Примечания к описанию путешествия Н. Спафария.

(1) Берега р. Иртыша от Тобольска до Самаровского яма.

Водный путь по р. Иртышу, определяемый Спафарием в 500 верст (760-саженных), или по нынешнему в 700 верст, совершил он в пять дней; почти такая же продолжительность пути указана в “Списке с чертежа Сибирския земли” (изд. Г. И. Спасским), где сказано: “От Тобольска плыть до Демьянскаго яму 3 дни и от Демьянскаго яму до Самаровскаго яму 3 дни”. На Иртыше для удобства сообщений уже существовали тогда правительственные поселения ямщиков или ямы, каковы Самаровский и Демьянский, заселенные в 1637 г. ямщиками чтобы не отягощать Остяков подводами между Тобольском, Сургутом и Березовым. Кроме этих двух ямов, Спафарий упоминает на своем пути еще юрт Аремзянской татарский (нынешние Аремзянские юрты № 179 Сп. нас. м. Тоб. губ.) и юрт Натце (Натцынские юрты № 182). Ямы эти при речном плавании доставляли гребцов. По р. Иртышу Спафарий называет более 20 русских поселений, большая часть которых может быть приурочена к существующим в настоящее время населенным местам Тобольского округа. Таковы, например, деревни Реткина (№ 160 (Номера, стоящие в скобках, относятся к списку насел. мест Тобольской губернии, изданному Центр. Статистич. Комитетом.)), Корюкова (№ 302), Беломоя (№ 304), Медведчикова {№ 141), Зокордово (нынеш. Зоркольцево № 143?), Бронникова (№ 144), Балаева (Балуева № 212), Филатова (Нижне-Филатова № 181) и Овот (Уватское № 202?). Все эти русские поселения сгруппированы между Тобольском и Демьянским ямом, за исключением одного только последнего (Овот) далее же по Иртышу Спафарий встречал одни только инородческие селения.

Из поселков инородческих по Иртышу ближайшими к Тобольску Спафарий называет ряд татарских поселений, между которыми различает деревни и юрты; последнее указывает, может быть, на различную тогда степень населенности этих мест, в настоящее же время все татарские поселения безразлично носят название юрт. Татарские поселения названы Спафарием в следующем порядке, начиная от Тобольска: юрты Кускун (Сузгун № 154?) и Енгильдеев, деревня Ескальбинская (№ 303), юрт Абызов (№ 171); деревни Островная (№174), Иштамал (№ 312), далее деревни новокрещенных Татар: Вербуша Тычинского (в настоящ. время русск. деревня Тычинская № 176) и Арбукова, юрты ямские — Аремзянский и [180] Натце и деревни Карбинская (№ 183), Угинская (Укинские юрты № 214?), Есаул (№189), Юлбазара (Ялбинская № 200?), две деревни Туртасские и Водска. Ниже по Иртышу не встречалось татарских поселений, а шли уже остяцкие поселки.

Приведенные из описания Спафария названия татарских поселений на Иртыше согласуются и с топографическими указателями почти современной ему Кунгурской летописи или Тобольского летописца, составление которого, как известно, принадлежит Семену Ремезову. Берега Иртыша связаны с историей завоеваний Ермака и его товарищей. В 1582 г., по свидетельству Тобольского летописца, послан был Ермаком пятидесятник Богдан Брязга для покорения Назимской и Демьянской волостей. Следуя вниз по Иртышу, при устье р. Аримдзянки (где Спафарий называет Аримдзянскую волость), Брязга взял приступом татарский укрепленный городок и оттуда продолжал путь к Ниццинской и Карбинской волостям, которые поддались ему без затруднения. Но в Туртасской волости, к которой принадлежали и Уватские Татары, он опять встретил сопротивление. Здесь в летописи упоминается старинная татарская крепость — Туртасское городище следы которого тщетно разыскивал историограф Миллер во время своего путешествия по Сибири. (В настоящее время на р. Туртаске находятся остяцкие поселки). Спафарий упоминает две татарские деревни Туртасские и остров Туртас на Иртыше; может быть, у одного из этих мест и находилось прежде городище. За Туртасскою и Уватскою волостями еще во времена Ермака начиналась по Иртышу область Остяков, и здесь первою остяцкою деревнею были Лебацкие юрты, которую Остяки называют Нум-пугль, а Татары Назим-аул (откуда и произошло название Назимской волости). Деревню Лебоут (№ 206) Спафарий также называет первым остяцким поселением на пути от Тобольска; далее он упоминает о красиво расположенном Кошелеве городище (№ 548), близ которого, также находилась тогда остяцкая деревня. Миллер производит название этого городища (Кошельвата по остяцки) от остяцкого князца Кошеля, владевшего им в древние времена.

В перечислении остяцких поселений Спафарий, также как и в татарских, различает деревни и юрты; кроме того, здесь встречается еще новое различие: юрт зимних и летних. Относительно этой последней особенности инородческих жилищ, существующей и доныне, находим следующие подробности в русском описании Сибири 1683 года (Опис. рукоп. Румянц. муз. Востокова, № ССХСIV); здесь об инородцах, живущих по рекам западной Сибири, говорится: “Живут они в лесах темных над водами. Зимние юрты — деревянные в землях, аки в погребах от великих мразов; а летние юрты имеют в иных местех над водами великими токмо к лужам и пескам великим, для того что с весны у них и во все лето до осени бывает множество мошки и комаров; а нощию спят в палатках холщевых на высоких кроватях, под кровати же кладут огнь и куриво, дабы дали нощию уснуть”. [181]

О происхождении названия Демьянского яма находим следующее пояснение в том же Тобольском летописце: пятидесятник Брязга покорил здесь в 1582 г. упорно сопротивлявшегося остяцкого князца Нимьяна (Демьяна), по имени которого и волость названа Демьянскою (Нимьянскою).

