СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНЦ НИЕНШТЕДТ

ЛИВОНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ

______________________________________

Примечание переводчика о календарных смутах в Риге.

Договор 26 августа 1589 г., определивший отношения между рижскими городскими сословиями, заслуживает, как и весь эпизод о календарных смутах в Рига более подробного изложения, чем то сделано у Ниенштедта, свидетельство которого во всяком случае, как очевидца совершавшихся смут, чрезвычайно важно.

Рижское городское общество с древнейших времен, едва ли [78] не с самого основания Риги (1201 г.) управлялось магистратом , о составе которого и предметах ведомства было рассказано во вступлении к 1-му тому При. Сб. стр. XVI-XVIII. Магистрат составлял первенствующее, управляющее городское сословие. Второе городское сословие составляло общество купцов, называемое большою гильдиею, а третье сословие составляли ремесленники или малая гильдии. Появление гильдий в Риге относится к временам весьма отдаленным, первоначальные уставы (шраги) их были составлены около 1354 г. по примеру шрагов, действовавших в те времена в Минстере и Соесте. Каждая из гильдий управлялась своим выборным эльтерманом и выборными старшинами, эльтерман и старшины составляли старшинскую думу (скамью старшин). Обе гильдии имели значительное влияние на городское, даже на церковное управление, а в случаях особенно важных депутаты гильдий являлись даже на ландтаги, тем не менее отношения гильдий к магистрату были весьма неопределенны, а неопределенность отношений была поводом к разным неудовольствиям: гильдии были недовольны своим малым участием в городском управлении, находя магистратское управление чересчур бесконтрольным и самовластным (что было и правда). Желание упорядочить отношение магистрата к общине, определить права и обязанности каждого городского сословия замечалось в рижской общине весьма сильное. Им, этим желанием, и выясняется весьма многое в календарных смутах.

Известно, что Рига присягнула королю Сигизмунду — Августу (См. Приб. Сб. II, 403) только тогда, когда королевский ливонский наместник, князь Николай Радзивилл, выдал 17 марта 1562 г. удостоверительную грамоту, утверждавшую древние городские права и преимущества и обеспечивавшую Риге независимость в случае, если бы польский сейм не утвердил условий сдачи или в случае, если бы оказалась невозможность соединения в одно время с Польшею и Литвою, и наконец в случае, если король умрет, не оставив наследства. Эта удостоверительная грамота известна под именем cautio altera Radzivilliana. Известно также (см. Приб. Сб. Ш, 159-161), что в 1566 г., когда устроилось соединение Ливонии с Литвою, Рига ни за что не хотела принимать акта соединения и упорно стояла при названной (второй) удостоверительной грамоте. Польское правительство хотело было принять меры, чтобы силою заставить Ригу присягнуть, но Кетлер явился посредником, убедил правительство не строить блокгаузов, не препятствовать судоходству, а подождать, пока Рига одумается и присягнет добровольно. Дело таким образом затянулось и Рига очутилась в полунезависимом положении.

Рижские депутаты являлись на сеймы, но дело вперед отнюдь не подвигалось: причиною тому были частью продолжавшаяся война, частью неурядица в самой Польше. Только в то время, когда война с Иоанном Грозным подходила к концу, и когда исход ее не подлежал сомнению, Баторий занялся устройством внутренних дел Ливонии. Летом 1579 г. ему представились депутаты от Риги и передали на рассмотрение и утверждение составленный особою [79] комиссиею сокращенный сборник привилегий — corpus privilegiorum. Тем не менее, король не утвердил прав Риги. Есть известие, что он сказал депутатам, что желает вовсе не иметь Риги, чем иметь ее на столь невыгодных для Польши условиях. Переговоры затянулись; они продолжались в 1580 г., в начале 1581 г. перенесены были в Гродно и Дрогичин. Здесь многие пункты были выключены вовсе, многие изменены, а утверждение некоторых, именно по духовным имениям и укреплениям, отложено впредь до прибытия короля в Ригу. Только 14 января 1581 г. решился вопрос о правах и преимуществах города. В этот день король подписал городские привилегии: Corpus privilegiorum Stephaneum. Рига подчинялась королю и на вечные времена соединялась с Литвою и Польшею; король, обещаясь защищать рижан от всяких посторонних требований, преимущественно же со стороны Германской империи, утвердил от своего и от своих потомков имени все владения рижан, свободы, законы, права и статуты их как в церковных, так и в светских делах, все добрые и законные обычаи и договоры с Ганзою; утвердил также рижское городовое право и суды, с оговоркою однако, дабы ничто не противоречило ни верности, ни подданству королю, ни публичному праву. Магистрату предоставлено было право налагать аресты как на иноземцев, так и на поляков и на литовцев. Магистрат и городской фохт удержали за собою право суда. Дворяне, проживающие на городских землях, или имеющие контракты с городом, подлежать суду бургграфа, избираемого королем из четырех бургомистров, который должен был исполнять свою должность так, как то принято в трех больших прусских городах. Магистрату было предоставлено право делать изменения в городских законах, статутах и обычаях, но не иначе, как с королевского утверждения. Спорные дела города с лифляндским дворянством разрешаются или ландтагом или же особыми комиссарами, которых король будет назначать из природных лифляндцев; споры магистрата с гражданами подлежали решению трех особых судей, избранных с обеих сторон. Беглые крестьяне, о которых никто не заявил в течение двух лет, должны быть приписаны к городу. Рижские горожане, помимо магистрата, не имеют права обращаться ни в какие присутственные места. Горожане имеют право покупать имения, но с королевского утверждения.

За городом были оставлены его имения с правом охоты, рыболовства, рубки леса на них, городу же представлялось свободное судоходство по всем лифляндским рекам и морю. Король дарит городу десятину с рыбы. Магистрат выдает паспорты. Независимо этого, город получил многие права и преимущества по торговле. На две мили кругом города никто не имеет права устраивать винокурен, за исключением начальников замка и дворян землевладельцев. Выморочные имения, о которых не будет заявлено в течение года, переходит в собственность города. Город [80] платит королю дани 1 000 гульденов и на случай войны обязан выставить 300 чел. пехоты с несколькими орудиями.

Все исчисленный права и преимущества Риги были утверждены варшавским сеймом 16 ноября 1582 г. О религиозных делах и церковном устройстве не было сказано ничего опредилительного. Это, как равно отмена многих других испрашивавшихся преимуществ, возбудило в рижанах большое неудовольствие, но как бы то ни было, с подписанием и утверждением 14 января 1581 г. акта подчинения Риги, польское господство в Лифляндии должно быть считаемо окончательно утвердившимся.

Тем не менее, ни в Риге, ни во всей Лифляндии дела не приходили в порядок и семена раздора отнюдь не искоренялись. Произвол и самоуправство польских чиновников и солдат сильно обременяли лифляндцев. Пред самым заключением мира разнеслись слухи, что король намерен передать Лифляндию венгерцам; по рукам ходили шведские прокламации, приглашавшие лифляндцев вступить в подданство Швеции и обещавшие полное сохранение прав и преимуществ; многих подозревали в сношениях с русским правительством; одним словом, ни поляки не верили лифляндцам, ни лифляндцы полякам.

