СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

В 1655 ГОДУ

Во время первой войны между Польшею и Poccией за Малороссию, польский король Ян Казимир, находясь в весьма стесненных обстоятельствах, так как ему в одно время пришлось давать отпор Русским, двигавшимся с северо-востока и занимавшим города Литовского Княжества почти без выстрела, и Шведам, напиравшим с северо-запада и успевшим овладеть Варшавой вместе с Краковом, обратился к германскому императору Фердинанду III с просьбой о содействии к заключению мира с Московским двором. Император согласился принять на себя посредничество, и 27-го июня (н. ст.) 1655 года отправил посольство в Москву к царю Алексею Михайловичу.

Это посольство составляли Алегрет Алегретич и Феодор фон-Леопах со свитой из двадцати четырех особ, в числе коих находился дубровницкий дворянин Франциск Гундулич, сын знаменитого поэта и автора Османиды, дослужившийся до чина маршала в австрийских войсках. Он составил весьма интересные записки о путешествии посланников из Вены в Москву, о пребывании их в Poccии и о переговорах между русскими и польскими полномочными; эти записки найдены недавно случайно между старыми бумагами библиотеки рагузского дворянина графа Бальда Басселья Гоцце и напечатаны в рагузском литературном сборнике Dubrovnik, Zabavnik Dubrovacke Harodne Stionice за 1868 год. Они написаны [138] по-итальянски, но текст испещрен в разных местах славянскими фразами, что объясняется привычкой Рагузинцев вмешивать в итальянскую речь славянские слова и фразы, и наоборот, а также и желанием автора скрыть смысл некоторых резких суждений и отзывов насчет посланников и других предметов.

Рукопись на бумаге заключает в себе восемнадцать листов обыкновенная формата; письмо довольно аккуратное и четкое. Она не есть, впрочем, автограф Гундулича, a копия, сделанная, по всей вероятности, в первой половине прошлого столетия, что видно из пробелов, которые переписчик оставил на многих местах текста, не разобрав и не поняв оригинала.

Записки напечатаны в дубровницком Сборнике не в оригинале, а в сербском переводе, и предлагаемый здесь русский перевод сделан с печатного сербского текста.

К. ПЕТКОВИЧ.

Фердинанда III к царю Алексею Михайловичу.

Из Вены мы выехали в два часа пополудни, посетили на пути в Штокау, четыре мили от Вены, дворец князя Пухам, старинное здание, украшенное великолепною живописью, ночевали в Кутенштофе, деревне отстоящей от помянутого дворца на три мили. На следующее утро мы вступили в Моравию, а к обеду приехали в Знайм и пошли слушать обедню в иезуитской церкви. Ночевали в Будиовице (Budweis) у полковника Вилария. На следующий день мы прибыли в Пирниц, имение князя Колальто, который весьма учтиво пригласил нас обедать к себе в замок. Их два брата, настоящие джентльмены. Пред сумерками мы прибыл в Иглау, чешский город, довольно пространный, но малонаселенный. На другой день имели обед в Немецком Броде, а ночлег в Янкове. От Янкова мы повернули к Шасле, оставив по левую сторону Кутенберг, где имеются рудники, и к обеду прибыли в Колин; здесь мы осматривали источник Лабы (Эльбы), а ночевали в Чешском Броде, городе много пострадавшем в прошлую войну со Шведами, подобно всем остальным городам.

На следующий день, в субботу, в полдень, мы приехали в Прагу и остановились в гостинице «Zum Wilden Mann». Здесь, чрез посредство г. Алегретича, я имел честь представиться великому бургграфу князю Мартиничу, угостившему нас прекрасным обедом, причем я познакомился также с его младшим братом князем Максимилианом. Мы обедали также два раза у графа Колоредо, у которого великолепный дворец с замечательным садом.

6-го июня мы покинули Прагу, а к ночи прибыли в Бельмор, разрушенный город в трех милях от Праги; на другой день пополудни были в Ловершиче, а к ночи прибыли в Осек, где сели в лодки и плыли по реке Молдаве и Эльбе до Дрездена, резиденции саксонского герцога. Вниз по Эльбе взор пленяется видом разбросанных всюду кругом замков, городков, великолепных садов и богатых деревень. В особенности поражает взор путешественника замок Кенигштейн, построенный на вершине каменистой и отвесной горы. В нем [140] постоянно помещается гарнизон из 300 человек, и замок этот занимает такое обширное пространство земли, что жители могут пахать и иметь хлеб на два года; есть внутри ключевая вода и роща. Саксонский герцог держит в этом замке свою казну, а солдаты гарнизона живут вместе со своими семействами и хозяйством, так как для каждого из них назначено особое место пребывания, и никто не может выходить из стен замка. Дрезден, весьма красивый и укрепленный город, разделен на две части рекою Эльбой, чрез которую перекинут великолепный каменный мост. Мы сделали визит герцогу; он вместе со своим старшим сыном принял нас весьма ласково и удержал у себя обедать. Мы просидели за столом от 3-х до 9-ти часов, в продолжение которых подано было шестьдесят различных блюд. Герцог отведал всех блюд и прикладывался к кубкам с вином девятнадцать раз, а три раза засыпал за столом, — дело странное и невероятное для старика которому более восьмидесяти лет. Я довел бы себя до весьма скверного положения, если бы не догадался пить воду, и все гости, валявшиеся под столом от пьянства, удивлялись, видя меня трезвым. Герцог отправил нас обратно в своей карете, запряженной шестерней, и мы вернулись домой в веселом расположении духа. На другой день после обеда мы наняли лодку, поместились в ней весьма удобно и продолжали свой путь к Гамбургу, плывя вниз по Эльбе, но для ночлега приставали всякий раз к берегу. Первую ночь провели в Мейсене, городе замечательном громадною церковью построенною женой императора Оттона.

В трех милях далее, на правом берегу Эльбы, лежит город Мюльберг, оставшийся неразоренным во время последней немецкой войны, по той причине, что в нем женщины, все без исключения, отличаются легким поведением. В трех милях далее от Мюльберга, у самого берега, лежит город Торган, в котором мы заметили обширный царский дворец. А еще на три мили далее показывается город Виттенберг, известный как своим университетом, так и гробницей Мартина Лютера, которую я видел в большой церкви. Во всех этих местах женщины чрезвычайно красивы и одеваются богато и со вкусом.

Затем на пути я видел Окен, Барби, Бернбург, [141] Шимпак, и Шальц, где добывается соль; все это небольшие и разрушенные города.

Вслед затем мы прибыли в Девин (Магдебург), один из знаменитейших имперских городов и резиденцию императора Оттона. Во время последней войны он был взят приступом генералом Тилли и разрушен до основания, так что никакое живое существо не спаслось оттуда. Сохранился в целости только громадный собор, заключающей в себе много замечательных вещей, между прочим, трапезу главного алтаря, которая вся из одного куска мрамора, длиной 21 и шириной 10 моих пядей. В этом соборе находится также гробница императора Оттона из прекрасного белого мрамора; золото же, украшавшее ее, а равно и все церковные сокровища были расхищены солдатами. Находятся тут еще другие бронзовые монументы, весьма искусно отделанные, с надписями.

