СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ХРИСТОФОР МАНШТЕЙН

ЗАПИСКИ О РОССИИ ГЕНЕРАЛА МАНШТЕЙНА

1744 г.

Несколько времени после приезда принцессы Цербстской к русскому двору с маркизом де ла Шетарди случилась там история, наделавшая много шуму. Министр этот, принимавший (как я уже говорил ранее) большое участие в революции в пользу императрицы, льстил себе не без оснований надеждой, что ее императорское величество будет признательной за все, сделанное для нее Францией. Первые месяцы ее царствования было основание надеяться, что союз с французским королем будет предпочтен всякому другому. Покуда де ла Шетарди был в Петербурге, он был всесилен при дворе, императрица не делала никакого различия между ним и своими собственными министрами, но когда он уехал, Аллион, занявший его место, не сумел продолжать начатое так хорошо маркизом де ла Шетарди и дела Франции мало-помалу стали упадать. Тщетно надеялись, когда открыли заговор, в котором был замешан маркиз Ботта, что удастся поссорить петербургский двор с венским. Граф Бестужев, канцлер российский, стоял так горячо за интересы австрийского дома, что такая безделица не могла заставить его перенести на другую сторону свою преданность; он даже нисколько не обсуждал предложений, сделанных версальским двором, и открыто объявил себя противником всех тех, кто стоял за Францию. Последние надеялись, в свою очередь, поставить дела в лучшее положение, вызвав опять де ла Шетарди. Они нашли случай предложить императрице, чтобы она выпросила его у французского короля. Она охотно согласилась на это, и таким образом маркиз де ла Шетарди был снова послан в Россию. Он и все приверженцы французской партии в Москве надеялись, что вскоре после приезда его [244] канцлер будет по крайней мере сослан. Де ла Шетарди был так убежден в этом, что проезжая через Гамбург и Копенгаген, говорил об этом как о деле решенном. Бестужев, предупрежденный о таких речах, был чрезвычайно осторожен, отнял у де ла Шетарди всякую возможность повредить ему и старался всеми средствами помешать его замыслам. Он подсылал к нему шпионов, велел следить за всеми его действиями и перехватывать его письма; наконец, сумел так ловко представить императрице, до какой степени она вредила себе, сближаясь с французским двором, и так уверил ее, что все, что он, Бестужев, ни предпринимал, делалось только для славы ее величества и для блага ее империи, что императрица вполне убедилась в правоте своего министра и решилась выслать де ла Шетарди. Однажды рано утром генерал-аншеф и генерал-адъютант императрицы Ушаков отправился в дом, занимаемый французским министром, и передал ему приказание ее величества оставить ее столицу в течение двух часов; подводы и все остальное, необходимое для путешествия, было ему доставлено; гвардейский унтер-офицер был прикомандирован для конвоирования его до Лифляндии, где его задержали еще несколько месяцев; после этого его довезли до границы, где у него потребовали обратно знаки ордена св. Андрея Первозванного и портрет императрицы, пожалованные ему в то время, когда он занимал в первый раз пост французского министра при петербургском дворе, но драгоценные камни с ордена и портрета не были взяты обратно.

С этих пор французский и русский дворы были в холодных отношениях друг к другу. [245]

1727—1745 гг.

Никто не станет спорить с нами о том, что Россия есть одно из самых обширных государств известной нам населенной части земного шара: она заключает в себе гораздо более земли, чем вся остальная Европа, взятая вместе; длина ее границ от Лифляндии до Камчатки, или края, противолежащего Японии, превышает 12000 верст, что составляет 1714 немецких миль (Я считаю 7 верст за 1 немецкую милю — Примеч. авт.), а в ширину она простирается от 44 градуса северной широты до 70 градуса и далее.

Эта обширная империя, однако, не столь хорошо обработана и не так населена, как большая часть прочих областей Европы; в ней есть несколько пустых пространств в 20, 30 и даже 50 немецких миль, где не встретишь живой души, хотя часть этих пустынь лежит в очень хорошем климате и почва их самая благодарная. Правда, что в иных местах недостает леса и воды, зато в других есть все потребное для человеческой жизни, но недостает людей, которых можно было бы поселить там, и эта империя легко могла бы продовольствовать втрое более жителей, чем сколько в ней теперь считается. Об этом можно судить по следующим подробностям. [246]

По последней ревизии, произведенной в 1744 и 1745 гг., оказалось в областях, составляющих собственно Россию, 7 миллионов душ мужского пола, начиная от четырехлетнего до шестидесятилетнего возраста, которые платят подушную подать. Можно предположить, что женщин, малолетних и стариков будет 8 миллионов. Численность русского дворянства с его семействами доходит, вероятно, до 500 тысяч душ. Канцелярских чиновников и писцов, составляющих особый класс, насчитывают с их женами и детьми до 200 тысяч душ и духовенства с семействами — до 300 тысяч душ. На Лифляндию, Ингерманландию и Финляндию, которые не обложены подушной податью, полагают до 600 тысяч душ и на украинских, донских, яикских казаков, равно и на разные племена язычников, населяющих Сибирь, границы Китая и Японии, — 1 миллион 800 тысяч душ. Все это число, вместе взятое, составляет 18 миллионов 400 тысяч душ.

