РУССКИЕ ВОЕНАЧАЛЬНИКИ В ШВЕДСКОМ ПЛЕНУ

Некоторые из русских военнопленных, которые оказались в Швеции в начале Великой Северной войны, сыграли большую роль в шведско-русском культурном обмене. Они входили в круг знакомых Юхана Габриэля Спарвенфельда (1655-1727), церемониймейстера шведского королевского двора, а также «первого шведского слависта».

НАША СПРАВКА

По возвращении из Москвы весной 1687 года Спарвенфельд надеялся, что ему удастся устроиться на службу так, чтобы у него оставалось время на обработку огромного материала — рукописей и книг, которые он привёз с собой из России. Вместо этого весной 1689 года король направил его на поиски «старинных свео-готских памятников» в пятилетнее путешествие, во время которого он должен был посетить большинство европейских стран. Находки, если бы их удалось вернуть на родину, нужны были в качестве доказательства доблестного прошлого Швеции как великой державы.

Прошло меньше года после его возвращения, и Спарвенфельд наконец получил должность при дворе. В апреле 1695 года он стал младшим церемониймейстером, а в ноябре 1701-го — обер-церемониймейстером. В его обязанности входило в числе прочего помогать дипломатам, живущим в Швеции. Его знание иностранных языков (сохранились сведения, что он говорил на 14-ти языках), учёность и коммуникабельность идеально подходили для этой должности, которая к тому же отнимала не слишком много сил и времени, что позволяло Спарвенфельду посвящать свободное время работе над словарём и другим исследованиям ¹.

ХИЛКОВ И ГЕНЕРАЛЫ

Будучи церемониймейстером и владея русским языком, Спарвенфельд оказался посредником между шведскими властями и некоторыми знатными русскими пленными, которые находились в Стокгольме. Мы рассмотрим подробнее жизнь и деятельность некоторых из них в Швеции.

Первым арестованным оказался Андрей Яковлевич Хилков, который незадолго до начала войны прибыл в Швецию в качестве резидента (посла). В 1720-1723 годах Спарвенфельд составил список своих друзей и знакомых «Nomina Illustrinm virorum Quibuscum Familiariter et in Continue uixi amicitia ir aetate viriti» («Имена славных мужей, с коими я состоял в доверительной и продолжительной дружбе в мои зрелые годы») и в разделе «В Москве» назвал Хилкова «мой дорогой друг» ². Однако маловероятно, что Спарвенфельд близко познакомился с ним ещё в России. Скорее всего, он упомянут в этом разделе потому, что он жил в Москве. Хилков принадлежал к числу царских приближённых. В 1697 году он вместе с большой группой дворян был отправлен в Венецию для изучения мореходства и кораблестроения и пробыл в Италии около двух лет. Он довольно хорошо владел итальянским и кроме него знал ещё и немецкий, что, по слухам, пытался скрывать в Швеции. Хилков прибыл в Стокгольм 18 июля 1700 года, чтобы вступить в должность постоянного представителя России в Швеции (впервые в истории). Для передачи верительных грамот королю ему, однако, пришлось поехать в Шёлланд (в Данию). Он вручил их 20 августа, 26 августа король утвердил их ³. Хилков вернулся в Стокгольм 18 сентября, через два-три дня было получено известие о продвижении русских по направлению к Нарве. Хилков заверил, что ничего об этом не знал, и попытался ограничиться отговорками, но 9 октября Спарвенфельд передал ему приказ короля об аресте. В записке, которая составила основу отчёта царю, Хилков пишет: «В нынешнем 1700 году, октября в 9 день, приехал ко мне на нанятой мой двор церемонии-мастер Иван Иванов сын [95] Спарвеньфельт, и сказал мне, что велено, по указу королевскому, меня держать за арестом и поставить у меня караул, для того, что вашего де великаго государя войска Ругодев осадили, а резидент их Книпер за караулом... И после ево церемонимейстера слов пришол ко мне фискал и поставил у меня во всех моих полатах у всяких дверей по два человека салдат. И в одной полате стояло шесть человек салдат, также и в сенях, и на крыльце и на дворе и у ворот, всех 48 человек; а в полате, в которой я спал, поставил двух человек салдат же, да третьево начальная человека. И у тех у всех салдат ружьё было заряжено и фитили зазжены. И приказал фискал начальному человеку, которой в моей полате был, чтоб меня в другия полаты из той полаты непущать и ко мне никаких людей, нетокмо чужих, но и моих не припущать.

А о подьячих, которые со мною посланы с Москвы, також и о достальных моих людех сказал, что им сидеть за караулом в особом месте, а на моём дворе оставить со мною только священника да переводчика да одного камалера и повара. И пожити мои и запасную полату и людей моих и переводчика и подьячих скарбы все поперепечатали, и было так даже до самой ночи. И того же числа в вечеру приехал ко мне тот же церемонимейстер и сказал: что караул из полат королевские ближние люди вывесть повелели в сени, также и на дворе моём подьячим и людем быть уволили» ⁴.