Пред главным алтарем стоит большой, круглый белый камень, на котором отрезали голову епископа Удона; на нем еще заметны следы крови, которых, как бы в укор злодеям, никак нельзя стереть. Здесь нам показывали лесенку, уже гнилую, о которой есть предание, что она служила Жидам, когда они распинали нашего Спасителя, и которую император Оттон привез с собою, возвращаясь из Иерусалима. Однако ж не много дорожат этою древностью, ибо позволяли нам отламывать от нее куски, сколько нам было угодно, что, впрочем, вовсе неудивительно, так как жители совершенно равнодушны к церковным вещам. Осмотрев этот город, мы продолжали далее свое путешествие, переночевали в какой-то деревне, откуда на другой день к полудню прибыли в Лауенбург, а отсюда на следующее утро в Гамбург, пройдя благополучно путь от Дрездена, 72 мили, в восемь днем.

В Гамбурге мы пробыли пять дней, чтоб изготовить себе и нашей свите необходимую одежду. Гамбург — вольный город, большой, красивый и хорошо населенный. В нем пребывает больше купцов, чем во всех немецких городах, а потому и славится он своим богатством, вследствие чего жители, гордые, высокомерные, запрашивают страшные цены за свои товары. По причине большой и выгодной торговли собралось здесь такое множество Жидов из Португалии, какого не видно ни в одном приморском [142] городе. В гостиницах грабят немилосердно, в особенности иностранцев. Город укреплен и окружен каналом. Он часто подвергается наводнениям, причиняющим ему значительные убытки.

Здания древней архитектуры, как будто бы из стекла, наподобие старинных церквей; в гостиных, как лучшее украшение, держат множество медной посуды и подсвечников из латуни и олова. В некоторых местах, наподобие Венеции, пересекают город каналы, а дома построены на сваях и кажутся как будто висят на воздухе. Город отстоит от моря на 28 миль, соединяется с ним Эльбой, по которой поднимаются корабли в 1.000 ластов. В гавани, простирающейся до середины города, я насчитал до 150 таких больших кораблей, а меньшим и числа нет. Эти суда большею частью приходят из Голландии, Бельгии, Португалии, Дании, Норвегии, Швеции и изо всех приморских городов и крепостей Балтийского моря. Окрестности Гамбурга представляют землю весьма плодородную, хорошо обработанную и украшенную прекрасными садами.

Городской сенат прислал к нам с приветствием троих из своих старейшин, которые поднесли нам в дар бочонок рейнского вина, бочонок пива, одну стерлядь в 80 фунтов, одну семгу в 40 фунтов, четыре барана и одну корову, и все это в знак своей преданности и любви к особе императора.

От Гамбурга до Любека считается 10 миль сухим путем, которые мы проехали в один день. Здесь встретил нас с двумя экипажами императорский посланник, Фридрих Бремсен, человек с отличным образованием. Пробыв в Любеке восемь дней, мы имели случай осмотреть его подробно. Город имеет прекрасное местоположение, и насколько превосходит Гамбург в отношении зданий, доброты и вежливости своих жителей, настолько уступает ему в торговле, числе жителей и богатстве. Женщины в обоих этих городах носят большие соломенные шляпы наподобие зонтиков, поля которых спускаются им на плечи и закрывают лица, что кажется весьма безобразно на вид, но их платья довольно удобны и красивы. Здесь Жидов не так жалуют как в Гамбурге. Есть несколько красивых церквей, c редкими образами. В соборной церкви, в одной часовне налево от главного [143] алтаря, особенно обращает на себя внимание Распятие, но неизвестно чье это произведение. Здесь церкви, хотя и в руках лютеран, содержатся в чистоте и порядке, тогда как во всех других местах лютеранские храмы (грязные и запущенные) похожи на воровские притоны.

Покончив здесь свои дела, мы погрузили на судно свои вещи и свиту, а сами отправились до Травемунда сухим путем, так как эта дорога короче на три мили. В Травемунде мы пробыли шесть дней в ожидании хорошей погоды, и наконец, в воскресенье 1-го августа, при довольно свежем западном ветре, снялись с якоря и поплыли к Ревелю, куда прибыли после шестидневного плавания, пройдя 250 миль, потому что, благодаря Богу, имели постоянно попутный ветер. Во время нашего плавания мы заметили влево от нас несколько островов, берега Швеции и ее столицу Стокгольм.

Зимой это море замерзает, и можно по нем ездить в санях. Две ночи я провел без сна, чтобы любоваться необыкновенною краткостью тамошних летних ночей, и заметил что с заката до восхода солнца только четыре часа, а считая утреннюю и вечернюю зари, можно сказать, что летом там вовсе нет ночей. Зимой же, напротив, дни коротки столько, сколько ночи летом. Нужно заметить, что это море от Ревеля дальше к востоку пресное, что по моему мнению происходит от того, что в него вливается большое число рек.

Прибыв в ревельскую гавань, мы тотчас отправили своего дворецкого со шведскими паспортами к городскому коменданту, чтобы получить позволение выйти на берег. Комендантом Ревеля был какой-то Тиролец, по имени «Prince de la Tour»; он прислал к нам своего секретаря и свою карету, но г. Алегретич не принял присланной кареты, и мы отправились в гостиницу в наемном экипаже. Здесь мы приняли визиты некоторых почетных граждан; комендант же воздерживался до самого нашего выезда, претендуя чтобы мы первые посетили его, чего, впрочем, мы не сделали, и он был вынужден приветствовать нас первый и приехал в парадной форме, сопровождаемый двадцатью всадниками. В тот самый день, день нашего выезда, мы отдали ему визит. Он принял нас с большим торжеством, в присутствии всех граждан, из [144] коих многие были на лошадях, при звуке труб и литавров, с распущенными знаменами и пушечными выстрелами. А за версту от города провожали нас все конные граждане. Таким образом мы продолжали свой путь в семнадцати экипажах к Нарве, отстоящей от Ревеля на 30 миль; дорога ровная и хорошая, вдоль которой ничто не привлекает внимания путешественника, и ничего не видно кроме кое-каких деревенских хижин, называемых на местном языке «кове».

Язык здешнего народа не имеет ничего сродного с другими языками, только некоторыми звуками, и то весьма слабо, напоминает немецкий; большая часть жителей язычники и боготворят солнце, деревья и скалы. Женщины одеты весьма странно; они похожи на Индианок; а девицы носят косу, как у нас (в Рагузском округе) мужчины, их пояса украшены кольцами и колокольчиками из латуни, которые издают звон при движении. На плечах (сверх рубахи), в виде плаща, носят кусок белого полотна, спускающейся ниже груди; этот народ чрезвычайно беден.

В воскресенье утром мы приехали в Нарву, пообедали, а к трем часам ночи прибыли в Ям (Ямбург), где нам нужно было провести девять дней в ожидании инструкций от новгородского коменданта. Ямбург — небольшой городок из 60 домов. В нем стоит эскадрон кавалерии, носящий имя находившегося тогда там полковника, который держит в своей конюшне 50 отличных лошадей. Здесь нет ничего замечательного кроме того что женщины два раза в неделю ходят в баню совершенно голые, иногда прикрываясь зеленой хвоей.

