19 Июня.
Нолькен высказал своему двору слишком много надежд, которых ожидал от моих стараний. Я употребил все мои усилия, чтобы подбить хирурга и преодолеть препятствия, рождающиеся от робости его и принцессы Елизаветы. Теперь вы узнаете, что тщетны усилия излечить людей от страха. Вы видите, что принцесса Елизавета не понимает своих интересов, когда дает повод к такому странному известию. Ни время, ни размышление по видимому не изменяют ее. Дней с десять, как она была в деревне, и мне невозможно было свидеться с хирургом. Нолькен не был счастливее меня, хотя, по случаю кровопускания, он бы мог свидеться с ним. Человек, который служил Нолькену с тех нор как он здесь, и которого верность он испытал, приходил сказать ему, что гвардейские офицеры выходят из терпения, не слыша ничего, и возложили на него выразить принцессе Елизавете, что ее молчание тем более удивляет их, что ей [261] следует разъяснить им, как могут они хорошо услужить ей?
Предосторожность отложить до завтра объяснения с этим человеком, чтобы лучше обсудить такое домогательство, доставила Нолькену возможность предварительно условиться со мною, и мы решили, что предпринимаемое означенным лицом может более разъяснить настоящие намерения Елизаветы, а потому будет кстати укрепить посланного в решимости: передать это принцессе от имени только одних офицеров, что тем более нужно, что она будет знать о помощи, в которой предполагает иметь нужду, и о возможности не успеть и сделать чрез то многих несчастными, если только пренебрежет привести замысел в исполнение. Одно частное обстоятельство может придать более веса такому представлению: семеновский капитан, один из усерднейших приверженцев принцессы Елизаветы и на которого падало некоторое подозрение, три дня тому назад был в карауле во дворце. Принц брауншвейгский велел его позвать к себе. — “Что с тобою, спросил он его в присутствии генерала Стрешнева, маиора того же полка и зятя гр. Остермана, я слышу, что ты грустишь, разве ты недоволен?” Капитан ему отвечал, что он имеет причины к тому и иногда точно впадает в глубокую задумчивость: у него многочисленное семейство, которое с трудом он пропитывает, так как небольшое имение его около Mосквы, что лишает его возможности извлекать оттуда какие-нибудь выгоды. — “Я ваш полковник, возразил принц брауншвейгский, и желаю, чтобы вы были счастливы и моими друзьями; обращайтесь ко мне доверчиво, — и я всегда буду поступать так, как в эту минуту” — присовокупил он, вручая ему кошелек с 300 червонцами. Генерал Стрешнев не даром присутствовал тут: отозвав к стороне капитана, как только тот [262] вышел из покоя принца, он хвалил доброе сердце последнего, его великодушие, не менее прославляя при том и правительницу, и заключил указанием на многочисленность иностранных министров при дворе, чтобы возвысит великое значение этой принцессы, которым она пользуется в целой Европе. При этом же случае. Он дал ему почувствовать, что принцесса Елизавета в пренебрежении и у иностранных государей, и у своего собственного народа, и что если не хочешь попасть впросак, то лучше всего придерживаться нынешнего правительства. Капитан постоянно с ним соглашался и выдержал свою роль с таким присутствием духа, как будто бы приготовлялся к ней заране. Впрочем он очень примирился с развязкою, не изменив однако своей преданности. И так должно предполагать, что этот случай наверное будет передан принцессе Елизавете и побудит ее предпринять что нибудь, могущее извлечь ее из положения, в котором хотят ее держать. С другой стороны, она выскажется решительно способною заблуждаться, когда не захочет понять языка, которым с некоторого времени говорят отдельно и вместе русские и австрийские министры, и не признает, что внушениями будто принц брауншвейгский, не будучи русским принцем крови, однако есть и должен быть признаваем первым русским принцем крови, потому что его сын на престоле — хотят заранее обеспечить ему звание, которое, в случае надобности, сможет делать его предпочтительным к наследованию.