Далее по Иртышу Спафарий называет Рачевское городище (нынешнее Рачево № 584). Во время похода Брязги находился здесь остяцкий идол Рача, которому приносились частые жертвы. Затем следуют в описании Спафария остяцкие юрты: Мурзинские (№ 588), Чандашевы (Чембачнины № 606?), Кармышевы, Субботины (№ 597), Ячины (№ 599), Воинковы, Деньшиковы (№ 602), Филина Баскакова (Филинские № 605), Лукьянковы, Цынгаловы (№ 607), Семенкины (№ 610) и Сотниковы (№ 611). Все они составляли в то время так называемую Цынгальскую волость, где, при рассказе о покорении ее казаками Ермака, упоминаются в Тобольском летописце Цынгальские жилища и Нарымский городок (не следует смешивать его с гор. Нарымом Томской губ.). Миллер исследовал эту местность и нашел недалеко от Цынгальских юрт на вершине горы следы старинных укреплений, которые носят у местных жителей название Цынгальского старого городища; Нарымский же городок, упоминаемый у Ремезова, Миллер предполагал на месте нынешних Сотниковых юрт. В пределах следующей Тарханской волости Спафарий называет юрты: Гришкин (№ 291), Колпуховские летний и зимний (№ 614), деревню остяцкую Артюхи Карлина, юрт Реполов (№ 616), Кондинские (№ 102), Баязновы (Базновские № 620) и Тимошкины. По имени Колпуховских юрт называлась в древнейшие времена и вся волость; название это, по свидетельству Тобольского летописца, произошло от остяцкого князца Колпуха, имевшего свой Колпухов городок на месте нынешних юрт. Подтверждением последнего служат виденные здесь Спафарием “большие и малые перекопи”. 8-го мая Спафарий прибыл в Самаровский ям, где кончилось его плавание по Иртышу. Относительно названия того места он подтверждает свидетельство летописца и производит его от остяцкого князца Самара, который жил тут во время первого прибытия казаков. Самар имел, кроме того, для убежища небольшой городок, следы которого еще видел Миллер, и о котором упоминает также Спафарий в своем описании Самаровского яма; остатки этих укреплений Миллер нашел на вершине одной горы, в двух верстах от Самаровского яма.

(2) Река Иртыш по Спафарию.

При составлении этого описания Спафарий, кроме лично собранных в Сибири сведений, пользовался статейными списками Байкова и Сейткула Аблина (о верхнем Иртыше, а также Книгою Большой Чертеж, откуда заимствовал описание степного пути от Тобольска до Астрахани через Казацкую орду. Пояснение этого извлечения из Книги Большой Чертеж можно найти в статье А. И. Макшеева: “Географические сведения Книги [182] Большого Чертежа о Киргизских степях и Туркестанском крае”, напечатанной в Записках Имп. Р. Геогр. Общ. по Отдел. Этногр., кн. VI).

Сообщаемые Спафарием, сведения о верхнем течении Иртыша заслуживают особого внимания, опровергая общепринятое мнение, что Русские проникли до Зайсан-нора и выше по Иртышу лишь в начале XVIII века, когда сюда доходили экспедиции Бухгольца и Лихарева. Из описания Спафария мы узнаем напротив, что еще до него “в давных годех близь озера Кизыльбаша или Ясана (Зайсана, туземное название которого Кизыльпу) плыли (служилые люди) из Тобольска и сыскали слюду”; также “что от Тобольска до самой вершины Иртышской мочно лехкими судами плыть”. О самом озере Зайсан Спафарий сообщает, что “в нем вода пресная, зеленая, а рыбы много и зверей, и сквозь него прошла Иртыш река и не мешается с озером, а опять течет своим течением”. В описании Сибири 1683 года находим еще более точные сведения о Зайсане: “От Ямышева озера вверх по Иртышу”, — сказано в этом описании — “до улусов Черных Калмык Бошохты хана урочище великому озеру Зайсан-куль. Ширина тому озеру 7 поприщ и посреди того озера бежит Иртыш река ходу стругами 2 месяца (от Ямышева?), а сухим путем лошадьми степью 2 недели кочевным ходом”.

Итак, следует допустить, что озеро Зайсан было уже посещаемо Русскими во второй половине XVII века. В атласе Сибири Семена Ремезова, пользовавшегося частными чертежами той эпохи, верхнее течение Иртыша означено довольно подробно, хотя, конечно, представляет еще много неточностей (см. лист 20-й атласа “Чертеж земли всей безводной и малопроходной каменной степи”). На этом чертеже означены между прочим в виде притоков Черного Иртыша реки Уренгай и Балаган; у Спафария эти реки названы истоками Иртыша, получающими свое начало из Мунгальских гор (южного Алтая). Новейшие исследования экспедиции г. Сосновского подтвердили существование водной связи озера Улюнгура с Черным Иртышем; это озеро имеет приток Урунгу или Бурлу-тохой, который составляется из двух рек — Булгуна и Чингиля, текущих из южного Алтая. В реках Урунгу и Булгун можно узнать Уренгу и Булаган Спафария и Ремезова.

В дополнение к описанию соляного промысла на Ямышевом озере и ежегодно бывающей здесь ярмарки, которое находится у Спафария, приводим еще некоторые сведения, заимствованные из описания Сибири 1683 года: “Озеро Ямыш от реки Иртыша 5 поприщ, и служилые люди Сибирцы соль из того озера ломают, рычагами емлют и возят тележками на себе на лошадех и на вельбудах, и струги грузят. А на то место у пристани Ямыша озера приезжают с товары китайскими из Китайска (?) Бухарцы и Калмыки со всякими своими товары и с лошадьми и со всяким ясырем и торгуют с русскими людьми повольным торгом чрез аманатов своих. Соль же та зело чиста аки снег или лед-яснец, сольна же вельми и сладка. И кругом тех мест около [183] Иртыша реки таких соляных озер самосадных во многих местах безчисленно много. Зверя тож, и птиц и всякой рыбы безчисленно много”.

Упоминая об Ямышевом озере, Спафарий не мог обойти молчанием его соляные богатства, из которых снабжалась в те времена почти вся Сибирь. Ямышевская ярмарка имела в свое время не малое значение для торговых сношений Тобольска с внутреннею Азией и существовала здесь в первой половине XVIII столетия, пока внешняя торговля Сибири не перешла окончательно в Кяхту. Выгодная меновая торговля с Калмыками и Бухарцами привлекала на Ямышевскую ярмарку всегда много русских торговцев из Тобольска, Тары и Томска, хотя они беспрестанно подвергались по пути нападениям хищных Калмыцких орд. Первое русское известие об озере Ямышеве находим в наказе 1594 г. о строении города Тары, напечатанном в Описании Сибирского царства Миллера (стр. 272). В наказе этом сказано между прочим: “взять на расход разным людем 70 п. соли и к тому прибавку послать из новаго города на Таре на озеро на Ямыш и велети соли привезти на стругех”. (Не понятно после этого предположение Миллера, что оз. Ямыше лишь в 1613 г. открыто казачьим головою Станнславовым. См. Samml. Russ. Geschichte, t. VIII, 83).

Упоминаемые Спафарием в окрестностях Тобольска “пустой городок и шанцы Кучюма царя Сибирскаго”, где в его время Татары еще поддерживали уцелевшую мечеть, посетил в 30-х годах прошлого столетия историк Миллер, который дает подробное описание виденных им здесь развалин Кучюмовой резиденции (Ист. Сибирск., стр. 134, 135). В своем перечислении народов, живущих по Иртышу, Спафарий не упоминает вовсе о Самоедах.

(3). Плавание по р. Оби до устья Кети.

