СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДЖОН ПЕРРИ

ДРУГОЕ И БОЛЕЕ ПОДРОБНОЕ

ПОВЕСТВОВАНИЕ

О

РОССИИ

Возвратимся к примеру, более близкому, встречающемуся в нашей родине на возвышенных местах Графства Валлийского, преимущественно же на горах, лежащих к югу от города Дублина, которые, конечно, не могут сравниться в высоте с горами, о которых только что упоминалось. На вершине этих Валлийских гор воздух гораздо холоднее, чем в долине, и частицы влажности, испаряющиеся и движущиеся в нижнем слое воздуха, притягиваются холодом и носятся около вершин этих гор, подобно тому, как в теплой комнате притягиваются к холодному предмету. Особенно при тихой погоде и легком ветерке, когда воздух недостаточно упруг, чтобы поднять их выше, они натыкаются друг на друга, сгущаются и составляют туман (или то, что обыкновенно принимают за облака, так как во внешнем виде представляет много сходства с ними). Туманы эти остаются в известном расстоянии от горы, на некоторое время, т. е., до тех пор, пока силою солнца, или ветра, не разгоняются. Я изложил мое мнение о туманах вообще, предоставляя людям, более сведущим, судить, правильно ли я определил причину этого явления, в одном только уверен, что обстоятельства во всех приведенных мною случаях согласуются, и что действие (по крайней мере), по-видимому, всегда верно.

Во-вторых, по поводу града следует заметить, что, не смотря на все то, что сказано было о свойстве росы и дождя, и о том, что воздух может поддерживать только такое тело, которое равной с ним тяжести, или легче его, и что верхний слой воздуха гораздо легче нижнего; не смотря на это, мы видим, что град в то время, когда он спускается с облаков, ниспадая на землю (как бы он ни образовался и ни поддерживался в воздухе), есть не что иное, как сгущенное тело.

О причине, обусловливающей это явление, я не буду здесь распространяться, и упомяну только об одном обстоятельстве, а именно о том, что град всегда, или, по крайней мере, часто, ниспадает на землю после того, как была молния, и всегда не [86] далеко от того места, где была гроза. Замечают, что самый крупный град бывает всегда при самой жаркой погоде и после самой сильной грозы, так что я несомненно убежден, что это-то и обусловливает его происхождение. Молния, как известно, имеет громадную силу, и когда она, сверкая, пронизывает тучи, то на пути своем причиняет таяние cнегa, который сжимается, принимая вид капли, или другую какую-либо неправильную форму, замерзает в воздухе, прежде чем падет на землю, как то всегда бывает при сильных морозах. Таким же образом и вода, произведенная таянием снега в тучах посредством молнии, немедленно замерзает при падении. Если молния пролетит через верхнюю часть тучи, которая носится в высоких слоях воздуха, где всегда самый сильный холод, эти первые растаявшие частицы, падая через тучи, захватывают на пути своем отдельные частицы снежинок в нижнем слое тучи, которые, в свою очередь, замерзают; это-то и может служить объяснением того шероховатого вида, в котором представляется нам град при падении своем на землю. Если же молния пролетит только через нижний слой тучи, то в таком случае мы всегда видим, что, после сильного грома и молнии, начинает лить ливнем дождь. В противном же случае бывает и дождь, и град.

Также замечательно, что эти сильные потоки дождя, равно как и сильный град, не распространяются на большом протяжении, и занимают на поверхности земли пространство не более, как в четверть мили.

Таким образом я рассмотрел со всех сторон предмет, которого вовсе не имел ввиду, приступая к этим запискам, но, дойдя до описания Каспийского моря, о котором всегда упоминали с большими, или меньшими, подробностями все, писавшие об этом крае, мне казалось, что исчисления количества вод, изливающихся в это море, могли бы удовлетворить любознательность многих, так как и мне самому это весьма занимательно. То же могу сказать и о наблюдениях, сделанных мною над тем, как влажность испаряется, или высыхает, в теплой, нагретой печью, комнате, куда не проникает внешний воздух. Если я, начав говорить об этом предмете, распространился о нем слишком подробно, стараясь по возможности [87] уяснить его, то я надеюсь, что это не покажется читателю излишним. Подвергаю мои суждения суждениям математиков в ученых, открытиями и опытами которых я руководствовался в изложении наблюдений, сделанных мною во время странствований моих по свету.

Возвращаясь опять к предполагаемому мною обзору Царских владений, приступаю к описанию Крымских Татар (Grim-Tartars), населяющих земли около берегов Черного моря, где Царь имеет положительное намерение распространить свои завоевания.

Живописный край этот чрезвычайно плодороден; полуостров (который собственно и называется Крымом) окружен, с одной стороны, Черным морем, а с другой стороны Меотийским болотом (Азовским морем), и занимает все пространство, находящееся между 44 1/2 и 40 1/2 градусов северной широты, а также и значительную полосу земли к северу и западу до устьев Днепра. Татары эти уже несколько сот лет находятся в прямом родстве с Турками, так что в случае, если б Оттоманская мужская линия пресеклась, то Хан этих Крымских Татар наследовал бы венец Турецкой Империи. Этот же Татарский Хан, завидуя возрастающему владычеству Царя, присоединился к Шведскому Королю, убеждая, вместе с ним, Турок объявить Московии войну, вследствие которой Царь не только принужден был возвратить Азов и другие крепости, но (как говорят) вынужден был также выплачивать Туркам ежегодно сумму 100,000 червонцев, которую прежде Pyccкие платили Туркам и от уплаты которой (согласно с переданными мне сведениями) только что избавились лет 26 тому назад. Если же дело и не дошло до этого, то, по крайней мере, достоверно то, что на этой статье Турки сильно настаивали. Однако, так как в то же время они, с другой стороны, были заняты столкновениями с Немцами, Поляками и Венецианцами, то Татары принуждены были отказаться от своих притязаний, тем более, что победоносное войско Царя все более и более подвигалось во внутрь страны и легко могло окончательно завладеть ею. Если же в то время Pyccкие не воспользовались преимуществами своего положения, то это случилось по причине следующих обстоятельств:

В то время Князь Голицын (Duke Gollitzen), [88] родственник выше упомянутого Голицына, под начальством которого я служил в Камышенке, быв тогда Генералиссимусом над Царским войском, вступил уже с этой могущественной армией на перешеек, ведущий в Крым, и, польстясь на поднесенные ему Татарами бочонки золота (в числе червонцев, как говорят, было много поддельной монеты) и, самовольно подписав в поле условия мира, отступил с войском назад. За это дело, равно как и вследствие обвинения его в приверженстве к Великой Княгине Софье (о которой я буду говорить далее), он отправлен был в ссылку до конца жизни своей, получая на содержание по шести пенсов в день, а имения его были взяты на Царя.

Татары эти, после заключения в Карловцах (Carlowitz), в 1699 году, мира с Христианскими Государями, построили на границах своих несколько крепостей, чтоб оградить себя на случай новой опасности. По заключении того же мира, Турки, вынужденные отдать Царю Азов, который был взят у них в 1696 году, начали воздвигать сильные укрепления на обеих стоpoнax Керченского или Кафского (Kertzi or Caffa) пролива, с целью владеть проходами между Азовским и Черным морями, и тем препятствовать дальнейшему развитию Царских морских сил. Работами этими, как говорят, занимался Брекель, тог самый, который предпринял устройство водяного сообщения в Камышенке и бежал за границу, покинув эту работу; поступив в Турецкую службу, он переменил имя.

В прежнее время Татары одерживали победы над Русскими и часто проникали в самое сердце России. В 1671 (Показание это ошибочно; надобно разуметь сожжение Москвы Татарами в 1571 году. О. Б.) году они сожгли Москву, и принудили предшественников Царя к весьма постыдным условиям мира. Кроме подданства Татарам, Русские Цари, вследствие известной статьи в этом договоре, обязывались держать стремя Великого Хана каждый раз, когда им, где бы то ни было, случалось встречаться с ним. Теперь же, если только Христианские Государи опять соединятся в войне против Турок, и Русский Царь хоть временно освободится от настоящей войны со Шведами, то Крым [89] несомненно сделается кровавым местом битвы, и Царь употребит все свои усилия, чтоб смыть прежнее унижение и завоеванием этого края проложит себе путь к Черному морю.

В то время, когда занимались построением кораблей и приготовлением складочных мест и магазинов, преимущественно тогда, когда я сделал предложение на счет способа сохранения кораблей, предназначавшихся для войны против Турок, мне самому не раз приводилось слышать, как Царь говорил, что он надеется дожить до той минуты, когда овладеет Керчью, и сделает это место сборным местом для своего флота. В Азовском мелководье глубина воды обыкновенно не превышает 7 футов, за исключением бурной погоды, когда дует юго-западный ветер, а также в пристани, которую предполагалось устроить в Таганроге, глубина оказалась не превышающей 7 футов, тогда как в Керчи достаточно воды, чтоб поддержать корабль самого большего размера, и величайший флот в мире мог бы быть тут в безопасности.

Рано, или поздно, Царь имеет в виду, и надеется принудить Турок силой, или добровольно, заплатив им дань (как это делается в Зунде), заставить их предоставить его кораблям возможность плавания по Средиземному морю, для сбыта там разных рукодельных и прочих произведений страны своей, чтоб, расширив торговлю, тем способствовать богатству народа своего.

