СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГОЛЛАНДЕЦ КЛЕНК В МОСКОВИИ

Ровно двести двадцать лет тому назад крохотная Голландская республика переживала весьма трудное время. С одной стороны напал на нее французский король Людовик XIV, с другой теснил ее флот англичан, с третьей ежеминутно готовы были напасть архиепископ Кельнский и епископ Мюнстерский. Страна была близка к гибели. К счастью ее, однако, энергия молодого принца Оранского, поставленного народом во главе правления, остановила на время успехи французских войск, зима и свирепые бури в Канале и Немецком море разогнали флоты союзных королей, и удалось, таким образом, отсрочить конец республики. Непродолжительный перерыв в военных действиях дал возможность уладить дело с одним из союзников: с английским королем, которого общественное мнение его страны заставило прекратить дружбу и союз с исконными врагами Англии — французами. Но перемирие продолжалось недолго, и у голландцев снова появился сильный враг. На этот раз это был король шведский, в данное время все еще считавшийся одним из могущественнейших государей Европы. Все зависело теперь от того, как республика отделается от этого врага, мешавшего действиям ее союзников.

Голландцы решили пустить в ход чрезвычайное средство. Им пришла мысль отвлечь Швецию от войны нападением с тылу. Для этой цели должен был послужить не кто иной, как великий государь Московии, Алексей Михайлович, владения которого с востока окаймляли шведские земли. Не мешкая долго — [761] обстоятельства не допускали замедления — они снарядили “великое и чрезвычайное” посольство в Москву и во главе его поставили Кунради или Конради фан-Кленка. Кленк происходил из богатого аристократического рода, имел значительные поземельные владения в одном из штатов и в описываемое время был амстердамским городским советником. Наделенный хорошими природными дарованиями, он был известен еще, как прекрасный знаток русского языка. Много лет он прожил в Москве, вел там торговлю и пользовался большими царскими милостями; в качестве гостя иноземного, он там пользовался разными льготами. Надеялись поэтому, что посольство увенчается желанным успехом.

Как известно, голландцы немного ошиблись в своих расчетах: наш государь не начал войны со шведами. Но это с одной стороны в момент возвращения посольства уже не так было нужно, с другой посольство все-таки осталось не совсем без результатов. Во-первых, блестящий прием его оказал некоторое политическое давление на Швецию: заставил ее часть войск, предназначенных для других целей, придвинуть к московской границе. Во-вторых, оно способствовало оживлению торговых сношений Голландии не только с Россией, но и с Персией и другими восточными странами.

Но рядом с этим посольство Кленка принесло Нидерландам другого рода пользу, более отвлеченную, которой генеральные штаты вовсе не имели в виду: ознакомление с Московским государством, такое подробное и полное, какого голландцы до этого времени не могли иметь. Ознакомлению этому способствовали два труда: реляция самого Кленка генеральным штатам и книга, составленная одним из членов его свиты и изданная в Амстердаме в 1677 году. Как первый, так и второй, труды эти весьма интересны по своему содержанию, но до сих пор у нас мало известны. Реляция Кленка великой княгиней Анной Павловной в 1845 году была вместе с русским переводом ее доставлена в нашу академию, в коей по сию пору и хранится. Книга же, содержащая описание путешествия Кленка, большинству наших историков была известна лишь по заглавию. Лишь в первом томе почтенного труда Е. Е. Замысловского о Феодоре Алексеевиче на немногих страницах было сделано указание на значение этого произведения.

Ниже читатель найдет некоторые любопытные подробности о чрезвычайном посольстве Голландских штатов к царю московскому, извлеченные из вышеназванной книги. Автор ее, занимавший видное место в свите Кленка, пользовался подробным дневником и всеми возможными документами, а, кроме того, как человек очень наблюдательный, отмечал все, что его [762] сколько-нибудь поражало в полудикой, по его понятиям, Московии. Автор хотел остаться неизвестным, но, как мы увидим ниже, в книге есть данные, дозволяющие приблизительно определить его личность.

Тут же воспроизводятся рисунки, приложенные к книге, которые, как современные, представляют весьма высокий интерес. Они представляют следующие моменты из путешествия Кленка: 1) отплытие его из Архангельска вверх по Северной Двине; 2) въезд его на санях в г. Вологду; 3) торжественный въезд в Москву и 4) первую аудиенцию его у государя Алексея Михайловича.

В подлиннике эти рисунки были вытравлены на меди знаменитыми в то время в Голландии Ромейном де-Гохе (Romeyn de-Hooge).

I.

Снаряжение посольства. — Отплытие. — Русские рыболовы. — Белое море. — Соловецкие старцы, — Прибытие в Архангельск. — Обеды и подарки. — Сколько стоил прием посла государю. — Архангельск при Алексее Михайловиче. — Путь к югу. — Знакомство с батогами. — Вавила Никитич, купец устюжский. — Травля зайцев. — Фейерверк в Устюге. — Метаморфоза в русских избах при появлении чужого. — Город Вологда. — Воевода Федор Александрович. — Село Никольское. — Ходынка.

Посольство снаряжали довольно торопливо. Это, однако, нужно понимать с точки зрения того времени: на всякого рода хлопоты и приготовления ушло до семи месяцев. В это время был послан вперед, согласно обычаю, гонец, чтобы оповестить царя; таким гонцом был выбран капитан Рихард Кейзер, который и поехал сначала морским путем до Балтийского моря, а затем через Пруссию и Литву в Москву. Кленк, которому был присвоен титул превосходительства и звание “чрезвычайного и великого посланника высокомощных штатов и его высочества принца Оранского”, избрал себе между тем свиту. В многочисленный состав ее входили: обергофмейстер или маршал, секретари, казначеи, проповедник, толмачи, конюшие, кравчие, повара, трубачи, пажи, лакеи и целый ряд других лиц, числом сорок три. Всех их постарались одеть как можно лучше, чтобы не ударить лицом в грязь перед московским государем. Платье взяли с собой трех родов: было и простое дорожное платье, и обыкновенная ливрейная одежда, и наконец парадная одежда; последняя, очень дорогая, из красного сукна на желтой фланелевой подкладке, обшитая золотыми позументами и укрепленная красными и желтыми снурками. Одежды и пояса пажей [763] были также очень дорогие; бахрома на них была из настоящего золота “без всякой примеси желтого шелку”; шляпы их укреплены были изящными перьями. У трубачей кафтаны так были обшиты позументами, “что на груди и на спине не видно было и сукна”. На всякий случай было захвачено с собою более сорока седел, богато украшенных. Для посла везли красивую дорогую карету с позолотою и зеркальными окнами; внутри она была обита бархатом с пунцовыми цветами на серебристом поле; верх представлял балдахин с тяжелою золотою и серебряной бахромою. Была и другая карета, менее убранная. С собою брали очень много лошадей, больше, чем собственно было нужно, так как приходилось считаться со всеми возможными случайностями. Тут были, между прочим, восемь гнедых рысаков, на попонах которых значился вензель принца Оранского; последний их от себя посылал в дар московскому государю. И сам посол вез для той же цели двух гнедых жеребцов и одну белую лошадь, “которые и по росту и по красоте едва ли имели себе равных”.

Сами грамоты от голландского правительства к государю Алексею Михайловичу постарались не только со стороны стиля составить как можно лучше, но и с внешней стороны поразукрасить. Они были написаны на пергаменте и все больше золочеными буквами, особенно титулы царя, генеральных штатов и принца. Сверху текста были изображены три золотых короны, по бокам маленькие, а в середине большие. Короны эти были разноцветные, и по бокам их на пергаменте изображены были разнообразные цветы, птички и плоды, “все в натуральном виде”. К грамотам были приложены печати штатов и принца с большими золотыми и серебряными кистями.

Наконец посольство было снаряжено как следует. Все, что необходимо было для посла и для его свиты, было собрано на трех судах: одном военном и двух транспортных, которые стояли на рейде Тесселя вместе с целой флотилией, собранною здесь под начальством адмирала Рейтера.