Следуя по Оби Спафарий встречал здесь местности, исключительно населенные Остяками; названия упоминаемых им юрт, вероятно, производились от имен тогдашних остяцких князков и по большей части не могут быть приурочены к нынешним. Только названия юрт Шапшиных (Тоб. губ, № 625) да Талимковых (Салымских? № 688) сохранились в списке современных насел. мест. Остяцкие поселения разделялись в то время на волости, которых Спафарий упоминает 6, а именно: Ваховскую (князца Выкопы), Лунпукорскую (князца Сеуса Арданова), Троегородскую (князца Пичика), Чюлымскую (князца Чюлыма), Кондыкину (князца Кондыки) и Тымскую (Тунаки князца): волости эти, вместе с другими 11-ю, расположенными по рекам Васьюгану, Травьюгану, Балыку и Пиму, приписаны были к Сургутскому уезду; далее же начинались Нарымские Остяки. На Оби Спафарий беспрестанно встречал остяцкие рыбные ловли. Богатая добыча пушного зверя в остяцких волостях обусловливала учрежденные на Оби заставы “для пошлины государевой на мягкую рухлядь”, которых Спафарий называет две: первую — на Асламском плесе, а вторую — на Солоковом. [184]

О Сургуте Спафарий замечает, что это древнейший в Сибири город после Тобольска; по Миллеру же, он построен был в 1593 г., то есть, годом позже, нежели Пелым и Березов, хотя последнее мнение основано лишь на догадке. Приближаясь к Нарыму, посланник снова встретил русские поселения. На протоке Еловой он называет русскую деревню Федора Попова (может быть, нынешняя деревня Подъельничная, Томск. губ. № 551), о которой замечает, что это “первая от Демьянскаго яму, где хлеб пашут”. Следующую русскую деревню близ Нарыма Спафарий видел на протоке Быстрой (Каленацкая № 542?). Далее он посетил старое городище Нарымское, уже в то время покинутое и находившееся в 10 верстах от нового (современного) Нарыма. Старый Нарым (где теперь дер. Городищенская № 445) есть, следовательно, тот городок, о котором упоминается в Книге Большой Чертеж; в Лунпуке Кн. Б. Ч. можно узнать Лунпукорскую волость Спафария (Нарымский острог по Миллеру построен был здесь в 1596 г.; Опис. Сиб. ц., стр. 311). Спустя потом несколько лет острог этот от прибылой воды осыпался, что и подало повод к перенесению его на лучшее место (Новый Нарым), это перенесение последовало в 1614 г. (Опис. Сиб. ц., стр. 324).

При описании Сургута и Нарыма Спафарий два раза упоминает о бывшей здесь некогда Пегой Орде Остяцкой, о которой в то время еще существовало предание в этих краях. Кажется, не подлежит сомнению, что это название, объяснявшееся столь различно, относится к Остякам Нарымского края, а не к какому-либо другому племени, как думал Лерберг. Это подтверждается также архивным документом, напечатанным в Ист. опис. Сиб. ц. Миллера (стр. 326), где говорится о князе Пегой орды, приезжавшем в Москву в 1602 г., и притом сказано, что он состоял в ведомстве города Нарыма.

От Нарыма до устья Кети Спафарий называет русские казацкие поселки: Петра Гаврилова, Нехорошкова, Игнашки Семенова и деревни Соснину и Алтаеву (последняя на р. Кети в Томск, губ. № 564). Ямских поселений на Оби не упоминается, и Спафарий менял гребцов только в Нарыме. Пользуясь дувшим иногда попутным ветром, часть плавания по Оби он совершил под парусами. От Самаровского яма до устья Кети путешествие посланника, следовавшего “с великим поспешеньем”, продолжалось 26 дней; об обыкновенной же продолжительности этого плавания в те времена можно заключить из текста “чертежа Сибирской земли”, где сказано: “От Самаровскаго яму до усть Иртыша реки вверх по Оби до Сургута ходу 10 дней. А от Сургута до Нарыма по той же реке ходу по 3 и но 4 недели; а от Нарыма до усть Кети реки ходу день” — то есть, больше месяца.

(4). Описание реки Оби.

О вершинах Оби Спафарий имел не вполне точные представления: он ошибочно предполагал, что исток Телецкого озера к северу [185] представляет особую от реки Бии вершину Оби. В описании Сибири 1683 года находим следующие более точные известия о вершинах Оби и о Телецком озере: “Великая река Обь вышла одною вершиною из-под Тангутцкой земли, там же иноверцы имянуют ее Катуня; а другою вершиною вышла из под Мунгальской земли из великаго озера Алтына и около того озера Алтын-куль кочюет Мугальской Лоджан-хан и иные тайши. А рыбы в нем всякой множество и нерпа морская есть. И те две вершины внизу сошлися, и иноверцы с тех мест назвали уст Бия и Катуни, а ниже того названа та река от величины ея — великая река Обь”.

На чертеже 20-м Ремезовского атласа водная система Телецкого озера (Алтын-куля) означена довольно подробно, и между южными притоками озера названа р. Чулышман. На юго-восточном берегу Алтын-куля изображен на чертеже каменный город с надписью “Царство Алтырское”; кроме того, здесь названы племена Теленбутов (или Телень орда), Таутелеуты, Тележцы и Саянцы.

Телецкое озеро стало известно Русским с 1633 г., когда сюда проник с партией казаков сын боярский Петр Собанский, с целью покорения живших здесь Телесов. В 1642 г. тот же Собанский снова послан был сюда для усмирения этого племени. Он пробыл в окрестностях озера до весны для исследования страны и заложения острога. Найдя местность у озера неудобною для укрепления, он предлагал построить острог при впадении р. Лебеди в Бию; но предложение его не было принято, и таким образом эта страна еще долго оставалась без колонизации. Воеводы сибирские неоднократно указывали правительству в своих донесениях на выгодность тамошних местностей для заселения. Так воевода Петр Иванович Годунов, в тексте составленного им чертежа Сибири (в первой редакции 1667 г.), упоминает, что “при устье Бии и Катуни места красныя и угодно быть Великаго Государя городу или острогу, потому что места пашенныя и всякого зверя, и соболей, и лисиц, и бобровых речек много и прибыль Великим Государям будет не малая” (см. рук. Рум. библ. № ССХСIV, № 2-й). После Спафария, который также не обошел молчанием плодородия и богатства местностей при вершинах Оби, встречаем о том же сведение в описании Сибири 1683 г., где сказано: “Вверх около вершин рек Бии и Катуни места зело изобильныя лесами и полями: черность земляная в человека вышиною. Зверя всякаго птиц и рыбы всякой велие множество. И чрез то место и устья Бии и Катуни на великой реке стоит остров великой и тем местом Калмыки Черные из своей земли в Мунгальскую и Киргизскую землю ходят и к ним Калмыкам. И только бы изволили и указали Великие Государи на том месте, на устье Бии и Катуни город или острог поставить, и им бы Великим Государям была прибыль великая от ясачных звероездов и от торговых людей всяких”.