Это и другие послабления Хилков получил, видимо, после вмешательства Спарвенфельда. Ему позволили остаться в доме на улице Гётгатан вместе со своим секретарём (или камердинером) Алексеем Манкеевым, переводчиком Вильгельмом Абрамовым и священником отцом Алексием. В его доме также размещались некоторые из русских купцов, которые находились в Стокгольме, когда началась война. Пленникам было позволено свободно передвигаться по зданию, посещать раз в неделю баню и гулять по городу под охраной и непременно в сопровождении переводчиков, которые должны были слушать все их разговоры и отчитываться, не обсуждалось ли что-нибудь неподобающее. Однако вскоре Хилков спровоцировал конфликт со шведскими властями, описав в письме свои условия существования в крайне отрицательных выражениях. В результате ему ужесточили режим: в будущем он должен был содержаться в одной из комнат взаперти и под наблюдением. Тогда он попросил позволить священнику, переводчику и камердинеру жить с ним, на что было дано разрешение.

В следующем году, 26 мая, в Стокгольм морским путём из Ревеля доставили 134 военнопленных, попавших в плен под Нарвой. Среди них выделялось несколько знатных персон, а именно шесть генералов с секретарями и слугами. Некоторые из них принадлежали к числу особо приближённых к Петру I дворян. Вот имена этих генералов: Яков Фёдорович Долгорукий (1634-1720), Иван Иванович Бутурлин (1661-1738), Автомон Михайлович Головин (1667-1720), Иван Юрьевич Трубецкой (1667-1750), Адам Адамович Вейде (1667-1720) и Александр Арчилович Багратиони, имеретинский царевич (1674-1711).

Спарвенфельд сыграл важную роль в жизни этих людей в плену, поскольку часто передавал их пожелания шведским властям. Похоже, его благосклонность к ним и желание помочь всеми доступными способами были широко известны. Возможно, его отношение отчасти определялось тем, что некоторые из пленных принадлежали к его кругу общения в Москве. Это касается, например, самого старшего из них, Долгорукого, который упомянут в «Nomina» среди московских знакомых Спарвенфельда: «Князь Яков Фёдорович Долгорукой, с тремя братьями». В дневнике Спарвенфельда в день отъезда из Москвы, 26 февраля 1687 года, перечислено, каких друзей он там оставляет: «Из семьи Долгоруких князь Яков и его братья — князья Борис и Григорий Долгорукие, они были моими близкими друзьями и что ни день оказывали мне услуги, все камергеры царя Петра Алексеевича» ⁵. Яков Фёдорович сделал Спарвенфельду в Москве ценный подарок — напечатанное в 1649 году Соборное уложение, переплетённое в один том с более древними рукописными законами ⁶. В связи с отъездом Спарвенфельда из Москвы князь Яков Фёдорович упоминается ещё раз, поскольку именно он возглавлял русское посольство во Францию и Испанию, с которым Спарвенфельд путешествовал до Риги. В дневнике он перечисляет самых важных членов посольства и среди них: «Князь Яков Фёдорович Долгорукий, один из моих лучших друзей в Москве, который предложил, чтобы я ехал с ним до Риги, на что я с радостью согласился» ⁷. В «Nomina» среди московских знакомых также названы генералы Вейде, Бутурлин, Головин и Трубецкой. Тот факт, что Спарвенфельд их всех назвал генералами, но ничего не писал о них в дневнике, может означать, что близко общаться с ними он начал только в Швеции, когда они находились в плену.

СПАРВЕНФЕЛЬД И ШВЕДСКАЯ ПОЛИТИКА

Политика в отношении пленных, проводимая шведскими и русскими властями, определялась одним важнейшим принципом — взаимностью. Ухудшение режима содержания для военнопленных в одной воюющей стране автоматически влекло за собой аналогичные меры по отношению к пленным в другой. Соответственно, послабления режима вызывали такую же ответную реакцию, то есть условия жизни пленных улучшала и вторая враждующая сторона. На негативные изменения режима могли повлиять попытки побега или запрещённая переписка (шифрованные или написанные [96] невидимыми чернилами письма, либо корреспонденция, ведущаяся тайно, минуя цензуру). Такие события неизбежно вели к принятию строгих мер сначала в той стране, где они происходили, а потом — в другой. Изменения к лучшему могли быть вызваны, например, ведением переговоров об обмене пленными, по крайней мере, до тех пор, пока казалось, что эти переговоры будут успешными.

Историк Хельге Альмквист указывал, что за охрану русских военнопленных отвечал губернатор Стокгольма, в то время — Кристофер Гюлленшерна. За перепиской пленных следила Канцлер-коллегия, которая с помощью нескольких переводчиков читала и при необходимости подвергала цензуре их письма. Далеко не все письма отсылались. Те люди, которые в качестве членов совета и так называемой Оборонительной комиссии занимались вопросами, связанными с пленными, со временем проявили себя сторонниками либо строгой, либо мягкой политики. Перед принятием важных решений обычно обращались к королю за советом письмом. Карл XII был в целом приверженцем строгой политики и обычно отдавал распоряжения, которые подразумевали ухудшение условий жизни пленных.

Среди членов совета очень суровым считался Фабиан Вреде. Хилков писал о нём 11 сентября 1705 года: «Граф Вреде, который сейчас всем здесь распоряжается, грозился потом перед всеми, что всё, достающееся на долю даже самым младшим их офицерам в Москве, будет в отплату прилежно повторено здесь со знатнейшими из наших генералов и что он доставит им все неприятности, которые сможет вообразить» ⁸. Так дипломат комментировал упомянутый выше принцип взаимности, который, по его мнению, приводил к несправедливому обращению с генералами, поскольку они, будучи военными высокого ранга, вынуждены были расплачиваться за то, что пленным шведским офицерам, возможно, усложнили условия содержания. Царь и его советники были осведомлены о жестокости Вреде. Другие шведские видные государственные деятели, например, рейхсмаршал Юхан Габриэль Стенбок и президент канцелярии Бенгт Оксеншерна были сторонниками более мягкой политики. Хилков часто выступал от имени вельможных пленных, но заступался и за гражданских — таких, как купцы, которых начало войны застало в Швеции.

