона рублей под предлогом, что эта сумма была необходима для получения гарантия императрицею композиционных актов, но так как он вполне уверен, что такой необходимости не могло быть, то он лишает Говена звания уполномоченная и отзывает его назад в Курляндию, где он и имеет оставаться по своей должности обер-бургграфа».

«Крук сообщал мне в то же время, что такого же содержания письмо герцог отправил и вице-канцлеру с прибавлением следующих слов: «отзывая господина фон-дер-Говена, утратившего мое доверие, я поручаю впредь барону Гейкингу быть выразителем моих чувств благоговения и преданности к ее величеству императрице, а равно и к ее сановным министрами.

«Этот неполитичный шаг, последствия которого для себя я предвидел, разрушили все мои планы. Императрица, возмущенная обвинением, которому подверглось ее министерство, приказала тотчас же произвести расследование. Ей рекомендовали для этого дела — что было весьма ловко — генерала Палена, бывшего в ту пору губернатором Лифляндии и жившего в Риге.

«Пален съумел исполнить поручение так ловко, что чиновники министерства остались ему благодарны, сами министры стали к нему благоволить, а императрица изъявила ему свою признательность в самых лестных выражениях. [595]

«Со всеми данными им объяснениями герцог представился в этом деле Екатерине лишь в смешном виде.

«Говен, не повинуясь распоряжению, по которому он отзывался, утверждал, что он уполномоченный не только герцога, но и рыцарства и ждет приказа последнего. В Петербурге же министерство всему этому спору и неправильному образу действий Говена значения, по-видимому, не придавало...

«Тем временем в Петербург прибыло несколько креатур Говена, рассчитывавших получить при его посредстве арендные имения, и немало всяких курляндцев вообще.

«Я об этом ничего не знал, когда был 10-го апреля, как и всякое воскресение, при дворе.

«Вице-канцлер Остерман. выйдя из кабинета императрицы, имел вид, что кого-то ищет; увидя Говена, он подошел к нему и поговорил с ним несколько минут. Так как называвший себя уполномоченным, казалось, благодарил, то, несмотря на разлившуюся по его лицу краску, я подумал, что ему была оказана какая-либо милость. Затем вице-канцлер стал еще кого-то искать, заметил меня, прямо подошел ко мне и сказал: «я имею приказание разъяснить вам от имени императрицы, что, имея резидента в Митаве, она не нуждается здесь, в Петербурге, ни в представителе герцога, ни в представителе рыцарства. Я заявил это г-ну фон-дер-Говену, который, как и вы сами, может откланяться завтра императрице в Таврическом дворце».

— Хотя я не имею никакого официального звания, возразил я, и нахожусь здесь скорее в гостях у моей тещи, тем не менее я буду повиноваться, как то повелевает мне долг, приказанию государыни.

— Но разве герцог, с раздражением сказал граф Остерман, не указал в своем письме на вас, как на одного из своих доверенных лиц, имеющего заменить Говена? Впрочем я вам лишь повторяю, что императрица никого не желает здесь иметь. Вы можете сказать это всем курляндцам, которых к вам направили и которые вас держатся. Вы можете уехать.

— Ни один курляндец ко мне не направлен,— возразил я,— и так как я знаю лишь немногих из тех, что сюда прибыли, то этого поручения исполнить не могу. Что касается лично меня, то я ограничусь лишь тем, что буду повиноваться.

На следующий день граф Безбородко представил сначала Говена. Императрица сказала ему: «желаю вам счастливого пути». Мне она не сказала ни одного слова. Лишь только она от нас удалилась, я не мог удержаться, чтобы не сказать: «ну что-же, пожелание доброго пути [596] достаточно ясно». — «Это мы посмотрим»,— произнес Говен с досадою.

«Под предлогом болезни Говен отсрочил свой отъезд на неделю, я же выехал 15-го апреля 1794 г., оставив жену в Петербурге у ее матери. Точное исполнение мною приказании императрицы понравилось великому князю, который был, впрочем, возмущен постигшею меня незаслуженною немилостью. Он велел мне сказать, что принимает величайшее во мне участие и что я могу во всякое время рассчитывать на его благоволение.

Въезжая в Вольмар ³ я увидел майора князя Р…., вылезавшего из кибитки; он с величайшею поспешностью ехал в Петербург. Я заговорил с ним и осведомился о варшавских новостях.

— Там случилось нечто ужасное, — проговорил он тихо, указывая на свою шляпу, простреленную пулею. — Игельстром нас погубил. Большая часть нашего войска была в пятницу перерезана; что осталось в живых — разбежалось, и Бог знает, как мы выберемся из такого положения: вся Польша против нас восстала.

«Он умолял меня не называть его и не показывать вида, что я что-либо знаю. Проехав еще несколько станций, я встретил другую кибитку, в которой ехал генерал Николай Зубов ⁴, ехавший лишь с лакеем. Наконец под самой Ригою мне попался навстречу подполковник Л…., каким-то чудом спасшийся во время резни.

«Я был болезненно взволнован всеми этими известиями, когда представлялся герцогу. В беседе, которую я с ним имел, он мне сознался, что лишь по совету старого Фиркса он решился отправить известные письма, имея в виду понудить тем Говена выехать из Петербурга.

«Несколько дней спустя по прибытии моем в Митаву, получены были известия еще более грозные. Костюшко объявил себя главою вооруженной нации и роздал ружья и пики даже крестьянам Круковского палатината, обещав им в награду свободу. В Вильне произошла резня наподобие варшавской. Русские, избегнувшие смерти, были взяты в плен, а гетман Коссаковский, генерал-лейтенант русской службы, повешен.