Об идоле Золотой бабы, находившимся на р. Оби, и который Спафарий называет остяцким, упоминается еще в древнерусском дорожнике [186] начала XVI в., где содержится описание пути в Печору, Югру и к Оби. Перевод этого дорожника помещен в записках о Московии Герберштейна (перевод И. Анонимова, стр. 123—126), которые, вероятно, были известны Спафарию. Отсюда это известие перешло во многие другие иностранные сочинения.

(5) Плавание по р. Кети.

Берега р. Кети Спафарий называет тоскливыми, “потому что жилья на ней нет от Кецкаго острогу до Ворожейкиной деревни”. Последнее относится лишь к русским поселениям, остяцких же юрт по пути встречалось не мало. От устья Кети Спафарий называет первой Пиковскую волость, а далее — Кецких и Маковских Остяков. Неприязненные отношения Остяков заставляли Русских селиться по близости острогов. Три русские деревни существовали в то время близ Кецкого острога и одна близ Маковского. На Кети Спафарию изредка попадались покинутые зимовья казаков, ходивших из Тобольска с хлебными запасами в Енисейский острог, который служил в то время главным пунктом для продовольствования дальних завоеванных земель по Лене и в Прибайкалье. Из Енисейска “хлебное жалованье” рассылалось по различным острогам и зимовьям. В списке с чертежа Сибирской земли плавание р. Кетью определено в два месяца, то есть, вдвое долее, нежели плыл Спафарий до Маковского острога.

(6) Енисейский острог.

Енисейский край поразил Спафария своею населенностью и оживлением после пустынных и безжизненных берегов р. Кети. “3десь”,— говорит он (в письме из Енисейска к боярину А. С. Матвееву),— “Енисейская страна вельми хороша, будто Волоская земля. А река Енисей будто Дунай, самая веселая и великая. И дал Бог изобилие всякое, хлеба много и дешев и иное всякое ж и многолюдство”.

В Енисейском уезде было в то время, по словам Спафария, до 500 деревень и самые хлебородные места. Самый Енисейский острог имел уже в то время постепенно возраставшее торговое значение. Посредством р. Ангары китайские товары отправлялись сюда из Селенгинска и чрез Байкал, а русские — по Оби, и отсюда по трем главным путям до Енисейска. Одни шли из р. Оби вверх по Ваху до вершины его, а отсюда перетаскивали лодки через волок в 10 верст и достигали р. Елогуя. Другие поднимались по р. Тыму, который вершиною своею близко подходить к р. Сыму, и по сей последней спускались до Енисея. Третий путь, наконец, так называемый Маковский волок, который избрал и Спафарий, был вверх по р. Кети до Маковского острога (ныне с. Маковское, Енис. губ. № 504), а отсюда товары отправлялись гужем или прямо в Енисейский острог. Этот последний путь был самый ближний и считался наивыгоднейшим (см. Списки нас. мест. Енисейск, губ., стр. ХLI).

Еиисейский острог, основанный в 1619 году (в том же году [187] основан и Маковский), заселялся очень быстро и весьма скоро сделался значительным населенным пунктом. Особенное влияние на его развитие имели его два монастыря, упоминаемые Спафарием. В 1678 году острог стал называться уже городом, и здесь учреждена была приказная изба.

(7) Верхнее течение р. Енисея по русским известиям XVII века.

О верховьях р. Енисея Спафарий говорит, что “вершина ея не знается откуду начинается”, и далее сообщает известие, полученное от туземцев, о близости вершины Енисея к вершинам Оби. Последнее известие становится понятным после взгляда на чертеж 20-й Ремезовского атласа, где “Енисейскою вершиною” назван более южный исток р. Абакана из двух небольших озер. Верховья Абакана действительно сближаются в некоторых местах с водною системою р. Чулышмана, хотя между ними и существует горный водораздел.

О действительных вершинах Енисея (Улу-Кема) Русские в ХVII веке также имели уже некоторые сведения, хотя весьма отрывочные. Сведения эти доставлены были посольствами, ходившими из Томска к Монгольским Алтын-ханам, которые кочевали сначала за Саянским хребтом близ озера Убсы и его притока р. Тес, а впоследствии (около 1634 г.) перешли в водную область Абакана и Тубы, где обитали племена Тубинцев, Арчаков, Алтырей и Качинцев. В нашем введении мы сообщили уже подробности посольства атаманов Тюменца и Петрова, бывших на Убсе в 1616 году. О других русских посольствах к Алтын-хану: Якова Тухачевского (1634 г.), Неверова (1638 г.) и Греченина (1636 и 1659 гг.) подробно сообщил Фишер в своей Сибирской истории (сравн. Землеведение Азии Риттера, т. IV, дополнение LХIV: о русск. посольстве к Алтын-ханам в XVII столетии). Менее известны посольства Бажена Карташева (1636 г.), Василия Старкова (1638 г.) и Романа Старкова с Бобарыкиным (1665 г.), о которых и сообщим здесь некоторые сведения на оснований наших изысканий в Московск. главн. архиве мин. ин. дел.

Сын боярский Бажен Карташев, отправившийся к Алтын-хану (Ирденею) в 1636 году, выехал 28-го августа с товарищами из Томска. 17-го сентября посольство прибыло в киргизские улусы на речку Ерму (Ербу?), оттуда, получив подводы, отправилось оно в улусы племени Алтырцев, кочевавших на р. Алту-булак, “не доезжая Абакана реки за три днища”. 25-го сентября послы пришли к Лабе Даин-Мергеню, который выслал им запасы и подводы на р. Абакан. 30-го сентября Карташев прибыль в Алтыновы улусы, находившиеся в то время в Саянском камени, а 3-го октября выехал из Саянского камени и переехал Алай реку (?). Здесь горные Саянцы напали на Русских и отбили у них несколько лошадей вместе с вьюками. 4-го октября Русские переехали р. Кемчик и 14-го прибыли в резиденцию Алтын-хана. Шатры для послов поставили в дневном расстоянии от улуса Алтынова на речке Чаган-баргасы (Чахан-Махан; Частые броды у Тюменца), в Лобине улусе, откуда 15-го октября [188] их потребовали на первую аудиенцию к хану. В марте месяце 1637 года Карташев отправился обратно от Алтына с “государевою данью” и вместе с послами ханскими. В горах Саянских Русские снова подверглись нападениям Саянцев, которые на этот раз отбили у них 11 лошадей и овец, данных им в корм. Сопровождавший Карташева тайша Дурал-Табун, родственник Алтынов, обещал ему наказать хищников, которые, по его словам, “приезжали на то место для зверовья с Телесково озера; а Кыштымы они Черных Калмык Контайши”.