Едва лишь был заключен Запольский мир с русскими, по которому они должны были отказаться от Юрьева и от всех своих завоеваний в Лифляндии и Польши, как польское правительство обнаружило весьма ясно свои католические тенденции, встреченные лифляндцами-протестантами весьма неприязненно. Двигателями этих тенденции явились иезуиты, те самые, которые еще при Сигизмунде-Августе были вызваны, по совету знаменитого председателя тридентского собора Гозиуша, в Вильну для учреждения там иезуитской коллегии и противодействия распространению протестанства в Польше и Литве. Иезуитов поддерживал не столько король Стефан, сколько великий канцлер польский Ян Замойский. Еще при переговорах о подчинении Риги поляки заявляли о необходимости иметь в Риге католическую церковь, тем более, что православная церковь в Риги существовала уже в те времена. Вспомнили при этом, что в Риге существует еще монастырь Марии Магдалины (ныне Алексеевская церковь) и что монахини оного еще в 1572 г. жаловались королю, что у них нет священника, который должен состоять при монастыре по праву, заверенному еще архиепископом Альбрехтом. Город отрицал это право и не дозволял ставить священника. Поляки настаивали, чтобы рижане уступили две протестантские церкви для обращения их в католические, но депутаты, конечно, не могли дать на это никакого решительного ответа. В Риге обо всем этом депутаты ни слова не говорили, известили лишь общину, что богослужение в протестантских церквах будет совершаемо беспрепятственно, чему горожане были весьма рады. В то самое время, когда переговоры о мире с русскими приходили к концу и возвращение Юрьева уже не подлежало сомнению, король Стефан 16 января 1582 года из Гродны предписал юрьевскому магистрату не [81] устранять католиков от исправления городских должностей и обеспечить им свободу вероисповедания, так как король всюду в Лифляндии дозволил следование аугсбургскому вероисповеданию, но отнюдь не исключал католицизма из Лифляндии. Вслед за тем, 29 января 1582 г. последовал королевский указ, которым вызывались в Лифляндию римско-католического исповедания иностранные крестьяне и ремесленники; король освобождал таких переселенцев от податей на 10 лет и обещал им в наследственное владение пустопорожние места. Этим же указом возвещалось об учреждении в Лифляндии католического епископства. Когда Замойский с польскими войсками вступил в Юрьев, то протестантам уступил церковь св. Иакова, главную же городскую церковь св. Марии предоставил католикам.

12 марта 1582 г. король Стефан, сопровождаемый епископами, каштелянами и многочисленною свитою, прибыл в Ригу; сюда же приехал из Юрьева и Замойский. Вопрос об уступке церкви возник немедленно же. Тщетно тогдашний бургграф (Должность королевского бургграфа учреждена королем Стефаном. Прим. пер.) Эке, ратсгер Тастиус и синдик Веллинг противились к такой уступке и тщетно предлагали обратить в католическую прежнюю русскую церковь или пожертвовать деньги. Приближалась пасха, которую король хотел праздновать в Риге, потому и настояние о церкви делались все сильнее и сильнее. Наконец, Веллинг сказал великому канцлеру, что король мог бы и приказать городу назначить для католического богослужения одну церковь, под угрозою потери всех молитвенных домов. Эти слова были впоследствии вменены Веллингу в измену. В пятницу, пред вербным воскресеньем, король послал в магистрат бургграфу Эку решительное повеление. Королевское повеление произвело немалый переполох в магистрате. Вспомнили, что соборная церковь в Риге (Domkirche) была уступлена последним архиепископом протестантской генеральной консистории за значительную сумму денег. Король требовал уступки церквей св. Иакова и св. Магдалины, — которые не принадлежали городу, а монахиням цистерциенского ордена. Из них церковь св. Магдалины, действительно, принадлежала монастырю, церковь же св. Иакова была предоставлена монастырю архиепископом Альбрехтом в 1259 г. лишь временно, впредь до постройки монастырем собственной церкви. В обеих церквах уже 60 лет происходило протестантское богослужение; с передачею этих церквей католикам боялись распространения религиозных распрей. Бург-граф предложил посоветоваться о передаче церквей с проповедниками. Обер-пастор Нейнер от имени духовенства заявил, согласно с мнением бургграфа, что для сохранения прочих церквей следует отдать католикам названные две церкви. Тогда позвали в магистрат на совещание старшин и почетнейших горожан. [82]

Не смотря на все представления бургграфа, старшины и горожане долго противились передаче и наконец просили магистрат составить особый комитет для обсуждения всего этого дела, а сами решились идти к королю с женами и детьми, броситься к его ногам и просить не отягощать их совести такими требованиями и просить курляндского герцога ходатайствовать за них. Бургомистр согласился на избрание комитета (от магистрата и обеих гильдий по 3 человека). Но когда избранные депутаты от гильдий шли в ратушу на совещание, они встретили католического епископа в облачении, возвращающегося в сопровождены крестов и хоругвей с освящения церкви св. Иакова, переданной ему Веллингом. Говорят, будто король позвал пред этим к себе ратсгеров и сказал им: «IIодите к ним и скажите этим бестиям, что я сегодня не могу есть ничего, прежде чем не помолюсь в церкви». Одновременно и церковь Марии Магдалины была предоставлена католикам вместе с женским монастырем, в котором еще жило несколько престарелых монахинь. Таким образом, в 1582 г. в обладании католиков явились в Риге две церкви, как и сказано выше у Ниенштедта на стр. 54.

Рижане смотрели крайне подозрительно на это утверждение католичества и подозрения их усилились, когда и Ригу прибыл иезуит Поссевин, тот самый который при заключении Запольского мира играл роль посредника между русскими и поляками. Подозрения были справедливы, потому что с прибытием его обнаружились намерения основать в Риге иезуитскую коллегию. Не нравилось лифляндцам и то, что король Стефан назначил администратором Лифляндии Георга Радзивилла (кардинала), а первым советником к нему определил Суликовского. Король Стефан пробыл в Риге до 2-го мая 1582 г., — обсуждая вопросы по внутреннему управлению краем, как изложено выше у Ниенштедта.

Здесь нет надобности входить в подробности об учреждениях Стефана Батория — все они имели целью ввести порядок в суде и администрации края и для своего времени были, конечно, полезны. Тем не менее, ни гражданские учреждения, ни награды, которые Баторий жаловал за заслуги, не могли истребить в лифляндцах недоверия к польскому правительству, именно за покровительство его иезуитам и нескрываемый намерения расширить католичество в Лифляндии. В 1583 г. явились в Ригу двенадцать иезуитов со своим провициалом Кампане; в следующем году было открыто иезуитское училище (коллегия), которому король подарил монастырь Марии Магдалины с принадлежавшими к нему недвижимостями. В училище почти никто не отдавал детей, так что учеников приходилось набирать из Литвы, но отцы иезуиты отнюдь не унывали и немедленно же начали действовать по-своему в пользу папизма. Учреждение епископства в Вендене было встречено недоверчиво, потому нечего удивляться, что в то время, когда последовало исправление календаря и папа Григорий ХШ отменил счисление по юлианскому календарю, а король Стефан повелел в 1582 г. [83]администратору, кардиналу Радзивилу, ввести в Лифляндии григорианский календарь, то это повеление было встречено, преимущественно в городах, с крайним неудовольствием. Папистская выдумка, говорили тогда, перемешает праздники. Во многих местах Польши, в Курляндии и в Лифляндии, возникло движение против введения нового календаря. В Пернове королевский указ о календарь был даже разорван и горожане никак не хотели подчиниться ему.

В Риге обращение двух церквей в католические и основание иезуитской коллегии сильно раздражало граждан против магистрата, не умевшего, по их мнению, соблюдать пользы города. Обе гильдии давно уже искали расширения своих прав и не упускали случая и возможности ограничить власть городского магистрата: материалы для борьбы готовились уже целое столетие и она не замедлила вспыхнуть, когда к тому обнаружился достаточный повод.