Отношение Спарвенфельда к русским пленным, как отмечалось выше, было хорошим, по мнению некоторых — даже слишком. Конечно, ему часто приходилось общаться с ними по службе, но по собственному желанию он делал это и частным образом. То, что он охотно проводил время в обществе русских, не кажется удивительным, если помнить, что среди них находились несколько его близких московских друзей. Кроме того, Спарвенфельд наверняка был рад случаю попрактиковаться в русском языке. Русские военнопленные к тому же могли помочь ему в его славистических научных изысканиях в качестве информантов. Хилков в октябре 1700 года в одном из писем Фёдору Алексеевичу Головину, царскому «премьер-министру» и своему близкому родственнику, дал Спарвенфельду такую характеристику: «Для меня и всех царских слуг, что сидят здесь заперты против своей воли, церемониймейстер Иван Иванов сын Спарвенфельд как глашатай перед ближайшими королевскими советниками, и хотя ему по службе то не предписано, он, однако, по дружбе взял на себя заботу о нас, и через его посредничество нашим делам большая помощь оказывалась» ⁹.

СЛОВАРНЫЙ ПРОЕКТ

Когда началась война с Россией, Спарвенфельд пытался развивать свой словарный проект. В Москве он искал и нашёл славяно-латинские и латино-славянские словари, которыми можно было воспользоваться при составлении задуманного им большого словаря. Самым объёмным из источников был латино-славянский словарь Епифания Славинецкого, в основе которого лежал латинский словарь Амброзия Калепина. Также он привёз с собой в Швецию наполовину переработанную версию этой книги. Другим источником являлся «Лексикон словено-латинский», составленный Арсением Корецким-Сатановским вместе с Епифанием Славинецким, В качестве третьего источника Спарвенфельд использовал единственный печатный словарь — «Лексикон славеноросский» Памвы Берынды 1653 года ¹⁰. В 1699 году Спарвенфельд нанял молодого словака Матиаса Забани, задачей которого стало обобщение всех этих данных в единое целое. Когда новый сотрудник прибыл в Швецию в середине 1699 года, Спарвенфельд поначалу разочаровался: оказалось, что тот не знает ни кириллицы, ни русского, ни церковнославянского языков. Какое-то время ушло на обучение, и после этого Забани смог начать разрабатывать основу большого словаря. Однако, когда началась война, и в Швецию начали прибывать русские пленные, захваченные под Нарвой, ситуация внезапно переменилась: в окружении Спарвенфельда вдруг появилось большое число людей, знающих русский язык, причём некоторые были привычны к письму. Вот как отзывался об этом Спарвенфельд в письме Лейбницу от 19 апреля 1702 года: «Тем временем Забани занят переписыванием или, скорее, окончательным сведением воедино оставшейся третьей части Калепина по-русски. Среди русских пленных есть писцы, которые помогают мне переписывать начисто, поскольку их руки более привычны к этому, чем руки Забани, который не умеет ничего, кроме того, чему пришлось выучиться у меня, — ведь до приезда он не знал ни единого слога по-русски. Но поскольку работа эта чрезвычайно скучна, как Вы знаете, я его к ней не принуждаю. Поскольку же он оставлен в покое, не приходится удивляться тому, что время идёт, а немногое оказывается сделанным. Я также не вижу, какое применение в наше время может найтись лексикону. Если бы Господу было угодно в один прекрасный день восстановить мир, работалось бы с большей радостью и с большей верой в то, что от этого словаря будет польза» ¹¹.

Это первое упоминание того, что Спарвенфельд начал привлекать русских военнопленных к своему проекту. О ком из них идёт речь и остались ли какие-либо следы их деятельности? Да, в толстом серо-голубом томе в картонном переплёте, содержащем черновик ¹², встречается не только почерк Забани, хотя он и преобладает, но и несколько изменений и дополнений, сделанных тремя другими почерками, которые я называю «почерк а», «почерк b» и «почерк с». Мы можем найти их в начале словаря, до буквы «Д» включительно. Ими внесена некоторая правка в славянском столбце ¹³. Заметно, что писавшие были привычны к кириллице. Однако отдельные особенности указывают на то, что «почерк а» принадлежал не русскому, а человеку, чьим «родным» алфавитом была латиница, возможно, это был поляк. «Почерк b» отличается небрежностью, и его нелегко разобрать. Он, без сомнения, принадлежит Хилкову, это следует из сравнения с документами, хранящимися в Государственном архиве в Стокгольме, про которые точно известно, что они написаны русским резидентом. «Почерк с» — это чёткая и красивая скоропись и, судя по всему, принадлежит она русскому. Возможно, это он имеется в виду в протоколе совета от 28 февраля 1702 года: «У генерала Головина на службе состоит способный писец, которого зовут Шепелин. У его отца в Москве живёт пленный шведский ротмистр Карл Юхан Мюле. И, как следует из прилагаемого письма, с [97] ним там очень хорошо обходятся. Писца этого можно убедить помогать Спарвенфельду с переписыванием его большого и полного славянского лексикона, если Ваши превосходительства окажут милость и позволят ему жить и столоваться у Спарвенфельда, под охраной или без оной. Все господа русские генералы, как и сам Спарвенфельд, ручаются за него» ¹⁴.