Год спустя (в 1638 г.), отправлен был из Томска в те же края Василий Старков. Путешествие его помещено у Фишера (Сиб. Ист., стр. 496—510) и названо там посольством Старкова и Неверова; но оно существенно отличается от того, которое мы нашли в Монгольских делах Моск. главн. архива м. ин. дел. Сообщаем здесь это последнее:

22-го сентября Василий Старков прибыл на р. Белый Юс, а 29-го отправился далее к Верхним Киргизам и Алтырям. Эти Алтыри в то время кочевали по р. Уйбату в горах; от них Старков поехал на Абакан. О дальнейшем его путешествии приводим здесь весьма замечательное и подробное описание архивного подлинника. “Из Алтыр”,— сказано здесь — “поднялися на киргизских подводах с великою нужею, на Абакан реку; половину пеши брели, потому что подвод было мало, и пришли до мунгальских улусов. А на Абакан из Алтыр пришли на третий день. А перешед Абакан реку, через Саянский камень шли дорогою по речке Чеган-махе (Чеган-Махан), и с устия и до вершины все по ней итти по камени, волоками по обе стороны. А бродов по ней больших с берегу на берег — сорок, а малыми бродами — больше осмидесяти бродов. А в середнюю воду на бродах коню по тебеньки и по череву. А ходу по ней два дни. А с Чеган-махи поднялись на Большой Саянской камень; и на тот камень с Абакану реки поднялись на четвертой день, а с того камени спустились на речку на Кантыгир. А Кантыгир река — крута добре, все пороги, ровных мест нет. А шли из того Саянскаго камени и по той реке шли дорогу вверх одно плесо и перешли речку Кантыгир с правой стороны на левую речку. И от Кантыгиря по речке ж вверх и до вершины. И по той речке ходу два ж дни. А с той речки поднялись на другой Саянской высокой камень; а с того камени спустились верхнею дорогою направо, и после того еще переехали тот же камень в третьем месте не таков высок, пониже тех. А от тех спустились по речкам же все по маленьким вниз и вышли на речку на Аккол, а по речке по Акколе наниз и до Кемчюка реки. А на Кемчюк реку приехали октября в 10-й день. А в том месте на Кемчюке кочевали Мингатцкие люди; а улус тут стоял Коушаков, и в том улусе нас поставили... Октября в 16-й день с Кемчюка повезли дорогою на Чюкур-булак (?) через речку Идал (?) на Закол (?) речку; а по [189] Кемчюку вышли к Большой Кеми (Улу-Кем?). А поднимаючись с стану приставы к нам привели корму на дорогу... И перешед речку Булак в третий день в половину дня, а Закол речки не дошед версты за две, прибыли в улус Туралов”. Отсюда, то есть, с речки Чюкур-булак Василий Старков совровождал Турала, вассала Алтынова, в его перекочевках на речку Чегму, а оттуда на речку Жергату; об этом Старков сообщает, что “кочюют и ставятся все улусы порознь по статьям, а Царев (Алтынов) улус и стан стоял под каменем верстах в 10-ти от Турала”. Посольство пробыло у Алтын-хана довольно долго, и в статейном списке подробно сообщается о переговорах с ним.

Сын Алтынов, Лоджан (Лозон) хан, продолжал сношения с Россией, и теснимый Олютами (Черными Калмыками), перекочевал с р. Абакана еще далее к северу, в Качинскую степь. Но в 1663 году Лоджан и здесь подвергся нападению Калмыков, к которым присоединились также Киргизы. Побежденный ими, Лоджан бежал вверх по Енисею, где во многих местах существовали еще в прошлом столетии окопы, называвшиеся Лозоновы осады (см. об этом выписку из ведомостей Красноярских 1663 г. в Зюнгорских делах Моск. гл. архива м. ин. дел). Лоджан хан после того снова возвратился в Саянские горы, в долины Кемчюка и Уса.

Здесь застали его русские посланцы Роман Старков и Бобарыкин, отправленные из Томска в 1665 году. Им поручено было между прочим “досмотреть места на усть Упсы реки” (речки Минусинки?), впадающей в Енисей с правой стороны немного ниже устья Абакана. Лоджан-хан, надеявшийся при помощи Русских снова утвердиться в прежних своих кочевьях в Качинской степи, просил выстроить для него здесь, при устье Упсы и Абакана, острог для убежища от Киргизов. 23-го июля Старков и Бобарыкин выехали из Томска. 11-го августа прибыли они в Киргизскую страну, откуда “волоклися пеши до Енисея реки 5 дней; а Енисей реку перешед, до Камени Саянскаго шли 5 дней же. А через Камень Саянской шли 10 дней”. 9-го сентября пришли они на Ермену реку (?), где встретили их улусные люди Лоджана и проводили до его кочевья. В переговорах с Лоджаном послы говорили хану, что “Великий Государь велел тому месту, где пристойно быть городу или острогу, учинить чертеж, и чтоб он им то место указал”. Вместе с провожатыми от хана они отправились 1-го декабря в обратный путь, о чем в статейном списке повествуется так: “И мы Роман с товарищи пошли по реке Уеку (Оюк, приток Уса) и с Уеку перешли на Ус реку (правый приток Енисея) и по Усу реке шли две недели и вышли на Енисей реку. И Енисеем шли промеж Саянским Каменем две недели с великою нужею конми и верблюдами, и они пали. И сами мы голодовали и волоклися пеши на великия зимния стужи и с голоду немного не померли и вышли на [190] Абакан реку пеши. И пришли в Киргизскую землю и покупали корм и кони большою ценою. И дошли до Кауртацких волостей на Кию реку и из Каурта приволоклися в Томской пеши февраля в 13-й день с Мунгальскими послами”. Несмотря на столь бедственное путешествие, Старков и Бобарыкин представили Томскому воеводе Даниле Хрущеву при возвращении чертеж местности при устье р. Абакана, где Лоджан-хан просил построить острог,— может быть, на месте нынешнего Минусинска. По счастливой случайности чертеж этот не постигла общая участь других чертежей XVII века, и он уцелел в архивном столбце. Точный снимок с него приложен к настоящему изданию.

О последующих судьбах Алтын-ханов известия крайне скудны. Вскоре после описанного посольства Старкова Лоджан снова появляется в Качинской степи, будучи изгнан с верхнего Енисея Халхаскими ханами, с которыми вел непосильную борьбу. Судя по описанию Сибири 1683 г., на которое мы ссылались в примечании 4-м, кочевья Лоджана в конце XVII века находились уже близ Телецкого озера.

Возвращаясь к описанию р. Енисея у Спафария заметим, что упоминаемые им камни с иероглифическими надписями встречаются у Красноярска и у Перевозной горы, недалеко от Биджи, то есть, Письменной речки, у Абаканска (см. Землевед. Азии Риттера, III, стр. 498). Дикий хмель, растущий на островах верхнего Енисея, и в настоящее время служит здесь предметом торговли.

(8). Плавание по рр. Енисею и Ангаре до Байкала.