«Всюду подымали восстание против России; путем прокламаций и зажигательных писем призывали всех жителей королевства, без различия звания и положения, к объединению против народного врага. [597]

Всякого, кто еще колебался, объявляла изменником, благодаря чему около сотни курляндских семейств, имевших поместья в Литве, были поставлены в величайшее стеснение. Из опасения быть ограбленными и видеть свои дома разрушенными, многие из этих дворян оказались вынужденными стать под знамя революции.

«Вся Самогития уже была в брожении и угрожала Курляндии, в случае если последняя не объявит себя за повстанцев.

«Герцог удалился в Грюнхоф и делал вид, что надвигавшейся грозы не боится.

«Рюкман ⁵ потребовал от него, чтобы он увеличил свои войска, поселился в Митаве и укрепил бы ее настолько, чтобы уберечься от внезапного нападения. Герцог ответил, что со своими четырьмя или пятьюстами людей ему невозможно оборонять всю литовскую границу, тем более, что повстанцам нечего опасаться сопротивления от Либавы и до Бауска, где они будут встречены с распростертыми объятиями. Действительно, польские инсургенты добрались до Либавы, где им были переданы все запасы пороха. Распространился даже слух, что они собираются в Митаву, где повторят кровавые варшавские сцены, наказывая всех врагов «свободы и равенства». Многие семейства бежали в Ригу и к границе Лифляндии.

«За время этих событий генерал Пален прибыл из Риги в Митаву (18-го мая), имел продолжительное совещание с Рюкманом и с Мирбахом и около трех часов пополудни пришел ко мне. После нескольких обычных суждений о безумствах поляков, он сказал:

— Вы, конечно, видите, что, так как законный порядок в Польше уничтожен и конституция заброшена в сторону, Курляндия не может почитать себя подчиненною правительству не существующему. Говорю вам не как русский генерал, но как курляндец, имеющий поместья в нашем общем отечестве и тем более заинтересованный в его сохранении. Нам остается лишь одно: искать защиты у императрицы, без чего вся наша провинция неминуемо сделается добычею варварских орд, все опустошающих и все разграбливающих. Я говорил уже об этом с Мирбахом, который меня уверил, что в качестве уполномоченного страны (Landesbevollmaechtigter) он примет все необходимые меры. Если же я вам передаю все эти соображения, то для того, чтобы побудить вас переговорить об этом с герцогом, который имеет глубокую веру в вашу прозорливость ⁶. Чем более герцог проявит усердия в призыве о [598] помощи императрицы, тем яснее он докажет свою веру в доброту этой государыни, свою ненависть к принципам возмутившихся поляков и свое настоятельное желание охранить Курляндию от неизбежных зол, которые могут ее погубить.

«Я поблагодарил за откровенность и доверие и ответил, что я сам убежден был в неизбежной необходимости этого шага, что я уже говорил с герцогом и был уверен в том, что он готов его сделать.

— Если вы побудите к тому герцога, — заметил на это Пален, — то необходимо, чтобы он написал непосредственно императрице, и я желал бы, чтобы мы сговорились о тексте письма.

«Тут же, в присутствии Палена, я проектировал письмо. Он одобрил его и уверил меня, что съумеет выставить в надлежащем виде мое усердие, направленное к спасению Курляндии путем столь же быстрых, как и разумных мероприятий.

«На другой день я был у герцога, который согласился с моими доводами и подписал нижеследующее письмо.

Madame!

(Перевод с франц.): Ниспровержение всякого законного порядка в Польше, где мятежный союз разрушает святотатственной рукою все общественные узы, вынуждает Курляндию принять неотложные меры к защите себя от этого пагубного восстания.

Первая и самая важная из них в сердцах наших: это — умолять ваше императорское величество, как попечительное божество этих герцогств, благоволить оказать Курляндии свое высокое и могущественное покровительство, пока порядок и истинные принципы государственного устроения не будут восстановлены в Польше на своих прежних основаниях.

В ожидании акта, имеющего быть предпринятым совместно с рыцарским сословием в развитие этой настоятельной и почтительной просьбы, ваше императорское величество соизволит милостиво принять настоящую дань почтения, повергаемую пред вами государем, который не знает иного счастья и иной славы, как быть с безграничною преданностью и глубокою покорностью и пр. [599]

«Вице-канцлеру графу Остерману герцог написал нижеследующее:

Monsieur le Comte!

(Перевод с франц.): Спешу отправить моего обер-шталмейстера барона Гейкинга к стопам ее императорского величества с прилагаемым у сего письмом, содержание которого не оставляет никаких сомнений относительно чувств почитания, которыми я навсегда проникнулся к этой августейшей монархине

Проявляемая чрезвычайная поспешность в поставлении Курляндии под славное и благодетельное покровительство бессмертной Екатерины всего действительнее пристыдить тех, кто осмелились оклеветать мои чувства, а время окончательно рассеет надвинувшиеся тучи.

Я не замедлю принять по этому важному предмету, совместно с рыцарством Курляндии, Семигаллии, самые решительные меры, и хочу надеяться, что ее императорское величество соизволит одобрить все, что будет по этому делу предпринято.