В последнее число июля месяца нового стиля наконец посольская эскадра двинулась в путь; за одно, вместе с ней, тридцать два купеческих судна собрались также в Архангельск с коммерческими целями. На море в те времена нужна была охрана, и практические амстердамские купцы не могли не воспользоваться удобным случаем. Ветер был попутный, и неуклюжие парусные суда голландцев сравнительно быстро пробежали мимо берегов Норвегии и добрались до Ледовитого океана. Во вторник 28-го августа, утром рано, эскадра приблизилась к Мурманскому поморью и направилась вдоль него, подвигаясь вперед на близком расстоянии от берега. Здесь на пути встретился [764] целый ряд шлюпок и ладей русских рыбаков, промышлявших в этих местах. Несколько голландцев распорядились спустить шлюпку, чтобы накупить рыбы. Потом и сами рыбаки пришли на корабль, где фан-Кленк лично с ними разговаривал и угощал их водкою и голландским пивом. Треска и камбала, которую пришлось купить у них, удивили голландцев своею величиною: одна из камбал, по словам очевидца, была длиною в восемь фут, а шириною в четыре фута (?!), Внешность рыбаков, их частые поклоны и крестные знамения показались голландцам в высшей степени курьезными. Удивлялись они и дешевизне рыбы: их второй штурман за громадную камбалу заплатил лишь копейку и, если б не присутствие более совестливых товарищей, он за ту же копейку выторговал бы еще одну рыбицу. В дальнейшем следовании судов не обошлось без опасностей. При входе в Белое море суда настиг сильнейший туман, и они чуть не разбрелись все в разные стороны, не зная, куда направиться. Эта опасность, однако, миновала благополучно. Стали встречаться острова разнообразнейших величин. На одном из них оказалась небольшая каменная крепостца, комендант которой явился на корабль посланника и здесь был угощен вином и водкою и получил в дар от Кленка червонец. Комендант объяснил, что он уже пять недель сидит на этом острове и ожидает прибытия посольства с тем, чтобы тотчас же дать знать в Архангельск, где столько же времени дожидался приезда Кленка воевода Михаил Степанович Уваров, нарочно для этой цели откомандированный сюда. Другую новость сообщил голландцам лоцман, прибывший на корабль посланника. Соловецкий монастырь, мимо которого должна была проехать эскадра, был уже несколько лет как охвачен бунтом. Десять тысяч стрельцов осаждали непокорных старцев и жестоко их обстреливали. Голландцам передавали, что едва ли осада увенчается успехом: у старцев де более трех сот пушек и пищалей, а провизии вдоволь хоть на тридцать лет. В скором времени оказалось однако, что предсказания эти были неосновательны: большая часть монахов разбежалась, и стрельцам удалось овладеть укреплениями монастыря.

Эскадра подвигалась к Архангельску среди бесчисленного множества зеленых островов. В пятницу 6-го сентября нового стиля состоялась торжественная встреча. К эскадре подъехал воевода на роскошно убранном судне. Он ехал в большой лодке с павильончиком, в котором поставлен был стол; все это обвешано было красным сукном. За столом сидели пристав, дьяк, стрелецкий сотник Антон Лукьянов, которого голландцы звали капитаном (потом он провожал их до Москвы), писарь и еще несколько человек. Кругом лодки помещались много стрельцов, [766] пять или шесть трубачей и четыре или пять мальчиков с литаврами; все они поднимали невероятный шум. Вокруг этой лодки суетилось до двадцати пяти других, которые шли частью на веслах, частью под парусами; на них сидело много стрельцов, пики и мушкеты которых были украшены разноцветными значками и флагами. Из всех лодок несся ни на мгновение не умолкавший шум труб и литавр, издали казавшийся довольно мелодичным.

Воевода Михаил Степанович Уваров взошел на корабль. После церемонной встречи он представил пристава, с которым посол должен был совершить путешествие до Москвы. Обмен грамот закончился пиром с заздравными тостами, после чего Кленку и свите его переданы были жалуемые ему государем съестные припасы на двое суток.

Вообще, как заметили голландцы, прием послов составлял немаловажный расход московского государя. Государь устраивал торжественные встречи посла во всех городах, через которые тот проезжал, доставлял ему повозки, средства передвижения, пищу и питье за все время его пребывания в пределах государства.

Громадное стечение народа на обоих берегах реки встретило эскадру, когда она подъезжала к городу Архангельску. На недалеком расстоянии от города члены посольства, разодетые в парадные формы, пересели в лодки и в сопровождении трубачей направились к городу. В торжественную встречу голландцев некоторую дисгармонию внесла лишь явная зависть и недоброжелательство англичан. Среди всеобщего ликование, находившиеся вблизи города английские суда и виду не подали, не дали залпа и не подняли даже флагов. На берегу Кленк вручил приставу список лиц своего посольства, который должно было отправить в Москву. Голландцам отвели просторное помещение, и начались взаимные угощения и обмен подарков. Кленк, узнавший, что воевода не совсем здоров, послал ему своего хирурга и доктора, а тот, в свою очередь, отвечал присылкою продовольствия. Тридцать человек из челяди воеводской на громадном столе принесли в дом посла двадцать четыре различных кушанья, несколько печений, три больших кувшина с водкою и достаточное количество вина, черного пива и меду. Носильщиков Кленк угостил водкою и подарил им немного денег.

Следующие дни прошли точно также в обмене вежливостей и взаимных расспросах о здоровье, продолжались и подарки друг другу. Кленку был доставлен от имени государя целый обоз всех возможных припасов с грамоткой, в которой в точности было указано, что назначалось для самого посла, что для маршала и свиты, что для прислуги и что, наконец, для лошадей. Дьяк [767] Афанасий Тихонов, принимавший также участие в встрече, и с своей стороны угощал посольство.

Тем временем подоспели суда, нарочно построенные для доставки посольства вверх по реке. Суда эти представляли из себя нечто среднее между лодками и баржами. В них были устроены просторные помещения для самого Кленка, для его свиты, для вещей, которые посольство везло с собою, и для лошадей. На судах были поставлены мачты с большими флагами и вымпелами, причем количество и величина последних соображалась с важностью лица, ехавшего на судне. На большой мачте висел большой парус, сшитый из лоскутов и с изображением креста по средине; к передней мачте привязывался крепкий канат, за который тащили лодку пятьдесят или шестьдесят человек ярыжек, или бурлаков, которые делились на две смены. На борту движением управляли двое кормчих и наметчик, с палкою для наметывания, стоявший на носу. Пристав с супругою своею, стрельцами и стрелецким сотником Антоном Лукьяновым провожал флотилию в небольшой крытой лодке.

20-го сентября Кленк получил еще в дар от воеводы и дьяка несколько живых кур, гусей и быков и двинулся в путь.

В городе Архангельске свита его успела пробыть достаточно, чтобы осмотреть этот единственный в то время морской порт Московского государства. Если смотреть с набережной, Архангельск являлся расположенным в виде полумесяца, обращенного рогами назад. Строения растянуты были более вдоль берега, чем в ширину. Единственная длинная улица с двумя рядами домов шла от одного конца города к другому, мимо мясного рынка и так называемого английского двора, где находились кладовые купцов-англичан. Вблизи этих кладовых находилось единственное большое каменное строение города — немецкий гостиный двор, окруженный крепкими стенами с двойными железными окнами и дверями. Кремль находился в узкой части города, недалеко от лучшего моста — Немецкого. Кремль был окружен высокою деревянной стеною и рвом; в нем помещалось много лавок, деревянная церковь и острог из толстых бревен. Между бревнами в иных местах были небольшие отвертя, через которые арестантам подавались подаяния. Арестантов вообще встречалось довольно много в городе. Они проходили по городу с цепями на обеих ногах и с колодкою за плечами, иногда в сопровождении пристава, вооруженного толстой дубиной, и собирали доброхотные даяния в мешок, перекинутый через плечо. В Кремле находилось помещение воеводы, в котором этот последний жил во время ярмарки, или когда в Архангельск находились иноземные гости; обыкновенное же его [768] местопребывание было в Холмогорах. В противоположность конце города строения группировались вокруг красивой церкви и монастыря. Здесь находилась и башня с часами, бившими время “по русскому счету”; часы считались от восхода до захода солнца. Со стороны суши город примыкал к болотам, на которых зимою бродили иногда медведи и волки. На набережной до Немецкого моста встречались еще морские суда, далее же вверх она была занята баржами, ладьями с одним парусом и множеством лодок. Торговля со стороны русских производилась вещами весьма простыми: здесь продавались иноземным купцам поташ, конопля, смола и деготь, мачты, шерсть и меха, взамен которых привозились разнообразные изделия западной мануфактуры, аптекарские товары, пряности и вина.

