ФРАНЧЕСКО ГВИЧЧАРДИНИ

ИСТОРИЯ ИТАЛИИ

STORIA D'ITALIA

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава третья.

Французы с помощью Пьеро де Медичи раскрывают тайные намерения Лодовико Сфорца. Шарль VIII совершает переход в Италию; его нрав. Поражение арагонцев в Рапалло. Шарль Vlll заболевает оспой. Разложение итальянского воинства. Шарль VIII в Павии. Смерть Джана Галеаццо. Лодовико Сфорца делают герцогом Милана. Пьеро де Медичи предстаёт перед Шарлем Vlll и встречает Лодовико в стане французов.

Есть мнение, к коему пришли многие, что Лодовико было невыгодно, чтобы король овладел Неаполитанским королевством, ибо это несло в себе угрозу и ему самому, но что оный намеревался, после того как заставит провозгласить себя герцогом Милана и проведёт французское войско в Тоскану, выступить посредником для заключения какого-либо соглашения, благодаря чему, когда Альфонсо станет зависимым от французского венца, передав королю заложников в обеспечение своей верности, а, быть может, и отнимут у флорентийцев те города, коими они обладали в Луниджиане, Шарль отправится обратно во Францию; таким образом, поскольку флорентийцы окажутся ослаблены, а силы и влияние короля Неаполя - уменьшены, ему, уже герцогу Милана, не составит труда оградить себя от тех угроз, коих он мог бы опасаться со стороны французов после победы их. Имелась надежда на то, что Шарль не преминет столкнуться с затруднениями, которые замедлят его путь к победе, особенно если зима вдруг застанет его врасплох; а принимая во внимание свойственную французам нетерпеливость, небольшое количество денег, что были у короля, и отвращение многих людей его к этому предприятию, достичь соглашения было бы нетрудно.

Как бы там ни было, несомненно, что Лодовико, который поначалу приложил все свои усилия к тому, чтобы отделить Пьеро де Медичи от арагонцев, впоследствии призвал его, но тайно, явить упорство в деле той стороны, к коей ранее примкнул, обещая Пьеро сделать так, чтобы король Франции ни в коем случае не пришёл в Италию, либо, буде оный и придёт туда, - отправился обратно даже прежде, чем учинит там какое-либо посягательство. Он беспрестанно подкреплял Пьеро в сих надеждах через имевшегося у него во Флоренции посла - то ли потому что это действительно являлось его намерением, то ли поскольку он, вознамерившись привести Пьеро к падению, хотел побудить оного настолько раздражить короля своими действиями, чтобы было уже невозможно утишить гнев его.

Пьеро де Медичи условился с Альфонсо раскрыть эту уловку королю Франции. С этой целью однажды он под предлогом того, что ему нездоровится, повелел сказать миланскому послу, чтобы тот пришёл к нему домой, и распорядился скрыть имевшегося у короля во Флоренции посла в таком месте, откуда оный легко мог услышать весь их разговор. Во всех подробностях повторив миланцу просьбы и обещания Лодовико, Пьеро сказал ему, что именно и только из-за советов последнего он проявил ранее упорство в том, чтобы отвергнуть просьбы короля; он посетовал на то, что Лодовико настойчиво просит о приезде этого государя в Италию, и сказал в завершение, что, имея причиной то, что деяния сии столь мало соответствуют словам того, исполнен решимости выпутываться из столь опасного положения. Миланец ответил, что Пьеро не следует сомневаться в искренности Лодовико; а что должно окончательно убедить его в этом, так это то, что завоевание королём Франции Неаполитанского королевства окажется для Лодовико столь же пагубным, что и для остальных. Он настоятельно призвал его проявить настойчивость в первом своём решении, ибо, отступясь от оного, он ввергнет в рабство и себя, и всю Италию. Посол Франции не преминул тотчас же известить об этом разговоре своего государя, а равно и заверить оного в том, что Лодовико его предаёт; но известие это, вопреки надежде Альфонсо и Медичи, не произвело никакого впечатления; напротив, дело это было пересказано Лодовико самими французами, и тот оказался лишь ещё более раздражён этим на Пьеро и принялся ещё более настойчиво просить короля не расточать время в бездействии.

И уже не только приготовления, вершившиеся на море и на земле, но небо и люди, вторя друг другу, предвещали Италии грядущие беды. Ибо те, кто имели ремеслом прознание будущего (хоть путём знаний, хоть божественным вдохновением), утверждали в один голос, что уже много веков ни в одной части света не видели перемен и событий столь же странных и страшных, как те, что грядут в Италии. Распространявшиеся повсюду слухи о разнообразных чудесах, приключившихся в различных местах, внушали не меньший ужас. Поговаривали, что в Апулии посередь ночи увидели три солнца, окруженных темными облаками, кои закрывали всё остальное небо; что молнии и страшный гром сопроводили сие чудо; что в землях Ареццо в течение многих дней были видны вооруженные люди без числа, двигавшиеся по воздуху на громадных конях, и что слышался страшный шум барабанов, усиленный звуком множества труб; что во многих местах стали свидетелями мироточения образов и изваяний святых; что было рождено большое число людей и животных с уродствами; что, наконец, в различных местах случились многие противные порядку природы вещи. Все эти чудеса вселяли невероятный ужас в умы людей, уже устрашённых слухами о могуществе народа французского и о той доблести, с коей оный (как свидетельствуют многие бытописания) некогда прошёл почти через всю Италию и разорил её, разграбив и опустошив огнём и мечом город Рим, а также покорил множество областей в Азии; и не было почти мест в мире, где не изведали бы в различное время силу оружия его. Вызывало изумление у людей лишь то, что средь стольких чудес не явила себя падающая звезда, кою древние почитали наиболее несомненным предвестником перемен в королевствах и государствах.

Приближение же войска придавало с каждым днём всё больше веры пророчествам, предзнаменованиям и чудесам. Шарль, неизменно упорный в своем намерении, продвинулся до города Вьена, что в Дофине. Ничто не могло отвратить его от решения лично отправиться в Италию, и он не обратил никакого внимания ни на мольбы всей Франции, ни на нехватку денег, коя была таковой, что для удовлетворения насущных потребностей не нашлось иного способа, кроме отдачи в залог, за довольно небольшое количество денег, некоторых драгоценностей, одолженных королю герцогом Савойским, маркизой Монферратской и различными вельможами двора. Что касается тех денег, что Шарль ранее извлёк из доходов своего королевства, а также средств, одолженных ему Лодовико Сфорца, то он уже использовал часть оных для оснащения морской рати, на кою поначалу возлагались немалые надежды, а остальное бездумно раздал различным людям до своего отъезда из Лиона. Учинить же новый сбор средств ему было непросто, ибо государи в то время не были склонны вымогать деньги у народа, а скупость и непомерная жадность ещё не научили их пренебрегать соблюдением законов Божьих и человеческих. Столь мало порядка и основательности оказалось перед началом войны столь значительной, ибо Шарль был ведом скорее безрассудством и порывистостью, нежели рассудительностью и осторожностью.

