Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ГЕОРГИЙ МОНАХ

ВРЕМЕННИК

Временник Георгия Мниха в культурном контексте конца XX века

Предисловие к русскому переводу

Греческыи бо язык ово убо от Бога исперва хоудоженъ и пространенъ бысть овоже и от различныхъ по временехъ любомоудрецъ оухыщренъ бысть.

Нашъ же словенскы языкъ от Бога добре створенъ бысть понеже вся елика створи Бог зело добра, не оулишением любоучения любочестивых слова мужей хытрости якоже онъ, неоудостоися. 1

 Без малого тысяча лет отделяет нас от времени, когда на Руси на языке наших предков появилось произведение, называемое по спискам Хронограф Георгия Мниха, или Временник Георгия Мниха, или Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха — так будем в дальнейшем называть его и мы: Временник Георгия Монаха (Врем), чтобы уже по названию отличать от его византийского прототипа, известного как Хроника Георгия Амартола (ХГА), а также и от Летовника (Лет) — второго славянского перевода (XIV в.). Это гигантское переводное произведение старше таких известных своей древностью памятников, как "Повесть временных лет", "Слово о полку Игореве", "Слово о законе и благодати", "Изборник Святослава". Хроника была очень популярна среди книжников нашего средневековья, о чем свидетельствует большое количество сохранившихся списков и использование в чисто русских исторических компиляциях.

В научном мире уже давно обращается мысль о недоучете переводных памятников при изучении языка и духовной культуры Древней Руси [Мещерский 1978, 4; Творогов 1983, 14; Кайперт 1991, 90], и в последнее время переводная литература, в том числе и Врем, все чаще оказывается предметом научного интереса. Между тем до сих пор его текст был издан (наборным шрифтом) лишь однажды [Истрин 1922-1930]. Научное значение этого первого и единственного критического издания настолько велико, что имя ее издателя и исследователя В.М.Истрина стало неотделимым ее атрибутом. К сожалению, три истринские тома, несмотря на переиздание в Мюнхене в 1972 г., не намного более достижимы, чем рукописи. [6]

Настоящее издание имеет целью ввести этот памятник в научный и общекультурный обиход. С одной стороны, благодаря непосредственной доступности содержания расширится круг людей, интересующихся ХГА, зрительно станет видна христианская идея, одухотворяющая хроникальный стержень. С другой стороны, благодаря строгому текстологическому подходу расширится база для всестороннего анализа памятника как такового.

ХГА была написана неким Георгием монахом, называющим себя "Грешным" (по-гречески Амартолом) в одном из константинопольских монастырей около 842 или 847 г. [Вейнгарт 1923, 12; Хунгер 1978, 342] и оказалась со временем наиболее читаемой среди многочисленных византийских хроник, превосходя любую из них по числу переработок и продолжений. Хроника эта по охвату событий — "полная", или "всемирная"; по пафосу — христианско-монашеская; по составу — принципиально компилятивная. Временные рамки — от Адама до современного Георгию императора Михаила III (842-867 гг.); содержательный стержень —"царствования" ойкумены. Общие черты содержания и композиции ХГА в новое время были в поле зрения многих историков-византинистов [Удальцова 1982; Чичуров 1989; Афиногенов 1996; Любарский 1992, 216-217; Пиотровская 1998]. По образному выражению одного из исследователей, человеческая история представлена в ХГА как драма в шести действиях, причем пять действий приходится на драму библейскую, шестая начинает эру Христа. Э. фон Муральт разделил ее на четыре содержательные части, соответственно главным этапам истории человечества в христианском понимании. Первая, небольшая по объему книга — экспозиция к истории, в ней дана картина происхождения народов, городов, государств. Вторая посвящена библейской истории, третья — Риму, четвертая, самая обширная — Константинополю, преемнику Рима, вершине человеческого устройства. Как видно, это членение не столько содержательное, сколько формальное. Идея человеческой истории, по византийской хронике, может быть выражена еще более кратко: она сосредоточена в рамках истории христианских царей Византии, приуготовлением к которой явилась история еврейская, приравненная к библейской, священной [Истрин II, 429].