Мелей на Двине было порядочное количество, и путешественники, идя вверх, не раз оставались сидеть в своих нарядных лодках. Но красивые картины окружающего, тенистые рощицы, зеленеющие луга и нивы по берегам, приятным своим видом искупали это неудобство; кроме того, замечательная дешевизна провизии также содействовала веселому расположению членов посольства: за дюжину и даже полторы дюжины яиц платили копейку, гусь или курица стоили 3 копейки, рябчик копейку, молоко на шесть человек копейку и т. д.

Конечно, где бывали продолжительные остановки, там опять следовали взаимные угощения и обмен подарками; голландцам при этом обыкновенно дарили что-нибудь из живности.

Начинался октябрь, и суровый климат Московии уже давал себя чувствовать: пошли морозы. Остановки по деревням стали чаще и все в том же роде: жители дарили Кленку живность, а он их угощал водкою. Несколько разнообразия внесло в путешествие своеобразное зрелище, которому членам свиты пришлось быть свидетелями. Они узнали, wat net is de Battogge, “что такое батоги”. Один из ярыжек в чем-то провинился, и его, по распоряжению пристава, угостили батогами. Процедура эта совершена была следующим образом. Наказуемого оставили в одной рубахе, растянули на полу, затем один стрелец уселся ему на затылок, другой на ноги, и стали его по очереди бить тоненькими прутиками, которые глубоко врезывались в тело и оставляли кровавые следы. Более всего поразило иностранцев то обстоятельство, что стрельцы очень охотно выполняют такого рода наказания, не видя в занятии палача ничего позорного.

В среду, 16-го октября нового стиля, флотилия появилась на виду города Устюга. Город лежал полукругом, главным образом по реке Сухоне. В нем было четыре или пять больших красивых каменных церквей и великолепный монастырь; были также обширные помещения для товаров с крепкими [770] огнеупорными стенами. Встреча была устроена опять-таки весьма торжественная, причем подарки доставлены были не только от официальных лиц, но и от неофициальных. Вавила Никитич Грудцын, купец устюжский, принес в дар Кленку следующие припасы: большой хлеб, тринадцать малых хлебов, два ведра пива, два ведра браги, два ведра простой водки, бутыль двойной водки, овцу, гуся, утку и двух куриц.

В Устюге для увеселения посланника устроена была травля зайцев. На нескольких санях посланник с воеводою и свитою выехали за город на открытую снежную поляну. Здесь кавалькада остановилась, и воеводский ловчий вынул из мешка белого зайца и пустил его на волю. Через секунду были выпущены три собаки, которые погнались за зверем и наконец настигли его у дверей какой-то крестьянской хаты. Зайца отбили, и тот же ловчий всунул ему нож в грудь и выпустил кровь, затем задние лапки зайца были отрезаны и брошены псам, а сам заяц воеводою подарен Кленку. Также точно были затравлены еще два зайца, и, вдоволь натешившись, вся кампания воротилась и закусила на дому у воеводы.

Кленк на следующий день отвечал роскошным обедом, после которого был устроен фейерверк. Было пущено несколько ракет и шутих и, кроме того, зажжено целых сто смоленых бочек при громадном стечении народа, собравшегося на это необычайное зрелище. На этом берегу реки собрались и крестьяне из соседних деревень, но ракеты были приняты ими за огненных змей, и они в страхе разбежались. Соловецкому воеводе угощение и зрелище очень понравились, и он сказал Кленку, что уже три раза приходилось ему быть приставом у послов, но такого роскошного и богатого посольства он еще не видывал, что он де поэтому непременно сейчас же напишет в Москву Кириллу Полуехтовичу Нарышкину, отцу государыни.

Далее гости направились уже на санях. Из Устюга им устроили торжественные проводы, причем их сопровождало более двухсот саней с трубачами, стрельцами, литаврщиками. Остановок по дороге было мало; лишь в городе Тотьме произошла опять торжественная встреча. Дальше путь шел через деревни. Путешественники отметили интересное явление, сопровождавшее их приход в какую либо избу. Обыкновенно во внутренности избы находились собранные в одну кучу бабы, дети, куры, овцы, поросята и всякая животина. Но лишь только появлялась незнакомая личность, как сейчас же животные, что побольше, выгонялись на двор, приподнималась одна из половиц, и в подполье прятались не одни лишь куры и гуси, но весь женский пол.

В среду, 11 декабря нового стиля, утром в 7 или 8 часов, [771] приехали в небольшую деревеньку, лежащую на расстоянии трех верст от Вологды. Здесь посланника поджидало несколько русских бояр с санями. Они были посланы вперед воеводою с извинениями, что ему не удалось приготовить все как следует к встрече посольства. Делать, однако, было нечего, и пришлось поторопиться принять посла и так.

Вологда показалась голландцам большим городом в сравнении с другими виденными ими русскими городами. В ней было несколько больших каменных церквей. На одну из них с высокою колокольнею было обращено особое внимание путешественников. Им сообщили, что эта церковь построена была на скорую руку во время чумы, свирепствовавшей здесь; лишь только она была построена, как чума вдруг прекратилась. Из коммерческих сооружений замечательны были в городе гостиные дворы, как русские, так и иноземные, окруженные прелестными садами. В городе были также старинные ворота и стены, с каждым годом все более и более ветшавшие. Кроме большого рынка, где продавались разные товары, был еще рыбный ряд, где лежала сложенная грудами мерзлая рыба, главным образом судаки и окуни.

При звуках труб и литавр совершился въезд Кленка в Вологду. На прилагаемом современном рисунке голландца Ромейна де Гохе читатель увидит изображение этого события. На дальнем плане город Вологда со своими колокольнями и башнями, впереди слева на санях Конрад фан-Кленк. Непосредственно перед ним едет пристав, а открывается процессия русскими боярами и голландскими дворянами купцами; за санями верхом на конях следуют послы.

По мере того, как процессия подвигалась вперед, народ толпился по сторонам, и путешественники не могли не заметить массы девушек и женщин, смотревших из-за окон на невиданное зрелище.

С раннего утра следующего дня послу пришлось принимать в своем помещении поздравления, приветствия и подарки. Воевода принял у себя на дому дворян из свиты Кленка и много с ними разговаривал по латыни и по-итальянски; эти языки он знал вполне порядочно. Вышла к гостям и супруга его со своими девушками. Она угощала гостей различными пряниками и конфетами. Все время она стояла, не говоря ни слова, “как спящая”. Гости подходили по очереди, целовали ее, как того требовал обычай, и получали из ее рук по чарке водки; в общем визит у воеводы произвел на голландцев благоприятное впечатление. Свита с воеводою стала видеться довольно часто и узнала и биографию его. Оказалось, что он, по происхождению, был поляк, много времени провел на войнах и одно время занимал [772] в Украйне должность провинциала в доминиканском; ордене. Здесь его взяли в плен и сослали в Сибирь. В ссылке пробыл он десять лет, принял там православие, женился на русской и был в конце концов назначен вологодским воеводою.

Почти три недели посольство пробыло в Вологде, занимаясь исключительно банкетами, пирами и выездами. Официальных переговоров посол с воеводою вести не мог: ему следовало раньше еще “увидеть ясные очи государевы”.

В последних числах декабря голландцы наконец выехали, и в среду 1-го января они были в селении Даниловке недалеко от Ярославля. В самом Ярославле Кленк остановился у некоего Димитрия Ивановича Борейского. Последний в бытность Кленка в первый раз в России был у него наемным слугою, но теперь разбогател и имел несколько десятков тысяч капиталу. После обмена подарков с воеводою, Кленк, пробывший двое суток в Ярославле, проследовал дальше на юг и уже пятого числа после захода солнца был в Переяславле. Здесь добыли свежих лошадей, и через сутки посол со свитою, проехав мимо Троицы-Сергия, оказались в Николаевском селе под Москвою. Место это в то время принадлежало князю Михаилу Яковлевичу Черкасскому. Сюда приехали вечером и решили первоначально переночевать у крестьян. Едва нашлось сколько-нибудь чистое помещение для Кленка, свита его должна была переночевать в черной избе, где и повернуться было негде, когда все расположились здесь.