Но в царствование Анны казалось, что скоро окажется в государстве недостаток в деньгах. Роскошь, введенная в самом начале ее царствования, стоила громадных сумм; в то же время увеличили жалованье всем офицерам, которых уравняли во всем, как я сказал [247] выше. Однако нашлось достаточно средств для ведения войны с Польшей и с турками, причем обошлись без новых налогов.

При прежних царях доходы были еще меньше, нежели теперь; они увеличились лишь со времени Петра I. Беспрерывные войны, которые этот государь вел во все свое царствование, и великие его предприятия принудили его увеличить более чем вдвое подати, платимые его государством.

Одну из главных причин, почему деньги так редки в России, составляет подозрительность — недостаток, преобладающий в этом народе; русские не доверяют даже и ближайшим родственникам; множество купцов, нажив деньги торговлею, зарывают их в места, известные им одним, и умирают, большею частью не открыв того [248] никому. Таким образом, в России предполагают, что в недрах ее земли заключается несравненно более денег, нежели их находится в обращении в народе, иначе империя эта должна бы быть чрезвычайно богата, так как в течение 200 лет в нее поступили громадные суммы, а деньги вывозятся лишь в том случае, когда войска посылаются за границу, что, впрочем, составляет безделицу в сравнении с остальными. Из европейских наций, торгующих с Россией, нет ни одной, торговый баланс которой не склонялся бы в пользу этой империи.

Что же касается торговли, то Россия имеет такое выгодное положение и представляет столько удобств, что весьма немногие государства Европы могут с нею сравниться в этом отношении. Обширное протяжение этой империи доставляет ей невероятное множество товаров и почти все необходимое для жизни, так что даже если одна область терпит недостаток в чем-либо, то другая легко может пополнить его. В ней множество судоходных рек, расположенных так выгодно, что от Петербурга до границ Китая можно перевозить все водою, исключая небольшое пространство в 500 верст, или около 70 немецких миль, что чрезвычайно облегчает провоз съестных припасов и товаров.

Благодаря этой дешевизне, внутренняя торговля империи, как оптовая, так и розничная, всегда была предоставлена русским подданным и иностранцы никогда не получали дозволения ввозить свои товары внутрь страны или покупать русские товары в областях и потом перевозить их на свой счет к приморским пристаням. По закону ни один иностранный купец не имеет права даже покупать в морских пристанях русские товары от другого иностранца, а должен скупать их у русских. Иностранцу дозволяется, правда, законтрактовывать товары в каком-нибудь провинциальном городе, но самые товары выдаются ему не иначе, как на пристани.

Одним только армянам дозволено перевозить персидские товары из Астрахани в Петербург, нагружать их тут на суда, идущие за [249] границу, и точно таким же образом вывозить оттуда товары, доставляемые им из Европы, однако принимают большие предосторожности для того, чтобы они не могли ничего продавать в России. Тюки их запечатываются несколькими печатями в той русской гавани, куда они приходят, и армяне обязаны представить их в этом виде в том порту, откуда они отправляют товар. Так как эта торговля доставляет значительный доход таможне и не приносит никакого ущерба русским подданным, то ее всегда оставляли неприкосновенной. Несколько лет тому назад и англичанам разрешено вести торговлю с Персией на Каспийском море, но они также не смеют продавать свои товары в России.

Торговля русских с иностранцами разделяется на сухопутную и морскую. Русские торгуют сухим путем с Китаем, калмыками, бухарцами, с Персией, Крымом, Турцией, Польшей, Силезией и Пруссией Для морской торговли существует ныне десять портов, именно: Рига, Пернов, Ревель, Нарва, С.-Петербург, Выборг, Фридрихсгам, Архангельск, Кола и Астрахань. В эти порты приходит ежегодно до 1700 иностранных судов.

Главнейшие товары, вывозимые из России, суть следующие: хлеб, кожа, железо, холст, пенька, лес, поташ, смола, сало, воск, мед, [250] множество пушных товаров, ревень, шкуры, икра, рыбий клей, рогожи и т. п.

В течение двух лет, 1740 и 1741 гг., когда делами торговли управлял барон Менгден, ежегодный доход России простирался до 300000 рублей, не считая в этом числе таможенных пошлин. Доход этот мог бы значительно увеличиться, если бы русский народ не предпочитал своего спокойствия опасностям мореплавания. Петр I во время своего царствования старался всеми силами сделать своих подданных хорошими купцами и склонить их, чтобы они сбывали произведения его государства не через посредство иностранцев, но сами нагружали товарами суда, построенные в России, и отвозили эти товары за границу, как это делают все прочие торговые нации.