Таковы великие намерения Царя, для осуществления коих страна его находится в самой благоприятной обстановке: он мечтал о том, чтоб шагнуть далее пределов, в которых вращались его предки, и, построив корабли во всех краях своих владений, дать подданным своим возможность вести торговлю в морях Балтийском, Белом и Каспийском, а также и на Средиземном море. Предполагает также (как было сказано выше) исследовать путь, и, если окажется возможным, посылать корабли в Индию через Татарское море. По поводу любимой его мысли о построении флота, а равно и путешествий, с целью изучить разные усовершенствования в чужеземных странах, нельзя не обратить внимания на гениальное развитие ума его с самых ранних лет и любознательность, которая побуждала его изучить причину всего виденного им. [90]

Во вседневных, разговорах своих он до сих пор проявляет эту любознательность, с неутомимым вниманием вникая весьма основательно в подробности даже самых мельчайших предметов; склонность же его к чужестранцам и удовольствие, которое он находит в их беседе, можно отнести к нижеследующему случаю.

Во времена прежних Царей Московии никакой простолюдин, а также чужестранец, не смел приближаться к особе Царя, так как это могло помрачить блеск Царского величия. Очи простых смертных не дерзали останавливаться на священной особе Царя, и в то время, когда ему, или прочим Князьям Царского рода, случалось проезжать по городским улицам, нарочно для сего назначенные Офицеры заставляли народ сторониться и падать лицом наземь. Старые Бояре умышленно поддерживали этот обычай, чтоб сохранить правительственную власть в своих руках. Они внушали Царю свои суеверные понятия, уверяя его, что так как грешным людям не подобает обращаться прямо к Богу, и они нуждаются в посредничестве Святых, то и на земле было бы крайне горделиво и самонадеянно обращаться к Царю иначе, как через посредство Бояр. Правило это (не смотря на меры, принятые настоящим Царем) и до сих пор в стране этой еще имеет до некоторой степени силу и применение. В бытность мою в России обнародован был Указ, постановляющий, что, в случае какой бы то ни было причины неудовольствия, или обиды, никакой человек не имеет права обращаться прямо с жалобой к Царю, но должен предварительно подать просьбу в Приказ (или судебное место) на имя того Боярина, ведомству которого подлежат подобные жалобы. Каждый человек имеет право подавать жалобу дважды; если же и после этого не получит должного удовлетворения, то, буде пожелает, может обратиться к самому Царю, подвергаясь, однако, нижеследующей строгой ответственности: после того, как дело будет рассмотрено Царем, тот из двух, который окажется виновным, т. е., Боярин, или проситель, подвергается смертной казни. Указ этот распространил такой страх в народе, что, со времени его обнародования, сколько мне известно, даже и в самых замечательных случаях очевидной несправедливости, не было примера, чтоб кто-либо решился [91] подать просьбу Царю; каждый считал благоразумнее притвориться довольным и удовлетворенным и не входить в борьбу с высшими силами, зная, что ему же чрез это пришлось бы пострадать, так как в стране этой нет присяжных заседателей (juries), ни стряпчих (counsel), которым предоставлено было бы право защиты, как то существует в Англии. Здесь все зависит от воли судьи: опираясь мнимым образом на какyю-нибудь cтатью закона, он может направить его по произволу своему в ту, или другую, сторону.

Отец теперешнего Царя, Алексей Михайлович (Allexyea Michalovitz), по смерти своей, оставил двух сыновей, Федора и Ивана (Fеodor and Evan), и дочь, по имени Софию (Sophia), от первого брака; от второго же брака имел он единственного сына, ныне царствующего Царя. Федор, старший сын, умер после шестилетнего царствования. Перед смертью своей он назначил меньшего своего брата, Петра (от второго брака), наследником престола, считая брата своего, Ивана, неспособным царствовать, по причине слабости зрения его и вообще болезненного сложения. Вследствие этого Петр был объявлен Царем, имея тогда 12 лет от роду. Но Царевна Coфия, красивая молодая девица (тогда лет 23-х), участвовавшая в правлении во время несовершеннолетия брата своего, Федора, огорчилась тем, что родной брат ее, Иван, отстранен был от престолонаследия и, склонив на свою сторону начальника стрельцов (the General of the Streletzеs), равно как и большую часть дворянства и духовенства, вместе с ними решила возложить венец на голову брата своего, или, чтоб выразиться правильнее, на свою собственную голову в лице его. Чтоб привести в исполнение этот умысел и вернее влиять на народ, искусно распространен был слух, будто бы Царь Федор лишился жизни от руки врачей, пользовавших его и действовавших по наущению некоторых лиц, находящихся во главе правления, имена которых коварным шепотом передавались в толпу, чтоб еще более разъярить стрельцов и привлечь их к своей cтороне (стрельцы нечто вроде Турецких янычар). Царевна София распространила также молву о том, что Царь и придворные злоумышляли подсыпать яду в вино и пиво, назначенные для угощения народа во время похорон Царя Федора. В заговоре Царевны Софии участвовал Генерал или [92] Начальник стрельцов, равно как и большая часть офицеров, в числе коих находились многие из меньших сыновей важнейших Русских родов, а также принимало живое участие в этом заговоре войско, разъяренное против Двора наущеньями своих начальников. Они начали с того, что умертвили двух врачей, пользовавших покойного Царя, изрезали в куски некоторых придворных, против которых направлена была месть их, других сбросили с висячего крыльца Царского дворца на копья воинов, стоявших под этим крыльцом с поднятыми вверх копьями нарочно, чтоб принять на них несчастных жертв. Они совершили еще много других насилий и произвели всеобщее смятение в городе; неистовство их длилось в продолжение нескольких дней, по истечении которых Иван был провозглашен Царем, вместе с братом своим, Петром Алексеевичем. В самый разгар возмущения Князь Борис Алексеевич Голицын взял на руки теперешнего Царя и принес его в Троицкий монастырь (Troitsky monastery), укрепленное место, находящееся за 60 Русских миль от Москвы, с целью укрыть особу Царя в верном убежище до тех пор, пока не утихнет ярость народа. Все это кончилось тем, что Генерал Стрелецкий, завлеченный в засаду около Троицкого монастыря и захваченный в плен, приведен был к Царю в Троицкий монастырь, где и отрубили ему голову. Царевну Софию также схватили и отвезли в монастырь около Москвы, где она оставалась в заточении до самой смерти, постигшей ее 4 года спустя (Июня 3-го дня, 1704 года. О. Б.). Mногие из стрельцов которые оказались зачинщиками этого бунта, были казнены, вместе с семействами своими, а дома их срыты дo основания. Бунт этот случился в 1683 году. По истечению 11 лет после этого события вышеупомянутый Иван, который, по неспособности своей, принимал мало участия в деле правления, умер (29-го Генваря, 1696 года. О. Б.) и был похоронен без всякого церемониала в церкви, где погребаются обыкновенно тела всех членов Царского семейства. Во время этого стрелецкого бунта некий Лефорт (Le Fort), Француз, бывший в учении у одного купца в Амстердаме, и служивший в то время Капитаном в Русском войске, назначен [93] был, в числе прочих офицеров, начальствовать стражей, охранявшей Царя в монастыре. Человек этот, весьма деятельный и даровитый, обратил на себя внимание Царя, которому тогда было 12 лет от роду. С этого времени он приблизил его к своей особе, чрезвычайно полюбил и находил большое удовольствие в частых беседах с ним, расспрашивая его о странах, в которых он жил, о военных порядках, об устройстве армии, о морских силах, богатстве и торговле, распространенных по всей Европе, а оттуда и по всему свету посредством мореплавания. Вследствие этого Царь приказал, сначала для своей потехи, построить суда с мачтами, парусами и пушками, на Переяславском озере (Perrislausky Lake), не вдалеке от Москвы, и часто потешался, плавая по этому озеру и устраивая потешные мopcкие сражения, в которых лично участвовал, начальствуя в качестве шкипера; с тех пор он усвоил себе это наименование.

В 1694 году, когда Император, вместе с Поляками и Венецианцами, вел войну против Турок, Царь также объявил войну этим последним. Он велел на реке Воронеже соорудить и вооружить несколько небольших галер и, лично начальствуя ими, напал на Азов, с помощью некоторых других судов, принадлежащих тем Казакам, которые обитают на протяжении 700, или 800, Русских миль по течению реки Дона, при устье, которого и построен город Азов.

В первое лето, по открытии войны, т. е., в 1695 году, Царь выступил против этой крепости с войском в 80, или 90, тысяч человек, но Турки, получая подкрепление с моря, упорно защищались в продолжение двух месяцев; тогда некто Яков (Jacob) (Выписанный инженер Яков Янин, управлявший при осаде артиллериею. О. Б.), иноземец, служивший в Русской артиллерии, не получавший долгое время своего жалованья и, кроме того, претерпевший весьма худое обращение со стороны Боярина, под начальством которого служил, решился заклепать пушки на батареях и ночью бежать к неприятелю, чтоб предупредить его о своем изменническом деле и посоветовать немедленно сделать сильную вылазку, что и было исполнено весьма успешно. Русские в эту ночь понесли сильное поражение; они были взяты врасплох, и когда [94] заметили, что пушки их были заклепаны, то пришли в смятение; вследствие чего, лишившись лучшей части войска, принуждены были на этот год снять осаду и заменить ее обложением.