После девятидневного ожидания, мы пустились в дальнейший путь и в семь дней прибыли в Нешик по реке Луге на трех лодках, так как вода была низкая. Река Луга изобилует отличною рыбой всех сортов. Здесь в первый раз нас встретили pyccкиe чиновники.

Один цapcкий комиссар выехал к нам на встречу с 50 солдатами на лошадях и по обмене обычных приветствий и учтивостей, мы продолжали свои путь к Новой Руси, мы трое в каретах, а все прочие верхами. В Новой Руси есть соленое озеро трех миль в окружности; жители варят эту воду и добивают из нее отличную белую соль. В субботу утром мы оставили Новую Русь, поместились на восьми лодках и, имея хороший попутный [145] ветер, прибыли в Новгород в 6 часов пополудни; но в тот вечер не дозволили нам войти в город. На следующее утро, когда мы вышли на берег, приступил к нам наместник городского начальника и, после обычных приветствий, предложил нам пять лошадей, на которых мы доехали до назначенной нам квартиры в сопровождении 2.000 человек в военном параде.

Нужно заметить здесь, что с нашего прибытия в Нешик русское правительство начало содержать нас на свой счет, доставляя нам всякий день в достаточном количестве говядину, домашнюю птицу, вино, пиво, водку и пр.

Этот город Pycскиe называют Великим Новгородом; на самом же деле это не что иное как обширный город с деревянными плохими постройками, за исключением одной части, окруженной стеною, в окружности четырех итальянских миль, и которую называют Каменград (Кремль), куда иностранцам вход запрещен.

В Новгороде больше 300 церквей и 170 монастырей мужских и женских. Город делится на три части: восточную, где мы имели свое пребывание, и западную, подразделяющуюся на две части, то есть Каменград и его предместье, составляющее третью часть; между этими двумя частями протекает река, которая придает особенную красоту этой местности, а особенно Кремлю, возвышающемуся над всем городом. На запад тянется озеро, по направлению к морю, кругом необозримая равнина, одним словом, местоположение очаровательное. Здесь так много лягушек, что почти в каждом доме держат их до 200, делая их ручными, и убивать их считают несчастьем. Находится здесь также множество больших пауков, которых жители считают зловредными, так что никто не смеет ни убивать их, ни прикасаться к ним. Исключая городского начальника и нескольких царских купцов, других важных особ здесь нет. Это место лишено всякой промышленности, но плодородно и изобилует всякого рода хлебом, домашнею и лесною птицей, а в особенности рыбой.

В продолжение июня, июля и августа жара бывает здесь невыносимой, и за это время успевают созревать всякого сорта плоды; здесь много дынь, груш, яблок и вишен. С начала сентября по 15-е октября погода бывает тихая, но [146] большею частью дождливая, а с октября до мая холод жестокий и замерзают озера и реки. Достойно замечания, что от Новгорода на расстоянии двух миль вода не только не замерзает зимой, но даже кое-где видно течение, и в это время бывает в ней большой улов рыбы. При наступлении весны, от таяния снега и льда, земля, будучи ровною, покрывается водой, и жители принуждены ездить на лодках, а зимой на санях.

Осужденного к повышению ведут не связанным, и всякий при встрече с ним дает ему восковые свечи, которые он несет в руках до места казни, где палач обматывает ему вокруг шеи один конец веревки, а другой конец перебрасывает через верхнюю перекладину и без помощи лестниц сам поднимает его руками. Здесь господствует еще обычай, который между образованными народами дал бы повод думать, что заключает в себе какую-нибудь политическую цель, а именно, чиновники, чуть ли не всякий день, вызывают граждан и бьются с ними на кулаках, как это делают в Венеции Castelani и Nicoloti. Bcе Жители Новгорода принадлежат к восточному вероисповеданию. 16-го сентября мы выехали из Новгорода на шести лодках... (В этом месте рукописи есть пробел.), а 17-го (так! - OCR) октября прибыли в Москву. 14-го, в четверг, мы остановились в доме боярина князя Черкасского, где пробыли до воскресенья, а в этот день въехали торжественно в столицу. На полмили за городом выехали к нам на встречу два царских комиссара со множеством народа и с 2.500 всадниками, прекрасно одетыми, большая часть которых состояла из придворных вельмож, при звуке труб и литавр. Прежде всего приступил к нам царский обер-шталмейстер с 30 лошадьми, из коих три, в богатой сбруе, были назначены для нас, а из них отличалась особенно богатым убранством та, которая предназначалась для г. Алегретича; затем приблизились царские комиссары в богатейших костюмах и на прекрасным, лошадях: они приветствовали нас от имени царя с обычною им вежливостью. Здесь произошел между нами спор об этикете: кому прежде слезть с лошади, им или нам, — спор продолжавшийся целых два часа. Наконец, видя нашу неуступчивость, они первые слезли с лошадей. [147]

Тогда, комиссары, согласно их обычаю, прочитали нам царское приветствие. После чего мы сели на лошадей и под проливным дождем въехали в город и отправились вместе с комиссарами в дом, назначенный для нашего пребывания. Этот дом, построенный на сводах, лежит в Китай-городе, недалеко от Кремля, в котором помещается царский двор.

Все время, вплоть до нашего представления царю, мы оставались дома, как бы в тюрьмe, не смея видеться и говорить ни с кем: царь не возвращался еще с войны. На третий день после нашего приезда переменили наших комиссаров, и мы никак не могли открыть причину этого поступка. Один из них был боярин по имени Василий Шинович, человек приятный и добрый; а другой Швед, в качестве переводчика, лет 30, человек с прекрасными манерами. Хотя мы и не нуждались в переводчике, однако этот Швед часто с нами обедал, и мы воспользовались этим случаем чтоб узнать чрез него многое, как о Москве, так и вообще о Русской державе. Между прочим он нам сообщил, что в год можно доехать до того края, где ловят и бьют соболей, черных лисиц и других животных с драгоценными мехами, тогда как Москвичи, напротив, уверяли нас будто на это нужно употребить шесть лет. Эта страна называется Сибирью, откуда купцы, едущие за мехами, возвращаются обыкновенно к Рождеству. Он вам сообщил также, что года два тому назад Pyccкие открыли в Сибири какой-то народ, находящейся на довольно высокой степени образования, обитающий в красивых и удобных домах и носящий красивую одежду; но не успели еще уразуметь его язык и узнать его вероисповедание. В Сибири живут также Самоеды, народ похожий больше на зверей, чем на людей; они язычники и поклоняются деревьям, скалам и даже воловьим кожам. Питаются рыбой, мясом в сыром виде и спят на снегу. Все они подданные царя, и многие из них живут в Москве.