Mы полагаем, Нолькен и я, что ничто так не доказывает слабость и сильное беспокойство, которым подвержено правительство, как происшедшее между принцем брауншвейгским и семеновским капитаном. Способ привлекать к себе людей ласкою и благодеяниями здесь неизвестен; малейшее подозрение влечет [263] за собою пытку кнутом, если считают себя в состоянии пользоваться властью.
1 июня, Версаль. Ответ министра маркизу Де-ла-Шетарди на письмо от 2 мая.
Нельзя однако охуждать причины ее опасений, также как и деликатность, выказываемую ею касательно того, что может повредить интересам России и приобретениям, добытым великими трудами Петра I; но в настоящем ее положении, она тем не менее должна остановиться на той мысли, что это единственное средство к достижению престола, и на приближение к нему она никогда не может надеяться, если упустит случай, представляющийся ныне.
23 мая/3 июня.
Бестужев получил 500 (пропуск в рукописи). (18 мая 1741 г. состоялся указ о возвращении Алексею Бестужеву-Рюмину конфискованного у него имущества, и ему велено жить в деревнях; на проезд и пропитание ему дано 500 рублей (Дело о курлянд. герцоге Бироне, Москва, 1862 г., стр. 101)).
(Следуют отрывки из отдельных слов, полунамеки, смысл которых непонятен).
2/13 июня.
Слабость и опасение с некоторого времени владычествуют над всем.... Русский двор находится в страхе, который трудно изобразить. [264]
6/17 июня.
Герцог курляндский будет перевезен в место, которое ему было предназначено прежде. Неизвестна причина такого изменения. Он получает по 15 руб. в день; назначенным ему в услужение людям будут платить особо. Всего на него 6 т. р. в год.
20 июня нового стиля.
Спокойствие и молчание принцессы Елизаветы менее, чем когда либо, должно внушать беспокойство. Я приписывал и то, и другое страху, и ныне в том убедился: гвардейские офицеры, которые стерегли минуту, чтобы с ней говорить, встретили ее третьего дня в летнем саду, приступивши к ней, и один, стоявший ближе других, сказал ей: “матушка, мы все готовы и только ждем твоих приказаний, что наконец велишь нам?” — ”Ради Господа, молчите, отвечала она; и опасайтесь, чтоб вас не услыхали: не делайте себя несчастными, дети мои, не губите и меня! Разойдитесь, ведите себя смирно: минута действовать еще не наступила. Я вас велю предупредить.” Эта робость произвела хорошее действие, хотя ответ очень характеристичен и, причинив неудовольствие офицерам, понудил их однако уважить то, чего она желала. Принцесса сама вовсе не думала, что она этим удержит нетерпение, которое действительно существует между офицерами, но оно не может выказаться прежде, чем последует решительный удар.
(Следующее за тем в депеше ничтожно). [265]
13 июня. Новости из Константинополя.
Турецкий посланник по прежнему в Новгороде. Речь идет об Азове. Советуют туркам подбить против России татар; но эти варвары, при отсутствии прямых выгод, не понимают тактики, которой должны следовать. Связи Англии и России укрепились. Отзыв Финча разрешен.
16 июня.