«По написании этих писем, герцог приказал мне ехать в Петербург. В виду необходимости иметь паспорт от лифляндского генерал-губернатора, я просил герцога дать мне письмо к князю Репнину. Несмотря на все мои просьбы, он на это не согласился, так как князь Репнин имел бесстыдство требовать, чтобы герцог называл его «Monseigneur» ⁷, хотя никто из русских людей значительных не должен был, по существовавшим правилам, прибегать к такому обращению».

При помощи Палена Гейкинг получил все, что нужно, паспорт, [600] подорожную, и в половине мая выехал из Риги в Петербурга, куда прибыл после девятидневного путешествия.

«Не желая навлечь на себя упрека в том, что я разыгрываю в Петербурге роль посланника, я послал мои письма Круку с записочкой, в которой просил передать их вице-канцлеру с извинением, что я задержан нездоровьем».

«На другой день Крук вернул мне письма и сообщил, что вице-канцлер желает, чтобы я их передал ему лично.

«Каково было мое удивление, когда граф Остерман мне сказал:

— Я очень удивлен тем, что после того, что я вам заявил от имени императрицы, вы все-таки прибыли в Петербург с письмами от герцога.

— Если ваше превосходительство ознакомитесь с содержанием писем, коих я податель, удивление ваше, быть может, исчезнет. Я, впрочем, получил повеление императрицы уехать, что и исполнить с благоговейным послушанием; но она мне не запретила вернуться, зная, что моя жена и теща живут здесь.

«Остерман наговорил всякой всячины, не желая открывать писем. Из его слов я увидел, что он не был посвящен ⁸ в дело и что его тщательно против меня предубедили.

— Вы думаете мне неизвестно, — возразил он, — что герцог открыл вам неограниченный кредит у многих банкиров? Вы думаете я не знаю, что вы долгое время были против герцога? Здесь удивлены, что вы теперь за него?

— Я был против герцога, пока он не уважал согласных с узаконениями прав рыцарства. Но с тех пор, как подписаны композиционные акты, гарантированные самой императрицей, я был бы достоин лишь порицания, если действовал бы против него, точно так же, как если бы за него заступался, пока он был врагом наших прерогатив.

«Остерман закрыл глаза ⁹, возвысил голос и сказал:

— Я доложу императрице, и вы узнаете ее волю.

— Я без опасения ожидаю сообщения о ее воле, так как императрица столь же справедлива, как и могущественна.

«С этими словами я вышел, возмущенный этой смешной сценой.

«Я опасался, что она все-таки будет иметь для меня досадные последствия, а потому написал Зубову, сообщил все, что произошло и [601] просил выхлопотать для меня позволение остаться в Петербурге для свидания с моей семьею. Зубов велел мне передать, что я могу оставаться здесь совершенно спокойно.

«Императрица с чувством удовлетворения прочла письмо герцога. Граф Остерман поручил теперь Круку выразить мне сожаление о том, что он был раздражителен, и пригласить меня в ближайшую пятницу к себе обедать. Не упоминая ни одним словом о происшедшем, дураковатый старик был со мною очень вежлив и дал мне даже копию с ответа, который он, от имени императрицы, отправил герцогу.

«Привожу этот ответ:

Monseigneur!

Перевод: Мне поручено засвидетельствовать вашей светлости удовольствие, доставленное императрице чувствами, которые вы и дворянство Курляндии и Семигаллии выразили по случаю новых волнений, столь бешено охвативших Польшу.

Ея императорское величество, независимо от личного удовольствия, ею испытанного, нашла в них убедительное доказательство цены, которую придают в Курляндии доброму порядку и отвращению, там испытываемому к принципам анархии, распространившимся в доброй половине Европы.

Считаю долгом, поэтому, уверить, как вашу светлость, так и рыцарство, от имени моей августейшей повелительницы, что она рада будет, с своей стороны, содействовать сохранению в Курляндии мира и общего спокойствия и в особенности предохранить ее от всякого рода притеснений со стороны польских инсургентов.

Князь Репнин получил на этот конец самые положительные приказания от ее императорского величества, и в силу отправленных генерал-аншефу приказаний, как вы, так и дворянство, можете смело прибегать к нему в случае нужды и быть заранее уверенными в действительной помощи и покровительстве, которые он вам окажет во всех случаях.

Je suis etc. S-t P6tersbourg le 2 Iuin 1794. [602]

«Я отправил герцогу письмо, в котором советовал не останавливаться на половине дороги. После того, как он объявил себя против польских инсургентов, было необходимо созвать чрезвычайный ландтаг (сейм) для спасения отечества от бунтовщиков ¹⁰. Герцог обещал последовать этому совету, и в то же время послал к князю Репнину канцлера Людинггаузен-Вольфа с извещением о своем намерении сформировать на собственным средства отряд егерей в 400 человек.

«Столь решительный и открытый образ действий герцога мог быть лишь весьма кстати для генерал-губернатора пограничной области, и князь Репнин представил о том своему двору весьма благоприятный для герцога доклад.

«Говен, в точности осведомленный о содержании прибывавших в Петербург депеш о делах Курляндии и уже занимавшийся своим главным проектом — вынудить курляндское рыцарство подчиниться безусловно, потребовал от Мирбаха, чтобы тот выслал ему в Петербург Нергера ¹¹. Но Пален, столь же ловкий, как и Говен, желавший прикарманить заслугу проведения такого проекта, съумел, отказав в паспорте, устроить так, что Нергер остался в Митаве.