Общеизвестна стилистическая непритязательность ХГА и одновременно ее широкое распространение в Византии. Как некий идейный эталон, она оставалась популярной и два века спустя. Оба эти качества — непритязательность и идейная незыблемость — стали причиной того, что именно эта хроника (среди многочисленных византийских хроник) была выбрана для перевода (или предложена византийским священством) в эпоху обращения Руси к просвещению. Это произошло при князе Ярославе Мудром. В "Повести временных лет" под годом 1037 написаны великие слова, давно ставшие школьно-хрестоматийными и тем не менее достойные повторения: и СОБРа писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо, и списаша книгы многы...

Само собою разумеется, эта летописная запись не есть доказательство киевского (восточнославянского) происхождения перевода. Это лишь эмоциональный толчок к поиску доказательств, каковые и были представлены, впервые А.М.Соболевским в 1893 г. [Соболевский 1980, 134-147], фундаментально В.М.Истриным [Истрин II, 268-309]. Правдоподобное мнение ученого не убедило ученый мир окончательно — из-за общей неготовности лексикологической базы [Дурново 1969, 104, 108; Творогов 1983, 15], и вопрос о месте и времени перевода [7] перешел в разряд "вечных", из фактически-исторического превратился в стимул и метод исследования.

Как бы там ни было, но церковно-славянский перевод ХГА полюбился на Руси; несмотря на огромный объем, он был распространен в многочисленных списках, использовался в чисто русских исторических компиляциях, начиная с "Повести временных лет". Именно из этого перевода летописец Нестор узнал о царьградских походах Аскольда и Дира и князя Олега (866 г. и 907 г.). По ПВЛ, начало письменной истории Руси связано с царствованием Михаила III. На Михаиле III заканчивается Хроника Амартола — упоминанием о Михаиле III начинается русская история. Так во "всемирную" историю вовлекается наша земля.

Вместе с другими оригинальными и переводными произведениями ранней русской письменности Временник Георгия Монаха стоит у истоков русской духовно-христианской культуры, вполне отвечая потребностям недавно христианизированного общества. Через Врем воспринимались философские и богословские учения раннего христианства, развитые отцами церкви и толкуемые церковными историками; идеи античности и эллинизма в том виде, в каком они были усвоены христианством; понятия о благе и зле – компиляция Амартола представляла практически полный спектр философско-богословско-нравственных воззрений, известных христианской Византии. Все факты, события, сюжеты освещены в ХГА светом христианско-нравственной оценки, оценены как благо или зло, так что книга оказалась настоящей энциклопедией христианской нравственности на материале поучительных сюжетов из истории и богословских рассуждений. Завлекательно-развлекательным характером своей энциклопедичности ХГА отличается, например, от Изборника Святослава 1073 года, который Е.М.Верещагин (в одном из устных докладов) назвал энциклопедией для элиты.

С общекультурной точки зрения понятно, что текст этого произведения на любом современном языке расширит современные представления о духовности наших предков. Но если остаться в рамках русского языка, то можно уловить и передать тончайший смысловой уровень, связанный с эффектом слова как такового, с порядком слов, с фразеологизмами. Сам современный текст становится методом анализа древнего памятника и способом представления его особенностей. Открывается возможность более детально говорить о том, в каком виде и насколько духовное наследие, содержащееся в ХГА, было воспринято русскими
книжниками, каковыми следует признать прежде всего самого переводчика (или переводчиков), переписчиков, справщиков. В самом деле, бытование Хроники, ее списки, ее использование в компиляциях — это лишь внешние факты истории, но не сама духовная история.