Нолькен, который при помощи девицы Mенгден, своей землячки по Ливонии, воспользовался случаем проститься у ней с правительницею без всякой церемонии и даже видел при том царя (Нолькен отправился из Петербурга 23 июня 1741 г. В Mеrсurе histоriquе, за август 1741 г., стр. 198, сообщалось, что накануне своего отъезда, Нолькен был у одной из придворных “дам, у которой случайно встретил великую княгиню правительницу. Он воспользовался этим, чтобы проститься с нею, так как не мог иметь формальной аудиенции за непредставлением новых верительных грамот. Правительница ему показала в первый раз императора и заставила этого юного монарха наклонить голову, что значило, что его императорское величество посылает поклон королю), не извлек никакой выгоды из долгого разговора с принцессою Елизаветою. Этот министр, надобно отдать ему справедливость, не забыл ни одного довода для убеждения принцессы. Он с одинаковою убедительностью представлял ей о необходимости иметь оправдательный документ (dе sе legitimеr), чтобы обеспечить себя и говорить более прямо. Нолькен всю вину сваливал на поверенного и казался убежденным, что тот и скрывал от принцессы истину, и был не точен при передаче ей о необходимости письменного [266] требования. Принцесса Елизавета нисколько не оправдывала своего поверенного, но скорее одобряла падавшее на него обвинение и давала заметить, что не помнит хорошенько о чем шла речь. Нолькен не скрыл от нее удивления, что предмет такой огромной важности не оставался постоянно в ее памяти; он напомнил ей о содержании требования и об имении у нее в руках копии, списанной поверенным месяца с три назад. Как она отозвалась незнанием, где находится в настоящую минуту эта бумага, и как я предвидел заранее такой случай, то Нолькен, по предварительному соглашению со мною, ответил ей, что подлинник у него в кармане, и все может быть окончено в одну минуту, так как достаточно только ей подписать и приложить свою печать. Присутствие камергера, который казался ей подозрительным, выставлено было ею, как причина к отказу в том. Впрочем она высказалась столько же признательною к расположению Швеции,сколько убежденною в быстром действии, которое произведут первые демонстрации со стороны шведов. Она сильно уверяла Нолькена, что ждет только этой минуты, чтобы положить конец предосторожностям, к которым вынуждена теперь, и, согласно желанию Нолькена, обещала прислать к нему завтра утром поверенного. Он не преминул быть, но не привез с собою помянутого письменного требования. Приманка награды, предложенной ему под тем же предлогом, как это обыкновенно заведено между дворами при окончании министрами негоциаций, заставила его дать слово употребить последнее усилие и приехать в понедельник вечером. Однако он этого не исполнил. Нолькен, после тщетного ожидания, принужден был утром отправиться в путь, не достав того, чего желал всего более. Правда, что вчера утром поверенный вручю ему письмо от принцессы к молодому [267] герцогу голштинскому, где как было передано о том словесно, выражено все то, чем принцесса обязана королю, и сделана ссылка на Нолькена, что он может объяснить ему молчание, которое — как поймет герцог — не могла она не сохранять вместо ответов на все его письма. Содержание письма принцессы не замедлит, без сомнения, сделаться вам известным, также как и мне, если только Нолькен последует данному от меня совету побудить гр. Гилленборга прочесть письмо прежде вручения его по назначению. Впрочем, речи поверенного не сходствовали с теми, которые вела принцесса. Он утверждал пред Нолькеном, что всегда старательно передавал то, что ему поручали и что даже за напоминание о письменном требовании принцесса сердилась на него в продолжении многих дней; что он знал, что ложные слухи, распущенные на счет Гилленштиерна и о соглашении, о котором я старался вследствие приказания иметь его, Лестока, посредником, удержали принцессу; что мысль о возможности поступить с Нолькеном без всякого внимания к его званию посланника, помешала ему (т. е. поверенному) победить страх, который объял принцессу при мысли, что ее письменное требование, найденное в таком случае в руках Нолькена, неизбежно должно погубить ее и приверженцев ее. Такое опасение противоречило передаче письма