«... Двор проводи л лето в Царском Селе, и я был очень рад, оставаясь в Петербурге, отдаться уединению. От времени до времени я бывал у графа Остермана, который, по-видимому, уже не был более предубежден против меня. Он все делал через Крука, а я делал вид, что ни во что не вмешиваюсь. [603]

«Великий князь, которому я доставлял два раза в неделю известия о беспорядках, как в Польше, Литве, так и в Курляндии, милостиво выражал мне свое удовольствие по поводу точности представляемых сведений.

«Между тем, императрица приказала соединить несколько полков, под общим командованием генерала Ферзена, а король прусский пододвинулся с войсками к Варшаве. Князь Сергей Голицын с 6.000 человек отправился к Бауску для прикрытия Курляндии и для наступательных действий в Литве, тотчас по получении подкреплений.

«Императрица вернулась в город, и я узнал, что Говен был при дворе. Так как мы оба должны были с ним в свое время уехать (чего он, вероятно, так и не сделал), то я выразил притязание на такое же позволение явиться ко двору и для себя и получил от графа Безбородко, которого осторожно запросил, утвердительный ответ.

«На первом же выходе, на который я отправился, ко мне подошел великий князь Павел и громко сказал:

— Очень рад снова вас видеть у нас.

«О Говене он не сказал ни слова. Все это было тотчас же передано императрице, наблюдавшей в ту пору за всеми движениями своего сына, с которым была в самых дурных отношениях.

«При дворе благосклонность ко мне великого князя рекомендацией для меня не служила.

«Известия из Польши были в начале не вполне удовлетворительны. Но генерал Ферзен вскоре принял внезапное решение, атаковал Костюшко, разбил его совершенно и самого взял с помощью казаков в плен. С потерею начальника инсургенты защищались уже слабо. Суворов, несмотря на малочисленность своего отряда, подошел к Праге, и в одну ночь, путем страшной резни, положил конец этой ужасной войне. Его упрекнули в этой бойне. На эти упреки он ответил:

— Если бы я дал десять сражений и в каждом убил бы две тысячи человек, едва ли о том бы говорили, и война, с ее ужасами, тянулась бы два или три года. Я все покончил одним разом. Число убитых меньше, чем то в начале предполагали, и державы, как и сама Польша, успокоятся.

«Все эти важные известия крайне обрадовали императрицу. Она чувствовала себя отомщенною за вынесенные оскорбления и готовилась присоединить к своему государству столь же плодородные как и заселенные области.

«Непосредственно предстоявшая совершенная гибель страны, которую я любил, болезненно меня огорчала.

«Проследив с вниманием события в Польше со времени избрания [604] королем Станислава, нельзя не увидеть, что искусственные и в то же время ложные соображения этого несчастного монарха ускорили крушение королевства. Он мог бы надолго отсрочить ниспровержение своего престола, если бы постоянно оставался верным союзником России.

«Экзальтированный примерами, почерпаемыми в римской истории, но не имевший ни силы воли, ни здравых суждений, Станислав вообразил себе, что брожение, временно охватившее его подданных — мужество и гениальность. Затем ему хотелось играть в Польше крупную роль, упуская из виду, что его положение между тремя страшный державами, заботившимися лишь о собственных интересах, мешало ему привести свои замыслы в исполнении. Прирожденной храбрости народа было недостаточно. Слабый и нерешительный, он не съумел управлять этим народом ни в мирное время, ни во время войны.

«Станислав дал в Польше толчок наукам, но в то же время дал доступ той кажущейся мудрости, что выразилась в равнодушии к религии, в пренебрежении к обычаям предков и в той ребяческой суете, с которою все стремились производить реформы. Всякий молодой польский щеголь, возвращавшийся из Англия или из Франции, чувствовал в себе призвание законодателя. Глупое тщеславие этих невежественных, но притязательных политических атомов в значительной мере содействовало ускорению крушения их отечества.

IV.

Подчинение Курляндии России.

Полное поражение Польши вынудило курляндских бюргеров ¹² вернуться к повиновению долга. Они подчинились, хотя и неохотно, герцогу и правительству, которое только что высказалось в пользу удовлетворения законных притязаний ремесленного сословия. Последнее с давних пор требовало права иметь двух представителей в магистрате города Митавы, против чего восставали купцы, считавшие составление магистрата своим исключительным правом.

«Совершенно усмиренный, хотя не уничтоженный, бюргерский союз возлагал надежду на своего протектора Говена, обещавшего ему всякие возмещения, лишь только наступить предстоявшее устройство курляндских дел. Ему посылали много денег, но всегда слишком мало [605] для удовлетворения его неисчерпаемых потребностей. Он был должен в Петербурге пятьдесят тысяч рублей, занятых под залог обязательств герцога (см. выше). Но так как герцог упорно отказывался исполнить обещанное, то Говен оказался в величайшем затруднении. Чтобы выйти из такого положения, он внезапно решился прибыть в Ригу и собрать вокруг себя своих креатур из дворян, как и из бюргеров. После нескольких тайных совещаний он обратился к стране с deliberatorium’ом ¹³, в котором курляндскому дворянству предлагалось заявить: «что Польша, нарушившая заключенные с Курляндиею пакты (договоры) и утратившая существование как государства, не обладает уже, ни по праву, ни на деле, сюзеренитетом над Курляндиею, и что, поэтому, надлежит нарядить немедленно в Петербург депутацию с убедительною просьбою к императрице — взять Курляндию под свое владычество, даровав последней высший суд и некоторые другие преимущества.