Император сделал попытку к этому уже в начале нынешнего столетия; он послал русского купца Соловьева в Амстердам с целью основать там русскую контору, а для того чтобы облегчить ему успех, ему не только дали несколько поручений от двора, но предоставили значительные привилегии по торговле его с Россией. Так как Соловьев был человек весьма ловкий и обладавший необходимым запасом ума, то он сумел так воспользоваться всеми обстоятельствами, что нажил в несколько лет значительный капитал. Его честный образ действий приобрел ему дружбу и доверие всех купцов Голландии. Но когда Петр I был в Амстердаме в 1717 г., то несколько придворных сановников, не любивших Соловьева за то, что он не потворствовал их корысти, нашли средство очернить его в глазах императора, который велел схватить этого купца, посадить на судно и увезти в Россию. Это было причиной совершенного упадка русской торговли в Голландии, и все амстердамские купцы стали опасаться иметь дело с русскими торговцами, так что не было уже возможности основать там прочное заведение.

Петр I хотел испытать другое средство: он вознамерился продавать товары своей империи в тех государствах, которые не вели непосредственной торговли с Россией, и заставил самых богатых негоциантов своей страны нагрузить значительное количество пеньки, льна, канатов, воска и т.д. на суда, доставленные им от адмиралтейства; к этому он прибавил множество чугунных пушек, мортир, бомб, ядер и якорей и послал все это в Бордо и Кадикс, куда заранее были отправлены русские консулы, но предприятие удалось так плохо, что издержки поглотили значительную часть капиталов, а участники дела получили очень мало прибыли. [251]

Он послал также многих из своих подданных за границу, с тем чтобы они изучили различные ремесла. В особенности император желал, чтобы в России выделывались хорошие полотна и сукна; узнав, что шерсть была слишком груба от того, что овцы смешивались с козами, он велел вызвать нескольких пастухов из Саксонии и Силезии, купить в этих странах множество овец и отправить их в Украину, чтобы завести там лучшую породу овец.

Выделка сукна не пошла столь успешно: оно не только весьма дурного качества, но его недостает даже и на обмундирование самой меньшей части армии. Кроме того, были основаны фабрики для [252] выделки камки и всяких других шелковых материй; все работавшие на них ремесленники пользовались очень большими привилегиями и преимуществами.

В царствование же Петра I началось разрабатывание рудников; простой кузнец по фамилии Демидов основал первый горный завод. Человек этот, бывший кузнецом при артиллерийском корпусе, бежал из полка и был вынужден скрыться в земле Контаиша, где он так сумел втереться в дружбу к калмыкам, что они дозволили ему разрабатывать чрезвычайно богатые медные и железные рудники, находящиеся в их стране. Впоследствии он был помилован русским двором и все еще сохранил доверие Контаиша: он даже дозволил Демидову укрепить окрестности рудников, чтобы дать ему средство защищаться от неприятельских партий, которые вздумали бы тревожить его. Поселение это сделалось мало-помалу столь значительным, что сын этого Демидова имеет теперь 100000 рублей годового дохода и Россия, получавшая некогда все необходимое для нее количество меди и железа из Швеции, добывает у себя теперь совершенно достаточное количество этих металлов и может даже производить ими значительную торговлю за границей.

В числе заводов, основанных в царствование Петра I, одним из самых замечательных является оружейный. Прежде Россия вовсе не имела подобного завода и была вынуждена выписывать все нужное оружие из-за границы. Но когда Петр I создал армию и построил флот, то ему пришлось позаботиться и о выделке оружия в своих [253] владениях, и так как железо в них имеется превосходное, то ему нужны были лишь хорошие оружейные мастера. Он вызвал из-за границы лучших мастеров этого дела, назначил им большое жалованье и основал два завода: один в Туле, маленьком городке, лежащем в 180 верстах по ту сторону Москвы, и другой в Систербеке, небольшом городе или, скорее, деревне в 27 верстах от Петербурга. В этих двух местностях все устроено так хорошо, что, по мнению знатоков, их осматривавших, это в своем роде образцовые заводы; они приводятся в движение водяными мельницами.

При вступлении на престол Петр I застал весь свой народ в самом грубом невежестве; даже священники едва умели писать; главнейшие качества, требуемые в то время от духовного лица, заключались в том, чтобы он мог бегло читать и знал хорошо все церковные обряды; если при всем этом у него была густая борода и суровый вид, то он считался уже великим человеком. Одно только украинское духовенство имело некоторую тень образования, но и то в весьма незначительной степени; тем не менее этих людей пришлось употребить для просвещения остальных. Петр I, желая, чтобы его подданные, в особенности духовенство, были более образованы, [254] поручил рязанскому архиепископу Стефану Яворскому основать школы при московских монастырях и в других подходящих местах. Архиепископ вызвал наставников из Киева и Чернигова, и началось обучение юношества, подвигавшееся, впрочем, очень медленно.