Часто случается так, что, когда подходим к исполнению дел трудных и новых, пусть даже и исполнившись решимости, все противные доводы являются в уме толпой; именно таким образом, когда король был готов выступить, а войска уже двигались в сторону Альп, внезапно поднялся сильный ропот при дворе. Одни указывали на затруднения, обычные для подобного предприятия, другие - на опасность измены итальянцев, особенно Лодовико Сфорца, напоминая о прибывшем из Флоренции известии о хитростях его (а, возможно, ещё и о том, что задерживалось прибытие некоторого количества денег, которых ожидали с его стороны); так что ни у кого не находилось смелости выступать против тех, кто неизменно порицал сие предприятие (как всегда случается, когда кажется, что мнение подтверждается ходом событий); некоторые из тех, кто ранее оказались наиболее усердными зачинателями сего, и, между прочим, епископ Сен-Мало, сами начинали обнаруживать немалую шаткость. В конце концов сей ропот, достигнув ушей Шарля, привёл в такое смятение мысли короля и двор его, а также пробудил такую склонность к тому, чтобы не продолжать начатое, что он внезапно отправил приказ войску остановиться. Посему множество вельмож, уже бывших в пути, отправились назад во Вьен, разнося повсюду весть о том, что поход отменяется.

В сей перемене настроения король, как полагают, пошёл бы ещё дальше, если бы кардинал сан Пьеро ин Винколи, гибельный творец бед Италии - и тогда, и прежде, и впоследствии, влиянием своим и пылкостью не разжёг пламя в уже было охладевших умах и не возвратил Шарля к изначальным того намерениям, напоминая королю о тех причинах, что ранее побудили его к сему славному походу, и с немалой убедительностью живописуя ему тот позор, кой повсеместно ждал бы его от легкомысленной измены столь достойному почести решению. Он спросил у короля, какая причина вынудила его ранее возвратить графство Артуа и подвергнуть опасности с этой же стороны границы своего королевства; для какой цели он, к великому сожалению дворянства и народа, открыл одни из врат Франции королю Испании, отдав оному Руссильон. Он добавил, что другие государи совершали подобные уступки лишь ради спасения государства от несомненной опасности, либо для извлечения из сего значительной выгоды. « Но, - продолжил он пылко, - какая же необходимость, какой страх подвигли Ваше Величество к сим действиям? Какие плоды придутся вам от оных, кроме стяжания дражайшей ценой огромного позора? Какие несчастья приключились, какие затруднения внезапно возникли, какие новые опасности были обнаружены с тех пор, как о предприятии сём было объявлено всему миру? Напротив, надежда на победу с каждым днём становится всё более уверенной. Итак, разве уже не потерпели неудачу те два замысла, кои враги рассматривали своей единственной возможностью? Не пребывает ли их морская рать, постыдно укрывшаяся в пристани Ливорно после бесплодного покушения на Порто-Венере, вне состояния предпринимать что-либо против Генуи, обороняемой стольким числом воинов и морской ратью, превосходящей рать вражескую; с другой стороны, если их наземные силы удерживаются в Романье кучкой французов, какие же плоды принесёт в Италии слух о прибытии могущественного короля во главе цветущего войска? Мне кажется, что я уже вижу, как смута властвует повсюду, и как потрясенный первосвященник взирает с высоты дворца своего на рати Колонна у врат Рима. Какое ошеломление охватит Пьеро де Медичи, когда он увидит, как его родственники выступают против него, а отечество его, притеснителем коего он является, обнаруживает знаки привязанности к французам и жаждет свободы? Посему, каковы же, великий король, те препятствия, что могли бы замедлить ваше движение вплоть до границ Неаполитанского королевства? Идите, несите туда ваше оружие, всеобщая смута распространится по Италии; повсюду узрите вы лишь то, как народы обращаются в бегство пред вами, либо покидают Альфонсо, дабы за вами воспоследовать. Неужели боязнь нехватки денег способна остановить вас? Но разве вы совсем не рассчитываете на ужас перед вашим оружием и на тот страх, который ваш огнестрельный наряд вскоре посеет среди итальянцев? Станут свидетелями того, как оные примутся наперегонки приносить вам деньги. Если же там найдутся достаточно смелые для того, чтобы воспротивиться Вашему Величеству, - покарайте их дерзость; добычы с побежденного достанет на содержание вашего войска. Впрочем, какие силы Италия может противопоставить неудержимости ваших французов, она, коя с давних пор видит лишь слабое подобие войны? Итак, какие же пустые страхи овладели вашим сердцем? Что сталось с тем благородным пылом, что вас воодушевлял? Где то мужество, с коим похвалялись, четыре дня тому назад, одержать верх над объединёнными вместе силами Италии? Нет, более не в вашей власти отступить - слишком многое уже сделано. Подумайте об отчуждении владений короны, подумайте об отправленных, принятых или изгнанных послах; вспомните о расходах на столькие приготовления, и представьте себе весь мир, оповещённый о вашем прибытии к подножию Альп. Необходимость заставит вас, даже если поход сей окажется исполненным опасностей, продолжить оный; ибо в выборе между славой и позором, между тем, чтобы оказаться либо самым уважаемым венценосцем, либо государём, презираемым всеми, нет места третьему решению. Как же ещё надлежит поступать с победой, с торжеством уже предуготованным и несомненным? »

Суждения сии, являвшиеся таковыми по сути, но к изложению коих кардинал, будучи в согласии с природой своей, присовокупил не столько красоту слов, сколько горячность и стремительность телодвижений и выразительность чувств, настолько взволновали разум короля, что оный, внимая отныне лишь тем, кто побуждал его к войне, в тот же день отбыл из Вьена. Его сопровождали все вельможи и военачальники Франции, за исключением герцога Бурбонского, коему он оставил ведение дел всего королевства, а также адмирала и некоторых других, коим были поручены управление наиболее важными областями и защита оных. Перейдя в Италию через перевал Мон-Женевр, намного более лёгкий для перехода, нежели перевал Мон-Сени, и коим некогда прошёл, но с неимоверным трудом, Ганнибал карфагенский, Шарль VIII вступил в город Асти 9 сентября года 1494, принося с собой семена грядущих бессчётных бедствий и ужасных несчастий, а равно и перемену почти во всём, ибо приход его положил начало не только изменениям в государствах, ниспровержениям королевств, опустошениям земель, разорению городов и жесточайшим побоищам, но ещё и новизне в одеждах и нравах, новым и кровавым способам ведения войны, а также ранее неизвестным болезням; средства же, кои прежде служили поддержанию покоя и согласия в Италии, пришли в такое расстройство, что с той поры не могут обрести прежнюю стройность, отчего различные чужеземные народы и полные дикарства воинства получили возможность подвергать оную горестным угнетениям и опустошениям.