Совет дал согласие. Следующий документ, касающийся той же темы, вручил 16 сентября 1702 года магистрату губернатор Стокгольма Кристофер Гюлленшерна. В бумаге говорится о подопечном Спарвенфельда Шепелине (названном теперь Иван Шепелев), «который обычно и днём, и ночью ходит к другим пленным». На заседании совета 3 ноября 1702 года постановили запретить Шепелину бывать в доме Спарвенфельда. Одновременно высказывалось мнение, что отношения церемониймейстера и русских пленных, в том числе Шепелина, слишком фамильярны. Очевидно, Спарвенфельд больше не мог привлекать их к редактированию текста Забани, о чём сегодня остаётся только жалеть. Их исправления в тексте с филологической точки зрения очень интересны. Похоже, что они вычёркивали слова и выражения, которые воспринимали как нерусские или устаревшие, и вместо них вписывали те слова, которые лучше соответствовали тогдашней языковой норме в России. Иногда их дополнения помечены как «vulgo», то есть «разговорное». Интересно, что в работе принимал участие даже русский резидент ¹⁵.

Среди военнопленных, которые помогали Спарвенфельду, несомненно, выделяется секретарь (иногда также называемый камердинером) Хилкова Александр Манкиевич, по происхождению поляк. В России он был известен под именем Алексея Ильича Манкеева. За ним закрепилась слава высокообразованного человека и знатока латыни. Судя по всему, он повсюду неотступно следовал за Хилковым, даже когда тот был выслан из Стокгольма вследствие ужесточения режима содержания пленных. Власти держали Манкеева под строгим наблюдением, поскольку считали его шпионом.

Секретарь Хилкова внёс большой и важный вклад в лексикографическую работу Спарвенфельда в качестве переписчика и отчасти редактора. Окончательная версия большого славяно-латинского словаря «Lexicon Slavonicum», четыре серо-голубых тома в картонном переплете в лист ¹⁶, переписаны в основном двумя почерками: славянский столбец писал Манкеев, латинский — Забани ¹⁷.

Однако Манкеев посвятил себя не только переписыванию текстов. Будучи в плену, он уделял время и собственным научным изысканиям, а именно написанию обзора «Ядро российской истории», который охватывал период до 1712 года. В апреле 1715 года оно было посвящено Петру I, но попало к царю значительно позже. Исторический труд Манкеева отталкивался от более ранних работ — как славянских, так и шведских ¹⁸. Наверняка ему пригодилось богатое собрание исторической литературы, которым владел Спарвенфельд.

Тот же почерк, которым сделаны изменения в начале рукописи Slav 36, мы встречаем и в другом наследии Спарвенфельда. В папке, хранящейся в библиотеке Упсальского университета, с шифром Slav 61 содержится в числе прочего фрагмент польско-русского словаря, приписываемого Симеону Полоцкому, а также четыре листа с терминами из Соборного уложения 1649 года ¹⁹. Термины сопровождаются объяснениями их значений на русском или латинском языках. Эти страницы заполнены почерком, о котором шла речь выше ²⁰.

Многое указывает на то, что пояснения к терминам из Уложения написаны в Швеции. То, что почерк принадлежит русскому, находившемуся именно там, подтверждается изменениями в рукописи с шифром Slav 36: этот текст, несомненно, написан в Швеции. Список с толкованием слов также свидетельствует о том, что Спарвенфельд продолжал изучать русский язык и занимался Россией спустя годы после возвращения из Москвы. Однако личность пленного, который помогал ему в этом, до сих пор не установлена. Можно лишь с уверенностью утверждать, что помимо русского языка он с лёгкостью изъяснялся на латыни.

АЛЕКСАНДР БАГРАТИОНИ

Среди знатных пленников, захваченных под Нарвой, которых Спарвенфельд знал по своему визиту в Москву, находился и молодой царевич имеретинский Александр Арчилович Багратиони. Перечисляя московских друзей в «Nomina», Спарвенфельд пишет: «Царь Арчил Багратиони, бывший правитель Грузии, Имеретин, Кахетии и Сакартвело, а также его сын и весь двор выказывали мне исключительную дружбу. Царевич Александр умер в Умео в плену от камня». Речь идёт о грузинском царе Арчиле Багратиони (1647-1712) и его сыне Александре. В своём дневнике Спарвенфельд записал: «Среди иностранных семей, натурализовавшихся в России, есть повод первым упомянуть грузинского, или иверийского, или имеретинского царя Арчила Багратиони, который был изгнан из своей страны турками и теперь живёт с тремя сыновьями, дочерью и женой в Москве, обласканный царскими милостями. Нет слов для той дружбы и доброжелательности, которые он мне выказывал. Все чужеземцы в Москве и в Немецкой слободе знают, как он меня любил и ценил и какую услугу я ему оказал, сделав при помощи добрых друзей в Голландии у бургомистра Амстердама господина Витсена грузинский типографский шрифт, который, однако, ещё не прибыл. В знак благодарности царь Арчил подарил мне ряд своих работ и на прощание произнёс речь, которую французский майор де Лозье превосходно перевёл с грузинского и турецкого на французский. Старший сын царя по совету принцессы Софии взял в жёны младшую дочь Ивана Михайловича Милославского, чем князь Арчил был не особенно доволен. Его страна описывается в другом месте в дневнике» ²¹.