19-го декабря царь прибыл в один монастырь, находящийся в трех милях от Москвы, а на следующий день имел торжественный въезд в столицу. Он завернул по дороге в монастырь, чтобы провести (?) там праздник Св. Николая, которого в Poccии весьма уважают. [148]

Итак, 20-го декабря должен был совершиться торжественный въезд царя в Москву, и нам, по особой милости царя, позволено быть его зрителями: мы поместились на ружейный выстрел от того места где должна была происходить эта процессия.

Все почти народонаселение Москвы высыпало в поле. Поставили на позицию 50 пушек для салюта. В полмили от города вышли поклониться царю туземные и иностранные купцы с подарками. Из граждан, бедные поднесли ему хлеб-соль, а богатые — серебряные кубки, соболей, бархат, сукно, шелковые материи и т. д., все ценой около 50.000 талеров. Царь приказал нести эти дары пред собою, чтобы все могли видеть их. Он всех благодарил за поднесенные подарки, давал им целовать руку и назначил день, когда они должны придти к нему обедать. Так встречают царя всякий раз, когда он возвращается из похода.

У ворот Кремля, чрез которые царю предстояло проехать, стояли большие сосуды со святою водой для кропления ею, а кругом все было устлано зеленым сукном. Патриарх встретил его с духовенством, в полном облачении, со святыми образами и хоругвями. Поравнявшись с царем, патриарх прочитал ему молитву и надел ему на голову корону. Затем было пропето несколько гимнов, и патриарх снял корону с головы царя. В эту минуту царь начал что-то шептать на ухо патриарху, и мне говорили, что он пред ним исповедовался. После этого процессия двинулась далее, при пении разных церковных гимнов, а царь шел за нею пешком, с открытою головой, поддерживаемый с обеих сторон двумя боярами. Мы дивились такому смирению и такой набожности царя, шедшего с непокрытою головой при страшном морозе. Приблизившись к месту, где мы стояли, царь приказал, довольно громко, чтобы мы слышали, спросить о здоровье имперских посланников. Такое отличие было принято всеми присутствовавшими за особенную нам оказанную честь, потому что прежде ни с какими другими посланниками этого не делалось, и даже не позволялось им смотреть на царский въезд в Москву. Следуя царскому примеру, патриарх тоже посмотрел на нас благосклонно и благословил нас. За царем вели чудную лошадь, запряженную в богатые сани, [149] покрытые полостью с золотыми украшениями; а пред ним шли 3.000 мушкетеров и ехали 500 всадников, похожих на наших драгун. Кроме вышеупомянутых подарков, вели пред царем еще 50 прекрасных лошадей, из коих шесть были подарены ему князем Еленштейном, а шесть - датским королем. В царской свите шло множество бояр в великолепных платьях. Сам же он был одет в белую шелковую одежду, подбитую сибирским лисьим мехом: он прекрасен на вид, двадцати восьми лет, хорошо сложен и роста выше среднего. Прежде чем войти в крепость, царь останавливался под навесом, пока духовенство пропело Тебе Бога хвалим, при звуке труб, барабанов и пр.

Из всего этого замечательного торжества, меня больше всего поразили редкое смирение и набожность этого могущественного царя. По окончании торжества, мы вернулись домой в санях, вместе с нашими комиссарами, довольные случаем, позволившим нам посмотреть на необыкновенные и невиданные нами дотоле вещи и обычаи, хотя при этом нам пришлось потерпеть немало от жестокого мороза.

21-го декабря, в день Св. апостола Фомы, комиссары в первый раз сели с нами за стол, что они сделали, я думаю, не без приказания его величества. Когда немного поразгорячились, начали пить здравицы царя, цезаря и их семейств, а также за патриархa и других вельмож и сановников. В разговоре один из комиссаров сообщил нам о том как царь осведомился о нашем здоровье и как он, узнав что г. Алегретич родом Славянин, весьма обрадовался, и было ему приятно слышать что он будет в состоянии говорить с ним без переводчика, на славянском языке. При этом комиссар, человек умный, заметил что все державы поступали бы благоразумно если бы заботились выбирать в посланники людей знающих язык того народа к которому посылаются, потому что не всегда можно полагаться на переводчиков, особенно в важных и деликатных делах. Понимая друг друга, мы могли пускаться в дружественные и разные разговоры, а это обстоятельство, что касается цели нашего посольства, было чрезвычайно полезно как им, так и нам. С другими же посланниками, не знавшими русского языка и [150] хотевшими употреблять переводчиков, Pyccкие не соглашались вести переговоры, говоря им: «Если бы вы знали по-славянски, мы вели бы с вами переговоры, но так как вы не знаете, то подождите пока выучитесь».

25-го декабря, в день Рождества Христова, в субботу, мы имели первую аудиенцию у царя, о чем были извещены за три дня ранee, чрез одного боярина. В эти три дня мы вели переговоры о царском титуле, и было решено, после долгих прений, что назовем царя «великим князем», как было написано в письме цезаря к нему. Прежде всего представлены были подарки, привезенные нами от императора: два золотых блюда ценою в 1.000 гульденов, три куска шелковой материи, часы вместе с зеркалом, шелковое белое одеяло, вышитое золотом, все вместе ценой в 3.000 гульденов. Отправляясь на аудиенцию, мы узнали что нам не позволено иметь при себе шпаги дальше двора; этому распоряжению мы долго противились, но напрасно. Нам прислали двое саней, покрытых дорогими полостями, одни для двух посланников, а другие для меня; для свиты же привели лошадей. От нашей квартиры до царского дворца стояли в два ряда мушкетеры, на расстоянии одной мили, со знаменем и барабанами.

Подъехав ко дворцу, мы нашли там множество солдат, а пространство до первой комнаты было занято людьми в богатых костюмах. Когда мы вошли в первую комнату, подошли к нам два боярина и приветствовали нас от имени царя. Эта комната была завалена платьем, подбитым драгоценными сибирскими махами. У дверей залы, где царь нас ожидал, встретили нас два боярина и ввели вовнутрь. Эта зала была наполнена боярами. Дойдя до половины залы, нас остановили у столба, возвышающегося на самой середине, откуда мы сделали поклон царю, сидевшему на троне в царском облачении, со скипетром в руке и с короной на голове. Его одежда была вся унизана жемчугом, золотом и драгоценными каменьями, трон весь позолоченный, подножие и все столбы покрыты серебряными бляхами, а пол залы был устлан дорогими персидскими коврами. У трона стояли четыре человека, по два с каждой стороны, в белых одеждах, с большими белыми шапками на головах и с золотыми алебардами в руках. Немного ближе к трону стояли, с одной стороны, тесть [151] царя с державным яблоком в руке, а с другой, один из первых бояр с жезлом в руке.

Когда мы сделали поклон царю, великий канцлер cказал: «Римский император Фердинанд III, твой дорогой и возлюбленный брат, прислал этих своих посланников...» (Здесь в рукописи есть пробел.). Затем наш первый посланник приветствовал царя от имени императора по-немецки. При этом царь встал, благодарил за дружбу к нему императора, спросил о здоровье «своего дорогого и возлюбленного брата императора», а также и о нашем здоровье. После сего мы все подошли и поцеловали его руку. Великий же канцлер прочитал список привезенных нами подарков, которые царь тотчас приказал выставить пред собою. Наконец, царь спросил посланников, имеют ли они что говорить. Они отвечали, что имели бы говорить с ним секретно, на что царь заметил, что их желание будет в свое время удовлетворено. Этим наша аудиенция окончилась, мы поклонились царю и вернулись на свою квартиру прежним порядком.