Здесь совершенно необходимо пополнить рассказ Ниенштедта следующими подробностями.

Кардинал-администратор, передав королевский указ в магистрат, отправился в объезд по Лифляндии и не слишком заботился о введении нового календаря. Между тем обер-пастор Нейнер, от себя и от имени своих товарищей, прислал 23 ноября 1582 г. в магистрат заявление, в котором, не отрицая неудобств старого календаря и не опровергая принятия нового счисления, говорил, что григорианский календарь не принят ни в одном протестантском государстве и что на этот счет следует посоветоваться с Пруссиею и Курляндиею. Иезуит Поссевин с своей стороны советовал послать не мешкая посольство к королю. Тем не менее, прошло два года и о календаре речи затихли. Но вдруг в ноябре 1584 г. последовал второй королевский указ; в нем предписывалось ввести новый календарь под опасением наложения штрафа в десять тысяч червонцев. Магистрат и обер-пастор Нейнер соглашались исполнить указ, но гражданство воспротивилось тому. В перемене календаря оно видело новый шаг к окатоличению страны; говорили, что такою переменою нарушается свобода аугсбургского исповедания и указывали, что многие немецкие государи и самые вассалы Польши и Литвы отвергли новый календарь.

Магистрат публиковал королевский указ в общее сведение. Протестантское духовенство в тоже самое время (29 ноября), протестуя против всякого папского авторитета, заявило, что этот указ о календаре есть не что иное, как светское распоряжение, ни мало не касающееся совести, и по настоянию Нейнера, начало адвент (рождественский пост) по новому календарю. Члены магистрата и их родственники праздновали день Рождества Христова по новому календарю, но церкви были почти пусты. Противники магистрата, утверждали, будто бургомистры и ратсгеры велели сгонять кнутьями простой народ (латышей) в церковь, но граждане (биргеры, немцы) не обращали на то никакого внимания и занимались своими делами. В полночь на Рождество чернь напала на католические церкви, в которых иезуиты служили по новому календарю, [84] начала бросать каменьями в священников, осквернила священные сосуды, поразбивала в церквах окна и предалась другим бесчинствам, пока не была позвана стража. На место происшествия прибыл судебный фохт и арестовал многих зачинщиков бесчинств; народ бросал каменьями и в фохта.

Спустя несколько дней последовало открытие иезуитской коллегии. Обер-пастор Нейнер счел необходимым предложить ректору Мэллеру, ревностному протестанту, чтобы он воздерживал своих учеников от всяких бесчинств. Это подало повод к пререканиям между Нейнером и Мэллером. Последний горячо высказывался против папистских новшеств и сказал, что король учреждением иезуитской коллегии и введением нового календаря прямо нарушает свою присягу. Нейнер возражал ему, что календарь не имеет ничего общего с верою. На следующий день Нейнер собрал магистрат, духовенство и представителей граждан и старался уговорить всех на принятие нового календаря, причем заявил, что ректор совершил вчера преступление — виновен в оскорблении величества. Обер-секретарь магистрата тотчас же занес это в протокол.

Приближалось Рождество по старому календарю, тогда несколько значительнейших горожан обратились к первенствующему бургомистру Петру Шотлеру и просили у него позволения праздновать праздник. Бургомистр обещал внести просьбу эту на рассмотрение магистрата, который отказал просителям и дозволения праздновать Рождество не дал по старому календарю. А к вечерне, между вторым и третьим часом, горожане со своими семействами собрались в две главные рижские церкви, но звона при этом не было. Ученики перелезли чрез запертые перила, зажгли свечи у алтаря, начали петь духовные святочные гимны. Проповедников нигде не было. От печали и слез горожане едва могли петь. Когда народ начал расходиться, ректор Мэллер приказал ученикам приходить завтра утром, как в настоящий день праздника Рождества Христова, в школу на урок закона Божия. В школу пришло множество и взрослых. Когда ректор увидел многочисленное собрание, то испугался и сказал, что он звал лишь детей, но как взрослых нельзя уже было выслать из школы, то он и сказал собранию речь, в которой выразился, как пишет Ниенштедт, (см. выше стр. 61), что новый календарь есть мост к введению папизма. В собрании возникло столь сильное волнение. что обер-пастор Нейнер намекнул тогдашнему бургомистру Ниенштедту о военном вмешательстве. В церквах пели гимны, но проповедей нигде не было. Церкви, назначенные для не-немцев (латышей), были заперты и крестьяне становились пред ними на коленях с обнаженными головами. Магистрат воспретил ректору говорить проповеди, тот в оправдание свое говорил, что он обучал лишь своих учеников. Против Нейнера все были так раздражены, что когда он в день обрезания Господня, праздновавшийся по новому календарю, высказался, что этот календарь есть чисто гражданское учреждение, [85] семнадцатилетний оловянных дел мастер Кирьяк Клинк, громко назвал его лжецом. Нейнер принес в магистрат жалобу на ректора и обвинял его в том, что он называл короля клатвопреступником, — ректор отрицал это. Магистрат отложил произнесение приговора до возвращения в Ригу бургграфа Эке, который в то время находился вместе с синдиком Веллингом в Польши по делам, касавшимся торговли. Празднование нового года по юлианскому календарю было запрещено. Тогда старшина большой гильдии, Ганс Фрейтак, собрал духовенство и пригласил его праздновать новый год по старому календарю. Духовенство извинялось силою обстоятельств и сваливало все на магистрат. В следующее утро граждане собрались в церковь и старик Клинк исполнял должность кантора (певчего).

Тут магистрат счел необходимым прибегнуть к мерам строгости, по причинам весьма понятным: король грозил за неисполнение указа о календаре наложить штраф в 10 000 червонцев. На самый новый год приехали в Ригу бургграф и обер-секретарь и тогда же было решено арестовать ректора. На другой день, т. е. 2 (12) января 1585 г. ректор был арестован. Весть об этом быстро разнеслась по городу. Многие граждане начали просить бургграфа об освобождении ректора, но тот не принял во внимание никаких просьб и заявил, что ректор виновен в оскорблении величества. Это разошлось между бюргерами. Был пущен слух, что ректору в эту же ночь срубят голову. Толпа народа бросилась на ратушу, выломила двери комнаты, где содержался ректор, и ученики вынесли его на плечах из заключения. Вслед за тем толпа устремилась на дом Нейнера; тот спрятался за пивною бочкою в своем погребе, но был найден и страшно избит; его вытащили на рынок и бросили на улице. Тогда народ кинулся на дома Эке и Веллинга. Эке не нашли, а Веллинг по крыше бежал к своему соседу, и тем спасся от побоев, но дома их были разграблены (см. выше стр. 63).