В довершение всех бед достоинства победителя ни в коей мере не уменьшали нашего позора. Истинно, что государя, ставшего причиной стольких несчастий, судьба одаривала благодеяниями; природа, однако же, отказала ему почти во всех преимуществах ума и тела. Шарль с детства получил слабое телосложения; здоровья он был некрепкого, очень мал ростом, и крайне уродлив во всём, за исключением глаз, взгляд коих был исполнен огня и достоинства; вдобавок был он столь дурного сложен, что его скорее приняли бы почти за чудовище, нежели за человека. Без какой-либо склонности к наукам и искусствам, он едва знал грамоту; жадный до господства, но неспособный руководить, Шарль являлся, образно говоря, игрушкой своих любимцев, забывая в отношениях с оными и о величии, и о властности. Был он чужд любому труду и делам, а если и занимался оными, то всегда обнаруживал, что обделён осторожностью и рассудительностью; и даже то, что могли назвать в нём хорошими качествами, при близком рассмотрении содержало больше изъянов, нежели достоинств. Его склонность к славе была не столько уверенным суждением, сколько порывом нрава; щедрый, но по прихоти, он располагал свои благодеяния неразумно и без меры; стойкость, кою Шарль иногда выказывал в решениях своих, была скорее слепым упорством, нежели истинной твёрдостью; наконец, доброта его являлась подлинной слабостью.

В тот же день, когда сей государь прибыл в город Асти, нагоняют его наижеланнейшие новости из Генуи, ибо благосклонность судьбы начинает являть себя Шарлю радостнейшим знамением. Из оных Шарль узнал, что удалившийся в Ливорно дон Федерико подновил свою морскую рать, набрал новую пехоту и возвратился к тому же самому побережью; что там он высадил Объетто даль Фьески с тремя тысячами пехотинцев; что последний, без труда захватив город Рапалло, находящийся в двадцати милях от Генуи, начал разорять окрестные земли; что, поскольку сие начинание не было маловажным, ибо в делах Генуи, заражённой рознью сторон, любое сколь угодно малое движение является преопасным, генуэзцам показалось необходимым положить конец успехам врагов; что, следовательно, оставив часть ратных людей для охраны города, братья Сансеверино и Джованни Адорно (брат Агостино, управляющего Генуи) отправились по суше в Рапалло вместе с итальянской пехотой; что герцог Орлеанский с тысячей швейцарцев взошёл на суда морской рати, состоявшей из восемнадцати галер, шести галеонов и девяти крупных кораблей; что все они соединились около Рапалло, где стремительно напали на арагонцев; что последние принялись держать оборону у моста, который находится между предместьем Рапалло и узкой равниной, что тянется до моря, имея в свою пользу преимущество местности, неровность коей придаёт землям этого края больше неприступности, нежели прочие укрепления; что поначалу это преимущество врагов помешало наступлению достигнуть успеха; что уже швейцарцы, будучи в месте непригодном для развёртывания их боевого порядка, почти перешли к отступлению; но поскольку множество крестьян, сторонников семьи Адорно, привычных к ведению боя средь этих труднопроходимых скал и гор, стремительно стекались со всех сторон, то арагонцы, вдобавок поражавшиеся с боку огнём орудий морской рати французов, кою подвели так близко к берегу, как это было возможно, начали испытывать трудность в сдерживании напора врагов; что они были уже оттеснены от моста, когда Объетто, сторонники коего не совершили никакого движения в его пользу, получил неожиданное известие о приближении Джана Луиджи Фьески с многочисленной пехотой; что, опасаясь оказаться поражёнными с тыла, они убежали по горной дороге по примеру своего главы, который, будучи в согласии с обычаем изгнанников, прежде всех предался бегству; что более сотни из них оказались убиты в бою или во время бегства - сеча, несомненно, немалая, учитывая те способы ведения войны, кои были в то время в ходу в Италии; что было вдобавок множество пленных, в числе которых оказались Джулио Орсини (принятый Альфонсо на свою службу), который следовал за морской ратью с четырьмя десятками латников и несколькими конными самострельщиками, Фрегозино (сын кардинала Фрегозе), и Орландино (из той же семьи).

Эта победа полностью обезопасила Геную, ибо в текущих обстоятельствах дон Федерико, который, едва высадив пехоту, ушёл в открытое море, дабы не оказаться вынужденным сражаться с французской морской ратью в заливе Рапалло, утратил надежду на возможность сделать что-либо и во второй раз возвратился в пристань Ливорно. Между тем он набрал новых пехотинцев и избрал целями несколько других мест на генуэзских побережьях; но, поскольку является обычным то, что неудачи, кои претерпевают в начале войны, лишают как мужества, так и доброго имени, он уже не осмелился предпринять что-либо значительное. Таким образом Федерико дал Лодовико Сфорца справедливый повод похваляться тем, что хитростью он одурачил врагов своих, ибо спасла Геную одна лишь задержка с отплытием морской рати, и задержка сия была следствием хитросплетений Лодовико и тех ложных ожиданий, что он ранее смог внушить членам союза.

Тотчас же Лодовико Сфорца и Беатриче, супруга его, с большой пышностью отправились в Асти к королю, ведя с собой большое число благородных и прекраснейших сударынь Миланского герцогства. Эрколе, герцог Феррары, также сопровождал Лодовико на этой встрече. Обсудили там дела текущие и постановили, что войско выступит как можно скорее. Лодовико, желавший ускорить отбытие сих ратей из боязни, как бы плохая погода не вынудила их опостоиться на зиму в Миланском герцогстве, одолжил королю ещё денег, в которых последний весьма нуждался; но, поскольку у Шарля обнаружилась болезнь, кою у нас называют оспой, оный оказался вынужден пробыть около месяца в Асти, и рати его были распределены по городу и окрестным местам.

Помимо двухсот дворян из стражи короля, тех швейцарцев, кои ранее пришли в Геную вместе с бальи Дижона, и тех ратей, что вели войну в Романье под водительством владетеля Обиньи, имелось в войске, согласно тому, что я нахожу более достоверным в разноголосице многих, шестнадцать сотен латников, каждый из которых, согласно обычаю французов, имел под собой двух лучников, так что в каждом копье (именно таким образом именуют их латников) имелось по шесть всадников. Вдобавок было ещё шесть тысяч швейцарцев и шесть тысяч французских пехотинцев, половина коих была из Гаскони, области, которая, по мнению французов, предоставляет наилучшую в королевстве пехоту. По морю перевезли в Геную многочисленный огнестрельный наряд, составленный из различных осадных и полевых орудий, дабы использовать в сём войске; орудия эти были таковы, что подобных им никогда прежде не видели в Италии.