По р. Енисею Спафарий называет до устья Ангары 31 русское поселение, из которых сохранили свое прежнее название только следующие: Нифантьева (Вонифантьева № 399 сп. нас. м. Енис. губ.), Верхняя (№ 325), Гурылева (Гурина? № 385), Южакова (№ 332), Шадрина (№ 377) и Марково городище (Городище № 369), где, по объяснению Спафария жили никогда Тунгусы.

От деревни Стрелкиной (№ 363) начиналось плавание Ангарою, представлявшею для водного путешествия весьма опасные места своими порогами и шиверами. В одной из русских Космографий XVII века, в статье, описывающей Сибирь, сказано об этом следующее: “Ходят же Россйские люди Сибирской земли …во Онгаре с великою нуждею великия ради быстрины и болших порогов страшных и необычных, яко на велику гору верст по пяти и менши, с великим трудом и большею нуждею в малых судах на великия и высокия камени. Потребная же и запас весь обносят на рамех своих пороги те, и ничего же не остает от потребных в судах тех. Мнози же на тех порогах убиваются и до смерти человецы великия ради нужды” (см. Изборник слав. и русск. сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции, А. Попова, стр. 528).

При описании наиболее опасных порогов р. Ангары Спафарий [191] упоминает о некоторых несчастных случаях, бывших здесь с воеводами, отправлявшимися водным путем в Илимский острог. У Кашиной шиверы виднелось, по его словам, около 40 крестов, поставленных над утопленниками. Несмотря на неудобство этого водного пути, здесь не было в то время обходных конных дорог.

Берега Ангары в то время представляли много новых поселений, особенно между Брацким и Балаганским острогами. Из существующих по ныне названий Спафарий упоиинает здесь Спасский монастырь, деревню сына боярского Распутина (Распутино), Кежму и Суворово. В Балаганском остроге, основанном еще в 1654 г., посланник нашел всего только 2 двора пашенных крестьян; а в остроге еще не было церкви. Первые бурятские юрты Спафарий видел близ устья р. Уды, откуда начинался Балаганский уезд.

(9). Посольский мыс.

Сын боярский Иван Похабов, первый русский исследователь Забайкалья, вступил здесь в сношения с Цецен-ханом, владетелем Даурии, которого убедил отправить посольство в Москву. Через два года ханские послы благополучно вернулись в Ургу чрез Енисейск, но сопровождавший их туда русский посол, сын боярский Заболоцкий, на обратном пути умерщвлен был (в 1650 году) на Байкале Бурятами. (По некоторым известиям в убийстве этом участвовали и Монголы Цецен-хана). Мыс, где совершилось это убийство, получил с тех пор название Посольского, о чем упоминает и Спафарий в своем описании Байкала. (Впоследствии здесь основан был Посольский монастырь.) Г. И. Спасский ошибочно относить это событие к 1681 году (см. Описание Байкала в Сибирском Вестнике 1820 г.).

(10). Ново-Селенгинский острог.

Описание или доезд Степана Полякова (см. приложение I-е), почти современный издаваемому путешествию, дает весьма хорошее понятие о состоянии Селенгинского края при проезде посольства. Здесь только что начиналась в то время русская колонизация, имевшая опорными пунктами лишь Ново-Селенгинский острог и несколько близлежащих поселений, между которыми самым значительным была в то время Ильинская слобода. При Спафарии строился здесь еще монастырь св. Николы. На современной карте находим также деревню Селенгинских Брянских казаков, упоминаемую Спафарием, в нынешнем с. Брянском.

Более ранние данные для истории русской колонизации Селенгинского края находим в одной отписке сына боярского Ивана Перфильева к Енисейскому воеводе Кирилле Аристарховичу Яковлеву о поездке его к Цецену (Кукону) хану через Селенгинский острог в 1668 году. “Селенгинский острог”,— говорит Перфильев в своей отписке,— “поставлен над рекою Селенгою мерою стены по 15 сажень, по углам 4 избы, на избах [192] башни, около острогу — надолбы. А места прилегли около острогу — степи каменныя, пашенных мест нет нигде и овощей никаких не родится, местами, де, есть яблони и сандал. А кочюют близко Селенгинского острогу все Мунгальские люди разных тайш (которых видел здесь и Спафарий); а иные никакие люди опричь Мунгал близко Селенгинского острогу не кочюют. Есть вверх Чика и Хилка рек Тунгусы, юрт шестьдесят, от Селенгинскаго острогу дней за пять или за шесть; и тех Тунгусов за помочью Божиею мочно будет привести под Великаго Государя высокую руку в ясачной платеж. А живут они у соболиных мест за Мунгалами ж; а Мунгальским людем нечаяти, чтоб ласкою и посольством быть им в ясачном платежу, потому что земля гораздо многолюдна и люди самовластны и больших своих мало почитают и речь их похвальная, что стоять им всем, царям и тайшам, друг за друга откуда будет война” (из портфелей Юни № 3, в Моск. гл. архиве м. ин. дел).

Селенгинский острог основан был, как известно, в 1666 г.; на это жаловался в то время Монгольский Цецен-хан через особое посольство, прибывшее в Москву в 1667 г., считая, что острог построен в его владениях.

(11). Различные пути через русскую Даурию.

Поход Афанасия Пашкова через Даурию, о котором упоминает Спафарий, совершен был в 1656—1658 годах. В “Сказании о великой реке Амуре”, извлеченном Г. И. Спасским из сборника конца XVII века, об этой экспедиции говорится следующее: “В прошлых годех проплыл дощаниками по р. Ингоде Афонасий Пашков и построил острог Нерчинской; а приехал чрез Байкал и Селенгою рекою и оставив Селенгу плыл рекою Хилком до Иргенскаго острога 4 недели, а в Иргенском оставив суды, озерами и волоками до Ингоды реки один день. И на той реке Ингоде сделал новые большие дощаники и плыл вниз по Ингоде и по Хилку до усть Нерчи реки 3 сутки, и тут построил Нерчинской острог меж рек Нерчи и Шилки” (см. Вестн. И. Р. Геогр. Общ. 1857).

Путь, открытый Спафарием вдоль реки Уды и к Еравинским озерам, впоследствии сделался главною дорогою от Иркутска к Нерчинску, что и вызвало построение Верхнеудинского острога.

В атласе Семена Ремезова на чертеже Забайкалья еще обозначены эти два пути в Нерчинск. О водном пути по р. Хилку здесь сказано так: “р. Хилок, а по ней в прежние годы ходили малыми судами до Иргенскаго в Нерчинской”; ко второму, то есть, Удинскому пути, относится на чертеже следующее пояснение: “Дорога в Нерчинском от Удинска до Яравинской телегами езду 10 дней на легке”.

До открытия Удинского пути главною торговою и военною дорогою [193] из Иркутского острога в Нерчинский служил путь через Баргузинский острог, о трудностях которого Спафарий подробно говорит в своем описании Байкала. При следовании Баргузинским путем плавание по Байкалу совершали от устья Ангары до острова Ольхона и далее к Святому носу, близ которого нередко случались крушения.