Итак, перевод перевода? Да еще и как метод научного исследования? Перевод перевода не имел бы никакой ценности из-за двойной потери информации, к тому же он невозможен в применении к Временнику Георгия Монаха в силу принципиальной установки средневековья на пословный перевод с его отрицательными (для современного читателя) последствиями: затемненным синтаксисом, усложненным порядком слов, часто случайной лексикой, не поддающейся расшифровке методами контекста и словарей. Опора на контекст — это опора на языковую интуицию, а в нашем случае языковая интуиция есть искомое, а не известное. Существующие, "бумажные", словари, [8] во-первых, не имеют достаточной мощности, чтобы служить лексической базой для такого перевода; во-вторых, они отражают неудовлетворительность применяемой методики: допускают в толкование интуицию исследователя XX века, позволяют без анализа считать значением славянского слова значение греческого текстового эквивалента.

Славянорусский текст ХГА не поддается чтению "с листа". Это утверждение справедливо для любого средневекового текста, но для нашего оно справедливо вдвойне и втройне: в нем сплошь и рядом встречаются
нечитаемые места по линии как лексической, так и грамматической. Этот текст - не тотальная ошибка переводчика (хотя, конечно, встречаются в нем и ошибки), а отражение особого языкового состояния тогдашней культуры, когда славянский и греческий языки находились как бы в дополнительном распределении [Успенский 1987, 33]. Славянские лексемы, лишь слегка коснувшиеся переводимого слова и потому некстати употребленные, на самом деле стоят на прочном причале греческого многозначного слова.

Чтобы понять содержание такого продукта и дать его современный перевод, нужно поставить себя на место средневекового книжника, который всякий раз держал в поле зрения богатое греческое слово и, дорожа и смыслом его, и составом, то примерял славянское к одному из значений греческого, то тщательно передавал морфемы последнего (на материале других памятников на это обращала внимание Огрен [Огрен 1989, 77]). В силу этого для нас переводимым текстом был не славянский сам по себе и не греческий сам по себе, а оба они вместе, наложенные один на другой. Современный русский текст есть результат пословного, сплошного сопоставления - не просто текстов, а того, что можно назвать смысловой тканью (или интегральным смыслом) произведений, греческого и славянского. Этим методом мы старались смоделировать на себе то особое языковое состояние, которое было у книжника, переводившего греческий текст в XI веке: мы смотрели на славянское слово сквозь призму значения многозначного греческого слова, дерзая понять лингво-
психологический путь, приведший нашего переводчика к выбранной им лексеме. Современный текст можно представить как отражение смысловой равнодействующей между греческим и славянским.

Эта работа оказалась выполнимой благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, благодаря тому самому средневековому пословному принципу, который не позволяет теперь перевести текст с легкостью. Во-вторых,
благодаря вполне удовлетворительной текстологической базе этого памятника. Тексты и славяно-русского Врем, и греческой ХГА, признаваемых параллельными, имеются в критическом издании.

В.М.Истрин в 1922-1930 гг. издал наборным шрифтом древнейший (XIV в.) Троицкий (Тверской) список (Тр) первичной редакции (сп1) с разночтениями по семи спискам второй редакции (сп2). Греческий текст по Коаленеву кодексу (Ко) X в. издан К. де Боором в 1904 г. с разночтениями по 16 кодексам. Недостающие параллельные места извлечены Истриным из
кодексов Ватиканского XIII в. (Ват.) и Венского XI в. (Вен.) [Истрин II, 3-65 и 69-73]. Со времени Истрина найдено еще 8 списков Временника [Князевская 1986, Творогов 1987]. Е.Г.Водолазкину принадлежит уточнение к атрибуции списка ГПБ из Кирилло-Белозерского собрания № 7/1084: это единственный отдельный список Хронографической (по Истрину, первой) редакции [Водолазкин 1990, 7-8]. Итак, у Истрина в руках был один список первичной редакции, теперь их известно четыре (их общая черта - отсутствие начала и обрыв на событиях 553 года). Из [9] списков, не попавших в поле зрения Истрина, в нашей работе использованы Эрмитажный список (Эрм) и списки Синодального собрания № 1008 и 732 (Син), как принадлежащие к той же редакции, что и Тр. Используем недавно обнаруженный (Анисимова 1999) Егоровский список (Егор) второй редакции. Для понимания семантических процессов, отразившихся в средневековой славянской лексике, очень полезно сравнение Временника с Летовником (Лет) – болгарским переводом XIV в. Два славянские перевода ХГА знаменательно охватывают единое культурное пространство славянского мира [Лихачев 1973, 24]. Сравнение Временника с Летовником – не новость, исследователь Временника Истрин привлекал Летовник, исследователь Летовника
Вейнгарт привлекал Временник. В нашей работе использованы Московский (ЛМ) и Венский (ЛВ) списки Летовника.