«Говен хорошо знал своих людей. Одним он обещал места в создаваемом мечтами суде, другим арендные имения, а бюргерам признание их предполагаемых привилегий. Он добился того, что в приходах громко потребовали скорейшего созыва сейма и назначения его, Говена, главою депутации, имевшей отправиться в Петербург.

«Герцог, удивленный этим неожиданным делибераториумом и убежденный, что предложение сделано без ведома петербургского двора, написал графу Остерману, причем выразил ему свое крайнее удивление по поводу этого преждевременного шага. Курляндское правительство также представило министру, в самых энергических выражениях, о неуместности этого делибераториума.

«Императрица, никогда не поступавшаяся своим достоинством, вполне ясно чувствовала, что образ действий Говена носил на себе отпечаток революционного мероприятия против царствующего в стране и еще признаваемого Россиею законным монарха.

«Вследствие сего она приказала графу Остерману написать герцогу нижеследующее письмо, которое служить свидетельством того такта, который великая Екатерина всегда соблюдала в своей политической деятельности.

Monseigneur!

Перевод: Я представил на воззрение императрицы письмо, которое ваша светлость сделали мне честь написать 30-го числа прошлого месяца, и спешу на него ответствовать по личному приказанию ее императорского величества. В главах императрицы настоящее положение дел в Польше оправдывает во всех отношениях заботливость, свидетельствуемую вашею светлостью в письме и предшествовавшей сему письму просьбою курляндского дворянства. Ее императорское величество, в своей мудрости, не преминула взвесить настоятельную необходимость без потери времени устроить столь важное дело и посоветоваться именно с вашею светлостью о всем том, что может касаться пользы и благоденствия для будущего Курляндии и Семигаллии. По этому случаю она припоминает, что вы неоднократно выражали желание прибыть к ее двору. Вследствие сего ее императорское величество приглашает вас, как можно скорее, отправиться в Петербург, дабы она имела возможность непосредственно с вами обсудить и устроить это важное дело.

Господин генерал-губернатор барон Пален, который будет иметь честь вручить вам это письмо, уже получил приказания и инструкции необходимые для устроения вашего путешествия с удобствами, а я сам занят приготовлением для вашей светлости дома, в котором вы могли бы остановиться тотчас по прибытии.

С.-Петербург 20 декабря 1794.

«К этому официальному извещению граф Остерман приложил частное письмо, в котором извещал герцога, что приготовил для него и для его придворных свой дом на Неве и что и это извещение делается по приказанию ее величества.

«Приступаю к выяснению интриги Говена и его приверженцев. Единственно, чего они добивались — это извлечения возможно больших [607] выгод из обстоятельств, принуждения герцога к заключению предварительных контрактов на арендный имения и выставления напоказ перед русским двором усердия в деле скорейшего и безусловного подчинения Курляндии России.

«Герцог, едва оправившийся от болезни, тронулся в путь в Петербург, куда прибыл 7-го февраля 1795 года. В его свите были: канцлер барон Людинггаузен-Вольф, ландмаршал Шёппинг, ландрат Фиркс, старший лесничий Дершау, подполковник Дризен, немецкий секретарь и значительное число прислуги. Он приказал мне также перебраться в дом графа Остермана, чтобы быть у него, герцога, под рукою, если понадобится внезапно составлять ноты, письма, списки и т. п. Хотя мне это было весьма неудобно — отдельно от семьи поместиться не без тесноты в чужом доме, — я все-таки счел моим долгом исполнить требование герцога.

«Говен, опасавшийся присутствия герцога в Петербурге, забегал вперед, жалуясь на то, что герцог все не хочет уплатить ему обещанных ста тысяч талеров. Но, в этом отношении, открыто никто его не поддерживал. Тем не менее, я знаю, что Зубов косвенно, при посредстве Маркова, одобрил проект Говена, обещавшего содействовать добровольному и безусловному подчинению Курляндии России.

«Это негласное одобрение, о котором даже вице-канцлер граф Остерман ничего не знал, объясняет все те видимые противоречия, с которыми встречались герцог, здравомыслящая часть дворянства публика.

«В этом и кроется разъяснение поведения господина фон-дер-Говена, которое доставило ему, с одной стороны, прекрасное поместье Гренцгоф, с другой — упрек в том, что он продал Курляндию, Меня хотели приобщить к его славе ¹⁴. Я ее не оспариваю, но ни в каком случае не желаю ее разделять. Правда, я содействовал подчинению Курляндии, но делал я это лишь по приказанию и от имени герцога. Что касается подчинения Пильтена, то коллега мой фон-Корф получил по этому поводу аллодиальное имение Гавезен и чин тайного советника, я же, как и другие курляндские депутаты, лишь табакерку.

«Быть может спросят, почему русский кабинет предпочел проект Говена предложениям герцога и его правительства. Ответ весьма прост: герцог и его правительство говорили вначале лишь об условном подчинении, не давая ему того развития, которое ему придал Говен. Последний, в представленном им секретном мемуаре, между [608] прочим, говорил: если добровольное и безусловное подчинение Курляндии будет предложено самим рыцарством, прусский двор не может требовать от России никакого эквивалента. Поэтому, прибавлял он, форма имеет здесь существенное значение. Такое политическое соображение вполне соответствовало воззрениям императрицы; но она и не думала показывать вида, что придает ему какое-либо значение.

«Все это дело Зубов вел через Маркова на словах, и если Пален имел приказание действовать с Говеном заодно, то ему в то же время было поручено наблюдать за последним.