На следующий год Царь назначил сильный набор для пополнения войска и заготовил также флотилию, состоящую из судов небольшого размера и галер, предназначавшихся для того, чтоб препятствовать Туркам получать помощь со стороны моря. Когда Турецкий флот, прошед чрез Черное море, появился около Азовского мелководья с целью, как и в предыдущем году, снабдить город продовольствием, деньгами и людьми, то Царь, с вышеупомянутыми своими судами и лодками (на которых сам лично действовал), устроил засаду, укрывшись за небольшим островом. Сначала он притворился будто бы бежит от лица неприятеля, и дал ему проплыть несколько времени вверх по реке; но потом напал на него, потопил несколько судов, а другие захватил, вместе с находящимися на них воинами, продовольствием и деньгами. В другой раз, во время вторичной попытки пробраться к городу на небольших судах, Царь, владевший ровной с Турками силой, заставил их отступить в то время, когда они на малых лодках переправлялись через мелководье. В этом месте на переправе, где большие военные суда не могли проходить, за недостатком глубины, устроена была на острове батарея таким образом что пушечные выстрелы долетали до противоположного берега. Bcкоре после этого поражения крепостная стража потеряла всякую надежду получить помощь извне. Осада продолжалась самым настойчивым образом и весьма успешно, благодаря распоряжениям Генерала Гордона (Gordon), достойного и искусного Северобританца (North Britain), который для того, чтобы облегчить себе доступ к крепости, выдвигал вперед высокие ограды или земляные насыпи и воздвигал их до такой высоты, что, превышая городские укрепления, они давали возможность наблюдать за всем тем, что происходило в городе, где при дневном свите ни один человек не мог двинуться с меcтa без того, чтоб не быть убитым на повале с вершины этих земляных насыпей. С начала эти последние воздвигались в некотором расстоянии от городских стен и вне неприятельского ружейного выстрела. На эту работу Pyccкие сгоняли [95] большое количество людей, которые сменялись через каждые четыре часа; люди стояли сплошной массой на таком близком расстоянии друг от друга, как только было возможно без того, чтоб стеснять свободу движения. Сначала они выкапывали лопатами землю с внешней стороны вала, а потом перебрасывали ее через вершину его на противоположную сторону, находящуюся ближе к городу: часть земли скатывалась и падала обратно, и ее снова перебрасывали лопатами. Таким образом, менее чем через неделю, или две, эти насыпи или земляные стены, превышавшие высотою неприятельские бастионы, придвинуты были на половину расстояния ружейного выстрела, так что, наконец, во многих местах продолжительный и постоянный огонь с батарей образовал несколько проломов в стенах городских. Неприятель видел себя в крайне бедственном положении, вследствие изумительной силы действия Царского войска, и не имел никакой надежды получить подкрепление, которого мог бы ожидать со стороны своего флота, что и принудило Турок сдаться, с условием что крепостной страже будет предоставлена свобода с оружием в руках выступить из крепости, и что выше упомянутый Яков (Jacob) (он был известен под этим именем) выдастся Русским и подвергнется наказанию, соразмерному его преступлению. Этого человека живого свезли в Москву, где его три раза пытали, колесовали, и потом, во время пытки, внушали, что в то время, когда он имел повод считать себя обиженным и жаловаться на это, ему следовало искать справедливости у Его Величества, к которому имел он всегда свободный доступ, а не прибегать к измене, в коей он оказался виновным (Во время торжественного въезда в Москву, 30-го Сентября, 1696 года, Немчина Якушку везли на высокой телеге в Турецком платье с осилом (веревкой с петлей удавкой) на шее, под виселицей, на перекладине которой воткнуты были два топора и перегибалось 10 кнутов; над головой у него привязан был полумесяц, а на груди доска с надписью: “Сей злодей веру свою четырежды переменил (Католическую на Протестантскую, Греческую и Магометанскую) и изменник стал Богу и человекам”. Подле Якушки стояли по обеим сторонам палачи. В 3 день Октября (по другим в 7-й) колесом ломан в Пpeображенском и казнен, а голова его на кол поставлена. О. Б.).

Царь был весьма доволен успехами своего нового Флота и [96] приобретением столь значительной крепости, открывавшей ему путь к Черному морю. Когда он с торжеством возвратился в Москву, Бояре приветствовали его и поздравляли с победой, приписывая ее столько же действию флота, сколько и личной храбрости и распорядительности Его Величества, начальствовавшего флотом, который препятствовал городу получать подкрепления извне. Его Величество убедившись в великом преимуществе, заключавшемся в морской силе, объявил своим Боярам, что он решился основать флот в этом крае, чтоб иметь возможность удержать за собою эту значительную крепость и при случае тем успешнее сразиться с Турками в Черном море. Он немедленно выписал строителей и мастеров из Голландии, для построения кораблей, а из Италии и Венеции таковых же для построения галер, и решил соорудить 40 военных судов, 10 перевозных судов и бомбардирских лодок, 20 больших галер и 30 меньших, и все их оснастить и вооружить в трехлетний срок. Согласно с этим составлен был список всего необходимого; список этот представлении был на утверждение в совет, нарочно для сего созванный Царем. Вследствие этого многие из знатных Бояр (владевших большими поместьями и имевших в распоряжении своем значительное количество рабов, числом коих и определялось их имущество) обязывались построить на свой счет одно военное судно, с предоставлением им права назвать его собственным своим именем. Таковым же образом монастыри, города, купцы и дворяне, проживавшие в своих владениях, обязывались платить соразмерную с этими последними часть в пользу нового предприятия, помимо обыкновенных сборов на содержание войска и покрытие издержек предстоящей войны. В приказе сказано было, что если корабли и лодки не будут готовы в течение означенного трехлетнего срока, то количество их тем самым удваивается. Тем лицам, обществам и сословиям, на деньги которых строились корабли, дозволено было назначить своих поверенных для производства работы, с правом нанимать рабочих, делать условия и распоряжаться, как они сами пожелают. Несколько Голландцев (Dutchmen) и других мастеров назначены были агентами в этом предприятии, и привели его к окончанию с должной быстротой и согласно приказанию. В то же время Его [97] Величество объявил о своем намерении путешествовать, пока будут строить и приготовлять вышеназванный флот, и назначил некоторых молодых дворян из страны своей ехать с ним для изучения нововведений у других народов; некоторым из этих лиц он приказал отправиться в одно место, а другим в другое, для того, чтобы, по возможности, делать наблюдения во всех частях Европы.

Подобная постройка кораблей в России была делом невиданным, равно как и приказание Боярам и Дворянам, владетелям поместий, посылать сыновей своих путешествовать за границу, показалось им крайне притеснительным. В первом случае на них налагался расход вне пределов обыкновенных повинностей и, кроме того, для постройки вышеозначенных кораблей, в стране их водворялись иноземцы. Касательно же последней меры, т. е., отправления детей их за границу, это было такое нововведение, которое им было трудно перенести, так как, по внушение Священников, они боялись, что посредством этого дети их развратятся в правилах Религии своей (Об Русской Вере вообще я повременю говорить, и здесь замечу только, что людям всех Вероисповеданий, какие только существуют на cвете (или, по крайней мере, учителям этих Религий), свойственно считать свое собственное Bеpoисповедание единственно истинным, а все прочие без зазрения совести обрекать на погибель (за исключением Христианской любви, преобладающей в Aнглийской Церкви, в которой многие духовные лица считают, что всякий честный человек, какому бы Вероисповеданию он не принадлежал, может быть спасен). Таким образом и Pyccкиe не отстают в этом отношении от своих соседей: они считают, что всякий человек, не принадлежащей к их святой Греческой Bеpе, идет прямо по пути проклятия и погибели. До сих пор, т.е. до времен нынешнего Царя, между знатными Господами и владетелями поместьев считалось великой заслугой приобретать переходящих в их Веру. Они до такой степени непримиримы в отношении всех других Христиан, что какой бы то ни было человек, переходящий в Русскую Виру, непременно должен быть перекрещен, а без этого не может быть принят в число Христиан и считается язычником. Во время обряда перекрещения он должен три раза плевать через левое плечо и повторять за Священником следующие слова: “Да будут прокляты родители мои, воспитавшие меня в Вере, которой научили меня; я плюю на них!”. Произнося эти слова, он обязан плевать изо рта и говорить: “Я плюю на них и на их Веру”. Этот недостаток Христианской любви и все выше сказанное, чем они хотят доказать что они религиознее всех других Христиан, имеет источником их суеверие и обрядность, обращение к Святым, соблюдение постов, способ складывать пальцы, чтоб совершать крестное знамение: обо всем этом они много спорят, и в то же время оставляют в стороне более существенные стороны Христианства.). Они считали это положительно противным законам Бога, основываясь на тех текстах Священного Писания, в которых воспрещается детям Израиля иметь сообщения с Народами, окрест их живущими, чтоб не заразиться их идолопоклонством; по этой причине даже Послам, отправляемым до сих пор к иностранным Дворам, не позволялось брать с собою сыновей своих, и под смертною казнью воспрещалось всякому Москвичу выезжать из страны без особенного позволения Патpиapxa. Теперь они роптали на то, что Царь вполне прилеплялся к иностранцам, сам ежедневно ходил в дома их и свободно допускал их беседовать с собою. [98]

Все это возбудило неудовольствия стороны, не пользовавшейся милостями Двора и взволнованной после неудачи, испытанной в последнем мятеже; сторона эта все еще была привержена к стороне Царевны Софии, и желала стать во главе правления: вследствие этого она воспользовалась случаем, в надежде повернуть дело в свою пользу. Для того, чтобы лучше привести в исполнение это намерение, был составлен заговор, имевший целью поджечь некоторые дома, находящиеся близ пребывания Царя, а его самого убить, как только он, по обыкновению своему, явится тушить пожар; затем предполагалось освободить из заточения Царевну Софию, возложить венец на ее голову и водворить старых стрельцов в качестве телохранителей, чего они лишились по поводу участия в вышеупомянутом мятеже, происшедшем при вступлении на престол Царя, когда все его новые любимцы и иностранцы, приближенные к его особе, были перерезаны, так как Русские подозревали, что по их совету Царь намеревался вводить новости.