Параллельные тексты Ко - Тр, как это обычно бывает с древностями, не находятся в текстологическом отношении оригинал - перевод. В текстологии сегодняшнего дня за текст принимается вся система списков памятника [Кравецкий 1991, 80]; конкретные Ко - Тр приближаются к статусу оригинал - перевод с учетом смысловых реконструкций, как удостоверенных списками, так и гипотетических. Эту ситуацию можно представлять как пространство текстов, которое исследователь стремится упорядочить в виде цепочки и задать между ними отношения выводимости (между гипотетическими оригиналом и переводом поставим знак примерной эквивалентности):

Ко и др. <- (*Оригинал) = (*Перевод) -> сп1 -> сп2

Напомним, что ХГА - стопроцентная компиляция с многоступенчатым включением, в лучшем (для исследователя) случае по типу матрешки вплоть до библейского ядра, в худшем - по типу мозаичного соединения разных мест из нескольких источников (указания на источники содержатся в издании
К. де Боора, над дополнением и уточнением работал в начале века С.В.Шестаков [Шестаков 1891]). Таким образом, на схеме левее греческих кодексов, подпирающих Ко, нужно представить длинную цепочку, а точнее, пространство источников. Справа от Тр находится длинная цепочка-пространство русских списков Врем и исторических компиляций, включающих отрывки из Врем.

В любой точке исторической жизни памятника могло возникнуть (и возникало, невольно или намеренно) повреждение смысловой ткани, смещение смысла относительно исходного; обнаруживается смысловая нестыковка, зазоры в смысловой ткани, "швы" [Леонтьев 1967, 10]. В идеале следовало бы пройти всю цепочку с "зазороискателем" — практически же (по-видимому, и теоретически) эта работа неисчерпаема. Можно лишь привести показательный материал на все точки этой цепочки вплоть до исходного библейского текста. В нашем комментарии такой материал содержится. Усилия наши были направлены на то, чтобы по возможности уловить смысловое смещение на пути от греческого к славянскому, от Ко к Тр, установить точку, в котором оно произошло: при переводе, при переписке и правке - в греческом тексте или в славянском, дать
его лингвистическое и лингвопсихологическое обоснование. Отечественная традиция лингвистических и герменевтических исследований, имеющих подобные цели в отношении древнерусских переводных памятников, включает имена А.М.Соболевского, И.В.Ягича, В.М.Истрина, Н.А.Мещерского, М.А.Моминой,
В.Ф.Дубровиной, А.А.Алексеева, Н.В.Коссек, Е.М.Верещагина, И.Огрен, А.М.Камчатнова и их учеников и последователей. [10]

Особенность нашего подхода обусловлена как раз его культурно-просветительской, так сказать, практической ориентацией: ни одно проблематичное место не могло остаться без современного эквивалента и – в идеале - без лингво-герменевтического истолкования, интересного не только для специалиста, но и для рядового "книжника" нашего времени. Иначе говоря, издание ориентировано на возможно более точное представление смысловой стороны памятника, что достигается текстом перевода в совокупности с комментариями. Хотелось бы думать, что мы следуем желанию А.Х.Востокова, который в предисловии к публикации Остромирова Евангелия (с. VII) писал, что он объяснил памятник в отношении языка, а "объяснить оный в отношении к Богословию и церковной истории", а также "светлые и туманные стороны древности" предоставляет последующим исследователям.