Спустя час царь прислал нам из своего дворца обед, причем также особую тарелку, вилку и нож для г. Алегретича. Так как был день постный для них, то обед состоял из превосходной рыбы, приготовленной на их манер. Так окончилась первая наша аудиенция.

На другой день к ночи пришел к нам великий канцлер и имел секретный разговор с посланникам: он часто приходил к нам для подобных разговоров. 27-го декабря мы были другой раз у царя, и он нас принял в другой зале, гораздо меньше той, в которой мы имели нашу первую аудиенцию, а потому мы могли лучше разглядеть его. У него лицо белое, румяное, волосы русые, нос вздернутый, он живого, веселого характера, исполнен величия, одним словом, красивый мужчина. В этот раз мы застали у царя опять множество бояр. По окончании обычных приветствий, наши посланники выразили царю благодарность за посланный им обед. Затем он объявил нам чрез великого канцлера, что избрал четырех бояр, которые вместе с канцлером будет вести переговоры с нашими посланниками, за что они выразили свою благодарность. [152]

После этого отвели нас в другую комнату, где мы нашли означенных четырех бояр и тут же приступили к переговорам с великим канцлером, продолжавшимся три часа, после чего нас отвезли домой; так окончилось и второе заседание. 29-го декабря было третье заседание, а 30-го — четвертое. 3-го января 1656 года было шестое собрание, за которым следовало еще несколько других. 8-го числа того же месяца полномочные опять собрались, и так как в некоторых пунктах согласились, то обe стороны решили отправить к императору нарочных, чтоб известить его о достигнутых результатах: наши избрали прапорщика Николая Минчетича, Венгерца, а они одного дьяка, которые в сопровождении трех служителей, отправились в Bенy 18-го января.

28-го января Шведские посланники представлялись царю и при этом подносили ему от своего короля разные подарки, ценой в 15.000 гульденов. (Это были серебряные позолоченные вещи, а несли их на руках 60 человек.)

Еще с 28-го прошлого декабря я начал чувствовать себя не совсем хорошо, но все как-то крепился до 18-го января, а в этот день был принужден слечь в постель. Чрез десять дней только я мог выпросить медика, какого-то Немца Германа, человека способного и веселого. В день же нашего славного патрона Св. Власия я встал с постели, а в половине марта совсем выздоровел.

9-го апреля было Вербное Bocкpeceниe, день, который Рyccкие празднуют с особенным торжеством. Считаю не лишним описать здесь это празднество.

Божественная служба начинается крестным ходом, в котором принимают участие царь со своим двором и патриарх с духовенством. Крестный ход направляется к церкви называемой «Иерусалимскою», по выходе из которой останавливается под одним навесом, и там патриарх прежде всего дает царю свое благословение, а потом приступает к совершению предписанных на этот день обрядов, продолжающихся целые два часа; потом патриарх раздает священные пальмы сначала царю, а за ним боярам, всем по старшинству.

Затем патриарх садится на осла, которого царь, идя пешком, ведет за узду: царю предшествует дружина солдат, постилающая ему под ноги куски пестрой материи, а [153] пред солдатами тянут колесницу, на которой воткнута ветвь, унизанная яблоками и другими мелочами, а вокруг колесницы идет толпа поющих мальчиков. Таким образом процессия возвращается в царский дворец. И при этом случае нам дали позволение смотреть на празднество, чего напрасно домогались Шведские посланники. В Великую Субботу прибыл в Москву посланник от Польского короля, по имени Петр Раленский, со свитой из 30 человек. На четвертый день было дозволено ему представиться царю, нас же он посетил только тогда, когда откланялся царю, и то не без предварительных переговоров. Прощаясь с г. Алегретичем, он вручил ему два письма, одно от польского короля, а другое от польского великого канцлера, и отправился на свою квартиру, отстоявшую от нашей на добрую итальянскую милю.

1-го мая пришел к нам великий канцлер и объявил от имени его величества, что, так как не вернулись еще из Вены ни наш прапорщик Минчетич, ни их курьер, а его величество должен ехать в Смоленск, то чтоб и мы тоже приготовились в дорогу и вернулись к императору, не имея здесь больше никакого дела; до нашего же выезда царь звал нас к себе обедать. На это г. Алегретич ответил: «Мы не прочь уехать, но не можем удалиться отсюда прежде, чем вернутся люди, посланные нами к императору». Вследствие этого ответа царь созывал совет, и на шестой день, чрез того же великого канцлера, объявил нам, что мы должны ехать, окончив дела, для которых были посланы; в случае же, если на дороге получим от императора какой-нибудь ответ, то можем опять вернуться. Мы напрасно противились, сколько могли; были принуждены ехать. Напрасно также мы просили позволения ехать чрез Смоленск: нам указали на дорогу чрез Новгород и Ригу.

14-го мая мы отправились на царский обед, на который были приглашены все бояре и придворные. Прежде всего нас ввели в залу, где мы застали царя сидящего на троне и поклонились ему; затем перешли в другую залу, где заставили нас ждать целые три часа. Наконец повели нас в ту самую залу, в которой мы имели нашу первую аудиенцию, самую лучшую в царском дворце. Здесь мы увидели царя на троне, а пред ним накрытый стол, за [154] которым он сам сидел и который возвышался четырьмя ступенями над прочими столами, расставленными вокруг. По правую сторону от царя, за особенным столом сидели сын царя.... (В рукописи на этом месте пробел.), прекрасный 15-ти-летний юноша, и царевичи сибирский и татарский, которые не заслуживали даже быть слугами помянутого королевича. По левую сторону был третий стол, за которым поместились мы с нашею свитой, комиссары и несколько бояр, а кругом, за другими столами, заняли места остальные бояре и придворные. Из всех столов особенно бросался в глаза один, помещенный насупротив царя, за которым сидело около 60 человек нищих. Мы были чрезвычайно тронуты, видя такую доброту и милость царя, тем более еще что он посылал им кушанье и питье со своего стола и со знаменитейшими из своих бояр. Дело достойное всякой похвалы!

У дверей, на возвышенном месте, помещались музыканты, которые играли на инструментах и пели по-ихнему.

Посреди залы, у столба поддерживающего потолок, стояла четырехугольная этажерка для серебряной посуды, вся позолоченная, которую оценивали во 100.000 гульденов.