В этом умысле участвовали трое из знатных бояр: один из главных Полковников Донских Казаков и четыре Капитана стрелецких. 2-го Февраля, 1697 года, решено было привести в исполнение эту трагедию; но на кануне этого дня двое из вышесказанных Капитанов, пораженные угрызениями совести, пришли к Царю в то время, когда он находился [99] в доме любимца своего, Лефорта, и бросились к ногам Его Величества, прося помилования. Они признались в своих собственных преступлениях и открыли имена всех главных лиц, замешанных в заговорe. Царь встал из-за стола: на лице eго не выражалось особенного удивления; он немедленно сам, в сопровождении немногих лиц, отправился, и захватил всех зачинщиков, которые собрались было совещаться о своем злодеянии; между ними находился член его собственного тайного совета. Все заговорщики были преданы пытке, и открыли всю истину об их умыслах; по прошествии месяца, 5-го Марта, все они были казнены следующим образом на большой торговой площади, находящейся перед Царским дворцом: сначала им отрубили правую руку и левую ногу, а затем левую руку и правую ногу, и наконец головы их отделили от туловища и воткнули на железные колья, прикрепленные к высокому каменному столбу, воздвигнутому для этой цели перед дворцом; руки и ноги их также развешаны были вокруг этого столба, а туловища их не позволено было похоронить. Они выставлены были на торговой площади зрелищем для проходящих до тех пор, пока, наконец, с прекращением морозов, зловоние стало до такой степени противно жителям, что туловища эти приказано было убрать и бросить в общую яму, вместе с телами мошенников и воров. Многие другие лица были также обвинены, но, так как оказалось, что они не злоумышляли против жизни Его Величества, то они были прощены и оправданы.

Избавившись таким образом от угрожавшего ему заговора, Его Величество начал старательно приготовляться к предполагаемому путешествию. Он решил путешествовать неведомкой (incognito), чтоб освободиться от всех обрядностей и иметь больше случаев и свободы для наблюдений своих. Он взял с собою вышеупомянутого любимца своего, Лефорта, который был произведен в Генерал-Лейтенанты армии и сделан Адмиралом флота, равно как нынешнего своего любимца, Князя Меньшикова, который тогда не находился еще в этом положении, также ныне умершего Государственного Канцлера, Графа Головина, и еще другого знатного Господина (Этот другой был Думный Дьяк, Болховской Воевода, Прокопий Богданович Возницын, до того Посол в Царьграде (1681), в Варшаве (1688), в последствии заключивший перемирие на два года с Турками в Карловцах. О. Б.). Эти два последние, вместе с [100] Лефортом, должны были взять на себя и звание Чрезвычайных Послов Царских, и в Голландии и в Англии представляли из себя Министров. В сопровождение его находились также некоторые молодые дворяне и любимцы не столь значительные. На время своего отсутствия Царь поручил управление Государством трем Господам; первый из них был брат его матери, Лев Кириллович Нарышкин (Leof Corilich Nariskin) (двое из сыновей его недавно были в Англии), второй Князь Голицын (Duke Gollitzen), о котором упоминалось прежде, а третий вельможа Петр Прозоровский (Peter Procorofsky) (Князь Петр Иванович, сын Астраханского Воеводы, Ивана Семеновича, убитого Стенькой Разиным в 1670 г., был одним из определенных Царем Алексеем Михайловичем пред кончиною приставников к юному Петру I-му, в 1682 Боярин, 1689 убедил Царевну Софию выдать Щекловитого, потом управлял Приказом Большой Казны, отличался примерною бережливостью и честностью; умер около 1718 г. О. Б.). Этим трем Господам он поручил полное управление делами, равно как и заботу о сыне своем, нынешнем Царевиче Русском (Prince of Russia). Стрельцов, находившихся в подозрении (т. е., таких, виновность которых в последнем мятеже не была доказана, так что они не подверглись смертной казни), приказано было отправить на границы Государства для действия против Турок, война с коими продолжалась под предводительством Генералиссимуса, Алексея Семеновича Шеина (Generalissimo Allexsea Simmoniwitz Schein). Войско из 12000 других солдат с офицерами, большею частью из иностранцев, размещено было в окрестностях Москвы, для того, чтоб содержать город в страхе; этим войском предводительствовал Генерал Гордон, вступивший в Русскую службу во времена отца нынешнего Царя, и который своим удивительным поведением и успехами приобрел любовь войска, равно как и уважение целого народа.

Устроивши таким образом положение дел на время своего отсутствия, Царь отправился в путешествие в Maе месяце (По другим сведениям в Марте. О. Б.) 1697 года. Первый большой город, куда он прибыл, была Рига, сильная крепость, правильно укрепленная новейшим [101] способом, находящаяся в руках Шведов. Царь, не видавший до сих пор ничего подобного, был увлечен любопытством далее, чем жители города того желали. Они, вследствие ли желания оградить свою собственную безопасность, или из страха попасть в ответ перед Королем, отказались предоставить Царю свободу лично осмотреть укрепление, согласно его желанию, притворяясь, будто не знают, кто он и откуда он. Такое грубое и невежливое обращение с ним возбудило отвращение и гнев Царя против города, и, возвратившись в Москву после путешествий своих, он упомянул об этом, между прочими статьями объявления войны со Шведами, как об одной из причин, побудивших его начать войну.

Пока царь был на пути к этому городу, он через гонца получил известие о том, что Курфюрст Саксонский избран в Польские Короли, но что Кардинал Примас заявил протест против этого избрания в пользу Принца Конти (Prince of Conti), который, с эскадрою Французских военных кораблей, стоял перед Гданском, угрожая городу за то, что он, по праву свободного выбора, отказывался высказаться в его пользу. Царь, узнав об этом, отправил к Послу своему, находившемуся тогда при Польском Дворе, приказание поддержать право избрания и заверить Короля Августа, что Царь имеет наготове к его услугам 60,000 человек для того, чтоб поддержать справедливые его притязания на венец, и что войска, расположенным около Смоленска и в Украйне, уже послано приказание подвигаться к границам. Литвы, чтобы удержать это Великое Княжество в его пользу. Полагают, что в этом случае немало повлияло уважение и внимание, которое Поляки имели к столь близкой и сильной помощи. Отсюда также произошло известное неблаговоление Французов в отношении Царя.

Следующее значительное место, куда приехал Царь, был Королевец (Koenigsberg), во владениях Короля Прусского (тогда Герцога Бранденбургского) (Duke of Brandenburg). Город этот оказал более внимания к Царю, соглашаясь удовлетворить любознательности и желаниям его. В распоряжение его предоставлены были Королевские (или Герцогские) яхты. Так как в этом месте в первый раз представлялся ему такой приятный случай, то он остался там на некоторое [102] время, потешаясь в Пилаве (Pillau) и плавая на Гафе (Haff): это узкое средиземное пространство воды, лежащее между Гданском и Королевцем, на протяжении более 30 миль длины. Тут, в Гданске, равно как и во всех других приморских местах, где он путешествовал, ему подносили весьма красивые подарки, которые и предлагали Послам его; им же оказывали знаки великой почести, но Его Величество не позволял обращаться к своей особе ни с какими обрядностями. Не смотря на то, его сопровождали частным образом, без почетной стражи и формальности, все Губернаторы и значительные люди всякого города, где он появлялся, и везде самые искусные люди служили ему, представляя образцы всего любопытного в искусстве и природе, которые могли быть ему приятными и полезными. Расположение его духа не влекло его к Дворам владетельных Князей, чтобы изучить там Государственную политику, или наслаждаться роскошными удовольствиями. Он проводил время в разговорах с простыми работниками и мастерами тех искусств, недостаток которых чувствовался в его стране (народ его в то время не обладал основаниями и правилами ни одного искусства и ни одной науки). Он особенно был любознателен и тщательно осматривал все нововведения, касающиеся мореплавания, торговли и, военного искусства и дисциплины.

Его Величество путешествовал иногда в платье, которое носит народ его, а иногда одевался как дворянин, но большею частью, приезжая в морскую пристань, он ходил там в одежде Голландского шкипера, чтобы смешаться с толпою прочих моряков и менее обращать на себя внимание. Ни в одной из морских Балтийских пристаней он не оставался долгое время, а в Гамбурге пробыл только несколько дней, хотя этот город также прекрасен и приятен, как самые большие города в Европе, а жители его, ведущие значительную торговлю с Архангельском, донельзя старались быть ему приятными и полезными, но Царь всего более желал быть в Голландии.