Несколько лет спустя император, считая себя вправе быть недовольным этим архиепископом за то, что он не соглашался на изменения, которые этот государь желал ввести в управление церковью, лишил его своего доверия. В 1709 г., после счастливой Полтавской битвы, он нашел в киевском монастыре монаха по фамилии Прокопович, который в молодости не только обучался в Польше у иезуитов, но даже провел несколько лет в Риме и бывал в различных академиях Италии, где приобрел большую ученость; император думал, что это духовное лицо более подходит к его целям, вызвал его в Петербург, пожаловал в настоятели вновь построенного близ этой столицы Александро-Невского монастыря и поручил ему в то же время основать в России хорошие школы и академии.

Прокоповичу не удалось, однако, исполнить своего намерения; некоторые молодые люди, посланные им за границу, вовсе не возвратились, те же, которые приехали назад, не приобрели настолько сведений, чтобы иметь возможность обучать других, поэтому дело на этом и остановилось.

Петр 1 полагал вначале, что для образования дворянства достаточно заставить его путешествовать, поэтому возвратясь из своего первого большого путешествия, он послал всех молодых людей самых знатных семейств империи во Францию, Англию, Голландию, Италию и Германию для приобретения там познаний, но так как большая часть этих молодых людей была очень дурно воспитана, то они возвратились почти такими же, какими уехали. Это доказало императору, что прежде чем посылать их путешествовать, следовало дать им сперва образование более удовлетворительное. Приблизительно около этого времени в Москву был привезен лифляндский пастор Глюк; человек этот, обладавший познаниями и сведениями в такой только мере, как любой деревенский священник, сумел однако же прослыть за гениальную личность, потому что знал основательно русский язык. Петр I обратил на него внимание и поручил [255] ему основать школы, в которых молодые дворяне могли бы получать образование. Глюк предложил ему устроить школу по образцу тех, какие он видел в лифляндских городах, где молодые люди обучаются латинскому языку, катехизису и другим предметам учения. Император одобрил этот проект, назначил значительную сумму денег для платы учителям и дал в Москве большой дом, где должна была помещаться школа. Тогда Глюк вызвал несколько студентов богословия лютеранского вероисповедания и при обучении в своей новой школе следовал во всем правилам шведской церкви, а для того чтобы нисколько не уклониться от них, перевел даже несколько лютеранских гимнов весьма плохими русскими стихами; учеников своих он заставлял петь эти гимны с большим благоговением при начале и при окончании занятий.

В 1717 г., будучи во Франции, Петр I был принят в число членов Парижской Академии наук, что внушило ему желание основать подобную же академию в Петербурге. Понятия этого государя о науках были не довольно ясны, так что он не мог решить, какие из наук более всего годились для его государства, и его беседы с некоторыми учеными, не знавшими вовсе России, еще более спутали его понятия. Наконец в 1724 г. он решил основать в Петербурге академию, взяв во всем за образец парижскую; чтобы придать сразу некоторый блеск своему новому учреждению, он пригласил в члены несколько ученых, пользовавшихся громкой известностью, каковы: Вольф, Бернулли, Германн, Делиль и т.д. Он назначил им большое жалованье и определил на содержание академии ежегодную сумму в 25 000 рублей, ассигнованную на доходы с таможен Нарвы, Пернова и Дерпта.

Императору не было суждено иметь удовольствие при жизни увидеть осуществление этого намерения. Первый врач его Блументрост, которого он назначил президентом академии с ежегодным жалованьем в 3 000 рублей, имел настолько влияния, что ему удалось открыть академию в царствование Екатерины, и хотя большая часть министерства была против этого учреждения, считая его совершенно ненужным для пользы государства, однако Блументрост сумел поддержать его и в царствование Петра II. Когда императрица Анна вступила на престол, Блументрост попал в немилость, но [256] так как академия была основана Петром I, то Анна желала сохранить ее; мало того, что она утвердила за академией ежегодное содержание в 25000 рублей, она уплатила еще все ее долги, доходившие до 30000 рублей, и назначила президентом графа Кейзерлинга. Несколько лет спустя Кейзерлинг был послан министром в Польшу, и место президента занял камергер барон Корф. Когда он был послан в Копенгаген, то его заменил тайный советник Бреверн. Множество дел, которые лежали на этом министре, не дали ему возможности долго занимать эту должность; он отказался от нее, и академия оставалась несколько лет без президента, до тех пор покуда императрица Елизавета не назначила на эту должность графа Кирилла Григорьевича Разумовского, брата обер-егермейстера.