«Между тем императрица приняла герцога с величайшим отличием. Великий князь Павел сделал то же, пригласил его к обеду и пробеседовал с ним без свидетелей целый час. Вернувшись с обеда, герцог казался восхищенным, позвал меня к себе в кабинет и сказал:

— Как вы счастливы, что внушили его императорскому высочеству столь живую симпатию. Великий князь сказал мне слово в слово: «Поздравляю вас с тем, что вы имеете около себя такого человека, как господин фон-Гейкинг; рекомендую вам следовать его совету, так как он соединяет в себе с чистейшим усердием разум и осмотрительность, столь необходимые для успеха вашего дела при том критическом положении, в котором вы находитесь.

«Я никогда не забуду этой милости великого князя. Она шла от сердца; такой аттестации я у него не выпрашивал ни прямо, ни косвенно.

«Мирбах, руководимый Говеном, возбуждал рыцарство против герцога и хотел, чтобы оно сделало нижеследующее заявление: «После того, как сюзеренная власть Польши перестала существовать, рыцарство вступило в свои коренные права и может поэтому подчиниться России непосредственно, не имея нужды действовать совместно с герцогом».

«Узнав об этом, герцог пришел в сильное волнение; по совещании с Вольфом было решено представить министерству особую записку ¹⁵, составление которой было поручено мне (в ней главным образом разоблачалась интрига Говена).

«По получении этой записки, граф Остерман ответил на словах приблизительно следующее: «Ее величество примет в соображение все обстоятельства, на которые указывает его светлость, и будет ожидать, чтобы мероприятия, которые будут приняты в Курляндии, носили характер единодушия и законности». [609]

«Мы обратили внимание герцога на необходимость созыва чрезвычайная ландтага, на что он и согласился; но он непременно требовал, чтобы Говен и его партия не входили в состав имевшей быть снаряженною в Петербург депутации. Князь Зубов, которому было об этом письменно передано, одобрил, как казалось, закономерное поведение герцога и любезно принял отъезжавших в Митаву Людинггаузена-Вольфа и Шёппинга. Но последние, лишь только прибыли в Ригу, узнали, что Пален получил от Зубова доверительное приказание отправиться в Митаву и действовать там в пользу подчинения по плану Говена и назначения его главою курляндской депутации...

«В Пильтене также был созван ландтаг, но насколько пильтенский ландтаг был спокоен, настолько курляндский прошел бурно».

Все усилия противников Говена не привели ни к чему, и ландтаг, «раздираемый интригами этого человека», по выражению Гейкинга, постановил отправить в Петербург депутацию, поставив во главе ее Говена.

«Депутация прибыла наконец в Петербург, но манифест рыцарства был настолько обиден для достоинства герцога, что Вольф и Шёппинг отказались его подписать. Говен не преминул очернить их перед петербургским двором, выставляя их врагами России; их оправдал герцог, сообщивший их декларацию князю Зубову и вице-канцлеру, и они впоследствии получили от императрицы, как и прочие делегаты Курляндии и Пильтена, подарки.

«Депутации было поручено явиться в полном составе к герцогу и заявить, что узы присяги, связывавшие доселе герцога и рыцарство, силою высших обстоятельств ныне порваны, что с уничтожением сюзеренитета Польши прекратилось и законное существование вассального князя и т. п.

«Герцог, извещенный об этой возмутительной декларации, решил ее предупредить, и поручил мне, не откладывая, написать проект отречения с тем, чтобы немедленно отправить последнее императрице».

Проектированный Гейкингом акт отречения был предъявлен вице-канцлеру для предварительного просмотра, затем подписан и препровождено к нему при нижеследующем письме герцога ¹⁶.

Monsieur le comte!

(Перевод): Нездоровье препятствуете мне иметь честь лично вручить вашему превосходительству прилагаемый при сем акт формального моего отречения от моих герцогств [610] Курляндии и Семигаллии; осмеливаюсь убедительно вас просить повергнуть этот акт к стопам ее императорского величества, в уверенности, что великодушная благость этой великой монархини обеспечит за мною и за моим семейством счастливый и спокойный удел и охранит меня от всякой несправедливости или преследования. Я предаюсь заранее благодатной мысли о тех тихих наслаждениях, которые мне отныне доставит одно лишь успокоение в лоне моего семейства. Убедительно прошу ваше превосходительство склонить ее императорское величество к принятию этого дара и верить неизменной привязанности и пр.

«Едва это дело было устроено, как я получил, в качестве обер-шталмейстера, записку от Говена, в которой он просил его светлость «назначить день для приема курляндской депутации, которая в последний раз засвидетельствует ему свое почитание, и для удостоверения в то же время, что все существовавшие доселе между ним и герцогствами отношения прекращены совершенно.

«Когда я доложил о том герцогу, он изменился в лице, но быстро оправился и сказал твердым голосом:

— Ответьте им, что я приму депутацию завтра в 10 часов.

«Герцог с хладнокровием, которому я подивился, установить церемониал аудиенции. Он приказал своему камергеру Дершау и адъютанту Дризену встретить депутацию внизу лестницы. Два пажа открыли боковым двери и депутаты вошли. Герцог стоял, прислонившись к мраморному столу, имея по левую руку меня, а по правую — ландрата Фиркса в синей ленте польского ордена. Говен, несмотря на свою смелость, побледнел; его охватила дрожь, и прошло несколько минут, пока он оправился. Затем он возбужденным голосом произнес свою речь, которую окончил заявлением герцогу, что «так как прекращение политического существования Польши породило для Курляндии иные отношения, рыцарство подчинилось славному скипетру императрицы, в убеждении, что его светлость, воодушевленный теми же чувствами, шаг этот одобряет и примеру этому последует. [611]

«Во время чтения этой речи герцог имел гордое и презрительное выражение и тем лучше прочел свою ответную речь, что знал ее наизусть.