Бургомистр Ниенштедт тщетно требовал от начальника городской стражи Германа Шведена дать ему солдат для усмирения бунта; стража не являлась, на помощь Ниенштедту явилось лишь несколько вооруженных граждан и с ними-то он пошел уговаривать толпу. Слесарь Боне бросился было на него с ножом, но был удержан другими. Ниенштедту удалось однако же отогнать толпу от домов бургграфа и синдика; раненого Нейнера снесли к цирюльнику, всюду расставили часовых, и отогнали чернь от дома Тастиуса, в котором толпа начала было уже ломать двери. Ниенштедт поставил караул у дома венденского епископа Патриция, Шенкинга (впоследствии был преемником Патриция) и у других домов зажиточных или ненавистных владельцев. Друзья Ниенштедта ходили всю ночь по городу патрулем и приглашали граждан собраться на. завтрашний день в так называемый новый дом (ныне дом Черноголовых). [86]

Но тут движение приняло совершенно другой характер. Надобно сказать, что граждане не любили бургграфа за его корыстолюбие и гордость и все толковали, что его дело судить дворян, а не граждан, что он присваивает себе штрафные деньги, и пр. Обвиняя бургграфа, граждане не щадили упреков и на магистрат и обвиняли его в своекорыстии, в расточении городских доходов, в неумении блюсти привилегии, в самовластии и пр. Отъявленными противниками магистрата были ректор Мэллер, конректор Расциус, городской фохт Николай Фике, тот самый, который был 16 августа 1581 г. выключен из магистрата за то, что обозвать Веллинга шельмой и изменником, и только по усиленным просьбам был снова допущен к исправлению своей должности в июне 1582 г., доктор Стопиус, эльтерман Бринкен и адвокат Мартин Гизе. Ниенштедт трех последних прямо называет зачинщиками всего волнения (см. выше стр. 65)

Еще не светало, как некоторые граждане заперли городские ворота, по-видимому, с тем, чтобы не выпустить из города ненавистного Эке и его друзей. В семь часов утра, задолго до времени сбора в новом доме, граждане собрались на рынке; к ним вышли депутаты от магистрата, чтобы успокоить граждан; последние тотчас начали требовать выдачи Эке и Веллинга; депутаты уверяли, что их обоих в городе нет, что они уже бежали. Между тем наступило время собрания в новом доме, стоявшем тут же, на рынке. Некоторые старшины хотели было говорить к собранию, но их заставили молчать. Тогда Гизе вскочил на стол и воскликнул: есть некоторые люди, которые виновны в том, что город потерял свои вольности, привилегии и церкви. Это заявление понравилось и его спрашивали, что же теперь делать? Он отвечал, что нужно известить коменданта замка Томаса Эмдена о беспорядках минувшей ночи и обещать ему, что порядок будет восстановлен без нарушения присяги; потом советовал сообщить иезуитам, что бывшие смуты не были направлены против них, но вместе с тем настаивать на выдаче Эке и Велинга. Эти предложения были тотчас же и приняты. Члены магистрата должны были собраться вечером в акцизном доме, где старшина Фрейтак потребовал, чтобы они завтра же выслушали жалобы общины. Некоторые магистратские члены хотели было ускользнуть из города чрез Новые ворота, но граждане воротили их назад, а Фике и Гизе совещались со своими сообщниками до полуночи.

Когда на следующий день в восемь часов собрались члены магистрата, Гизе собрал граждан пред ратушею со знаменами от четырех кварталов, с барабанами и свистками. Здесь граждане выбрали себе предводителя и пошли по улицам. Тогда же был выбран комитет из 16 членов (в их числе были Гизе и историк Цаупе) для ведения переговоров с четырьмя ратсгерами, между которыми находились Ниенштедт и Фике. Скрывшимся членам магистрата была обещана безопасность на два дня, после чего они тоже, явились 6 (16) января и были приведены в ратушу. За день пред [87] тем община постановила защищаться на жизнь и на смерть и решила отказать магистрату в повиновении. Гизе в переговорах с магистратом мотивировал это последнее решение оскорблением, нанесенным ректору, и обещал, что все награбленное в последнем мятеже будет возвращено по принадлежности, и затем предложил ратсгерам отвечать да или нет на вопросы. На вопрос: все или только некоторые члены магистрата согласились на отдачу католикам церкви св. Иакова и на принятие нового календаря? ратсгеры отвечали, что это сделано большинством, но сделано по крайней необходимости. IПотлер сказал, что, по болезни, он вовсе не участвовал в суждениях по этим делам, а Фике заявил, что в это время он был вовсе удален из магистрата. В аресте ректора был виновен один бургграф.

Так граждане судили свое начальство. Они забрали ключи от цейхгауза и от городских ворот, а Гизе произвольно передал управление городскою кассою своему брату. Предлагаемое посредничество герцога курляндского было отклонено; кардинала Радзи-вила, прибывшего из Польши 8 января, не впустили в город, и на письменное королевское повеление принести жалобы на магистрат ему, королю, лично, не обращали внимания. Естественно, что предводителям граждан было гораздо полезнее и выгоднее самим вести переговоры с испуганным и запертым в городе магистратом, чем при чьем-либо посредстве. В угрозах против магистрата недостатка не было. За день пред Крещением, потребовали от магистрата, чтобы он этот день праздновал вместе с общиною по старому календарю. Бургграф Эке был отыскан и приведен в ратушу, его караулили всю ночь и не щадили оскорблений. По рукам ходила записка, в которой значились имена тех лиц, которых Эке будто бы хотел казнить ночью за мятежнические замыслы и хотя магистрат заявлял, что об этом ему ровно ничего не известно, тем не менее граждане арестовали служителей магистрата и Велингу грозили пыткой. Наконец, 23 января заключен был договор в 63 пунктах между магистратом и гражданством. Этим переговорам, продолжавшимся почти две недели, граждане весьма радовались и говорили, что они в несколько часов покончили бы с своим магистратом, если бы только хотели употребить силу, будто, и в самом деле, они не употребляли силы и будто договор был заключен, и в самом деле, по обоюдному соглашению.

Договорные статьи касались различных предметов. В одних говорилось о церковных делах: городское духовенство должно было быть соединенным и сравненным христиански и братски с прочим лифляндским и курляндским духовенством; магистрат и община изберут мужа набожного, ученого, разумного и верного в супер-интенденты и обер-пасторы (значит, Нейнер был устраняем); проповедники в обличениях папистских заблуждений должны руководствоваться не человеческими, а божескими законами, не вмешиваясь в светские дела; их содержание будет увеличено; [88] ректор получит место и голос в духовном правлении; новый календарь будет устранен; учреждение иезуитской коллегии будет отменено; протестант не смеет ходить в католическую церковь под штрафом десяти талеров, и никакая католическая процессия в городе терпима быть не может. Другие статьи касались бургграфской должности. Бургграф судит лишь дворян и иностранцев и не может быть первенствующим бургомистром; ему нет надобности участвовать в совещаниях об общих городских делах и нечего делать с городскими ключами: ключи должны находиться в распоряжении бургомистра и эльтерманов обеих гильдий. Некоторыми статьями увеличивалась власть гражданства и уменьшалась власть магистрата. Городские солдаты должны присягать не одному и магистрату, но и гражданству; посольства могут быть отправляемы только с согласия граждан. Собрания гильдий могут состояться и в случае несогласия на них первенствующего бургомистра. Отчет о городских доходах должен быть представляем к Михайлову дню, а управление городскими имениями предоставляется членам магистрата и депутатам общины. Семейства членов магистрата должны носить обыкновенную одежду. Другими статьями устранялись различные жалобы граждан и удовлетворялись их желания. Вновь введенные судебные пошлины отменяются; — должна быть введена дешевая пошлина и городское право, с одобрения, однако, общины, должно быть улучшено. С содействием общины должен быть выстроен маяк и учреждено попечительство о сиротах. Граждане могут покупать на свои надобности строевой лес у городского камерира по заготовительным ценам; с русскими должны торговать или на наличные деньги или в долг, но только под личною ответственностью; гражданина не будут сажать в тюрьму, если он не совершит тяжкого преступления, и за проступки он подвергается гражданскому аресту (bьrgerliche Verstrickung). Произвольное преследование нецеховых (Bцnhasen) уничтожается. Некоторые изменения вводились и во внутреннее управление гильдиями и пр.