Россия не извлекла до сих пор никакой существенной пользы от этих больших учреждении. Все плоды, принесенные академией взамен тех громадных сумм, которые она получила в течение двадцати восьми лет, заключаются в том, что русские имеют календарь, составленный по петербургскому меридиану, что они могут читать газеты на своем языке и что несколько немецких адъюнктов, вызванных в Петербург, оказались сведущими в математике и философии настолько, чтобы заслужить ежегодные оклады в 600 и 800 рублей; между русскими найдется не более одного или двух человек, способных занять должность профессора. Наконец, эта академия не так устроена, чтобы Россия могла когда-нибудь ожидать от нее хотя малейшей пользы, так как в ней не занимаются преимущественно изучением языков, нравственных наук, гражданского права, истории или практической геометрии — единственных наук, полезных для России; вместо того разрабатывают более всего алгебру, умозрительную геометрию и другие отрасли высшей математики, разрешают критические задачи о жилищах и языке какого-нибудь древнего народа или делают анатомические наблюдения над строением человека и животных. Так как русские считают все эти науки пустыми и ненужными, то не удивительно, что они не имеют никакого желания обучать им своих детей, хотя все предметы преподаются бесплатно. Это доходит до того, что в академии бывало часто более профессоров, нежели учащихся, и ей приходилось вызывать из Москвы нескольких молодых людей, которым давали жалованье для поощрения к учению и для того, чтобы хотя кто-нибудь присутствовал на лекциях профессоров. [257]

Россия долго не имела в мирное время другого войска, кроме этой пехоты, однако в резерве бывало всегда довольно много полковников и других офицеров, большею частью иностранцев, которым в мирное время платили небольшое жалованье. Перед началом какой-нибудь войны каждому полковнику назначался округ, в котором он должен был сформировать свой полк, каждая деревня была [258] обязана выставить ему известное число людей, которых он вел на войну. Нетрудно понять, что люди эти были плохо обучены, дурно одеты и вооружены; каждый брал то оружие, которое попадалось ему под руку; весьма немногие имели огнестрельное оружие, большинство было вооружено топорами, называемыми по-русски “бердыши”, прочие шли на войну с одними дубинами. Можно себе представить, что подобное войско не могло оказывать больших услуг, поэтому его употребляли более для охраны обоза; тотчас по окончании похода каждый солдат возвращался в свою деревню, и если война продолжалась дольше, то приходилось к следующему походу формировать снова полк. Словом, войско это можно сравнить лишь с теми, которые турецкие паши ведут на войну из своих провинций; разница та, что последние лучше вооружены и храбрее.

Еще царь Михаил Федорович в последние годы своего царствования и сын его, Алексей Михайлович, намеревались поставить свою армию в другое положение. Во время войны, веденной ими с Польшей, они образовали несколько пехотных полков по образцу [259] других европейских войск и поручили начальство над ними иностранным офицерам. Бутырский полк существовал уже с 1642 г., командиром его был некто д'Альсиель. Полк этот состоял из 52 рот, в каждой роте числилось 100 человек. Существуют также старинные списки первого московского полка от 1648 г., начальником его был генерал Дромонд.

Лишь только государь этот отделался от стрельцов (Так как в записках о царствовании Петра I описана казнь стрельцов, то здесь было бы излишне говорить о ней — Примеч. авт.), как первою заботою его было уничтожить предрассудок высшего дворянства относительно их происхождения, так как они считали унизительным для человека знатного рода служить под началом у лиц низшего сословия. Чтобы достигнуть этого, он употребил следующий способ.

Он образовал из молодых людей, воспитываемых по тогдашнему обычаю вместе с ним, роту в 50 человек под именем Потешной, или служащей для забавы; он одел и обучал ее на иностранный лад и объявил в то же время, что не желает иметь никаких преимуществ перед своими товарищами. Он начал службу не только с мушкета, т. е. рядовым, но был даже барабанщиком. Он вручил всю свою власть относительно повышения военных чинов в руки князя [260] Ромодановского, который должен был производить его по заслугам и без малейшего снисхождения; и князь Ромодановский до самой смерти своей в 1718 г. производил Петра I в чины генерала или адмирала, которые императору угодно было принять.

Петр I увеличивал мало-помалу свою роту и образовал два пехотных полка, объявив их своею гвардией, в 1706 г. Командиром первого был Бломберг, а второго — фельдмаршал князь Голицын; оба полка были обмундированы, вооружены и обучены наподобие прочих европейских войск; несколько времени спустя он образовал еще другие пехотные полки, поставил их на ту же ногу и приказал всем своим министрам при иностранных дворах пригласить на его службу столько офицеров, сколько они найдут. В несколько лет у него было уже много весьма хороших офицеров.

Император хотел также преобразовать кавалерию на европейский лад. С этой целью он принял на службу несколько сот саксонских кавалеристов, которые должны были служить образцом, но убедившись, что в России недоставало лошадей для ремонтирования тяжелой кавалерии, а выписывать их из-за границы стоило бы слишком дорого, поневоле отказался от этой мысли и удовлетворился сформированием драгунских полков.