(12). Первые сношения Русских с Ургинскими кутухтами.

В историческом очерке А. М. Позднеева: Ургинские Хутухты (С.-Пб. 1879) находим следующие биографические данные о первом Ургинском кутухте (упоминаемом у Спафария), которым начинается ряд духовных властителей северной Монголии: Кутухта Ундур-гэгэн родился в Монголии в 1635 г., то есть, спустя ровно 50 лет после того, как Абатай-Саниг-хан признал буддизм господствующею религией в Халхе. Он был вторым сыном Тушету-хана. Уже 4-х лет ребенок принял обеты монашества (убаши); но, как сын могущественнейшего из халхасских ханов, он потом не долго оставался простым монахом и семи лет от роду был уже возведен на кафедру главного монастыря Тушету-хановского аймака. 14-ти лет Ундур-гэгэн (названный в монашестве Лубсан-Вамбо-Чжалцан) отправляется в Тибет и в 1650 г. представляется Далай-Ламе, который объявляет его хубильханом, то есть, воплощением знаменитого апостола индийского буддизма Даранаты, и как знак главенства его над буддийскою церковью в Халхе, дает ему право употреблять при своих выходах желтый шелковый зонт (шухур).

Возвратившись в Халху, Ундур-гэгэн был принят, конечно, с большими почестями и сделался лицом настолько влиятельным во всей Халхе, что его считают главным виновником подданства северной Монголии Манчжурскому дому. Биография гэгэна рассказывает, что, когда собраны были на сейм князья и нойоны и Ундур-гэгэном предложен был вопрос о выборе подданства Русским или Китайцам, все собрание отвечало в один голос: “о выборе, кому поддаться, пусть ведает наш лама Гэгэн”. Ундур-гэгэн умерь в 1724 году, 89-ти лет от роду.

В дополнение к этим сведениям о первом Ургинском кутухте добавим, что, по архивным сведениям, к нему до 1675 г. посылались два русские посольства. О первом посольстве — Бубенного, бывшего в Урге в начале 1665 г., известно, что оно отправлено было по желанию самого кутухты и Монгольских тайшей Сенги и Чокура, которые в то время казались расположенными принять русское подданство.

В этих же видах послан был в следующем году Павел Кульвинский. Поддавшись вместе с другими владетелями Халхи Китаю, Ундур-гэгэн тем не менее весьма заботился о сохранении дружественных отношений к Русским. В 1675 г. он посылал в Москву через послов своих поминки царю, состоявшие из серебряного кубка, камок и атласу (см. Доп. к акт. ист., т. VI, № 132; также у Спафария). [194]

Русское правительство, со своей стороны, также дорожило дружбою кутухты, который мог оказывать не маловажное покровительство русским купцам, уже начинавшим в то время ездить в Китай через Ургу. Неоднократно посылались к кутухте царские грамоты и подарки.

В описании Сибири 1683 г. встречается весьма любопытное описание духовных церемоний и обрядов монгольского буддизма, из которого приведем здесь некоторые подробности: “Службу свою служат (ламы монгольские) в капищах своих с кутухтою ламою. В службу по 300 человек лам, а попы их, сиречь ламы, и кутухти не женаты; а кто младой падется с женским полом из чину ламы, и им положен устав 7 недель поститься и больши того падения в грех не ставят. А как службу свою служат, и всенощное пенье до самаго света с вечера, днем же с третьяго часа дня до полудня. И в то время в службу их кутухта-лама, чиноначальник их, на высоком престоле сидит в равенство с болванами к стене, во всем наряде по обыкновению своему. Да с ним же, кутухтою-ламою, в службе служат власти его: лам всякаго чину по уставу по 400 и по 300 человек. И во время службы их идольской бывает мусикийское играние разное во указное же время и в трубы великия трубят. Трубы те медныя, в 4 сажени величиною; в бубны бьют, в колокольцы звонят и в железныя доски вместо клепал и в медныя в большия чаши, аки кадила вместо звона повешена, звонят. И иныя всякия игры по их идолопоклонническому древнему оставленному обыкновению в службе бывают. Кадила же большими серебряными на чепях с колокольчики разным ладаном в службе своей кадят; и вместо потира на тот же образец великой устроен потир и ложка серебряная. И из той чаши сам кутухта-лама, сидя на престоле своем, трижды ел и чину своему, ламам всем, приходящим к престолу его, дает такожде по 4 ложки; и мирским: хану-царю, женам его царицам, детем и бояром, всякого чина людем мужеска и женска пола, от мала и до велика. А потир зело велик, яко двум человеком пред кутухтою держати оный; а в ту чашу или потир положено сочиво малое, аки горох самой малой, вино церковное, масло деревянное. И в службе прежде как принесут тот потир, и кутухта, взем тремя персты то приношение идоложертвенное, трижды на воздух бросает” (см. рук. Румянц. муз. № ССХСIV).

13. Поездка в Китай сына боярского Ивана Поршенникова в 1675 году.

Спафарий, сообщая подробности о торговой поездке Поршенникова и его спутников, которых встретил в Енисейске (см. отписку оттуда в приложении II-м) дает нам первое русское описание Кяхтинскаго пути через Ургу и степь Гоби. Почти все упоминаемые им реки водной системы Селенги и Орхона, каковы Бура, Иро, Шера, Кара, Битыгей (Бургултей?), встречаются также в описаниях Тимковского и о. Иакинфа [195] (Бичурина). Только речки Ногой, Уй и Бургадай, названные Спафарием притоками р. Толы (Тулы), приурочить трудно: р. Тула имеет два известные притока — рр. Улутуй и Сельби. Сведение о запустевшем укрепленном городе (у каменных стен которого “починки немного надобно”), стоящем близ реки Толы ниже Урги, чрезвычайно интересно и могло бы относиться к развалинам Каракорума, который, по свидетельству Абеля Ремюза (Recherches sur la ville Karacorum, pp. 20, 32), находился, вероятно, недалеко от слияния р. Тулы с Орхоном. О степи Гоби Спафарий не передает тех полубаснословных сведений, которые, вероятно, распространялись в Сибири бухарскими купцами (см. 5-ю отписку Спафария в прилож. II-м) и существовали еще в конце XVII века. Находим таковые в рукописи о Сибири 1683 г., где сказано: “В вершинах реки Кайлара, между Китайским государством и Тангуцкою землею — пещаная пустыня. И тем местом люди не ездят, занеже в оной велие множество червей, сиречь змей, которые многих людей и скотов заедают до смерти. А то место пустынное к самой восточной Индии лежит”. На речке Хара-булха-сун, упоминаемой Спафарием, близ великой Китайской стены у Калгана стоит древний город Хара-балтасун-хота или просто Хара-хота (по-китайски Син-хо); см. Записки о Монголии о. Иакинфа, I, стр. 66).