Как видно из текста, князь Арчил и его семья жили в русской столице на положении политических беженцев ²².

Царевич Александр был другом детства Петра I и одним из его доверенных лиц. Он сопровождал царя в поездке по Европе в 1697 году и изучал артиллерийское искусство в Голландии. В битве под Нарвой он принимал участие в звании генерал-фельдцейхмейстера артиллерии и попал в плен. В Швеции грузинского царевича содержали вместе с другими именитыми пленниками и, кажется, рассматривали как экзотический элемент. Его повсюду называли «принц Мелитский», и он пользовался популярностью, в том числе у придворных дам. Похоже, что он, по крайней мере в начале пребывания в плену, занимал сравнительно привилегированное положение ²³. Летом 1706 года к царевичу прибыл личный духовник, отец Панкратий, который должен был проводить службы на грузинском и греческом языках.

Уже живя в Швеции, Спарвенфельд не оставил попыток раздобыть для царевича и его отца грузинский типографский шрифт. Вопрос о том, что произошло с тем шрифтом, что был заказан в Амстердаме, неоднократно обсуждался, например, грузинскими учёными. Проблема эта довольно запутанная, и источники отчасти противоречат друг другу.

Среди амстердамских друзей, к которым Спарвенфельд обратился из Москвы по вопросу создания грузинских типографских шрифтов, он сам упоминает «бургомистра Амстердама господина Витсена», то есть известного Николаса Витсена (1641-1717), который очень [98] интересовался Россией и её соседями и, как и Спарвенфельд, ездил туда в составе посольства (1664-1665). Он написал очень интересный отчёт об этом путешествии ²⁴. Но в переписке Спарвенфельда в связи с заказом для грузинского князя упоминаются два других человека, жившие в Амстердаме, а именно картограф и издатель Джоан Блау (1650-1712) и венгерский резчик-изготовитель шрифтов Мистотфалуши Киш Миклош (Николас Кис, 1650-1720): оба эти имени вошли в историю европейского книгопечатания. Кис учился у Блау в Амстердаме и работал там до 1689 года, после чего вернулся в Венгрию. Спарвенфельд переписывался с ним из Москвы относительно создания грузинского шрифта для изгнанного из своей страны князя ²⁵. Заказ даже был выполнен, но, как следует из процитированного выше, так и не добрался до Москвы к тому моменту, когда Спарвенфельд покидал город.

Но в более позднем письме к старшему библиотекарю Упсальского университета Эрику Бенцелиусу от 10 марта 1722 года Спарвенфельд пишет уже о другом заказе: «Небольшой грузинский шрифт, отлитый у Кайзера-младшего по моему заказу здесь в Стокгольме для царевича имеретинского, который сейчас уже давно мёртв. С помощью этого шрифта в Москве было напечатано несколько небольших молитвенников, которые я видел здесь у царевича. Но широко он не использовался. Однако со временем Николас Кис сделал в Амстердаме полный шрифт, так что стало возможно напечатать творения святых отцов для всей Грузии». Согласно этому свидетельству, некий грузинский шрифт уже существовал в Швеции до того, как Кис отлил свои шрифты в Амстердаме.

Он был отлит у Кайзера в Стокгольме, но использовался в Москве. Альмквист пишет, что в 1703 году нескольким членам совета демонстрировался тяжёлый пакет с персидскими и грузинскими шрифтами, которые Александр заказал в Стокгольме, чтобы переслать отцу в Россию. Считали, что посылка была слишком тяжела, что заставило царевича искать капитана корабля, который собирался плыть в Англию или Голландию, чтобы потом груз был доставлен в Архангельск. Можно ли сделать вывод, что это и были те шрифты, которые сделал Кайзер? В 1707 году царевич получил по почте пакет, в котором среди прочего были и книги на грузинском языке. Ту же информацию мы находим у Румянцева с той лишь разницей, что у него указано, что посылка пришла на имя отца Панкратия. Могли ли это быть те небольшие молитвенники, которые упоминает Спарвенфельд в письме Бенцелиусу и которые, таким образом, были напечатаны с помощью шрифтов Кайзера? Да, согласно Д. Ватейшвили, Кайзер-младший действительно участвовал в производстве грузинского шрифта в Стокгольме, но в своей работе он использовал матрицы, созданные Николасом Кисом задолго до того в Амстердаме. В своей работе Ватейшвили тщательно разбирает этот сложный вопрос и приходит к следующему заключению: Николас Кис в Амстердаме сделал матрицы для грузинского шрифта (насколько это было возможно в отсутствие информанта) до того, как покинул Амстердам в 1689 году. Готовые матрицы не отправили князю Арчилу в Москву, поскольку с 1688 он находился в Грузии, пытаясь вернуть трон ²⁶.

Вместо этого они оказались у Спарвенфельда в Швеции, где оставались до тех пор, пока сын князя Александр не оказался в Стокгольме в качестве военнопленного. Тогда вопрос о возможности печатать книги на грузинском языке снова стал актуален, но начертание алфавита нужно было уточнить. Здесь на сцену выходит Хенрик Кайзер-младший: он внёс необходимые изменения и дополнения в матрицы Киса с помощью Александра Багратиони. Затем переработанный шрифт отправили князю Арчилу в Москву, где в марте 1705 года была напечатана Псалтырь на грузинском языке. До этого были внесены и другие изменения (ими должны объясняться небольшие расхождения между пробными оттисками, сделанными в Амстердаме и Стокгольме, и готовыми книгами, напечатанными в Москве). Псалтырь была напечатана небольшого формата, и, вероятно, именно она скрывается за словами Спарвенфельда о «нескольких небольших молитвенниках», полученных царевичем по почте ²⁷.