По заключении договора, ворота были отворены и все, кто во время мятежа незаконно воспользовался чем-либо, получили приглашение возвратить взятое. Много вещей было отдано владельцам, но деньги все пропали. Тем не менее спокойствие не водворялось в Риге. Ремесленные ученики и гезели, принимавшее живое участие в беспорядках, бродили толпами по улицам. Граждане не переставали преследовать нелюбимых ими членов магистрата. Так обер-секретарь Канне был обвинен в том, что неправильно занес в протокол слова Нейнера о ректоре и составил список лицам, подлежащим казни. Его привели в ратушу; он заболел, его вынесли на носилках за город и бросили на произвол судьбы. Его преемником был сделан Давид Гильхен, сын эльтермана, воспитывавшийся в Германии и рекомендованный на это место великим канцлером Замойским. Тастиус был обвинен в неправильном составлении отчета о своем посольстве, но успел [89] вовремя скрыться в замок, где находился и бургграф Эке. Нейнер оставил Ригу и с Канне поселился в Трейдене.

Эке подал кардиналу жалобу на городскую общину, причинившую ему оскорбление чести, разграбившую его дома и нанесшую ему убыток на 12 000 рейхсталеров. Радзивил приказал магистрату и гражданам явиться 22 июля в замок.

От имени гражданства отвечал Гизе. Община согласилась вознаградить убытки, но не полностью 12 000 рейхсталеров, как требовал Эке, а лишь незначительною частью. Обо всем этом происшествии кардинал донес королю и приказал Гизе явиться к польскому двору. Эке, Нейнер, Тастиус и Канне также поехали к королю с жалобами на гражданство; король велел немедленно же уничтожить договор, заключенный 23 января гражданами со своим магистратом. Радзивил, во исполнение этого, потребовал к себе этот документ и разорвал его; кроме этого, наложил на город значительный денежный штраф, приказав бежавших членов магистрата восстановить в их должностях и вознаградить их потери и убытки.

5 января следующего 1586 г. город отправил депутацию к королю. Членами депутации были (см. выше стр. 66): бургомистр Ниенштедт, Веллинг, Гильхен и некоторые другие; к ним Гизе и ратсгер Фике присоединили выписанного из Кенигсберга лиценциата Каспара Турбана. Депутация получила инструкцию, по которой депутаты должны были выставлять восстание в хорошем свете. Из предводителей восстания никто не решился ехать с депутациею.

В Гродне Турбан подал обширную жалобу против бежавших членов магистрата, на что те отвечали не менее обширным оправданием. Король оправдал, как и следовало ожидать, членов магистрата, и затем 26 марта повелел, чтобы все в Риге было восстановлено по-старому, магистрат получает прежний авторитет, бежавшие члены должны получить снова свои места и убытки их должны быть вознаграждены; на будущее же время гражданство и магистрат должны совместно, без всяких бунтов, обсуждать меры к улучшению городского хозяйства, и если магистрат пожелает королевского утверждения этих мер, то король не откажет в том; зачинщики же возмущения Гизе, Бринкен и некоторые другие должны быть преданы королевскому суду. 2 апреля прибыл в Ригу королевский секретарь и потребовал, чтобы Гизе и Бринкен явились, под страхом изгнания, в Польшу к суду, но община не отпустила их.

Магистрат победил общину на бумаге, но не на деле. Раздражение граждан против мнимых виновников передачи католикам двух церквей отнюдь не стихало. Эке в Риге в то время не было, Тастиус находился в замке, граждане потому решились напасть на бургомистра Бергена, который находился в составе той депутации, которая находилась в 1581 г. в Дрогичине и ходатайствовала у короля Стефана утверждения прав и преимуществ Риги. 17 июня 1586 г. граждане собрались и с криками: «посмотрим-ка [90] на строгость магистрата» бросились к ратуше. Гизе со многими своими приверженцами корнался в залу, где происходило заседание членов магистрата, и принес жалобу на Бергена в том, что он производит сборы с общины без согласия эльтерманов и, при уничтожении акциза, скрыл у себя воровски солод. Члены магистрата тщетно указывали на акцизную книгу и говорили, что Берген не получал никакого солода, а в полученном до того времени представил надлежащей отчет. Гизе с товарищами потребовали выдать им Бергена, чтобы допросить его под пыткою. Магистрат не согласился было, оставался с ратуше до первого часа ночи, но все-таки уступил требованию граждан: Бергена арестовали. Тастиус решился бежать из Риги — переодетый он вышел из замка и думал было переправиться за Двину, но Гизе проведал об этом и стерег беглеца. Тастиуса схватили и на следующее утро, 18 июня, привели в ратушу. Эльтерманы и старшины потребовали немедленно же пытать его. Магистрат противился этому, запретил даже городскому палачу пытать Тастиуса, но Гизе, Бринкен и прочие возмутители и не думали слушать магистрата: они повели Тастиуса на пытку и пытками вынудили у него сознаться во всем, в чем им было угодно — именно, что он, Тастиус, по приказанию Эке, в Дрогичине скрыл некоторые пункты привилегий, что вместе с Веллингом внес предложение в магистрат об уступка церквей и на эту уступку уговорил духовенство.

Тастиус впоследствии отрекся от этих показаний, вынужденных пыткою. Между тем члены магистрата до полуночи не расходились и пребывали в ратуше как бы арестованными. Наконец, появился торжествующий Гизе с протоколом, прочел его и потребовал, чтобы Веллинг был арестован. Магистрат хотел было подумать об этом, но Веллинг сам сказал: «довольно вам, господа, мучиться; я остаюсь здесь и надеюсь, что Господь Бог защитит мою невинность». Ниенштедт от негодования и огорчения три дня не мог прийти в себя, заболел и не являлся в ратуше. Веллинг сознался, что он согласился на передачу церквей из угождения великому канцлеру. 20 июня он отрекся от этого показания и свое отречение заявил магистрату. Тем не менее, 22 июня его повели на пытку и он, при виде инструментов для пытки, сознался вторично. Тогда его привели в ратушу и возмутители потребовали, чтобы магистрат постановил приговор над ним, сопровождая свое требование различными угрозами. Чтобы угрозам придать еще более значения, Фике подстрекнул крестьян рижского патримониального округа собраться и идти к городу. Веллинг снова отрекся от своего показания и был снова подвергнуть пытке и снова сознался. За тем Гизе отправился с судебными фохтами в тюрьму, где содержался Тастиус. Тастиус утверждал, что он о церквах ничего не знал до тех самых пор, пока великий канцлер не приказал ему и Веллингу именем короля внести дело о церквах на обсуждение магистрата. Тастиуса отвели в пыточную [91] камеру и мучили с семи часов утра до двух пополудни и, наконец, вынудили сознание такое, какого хотелось мучителям.