В оную сия чума, много лет назад изобретенная в Германии, впервые была занесена венецианцами во время той войны, что была у них с городом Генуя в году 1380. Эти гордые республиканцы, побежденные на море и ослабленные потерей Кьоджи, приняли бы тогда любые условия, что бы победитель ни возжелал, если бы оный смог воспользоваться столь прекрасной возможностью. Наиболее крупные орудия называли бомбардами; оные, ибо впоследствии это изобретение получило распространение по всей Италии, употреблялись для осады городов. Одни из железа, другие из бронзы, но все столь невероятных размеров, что перевозили их лишь с крайней медлительностью и со многими затруднениями как из-за тяжеловесности их, так и по причине неумелости прислуги и малопригодности тех приспособлений, кои оная использовала. Установка этих орудий на землю была не менее затруднительна, и даже когда они были размещены, имелся столь большой промежуток от одного выстрела до другого, что оные приносили крайне мало пользы в сравнение с той выгодой, кою стали извлекать из них впоследствии. В те времена у осаждённых имелось время на то, чтобы заделать проломы и укрепиться внутри; и, тем не менее, благодаря неистовой силе воспламененной селитры, из которой делается порох, ядра летели по воздуху с грохотом столь чудовищным, а стремительностью - изумительной, что орудие это, даже будучи весьма далёким от совершенства, делало нелепыми все те орудия, кои некогда использовали в осадах древние к такой славе Архимеда и прочих изобретателей.

Французы же, используя железные ядра вместо каменных (несравненно более крупных и с весом претяжёлым), употреблявшихся поначалу, и изготовляя орудия (называвшиеся ими cannoni) целиком из бронзы и намного более быстрые в ходу, перевозили оные на повозках, влекомых не быками, как это было в обычае в Италии, а лошадьми, и при такой ловкости в людях, отряженных для дела сего, а также и в приспособлениях их, что в походе наряд почти всегда был столь же быстр, что и войско. Сии орудия, будучи подвезены к стенам, устанавливались на земле с невероятным проворством; а так как промежуток между выстрелами был крайне незначительный, то бой орудий был столь частым и настолько силён был натиск оного, что за крайне малое время с их помощью учиняли то, что прежде в Италии делали лишь за много дней. Вдобавок это орудие, скорее дьявольское, нежели человеческое, они использовали не только в осадах городов, но и в походах, пуская в ход как уже помянутые пушки, так и иные, более мелкие, но обнаруживая в изготовлении и перевозке оных, смотря по размерам их, не меньше искусности и быстроты.

Сей огнестрельный наряд заставлял всю Италию бояться французского войска, внушавшего ужас помимо этого не количеством воинов, но доблестью их. Почти все ратники в оном являлись подданными короля и происходили из дворян, а не из черни; от военачальников не зависел ни приём оных в свои состольни, ни увольнение их; и отнюдь не они, а королевские чиновники платили им. Следовательно, состольни не только были всегда полны, но ещё и состояли из храброго воинства и были хорошо снабжены оружием и коньми, ибо каждый имел средства на своё содержание. Все старались превзойти друг друга в доброй службе: как по причине чувства чести, естественного для дворянства, так и в надежде на те вознаграждения, кои добрые их действия могли им достать - либо по выходу со службы, либо находясь на оной; поскольку французское воинство столь стройно уряжено, они имеют возможность постепенно достичь военачалия. Те же самые побуждения имелись и у военачальников, из которых почти все являлись подданными короля Франции и занимали видное положение в государстве или, по крайней мере, происходили из очень знатных родов; оные, будучи ограничены в численности состолен своих, ибо, согласно обычаю королевства, никому не позволялось оначаливать более ста копий, помышляли лишь о том, чтобы заслужить уважение государя своего, отчего меж ними не было места ни непостоянству от желания сменить хозяина - хоть из честолюбия, хоть из алчности, ни соперничеству с остальными военачальниками в том, чтобы обойти оных в числе ратников под пятой своей.

Совсем иначе обстояли дела в воинстве итальянском: многие из латников оного, будучи либо крестьянами, либо отребьем, являясь подданными другого государя, и пребывая в полной зависимости от военачальников своих, будь то вопросы выплаты жалованья, либо приёма на службу, не имели - ни по природе, ни по случаю - особого побуждения к доброй службе. Военачальники же, крайне редко подданные тех, у кого они находились на службе, а зачастую и противные выгодам и замыслам оных, были исполнены соперничества и ненависти друг к другу. А поскольку не был заранее установлен предел их договору о найме и так как были военачальники всемерными хозяевами своих состолен, они не держали то число ратников, за которое им платили. Не довольствуясь честными условиями, они при любой возможности вымогали немалые деньги у своих нанимателей. Исполненные непостоянства на службе одной стороне, военачальники часто переходили в услужение к другой, а иногда честолюбие, алчность или другие побуждения заставляли их присовокуплять к непостоянству вероломство.

Не меньшая разница обнаруживалась между итальянской пехотой и той пехотой, что имелась у Шарля VIII. Итальянцы, будучи в рати, отнюдь не вели бой твердо и в несомненном порядке, но рассеивались по равнине и отходили чаще всего за насыпи или рвы. Швейцарцы, напротив, народ превоинственный, долгим ведением войны и многими блистательнейшими победами возродивший славу своих храбрых предков, представали в бою полками, приведёнными к порядку и разделёнными на определённое число людей в ряд; никогда не нарушавшие свой строй, они противостояли врагам словно стена, устойчивые и почти непобедимые, если находились в просторном месте, что позволяло им растянуть свою рать. Французская и гасконская пехота сражалась с той же верностью порядку и в таком же боевом построении, хотя и не столь доблестно.

В то время, когда король был удерживаем в Асти своей болезнью, учинилась новая смута в землях Рима. Колонна, которые тотчас же после входа владетеля Обиньи в Романью сбросили личину и объявили себя в пользу короля Франции, хотя Альфонсо уже дал им согласие на те чрезмерные требования, что они ему ранее предъявили, захватили крепость Остии при помощи нескольких испанских пехотинцев, состоявших в охране оной. Римский первосвященник пожаловался на учинённую французами несправедливость всем христианским государям, а особенно королю Испании и сенату Венеции, к коему он обратился, хотя и тщетно, за помощью в силу того союза, который они совместно заключили в предыдущем году.

В то же самое время первосвященник принялся основательно готовиться к войне; и, вызвав в суд Просперо и Фабрицио и повелев разрушить до основания дома, имевшиеся у оных в Риме, он соединил на реке Тэвероне около Тиволи свои войска с частью войск Альфонсо, и оные получили приказ двинуться под водительством Вирджиньо Орсини в земли Колонна, все силы коих состояли из двух сотен латников и тысячи пехотинцев. Однако затем римский первосвященник, опасаясь, как бы морская рать Франции, которая, как поговаривали, должна была отбыть из Генуи на помощь Остии, не получила возможность укрываться в пристани города Неттуно, принадлежавшего Колонна, посоветовал овладеть сим местом. Ввиду этого Альфонсо, стянув в Террачину всех ратных людей, что имелись у него и у римского первосвященника в тех краях, отправился и учинил осаду Неттуно, надеясь без труда захватить сей город. Но поскольку Колонна уверенно обороняли оный, а, с другой стороны, состольня Камилло Вителли (Каммилло Вителли) и братьев его, которую король Франции только что принял на свою службу, беспрепятственно прошла в земли Колонна из Читта ди Кастелло, то римскому первосвященнику пришлось отозвать часть тех своих ратей, что находились в войске герцога Калабрии в Романье.