Когда мы уселись за стол, царь стал посылать нам со своего стола хлеб, питье и кушанья, а боярин, который приносил нам все это, всякий раз произносил: «Царь и великий князь шлет вам это». Эта формула произносилась всем кругом по порядку. Только те трое, которые сидели по правую его руку подходили один после другого к царю всякий раз, когда он хотел что предложить им. Подавая им пить, царь держался следующего порядка: молодому королевичу давал три стакана, сибирскому два, а татарскому один; такой же порядок соблюдался и при подаче им кушаний. К половине обеда царь подозвал к себе всех посланников, бояр и царевичей и, привстав со своего места, с открытою головой и с большим бокалом в руке, провозгласил здравицу за императора, говоря: «Пью за здоровье моего дражайшего брата Фердинанда III, желаю ему здоровья, долголетия и продолжения между нами, как и между нашими предками, братской любви и дружбы, чтобы мы общими силами уничтожили общих врагов святой веры католической». Сказав это, царь осушил бокал. [155]

Затем велел откупорить две большие бутылки испанского вина и подал сам двум нашим посланникам по стакану, чтоб они выпили за здоровье своего императора. Когда очередь дошла до меня, я просил царя дать мне воды вместо вина, и он с удивлением спросил, как я могу без вреда пить столько воды, на что я поспешил ответить, что я давно привык к этому. После нас приступили за получением чаши по порядку остальные гости: сначала царевичи, за ними бояре, а потом и прочие гости. Приятно было смотреть, как приступали к царю с бокалами в руках, одни за другими, гости со всех столов. После всех приступили польские дворяне (перекрещенные), которым царь сказал: «Выпейте это вино за здоровье императора, моего дражайшего брата, и бейте челом». Выпив свои бокалы, они упали на колени и ударили челом о пол. После всего этого г. Алегретич предложил здравицу в честь царя и по его примеру все, один за другим, выпили за здоровье царя. Повторяя таким образом тост за тостом, все порядочно нагрузились, а наши совершенно опьянели.

Будучи навеселе и в пьяном виде, г. Алегретич рискнул приблизиться к царю и вступил с ним в разговор, но так как язык у него беспрестанно путался, то царь сделал мне знал подойти к нему и при моем содействии стал с ним разговаривать. После этого царь звал меня к себе всякий раз, когда хотел сказать что кому, повторяя мне часто следующие слова: «Припоминай хорошенько то, что я здесь говорю, чтобы ты мог в точности передать императору и его советникам, а также и твоим товарищам, когда они отрезвятся, ибо они теперь навеселе и не понимают того, что я им говорю». На что я ему отвечал как мог лучше и приличнее, и все это на своем природном языке, а царь говорил по-русски. Когда же отвели на свои места наших посланников, потому что они с трудом держались на ногах, я остался продолжать разговор с царем, который, схватив меня за руку, стал повторять поручение, чтоб я не забыл передать в точности императору все, что от него слышал и видел. Он говорил со мною и о других вещах, подарил мне своею рукой драгоценное блюдо и тут же при мне приказал великому канцлеру выдать мне также другое блюдо, которое было мне назначено прежде в дар. Когда же в знак [156] благодарности я поцеловал у него руку, он сказал «ты добрый молодец и будешь еще лучшим воином». За эти слова я выразил царю свою благодарность самым вежливым образом. В продолжение нашего разговора царь часто и охотно повторял, какой он друг императора, что только из любви к нему воздерживался от совершенного уничтожения Поляков и заключил с ними перемирие, и готов заключить и мир, чего не сделал бы ни для кого другого. «Я имел намерение свидеться с императором, продолжал он, чтоб условиться с ним о том, как бы уничтожить общего врага нашей веры, чтобы неприятель не радовался нашему несчастью, а печалился нашим счастьем». Хотя царь не высказался прямо кто это враг, но было очевидно, что под этим он разумел Шведов, что в последствие и подтвердилось. При этом он еще сказал, что удивляется тому как император позволяет своим подданным служить в рядах шведских войск, намекая в особенности на какого-то Вольдемара. Я отвечал царю что удивляться этому явлению не следует, потому что Германия обширная страна, и в ней много императорских неприятелей и отступников истинной веры, которые за свое упорство были изгнаны и, не находя нигде убежища, переходили и продолжают переходить на службу императорских врагов; мое объяснение вполне удовлетворило царя.

Так как была уже ночь, а наши не были в состоянии ехать верхом, то царь уступил им свою карету, запряженную шестерней, причем он заметил мне, что такой милости и такого отличия он не оказывал еще никаким другим посланникам. Действительно, на это отличие все смотрели, как на особую честь. Мало того, он велел лучшим своим боярам и даже своему дяде проводить нас до кареты, а сам смотрел в это время из окна и кланялся нам. Я же один за всех отвечал на вежливости и благодарил каждого за предупредительность, за что царь меня очень полюбил. Мы отправились домой сопровождаемые факелами, барабанами и придворными людьми, к большому удивлению туземных и иностранных зрителей: все говорили единогласно, что они не помнят, чтобы когда-нибудь другие посланники удостаивались подобного царского благоволения. По возвращении домой все бросились на [157] постели как мертвые, а если бы не посчастливилось им освободиться от груза рвотой, то полопались бы. Не успели еще посланники лечь в постели, как явился к ним боярин с новым питьем, но они были как мертвые, без всякого сознания, и боярин удалился.

На другой день, дядя царя, Симеон Лукьянович, человек веселый и приятный, и великий канцлер присылали узнавать: хорошо ли мы спали и здоровы ли.

18-го мая нас позвали во дворец и вручили нам дорожные листы. В этот день боярин Петр Шереметев принес нам на квартиру обед от царя.

На другой же день царь прислал нам в подарок собольи меxa, каждому по его чину, то есть: двум посланникам 64 десятка, мне 8, остальным по три и по два десятка. 21-го мая (в воскресенье) мы оставили Москву после обеда, в нашем экипаже с четырьмя повозками и 30 лошадьми. Пред сумерками мы прибыли в Никольское, где и остались на ночлег.

На другой день, чуть свет, явился к нам Василий Семенов, состоявший при нас комиссаром в Mocкве, с приказанием от царя не трогаться дальше и ждать приезда князя Юрия Ивановича, царского постельника, который и не замедлил прибыть. Князь человек с приятными манерами, знающий хорошо латинский язык. Он вам объявил, что царь чрез два дня отправляется в армию, и что желает, чтобы мы присутствовали при его отъезде.

Вернувшись опять на нашу старую квартиру, мы ждали там царского отъезда четыре дня, пользуясь его щедрым гостеприимством. В четверг, в день Вознесения, царь выехал. Пред церковью Св. Троицы, называемою Иерусалимскою, была приготовлена для нас трибуна, устланная персидскими коврами, откуда мы смотрели на шествие царя и его придворных. Пред царем шло около шести тысяч человек солдат, за ними бояре, а потом служители, ведшие тридцать прекрасных лошадей, и три кареты, из коих одна была вся позолоченная, на английский манер; в средине ее был трон.