Тогда возмутители снова начали настаивать, чтобы магистрат постановил приговор над Тастиусом и Веллингом. Тщетно Ниенштедт протестовал против этого требования и тщетно указывал, что магистрат не имеет синдика, что многие члены магистрата замешаны в это дело и не могут быть судьями в нем, тщетно советовал передать все дело на обсуждение и на приговор беспристрастным университетам. Его не слушали, и только четвертование заменили казнью чрез отсечение головы. Ниенштедту было поручено привести в исполнение приговор. Он пришел в магистрат и предложил отменить вынужденный приговор, но ничего не помогало; секретарю Гильхену и Ниенштедту удалось достигнуть лишь смягчения приговора: было объявлено, что Веллинг будет помилован, если Тастиус пред смертью сделает показания в пользу его. Тогда неустрашимый Ниенштедт предложил родственникам осужденных на смерть, чтобы они освободили их открытою силою, что для этого достаточно сорока человек; но родственники на это не согласились и сказали, что они в случае смягчения приговора могут лишь выставить за обоих осужденных двенадцать поручителей. Тастиус позвал своего сына к себе в тюрьму и 24 июня, пред принятием св. причащения, продиктовал ему письмо, в котором доказывал свою невинность. 26 июня, в три часа по полудни, Тастиуса и Веллинга вывели на рынок, где были насыпаны две кучи песку, накрытые черным сукном. Тастиус стал на колени и с твердостью пал под мечом палача. Веллинг начал опять доказывать свою невинность; его помиловали на этот раз. Чрез час друзья Тастиуса получили тело казненного и 29 июня похоронили его в соборной церкви (Domkirche). Тем не менее, Веллинг недолго оставался в покое. Новый судебный фохт Фике, личный враг Веллинга, возбудил чернь против него. Ночью на 29 июня Веллинг был схвачен, утром был допрашиваем и подвергнут пытке. Когда его привели в магистрат, он заявил, что все показания его вынуждены пыткою, что во всем деле о передаче церквей он поступал честно, противился этой передаче сколько мог, и уступил лишь настоятельному требованию короля. Никаких оправданий не слушали и Веллинг был осужден на смерть. Казнь его была совершена на рынке 1 июля.

Берген, влиятельнейший член депутации, бывшей в Дрогичине, но в деле о передаче церквей принимавший, по-видимому, меньшее участие, чем его товарищи, содержался между тем в тюрьме. Тщетно жена его хлопотала об освобождении, ему грозила серьезная опасность и он, 5 сентября, обменявшись платьем с женою, бежал из тюрьмы и благополучно вышел из города. Ниенштедт и другие члены магистрата бежали в Дален, так как «бунт возрастал и народ попробовал уже человеческой крови». Эти печальные происшествия должны были возбудить, наконец, гнев в короле Стефане. И действительно, дело зашло уже очень [92] далеко: тут уже была немаловажная распря; рижане казнили двух человек, исполнявших лишь королевское повеление; Гизе и Бринкен (с февраля он был эльтерманом), вместо того, чтобы явиться к королевскому суду, сделались сами обвинителями и властвовали в Риге террором; правительство уже не могло оставаться без действия. Прежде всего было приказано магистрату, чтобы он привел в исполнение королевское поведение об изгнании из Риги Гизе и Бринкена. Магистрат заявил, что он не имеет ни силы, ни средств исполнить это повеление. Тогда король приказал королевскому комиссару Пэнкославскому устроить на Шпильве блокгауз и стянуть войска к Нейермюлену, к войску присоединилось 13 ноября и вооруженное дворянство. Еще прежде, в августе и сентябри, герцог курляндский пытался быть посредником в рижских смутах и примирить горожан с магистратом; король Стефан с неудовольствием узнал об этом и велел объявить герцогу, что ни один ленный князь не имеет права вмешиваться в дела государя с его подданными, а тем более изменять королевские декреты. Вместе с тем, король приказал: магистрату выслать депутацию с объяснением, почему повеление об изгнании Гизе и Бринкена не приведено в исполнение; затем приказано выдать зачинщиков возмущения и учредить комиссариальный суд. Это повеление состоялось 26 ноября (6 декабря), но еще задолго до этого повеления, именно до ноября Гизе, в сопровождении своего брата и двух своих приверженцев, бежал из Риги в Швецию. Это еще более разгневало короля: он начал подозревать всех рижан в измене, так что депутации предстояло и в этом оправдываться пред королем. Дела принимали оборот уже самый серьезный, как вдруг смерть короля Стефана, последовавшая 2 (12) декабря 1586 г., изменила все отношения и все обстоятельства в Польше.

Баторий принадлежал к числу тех исторических лиц, которые, опираясь на свои личные силы, решаются идти наперекор уже установившемуся порядку вещей, наперекор делу веков и целых поколений, и успевают на время остановить ход неотразимых событий. Явившись случайно на польском престоле, он предположил себе целью утвердить могущество Польши, но умер, не успев довершить ни одного из своих начинаний ни внутри, ни вне: тому помешала ограниченность средств и подозрительность могущественных вельмож к воинственному королю.

Избирательный сейм назначен был на 30 июня 1587 г. Три кандидата явились на престол: эрцгерцог Максимилиан, брат императора Рудольфа II — это партия Зборовских; шведский принц Сигизмунд, сын короля Иоанна и Екатерины Ягеллон — это кандидат шляхты и Замойского; и, наконец, царь московский Феодор Иоаннович — кандидат литовской партии. Избрание короля происходило под Варшавою, на равнинах Воли. Когда выставлено было в поле три знамени: московское — шапка, австрийское — немецкая шляпа, и шведское — селедка, то под шапкою оказалось огромное большинство. Тем не менее, выбор царя Феодора не состоялся: [93] московские послы не согласились в условиях выбора с панами духовными и светскими, а также и потому, что у послов не было денег для подкупов.

Тогда Замойский 9 (19) августа провозгласил королем Сигизмунда, а Зборовские провозгласили 12 (22) августа королем эрцгерцога Максимилиана. Максимилиан подошел было к Кракову, но не мог овладеть городом. Замойский двинулся против Максимилиана и при Бычине, 24 января 1588 г. в Силезии, после кровопролитного сражения, взял его в плен. Королем польским явился, таким образом, Сигизмунд, наследный принц шведский, долженствовавший поэтому соединить оба государства под одною державою. Соединение двух государств, Польши и Швеции, грозило московскому государству сильною опасностью, но эта опасность миновала, когда обнаружилось, кто таков был Сигизмунд. Сигизмунд был ревностный католик и хотел доставить торжество своему исповеданию всюду, во что бы то ни стало: он сильно сочувствовал иезуитам и подчинялся их внушениям.

По получении в Риге известия о смерти короля Стефана, в Варшаву отправились две депутации. Одна от дворянства, состоявшая из Элерта Крузе, ландмаршала Розена и Тизенгаузена. Вторая депутация была от города Риги. Она состояла из ратсгеров Фике и Гаркеса и секретаря магистрата Гильхена. Обе депутации явились на избирательный сейм и принесли свои жалобы, состоявшие главнейше в том, что протестантство в краю и в Риге, вопреки виленскому договору 1561 г., терпит притеснения со стороны католиков. Депутаты жаловались на то, что протестантских проповедников преследуют, жаловались на поселение иезуитов в Риге, на открытие католических епископств, на содержание которых взимается сбор с протестантских церквей и пр. Депутаты от города Риги просили подтверждения тех городских прав, которых не утверждал король Стефан, равно и уничтожения построенного на Шпильве блокгауза. Дворянство жаловалось кроме этого и на то, что, вопреки виленского договора, многие лифляндские дворянские поместья розданы литовцам и полякам. Сейм не входил в рассмотрение этих жалоб, так как избрание поглощало все его внимание.

Выбор короля, как мы уже говорили, состоялся в августе 1587 года. Король Сигизмунд короновался 17 (27) декабря в Кракове, но окончательно утвердился на престоле только тогда, когда Замойский разбил австрийского претендента Максимилиана и взял его в плен, — и когда Максимилиан за свое освобождение отказался от всяких притязаний на польский престол.

Король в начале 1588 года утвердил права и преимущества Лифляндии и Риги и в том же году предоставил Юрьеву те же самые права и преимущества, какие имела Рига.