Перед отъездом Его Величества из Москвы, проживавшие там Голландские купцы обратились к Царю, через посредство главного любимца его, Лефорта, воспитывавшегося в Амстердаме, а ныне сопровождавшего его в путешествии. Они, как сказано было уже выше, предлагали ему людей из своей родины [103] для построения кораблей, и выхлопотали подряд на поставку всех тех материалов, которые необходимо было выслать из-за границы для сооружения флота.

Когда Его Величество вознамерился путешествовать, чтобы осмотреть некоторые страны Европы, Голландцы, ревнуя и опасаясь, чтоб он не получил благоприятное впечатление о теx, кто были их соперниками в торговле с Россиею, употребили крайнее усилие и всевозможные способы, чтоб заставить его ценить и любить страну их и народ. Они старались убедить его, что во всех самых полезных науках и искусствах в мире они мастера своего дела, и что флот их (в коем заключались слава, сила и богатство их, и который, как им известно, Царь намеревался изучить) был самый многочисленный и могущественный в миpе, построенный по лучшему способу и могущий принести наибольшую пользу.

Когда Его Величество продолжал свое путешествие к границам Соединенных Областей (United Provinces), то назначены были от Генеральных Штатов нарочные для встречи Посольства, под прикрытием коего Царь путешествовали, не под своим именем. Посольству поднесены были значительные подарки и оказывались высочайшие знаки почета, какие только можно было выказать в подобном случае. Нарочные объявили, что высшими властями отдано было уже приказание принять на свой счет путевые издержки Посольства на всем протяжении их владений. Градоначальники приветствовали его, войска строились на пути его, и с укреплений каждого города, через который проходило Русское Посольство, стреляли из орудий. Особенно в Амстердаме вcе молодые люди города выехали верхом на великолепно убранных лошадях, и лица первых статей и достоинства вызвались участвовать во встрече Посольства, которое прославилось тем, что столь великий Государь скрывается в его поезде. Госпожи, толпившиеся на окнах, и висячих крыльцах, составляли часть украшения этого дня; вечер закончился великолепными потешными огнями, спущенными на воде перед домом, приготовленным для Посольства.

Но сам Царь, проехав несколько миль по краям Соединенных Областей, оставил Посольство, чтоб с большею поспешностью достигнуть города Амстердама и там наблюдать [104] все то, что было достойно его любознательности. На пути встретили его некоторые значительные купцы, бывавшие в Москве и лично ему знакомые; они, получив частное уведомление об его прибытии, сопровождали его по городу; Царь был переодет и имел около себя не более двух, или трех, особ. Градоначальники, получившие также уведомление, отрядили выборных из важнейших членов своих, чтоб служить ему всем тем, что было необходимо и прилично его высокому сану; а для пребывания его они приготовили великолепный дом.

Но Царь имел свою особенную прихоть, и решился лично изучить искусство построения кораблей так, чтоб самому сделаться мастером этого дела. Для этой цели, еще до выезда из Москвы (в среде тех моряков, которые уже находились в стране его), выучился несколько говорить по Голландски, преимущественно изучая термины, относящееся до кораблей и корабельного искусства. Он отклонил все докучливые предложения и не принял ни одного из приготовленных для него жилищ в городе, но сам избрал себе небольшой домик на Восточно-Индийских верфях, около самого берега; затем отданы были строгие приказания, чтобы ни толпа извне, ни люди, находящиеся при работах в доках, не собирались около него, не беспокоили и не глазели на него, так как он очень не любил этого. Тут прожил он несколько месяцев с двумя, или тремя, из своих любимцев, которых взял в товарищи себе для изучения искусства построения кораблей. Часть дня он вместе с Голландцами, работал топором, и, чтобы нельзя было узнать его, он носил такое же платье, как и прочие плотники; по временам он потешался, плавая на парусах, или в лодках, где сам действовал веслами.

Не смотря на это, он принимал частным образом некоторых значительных лиц города, приносивших ему собрание всех достопримечательных предметов по части искусства, или природы, какие только находились в Голландии. Во время пребывания своего в Амстердаме он часто в том, или другом, платье посещал Градоначальника Витсона (Whitson) (Этот джентльмен славился богатством своим, множеством принадлежащих ему кораблей, любовью своею ко всякого рода искусству, и тем, что он на свой счет посылал людей для научных открытий в разные страны света; он также участвовал в расходах для устройства телескопов, чтобы наблюдать небесные светила.) и некоторых других, устраивавших для него частные увеселения. Там, [105] в небольшом кружке, он бывал весьма свободен и весел, что и до сего дня ему свойственно и чрезвычайно приятно.

В это время он уже имел случай видеть некоторые из наших Английских кораблей и остался доволен размерами и красотой их. В Гаге (the Hague) Послы его совершили торжественный въезд, а он, пробыв там некоторое время, имел частное свидание с Королем Вильгельмом, и отправился в Англию, где для него приготовлен был дом на берегу, в Йорк-Бильдинг (York-Buildings). Он провел несколько дней в Лондонском Кремле и имел несколько свиданий с Королем, с Ее Королевским Высочеством, Великой Княгиней Анной Датской и с многими из членов Английского Дворянства, но преимущественно привлекала его беседа, тогдашнего Маркиза Кармартена (Carmarthen), который сходился с ним во вкусах и принимал участие в его занятиях во всем том, что относилось до мореплавания. Он сам греб и управлял парусами во время прогулок по воде, которые составляли восторг Царя, и я сам не раз слышал, как об этой обязательности и внимании к нему Маркиза Царь вспоминал с большим чувством, как и вообще вспоминает об Англии и обо всем том, что имел случай видеть здесь. Mне ни раз доводилось слышать от него самого о намерении его совершить поездку в Англию, как только в собственной стране его восстановится спокойствие; и в те минуты, когда он находился, в веселом расположении духа, он часто объявлял своим Боярам, что жизнь Английского Адмирала несравненно счастливее жизни Русского Царя. Так как приготовленный для него дом в Лондоне не согласовался со вкусами его, ни целью его путешествия, то, несколько дней после его прибытия, приготовлен был для него другой дом в приятно расположенной даче Мистера Эвелина (Mr. Evelyn) в Дептфорде (at Deptford); в этом доме был второй выход и задняя дверь, отворявшаяся на Царский двор, что было весьма удобно для предполагаемых деловых [106] разговоров с нашими Английскими строителями; они показывали ему свои чертежи и способ построить пропорционально какого бы то ни было рода корабль, или ладью, объясняя при том правила для построения корабля по этим чертежам. Это очень занимало Царя и понравилось ему, так как он видел, что все это хорошо применялось к делу в торговых, равно как и в Королевских, верфях; он пожалел, что потерял так много времени в Голландии, где способ строения кораблей гораздо безыскусственнее и хуже Английского. Его Величество, который с тех пор сам сделался весьма великим мастером кораблестроения и находит в этом деле большое наслаждение, часто говорит, что если бы он не поехал в Англию, то на всю жизнь остался бы кропателем и пачкуном в этом ремесле, которое доставляет ему также наслаждение. По приезде своем в Англию он решил, что с этих пор в стране своей будет строить корабли только по Английскому образцу, и за тем, для устройства предполагаемого флота, благоволил пригласить несколько Английских строителей и мастеров: главный из них был сын Сэр Антоний Дин (Anthony Dean), весьма искусный джентльмен, отец которого, Сэр Антоний (был по какому-то случаю послан Королем Карлом II во Францию) изучил Французский способ построения кораблей, и за это, по возвращении его на родину, чернь не раз его преследовала так; что ему чуть-чуть, не пришлось поплатиться жизнью. Царь остался очень доволен оружиями, которые видел в Лондонской башне (London Tower): оно действительно превосходнейшее во всем миpе. В Англии провел он около трех месяцев. В это время Король благоволил послать, для сопровождения его в Портсмут (Portsmouth), Адмирала Митчела (Mitchel), чтобы спустить на море флот, находящейся в Спитгеде (Spithead), с целью показать ему потешное морское сражение; это зрелище было ему уже показано в Голландии, но далеко не так его удовлетворило, как в Англии. Он также совершил поездку в Оксфорд (Oxford), чтоб осмотреть Университет; он посетил также Архиепископа Кентерберийского (Canterbury), в месте его пребывания, и часто ходил в наши церкви и кафедральные соборы, чтобы ознакомиться с порядком Богослужения, установленным в нашем Исповедании, он также полюбопытствовал [107] видеть Квакеров, и посещал разные другие религиозные coбpaния (Meeting-houses) во время общих молитв.