Под одним деревянным навесом, нарочно для этой цели выстроенным, встретили и благословили царя патриархи антиохийский и московский. Затем все те, которые не должны были сопутствовать царю, приступили к его руке, [158] один за другим, по чину, кланяясь ему в землю; первым приступил царевич. По окончании этой церемонии царь пешком сделал несколько шагов по направлению к нам, сел в богатое кресло и позвал нас к себе: мы поцеловали у него руку. Mне повторил поручение не забыть передать императору все что он мне прежде говорил, и приказал великому канцлеру выдать нам еще по нескольку десятков собольих мехов. Простившись таким образом и поцеловав у него руку, мы возвратились к нашей трибуне, а он сел па лошадь и тронулся в путь, сопровождаемый своими боярами, при звуке труб и литавр. Шествие заключала царская гвардия в великолепных костюмах: каждая сотня имела одежду особого цвета. Патриархи оставались на своих местах и благословляли народ пока все не прошли.

26-го мая мы выехали из Москвы, а к вечеру прибыли в Никольское, как и в первый раз; здесь переночевали, а на другой день с рассветом отправились к Новгороду. 8-го июня мы были в Броннице, 9-го в полночь - в монастыре Св. Георгия, не далеко от Новгорода, где имели отдыха полтора дня, а 11-го числа с попутным ветром прибыли в деревню Бор, где ночевали. Отсюда мы отправились в деревню Сольцу, где имели ночлег, и продолжая далее свое путешествие без всяких остановок, 15-го июня, в праздник Тела Господня, мы прибыли в Псков. Здесь нагнал нас курьер, посланный от нашего прапорщика Минчетича, который на возвратном пути из Вены встретил царя в Смоленске и получил от него проводника к нам. Это обстоятельство чрезвычайно нас обрадовало, тем более что мы не переезжали еще на шведскую территорию. На другой день прибыл сам Минчетич, и из писем, привезенных им нам, мы увидели, что нам нужно было вернуться к царю и ждать его в Полоцке; но по причине болезни г. Алегретича мы пробыли в Пскове восемь дней. 23-го июня мы тронулись в дорогу, а 25-го прибыли в Опочку, укрепленный город. 26-го июня выехали из Опочки, а к ночи прибыли в одну деревню не далеко от Полоцка, где много потерпели от комаров; здесь мы пробыли восемь дней. 8-го июля прибыли в Полоцк и были, по царскому приказанию, приняты торжественно. Полоцк, город литовский, принадлежал Польше до настоящей [159] войны; в нем дома деревянные. Здесь иезуиты имеют церковь и дом, первая разрушена. Во время польского владычества иезуитам принадлежали здесь 8.000 душ крепостных крестьян.

14-го июля прошло через Полоцк к Литве 30.000 человек войска с военными запасами на шесть месяцев. На следующий день приехал сам царь, которого мы ждали с большим нетерпением. Накануне царского приезда в Полоцк, военный начальник приказал снять католическое распятие, находившееся над городскими воротами: этот варварский поступок я видел своими глазами. Общественное мнение утверждало, что это нечестие совершилось без ведома царя, который, как человек образованный и умеренный, не позволил бы подобного беззаконного дела. Вторая русская apмия, под начальством князя Алексея Никитича Трубецкого, двигалась па Ингрелию и Нарву, третья - в Корелию, против Шведов, четвертая - против Поляков, пятая - против Татар, и шестая, наконец, сосредоточивалась около Архангельска для наблюдения за Англичанами, которых подозревали в союзе со Шведами. Всего войска вместе было больше 350.000 человек.

20-го июля, в четверг, мы имели аудиенцию у царя, после долгих прений насчет его титула: бояре претендовали, чтоб император назвал царя: «Dux Smolicensis, Severiensis, Altae Russiae et magni Ducatus Lituaniae», а император, как посредник между царем и Польшей, не хотел согласиться. И на этот раз царь желал оставить нас у себя обедать; но так как г. Алегретич не совсем хорошо чувствовал себя, то обед прислали нам на квартиру. Наша аудиенция происходила в доме иезуитов, в котором царь остановился. Мы застали царя на троне и с ним его тайных советников.

По вручении царю г. Алегретичем императорских писем, нас перевели в другую комнату, где мы оставались целый час. Наконец вышел к нам первый царский стольник, Федор Михайлович, человек с прекрасными манерами, вежливый как самый образованный Итальянец, и ввел нас к царю, которого мы застали за столом. Он подозвал к себе посланников, меня и переводчика. Царь выразил г. Алегретичу свое сожаление, что император не хочет признать полного его титула. В то же время [160] Илья Данилович, тесть царя, и Борис Иванович (Морозов), свояк его, спросили меня о том же предмете; я им отвечал, как мог лучше. Затем царь спросил: сохранит ли к нему император навсегда дружбу, и правда ли что бранденбургский курфирст послал в помощь Шведам 8.000 человек, и выразил также свое удивление, что император не отвечал ему на некоторые вопросы, которые он представил ему чрез своего курьера. Далее он нам сказал, что намерен отправить свое посольство к императору, а между тем поручает нам отправить нарочных известить императора, что он думает ударить на Шведов вместе с Поляками и намерен просить чрез особое посольство Датского короля сделать то же самое, а потому чтоб и император согласился идти на Шведов.

На все это Алегретич отвечал, как подобало. Мне же царь приказал перевести в точности этот разговор Леопаху, который не понимал по-славянски, а переводчик, какой-то новокрещеный Курляндец, был небольшой знаток нашего языка.

После всего этого царь велел принести столько кубков сколько было нас присутствовавших и встав из-за стола, с непокрытою головой, предложил здравицу за императора, с пожеланием чтобы дружба между ними сохранилась навсегда, как и между их предками. При этом он каждому налил по бокалу, начиная со старших по чину. После тостов царь пожаловал нас новыми подарками и рекомендовал нам своих посланников, которые должны были приехать в Вильну для заключения мира с Поляками. Поцеловав у него руку, мы вернулись на свою квартиру вместе со своим комиссаром.

22-го июля прибыл из Варшавы парламентер польского короля и на другой день имел аудиенцию у царя. Он также прислал нам сказать, что имеет от своего короля письмо для г. Алегретича, которое он должен вручить лично, когда будет ему позволено.

23-го июля царь выступил в Динабург со всею apмией и в тот же день пришел к нам к ужину польский парламентер Чернинский, который на следующее утро отправился в Вильну, куда и мы последовали за ним 27-го июля, [161] с царскими комиссарами и в сопровождении 10.000 человек пехоты и кавалерии.

8-го августа мы прибыли в Вильну. До войны этот город славился своим обширным предместьем и прекрасными каменными зданиями и церквами, а теперь все лежит в пепле и развалинах.

10-го августа приехали польские полномочные.

Лица представителей: импеpaтopcкие полномочные: Illustrissimus D. Alligrettus de Aligretti et Joannes Teodoricus a Leopah. Польские полномочные: Joannes Casimirus Krasienski palatinus Plosceviensis, Christophorus Zaciska maresciallus Magni Ducis Livoniae, Joannes Zaciska nominatus episcopus Valaensis, Cyprianus Paulus Brostovski referendarius, Stanislaus Serbojevski starosta Gabojenski. Рyccкие полномочные: князь Николай Иванович Дрожевский (Очевидно ошибка: уполномоченный был князь Иван Никитич Одоевский), ближний боярин и наместник acтpaxaнcкий; князь Иван Иванович Лобанов-Pocтовcкий, окольничий и наместник рязанский; Василий Александрович Кавлокон (?), окольничий; дьяк Герасим Семенович Дохтуров; дьяк Ефим Родионович Гурьев (Вместо Юрьев).