В следующем 1589 году происходил сейм в Варшаве. На этом сейме состоялись весьма важные решения, касавшиеся внутреннего управления Ливонии. Лифляндия получила новое устройство [94] и была совершенно присоединена к Польши, как ее провинция. По постановлениям этого сейма (Ordinatio Livoniae), Лифляндия была разделена на палатинаты и староства и вообще польский образ управления заступил место прежнего. Литовцы и поляки получили право на занятие должностей и на владение поместьями в Лифляндии. Все землевладельцы, получившие поместья до времени архиепископа Вильгельма, сохраняют свои права, но землевладельцы, получившие поместья после архиепископа Вильгельма, должны представить доказательства своих прав сейму и ждать королевского утверждения их. Одним словом, Лифляндия обращалась в польскую провинцию; различие между подданными польскими и лифляндскими уничтожалось, а права и преимущества дворян лифляндских явились не обширнейшими прав прочих польских дворян (Постановление варшавского сейма, это ordinatio Livoniae, было неблагосклонно принято в Лифляндии. Впоследствии многие дворяне лишились своих поместий и явились в Москву для поступления в службу к царю Борису. Так в 1601 г., когда возникла война между Швециею и Польшею, приехало нисколько ливонцев в Москву. Борис принял их чрезвычайно ласково и при торжественном представлении сказал: «Радуемся, что вы по здорову в наш царствующий город Москву доехали. Очень скорбим, что вы своими выгнаны и всех животов лишились; но не печальтесь: мы в три раза возвратим вам то, что вы там потеряли. Но за это вы должны поклясться по своей вере, что будете служить нам и сыну нашему верою и правдою, не измените и ни в какие другие государства не отъедете, ни к Турскому, ни в Крым, ни в Нагаи, ни к Польскому, ни к Шведскому королю. Сведаете против нас какой злой умысел, то нам об этом объявите, никаким ведовством и злым корением нас не испортите. Если будете все это исполнять, то я вас пожалую таким великим жалованьем, что и в иных государствах славно будет». Тизенгаузен, ловкий и красноречивый ливонский дворянин, благодарил царя от имени своих собратий и клялся за них в верности до смерти. Царь приказал вступивших в русскую службу иноземцев разделить на три статьи. Находившиеся в первой получили по 50 руб. жалованья и поместье со 100 крестьянами; находившиеся во второй 30 руб. жалованья и поместье с 50 крестьянами; и третьей 20 руб. жалованья и поместье с 30 крестьянами; наконец слуги дворянские получили по 15 руб. и поместье с 20 крестьянами. Прим. пер.).

Теперь возвратимся к Риге.

Вскоре после смерти короля Стефана, Гизе воротился из Швеции в Ригу и был потребован магистратом к ответу. Положение его становилось весьма опасным. Гизе говорил, что он бежал в Швецию частью, чтобы спастись от короля Стефана, а частью чтобы искать иноземной помощи; эту помощь ему обещал подать герцог зюдерманландский Карл. Магистрат признал Гизе виновным в государственной измене, и поручил эльтерманам и старшинам самим судить его по закону. Старшины передали дело на обсуждение общины. Многие граждане полагали, что и Гизе и эльтермана Бринкена следует изгнать из Риги. Бринкен собрал толпу приверженцев и напоил их вином в своем винном погребе. Толпа бросилась в гильдию и там с шумом и криком заявила, что она не выдаст ни Гизе, ни Бринкена. Они остались в Риге и скоро явились полновластными повелителями города. Гизе вошел в сношения с эрцгерцогом Максимилианом и делал попытки разрушить блокгауз на Шпильве. Когда избрание Сигизмунда [95] совершилось, магистрат снова потребовал от гильдий изгнания Гизе и Бринкена; гильдии не только не послушали приказания, но, напротив, вынудили иезуитов оставить Ригу и восстановили протестантское богослужение в церкви св. Иакова. Это было в августе 1587 года.

В начале 1588 г. король Сигизмунд потребовал, чтобы Рига присягнула ему. Для принятия присяги прибыли в Ригу два королевские комиссара, но община отказалась присягать и в ответной на королевское требование грамоте от 10 мая заявила, что город добровольно подчинился короне польской и что он присягнет и теперь, но только тогда, когда последует утверждение старых обычаев и удовлетворение их жалоб, именно: возвращение церкви св. Иакова, уничтожение блокгауза и подтверждение привилегий. Магистрат в это время потерял как бы всякое значение. Ниенштедт и Меппен были бургомистрами лишь по имени и ежедневно подвергались опасности быть убитыми. Меппен однажды (10 июня 1588 г.) поссорился с Фике и последний бросился было на него с кинжалом. Гизе приказал приготовить печать для большой гильдии, как знак полной самостоятельности общины.

В начале 1589 г. город Рига выслал депутацию в Польшу, вероятно, для присутствования на сейме, назначенном быть в марте. В числе депутатов был обер-секретарь Гильхен, которому Гизе (в то время он заменил Бринкена, ибо был избран эльтерманом большой гильдий) поручил употребить все усилии, чтобы постановление об изгнаны его, Гизе, и Бринкена было отменено. Гизе, тем не менее, должен был заботиться о своей безопасности, потому что популярность его между гражданами начала колебаться. 5 марта, по неизвестной причине, граждане принесли на него жалобу в магистрат и потребовали выбора нового эльтермана. Магистрат взял к себе ключи от гильдейского здания и исправление должности эльтермана поручил временно бывшему прежде эльтерманом Петру Рашу, но Гизе на другой же день со своими приверженцами напал на гильдейский дом, отбил в нем ворота, и по-прежнему стал распоряжаться делами общины.

Варшавский сейм положил, для приведения в порядок городских дел, послать в Ригу литовского канцлера Льва Сапегу и каштеляна Северина Бонара. В начале июня воротились рижские депутаты и привезли с собою как известие о назначении комиссарами Сапеги и Бонара, так и королевское утверждение всех городских привилегий, последовавшее 17 апреля, — которое, впрочем, городу передано не было. Беспорядки отнюдь не унимались и предводители восстания делались все смелее и смелее. Они решились действовать открытою силою и не пускать в город королевских комиссаров. Тогда более благоразумные граждане, понимая всю опасность подобной меры, приставили военный караул для охранения жизни Ниенштедта и его друзей, и обратились к полковнику Фаренсбаху, занимавшему замок, занять войсками и город. 16 июня, в 3 часа утра, отряд польских войск занял рынок, к отряду пристало [96] несколько сот граждан с несколькими пушками. Партия Гизе немедленно же вооружилась, собралась у церкви св. Петра, заняла главные улицы, ведущие к рынку, оградила себя льняными бунтами и заперла Двинские ворота. До схватки однако же дело не дошло. Фаренсбах заявил, что он прибыл в город лишь посредником и готов начать переговоры, если к нему явятся доктор Стопиус и эльтерманы Гизе и Бринкен. Они явились, когда Фаренсбах дал им в заложники двух польских дворян. Положили: быть перемирию впредь до прибытия в Ригу королевских комиссаров.