(14). Дороги в Якутском крае в XVII веке.

О дорогах между Якуцким острогом и зимовьями Алазейским, Зашиверским, Верхнеянским и др., а также о пути на Амур через Тугирский острожек, весьма подробно сообщено в Росписи Якуцкого уезду (1675) в Доп. к акт. ист., т. VI, № 136, II. Этою росписью пользовался, может быть, Спафарий в своем описании р. Лены и водных путей из Якуцкого острога на Амур (см. также данные Спафарию маршруты на Амур в прилож. I-м № 6).

(15). Путь Спафария и Милованова через Китайскую Даурию.

От Аргуни начинался путь Спафария через нынешнюю Китайскую Даурию, которая в то время еще считалась русским владением до Хиньганскаго хребта (см. приложение I № 4 и примечание). Правый, китайский берег Аргуни горист: с этой стороны притоки ее еще и в настоящее время весьма мало известны, за исключением самого большого из них, Хайлара (Кайлара), который количеством воды обильнее Газимура и некоторых соседних с ним, как например, сливающихся Дербула и Хауля, и Гана, которые впадают в Аргунь в близком друг от друга расстоянии (см. Риттера Землевед. Азии, т. V, стр. 353).

Обширное земляное укрепление, которое Спафарий видел в степи, недалеко от р. Дербула (Тербула), принадлежит к древней укрепленной линии, простирающейся от караула Хайлассуту на Аргуни до р. Гана. [196]

Гмелин, посетивший эти памятники в 1735 г. вместе с Миллером, дал нам краткое их описание. Главное укрепление, виденное Спафарием, находится недалеко от устья р. Гана, на склоне горы, имеет 100 саж. в квадрате и растянуто от с.-з. к ю.-в. Оно состоит из земляного вала с 6-ю земляными ронделями (которые Спфарий называет башнями) с каждой стороны; входы находятся со всех сторон и расположены посредине линии. В прямом направлении от этих входов посреди площади, заключенной линией большой стены, расположено второе укрепление. Кругом валов видны следы рвов. Спафарий слышал, что по степи рассеяно много таких запустевших городков; то же подтвердил и Избранд-Идес, следовавший в 1689 году с караваном от Аргуни через Ган и проход Яло и Чичигару и видевший на этом пути несколько сотен укреплений, которые хотя находились в упадке, но состояли еще из целых скал, наваленных одна на другую. Тунгусы говорили Идесу, что укрепления эти были выстроены против Монголов для защиты от них древнего царства Юэчжи или Киданей, к которому принадлежала некогда вся страна от Нерчинска до Кореи.

Относительно Торгочинскаго племени (Коргочин), упоминаемого Миловановым, Спафарием и впоследствии Идесом (Таргутнны, Таргачины), Риттер дает следующие пояснения: По прибытии Русских в Амурский край Дауры удалились отсюда к востоку от Аргуни, уступая место Бурятам и Тунгусам. Русские посланники в первых своих поездках через Чичигар и Наун-Хотон застали их там снова в различных ордах. Иезуиты называют этот народ Тагури и почитают их аборигенами страны, которых значительно истребили и подчинили себе Манчжуры и смешавшиеся с последними Солоны. Следовательно, Тагури, Таргачины и Дауры суть те самые многочисленные и уединенные Тунгусские племена, которые еще до вторжения Русских в Сибирь перешли на среднюю часть Амура и присоединились к племенам, составившим Манчжурскую нацию, между тем как другие их сродники (еще более дикие, нежели Дауры) вступили в Русскую Даурию, которую некоторые из них опять покинули (см. Риттера Землевед. Азии, т. V, стр. 355). К этим последним принадлежали те Намясинские Тунгусы, которых Спафарий встретил на восточном берегу Аргуни.

У Избранда-Идеса находим некоторые этнографические сведения о Торгачинах; он говорить, что эти Дауры — отличные стрелки из лука, хорошие земледельцы, сеют ячмень, овес, просо, имеют превосходные стада, ездят на волах, также как и на лошадях; черты лица у них монгольские. Летом они одеваются в бумажные ткани, а зимою — в звериные шкуры. Они составляют независимое племя, избирающее себе главного начальника, говорят на тунгусском языке и платят дань Китаю. Образ жизни Торгачин был, по-видимому, полукочевой. Милованов встретил кочевых Торгачин на р. Дзадуне; “между горами и Науном рекою”,— по его словам — “живут Торгачины кочевьем и хлеб сеют”. [197]

Баргуты, упоминаемые у Милованова и Спафария между р. Ганом и Кайларом, суть Баргут-Буряты, исчисляемые Китайскою государственною географией в числе нынешних аймаков монгольских на Амуре и его притоках, между Манчжурией и страною Халхасов. Риттер считает их ветвью древнего земледельческого племени Баргутов, о которых предание сохранилось на берегах р. Баргузина, и хотя история их совершенно неизвестна, он предполагает, что эти Баргуты — Монгольского племени. Игнатий Милованов называет их “Мунгальскаго царя Чеченка (то есть, Цецена-хана) новыми (?) людьми Баргуты” и говорит также, что “те Баргуты — кочевные”.

В доезде Степана Полякова 1673 г. (см. прилож. I-е) находим известие, что около озера Косогора (Косогола), из которого берет начало р. Селенга, живут “люди сидячие и кочевые, Баргуты”. Может быть, переселение Баргутов с Байкала в Китайскую Даурию происходило через области верхнего Орхона и Кэрулэна. Выражение “новые люди”, употребленное Миловановым, как будто указывает на недавнее тогда появление Баргутов в речной области Аргуни.

Из “описания р. Аргуни до озера Далая”, которое дает Спафарий, мы узнаем о первых русских попытках исследовать эту реку, служащую на протяжении 600 верст границею между Россией и Китаем. Сведение о казаках, которые старались подняться вверх по Аргуни, но по недостатку запасов вернулись, относится, может быть, к экспедиции сына боярского Федора Пущина в 1655 г. Ему поручено было доставить зимовье на р. Аргуни и привести тамошних Тунгусов в ясачный платеж; последнего он не мог исполнить, так как берега Аргуни нашел совершенно запустевшими: жившие здесь Тунгусы все разбежались (Летопись Черепанова). Заметим кстати, что в настоящее время р. Аргунь уже не вытекает из озера Далая и только иногда соединяется с ним во время разливов озера. Приток же Аргуни Хайлар обратился в исток ее.

Известие о запустевшем каменном городе близ озера Далая, вероятно, относится к развалинам, которые открыты были Жербильоном в 1698 г. на северном берегу Кэрулэна. Это — развалины города Ин-Чан-фу основанного в период могущества Юаней и имевшего в то время 3 часа (или 20 ли) в окружности. Жербильон видел здесь еще значительные остатки земляного вала и две полуразрушенные пирамиды (Землевед. Азии Риттера, т. II, стр. 239).