Ему также были показаны обе палаты Парламента во время заседания, и раз или два его уговорили посетить Театр, но этого он не любил. Большую часть времени проводил он на воде, занимаясь тем, что относилось к мореплаванию и войне. Он часто брал в руки столярные инструменты и в Дептфордских верфях сам работал, как то бывало в Голландии. Иногда он посещал кузницы и мастерские оружейников, и, кажется, не было такого искусства, или ремесла, с которым бы он не ознакомился в больших, или меньших, подробностях, от гробовщицкого искусства до дела часового мастера; он даже заказал и велел отправить в Poccию образец Английского гроба, и таким же образом распорядился в отношении многих других предметов. Пока он находился в Англии, он обыкновенно одевался по Английской моде, иногда как джентльмен, иногда как матрос, и здесь, как в Голландии, выходил обыкновенно в сопровождении нескольких лиц, чтоб не обращать на себя внимания; когда же случалось так, что присутствие его было замечено, и чернь начинала собираться вокруг него и глазеть на него, то он так, или иначе, тотчас же уходил из дому и места, где находился. Любимец его, Князь Меньшиков, и один из Послов его, Граф Головин, с некоторыми другими особами, находились с ним в Англии. Его Величество, в бытность свою здесь, приказал вышеназванному Послу заключить договор с некоторыми купцами на ежегодный вывоз в Poccию значительного количества табаку, с условием, что предварительно получится свидетельство на свободный вывоз от Лорда Маркиза Кармартена, что и было охотно выдано этим последним, взамен обязательных разговоров, которыми он пользовался от Царя. Прибыль, которую Лорд извлек из этого дозволения, заключалась в пяти шиллингах с бочонка. До сих пор табак был воспрещен в Poccии по приказанию Патриарха, как нечистая и противорелигиозная вещь, так что даже до сего дня ни какой Священник не войдет в комнату, где накурено табаком. Kopoлевские повара и слуги назначены были в служение к Царю, и он и окружавшие его были почетно содержаны на иждивении Короля во все время пребывания их [108] в Англии и переезда морем в Голландию. Далее Король дал ему свободу и позволение выбирать из его подданных в свою службу тех, в которых представлялась ему надобность, и при отъезде его подарил ему Королевский транспорт (Royal Transport), одну из самых красивых и лучших яхт, тогда находившихся в Англии, построенный на подобие фрегата, 24-пушечный и приспособленный Лордом Маркизом Кармартеном нарочно для морских переездов Короля в военное время.

Когда Царь уезжал из Англии, Король Вильгельм позволил ему взять двух молодых математиков из Крист-Черч-Госпиталь (Chrest-Church Hospital); он также взял в свою службу никоего Фергарсона (Fergharson), весьма искусного джентльмена, преподавателя математики, который был воспитан в Абердинском (Aberdeen) Университете, и был предложен Его Величеству, чтобы наставлять и учить его подданных Математике и применению ее.

Выше означенные математики, корабельные строители и художники, вместе с некоторыми офицерами, бомбардирами и другими особами, взятыми в Царскую службу, были посланы на Королевском транспорте и другими способами до Архангельска; четыре дня спустя заключено было со мною условие, перед самым отъездом Его Величества в Голландию (как уже было выше сказано, в первой части этого повествования). Мне приказано было сопровождать Его Величество на яхте до Гельверфлюса (Helvеrfliuce), а оттуда до Амстердама, где Его Величество выхлопотал для меня дозволение, по которому мне и, сопровождавшему меня, лицу показаны были камели (это плоские суда, устроенные таким образом, что, прикрепленные к подводной части корабля, прилегают друг к другу и составляют нечто вроде ящика по обеим сторонам); посредством этих камелей Голландцы поднимают суда свои через Пампус (Pampuss) широкое мелководье, находящееся в Сод (Sauda) море (To есть, Зюйдерзе. О. Б.), лежащем между городами Амстердамом и Текселем (Texel). Таким же образом была послана особа, чтоб показать мне все снаряды и инструменты, употребляемые Голландцами для сооружения их водопусков (sluices) некоторые мастера уже были высланы [109] оттуда в Poccию, для устройства предполагаемого водного сообщения между реками Волгою и Доном, которое я должен был взять на себя после побега Брекеля.

В Амстердаме, где я провел только семь, или восемь, дней, я расстался с Царем, который предполагал оттуда продолжить путешествие свое в Вену и в другие места. Я же был послан прямо через Нарву в Москву, чтоб осмотреть вышеозначенную работу в сообществе сына Сэра Антония Дина (Sir Antony Dean), главного Царского строителя. Вскоре после того этот последний умер в Москве, и на место его послан был мастер Козенс (Cozens), о котором я уже прежде упоминал.

Первый большой город, в который я приехал в России, был Новгород (Novogorod), построенный в верховьях реки Волхова, впадающей из озера Ильменя в Ладожское озеро. Это один из самых значительных и населенных городов Poccии. В тогдашнее время он вел весьма обширную торговлю с Нарвой и Ньюшанцом (Narva and New Shans) на pеке Неве (где теперь построен Петербург). Но с тех пор, город этот сделался сборным местом для войск, и во время войны служил складочным местом. Царь устроил это, ввиду своего намерения сделать Петербург столицей Русской Империи.

В Новгороде и окрестностях его находится 72 монастыря; главнейший из них посвящен знаменитому Святому Антонию, о котором Pyccкие рассказывают следующую повесть. Руководимый явлением Ангела, он прибыл в город Новгород от устьев реки Тибра (Tiber), с берегов Италии, обогнул Великий Океан и Балтийское море, а затем, через озеро Ладожское и реку Волхов, явился в Новгород, и все это путешествие совершил на мельничном жернове в четырехдневный срок. Это чудо, случившееся лет 600 тому назад, вызвало обращение всего края в Христианскую Веру. Я приехал в это место около конца июня, и имел случай видеть, как образ этого Святого носили по городу в торжественном ежегодном крестном ходе, в воспоминание дня его прибытия.

Вышеупомянутый монастырь на берегу реки Волхова, в некотором расстоянии от города, на том самом месте, куда пристал Свят. Антоний, а мельничный жернов, на котором он прибыл, и до сих пор можно еще видеть: он поставлен [110] ребром в церкви, принадлежащей вышеназванному монастырю. В той же церкви, недалеко от мельничного жернова, лежит и тело Св. Антония. Pyccкиe утверждают, что сам Бог предохранил его до сих пор от разрушения, и смотрят на это, как на неоспоримое доказательство истины вышеупомянутого чуда. Они обыкновенно открывают и показывают тело Св. Антония всем тем, кто со смирением и благоговением приходит к гробу его. Не только в этом случае, но и во многих других, они прибегают к подобным доводам и доказательствам, для подтверждения истины их Вероисповедания. Также говорят и о многих других Святых, что хотя прошло несколько сот лет с тех порт, как они погребены, но все-таки Бог не допустил тела их до разрушения, особенно же тело Сергия (Sergee), почивающего без истления в монастыре Троицком (Troitski), в 60 верстах от Москвы. Ecть, между прочим, место, особенно, прославившееся чудесным охранением тел их Святых: монастырь около Киева (Kiow), где ведется особенный список заслуг их Святых и чудес, ознаменовавших жизнь их. Священники сохраняют все это с особенным тщанием, и это оказывается для них весьма выгодно. Место это пользуется таким великим уважением, что были случаи, что набожные и твердо верующие особы, платившие за это поместьями своими, изъявляли в духовном завещании желание, чтоб тела их были перенесены из Москвы в Киев, и там похоронены.

Доктор Арескин (Areskin), очень искусный джентльмен, главный Царский Врач и член Королевского Общества в Англии, у которого Царь обыкновенно справляется о всех достопримечательностях природы, находясь, в 1709 году с Его Величеством в этом крае отправился нарочно, по приказанию Царя, посмотреть вышеупомянутых Святых, почивающих под сводом в монастыре близ Kиeвa. В разговорах он при мне не раз говорил, что Pyccкие в их притязании на эти чудеса значительно превзошли всевозможные притязания Папистов в Европе.

Когда я в первый раз прибыл в страну эту, я не обратил большого внимания на вышеозначенный рассказ о Св. Антонии, но в 1710-м году, быв послан с поручением осмотреть этот край, для устройства сообщения от Волги до [111] Петербурга, спускаясь по реке Волхову в Ладожское озеро, я послал Подьячего (Subdiack) или Писаря, приставленного ко мне на время этой службы, относящейся до водного сообщения в этом крае, и имевшего предписания ко всем Губернаторам, Наместникам и Губернаторов и разным чиновникам, оказывать мне помощь и содействие, послал его с просьбою получить позволение взглянуть на вышеупомянутое чудо Св. Антония и мельничный жернов. Вследствие этого я был допущен в монастырь, и там, без всяких затруднений, мне показали тело особы, которую, сколько я помню, назвали основателем монастыря, и еще другого какого-то Святого, которому при мне сняли покрывало с лица и рук; эти последние были несколько сухи и сморщены, но все- таки казались свежими; я также видел мельничный жернов, который мне показывали, и думаю, что никакая пробка не могла бы плавать подобно ему. Не знаю, сочинили монахи, показывавшие мне все это, что вера моя была недовольно сильна, или самое зрелище тела Св. Антония требовало более обрядности, решить это я не берусь, но монахи или священники заставили меня ожидать долее, чем я считал это необходимыми, и Apxиерей (Arkerea) или начальствующий над их Чином (Order), весьма скучный человек, без которого они уверяли, что не могут показать мне тело Св. Антония, не расположен был, как кажется, выйти так рано утром из своего жилища, я же счел, что видел уже достаточно, и затем прилично распрощался до другого раза, когда буду иметь более досуга.

В это время был со мной некий Капитан, Александр Гордон (Alexander Gordon), Римско-Католической Веры, и находился при мне в качестве помощника, и до того времени уже был назначен моим переводчиком в Камышенке, когда я только что приехал в эту страну. Я знал, что он был несколько суеверен и иногда способен был горячиться по поводу своего Исповедания. Когда я на этот счет пошутил с ним несколько свободно, то он рассердился на Священников и монахов за то, что они отправили нас, не дав нам увидеть Св. Антония, и, придумав какой-то предлог, вернулся опять в монастырь. Когда он опять пришел ко мне, ожидавшему его на берегу, и не знавшему, где он был, то он сказал мне, что [112] ходил упрекать монахов за то, что они совершили великий грех, не показав нам тело Св. Антония, и затем он сказал им, что он размышлял и приготовил молитву Святому, а что они препятствовали его благочестию и набожности.