УХУДШЕНИЕ УСЛОВИЙ И ПОЛТАВА

Политика в отношении знатных военнопленных менялась то в положительную, то в отрицательную сторону в зависимости от внешних обстоятельств и не была ко всем одинакова. Ещё до войны Бутурлин очень жестоко обошёлся со шведским курьером, поэтому у него была дурная слава. Временами его держали в одиночестве в комнате с решётками на окнах. Остальным генералам в определённые периоды было позволено свободно перемещаться по дому, где они жили, и даже принимать посетителей. В начале мая 1703 года генералы Вейде, Трубецкой и Бутурлин предприняли попытку к бегству ²⁸. 24 июля Хилков писал об этом Фёдору Головину и упомянул, какие отрицательные [99] последствия это имело: «Лучше быть в плену у турок, чем у шведов. Здесь русских ставят ни во что, ругают бесчестно и осмеивают» ²⁹.

Более строгий режим сменился затем послаблениями, но в августе 1705 года условия содержания пленных снова ухудшились ³⁰. На сей раз причин было несколько: и негативные перемены в обращении со шведами в Москве, и подозрения, что имеретинский царевич и Долгорукий намерены бежать, и открывшийся факт, что Хилков писал шифрованные письма. Всех, кроме Долгорукого, выслали из Стокгольма: царевича — в Линчёпинг, Хилкова — в Йёнчёпинг, Головина — в Вестерос, Бутурлина — в Арбогу, Трубецкого — в Эребру, а Вейде — в Евле. Багратиони позволили вернуться в Стокгольм уже в апреле 1706 года, другим пришлось прожить вне столицы до августа. 26 апреля 1707 года режим снова ужесточили, и Хилкова с Манкеевым выслали в Эребру под строгий надзор ³¹. В июле 1708 года Хилкову вышли некоторые послабления, но это не коснулось Манкеева. Долгорукого в июне 1708 года перевезли в Евле, а Вейде — в Вестерос, в то время как остальным было позволено остаться в Стокгольме ³².

После победы, одержанной русскими под Полтавой, обстоятельства полностью переменились. Совет, памятуя о шведах, оказавшихся в плену в России, предписал обращаться с русскими военнопленными снисходительнее, но король в письмах требовал большей строгости. 29 октября 1709 года совет разрешил Долгорукому вернуться в Стокгольм, но аналогичное решение относительно Хилкова и Вейде было принято только 2 апреля 1710 года ³³.

ОКОНЧАНИЕ НЕВОЛИ

Чем же завершился плен для русских генералов? Вернулись ли они на родину? Некоторым это удалось, другим — нет. Генералов Бутурлина и Вейде обменяли в 1710 году, Александр Багратиони умер в плену в 1711-м. И царевич, и его отец делали всё, что было в их силах, чтобы его выпустили на свободу или обменяли, и им это почти удалось. Ещё в 1706-м предлагалось обменять его на 60 пленных шведов ³⁴, но царевич сам отказался, поскольку считал, что это накладно для российской стороны. Наконец было достигнуто соглашение о том, что его обменяют вместе с генералами Головиным и Трубецким. Александр отправился в путь через Умео, но заболел и скончался 3 февраля 1711 года в Питео (Спарвенфельд в «Nomina» ошибочно указывает Умео). Так Арчил с женой потеряли и последнего сына (двое младших к тому моменту уже умерли).

Генералу Долгорукому удалось в июне 1711 года бежать с корабля в Ботническом заливе вместе с сорока тремя пленными, что вызвало большой скандал ³⁵. В 1712 году в Швеции оставалось трое пленных: Хилков, Трубецкой и Головин. Условия их содержания становились всё хуже и хуже. Хилкова выслали в Вестманланд, вероятно, в 1712 году ³⁶. В январе-феврале 1716-го всех троих интернировали в Висингсборгский замок на острове Висингсё на озере Веттерн, где Хилков скончался 8 ноября 1716 года. Полный текст о нём в «Nomina» выглядит так: «Мой дорогой друг русский резидент Хилков умер от водянки в Висингсборгском замке». Согласно Устрялову, его тело было перевезено в Санкт-Петербург в 1718 году и захоронено в Александро-Невской лавре ³⁷. Зато его секретарю Алексею Манкееву удалось в том же 1718-м вернуться домой. Впоследствии он служил в Коллегии иностранных дел переводчиком с латинского, польского и шведского языков. В этом качестве он принимал участие в Ништадтском конгрессе и был командирован на пограничное размежевание между Швецией и Россией. Умер он в 1723 году.