На следующий день голландцев перевели в помещение Никольского дворца, часто служившего прибежищем для посланников. Дворец оказался, однако, в довольно жалком виде: он недавно погорел, и его не успели еще перестроить. Нашлась лишь одна комната, украшенная изразцами, в которой поместился Кленк. Свита поместилась в маленькой передней и просторной конюшне. От нечего делать, голландцы пошли искать, нет ли чего интересного в самом селе. Архитектура церкви им понравилась, но, осматривая ее внутри, они ничего не нашли интересного. В алтарь их, конечно, не пустили. С досадою они сообщают, что “должны были воротиться перед дверью с разными картинками”.

Поспешность приезда Кленка, которого предполагали еще в Ярославле, смутила немного в Москве, и к нему тотчас же был послан нарочный из посольского приказа с извинением в том, что не были приняты необходимые меры; вместе с тем ему сообщалось, что постараются по возможности скорее доставить его в Москву.

Помещение для посла на Ходынском поле под Москвою строилось, однако, довольно мешкотно. Пришлось прождать до 21-го [774] числа нового стиля, пока поспело помещение, и посол со свитою мог переехать. Все это время ушло на переговоры о порядке въезда в Москву. Въезд должен был состояться в том же порядке, как предыдущий въезд шведского посланника.

Наконец, все было улажено, определено и предусмотрено, и в полдень 21-го числа Конрад фан-Кленк торжественно въехал в Москву.

II.

Торжественный въезд в Москву. — Смерть пристава от испуга. — Первая аудиенция. — Речь посла и поднесение подарков. — Посол второй раз видит ясные очи государевы. — Переговоры с “комиссарами”. — Неожиданное событие.

Те три версты, которые отделяют Ходынку от Москвы, посольство подвигалось вперед в следующем порядке.

Впереди медленно ехал на разубранной лошади голландский шталмейстер, или главный конюшенный. За ним вели восемь серопегих лошадей с белыми гривами и белыми хвостами; к каждой было приставлено по два конюха, и покрыты они были попонами с гербом принца Оранского. Их предполагалось презентовать царю.

Дальше следовал гнедой жеребец с белою гривою и таким же хвостом, покрытый красною шелковою попоною с вытканными на ней большими золотыми цветами и с пучком пестрых перьев на голове; это был подарок самого фан-Кленка государю. Как бы свиту этого жеребца составляли в процессии еще три лошади: гнедой жеребец, оседланный и покрытый красной фланелевой попоною, вороной мерин в парчовой попоне и любимая лошадь Кленка, красивый белоснежный жеребец, конечно, также, в золотом с красным убранстве.

За лошадьми ехали литаврщики и трубачи: впереди всех, совершенно отдельно, трубач-негр в ярко-красной ливрее; за ним литаврщик, также отдельно от других; замыкали походный оркестр два трубача, ехавшие рядом, с серебряными позолоченными трубами, на которых развевались флаги, с гербами Кленка.

За оркестром, верхом на коне, следовал почтенный обер-гофмейстер или маршал фан-Келлер, бывший каноник города Утрехта. В некоторой дистанции от него подвигались, подвое в ряд, дворяне почетной свиты, офицеры и некоторые из слуг. Двенадцать лакеев в красных кафтанах с галунами шагали за ними.

Описанная нами уже раньше карета Кленка следовала далее, запряженная шестеркою вороных лошадей с пучками перьев на голове. По бокам кареты шли четыре солдата с алебардами, на которых висели шелковые, золотые и серебряные кисточки. [775]

В карете сидел сам чрезвычайный посол фан-Кленк и сопровождавший его пристав; тут же рядом помещался и переводчик. Четыре пажа ехали в ряд за каретою. Вторую карету, внутри обитую зеленым сукном, тянули четыре вороных лошади; в ней часть пути помещались шталмейстер, секретарь и четыре дворянина почетной свиты. Процессию замыкали дорожные сани Кленка, покрытые турецким ковром, и сани служителей его и его свиты.

Пока процессия подвигалась, по обе стороны ее были на всем протяжении от Ходынки до Москвы расставлены войска. С правой стороны стояли конные, с левой пешие; между ними кое-где стояли группы знатных лиц из Москвы, а также представители московского купечества, как русского, так и иноземного.

Когда доехали до предместий, произошла остановка. Здесь выехали на встречу на санях два пристава, которые везли с собою и Андрея Виниуса, известного придворного переводчика царя Алексея Михайловича. Пристава вышли из своей повозки, Кленк также из своей, и начался церемонный обмен приветствий, состоявший в следующем.

Присутствующие обнажили головы, и пристав, перечислив все титулы государя, обратился к Кленку, которого титулы он также перечислил, с приветом от имени государя и запросом о здоровье. Кленк в ответ перечислил титулы царя, затем произнес титулы генеральных штатов, принца Оранского и свои собственные и наконец отвечал:

“Сохрани, Боже, его царское величество, а также и моих государей! Божьего милостью и содействием его царского величества, я со всеми моими дворянами и офицерами прибыл сюда в добром здравии”.

После того, как эти слова были переведены переводчиком, пристава сообщили, что государь изволил для посла и свиты его прислать собственную карету и лошадей. Кленка взяли под руки и подвели к карете, где его усадили на почетное место. Свита поехала рядом, верхом на царских лошадях, большей частью белой масти.

Таким образом въехали в город по улицам, запруженным массою народа, среди которого много было и женщин. Проехав через Неглинные ворота, у которых царь с царицей из-за решетчатого окна наблюдали за въездом, посол и свита остановились на площади. Здесь забили в литавры, трубачи заиграли в трубы, и лошади рысью помчались по улицам, усеянным конными и пешими войсками, к помещению, которое уже задолго до приезда было приготовлено к приему послов.

Утомленные продолжительной церемонией, голландцы уснули, наконец добравшись до цели своего путешествия. Им казалось, [776] что внешним своим видом они произвели на “московитов” благоприятное впечатление. На самом Кленке было столько позументов, что не видно было, из какого сукна у него кафтан, а шляпа его была украшена чрезвычайно дорогим самоцветным камнем. Дворяне почетной стражи, как и офицеры, были в шляпах с громадными пучками разноцветных перьев и в кафтанах ярко-красного цвета. Красное сукно и золотые позументы украшали и всех прочих членов посольства, даже конюхов и поваренков. Выло, действительно, на что посмотреть “московитам”.

В среду, на следующий день по приезде, пристава сообщили послу о необходимейших церемониях при приеме и просили у него списка лиц, составлявших его свиту. Тот прежде всего поспешил доставить им “меморию” о подарках, какие он предполагал поднести государю как от имени штатов, так и от себя лично. В “меморию” входили весьма разнообразные вещи. Тут были и верховые лошади, и пустые бутылки из разноцветных стекол, и всякие вина заморские, и сукна, и ящики с пряностями, и многое другое.

Между тем, как Кленк переговаривался с московскими приставами, с одним из тех приставов, которые его сопровождали до Москвы, случилось несчастье. Это был некий Михаил Степанов, который не особенно рьяно исполнял в пути свои обязанности. Теперь про это узнал ближний боярин Артамон Сергеевич Матвеев и послал ему письмо с тяжкими укорами, грозил немилостью и опалою царскою. Бедный пристав был до того напуган письмом, что тут же тяжко заболел и на четвертый день испустил дух, будучи всего двадцати трех лет от роду.