Современный текст Временника Георгия Монаха и сопровождающий его исследовательский аппарат подчинены незыблемому принципу текстологии, а именно:

а) сохранить в неприкосновенности памятник словесности, в нашем случае смысловую ткань, сплошность Тр;

б) реставрировать смысловую ткань Тр в местах ее повреждения и привести доказательства реставрации.

Смысловые утраты Врем относительно греческого даны в угловых скобках. Прибавления Врем относительно греческого и наиболее яркие замены обозначены курсивом. Конъектуры из списков второй редакции, как и в издании В.М. Истрина, обозначены угловыми скобками. Их больше, чем у В.М. Истрина, за счет выбора адекватного смыслового варианта из подстрочных вариантов этого издания. Восстановления, выполненные нами по спискам той же редакции, что и Тр, комментируются. Не излишние, как мы надеемся, стилистические
прибавления авторов русского перевода ограничены круглыми авторскими скобками.

Следует обратить внимание на необычность применения главного текстологического принципа в нашем случае. В текстологии речь идет о сохранении текста, у нас - о сохранении смысловой ткани, смыслового уровня текста, о возможно более точном его отображении в тексте на современном языке. Очевидно, что приложение текстологического принципа к современному переводу входит в противоречие с теорией и практикой современного перевода, где порицается рабское следование за оригиналом, не приветствуются лексические повторы и невольные рифмы, рекомендуются синонимические замены и т. п. Это вторая необычность современного перевода древнерусского памятника. Она вызвана желанием сохранить и донести до современного читателя более, чем содержание памятника: сохранить и донести все, что только возможно, из его языка, напомнить нам самим о забытых значениях, конструкциях, фразеологизмах, приемах выразительности. Мы не предлагаем каких-либо общих правил допуска языковой старины в современность, но в нашем переводе читатель увидит такие ее стилистические приметы, как слишком частый присоединительный союз и; логическое подчеркивание с помощью частицы же (в славянском тексте выполняющей функцию показателя связности, обозначая повторную номинацию [Грицанюк 1999, 154]); пресуппозиционное ведь (эквивалент церковнославянского бо); паратаксис (не переводить же его в гипотаксис); "нерусский" эллипсис ("он взял за руку и [11] привел его"); фразеологизмы типа "показал спину", "обнажился от истины". Надеемся, что читатель не увидит у нас того, что было бы испытанием для его
языкового чувства, например анаколуфа или примитивно-наивного сочетания прямой и косвенной речи: "На четвертый день он, помолившись, сказал Израилю словом Господа, что Бог выведет вас из Египта" И95.

Материалом цельного современного перевода достигается, как нам кажется, и практическая культурная задача - перенос в наше время хотя бы некоторых элементов духовного облика средневекового человека, а именно тех едва различимых элементов, которые скрыты в слове. Кольцо для книжника XI века - это то, во что перст вниде, кольцо в материальной оболочке лексемы перст. Пусть об этом знают и читатели нашего времени: сохраняем описательное выражение и место комментируем. Константин Великий, обращаясь к
священникам на Соборе в Никее, не просто призывал их или понуждал, но с-гонял, под-гонял их к единству, ведь он главный пастырь, они его стадо, а они пастыри над остальным стадом. Пусть и сегодня активизируется эта метафорическая картина. Пророчеством Даниила (Дан 9.24) определены 70 седмин до дня гнева. В слове определены (так звучит это место в синодальном переводе Библии) нет никакого содержания, сема "предела" уже умерла в нем. Но в ХГА (и еще более у Златоуста в Толковании этого места Кн. Даниила) все суровее: 70 седмин от-сечены, от-рублены и все предыдущее пре-сечено сроком пророчества.
Средневековый переводчик чувствовал суровость пророчества языком (звучащей гортанью, как говорит С.С.Аверинцев [Аверинцев, Классическая греческая философия, 56]) - дадим это почувствовать и современному читателю. В самой лексике более всего видно биение жизни, неравнодушие книжника ко всему, что касается отхода от правоверья, нарушения принципов аскетизма, пренебрежения божественной благостью. Видны и более простые пристрастия. Аристотель для переводчика — блудник, хотя у Амартола он всего лишь болтун. Краснобаи, красноречивые говоруны - так с легким осуждением называет
византийский монах античных писателей. В переводе они язычники — суровое осуждение, будь они живы, так и опасный донос.