Верст за сто от этого места, в той же Новгородской области, на реке Тифине (Tiffin), которая также впадает в Ладожское озеро и была в числе рек, которые мне приказано было исследовать, существует монастырь во имя Благословенной Девы, которую они называют Богоматерью (the Mother of God). Об этом монастыре Pyccкие рассказывают следующее чудо, т. е., что церковь, стоящая ныне в стенах монастырских, была сначала построена на противоположном берегу реки, и что место, где теперь стоит монастырь, было не что иное, как болото, но что Богоматерь прилетела по воздуху из Константинополя (Constantinople) в 24 часа, и ночью перенесла церковь через реку на это болото, которое, вследствие этого, сделалось той твердой землей, какой осталось и до сего дня. Я не могу поклясться, что почва была болотиста до совершения этого чуда, но уверен, что в то время, когда я там был и осматривал берега вышеназванной речки, вверх и вниз по течению, на протяжении нескольких миль, нашел я на обоих берегах твердую песчаную почву. Они также утверждают, что Дева Mapия по этому случаю сама явилась старику, который молился в церкви, и объявила ему, что она переносит церковь для того, чтобы жители города могли тем удобнее приносить ей там свои молитвы, и что она сделала это в удостовеpeниe того, что не преминет услышать их во всех обстоятельствах. Рассказ о том, как Дева Маpия пронеслась по воздуху (вследствие чего они называют ее Тифинскою Богородицею, или Тифинскою Богоматерью (Tiffinskee Bougharodiza or Tiffinskee Mother of God), Pyccкиe приводят в подтверждение и доказательство того, что рассказывают о плавании по воде Св. Антония, и выводят из этого заключение, что оба случая одинаково возможны для всемогущей силы Бога. Спорить с ними об основательности подобных вещей не стоит, и не хватило бы на это целой жизни человеческой.

Есть также в России другое место, в Царстве Казанском, с которым Pyccкиe связывают воспоминание о другом, менее значительном, чуде, т. е., явлении Девы Марии художнику, [113] писавшему ее образ в этом самом Царстве Казанском: и кто бы усомнился в истине сего, того сочли бы безбожником. В коротких словах вот эта повесть: Художник изобразил Деву Mapию со Спасителем на руках, и так расположил изображение, чтоб обе руки были видны; но в следующий раз, когда он пришел в комнату, где оставил изображение, и собирался окончить ее, он нашел, что вокруг младенца расположены были три руки; тогда, предполагая, что какой-нибудь человек, занимающейся тем же художеством, как и он, воспользовался ночью, чтоб сделать ему неприятность схватил кисть и во гневе стер третью руку; когда же он, окончил изображение свое, как следовало для продажи, то замкнул дверь и положил ключ в карман, а придя на следующее утро нашел, как и прежде, на образе своем изображение третьей руки; тут он перекрестился и был крайне изумлен. Поразмыслив об этом хладнокровнее, он все-таки воображал, что это было сделано каким-либо негодяем, и тогда опять стер руку, и снова окончил изображение; уходя, он еще с большим тщанием замкнул и запечатал двери, а также и окна; но, возвращаясь на третье утро, он, еще к большему своему удивлению, нашел третью руку, изображенную на полотне в третий раз; когда же он опять хотел стереть ее, то Дева Mapия сама явилась ему, повелевая воздержаться от этого и говоря ему, что, по воле ее, должно так изображать особу ее; повелению этому Pyccкиe следуют и до сего дня. Они изображают ее с тремя руками, и когда она изображена таким образом, то называют ее Казанской Богородицей или Казанской Богоматерью. Они крестятся и падают ниц перед этим образом и, в знак благоговения к нему, касаются головой об землю.

Во многих церквах, особенно в Иерусалимском монастыре, миль 40 от Москвы, существует в Соборной церкви подробное письменное описание этого чуда; описание это находится около иконы, где Дева Mapия изображена согласно ее повелению; образ этот можно встретить и во многих других местах. В каждом доме находится изображение Святых, но не резные изображения и не изваяния, так как Русская Вера воспрещает всякое изображение Святых, кроме писанного, на том основании, [114] что в Законе Моисеевом запрещено покланяться и служить изваянным изображениям. Чудо иконы Богородицы они отстаивают, как одно из главных доказательств того, что их поклонение образам и священным предметам угодно Богу.

Они также говорят, что сам Спаситель, когда он быль на земле, совершил следующее чудо: один художник втайне неоднократно пытался начертить лик Спасителя, но не мог этого достигнуть; он всегда находил, что сходство, которое он схватывал в известную минуту, не было согласно с тем, что ему представлялось в другую минуту; это приводило художника в великое изумление и смущение. Наконец Спаситель, который все это время знал об его стараниях, сжалился над ним: он позвал его к себе и сказал ему не печалиться о всех тех неудачах, которые он встречал до сих пор; просил его дать ему плат свой, и когда художник подал, то он, взяв, положил его на лицо свое, и потом тотчас же отдал художнику, сказав ему, что на этом плате образ его отпечатался как живой. Pyccкие утверждают, будто бы они и до сего дня с этого подлинника с величайшею точностью списывают изображение Спасителя. Эти рассказы, истину которых весьма опасно было бы оспаривать, способствуют к выгодам живописцев и процветанию ремесла их. Я мог бы дать еще дальнейший отчет о суeверии Русских в вопросах Религии, о великом невежестве и недальности Священников их, коими обусловливаются в среде мирян недостаток чести и честности, вызвавший со стороны Царя попытку преобразований, с целью распространить в стране образованность и знание, (Этот и выше приведенные отзывы суть разглагольствования иностранца, обычные всем, ему подобным, в его, и даже отчасти и нынешнее, время, основанные частью на неведении, непонимании, а частью и на намеренном нехотении yзнать истину и беспристрастно судить о нас. Предубеждение это идет с незапамятных времен и есть плод весьма сложных отношений наших к иностранцам и их к нам. Неблагоприятные, впрочем, отзывы их по большей части так очевидно несостоятельны, что не требуют никакого опровержения, и лишь вызывают улыбку сожаления к изрекающим оные. О. Б.), прежде чем распространяться об этом, замечу, что пока Царь в чужих странах занимался наблюдениями над всем тем, что, в виду его цели, казалось ему [115] достойным внимания, до Москвы доходили повторенные слухи, через посредство лиц, сопровождавших его в путешествии, также и тех, кто возвращался обратно в Poccию, о том, как Его Величество крайне доволен всем тем, что встречает в своих путешествиях, питает особенное пристрастие и уважение ко всему, виденному в Англии и высылает оттуда и из Голландии, а также из других мест, множество офицеров и разных лиц, которых определяет в свою службу. Эти известия о намерении Его Величества перетолковывались превратно всеми недовольными и всеми приверженцами Царевны Софии, которые, по этому поводу, возбуждали ревность народа. Священники также подстрекали его и поддерживали в убеждении, что действия Его Величества клонятся к уничтожению правой Веры, посредством привлечения в страну такого множества иноземцев, которые, сделавшись его любимцами и советниками, будут по произволу своему оскорблять туземцев, владычествовать над ними, искоренять учреждение стрельцов и изменят невозвратно все любимые ими привычки и обычаи.

Слухи, возбуждающее в народе эти ревнивые oпасения, укоренялись в умах все более и более, и наконец, составился третий заговор, в котором участвовали многие из членов высшего духовенства, равно как дворяне и сановные лица, которых Царь считал преданными его пользам. Они условились перерезать горло иностранцам, препятствовавшим их целям, объявить престол свободным в отсутствии Царя, и возвести на него сестру Царя, которая, за участие в мятеже, последовавшем при восшествии на престол брата ее, была заключена в монастырь.

С этой целью привлечены были к участию в заговоре начальник стрельцов и большая часть офицеров, предводительствовавших стрельцов, около 10,000 человек, находящихся на зимних квартирах на границах Литвы, за 500 миль от Москвы. Для того же, чтобы дать какой-либо предлог возмущению, решено было придраться к неточной уплате жалованья, вследствие чего стрельцы должны были оставить стоянку свою и выступить прямо на Москву, где, соединившись с прочими недовольными, привели бы немедленно в исполнение свой умысел. Наместничество, в руках которого Царь, в своем [116] отсутствии оставил Государственное правление, получив уведомление, что мятежники выступили самовольно и идут на Москву, устрашилось последствий их злонамерения, выказавшегося уже, не задолго перед тем, в двух местностях, и решилось попытаться сдержать их мерами кротости. Некоторые значительные лица отправлены были, чтоб остановить стрельцов на пути. Эти лица снабжены была полномочием и деньгами, чтобы удовлетворить не только всем требованиям касательно удержанного содержанья, но, кроме того, каждому человеку заплатить вперед шестимесячное жалованье (что иногда делается в этой стране). Гонец за гонцом посылались с приказаниями уговорить стрельцов возвратиться обратно, и так как поход уже начался, то бы шли они для соединения с другими военными силами, долженствовавшими составить войско против Турок; но они все-таки упорствовали в своем намерении, говоря, что хотят дойти до Москвы, чтоб навестить друзей и родственников, которых не видали в течение нескольких лет, и главное, чтоб узнать, жив ли Царь, или нет, и что сталось с ним.