Спарвенфельд оставил придворную службу в конце 1712 года и с тех пор жил главным образом в родовом поместье Обюлунд, недалеко от Вестероса. Вполне вероятно, что он, если была такая возможность, общался с Хилковым и Манкеевым в то время, когда они жили в Вестманланде. После высылки всех оставшихся пленных из числа знати на Висингсё было, скорее всего, сложно продолжать поддерживать контакт. До ухода в отставку Спарвенфельд успел использовать своё влияние, чтобы помочь сыну генерала Головина Сергею Автомоновичу, который приезжал в Швецию. Судя по тому, что он писал в одном из писем Эрику Бенцелиусу, молодой Головин намеревался вместе с Манкеевым в феврале 1712 года посетить Упсалу, чтобы изучать немецкий язык и латынь у профессора Упмарка. Россиянин, видимо, говорил на латыни и по-шведски достаточно хорошо. Спарвенфельд был очень озабочен тем, чтобы Сергея Головина хорошо приняли в университете, и просил Бенцелиуса обеспечить ему доступ и в университетскую библиотеку, и к его личной библиотеке. Он считал делом чести то, как сын пленного генерала будет встречен в Швеции ³⁸. Генералов Головина и Трубецкого обменяли в 1718 году, так что Сергей дождался возвращения отца на родину после многолетнего плена.

Комментарии

1. Что касается биографии Спарвенфельда, то мы будем опираться на работу Якобовского, вышедшую в 1932 г. Важнейшим источником информации о русских пленных в те годы являлась книга Хельге Альмквиста 1942 Года издания. Также интересные детали можно найти в трудах П. П. Румянцева (1910) и К. Г. Устрялова (1863). Грузинский историк Д. Л. Ватейшвили недавно опубликовал, большую монографию об одном из пленных — об Александре Багратион и, в которой также рассказывает об остальных знатных пленных и Спарвенфельде. Несмотря на то, что он главным образом основывался на работе Альмквиста, ему удалось найти некоторое количество новых архивных материалов и других источников. См.: Jacobowsky С. V. J. G. Sparwenfeld. Bidrag till en biografi. Stockholm. 1932; о Спарвенфельде см. также: Svenski Biografiski Lexikon. Stockholm. 2007; Almquist H. Ryska fangar i Sverige och svenska i Ryssland 1700-1709 // Ryssama i Sverige. Karolinska forbundets arsbok 1942. Stockholm; Румянцев П, П. Из прошлого Русской Православной Церкви в Стокгольме. Исторический очерк с рисунками и приложениями. Берлин. 1910; Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 4. Ч. 1, 2. СПб, 1863; Ватейшвили Д. Л. Грузия и европейские страны. Т. 2, Побратим Петра Великого, Жизнь и деятельность Александра Багратиони. М. 2003.

2. Jacobowsky С. V. Op. cit, S, 376. Оригинал находится в Королевской библиотеке в Стокгольме: Kungliga biblioteket. Signum Ер. S, 45.

3. Almquist N. Op. dt, S. 52; Уcтрялов H. Г. Указ. сон. T. 4. Ч. 1. С. 37; Т. 4, Ч. 2. С. 159.

4. Румянцев П. П, Указ. соч. С, 6. Оригинал находится в Государственном архиве в Стокгольме. См.: Riksarkivet. Militarhistoriska samlingen. М. 1520. См. также: Устрялов Н. Г. Указ. соч. Т. 4. Ч. 2. Прилож. № 29. С. 160-161.

5. Sparwenfeld J. G. Diary of Journey to Russia 1684-87/Edited, translated and with a commentary by U. Birgegard. Slavica Suecana. Series A- Publications. Vol. 1. Stockholm. 2002. S. 228.

6. Книга хранится в библиотеке Упсальского университета // Uppsala universitetsbibliotek. Sign urn Slav-2 3.

7. Sparwenfeld J. G. Op. cit, S. 230.

8. Almquist H. Op, cit. S, 46,

9. Ibidem. S. 48.

10. Подробнее об источниках см.: Birgegard U. Johan Gabriel Sparwenfeld and the. Lexicon Slavonicum. His: Contribution to 17th Century Slavonic Lexicography. Uppsala. 1985.

11. Оригинал на французском языке. Birgegard U. Op, cit S. 91.

12. Uppsala universitetsbibliotek. Signum Slav 42.

13. Birgegard U. Op. cit. S, 15-16. См, также опубликованное издание; J. G. Sparwenfeld, lexicon Slavonicum. Vol, I/red. U. Birgegard. Uppsala. 1987.

14 Almquist H. Op, cit, 5.105,

15. Примеры и лингвистические Комментарии см.: Birgegard U. Op. cit. S. 15-19.

16. Uppsala universitetsbibliotek. Signum Slav 37, Slav 38, Slav 39, Slav 40.

17. То, что первый почерк принадлежит именно Манкееву, следует из сопоставления с двумя рукописями, которые были подарены Спарвенфельдом библиотеке Упсальского университета,

В рукописи со шифром Slav 36, «Сенека Христианский», рукой Спарвенфельда подписано: «Переведена в Стокгольме в 1702 гаду и начисто переписана собственноручно секретарем господина резидента Хилкова». В первой части рукописи со шифром Slav 33 содержится «Энхиридион» Эпиктета, в ней Спарвенфельд подписал: «Переведён с латыни в 1710 году, Ю. Г. Сп. и переписан в Стокгольме Манкевичем, секретарём русского резидента Хилкова». Во второй части той же рукописи под заголовком «Кевита Фивейскаго философа Платоническаго тавлия, славенороссийски» почерком Спарвенфельда добавлено: «В 1710 году переписана в Вестеросе секретарём резидента Хилкова Манкевичем». Нет никакого сомнения в том, что почерк, которым написан славянский столбец словаря, идентичен почерку Манкеева. Окончательная версия словаря — это больше 2300 страниц в лист, так что задача переписать начисто черновик Забани была нелёгкой. Очевидно, Спарвенфельд привлекал Манкеева к переписыванию русских текстов часто, что неудивительно, поскольку секретарь Хилкова был, судя по всему, профессиональным писцом. Его почерк отличается красотой и искусностью.