За несколько лет до своей кончины Петр I устроил для армии постоянные квартиры в тех областях своей империи, где полки должны были стоять в мирное время; там построили дома для начальников и предполагали устроить большие деревни, в которых жили бы солдаты. Деревни эти никогда не были вполне отстроены, и полки, распределенные по областям с 1723 по 1732 гг., были впоследствии размещены в городах и соседних селах. [261]

В числе множества иностранцев, приехавших в Россию с начала этого столетия, были отличные офицеры, но между ними являлись и такие, которых хуже не было во всей остальной Европе: [262] искатели приключений, не знавшие куда приклонить голову, и они составляли себе иногда карьеру так же, как самые достойные люди.

Всех этих сил, однако, едва достает для охранения громадного протяжения русской земли, и в случае войны Россия может выставить в поле не более 120 или 130 тысяч человек регулярного войска; прочих необходимо оставить в гарнизонах для охраны крепостей и границ.

Брюс, шотландец по происхождению, дед которого приехал в Россию после несчастной кончины Карла I, первым в царствование Петра I ввел хорошие основания и порядки в артиллерию, и смело можно утверждать, что русская артиллерия так хорошо устроена и ею умеют действовать так искусно, что с нею могут сравниться весьма немногие артиллерии в Европе, а превосходят ее и еще менее того. Это единственный отдел военного искусства, которым русские занимаются весьма ревностно и в котором есть искусные офицеры из русских. [263]

По последнему уставу, изданному при Петре I в 1720 г., каждый пехотный батальон и каждый драгунский полк имеют по два полевых орудия 3-фунтового калибра, которые числятся при этих войсках; тяжелая артиллерия, за исключением той, которая распределена по крепостям, была размещена таким образом, что главный арсенал находился постоянно в Москве; кроме того, в трех различных пунктах: в Брянске, на польской границе, в Ново-Павловске, на границе Турции, в Петербурге устроен полный артиллерийский парк, состоящий из 204 пушек разных калибров и из 72 мортир и гаубиц.

Находясь в Петербурге, он проводил ежедневно несколько часов в адмиралтействе, и когда дело шло о постройке судна, то он предпочитал это занятие самым важным государственным делам. Величайшая победа, одержанная его сухопутным войском, не доставляла ему и в половину того удовольствия, которое он испытывал при самом ничтожном преимуществе, приобретенном его кораблями [264] или галерами над неприятелем. Словом, любовь к флоту была сильнейшей его страстью. Это было тем удивительнее, что в детстве он выказывал особенное отвращение к воде. Если в то время случалось ему проехать по обыкновенной мельничной плотине, то приходилось закрывать со всех сторон экипаж, чтобы скрыть от него самый вид этой ужасной стихии.

Из истории его известно, с каким прилежанием он учился строить корабли, как работал на Саардамской верфи; он был принят там в корабельные мастера и очень любил, когда другие судостроители называли его Baas Peter, или мастер Петр.

Война, начатая Петром I со Швецией, заставила его обратить внимание в другую сторону и оставить устройство флота на Черном море. Однако он продолжал заботиться о нем, как только позволяло время, и совершал каждый год по крайней мере одно путешествие в Воронеж, где у него была главная верфь. [265]

После этой неудачи Петр I решился перевести все морские свои силы в Петербург, где он начал основывать еще в 1704 г. верфь, на которой было построено несколько небольших судов, вооруженных для войны; но работы шли чрезвычайно медленно, отчасти потому, что до счастливой Полтавской битвы Петр не был уверен, удержит ли он за собою Петербург, отчасти и потому, что в начале этого дела встретилось столько затруднений, что они всякого иного, кроме царя Петра I, заставили бы отказаться от предприятия. Река Нева между Петербургом и Кронштадтом во многих местах до того мелка, что имеет не более восьми футов глубины. Поэтому все суда, построенные в Петербурге, становили на камели и отводили в Кронштадт, чтобы вооружить их и положить в них сколько-нибудь балласта; проводить их обратно вверх по реке было уже невозможно. Сверх того, кронштадтский порт по причине льдов открыт всего шесть месяцев в году и расположен так, что ни одно судно не может выйти из него иначе как при восточном ветре. Вода в этой гавани почти вовсе не соленая, так что ни одно судно не может сохраниться там несколько лет; другое, еще большее затруднение состояло в том, что в окрестностях Петербурга вовсе не было дубового леса и его приходилось привозить из-за Казани.

По всем этим причинам Петру удалось сначала сделать весьма немного для образования флота в Петербурге. В 1713 г. весь флот состоял из четырех линейных кораблей и нескольких фрегатов. Чтобы пополнить этот недостаток, он велел построить в Архангельске несколько военных кораблей из ели или, скорее, из лиственницы и купил еще несколько судов в Англии и Голландии. Но шведы, нападавшие на все суда, которые шли к русским портам, захватили эти корабли по пути и помешали архангельским судам предпринять плавание.

Наконец в 1716 г., когда голландцы и англичане послали эскадру в Зунддля того, чтобы конвоировать свои купеческие суда, Петру I удалось не только провести корабли, построенные им в Архангельске, но и несколько других, купленных им вновь во [266] Франции и Англии. В 1718 г. он был в состоянии отправить в море 22, а в 1719 г. — 28 линейных кораблей, против которых шведы не могли ничего предпринять вследствие несчастных обстоятельств, в которых они находились в то время.