Известие об этом произвело в народе великое смятение: многие из жителей оставляли дома свои, и удалялись во внутрь страны, опасаясь последствий похода стрельцов, беспорядков и своеволия со стороны этих мятежников, которые еще так недавно производили всеобщее опустошение в стране. Чтоб по возможности воспрепятствовать бунту и остановить бедствие, могущее произойти от их приближения к столице, войску, под начальством Генерала Гордона (Gordon), в коем большая часть солдат и офицеров были иностранцы, и которое не раз уже находилось в деле вместе с ними, приказано было выступить против мятежников.

Они встретились с мятежниками миль за 40 от Москвы, недалеко от Иерусалимского монастыря (Jerusalem Monastery), откуда Генерал послал к ним несколько офицеров, вместе с некоторыми знатными господами, вызвавшимися идти к ним в качестве охотников, чтоб заверить их в том, что они получат должное удовлетворение во всем желаемом, если только вернутся к своим обязанностям; но те упорствовали в своем намерении увидеть Москву и, как они говорили, узнать [117] правду на счет того, жив ли Царь, или умер; они объявили, что если их братья (подразумевая под этим войско, которое выступило против них) будут препятствовать им, то они pешились сопротивляться, не смотря на то, что войско, предводимое Генералом Гордоном, было почти вдвое многочисленнее их.

Получив такой решительный ответ, Генерал Гордон сначала сделал несколько пушечных выстрелов через головы их, чтобы испугать их и заставить сдаться; но как только выстрелы оказались безвредными, Священники тотчас же сочли это за чудо и сказали, что выстрел не мог причинить им вреда; затем мятежники с громким криком бросились на войско Генерала Гордона, и тут началась жаркая схватка, длившаяся, по крайней мере, два часа. Когда же мятежники увидели, что битва была важная, и что в их оказалось 2, или 3, тысячи убитых на месте, то они сдались пленниками, и весьма не многие из них спаслись бегством.

Генерал Гордон, сообразуясь с Римским обычаем наказания десятого, тотчас же, после окончания битвы, велел повесить десятого человека, а остальных отвел пленными в Москву: их там допрашивали на виске (on the pine?) (Это значило быть подвергнутым страшной пытке, подробности которой будут описаны далее). Они сознались в своем преступлении и назвали главных сообщников своих; сознались, что имели намерение освободить из заключения Царевну Софию и предоставить правление в ее руки, так как право это, в oтcyтствие Царя, принадлежало ей, тем более, что когда, во время несовершеннолетия брата ее, Федора, дела находились в руках ее, она управляла ими ко всеобщему удовольствию.

Известие об этом мятеже дошло до Царя в то время, когда он находился при Венском Дворе, где пользовался великолепным приемом со стороны Императора, с которым находился в союзе. Он имел намерение из Вены (Vienna) совершить поездку в Венецию (Venice), и готовился уже к этому путешествию, но, вследствие этих известий, изменил свое pешение и немедленно выехал в Москву через Польшу, где имел краткое свидание с Королем Августом. Так как в то время шла речь о заключении мира с Турками, при посредничестве [118] Короля Вильгельма (King William), то вообще предполагали, что эти два Государя согласились объявить войну Швеции, что в последствии и оказалось справедливым.

Царь, вследствие этих известий, поспешил в Москву, и прибыль туда с такою быстротою и тайною, что никому не было о том известно до тех пор, пока он не появился в Москве, что доставило великую радость и удовольствие его верным подданным и друзьям, и привело в страх и смятение всех тех, кто желал зла его особе и правлению.

В первый же день своего приезда он немедленно приказал выдать награды тем солдатам, которые честно за него сражались, а на следующий день велел привести к себе всех главных зачинщиков и тех, кто способствовал к вышеозначенному бунту. Он сам лично допрашивал их во второй раз, так как они предварительно уже были осуждены в полном собрании Бояр; приговор их заключался в смертной казни; между ними находились: Князь Колорин (Prince Colorin) (Такого Князя не было. Вероятно, Перри разумеет под этим Василия Зарина (или Зорина), Колзакова полка Десятника (у Корба Batskа Girin), одного из заводчиков: он находился одно время под особым караулом у Князя П. И. Прозоровского и казнен 9 Февраля 1700 г. вместе с прочими заводчиками, в заключение казней. Точно также ошибается Перри и о Генералe Ромадановском. Князь Михаил Григорьевич Ромадановский был главным начальником войска на Литовском рубеже, в Великих Луках и Торопце, и к его-то отряду, для подкрепления, были переведены 4 полка стрельцов из Азова (Колзакова, Чорного, Чубарова и Гундертмарка). О. Б.), Генерал Ромадановский (Romanodoskowski), вместе с некоторыми знатными госпожами, монахами и духовными высшего сана. Некоторые из них были обезглавлены, некоторых колесовали, а других заживо похоронили; что же касается до вышеозначенных стрельцов (или солдат), участвовавших в походе и сражавшихся против Царского войска, то, так как они, с самого вступления на престол Царя, не пропускали случая принимать участие в заговорах и кознях Царевны Софии и приверженной ей стороны, и не раз выказывали готовность и желание возмущаться, то 2000 человек из этих стрельцов были казнены. Некоторым из них отрубили головы на торговой площади, других же повесили на виселицах, нарочно для сего устроенных [119] на воротах всех трех стен, окружающих город. На этих же виселицах было написано их преступление. Казнь эта происходила среди зимы, так что тела немедленно замерзали. Тех из них, которые были обезглавлены, приказано было оставить в том самом положении, в котором они находились, когда им рубили головы, и головы эти рядами лежали подле них на земле. Повешенные же оставались во всю зиму в этом положении на виду народа, пока теплая погода, наступившая с весною, не привела к необходимости снять их с виселиц и зарыть в общей яме, во избежание заражения воздуха.

На протяжении 2 миль от города, по всем большим дорогам, ведущим в Москву, ycтроены были также виселицы, на которых повешено было множество этих мятежников, и на тех же дорогах воздвигнуты были огромные каменные столбы, на которых вырезано было подробное описание их преступлений; столбы эти приказано было поправлять и поддерживать беспрестанно. Самые дома, в которых жили стрельцы, приказано было срыть до основания, и имя стрельцов не должно было более употребляться в Русском войске: его изменили с этого времени на название: “солдаты” (Soldatee or Soldiers). Те из вышеозначенных стрельцов, которых считали более невинными, или не столь тяжко виновными, как прочие, остались в живых, но иные из них были отравлены в Сибирь, а другие сосланы в Астрахань, Азов и в другие окраины Царства, вместе с их женами, семействами и близкими родственниками, обреченными страдать вместе с ними, согласно обычаю всех Восточных стран.

Таким образом Его Величecтво, по возвращении из путешествия, сам, примерным наказанием, уничтожил врагов Правительства, и тем удобнее получил возможность приводить в исполнение все то, что решил сделать для преобразования страны своей. Он начал с того, что поставил на совершенно новую ногу не только гвардию, которая состояла из полков, заменивших вышеупомянутых стрельцов, но и все войско подчинил новой дисциплине, почерпнутой им из наблюдений его за границей. Он приказал одеть его форменным образом, с некоторыми различиями цвета и опушки сукна, по обыкновению всех Европейских народов, чего не было в России до сих [120] пор, так как каждый носил свое собственное платье, по собственному вкусу и покрою.

Он также велел подать себе список всех лиц из числа дворянства и знатных особ, владеющих поместьями, не находившихся до того времени на службе и не имеющих занятия. Из них он сделал выбор, и приказал большей части идти служить охотниками при войске, другим же назначил обязанности разного рода: некоторым повелел принять участие в сооружении флота, другим приказал поселиться в пограничных укреплениях, с тем, чтобы удалить их от возможности вредить, если они неспособны приносить пользу.

Сделав в Москве все эти распоряжения касательно войска, он отправился в Воронеж, чтоб осмотреть суда и галеры, строившиеся там в его отсутствие Голландцами, и поспешить сооружением флота, приготовлявшегося для плавания в Черном море. Он назначил главными строителями Англичан, которых привез с собою, и отставил всех Голландцев, кроме тех, коим оставалось докончить построение начатых ими кораблей, и еще некоторых других, оставленных в распоряжении Англичан. Приказано было на будущее время строить корабли только на Английский образец; между прочим, тотчас по приезде своем, Его Величество приказал приступить к построению одного 50-пушечного корабля, чертеж которого был сделан им собственноручно; он же сам придумал особенный способ построения, по которому даже, если бы и отбили киль, то все-таки корабль остался бы твердым. Когда работа была уже начата, он предоставил продолжение ее двум молодым Русским Господам, бывшим за границей и там вместе с ним учившимся корабельному искусству; однако отдал им приказание обращаться иногда, в случае нужды, за советами к Английским строителям. Он также оставил в Воронеже приказание Вице-Адмиралу Крёйсу (Cruss) и Контр-Адмиралу Реезу (Raes), вместе с Капитанами, Офицерами и матросами, которых он взял в свою службу в Голландии, еще до того времени, когда он был в Англии, и которые теперь прибыли в Воронеж, позаботиться о том, чтоб строившиеся тогда корабли и галеры были как следует оснащены и приготовлены, так как весною этого года он собирался спуститься на них к Азову, вместе с [121] любимцем своим, Лефортом, который произведен был в Адмиралы, хотя не имел никакого понятия о море.