на имя молодого герцога голштинского. Как человек благоразумный, Нолькен удовольствовался заметить это, не высказывая своих мыслей, так как минуты были слишком дороги, чтобы возбуждать прения или подавать принцессе повод к раскаянию в том, что она вручила письмо этому министру. Я сделал Нолькену внушения, могшие возбудить его участие к положению, в которое меня поставила принцесса Елизавета своим молчанием. Он воспользовался этими внушениями свыше моих [268] ожиданий, если только он был на столько искренним, на сколько я доверчивым к тому, что он мне сообщил. Оп изобразил живыми красками затруднение, в которое необходимо я поставлен тем, что не в состоянии в продолжении трех месяцев дать моему двору никакоrо верного ответа; весьма откровенно представлял принцессе, что требует вежливость и чему Европа с трудом поверит, когда она (принцесса), одобряя столь выгодные предложения, сделанные ей его величеству, пренебрегла бы ими воспользоваться; также упрекал ее, что она пропустила случай говорят со мною во время прогулки в летнем саду в тот день, когда я был там; напоминал ей, что с первого же раза, как имел честь говорить с нею, он не скрывал о существовании союза между Франциею и Швециею, и о соглашения, которое необходимо было устроить для достижения цели. Следовательно ей будет полезно знать, что как ни расположены может быть шведы жертвовать для нее своею кровью и жизнью, однако такое расположение навсегда останется бессильно, если Франция не приведет машины в движение; что если, наконец, способ, избранный его величеством для возведения ее на трон, не был достаточен, чтобы заставить ее войти в правильные сношения со мною, то она должна все таки признать, как заняты судьбою ее во Франции из того, что по большей части для нее я (Де-ла-Шетарди) сильно настаивал о соблюдении правил церемониала, между тем все министры других дворов без затруднении роняли ее достоинство. Принцесса Елизавета, как для объяснения своего молчания со мною, так и для извинения в том, что избегала меня во время прогулки, все ссылалась на предосторожности, к которым она вынуждена, и обещалась, в вознаграждение прошедшего, приказать поверенному сообразоваться с [269] моими приказаниями каждый раз, когда признаю я то за нужное, и прибавила, что хотя ей бы и надобно быть осторожной во всех подобных случаях, однако она не откажется ни от одного способа, который я ей укажу, когда она может говорить со мною, не возбуждая подозрений. Она не могла также достаточно выразить всю признательность за благорасположение к ней короля и объявила, что всегда знала, что без его содействия невозможно ей надеяться на счастливый успех. Равномерно она много распространялась на счет уважения, которое ей выказал его величество, и подробности, в которые она вошла, для доказательства, что ей все было известно, заставили меня с удовольствием приметить, что ей неизвестно было о том, на что я был готов относительно принца брауншвейгского, если бы недобросовестность, с которою поступали со мною, не сделала бесполезными мои хлопоты и уступчивость. Эта принцесса, чтобы показать, как ценит она намерения Нолькена и мои касательно настоящего положения дел, сообщила ему, что узнала чрез горничную, которая служит у гр. Остермана и которой сестра находится у ней в услужении, что правительница была ночью у этого министра и входя, сказала ему, что она заклинает Христом Спасителем (раr lеs еntrаillеs du divin Sаuvеur) охранять ее, что иначе она пропадет; что та же самая женщина слышала, что Остерман говорил правительнице, что какой помощи она может надеяться от него, дряхлого старика, который не в состоянии уже вставать с своего кресла, и ссылался, что Черкасский и Головкин более его в состоянии действовать. Принцесса Елизавета присовокупила, что означенная женщина не могла ей сообщить продолжения разговора, так как, заметив ее в соседней комнате, ей приказали удалиться. Нолькен, мало тронутый таким анекдотом, ложным или справедливым, [270] судил об этом здраво, дав заметить, что могли стараться внушить такие страхи правительнице, в видах доставить вернее принцу брауншвейгскому способ к сосредоточению власти в руках его одного; что принцесса Елизавета никогда не должна забывать, что виды его простирались