Петр I сделал, наконец, так много своими неусыпными трудами, что ему удалось увидеть перед кончиной свое адмиралтейство в весьма хорошем порядке; он имел уже превосходный флот, состоявший из 30 линейных кораблей, не считая фрегатов и других военных судов, а экипаж этих судов состоял почти исключительно из матросов его собственной нации.

Петр I начал для блага своего флота еще другое предприятие: он велел прорыть чрезвычайно широкий и глубокий канал, начинающийся в кронштадтской гавани; он углубляется в остров на расстояние выстрела из пушки или мортиры; в конце этого канала устроен большой бассейн, в котором удобно могут стоять 50 линейных кораблей; в этом бассейне сделаны углубления, которые должны заменять верфи, в них можно будет вводить суда, нуждающиеся в тимберовке, и оставлять их там на суше посредством шлюзов. Император умер в то время, когда начинались работы, на которые в [267] царствование Екатерины и Петра П обращали весьма мало внимания. Анна велела возобновить работы под руководством генерала Любераса, но она не дожила до окончания их. Елизавета продолжала их, и они были приведены к концу в 1752 г. Генералу Люберасу принадлежит честь довершения этой громадной постройки. Все видевшие ее говорят, что это сооружение достойно древних римлян.

Император не встретил ни малейшего затруднения для постройки стольких галер, сколько он хотел. Для них не требовалось иного леса, кроме елового, которым наполнены окрестности Петербурга и Финляндия, и так как постройка их не так сложна, как сооружение кораблей, то большую часть галер построили в Або русские солдаты своими обыкновенными топорами под руководством двух или трех судостроителей-иностранцев. Управлять ими также весьма легко; после одного или двух походов, совершенных войсками на галерах, не было пехотного офицера, который не умел бы управлять ими так же хорошо, как лучший греческий штурман. Солдаты сами предпочитают походы на этих судах сухопутным, несмотря на то что они принуждены грести; но это не утомляет их до такой степени, как переходы, во время которых они несут всю поклажу на плечах. Кроме того что паруса подымаются при всяком благоприятном ветре, солдаты имеют тут при себе все нужное для жизни и ночуют почти каждый день на берегу. Русские не имеют особых гребцов на галерах, и солдаты гребут сами, легко привыкая к этому в два или в три дня плавания. [268]

Не знаю, были ли приняты после заключения мира какие-нибудь меры для возобновления флота. Одно только верно, что в России более чем когда-либо ощутителен недостаток в хороших флотских офицерах и матросах и что во всей этой обширной империи не найдется, быть может, и трех лиц, которым можно было бы поручить начальство над флотом. Образ правления в России был всегда деспотический (Русское государство началось в 861 г. по Р.Х., когда правил первый царь, новгородский князь Рюрик; с этих пор и до настоящего времени в России было сорок шесть государей, считая тут же и Лжедмитриев, имена которых значатся в летописях. История времени первых государей довольно неясна, так как страна была разделена между несколькими мелкими князьями, совершенно подчиненными татарам. Иван Васильевич I, прозванный победителем и начавший царствовать в 1413 г., свергнул иго татар и сделал большие завоевания. С этих пор начинается последовательная история России. — Примеч. авт.); свобода русского подданного никогда не доходила до того, чтобы он не был вполне подвластен неограниченной воле своего государя, и хотя древние цари предоставляли своему дворянству довольно случаев поднять голову и ограничить верховную власть — так как они дали ему большие привилегии и разделили государство [269] на несколько областей, имевших каждая своего государя, — однако в истории мы не встречаем ни одного указания на то, чтобы когда-либо была сделана попытка положить пределы той неограниченной власти, которую государь имел над имуществом и жизнью своих подданных.

Уважение, которое русский народ питал к потомкам первого великого князя Рюрика, было так велико, что они были далеки от мысли о малейшем восстании во все время, покуда существовал его род, и никто, быть может, никогда и не думал, что Россия может управляться иначе как деспотическим государем. Это доходило до того, что когда после убиения первого Лжедмитрия народ избрал царем князя Шуйского, происходившего, правда, от древнего царского рода, но от линии, отделившейся от него уже много лет, то государь этот сам предложил дать присягу, в силу которой он обязывался не казнить ни одного боярина смертью без согласия всех чинов этого сословия. Тогда все бояре бросились к нему в ноги, умоляя его не отказываться так легко от столь драгоценного сокровища, как самодержавие. Но когда Шуйский пал под могуществом Польши и сановники государства решили избрать другого царя, то многие из них предложили ограничить власть нового монарха, который не имел над ними других прав, кроме тех, какие они заблагорассудили предоставить ему.