«Когда он кончил, Говен сказал по-немецки:

— Дозвольте, ваша светлость, в последний раз поцеловать руку бывшего герцога.

«Герцог от этого не уклонился, наклонением головы приветствовал каждого из шести депутатов и отпустил их. Если когда-либо он прекрасно соблюл герцогское достоинство, то именно в тот день, когда он перестал быть герцогом.

«Свой ответ депутации он тотчас же послал с Дризеном вице-канцлеру; граф Остерман, внимательно прочитав этот ответ, поручил Дризену заявить герцогу, что он не преминет представить его на воззрение ее величества.

«Получив акт отречения, императрица послала к герцогу графа Остермана выразить ее удовольствие по поводу того доверия, с которым он, герцог, к ней отнесся. Она приказала у него спросить, что он желает для себя, для своего семейства и для всех тех, кто был ему привязан; для нее будет удовольствие показать ему, как она относится к тем, кто ей предается совершенно. Граф Остерман посоветовал герцогу не откладывая представить подробную по сему предмету записку и возобновил уверения, что его желания будут исполнены...

«Торжество преклонения императрице Курляндии и Пильтена было назначено на 15-ое (26-ое) апреля; по приказанию ее величества оно состоялось в Летнем дворце, в обширном зале, где на большом возвышении был поставлен роскошно убранный трон.

«Императрица восседала на нем с короной на голове, окруженная сановниками империи, всеми придворными в блестящих мундирах и представителями первых сословий государства.

«Нас ввел обер-церемониймейстер. Сначала подошел Говен во главе курляндской депутации; за ним шли секретарь, несший акт, и несколько дворян. Затем был небольшой промежуток и за ним выступали мы, Корф и я рядом, а за нами секретарь и несколько пильтенских дворян.

«Депутатам было дозволено говорить по-немецки; граф Остерман отвечал от имени императрицы по-русски, после чего мы допущены были к целованию ее руки.

«20-го апреля мы отправились в сенат для торжественного принесения присяги на верность...

«Большинство моих соотечественников, которых я видел в [612] Петербурге, были глубоко огорчены всею происшедшею переменою; и лишь в самом тесном кругу решались о том говорить.

— Ну вот, мы теперь лишь рабы, — воскликнул как-то старый Фиркс.

— Как государство,— вставил я,— мы доселе зависели от Польши, которая с своей стороны была в совершенной зависимости от России. В политическом отношении мы были, поэтому, рабами рабов, тогда как теперь принадлежим к великой империи, повелевающей всем Севером.

«На другой день по принесении присяги мы были приглашены к обеду у генерал прокурора графа Самойлова, который передать нам обычные подарки императрицы. Я получил красивую табакерку, украшенную брильянтами. Говен, желая приобрести друзей, за счет дворянства предложил нам сделать подарки обер-церемониймейстеру Валуеву, господину Гурьеву, статскому советнику Вейдемейеру и чиновникам канцелярии графа Остермана. Несмотря на мое сопротивление Говен сделал подарки на сумму до 20 тысяч талеров, а Корф дал от имени Пильтена, но из своего кармана, от 2-х до 3-х тысяч. Все заинтересованные хвалили благородство мыслей и поступков г.г. Говена и Корфа, а меня обвиняли в мелочности, в боязни отступить от буквы инструкций и полномочий.

«Было ясно, чего желал Говен; он сеял, чтобы пожинать. Когда он получил пожалованное императрицею прекрасное имение Гренцгоф (Корф получил Гавезен), он пожинал...

«Пален, съумевший своей ловкостью заручиться расположением Маркова и доверием Зубова, был назначен генерал-губернатором Курляндии.

«Великий князь Павел не переставал оказывать мне знаки своего благоволения. Когда он узнал, что в Курляндии вводится устройство наподобие существующего в прочих русских губерниях, он поручил мне сказать, что надеется увидеть меня президентом одного из судов.

«Генерал Пален, потому-ли, что он знал, что великий князь принимает во мне участие, или потому, что хотел показать, что он справедлив; ко мне, или же потому, что в свое врем он указал на предлог, при помощи которого можно было лишить меня данной мне герцогом пенсии в 2.000 талеров, — по чему бы то ни было, но он предложил императрице назначить меня президентом курляндской гражданской палаты. Мне дали чин статского советника, тогда как Говен и Вольф были сделаны тайными советниками. Я умолчал тогда об этой несправедливости, утешаясь мыслью, что могу быть полезен [613] моему отечеству и остаюсь на службе, которая могла меня двинуть вперед.

«Герцог, весьма недовольный ходом своих дел, даже, попросту, безутешный, стремился покинуть не только Петербург, но и Курляндию. Он написал императрице трогательное письмо, в котором просил ее позволения отправиться на воды; получив его он уехал, хотя был еще нездоров.

«Дурной исход своих дел герцог должен был приписать самому себе, а еще более коварным советам Крука и образу действий Палена. Перед Зубовым Пален и Говен ставили себе в заслугу то, что все, что они отняли у герцога, досталось, как они говорили, казне. Пален постоянно твердил герцогу через Крука, что он может быть покоен, что в последний момент все будет сделано в его пользу; а когда этот момент наступил, герцог должен был принять как милость все то, на что он имел, как он полагал, законное право. Кроме того он получил лишь часть того, что мог-бы получить без содействия этих господ.