В Хронике тысячи личных имен, именований местностей, земель, городов, владений, племен, и народов; записаны они на все лады, так что их идентификация представляет серьезную проблему. При составлении указателей личных имен и географических понятий мы были связаны все той же практической задачей: современный читатель должен получить сведения о лицах и географии "ойкумены" на современном уровне научных знаний о них. Тут свои трудности. Существующие правила транслитерации не всегда годятся, а образцы или отсутствуют, или варьируют по научным источникам. Наши указатели вызовут, по-видимому, такие же нарекания, как и все создаваемые, и, как все создаваемые, они необходимы и желанны: огромная
масса исторических собственных наименований впервые появляется в печати. Для каждого имени даются варианты написаний, заглавным выбирается то, которое, насколько можно судить, соответствовало произношению переводчика. Например, Мелитена (так на географических картах в соответствии с принятым
стандартом) вводится как Мелитина - с уважением к византийскому итацизму переводчика. Унификация написаний не должна заслонить своеобразие мира имен в памятнике.

У переводчика XI века в отношении имен была, однако, иная забота: он [12] впервые и на слух знакомился с морем собственных и несобственных именований и не всегда успевал отличить одно от другого - так возникли вымышленные реки Ориз и Рифиния, присутствующие в указателе истринского издания наряду с реальными реками; красивое заклинание "Стой, солнце, над Гаваоном и луна над Фарагой Елома!" по библейской книге Нав. 10. 12 породило "Фарагу" из простого родового понятия "ущелье". Эту "Фарагу"
сохраняем в современном тексте и комментируем.

Ряд топонимов он передал с осмыслением внутренней формы греческого имени, потому что место на земле было для него более чем местом действия сюжета. Так появились Сухой холм (площадь Ксиролоф в Константинополе), Волосатое поле (Ахелон на Балканском берегу), Камень (город Петра), Окрестные и Круговые острова (Киклады), Ограда (местечко Кепы в Карии) и т. д. Осмысленно звучали для него и прозвища участников истории. Византийский епископ Петр Монг, отступивший в ересь, для средневекового
человека и для нашего переводчика - не просто Монг, а "Гундосый". Император Константин V, иконоборец, не просто Копроним, но "Навозник" и похлеще. Этот интерес к осмыслению собственного имени средневековым человеком следует донести до современного читателя: в нашем переводе фигурируют Гундосый и Навозник-Говнач. Есть в средневеком переводе и утраты сравнительно с греческим. Из-за промашки средневекового переводчика кое-где погибли имена, например Эсхил, Филон, эпикурейцы. Как быть? Где возможно, сохраняем так, как виделось в XI веке, то есть сохраняем культурно-историческую ошибку; в комментарии показываем путь, приведший к промашке. В указатель собственных наименований явные ошибки типа реки Ориз не включаем (это вводит в заблуждение и потому неприятно, как неприятно видеть эту "реку" в указателе Истрина), а осмысленные топонимы-переводы типа Сухого холма включаем в кавычках, после заглавного слова. Восстановленные нами общепринятые имена типа Петра (город) или Филон (еврейский ученый I в.) включаем в указатель в авторских скобках.