Сего государя уже покинула та удача, коя, казалось, ему поначалу благоприятствовала. Герцог прибыл в Виллафранку, что между Форли и Фаэнцей, и, двигаясь затем в сторону Имолы по большой дороге, он обнаружил вражеское войско, остановавшееся около Виллафранки; оное же, уступая в силах ратям Фердинандо, отступило между лесом Луго и Коломбарой к небольшому потоку (канаве?) Джениволо, весьма укреплённому природой месту, принадлежавшему Эрколе д'Эсте, из земель коего войско сие извлекало продовольствие для себя. Следовательно, Фединандо, не имея возможности напасть на французов без большой опасности для себя, принимая во внимание выгодность их расположения, отбыл из Имолы и разместился в Тосканелле, что около Кастель Сан Пьетро, в землях Болоньи. Пылкое желание Фердинандо довести дело до сражения побудило его сделать вид, будто он движется в Болонью, дабы поставить врагов перед необходимостью остановаться в каком-либо менее выгодном месте и помешать оным продвинуться дальше. По прошествии нескольких дней французы действительно снялись со стана и, приблизившись к Имоле, расположились в выгодном месте на реке Сантерно, между Луго и Сант-Агатой, имея По позади себя. На следующий день Фердинандо расположился в шести милях от войска их на той же реке, около Мордано и Бубано; на следующий день он вместе с войском, выстроенным к бою, показался в миле от их стана. Но, проведя на равнине, в силу своей ширины весьма пригодной для боя, несколько часов в тщетном ожидании и видя ту опасность, коя будет иметься в случае нападения на врагов в их укреплениях, он удалился и остановался в Барбьяно, селении в землях Котиньолы, уже не направляясь, как прежде, в сторону гор, но находясь рядом с врагами и по-прежнему намереваясь вынудить оных оставить столь выгодное расположение.

Казалось, что до сего времени более всего чести стяжал себе герцог Калабрии, ибо враги открыто уклонились от боя, защищая себя скорее благодаря своим укреплениям, нежели силой оружия; и даже в нескольких стычках легкой конницы обоих войск перевес неизменно оставался за арагонцами. Но, поскольку войско владетеля Обиньи ежедневно увеличивалось прибытием в оное ратей, оставшихся позади, дела начали принимать новый оборот. Герцог, чей пыл сдерживало хладнокровие военачальников, имевшихся подле него, которые отнюдь не желали отдаться случайности сражения в отсутствие несомненного преимущества, отошёл в Сант-Агату, принадлежавшую герцогу Феррары. Он укрепился в сём месте, ибо пехота его уменьшилась, а также поскольку войско его, находившееся посреди земель Феррары, было ослаблено отъездом той части ратных людей Церкви, коих ранее отозвал римский первосвященник; но Фердинандо пробыл там лишь несколько дней; и, получив известие о том, что во вражеском стане ожидают две сотни копий и тысячу швейцарцев, которых король повелел отправить сразу же по своему прибытию в Асти, он отошёл под Фаэнцу, в местность между стенами сего города и рвом, выкопанным примерно в миле от оного. Этот ров, окружавший город со всех сторон, образовывал в этом месте очень выгодное расположение. После отступления Фердинандо враги пришли и заняли ранее оставленное им расположение в Сант-Агате.

Каждое из двух сих войск выказывало немалую решительность в то время, пока видело противника уступающим себе; когда же силы оказывались равны, обе стороны избегали испытывать судьбу. Крайне редко случается так, что одно и то же решение устраивает два противостоящих войска; это, однако же, именно то, что произошло в сём случае. Французы полагали, что если они не позволяют арагонцам пройти далее, то им уже удалось добиться того, что привлекло их ранее в Ломбардию; с другой стороны Альфонсо, считая, что он многое выиграет, если сможет замедлить продвижение врагов до прихода зимы, недвусмысленно посоветовал своему сыну и дал приказ Джану Джакомо Тривульцио и графу Питильяно не отваживаться на какое-либо сражение, если только случай всемерно им не возблагоприятствует, ибо за поражением сего войска неминуемо последует потеря Неаполитанского королевства.

Но все эти разумные предосторожности были недостаточны для спасения оного. Как только Шарль VIII поправился, он выступил в поход вместе с войском своим, и ни холодная пора, ни какое-либо другое препятствие не могли умерить его рвение. Джан Галеаццо, герцог Милана, его двоюродный брат, сын, как и Шарль, одной из дочерей Лодовико, герцога Савойского, пребывал, гнетомый тяжелейшим недугом, в замке Павии. Король, проходивший через этот город и проживавший в том же самом замке, отправился навестить его, исполненный доброты. Присутствие Лодовико сделало так, что Шарль вёл беседу с ним лишь об общих вещах, свидетельствуя ему о той боли, кою он, видя его в этом состоянии, испытывает, и призывая его исполниться надежды и приложить все старания к восстановлению здоровья своего; однако король в глубине души своей оказался заметно тронут положением Галеаццо, равно как и все сопровождавшие его; ибо никто не сомневался в том, что сей несчастный государь вскоре должен стать жертвой властолюбия дяди своего. Это сострадание ещё более увеличилось при виде Изабеллы, жены Галеаццо. Тревожившаяся за жизни мужа своего и маленького сына, удрученная вдобавок опасностью, грозившей отцу её и семье, она у всех на глазах бросилась в ноги королю, со слезами умоляя его пощадить и отца своего, и дом её. Король, тронутый молодостью и красотой этой государыни, позволил заметить, что она смягчила его; но, поскольку столь значительное дело не могло быть остановлено по причине столь легкомысленной, он ответил ей, что уже слишком продвинулся, чтобы отступить, и что ему придётся продолжить своё предприятие.

Из Павии Шарль отправился в Пьяченцу, где и остановился. Едва новость о смерти Джана Галеаццо прибыла туда, Лодовико, последовавший за королем, с великой поспешностью возвратился в Милан. Главные члены герцогского совета, уже подкупленные им, указали на то, что было бы весьма опасно, принимая во внимание величину Миланского герцогства, а также сложность тех времён, что наступают в Италии, чтобы сын Джана Галеаццо, коему было только пять лет от роду, наследовал своему отцу, но что нужен герцог, исполненный осторожности и влиятельности; и поэтому надлежит, освобождая себя ради всеобщего благополучия и вследствие необходимости от установлений законов, как на то дают разрешение сами законы сии, заставить Лодовико согласиться с тем, чтобы облекли его в герцогское достоинство, бремя коего многократно увеличивала сложность текущих обстоятельств. Таким оказался тот предлог, под коим Лодовико, поступаясь порядочностью в угоду властолюбию своему, принял на следующее утро звания и знаки герцога Милана, хотя и выказав притворно сопротивление; но сперва он позаботился составить тайное заявление о том, что оные он принимает как принадлежащие ему в силу указа короля римлян о даче во владение.