В понедельник (17-го) 29-го января пришли рано утром к послу двое подьячих из посольского приказа. Они сообщили, что царь посылает двести стрельцов на помощь при перенесении подарков во дворец. Для свиты в то же время было доставлено тридцать аргамаков. Рано же утром зашли и пристава сообщить, что процессия должна двинуться, как только зазвонят в большой колокол. Потом они опять ушли и, придя через несколько времени, уже переодетые в богатую парчовую одежду, сообщили, что пора двигаться. Кленк сел на почетное место в карете, первый пристав сел по левую руку его, второй пристав, голландский толмач и Виниус сели напротив. Свита следовала в том же порядке, как при въезде. Секретарь в этот раз замыкал ее шествие. Он ехал как раз перед каретою и в протянутой вверх правой руке держал письмо Штатов к царю московскому; письмо было завернуто в большой кусок парчи. Впереди всех следовали подарки в таком порядке: восемь [778] лошадей в богатых попонах; каждую вели под уздцы два конюха; двадцать четыре бутылки, из которых каждую нес особый стрелец; четырнадцать стрельцов подвое несли ящики с пряностями; шестнадцать человек несли гордость Кленка: трехярусную люстру, которую он лично презентовал государю. Люстра была укреплена под особым переносным балдахином. Двадцать человек шли каждый со свертком сукна на плече и т. д., и т. д. вплоть до кареты с зеркальными окнами, которая была окружена шестнадцатью стрельцами во избежание несчастия со стеклами. Для пущей торжественности, конечно, во всю дорогу били в литавры и трубили в трубы. Наконец доехали до дворца.

“После того, как мы слезли с коней, — рассказывает участник посольства, — мы прошли через галерею, рядом с которою находится какая-то церковь, и пришли на террасу перед аудиенц-залом. Носильщики подарков остановились здесь, выстроившись в ряд. Мы здесь промедлили также несколько минут и затем вошли в переднюю, полную дьяков и придворных, которые все были наряжены в парчовые дорогие одежды и держали в руках высокие черные лисьи шапки. Здесь один из стольников и дьяк приветствовали его превосходительство г. фан-Кленка от имени его величества; затем внезапно были отворены двустворчатые двери в аудиенц-зал. Его превосходительство оказался лицом к лицу с государем, сидевшим на высоком серебряном с позолотою троне, к которому вели две ступени. Он был весьма роскошно одет и имел на голове красивую дорогую корону; в правой руке у него был скипетр, а рядом с ним на скамеечке лежала держава на золоченой треугольной пирамиде. Перед троном лежал дорогой ковер с золотыми и серебряными узорами; с обеих сторон его стояли по два чело-века в серых кафтанах, обшитых мехом, и в очень высоких шапках. В руках у них были серебряные топорики, а вокруг шеи, груди и спины шли у них тяжелые золотые цепи, крестообразно наложенные друг на друга. Ближе всех к трону справа стояли бояре Никита Иванович Одоевский и Артамон Сергеевич Матвеев, подальше немного к стене находились несколько молодых людей, исполнявших должность как бы камергеров. Государственный секретарь (думный дьяк) стоял приблизительно на полдороге между его величеством и его превосходительством, а за господином послом помещались оба пристава, переводчик Виниус и много знатных бояр, стольников и других лиц, разодетых в дорогие парчовые одежды. По левую сторону его величества близко к трону стоял воевода князь Юрий Алексеевич Долгорукий, а на скамьях вдоль стены сидели бояре и думные дворяне в роскошных одеяниях. Раньше все они сидели в [779] высоких черных лисьих шапках, а теперь все обнажили свои головы, кроме четырех молодых людей с топориками. Весь пол был покрыт прекрасным турецким ковром, а стены были обвешаны тканями, на одних из которых представлялась история победы Давида над Голиафом; висело здесь и еще много золотых тканей, которыми покрыты были и скамьи. Дворяне, офицеры, даже лакеи до последних мальчиков стояли здесь же, в зале, построенные в ряды, начиная от дверей; секретарь стоял между ними и г. послом и держал в руках письмо к государю...

“Когда посол остановился перед его царским величеством (который не только не тронулся с места, но и даже и не шевельнулся вовсе), дьяк вынул грамотку и обратился к государю со словами, что прибыл посол высокомощных Штатов и его высочества принца. Затем он обратился к его превосходительству, прося его высказать государю свои пропозиции, или предложения”...

Кленк стал на указанное ему место и начал свою речь. Сначала произнес он полный титул государя Алексея Михайловича, потом перечислил десятка три-четыре титулов генеральных Штатов и принца Оранского и затем лишь перешел к самому делу. Наговорил он довольно много, но пока еще выражался лишь в общих чертах о желательном мире, согласии и дружбе между Россией и Голландией. Один из дворян почетной свиты его сохранил нам эту речь, уснащенную массою коверканных французских слов, как то требовалось обычаем того времени.

После речи посла последовал перерыв, во время которого Виниус прочел изготовленный уже заранее перевод ее. Затем дьяк сделал заявление о подарках, доставленных посольством. Вручение их сопровождал коротенькой речью посла. Он выразил надежду, что старая дружба и корреспонденция” не только будут “конфирмированы и обновлены”, но и более еще увеличатся, и что в знак этого и подарки, презентуемые как его правительствам, так и им лично, будут благосклонно приняты. Вместе с подарками вручены были тут же и верительные грамоты.

Когда после этого Кленк воротился на место. государь обратился к нему с запросом о здоровье генеральных Штатов и его высочества. Кленк отвечал, что и тех и другого оставил он в добром здравии. Затем через дьяка было объявлено, что государь допускает посла к своей руке. Кленк подошел к трону и поцеловал руку государеву, “сказав при этом небольшой комплимент по-русски, что, по-видимому, весьма понравилось его величеству”. Потом к руке допущен был и маршал и еще несколько человек из свиты, всего семнадцать человек. [780] В заключение аудиенции послу было объявлено, что письма, доставленные им, будут отданы переводчику, а что его и свиту государь жалует кушаньем со своего стола.

Следующий день прошел в обмене визитов с некоторыми из бояр и с иностранными посланниками в Москве, а в среду, 19-го (29-го) января, состоялась вторая аудиенция. Церемониал был тот же, что и во время первой аудиенции. Речь посла теперь перешла уже прямо к настоящей цели его поездки.

Он указал на те обстоятельства, которые сближают оба, по-видимому, столь отдаленные друг от друга государства, Голландию и Москву, их оживленные торговые сношения, которые давно уже ведутся между этими государствами для обоюдной пользы и процветания. Затем он превознес громадные владения и силу Москвы, но в то же время отдал должное и той значительной морской силе, которою владеет на вид столь незначительная республика Нидерландская. Далее, он красноречиво описал нынешнее горестное положение своего отечества, почти лишенного союзников и теснимого могущественным врагом. Он заключил свою речь просьбою, чтобы государь разрешил ему вести переговоры с кем-нибудь из царских думцев о возможном оборонительном союзе между обеими державами.

Государь благосклонно выслушал его речь и отвечал, что просьба его будет уважена.

Для переговоров указаны были фан-Кленку, как уполномоченные (голландцы называли их “комиссарами”), ближние бояре князь Михайло Юрьевич Долгорукий и Артамом Сергеевич Матвеев и три дьяка. Посол с ними тут же удалился в одну из соседних комнат, где все вместе уселись за стол, покрытый парчовой скатертью, на которой стояла золотая чернильница со всем прибором. На уполномоченных были тяжелые золотые цепи, шедшие вокруг шеи и плеч и крестообразно сходившиеся на груди. Кленк перед ними уяснил то же самое, о чем он говорил уже на аудиенции. Бояре его молча выслушали, обещали обо всем доложить государю и затем удалились.

Приблизительно неделя прошла в банкетах, взаимных угощениях и обмене подарков. Кленк все ждал ответа, как вдруг случилось событие, которое многое должно было изменить. [781]

III.

Болезнь и смерть царя Алексея Михайловича. — Рассказ очевидца голландца. — Торжественный вынос тела. — Визиты к вельможам. — Масленица. — Пьянство на улицах. — Траурная конференция. — Голова Стеньки Разина. — Московские бани. — Новый Иерусалим. — Пасха. — Первая аудиенция у царя Феодора Алексеевича. — Придворный доктор Розенбург. — Как принимали лекарство наши цари и царицы. — Пожар. — Сожжение поджигателя. — Последняя аудиенция. — Отсылка войск к шведской границе. — Выезд из Москвы и отплытие.

Рано утром, 17-го февраля нового стиля, пришли к Кленку оба пристава сообщить, что государь Алексей Михайлович при смерти болен, и что вот уже несколько дней и ночей знатнейшие бояре находятся при нем неотлучно.

Приводим о дальнейшем рассказ нашего голландца.