Если Спарвенфельд действительно сам переводил с латыни тексты в рукописях Slav 33 и Slav 36, то ему. возможно, немало помог Манкеев, который, как говорили, знал латынь, чего вполне можно было ожидать от образованного поляка. Он также мог быть в высшей степени полезен, когда речь шла о языке, на который выполнялся перевод, то есть о русско-церковнославянском. И всё же ещё один человек редактировал некоторые, главы о начале рукописи Slav 36. В ряде мест незнакомым почерком сделаны исправления и зачёркивания. Например, в нескольких местах слово «доброта» заменено на «добродетель». Это указывает на то, что кто-то был призван контролировать качество перевода (ни для Спарвенфельда, ни для Манкеева русский язык не был родным). Можно ли заключить, что эти поправки внесены русским? Во всяком случае, вероятно, что он принадлежал к числу русских военнопленных,

18. Almquist Н. Op. cit. S. 55; Рогов А, И. Стрыйковский и русская историография первой половины XVIII в. // Источники и историография славянского средневековья. М. 1967,

19. Биргегорд У., «Справочник» по терминологии Уложения 1649 года, составленный учителем русского языка 17-го века»/Russian linguistics. Vol 11. Дордрехт. 1987. С. 237-254.

20. Очевидно, Спарвенфельд изучал Уложение и, не понимая части встреченной в нём юридической лексики, нуждался в помощи. Предположение, что дело обстояло именно так, подкрепляется последним томом «Lexicon Slavonicum» со шифром Slav 40: на нескольких листах, которые были вклеены в конец словаря, мы находим список, содержащий большую часть этих выражений, небрежно набросанный Спарвенфельдом. Рядом с некоторыми словами стоят вопросительные знаки. Видимо, Спарвенфельд выписал непонятные слова, чтобы расспросить о них информантов.

21. Sparwenfeld J. G. Op. cit. S. 230; Jacobowsky С. V, Op. cit, 5.63-64; Ватейшвили Д, Л. Указ, соч, С. 309-316.

22. Он прибыл в Россию в 1682 г. и попросил убежища в Москве, но остановился в Астрахани в ожидании разрешения от российских властей. В 1684-м он досрочно отправил в Москву двоих старших сыновей — 10-летнего Александра и восьмилетнего Мамуку. На следующий год в российскую столицу приехал и он сам с женой Кетеван, сыном Дэвидом и дочерью Дареджан. В 1688 г. он вернулся в Грузию с сыновьями, и ему удалось трижды вернуть себе трон: в 1690,1695 и 1698 гг., но вскоре он его снова потерял. В 1699 г. он навсегда поселился в Москве.

23. Almquist Н, Op. cit. S. 69 ff; Ватейшвили Д. Л. Указ, соч. С, 317-319.

24. Этот отчёт был опубликован на голландском языке в 1966 г. (Moscovische reyse 1664-1655) и в русском переводе в 1996 г. (Путешествие в Московию 1664-1665). Однако у него была другая большая работа — «Noord en Oost Tartarye», которая при его жизни издавалась дважды (1692 и 1705). Во второе издание был включён голландско-грузинский словарь и напечатан единственный существующий портрет Арчила Багратиони. См.; Ватейшвили Д. Л. Указ. соч. С, 185.

25. Два письма Киса, адресованные Спарвенфельду, опубликовал К, Бьоркбум. См.: Bjorkbom С. Henrik III Keysets georgiska stilprov // Nordisk tidskrift for bok- och biblioteksvasen. № 22. Uppsala. 1935. S. 97 ff; см. также: Ватейшвили Д. Л. Указ. соч. С. 159-162.

26. Ватейшвили Д. Л. Указ. соч. С. 365-414.

27. Цепочка косвенных доказательств, приводимая Ватейшвили, представляется правдоподобной, но она исходит из допущения, что Спарвенфельд в письме Бенцелиусу неправильно вспомнил факты, относящиеся к связи между шрифтами Киса и Кайзера. Однако это не кажется невозможным, поскольку среди наследия Спарвенфельда встречаются свидетельства того, что иногда его подводила память.

28. Almquist Н. Op. cit. S. 113.

29. Устрялов Н. Г. Указ. соч. Т. 4. Ч. 1. С. 63.

30. Almquist Н. Oр. cit. S. 129 ff.

31. Согласно Румянцеву, высланный Хилков находился в Вестеросе в 1707-1710 гг. См.: Румянцев П. П. — Указ, соч. С. 18, Сравните с записью Спарвенфельда в вышеуказанной рукописи. См.: Uppsala universitetsbibliotek. Signum Slav 33.

32. Almquist H. Op. cit. S. 152-153.

33. Ibidem. S. 190.

34. Устрялов Н. Г. Указ. соч. T. 4. Ч. 2. Прилож. № 450. С 445.

35. Almquist H. Op. cit. S. 77,

36. Румянцев П. П. Указ. соч. С. 20.

37. Устрялов Н. Г. Указ. соч. Т, 4. Ч. 1. С 68.

38. Jacobowsky С. V. Op. cit, S, 298.

© текст - Бирегорд У. 2009
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Николаева Е. В. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Родина. 2009