Разглашалось многими о том, что смерть Джана Галеаццо произошла от неумеренности в соитии, однако большинство людей в Италии уверились в то, что оная приключилась не от невоздержанности и не от врождённого недуга, а от яда; и Теодор Пави, один из лекарей короля, находившийся рядом с сим государём во время посещения оным Галеаццо, заверил, что заметил у больного несомненные признаки отравления. И не оказалось никого, кто усомнился бы в том, что отравление, если оное было, учинилось при участии Лодовико, как и в том, что последний, не довольствуясь тем, что полновластно управляет Миланским герцогством, и алкая достать себе ещё больше славы посредством званий и почестей (стремление, общее для всех вельмож), а ещё более по причине суждения, что для его безопасности и ради обеспечения наследования сыновей необходима смерть законного государя, уже был исполнен желания, чтобы герцогские власть и достоинство перешли к нему лично, а также чтобы оные остались за потомством его; что сия алчность и вынудила Лодовико, несмотря на мягкость нрава его, противного пролитию крови, совершить столь чёрное деяние.

Почти все поверили в то, что пришёл он к этому намерению ещё до того, как начал вести переговоры о прибытии французов в Италию, ибо воплотить задуманное в то время, когда ни у кого, принимая во внимание присутствия короля Франции с таким войском в этом государстве, не должно было бы достать мужества возмущаться таким злодеянием, показалось ему наилучшим решением. Иные сочли, что замысел сей был нов и порождён боязнью, как бы король (ибо быстры французы в принятии решений) не принялся скоропалительно избавлять Джана Галеаццо от такой зависимости, движимый либо чувством родства и присущей его возрасту сострадательностью, либо мыслью о том, что для него будет надёжнее, чтобы государство сие находилось под властью двоюродного брата его, нежели Лодовико, ибо не было подле короля недостатка в вельможах, старавшихся внушить оному подозрение к Лодовико. Но указ о даче во владение, полученный последним в прошлом году, а равно и жалованные грамоты императора, отправленные по его просьбе незадолго до смерти племянника, заставляют предполагать, что это было скорее продуманное намерение, свободное и добровольное, нежели внезапное решение, подсказанное присутствием опасности.

Шарль провёл несколько дней в Пьяченце, где обнаруживал некоторую склонность к возвращению во Францию, ибо нужда в деньгах и настоящее состояние Италии, где он не видел никакого движения в свою пользу, заставляли короля сомневаться в успехе. Не в меньшей мере способствовало этому и то недоверие, что он стал испытывать к новому герцогу Милана, поскольку, хоть Лодовико и дал в свой отъезд обещание королю о скором возвращении, поговаривали, что оный не вернётся. Не лишено правдоподобия и то, ведь преступления с использованием яда, уже не редкость во многих местах в Италии, были почти неизвестны по ту сторону Альп, что Шарль, как и весь двор его, помимо сомнения в верности Лодовико ещё и исполнился отвращения к имени его; более того, Шарль крайне оскорбился тем, что его прибытия Лодовико ранее добивался для того, чтобы получить возможность без опаски совершить столь омерзительное деяние. Тем не менее было решено в итоге продолжить поход, как того беспрестанно просил Лодовико, обещая возвратиться к королю через несколько дней; на самом деле последнему было невыгодно, чтобы король остановился в Ломбардии, либо сразу же отправился обратно во Францию.

В тот же день, когда Шарль уехал из Пьяченцы, Лоренцо и Джованни де Медичи, тайно бежав из имений своих, прибыли к оному и принялись настойчиво просить его приблизиться к Флоренции, суля королю немалую привязанность народа флорентийского ко Франции и не меньшую ненависть оного к Пьеро де Медичи. Гнев короля на последнего ещё более увеличивали новые обиды. Шарль, будучи в Асти, отправил к флорентийцам посла, дабы сделать оным выгодные предложения на тот случай, если они изъявят желание дать ему проход через земли свои и пообещают в будущем никоим образом не оказывать помощь Альфонсо: сей посол получил приказ пустить в ход угрозы в том случае, если они примутся упорствовать в своём первоначальном решении. Дабы лучше преуспеть в этом, ему надлежало немедля покинуть Флоренцию, если ему сразу же не дадут положительного ответа. Имея целью получить повод для отсрочки, ответили, что горожане, занимавшие главные места в правлении, находятся сейчас в имениях своих, следуя обычаю флорентийцев в эту пору; что, таким образом, невозможно столь быстро дать однозначный ответ; но что республика поспешит уведомить короля о своём решении через посла. Ранее в королевском совете всегда были едины в том, что быстрее провести войско тем путём, что ведет через Тоскану и земли Рима прямо в Неаполь, нежели той дорогой, что ведет в Абруццо через Романью и Марку, пересекая реку Тронто. Это не значит, что считали себя неспособными пересечь эти две области наперекор арагонским войскам, кои уже испытывали немалые трудности в противодействии владетелю Обиньи; но полагали, что в то время, когда римский первосвященник и флорентийцы уже объявили себя против Шарля, не приличествует достоинству столь великого короля, а равно и славе оружия его, позволять думать о том, что боязнь не суметь осуществить переход наперекор врагам не позволила ему отправиться через их владения. Вдобавок считали, что весьма опасно вести войну в Неаполитанском королевстве, оставляя за спиной враждебную Тоскану и Церковное государство.

Было решено, что пересечь Аппенины быстрее через Пармские горы, как Лодовико Сфорца, желавший сделаться хозяином Пизы, посоветовал ещё до Асти, нежели по прямой болонской дороге. Передовой полк, оначаленный Гильбером дё Монпансье, принцем крови из Бурбонского дома, продвинулся до Понтремоли, города Миланского герцогства, расположенного у подножия Апеннин на реке Магра, коя отделяет земли Генуи, в старину называвшиеся Лигурией, от Тосканы; король шёл следом с остальным войском. Из Понтремоли Монпансье вступил в край Луниджиана; одна часть оной была в подчинении у флорентийцев, несколькими замками владели генуэзцы, а остальное принадлежало маркизам Маласпина, которые держали свои мелкие государства под защитой: кто - герцога Милана, кто - флорентийцев, кто - генуэзцев. В сём месте примкнули к нему те швейцарцы, что ранее были отправлены для обороны Генуи, а также огнестрельный наряд, прибывший морем в Геную, а потом в Специю. Затем французы, приблизившись к Фивиццано, принадлежавшему флорентийцам замку, куда привёл их Габриэле Маласпина (Габриэлло Маласпина), маркиз Фосдиново, которого ранее посоветовал королю Лодовико, взяли оный приступом, разграбили его и перебили всех пришлых ратников, что были внутри, а также множество жителей. Это неожиданное насилие привело в ужас всю Италию, привыкшую видеть войны скорее прекрасными торжественностью и пышностью, похожими почти на представление, нежели опасными и кровопролитными.