“Государь, — пишет он, — заболел на следующий день после второй аудиенции, и болезнь его несколько времени держалась в тайне. Недомогание, однако, между тем до того усилилось, что по просьбе духовных лиц многие из должников его величества были освобождены от обязательств: этот обычай соблюдается обыкновенно при кончине кого либо из правителей, причем общая сумма прощаемых долгов иногда доходит до многих сотен тысяч гульденов. В этот же день его величество принял помазание елеем и причастие; на рынке массами закупали черное сукно и другие траурные ткани.

“В субботу, 8-го февраля, вечером, часов в 7, великий государь Алексей Михайлович после непродолжительной болезни скончался.

“Как сказано, на второй аудиенции нашего посланника, в среду, 28-го января, мы видели государя; он был свеж и здоров, и мы не могли ожидать ничего дурного. Он даже на следующий день еще просил прислать к себе мальчика из посольской свиты, который превосходно играл на разных инструментах. Тот и был во дворце и играл здесь в присутствии царицы и вельмож к заметному удовольствию государя. Но в субботу, 1-го февраля, когда наш посол второй раз при дворе вел переговоры с уполномоченными, его величество занемог так, что через неделю, в субботу, 8-го числа его похитила смерть. Ему было сорок восемь лет от роду, и на престоле он пробыл тридцать один год... Что касается его болезни, доктора первоначальною причиною называли цингу (обыкновенную у москвитян болезнь), к которой несколько лет тому назад присоединилась водянка; между тем никоим образом не удавалось убедить его величество принять какие-нибудь лекарства. Незадолго перед кончиною он немного простудился, и затем к простуде [782] присоединилась лихорадка, с каждым днем все увеличивавшаяся, так что доктора наконец отчаялись в благополучном исходе болезни. Последнее — тем более, что вместо лекарств он во все время пил лишь квас до того холодный, что в нем плавали кусочки льда; кроме того, для умерения жара велел он класть на живот толчёный лед, а также и в руки брал лед. Вследствие этого нездоровье его быстрыми шагами увеличивалось, и уже седьмого числа вечером были в присутствии патриарха совершены над ним обыкновенные в греческой церкви церемонии. Приняв последнее напутствие, государь прожил еще сутки; незадолго перед кончиною он успел еще передать скипетр и все державные права старшему сыну.

“Лишь только он скончался, как старший сын его царь Феодор Алексеевич, отрок лет пятнадцати, боярами был препровожден в большой зал и здесь в царских регалиях посажен на трон. Он поцеловал крест, и вслед за ним вельможи и бояре принесли ему присягу в верности, целуя крест в руках патриарха. Целую ночь продолжалась присяга дворян, стольников и разных дворцовых служителей. Посланы были гонцы во все концы государства; все иностранные офицеры и чиновники призваны были во дворец, где они принесли присягу перед двумя проповедниками, одним реформатским и другим лютеранским.

“В воскресенье девятого числа, рано утром, явились перед дворцом все низшие офицеры и все те, которые в предыдущую ночь не успели присягнуть, так же как и земские люди московские. Здесь было также и много лиц духовного звания и сам патриарх. Все это громадное скопище народа принесло присягу, стоя перед дворцом под открытым голубым небом. Другие офицеры и слуги царские присягали в своих приказах. Эта церемония еще не успела кончиться, как уже оказалось десять часов, и из дома патриарха потянулась процессия духовных во дворец. Отсюда они вышли часов в 11 в следующем порядке. Прежде всего, мы увидели человек триста или четыреста священников в великолепном облачении; все они пели и держали в руках горящие восковые свечи. Пучки восковых свеч в то же самое время в огромном количестве были брошены в народ для раздачи. Затем явился патриарх с митрою на голове в сопровождении двух знатных вельмож; перед ним несли две золотые хоругви. За патриархом шли митрополит, архиепископ, епископ и проч., все в богатых облачениях и белых золоченых митрах. За ними несли крышку гроба, покрытую дорогим парчовым покровом; ее несли несколько вельмож в черном одеянии. Потом следовали носилки, на которых под парчовым балдахином покоился гроб с телом почившего государя. Вокруг гроба несли много больших восковых свеч, а также и [783] курильниц, которые окружали гроб благовонным дымом. Трудно поверить, какой плач и какие рыдания раздались в толпе народа при виде гроба. Крики и вопли присутствовавших, казалось, могли бы даже облака разорвать (sic); можно было подумать, что со смертью этого государя подданные лишились единственного своего утешения и надежды. Новый царь, одетый в траур, следовал с обнаженной головою в носилках, покрытых черным сукном. Рядом с ним находились самые старшие вельможи страны, ближние бояре, лица которых выражали сильнейшую скорбь. За ним следовала царица, также на носилках, покрытых траурным сукном. Ее свиту составляли множество царевен, боярынь и боярышень. Вся эта процессия направилась в церковь архангела Михаила, вблизи дворца, где гроб поставили с большими церемониями в общую усыпальницу великих князей и царей московских. Лишь недель через шесть тело было окончательно предано земле”.

Голландцы, конечно, также должны были надеть траур. Вместо переговоров о союзе пришлось прежде всего заняться визитами для выражения соболезнования по поводу горестной утраты.

Во вторник трое из свиты Кленка были отправлены к Артамону Сергеевичу Матвееву. Дворецкий встретил их на лестнице со слезами на глазах. Их повели вверх в комнату, где они увидели много людей, все с грустными лицами. Матвеев вышел навстречу и ласково принял гостей. Когда голландский маршал стал говорить о причине своего прихода, сам Артамон Сергеевич и все присутствовавшие вдруг навзрыд заплакали. Боярин со слезами велел передать послу свое сердечное спасибо за соболезнование и желание утешить его. Он уверял, что дело голландского посольства нисколько не пострадает, что те же лица стоят во главе власти, и что за юностью государя вместе с ним будут править четыре знатнейших боярина. Посланные поблагодарили боярина и возвратились к своему начальнику.

Подобным же образом посол распорядился передать свое соболезнование и князю Ивану Алексеевичу Воротынскому, которого голландцы называли “первым и знатнейшим вельможей московским”.

Приблизилась масленица. В Москве стояли сильные холода, которые, однако, нисколько не мешали страшному пьянству, поразившему иностранцев своими неимоверными размерами. Пьянствовали не одни лишь мужчины, но и женщины. Часто приходилось видеть, как из кабаков выволакивали мертвецки пьяных, сваливали их, как дрова, на сани и увозили домой. Много пьяниц замерзало при этом до смерти; другие отделывались отмороженными руками или ногами. Опасно было в это время по вечерам [784] выходить на улицу: буйные пьяницы, озверелые от сивухи бродяги и настоящие грабители и разбойники попадались на каждом шагу.

К Кленку заехал в гости польский резидент в Москве. За обедом речь зашла о пьянстве, и этот последний рассказал много интересного и поучительного. Между прочим, в одном новом кабаке в польской слободе за время от начала ноября до половины января выпито было водки на сто тридцать шесть рублей — сумму, которой голландцы с трудом поверили. “Люди здесь, — рассказывал резидент, — до того падки до вина, что рады пропить не только свои деньги, но и одежду, жен и детей, наконец даже свою собственную свободу”.

15-го (26-го) февраля Кленк снова был на совещании с уполномоченными. Поездка во дворец совершилась также торжественно, как и раньше, но уже без труб и литавр. Кроме того, и кареты и лошади все были покрыты черными покрывалами, и вся свита в черном одеянии. Бояре и царские слуги и гости также были все в трауре, большинство в черной одежде, иные в рваных кафтанах, что также считалось признаком печали и скорби.

Сам посол пока занялся одной из побочных своих целей — завязать сношения с Персией, а свита тем временем знакомилась с интересною для нее московскою жизнью и осматривала все возможные диковинки. Так, между прочим, ездили осматривать голову, руки и ноги Стеньки Разина, уже шесть лет хранившиеся на месте казни в назидание современникам. Часто были также банкеты и вечеринки в немецкой слободе. День покаяния и молитвы — немецкий пост — был справлен по голландскому обычаю, причем присутствовало много гостей из слободы. После проповеди был устроен обед. Десерт состоял из сложенных красивою пирамидою разных конфет; после обеда они делились между присутствовавшим здесь прекрасным полом, Веселая попойка продолжалась до поздней ночи.