В Хронике более тысячи (примерно 1130) библейских цитат, извлечений, аллюзий. Бооровский способ указания цитат (постраничные сноски) в нашем издании выглядел бы громоздким; у нас цитаты заключены в кавычки и снабжены общепринятыми мнемоническими сокращениями (как в русских изданиях святоотеческой литературы), при этом потребовались уточнения и дополнения к индексации цитат де Боора. Приходится мириться с известной условностью границ цитат, копируя практику ввода цитат в собственный текст отцами церкви, которые допускают замену грамматических показателей лица, числа, времени, наклонения и т. д. Видимо, вослед этой средневековой практике вводят грамматические варианты и Амартол, и его переводчик. Особо красноречивые случаи отхода от текста Библии комментируем. Такого рода комментирование смыкается с экзегетикой, и бездонность изысканий в этом направлении не требует доказательств. Цитаты сверены по доступным библейским текстам, начиная с Септуагинты.

Необходимые экскурсы в библейскую герменевтику не единственная бездонная область, которая невольно затрагивается, если стремиться проникнуть в смысл переводимого материала. За настоящим переводом лежит в скрытом виде ещё одна работа, по объему сравнимая с самим переводом: сверка источников компиляции. Сверены лишь главные источники – частью [13] по греческим изданиям, частью по церковнославянским рукописям и изданиям, частью по переводам, выполненным русской церковью в XIX веке, частью по новым русским переводам. Приложение "Источники Амартола" содержит весь набор проверенных источников. Оставлены в стороне более поздние, чем ХГА, произведения, вобравшие в себя фрагменты из ХГА. Сверенные фрагменты помечены лишь надстрочными буквами, ограничивающими фрагмент. Как и в случае с библейским материалом, замеченные расхождения сверены более детально и комментированы.

Настоящий перевод имеет и культурно-исторический комментарий, без которого чтение средневекового памятника потеряло бы значительную долю своей привлекательности. Прежде всего это временные привязки, дающие при чтении чувство земли. Излишне повторять, что и здесь в современной науке нет незыблемых хронологических эталонов. Мы остановились на "Хронологии древнего мира" Э.Бикермана и Брюссельском 1983 года издании Синодального перевода Библии. Касательно объема культурных комментариев имеются различные мнения, но не существует пригодных на все случаи принципов. Все зависит от целей издания, от объема книги, наконец, от стоимости всего предприятия. Известный принцип "лишнее вредно" [Строева 1981] применен, насколько можно надеяться, в его эстетическом аспекте – в аспекте баланса между комментариями лингво-филолого-герменевтическими и общекультурными историческими. Насколько этот баланс соблюден – судить читателю.

Современный перевод текстологически документирован; постраничные адреса трех главных параллельных текстов: де Боора (Б), иногда Муральта (М), Истрина (И) и Тр (косая черта) введены в строки. Чтобы не терять связи между И и Тр, сохраняем сбитую нумерацию страниц Тр (до 1980 г.).

Бесценная рукопись Троицкого лицевого списка пока не опубликована и потому доступна единицам. Это наше национальное сокровище, и ее сохранение является важнейшей культурной задачей общества. В задачу сохранения входит, между прочим, издание самой рукописи современными способами воспроизведения, а также новое критическое издание текста с разночтениями по всем имеющимся спискам. Будем надеяться, что появление данного перевода лишний раз напомнит издателям об этих задачах.


Комментарии

1. Исайя, афонский монах, XV в. Предисловие к переводу сочинений Дионисия Ареопагита. В кн.: Описание рукописей Соловецкого монастыря, находящихся в библиотеке Казанской духовной Академии. Ч. 1. Казань, 1881. С. 222.

Текст воспроизведен по изданию: Временник Георгия Монаха (Хроника Георгия Амартола). М. Богородский печатник. 2000

© текст - Матвеенко В. А., Щеголева Л. И. 2000
© сетевая версия - Тhietmar. 2006
© OCR - Караискендер. 2006
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Богородский печатник. 2000