Свою главную оборону флорентийцы основывали на городке Сардзано, ранее ими укреплённом, но не настолько, чтобы этого было достаточно для оказания сопротивления столь могущественному врагу, как король Франции. Не имелось в оном ни влиятельного военачальника, ни большого числа ратных людей; а те, что были, уже пали духом при одном лишь слухе о приближении французов; однако же, захват этого места, особенно крепости его, и уж тем более овладение Сардзанелло, хорошо снабженной крепостью, расположенной на горе выше Сардзано, казались делом нелёгким. Войско не могло долгое время находиться в этом краю, ибо оный, бесплодный и тесный, зажатый между морем и горами, был неспособен давать пропитание такому количеству людей, а подвозить припасы могли только из мест весьма удалённых, так что оные прибывали с запозданием. Все это заставляло полагать, что король может оказаться там в довольно затруднительном положении.

Это правда, что если бы он захотел оставить позади себя город Сардзано, или крепость его, и Сардзанелло, то ничто не помешало бы ему напасть на Пизу, либо войти в другую часть Флорентийского государства через земли города Лукка, коего козни герцога Милана расположили к тому, чтобы принять французов; но ему было непросто принять данное решение, ибо король прекрасно понимал, что если он не захватит первый воспротивившийся ему город, то этим он немало навредит имени своему, а другим придаст мужества в том, чтобы учинять подобное. В то время, когда король взвешивал эти основания, волею судьбы или, скорее, велением высшей власти (если, однако же, неосторожность и ошибки людей могут быть оправданы таким образом), он был избавлен от этого затруднения, ибо в пору невзгод Пьеро де Медичи обнаружил не больше мужества и стойкости, нежели в благоденствии - умеренности и осмотрительности.

Недовольство, которое ранее неизменно имелось в городе Флоренция из-за того сопротивления, что он оказывал королю, многократно увеличилось с тех пор, как флорентийские торговцы оказались изгнаны из всего французского королевства; но оно стало ещё больше, едва узнали о том, что французы, могущество коих приводило Флоренцию в трепет, начинают переходить Аппенины. Этот страх оказался удвоен новостью о жестокостях, учинённых в Фивиццано. Каждый открыто обрушивался с упрёками на дерзость Пьеро де Медичи; говорили, что оный, доверяя более себе самому и совету из сановников, гордых и наглых во дни мира, но бесполезных и малодушных во дни невзгод, нежели разумным советам друзей отца его, опрометчиво и без нужды сам навлёк на республику оружие короля Франции, коему, уже и так столь могущественному, вдобавок пособляет герцог Милана; что поскольку Пьеро в высшей степени неопытен в деле войны, а город их и владения не укреплёны и плохо снабжёны ратными людьми и боеприпасами для того, чтобы оборонить себя, и так как не только не видно появления какой-либо помощи со стороны арагонцев, из-за которых, при всём этом, республика и подвергается столь большой опасности, но и, более того, герцог Калабрии, находящийся во главе войска, с немалым трудом оказывает сопротивление в Романье лишь одному небольшому отряду французского войска, то отчизна их, оставленная всеми, вскоре будет отдана французам на разграбление и окажется во власти ярости оных, особенно после того, как король их обратился к республике с настойчивыми просьбами не вынуждать его становиться её врагом.

Сии сетования, почти повсеместные в городе, были вдобавок распаляемы многими высокородными горожанами, которые, будучи противны правлению Медичи, испытывали досаду от того, что одна единственная семья присвоила себе всю власть в республике. Эти недовольные, благодаря тому, что принялись с усердием преумножать страх тех, кто были от природы робки, да удваивать храбрость жадных до новизны, настолько возбудили народ, что нужно было опасаться, как бы не приключилось восстание в городе. Что ещё более раздражало флорентийцев, так это спесь Пьеро и исполненное неумеренности поведение его, отдалившееся во многом от обычаев города и от кротости его предков; оные с самого детства Пьеро сделали его ненавистным почти для всех его сограждан. Лоренцо, отец его, не могший не замечать изъянов столь явных, сделал некогда болезненные признания об этом своим ближайшим друзьям, говоря им, что предвидит, как однажды неосторожность и высокомерие его сына станут причинами крушения дома его.

Медичи, устрашённый присутствием опасности, кою ранее презирал с такой дерзостью, и уже не надеявшийся увидеть прибытие помощи, некогда обещанной ему римским первосвященником и Альфонсо, коим захват Остии, осада Неттуно, и опасения в отношении морской рати Франции уже доставляли достаточно забот, полностью пал духом. Он принял опрометчивое решение отправиться к своему врагу, дабы в оном отыскать безопасность свою, кою союзники уже не были способны ему обеспечить. Пьеро взял за основу пример отца своего; последний, будучи доведён до крайности той войной, кою римский первосвященник Систо IV и Фердинандо, король Неаполя, учинили с флорентийцами в году 1479, отправился в Неаполь к Фердинандо, который дал Лоренцо согласие на мир с отчизной его и примирился с ним лично. Но, без сомнения, весьма опасно руководствоваться примером, если совокупность причин (не только в главном, но и в частном) не является тождественной, если дела не ведутся столь же осмотрительно, а удача не благоприятствует в той же степени. Следовательно, Пьеро отбыл из Флоренции, дабы встретиться с королём. Едва отправившись в путь, он узнал, что всадники Паоло Орсини и три сотни пехотинцев, которых флорентийцы ранее отправили для переброски в Сардзано, большей частью перебиты или взяты в плен отрядом французских всадников, перешедшим Магру. Он стал ждать королевскую охранную грамоту в Пьетрасанте, куда за ним прибыли епископ Сен-Мало и несколько других вельмож двора; оттуда они отправились в путь вместе и вошли в Сардзано в тот же день, когда король с остальным войском присоединился к передовому полку, который, остановавшись около Сардзанелло, вёл огонь по сей крепости, но не с таким успехом, чтобы можно было надеяться на овладение оной.