Голландцам пришлось познакомиться и с характером русских бань того времени. По субботам часто приходилось видеть, как мужчины и женщины направлялись в бани. Каждый пол мылся в особом помещении, но между отделениями была лишь бревенчатая перегородка обыкновенно с такими громадными щелями, что мывшиеся преспокойно могли видеть друг друга. Кроме того, в мыльню обыкновенно и мужчинам и женщинам приходилось идти через ту же дверь, что они и делали, лишь прикрывая свою наготу веником. Голландцы удивлялись изумительной выносливости, с которою москвитяне парились, и тому, как даже бабы, распарившись докрасна, выбегали зимою на двор и валялись в снегу. [785]

Двое из свиты голландской верхом направились посмотреть знаменитый монастырь Новый Иерусалим, построенный Никоном в шестидесяти верстах от Москвы. Строение голландцам весьма понравилось, хотя оно и было еще не окончено, так как после ссылки Никона работы были приостановлены. Старик монах показал гостям все достопримечательности монастыря: и копию гроба Господня, и тюрьму Петрову, и все церкви, и даже ту, где сам патриарх совершал службу. В одном из помещений показали им и портрет Никона во весь рост, написанный каким-то немецким мастером. Голландцы взошли и на колокольню, к которой вели двести две ступени; колокольня была не докончена, по первоначальному плану она предполагалась еще выше. Осмотрев все, гости удалились, конечно, дав монаху приличное вознаграждение.

Тем временем прошли и шесть недель великого поста, наступило вербное воскресенье, и Кленку и его свите удалось увидеть своеобразное, столько раз описанное “шествие на осляти”. Место государя в процессии заступал князь Иван Алексее-вич Воротынский.

Наступила пасха. Иностранцев поразили звон колоколов во всех церквах, возгласы “Христос воскресе!” и “Воистину воскресе!”, троекратные поцелуи между встречными, даже всадниками, которые при этом не слезали с коней. Приставленная к посланнику стража, переводчики и др. пришли в первый день с поздравлениями, неся в подарок красиво изукрашенные красками и позолотою яйца. Их угощали водкою и вином и дарили им деньги.

На улицах шло тоже безобразное пьянство, как и в масленицу.

В субботу на святой вся свита посла была в гостях у переводчика Виниуса. Угощение было роскошное. Голландцам особенно понравились какие-то персидские пряники, привезенные из Астрахани. Жена Виниуса три раза вставала из-за стола и являлась все в новых нарядах: это считалось особою честью для гостей.

В пятницу 24-го апреля, наконец посол дождался аудиенции у нового государя. Часов в 10 утра явились пристава с лошадьми и каретою от государя. Процессия двинулась в путь в обыкновенном порядке. Секретарь на этот раз держал в руке черный платок с письмами от генеральных Штатов и принца Оранского. Адрес этих писем был к государю Алексею Михайловичу, так как про смерть государя Штаты в момент написания писем не знали. Перед дворцом находилось гораздо меньше стрельцов, чем прежде; не было слышно ни труб, ни литавр. Члены посольства попарно вошли на верх в передний зал государя, где их пристава разместили по [786] порядку. Отсюда направились в аудиенц-зал. Впереди шел секретарь, высоко подняв в руке своей грамоту Штатов, Два стольника встретили посла у дверей и приветствовали его от имени государя. Зал был весь обвешан черным сукном. Кленк стал перед государем, немного вправо от него, а свита была помещена как раз напротив трона. Государь Феодор Алексеевич произвел на голландцев впечатление юноши, довольно красивого, но с болезненным и желтым цветом лица. Он сидел на троне отца, обитом черным сукном; на нем была длинная черная одежда, опушенная соболем. На го-лове у него была высокая суконная шапка с собольим краем и в руке тяжелый костыль, на который он иногда опирался, так как был очень слаб.

Кленк сказал коротенькую речь, в заключение которой пожелал государю лета Мафусаиловы, мудрость и богатства Соломоновы и счастие и удачу Александра Великого. Он выразил надежду, что снискает и у сына ту же милость, как у отца, Виниус перевел эту речь по-славянски, а Артамон Сергеевич принял письма нидерландского правительства и отнес их на хранение. Затем после расспросов о здоровье Кленк был допущен к руке государевой и получил разрешение сесть, пока члены свиты подходили к руке. Когда эта церемония кончилась, все отвесили по поклону государю и удалились.

В субботу 15 (25) апреля обедал у голландского посла бранденбургский агент. Присутствовавший на обеде доктор Розенбург рассказал интересные подробности о том, как царь и царица принимают лекарства.

Прежде чем лекарство будет принято, оно должно быть испробовано целым рядом бояр или боярынь, хотя бы и совершенно здоровых. Часто бывало, что приготовленное для государя лекарство принималось сначала тридцатью или сорока придворными. Розенбург подтвердил случаем, бывшим с ним лично. Когда первая супруга покойного государя раз занемогла, будучи беременной, он прописал ей лекарство для приема внутрь. Аптекарь, который должен был приготовить микстуру, вынул из ящика, на котором стояло название требуемого корешка, не тот, а лишь схожий с ним по цвету, но не по вкусу. Настоящий корешок был горьковатого вкуса, а этот, кажется, белена (dolvortel), был сладковатый. Питье, таким образом неверно приготовленное, было принесено царице. Царица дала его сначала выпить одной из княгинь своей свиты, и та, по принятии лекарства, почувствовала себя плохо. Боярин, начальник аптеки, сильно разгневался. Он пришел к доктору Розенбургу и спросил его, что он такое прописал. “Вот, — отвечал доктор, — мой рецепт, и вот моя голова, если я в чем повинен”. Хозяин аптеки [787] велел аптекарю сейчас же приготовить микстуру еще раз; так как на этот раз взять был настоящий корешок, то это питье, которое пошло на расследование к другим докторам, было приготовлено как следует. Самому доктору Розенбургу, однако, пришлось выпить остаток из той стклянки, которой чуть не отравилась боярыня. Это он и сделал “за здравие царицы”. Потом он пошел домой. Его проводили два аптекаря (между ними и приготовивший скверную микстуру), чтобы посмотреть, что с ним сделается. Дома Розенбург оказался не в состоянии есть, его клонило ко сну, затем появилась сильная истерика и судороги в конечностях. Аптекари ушли в сильном беспокойстве; в случае несчастия с доктором им пришлось бы плохо. Когда они на следующее утро зашли к доктору, тому все еще сильно нездоровилось, но они умолили его прийти к ним в аптеку, чтобы боярин не мог чего-нибудь заподозрить. Доктор согласился на их просьбы и, приняв, на сколько ему удалось, веселый вид, пришел в аптеку. Боярин был успокоен насчет микстуры и решил, что, вероятно, с боярыней случилось что-нибудь независимо от лекарства.

Через несколько дней после этого обеда в Москве случился сильный пожар. И в предыдущие дни их было не мало, но случившийся теперь выходил уже из ряду вон. Домов сгорело изрядное количество, и чуть не погорело и само посольство. Едва удалось спрятать вещи в подвалы и переехать в другое помещение. Жители почти ничего не делали для тушения пожара, так что голландцы недоумевали, что за причина этому: лень ли, или глупость, или желание под шумок поживиться чужим добром. Огонь чуть не добрался до помещения царской семьи. Этому удалось помешать лишь быстрым сломом промежуточных зданий. Почти сутки длился пожар и поглотил общим числом более пяти тысяч домов и дворов.

Несколько дней еще повторялись пожары, и по городу рьяно разыскивали поджигателей. Было поймано таковых человек пятнадцать, хотя все на основании улик довольно сомнительного свойства. Тем не менее одного из них привязали к столбу и сожгли на медленном огне, хотя он все время кричал, что ни в чем не виновен. Очевидец справедливо замечает, что вряд ли. настоящие поджигатели и дали бы себя словить тут же, рядом с горевшими домами. Попадались больше простые зеваки и ни в чем не повинные пьяницы.