«Теща моя была в отчаяньи, что мы должны были оставить Петербург... Великий князь прислал ей, для передачи мне, украшенную брильянтами цепочку для часов. Он сделал более. Палену, уже выехавшему в Курляндию, он написал собственноручное письмо, в котором заявлял, что мною интересуется, и что будет благодарен за все, что при новом порядке вещей Пален, располагая столь многими средствами, для меня сделает.

«Я покинул Петербург 19-го июня и прибыл в Митаву 24-го».

_____________________________

Акт отречения герцога курляндского Петра Бирона.

(Перевод с немецкого).

«Божиею милостию, мы, Петр Курляндии и Семигаллии и пр., извещаем всех, кому о том ведать надлежит, что, постоянно воодушевленные отеческим попечением о наших герцогствах Курляндии и Семигаллии, мы сочли подходящим, лишь только в Польше обнаружилось упорное восстание, поставить себя, наше семейство и наши герцогства под высокую и могущественную защиту ей величества императрицы всея России.

«Но после того, как совершенное разложение Польши явилось неизбежным последствием этой, достойной отвращении, революции и уничтожение политического существования этого королевства прекратило [614] ленные отношения, связывавшие Курляндию с этою республикою, мы сочли своим долгом созвать чрезвычайный сейм, для ускорения безусловного и единодушно желаемого преклонения этих герцогств славному скипетру бессмертной Екатерины.

«А так как собравшиеся с этою целью депутаты, торжественным манифестом от 18-го марта, не только отказались, по вышеприведенным причинам, с полным на то правом и навсегда, от сюзеренитета Польши, но и сочли подходящим и полезным (heilsam), путем второго мотивированного манифеста, отречься от герцогского правительства с тем, чтобы непосредственно, прямо и безусловно, войти в состав Русской империи, мы присоединяемся к сему, столь важному для нашего отечества, акту и благоговейно просим ее императорское величество милостиво принять это безусловное подчинение, чтобы тем обеспечить Курляндии прочное счастье, а нам покой и тишину, единственную цель наших желаний.

«Вследствие сего мы освобождаем всех жителей Курляндии и Семигаллии от данной нам присяги на верность и полагаем к стопам высокой повелительницы России настоящий акт нашего торжественного отречения за себя и за наших наследников в лене и от сего дня навсегда отказываемся от пользования дарованных в силу диплома инвеституры на Курляндию и Семигаллию регалиями, как и от доходов лена, и от всего, что связано с званием герцога. Мы искренно убеждены, что великодушная, справедливая и мудрая монархиня России окажет нам и нашему семейству то могущественное покровительство, которое направлено к доставлению счастья тем, кто к нему прибегает.

«В удостоверение чего мы собственноручно подписали этот добровольный, неотменимый акт отречения и приложили к нему нашу герцогскую печать.

«Совершен в Петербурге 17-го (28-го) марта 1795 года».

А. А. Гирс.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» ноябрь, 1897 г.

2. Русское правительство приказало арестовать Говена и содержать его в строжайшем заключении; долгое время и несмотря на всякие просьбы, оно не соглашалось его освободить. Мы не имеем решительно никаких указаний на то, каким образом Говену удаюсь добиться впоследствии столь высокого благоволения того же правительства. (Примеч. издателя записок).

3. Уездный город Лифляндской губернии. — А. Г.

4. Автор записок, по-видимому, ошибается, называя генерала Зубова Николаем. Проживавший в Варшаве и поспешно выехавший оттуда в Петербург после погрома русского гарнизона, Зубов был братом фаворита и назывался Валерианом. — А. Г.

5. Русский резидент в Курляндии. — А. Г.

6. Пален прибавил еще немало лестных отзывов, о которых умалчиваю. Они ему ничего не стоили и он желал лишь добиться своего.

7. Титул, с которым обращаются к принцам крови; на русском языке соответствующего выражения не имеется. — А. Г.

8. Зубов, Марков, Репнин и Пален были единственными лицами, которые были посвящены в намерения императрицы относительно Курляндии во всем их объеме.

9. Что было его привычкою, когда он сердился.

10. Сейм собрался 30-го июня (1794 г.) и был закрыт 12-го июля. Во втором, важнейшем, пункте внесенного герцогом, обер-ратами и депутатами и принятого сеймом предложения значится:

«Ходатайствовать у ее императорского величества всея России о принятии нас под ее высочайшее особое покровительство и защиту до восстановления порядка в Польше и о сохранении нам до сего времени существовавшего государственного устройства». (Справка издателя записок).

11. Доверенное лицо Говева, с которым он вместе был в свое время в Варшаве. — А. Г.

12. Оставляем это слово не переведенным, так как оно вернее выражает связанное с ним понятие, чем русское «мещанин». — А. Г.

13. Технический термин для предложения, которое обсуждалось в приходах с тем, чтобы ознакомить депутатов с волею и инструкциями их доверителей (избирателей).

14. Автор записок указывает за книгу Массона: «Memoires secrets sur a Russie». — А. Г.

15. Записка носила официальный характер и была передана вице-канцлеру 21-го февраля 1795 г.

16. Текст этого акта приводится в конце настоящей главы. — А. Г.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания сенатора барона Карла Гейкинга // Русская старина, № 12. 1897

© текст - Гирс А. А. 1897
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1897