так далеко, что ему нельзя уже было удовольствоваться одним регентством, и что если есть в России человек, в котором должно видеть совершенного противника ее славы и выгод, то это конечно гр. Остерман. Нолькен желал поверить, точно ли капитан гренадеров, о котором я вам сообщал, что он получил триста червонцев от принца брауншвейгского, встретил несколько дней тому назад на дороге принцессу Елизавету и предлагал ей располагать его ротою, которой производил учение? Действительно этот случай справедлив. Нолькен старался также увериться, точно ли между 160 офицерами третьего пехотного гвардейского полка было 54, которые были уже готовы стоять за принцессу? Она, подтвердив сообщенное ей о тол, не колебалась высказать, что ее партия будет действовать, как и она, мужественно, как только шведы доставят ей возможность сделать это наверное (аveс surеte). По истине я полагаю, что ничего нельзя ожидать от приверженцев Елизаветы до тех пор, пока они не почувствуют, что их поддерживают. Я надеялся и могу надеяться также, что они, если судить о будущея по недовольству и волнениям, царствующим внутри, не изменят своим обещаниям. Трудно будет найти потом подобные обстоятельства, если пропустить их теперь. Признаюсь однако, что чрезвычайная слабость принцессы Елизаветы и нерешительность ее в отношении тех, к которым она должна была бы иметь всего более доверенности, кажется заслуживали бы, чтобы ее удалить от престола и призвать по преимуществу [271] молодого герцога голштинского. Тем не менее это противоречило бы главной цели, так как в последнем случае будешь рисковать успеть только в замене одного иностранного правительства другим; между тем если Елизавета будет на троне, то старинные принципы, любезные России, одержут вероятно верх. Выть может — и весьма было бы желательно не обмануться в этом — в царствование Елизаветы, при ее летах, успеет укорениться старина на столько, что принц, ее племянник, всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то будет в совершенном неведении о других началах.
Что касается до способов видеться с поверенным и вынудить от него и принцессы то, что ими обещано в случае, если бы они этого не сдержали, то я достал себе человека (Сколько можно предполагать по дальнейшим депешам Де-ла-Шетарди, этот человек должен быть Шварц, о котором, будет сообщено далее в примечании 4), которого Нолькен с пользою употреблял в продолжении пребывания своего здесь. Нолькен чувствовал, что я один не мог бы слишком успеть в том, что делали мы до сих пор отдельно, но по взаимному соглашению, а потому пред отъездом, он доставил мне удовольствие условиться с тем человеком на тех же основаниях, на каких и он вознаграждал его, смотря по обстоятельствам.
Запрещено входить кому бы то ни было в третий сад (летний) за исключением правительницы, ее свиты, девицы Mенгден, фаворитки, и гр. Линара; а как дом, занимаемый последниv, смежен с этим садом, и правительница приказала, вместо летнего дворца, который будет разобран, возвестя другой на конце этого самого сада, то сначала приписывали такие распоряжения желанию проводить время свободно и в [272] уединении. Те, которые стараются по этому случаю нападать на репутацию правительницы, приобрели к тому еще повод в вероподобном случае, что принцесса Елизавета, живущая неподалеку от сада, хотела третьего дня гулять там, но караульный заградил ей вход. Однако не должно судить о предметах по их наружности, так как стараясь открыть истину касательно этого обстоятельства, я нашел, что назначение г. Линара можно почесть следствием брака, тайно предположенного между ним и девицею Mенгден с согласия правительницы 28.
Сегодня утром Нолькен отправился в Стокгольм. Лагерфлихт (lе s. dе Lаеgеrfliсht), секретарь посольства, остается поверенный в делах.
21 июня/1 июля.
Принц брауншвейгский сказал: “Шведы нас вызывают все более и более.” Состояние русской армия: 50 полков, каждый из двух батальонов, 29 полков драгунских, каждый из пяти эскадронов; нельзя выразить, как плохи у них лошади и оружие. 3 полка кирасирские из пяти эскадронов каждый и 4 гвардейских полка пехотных и один конногвардейский (могут состоять тысяч из 8); 40 т. рекрутов. В батальоне 600 человек, в эскадроне 200. Несколько тысяч казаков в походе.