1 (11) мая, в понедельник, состоялась последняя аудиенция голландского посольства. Фан-Кленк произнес длинную речь, в которой в изысканнейших выражениях благодарил государя за гостеприимство и многие его милости. Царь Феодор Алексеевич со своей стороны пожаловал посольство кушаньями со своего стола, [788] а Кленку велел передать поклон свой генеральным Штатам и принцу Оранскому.

Через три недели, — посольство все еще не выезжало, — был доставлен Кленку список русских войск, посылаемых к шведской границе. Государь, не желавший начинать войны со шведами, все-таки решил устрашить шведского короля этим передвижением войск. Расчеты это отчасти оправдались, так как более десяти тысяч шведских солдат были собраны у московских границ и не были двинуты к месту военных действий, в Германию.

Выезд произошел лишь 11 (21) июня, после прощальных визитов ко всем знатным русским и иностранцам в Москве. Голландцы ехали назад по тому же пути. До Вологды везли их на лошадях, а здесь пересадили на лодки и барки и повезли вниз по Сухоне, а затем по Северной Двине. Остановок на пути было не много, но все-таки до Архангельска доехали не раньше 2-го августа. Здесь пришлось почти три недели ждать прибытия нового воеводы, Ивана Андреевича Хованского.

8-го сентября Кленк вместе со свитою при звуке труб и литавр вошли на суда, чтобы на следующий день с попутным ветром выехать из Архангельска.

В средине октября чрезвычайный посол уже рапортовал “высокомощным” Штатам и принцу Оранскому о благополучном окончании поручения.

IV.

Данные об авторе книги. — Надежды издателя. — На сколько они могли оправдаться. — Отзывы о книге и ее значение.

Прошло не более года после возвращения Кленка на родину, как в Амстердаме в книжном складе Яна Клазсенса Тен-Горна появилось “Описание путешествия, совершенного в свите Кунрада фан-Кленка”, это до сих пор не появлявшееся в русском переводе сочинение, которое и послужило главным материалом при написании нашей небольшой статьи. Издатель в предисловии заявлял, что любители рассказов о путешествиях за появление настоящего “должны благодарить одного из дворян свиты благородного К. фан-Кленка”; он замечает при этом, что составитель был причастен ко всем важным дипломатическим делам посольства и скорее, чем всякий, ниже него стоящий, был в состоянии дать отчет о событиях путешествия. Латинское стихотворение в честь автора (очевидно, от имени издателя, хотя и не им подписанное) превозносит последнего за то, [789] что он, рожденный в славной семье, умножает делами своими славу предков, не только обогащаясь знаниями, но и берясь за описание суровой полудикой страны. Спрашивается, кто же автор.

Обращаясь к составу посольства, мы здесь находим следующих почетных лиц, кроме самого Кленка: Ян Виллем фан-Келлер, декан утрехтский; Павел Больё, конюшенный офицер; Адам Бессельс, секретарь; Бальтазар Койэт, Герман Грим, Арнольд Будейн и Бруно Виллерс, дворяне почетной свиты; затем переводчик, проповедник, доктор, казначей, помощник маршала, подсекретарь и др. Из многих упоминаний в книге видно, что автор не принадлежал ни к первым трем, ни к последним из перечисленных. Очевидно, что его нужно предполагать в числе четырех членов почетной свиты. Два отрывка из первой и четырнадцатой глав делают возможным еще более точное определение. Говоря о лицах, на особой шлюпке (Kaag) отправившихся на главное посольское судно, автор перечисляет следующих: “нас всех было восемь, именно проповедник, доктор, помощник маршала, переводчик, я, подсекретарь, один писарь и паж”. Как видно дальше, этот “я” остается на адмиральском судне до самого прибытия Кленка; при этом в дальнейшем приводится следующий список лиц с названного судна: сам посол, маршал, секретарь, дворяне: Койэт и Гримм, переводчик, проповедник, доктор, главный хирург и т. д. (“низших чинов” я не перечисляю). Очевидно, или Койэт или Гримм был составителем путевых записок. Окончательное решение в пользу Койэта (Будейн и Виллерс были на другом судне) дает место из четырнадцатой главы: “мы ехали кавалькадою саней в двадцать, причем маршал сидел с Sr. Bos'ом в первых, Бессельс с Гутнамом в вторых, а г. Гримм со мною в третьих”. Упоминается в книге еще автором его племянник, но к определению личности этого последнего нет достаточных данных. Большие подробности о самом Койэте в виде биографических сведений также пока еще доставить нет возможности.

Издатель, очевидно, бывший в весьма дружеских отношениях с Койэтом, не пожалел средств на возможное улучшение внешности его сочинения. “Надеюсь, — заканчивает он свое предисловие, — что интерес любителей к книге будет столь же велик, как велики были труды и издержки наши для приведения настоящего сочинения в надлежащий вид. Я не сомневаюсь также, что все люди, наделенные здравым суждениям и светлой головой, благосклонно взглянут на книгу в нынешнем ее виде и будут ее читать, как она того заслуживает. Я буду считать себя достаточно вознагражденным за издержки и труды, когда увижу, что читатели не поскупятся на то же; если они докажут нам этим [790] свое расположение, то печатня будет в состоянии продолжать свои занятия и впредь”.

Конечно, в настоящее время трудно решить, тронула ли лирическая тирада книгопродавца Яна Тен-Горна флегматичных нидерландцев, и стали ли они покупать его книгу. Редкость экземпляров “Путешествия в свите Кленка” в настоящее время может быть объяснена небольшим количеством изданных Горном экземпляров, а также быстрым расхватом их публикою: в частных руках книги за более чем двух столетний период времени легче могли исчезнуть, чем в складах. Небольшим количеством экземпляров издания, может быть, объясняется и редкое упоминание книги историографами. Считаю не лишним перечислить те случаи, где сделаны наиболее важные указания на “Путешествие в свите Кленка”.

В изданной в 1798 году К. Мейнерсом в Лейпциге книге “Сравнение древней и новейшей России” (С. Meiners, Vergleichung etc., Ss. 29, 225, 275 n., 318 n., 364; II, 267) в числе источников фигурирует и голландский аноним на ряду с записками бранденбуржца Скультета, относящимися к тому же времени. По замечанию Мейнерса, “голландское сочинение содержит не многие, но гораздо более интересные детали, чем немецкое” (т. е. Скультета). Далее у него приводятся из Койэта данные о казенной великой монополии, о рабском духе русских, о доходах государства, о похоронных обрядах, о присяге.

Наиболее важное из непосредственно после этого следовавших упоминаний о книге Койэта находим в известном труде Аделунга “Обзор путешественников в Россию”, вышедшем в 1845 году. Аделунг находит у анонима “много весьма драгоценных и интересных сведений о тогдашнем состоянии России”. Особенно отмечает он сведения, которыми Кленк и его свита мог позаимствоваться у царского лейб-медика д-ра Иоганна Костеруса Розенбурга, например, относительно болезни Алексея Михайловича, способов лечения и т. п. (Adelung, Uebersicht etc., Ss. 359-360).

Названный уже выше труд Е. Е. Замысловского заканчивает короткий список более подробных указаний на “Путешествие в свите Кленка”. Е. Е. Замысловский отмечает весьма важное известие относительно состава правительства при воцарении Феодора, указывает на сообщение о польских музыкантах в домах знатных москвитян и, наконец, сравнивает дневник путешествия Кленка с рукописными книгами, хранящимся в Московском архиве министерства иностранных дел (Список сходных мест приведен Замысловским: Царств. Феодора Алексеевича. I, 204, прим. Относительно одного недоразумения см. мое примеч. к выдержкам из Койэта в Русской Старине, 1893 г., № 12). [791]

Приведенные мною отзывы о книге Койэта достаточно характеризуют значение этого мало известного исторического источника. Я со своей стороны считаю необходимым отметить у Койэта еще целый ряд документов как голландских, так и русских в переводе на голландский язык, списки бояр, окружавших царей Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича, обширное и весьма своеобразное “Опровержение русских суеверий”, в 1644 году посланное графом Шлезвиг-Голштинским патриарху Иосифу, ряд данных географических и статистических, интересные списки подарков и т. п. Вполне достоянием русской науки сделаются все эти сведения, конечно, лишь по появлении полного перевода книги Койэта.

А. М. Л. (Ловягин А. М. - Thietmar. 2008)