5 июля Лев Сапега и Северин Бонар, при пушечных выстрелах, торжественно вступили в Ригу. Канцлер остановился у вдовы несчастного Тастиуса, каштеляна поместили в замки. Гизе и Бринкен оставались в городе. Первое заседание комиссаров происходило 22 июля в ратуше, окруженной польскими войсками. Здесь комиссары предъявили свою инструкцию, в силу которой они должны были принять присягу от города и подтвердить городские права и преимущества с заверением свободы аугсбургского вероисповедания, но с условием, чтобы церкви св. Иакова и Марии Магдалины были предоставлены католикам. Блокгауз будет уничтожен; затем Эке, Берген и Канне должны быть восстановлены в своих должностях, осужденные же на изгнание Гизе и Бринкен должны быть арестованы и преданы суду. Их немедленно арестовали. Община протестовала против их арестования, принимала на себя ручательство за них и протест свой передала в магистрат. Вечером купец Гергард Фризе поднял граждан на защиту арестованных. Пред ратушею началось беспокойное движение. Ударили тревогу. Сапега, фохт Фике и первенствующий бургомистр Меппен вышли к народу и уговорили его не прибегать ни к каким крайним мерам. На следующий день и Фризе был арестован.

27 июля магистрат и община принесли присягу, после чего Эке, Берген и Канне вступили в исправление своих должностей. В следующие дни начался процесс против Гизе и Бринкена. Судная комиссия состояла из трех польских чиновников, двух ратсгеров и четырех граждан из обеих гильдий. Подсудимых обвиняли в пяти главнейших преступлениях: Гизе в изменнических переговорах со Швециею, в жестоком обращении с Бергеном, в казни Тастиуса и Веллинга, в нападении на блокгауз, в оскорбительных отзывах о покойном короле; Бринкена обвиняли в том же, за исключением переговоров со шведами. Обвиненным дали четыре дня сроку для подачи письменного ответа на вопросные пункты. Прошли четыре дня и в то время, когда Сапега отправлялся в ратушу, подсудимые из окна начали взывать к народу о помощи. Открылось в толпах некоторое движение, тогда Сапега воскликнул: «Рижане, помните, что вы присягали, иначе вы рискуете жизнию!» Он не принял никаких ходатайств о помиловании. Гизе не доставил никакого письменного ответа; канцлер потому 31 июля приказал пытать его. С пытки Гизе выдал множество [97] своих сообщников и в особенности Бринкена, Стопиуса, Фризе, Фике и ректора Мэллера, повторил все при вторичном дознании и был 1 августа осужден на смерть. Бринкен также приговорен был к смертной казни. По ходатайству магистрата и ближайших родственников осужденных, канцлер велел не вздевать головы Гизе на кол, и тела казненных похоронить в церкви.

2 августа, утром, польские солдаты, вооруженные мушкетами, с зажженными фитилями заняли рынок. Все улицы и окна были заняты зрителями. В траурной одежде, сопровождаемые духовенством, вышли приговоренные к смерти. Гизе сделал несколько шагов; оглянулся на все стороны и запел сочиненную им в тюрьме песню. Бринкен казался бодрым и потребовал от Гизе чтобы он ему, как прежнему эльтерману, дозволил умереть прежде. Гизе согласился и попросил позволения сказать несколько слов народу. Ему это дозволили, и он в обращении к народу внушал ему повиновение властям. Когда Бринкен пал мертвым, он медленно обернулся и попросил у канцлера дозволения пропеть «Тебе Бога хвалим». Канцлер велел ему сказать, что петь уже поздно. Тогда он подошел к месту казни, вздрогнул было, но скоро ободрился, стал на колени и произнес: «Из глубины духа взываю к тебе, Господи!» Ему отрубили голову.

Так погибли Гизе и Бринкен, отплатившие своею смертью за убийство Тастиуса и Веллинга.

Комиссары затем сочли необходимым привлечь к ответственности важнейших сообщников Гизе и Бринкена. Из них только один, именно оловянных дел мастер Зонгейден, был казнен; прочие подверглись или тюремному заключению, или изгнанию из города. Ректор Мэллер, бежавший из Риги переодетым крестьянином, объявлен был изгнанником; наказание некоторых было предоставлено магистрату.

Затем комиссары приступили к устройству и определению отношений магистрата к горожанам.

Прежде чем приступить к исполнению статьи инструкции, касавшейся возвращения католикам церкви св. Иакова, комиссары признали необходимым восстановить значение и силу магистрата. Они предложили гильдиям возвратить магистрату все то, что община отняла у него. Исполнение этого предложения было, во всяком случае, дело не легкое, потому что рижское городское управление в те времена основывалось, как и в большей части немецких городов, не столько на письменном законе, сколько на не писанных, неопределенных и спорных привычках и обычаях. При возникавших между общиною и магистратом спорах, вечно ссылались на старинные обычаи (Dat Olde), как то видно из бесчисленных мест гильдейской книги. Первый опыт установить управление на письменном договоре последовал, как мы видели, в 1585 году, но заключенный тогда договор был скоро уничтожен. Тtм не менее, обе стороны как магистрат, так и община желали составить такой договор, который в будущем служил бы [98] основанием при решении споров по управлению городскими делами. Такой договор и был составлен комитетом, составленным из членов магистрата и членов общины. Он касался прав утверждения привилегий, передачи католикам церкви св. Иакова, введения нового календаря, устранения злоупотреблений при взимании наложенных пошлин, стеснений в торге и рыболовстве со стороны динаминдского коменданта, дозволения производства ремесел на Форбурге, устранения участия городского суда там, где ему быть не следовало, сокращения судебного делопроизводства и пр. Комиссары утвердили этот договор, а магистрат и скамьи старшин присягнули исполнять его. Наибольшее участие в составлении этого документа принимал назначенный синдиком Давид Гильхен. За магистратом было признано соначальство (Mitobrihkeit) над общиною; городскою печатью распоряжался магистрат; печать же, сделанная во время смут для большой гильдии, должна быть уничтожена. Вообще граждане положительно были признаны подчиненными своего магистрата и их политические права потерпели большое ограничение; было положено, что граждане управляют городскими доходами совместно с магистратом, но совещаются только о таких городских делах, который будут предложены магистратом на их обсуждение. Обсуждение же дел, для избежания беспорядков, производит не вся община, как то было до того времени, но лишь соединенные скамьи старшин обеих гильдий (40 старшин большой и 30 малой гильдий). Община не имеет права изменять решений магистрата и 70 старшин. Одним словом, гражданство становилось лишь избирательною корпорациею. Городская касса должна находиться под заведыванием двух членов магистрата, двух старшин (по одному из каждой гильдии) и двух граждан (писцов). Эти шесть человек избираются из 70 старшин, но утверждаются в должностях магистратом.

Как бы то ни было, но этот договор (он известен под именем севериновского, ибо был подписан 26 августа, в Северинов день) был весьма стеснителен для горожан: гильдии потеряли много преимуществ, лишились права инициативы в делах общественных и пр. Понятно, что граждане роптали против этого договора, и понятно почему они не замедлили поднять вопрос об отмене его.

Комиссары обещались срыть блокгауз, если город заплатить издержки, употребленные на его постройку (комиссары просили сначала 150 000 гульденов, но после понизили требование на 45 000 гульденов). Кроме того, город должен был отказаться от взятых у него взаймы 6 700 гульденов и отдать обратно заложенный под этот долг именья Икскуль и Кирхгольм. Затем комиссары приступили к вопросу о возвращении католикам двух церквей, спорили долго и ничего не достигли: вопрос о церквах и об иезуитах был вовсе отложен в сторону. Юлианский календарь тоже остался в своей прежней силе. [99]

Когда севериновским трактатом были кое-как улажены городские отношения и все в городе приняло другой вид, комиссары окончили 28 августа свои занятия и затем выехали из Риги. Магистрат вступил в свои новые права и начал действовать самостоятельно, а подчас и произвольно.

Севериновский договор сохранял свою силу лишь до 1604 г.

_____________________________________