Пьеро, будучи проведён к королю, был доброжелательно принят оным. Шарль утаивал свой гнев под личиной спокойствия; но вскоре король, как бы ни был он раздражён на Медичи в глубине души своей, оказался успокоен поспешной покорностью последнего всему тому, что он от него потребовал и той готовностью, с которой тот принял наиболее жёсткие условия. Следовательно, Пьеро согласился передать в руки короля крепости Сардзано и Пьетрасанты, а также Сардзанелло, которые являлись ключами к флорентийскому государству с той стороны, а также передать ему крепости как Пизы, так и пристани Ливорно, других весьма важных мест того же самого государства. Король, со своей стороны, обязывался посредством грамоты, подписанной его собственной рукой, незамедлительно возвратить оные после завоевания Неаполитанского королевства; кроме того Медичи взял на себя обязательство позаботиться о том, чтобы флорентийцы одолжили королю двести тысяч дукатов, за что Шарль посулил оным дружбу свою и защиту. Этот замысел для соглашения остался лишь на словах, и перенесли составление оного в письменном виде во Флоренцию, через которую король намеревался пройти; однако Пьеро немедленно передал французам крепости Сардзано, Пьетрасанты и Сардзанелло, а несколько дней спустя и крепости Пизы и Ливорно. Французы оказались весьма удивлены тем, что Медичи столь легко согласился со столь чрезмерными требованиями, ибо король, разумеется, удовлетворился бы и меньшим.

Не думаю, что должен умолчать в сём месте о том ответе, что Лодовико Сфорца, прибывший в войско на следующий день, дал Пьеро де Медичи. Последний сказал Лодовико: «Сударь, я отправился навстречу вам; но вы, должно быть, заблудились, ибо я имел несчастье совсем вас не встретить». «Несомненно, - ответил Лодовико, - что один из нас сбился с пути, но разве это не вы?», тем самым укоряя Пьеро в том, что тот, не пожелав последовать советам его, оказался в положении затруднительном и опасном. Последующие события показали, что они оба ошиблись в равной степени, но с большим позором для того, кто, немало полагаясь на свою осмотрительность, желал быть вождём остальных.

Поступок Пьеро де Медичи не только обеспечил королю Тоскану, но ещё и устранил все те препятствия, с которыми оный мог столкнуться в Романье, ибо флорентийцы, принимая во внимание ту опасность, в коей находилась в настоящее время их республика, были уже не в состоянии помогать арагонцам в этом краю, где дела последних приходили в упадок. Пока Фердинандо держался в безопасности в своем стане вокруг Фаэнцы, враги, возвратившиеся в земли Имолы, осадили с частью своего войска замок Бубано; но они не преуспели в своем предприятии как по причине того, что малая протяжённость стен оного не требовала для обороны большого числа людей, так и потому что местность эта из-за своего низменного расположения была затоплена водой. Затем они взяли приступом замок Мордано, хотя и очень хорошо укрепленный и снабженный в достатке ратными людьми для обороны его; но столь силён оказался огневой натиск наряда, столь жесток был приступ французов, что оным, хотя немалое их число и утонуло при преодолении заполненных водой рвов, осажденные не смогли оказать сопротивление. Над последними французы учинили такие зверства, не обращая внимания на пол и возраст, что вся Романья исполнилась величайшим страхом. По этой причине Катерина Сфорца, потерявшая надежду на получение помощи, пришла к соглашению с французами, дабы избежать настоящей опасности, и пообещала им, что владения сына её предоставят войску их любые виды удобств.

Тогда герцог Калабрии, начавший испытывать подозрение к фаэнцам и полагавший небезопасным пребывание между Имолой и Форли после соглашения Катерины и поездки Пьеро де Медичи в Сардзано, о коей он узнал только что, отступил под стены Чезены. Страх его оказался столь велик, что он, дабы избежать прохода рядом с Форли, провёл своё войско через холмы по более трудной и длинной дороге рядом с Кастрокаро, замком, принадлежавшим флорентийцам. Несколько дней спустя он получил несомненные новости о соглашении Пьеро де Медичи, и вследствие этого договора его покинули те флорентийские рати, что находились с ним; уход этих войск побудил его направиться в сторону Рима.

В то же самое время дон Федерико вместе со своей морской ратью вышел из пристани Ливорно и отплыл к Неаполитанскому королевству; силы, которые Альфонсо, имея целью учинить нападение на своих врагов, ранее туда отправил со столь большими надеждами, начинали быть необходимы для собственной обороны. Не оказался он более удачлив и в своем предприятии с Неттуно, ибо ему пришлось прекратить осаду и отойти к Террачине. Морская рать Франции, оначаленная государём Салерно и господином дё Серно, обнаружилась выше Остии; оная разносила весть о том, что отнюдь не намеревается посягать на Церковное государство, и действительно не последовало с её стороны ни высадки войск, ни учининения каких-либо враждебных действий. Однако король уже несколько дней отказывал в приёме Франческо Пикколомини (Франческо Пикколуомини), кардиналу сиенскому, коего римский первосвященник ранее отправил к нему в качестве своего посла.

Когда во Флоренции узнали о договоре, учинённом Пьеро де Медичи к такому уменьшению владений их и к такому вреду и бесчестью для республики, весь город оказался заполнен крайним брожением, ибо помимо тех потерь, кои город нёс в этих обстоятельствах, Флоренция была возмущёна поведением Медичи, который, руководствуясь примером новым, никогда не бывшем в ходу у предков его, осмелился отдать без согласия граждан и без постановления властей города столь значительную часть флорентийского государства; посему был он жесточайше порицаем и слышались повсюду голоса горожан, подстрекавших друг друга к восстановлению свободы своей, и не дерзали сторонники Пьеро противопоставить силу или увещевания сим движениям. Поскольку были не в состоянии оборонять Пизу и Ливорно, немедля отправили к королю многочисленное посольство, составленное из недовольных возвышением семьи Медичи; это не значит, что льстились отвратить Шарля от желания овладеть этими крепостями, но намеревались как отделить решения республики от решений Пьеро де Медичи, так и, по меньшей мере, не позволить признать за одним частным лицом того, что принадлежало государству. Пьеро, прекрасно понимавший, что данные действия флорентийцев являются началом перемены в государстве, покинул короля под предлогом исполнения ранее обещанного ему, но на самом деле имея целью привнести порядок в дела свои, прежде чем буря разразится.

В это же самое время Шарль уехал из Сардзано, дабы отправиться в Пизу, а Лодовико, добившись посредством некоторого количества денег того, чтобы указ о даче во владение на Геную, несколько лет назад предоставленный королем Джану Галеаццо и потомкам его, перешёл лично к нему и его потомству, возвратился в Милан. Однако он остался недоволен королём, ибо оный отказался доверить ему охрану Пьетрасанты и Сардзано, коя, согласно его утверждениям, была ему ранее обещана. Лодовико притязал на города эти, как на неправедно отнятые несколько лет назад у генуэзцев флорентийцами; но истинное его намерение состояло в том, чтобы воспользоваться оными для овладения Пизой, кою он горел желанием захватить.

Текст переведен по изданию: Histoire d'Italie de l'annee 1492 a l'annee 1532 par Francesco Guicciardini. Paris. 1836

© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© перевод с фр. - Никитин Ю. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001