С этой целью был избран в цари юный пятнадцатилетний дворянин Михаил Федорович Романов. Отец его, епископ Рязанский, был твердым противником польской партии. Все его родство с древним царским родом заключалось в том, что Иван Васильевич II был в супружестве с сестрой его деда, Анастасией Романовной, дочерью простого дворянина. [270]

Патриарх отделался всякими средствами от людей с республиканским духом и предоставил собору только честь одобрять его указы. Чтобы иметь силу для исполнения своих предприятий, он создал новую гвардию, которой дал название стрельцов, и предоставил им большие права и преимущества, но не поручил начальства над этим войском ни одному знатному лицу, а поставил во главе его лишь выслужившихся офицеров, отличившихся в войне с Польшей; это было причиною того, что дворянство сильно презирало эти войска, а стрельцы, со своей стороны, возненавидели дворянство.

Царь Федор умер несколько времени спустя, и бояре возвели на престол его младшего брата, Петра Алексеевича, исключив старшего брата, царевича Иоанна, в надежде, что им удастся во время малолетства Петра, имевшего тогда всего десять лет, снова захватить преимущества, утраченные ими в предыдущие царствования. Но царевна София, сестра царя, недовольная тем, что единоутробного брата ее Иоанна удалили от правления, сумела приобрести расположение стрельцов и возбудить бунт, во время которого были умерщвлены все бояре, исключавшие царевича Иоанна; последний был объявлен царем наравне с Петром, а царевна София была даже объявлена соправительницей. Имя ее стояло рядом с именами братьев [271] во всех указах и даже на монетах, и она, собственно говоря, царствовала все шесть лет, в течение которых Петр разделял престол со своим братом.

Ему наследовала Екатерина, и князь Меншиков поддерживал захваченную им верховную власть; в продолжение тех трех лет, когда Петр II носил звание императора, на самом деле царствовали вначале Меншиков, а после ссылки его — князья Долгорукие. Однако если бы Петр II прожил долее, то высшему дворянству, без сомнения, удалось бы мало-помалу захватить свои старинные преимущества. После смерти Петра II оно думало, что наступило удобное время выйти из рабства, но замысел этот не удался, как мы видели это в истории императрицы Анны, и я сильно сомневаюсь в том, что этой империи или, лучше сказать, высшему дворянству, удастся когда-нибудь достигнуть свободы. Этому будет всегда препятствовать чрезвычайно многочисленное в России мелкое дворянство, которое опасается более тирании вельмож, нежели власти государей.

До царя Ивана Васильевича II, царствовавшего с 1533 до 1584 г., в России не было другого закона, кроме воли государя. Этот монарх велел составить свод законов, взяв за основание прежние примеры и древние обычаи. Книга эта была роздана судьям и оставалась в рукописи до царствования Алексея Михайловича, который велел напечатать ее. В царствование Петра I законы были распространены и исправлены. Однако старинная книга все еще служит основанием при разбирательстве всех дел и т.п.

Тем, которые составили себе подобное понятие, стоит только прочесть русскую историю семнадцатого столетия за то время, когда честолюбие Годунова и происки поляков разделили нацию на несколько партий и поставили царство на край гибели. Шведы владели Новгородом, а поляки столицей — Москвой; несмотря на эти бедствия, русские своими разумными действиями сумели избавиться от владычества двух столь могучих в то время врагов, каковы были Швеция и Польша. Менее чем в пятьдесят лет они завоевали снова все земли, отнятые у них во время этих смут, а между тем при этом у них не было ни одного министра, ни одного генерала из иностранцев. Размышляя об этих событиях, нетрудно сознаться, что [272] столь важные предприятия не могут быть задуманы и выполнены глупцами.

Вообще у русских нет недостатка в уме. Заботы Петра I об образовании народа не простирались никогда на мещан и на крестьян, однако стоит только поговорить с человеком этого сословия, чтобы найти в нем здравый смысл и рассудительность сколько нужно, но только в таких вещах, которые не касаются укоренившихся в нем с детства предрассудков относительно его родины и религии; он весьма способен понимать все, что ему ни предлагают, легко умеет находить средства для достижения своей цели и пользуется предоставляющимися случайностями с большою сметливостью. Наконец, можно с уверенностью сказать, что русские мещане или крестьяне выкажут во всех обстоятельствах более смышлености, чем сколько она обыкновенно встречается у людей того же сословия в прочих странах Европы. Но подобные исследования невозможно делать, не зная языка страны, и немногие иностранцы приняли на себя труд изучать его; от этого и возникли столь неосновательные рассказы об этом народе, который, со своей стороны, много способствовал распространению их, оказывая в разных случаях свое презрение к иностранцам и ко всему, что походило на моду или обычай чужих краев; к этому присоединялось еще то обстоятельство, что в начале текущего столетия обычаи и нравы русских были совершенно иные, чем у всех прочих европейских наций, и в этом народе вовсе не знали ни правил благопристойности, ни даже общего права людей и иностранных министров, которые соблюдаются при прочих дворах Европы.