Предварительные условия:

1) Pyccкие полномочные требуют, чтобы Поляки не оставались в Вильне; эти последние противятся, и только при нашем посредстве соглашаются занять позицию вне Вильны на расстоянии двух миль.

2) Прения о присяге и титуле привели к следующему заключению: Польскому королю дать титул «королевское величество», а Русскому царю «царское величество». Польские же и pyccкие полномочные поклялись что обе воюющие стороны будут воздерживаться от всяких неприязненных действий друг против друга во время мирных переговоров, не обращая внимания на то, будет ли заключен окончательный мир или нет.

3) Где следует полномочным собраться для переговоров о мире? После долгих рассуждений решено было поставить в поле, на расстоянии одной мили от города, три палатки в форме треугольника: одну для нас, другую для Русских и третью для Поляков, а в средине треугольника четвертую палатку, под именем «царской», для общих заседаний.

Первое заседание открылось 23-го августа, во вторник. [162]

Pyccкие прибыли в сопровождении трех тысяч человек кавалерии, двух драгунских полков и трех пехотных. Польские же полномочные, напротив, явились с несколькими дворянами и со свитой своих служителей, всего около трех сот человек. Pyccкие первые начали говорить, стараясь всеми силами доказать, что право на их стороне, и что поэтому Бог даровал им победу. Поляки же, со своей стороны, начали горячо опровергать их доводы, так что прения сделались весьма оживленными и продолжались четыре часа. Наконец наши прекратили их прения, доказывая им, что они напрасно тратят время в спорах о деле, которое не касается главного предмета. Тогда Pyccкие изложили свои требования, состоявшие в следующем: 1) так как царь всюду одержал победу над Поляками, то требует от них уступки завоеванных областей, то есть воеводств Смоленского, Северского, Полоцкого и Литовского; 2) кроме уступки этих земель царь требует еще 10 милл. руб., как вознаграждение за военные издержки. На этих условиях Poccия готова заключить с Польшей вечный мир и дружбу. Поляки потребовали, чтоб им представили означенные условия письменно. На этом окончилось первое заседание. На втором заседании, 24-го августа, Поляки ответили на русские требования, говоря что Poccия должна возвратить им все области несправедливо отнятые у них, и кроме того уплатить им еще десять миллионов рублей за разорение означенных областей. Pyccкие отвечали на это, что они готовы отказаться от десяти миллионов рублей, если Польша уступит им все Литовское княжество. Неумеренные требования со стороны Русских сделали безуспешными как это, так и следующее заседание. На четвертом заседании Pyccкие ограничились требованием лишь той части Литвы, которая была завоевана их войсками. При этом они, попросив всех присутствовавших выйти из палатки, кроме меня и польских полномочных, представили этим последним, под величайшим секретом, что если они желают добиться легко от царя мира, то пусть польский народ провозгласит его своим королем по праву наследства еще при жизни Казимира, а до смерти этого последнего царь будет называться «Покровителем Польши и Литвы» и обязывается хранить в целости их права и привилегии и поддерживать и защищать их вероисповедание. [163]

В рассуждениях об этом предмете прошли без всякой пользы три заседания, так как Поляки постоянно твердили, что о таком странном и неуместном представлении они не только не могут ничего решить, но даже не имеют и полномочия вступать в какие бы то ни было переговоры. Между прочим они приводили следующие доводы: 1) что Поляки должны быть свободны при избрании своего короля; 2) что при жизни нынешнего короля они не могут избрать другого; 3) что польский король должен принадлежать к католическому римскому исповеданию, и наконец 4) что польский народ не признает никогда за своим королем права наследства.

Выслушав доводы, представленные польскими полномочными, Pyccкие отвечали, что они доложат об этом царю и будут ждать его приказаний. Таким образом было устранено прение об этом предмете на этот раз.

4-го сентября, в понедельник, были возобновлены мирные переговоры. На этом заседании Pyccкие представили свой ultimatum. Польша уступает на вечные времена Русскому царю княжества: Смоленское, Северское, Полоцкое с Верхнею Poccией (Белоруссией), Волынь и Подолию, так чтобы новую границу между двумя государствами составляли реки Двина, Днестр и Буг. А вместо десяти миллионов вознаграждения за военные издержки, царь удерживает за собою Литовское княжество на 20 лет. Поляки потребовали от Русских изложить им письменно свои требования, чтобы приготовить на оные ответ к следующему заседанию, укоряя их при этом за их бесстыдство требовать уступки и таких областей как Волынь и Подолия, до которых pyccкие войска не доходили.

На следующем заседании, 6-го сентября, Поляки объявили, что они не могут дать никакого ответа на русские требования и только на просьбу наших посланников согласились уступить Русскому царю Дорогобуж, Белый, Себеж и еще одну крепость. Pyccкие встретили это предложение с хохотом и распаленные гневом сказали, что после этого напрасно рассуждать дальше о мире. Поляки на это отвечали: «Как вам угодно, если вы желаете мира, вот вам мир, а если нет, то мы готовы драться». Тогда Pyccкиe, показывая вид, что они слишком раздражены, чтобы напугать Поляков, велели снять палатки. На следующий день, [164] накануне Рождества Пресвятые Богородицы, Рyccкиe опять поставили палатки, и мы заметили, к большой и неожиданной нашей радости, что на этом заседании дела пошли лучше, потому что обе стороны выказали умеренность. Прежде всего Поляки обещали уступить Poccии Северскую и Смоленскую области; а что касается Украины и Верхней Poccии (Белоруссии), то с обоюдного согласия решили ожидать инструкций от своих дворов. По этому случаю заседания были приостановлены на три недели. 28-го сентября позвали нас на заседание. Но мы были крайне удивлены, что Русcкиe опять завели речь об избрании царя на польский престол, вместо того чтобы заняться переговорами относившимися прямо к миру. Наши посланники воспротивились серьезно этому, объявив решительно, что они присланы не для того, чтобы заниматься избранием царя на польский престол, но как посредники для заключения мира между Россией и Польшей, и что они не примут участия в заседаниях, на которых будет говориться об этом предмете. Это заявление серьезно смутило Русских, а также и некoторых из Поляков, а потому переговоры об этом щекотливом предмете были снова отложены до получения инструкций от венского двора и короля польского. Между тем pyccкиe полномочные приходили тайком к нашим, прося их о поддержке и обещая им большие подарки. Г. Алегретич в нескольких словах высказал им свое мнениe, говоря что он ни за что в мире не отступит от предписанных ему инструкций своего императора. Темь не менее, на каждом заседании Pyccкиe выставляли этот вопрос, как главное основание и как единственное yсловие для заключения мира. На заседании 24-го октября Pyсcкие предложили письменно Полякам касательно этого предмета следующее пункты:

1. Царь обещает покровительствовать римско-католической вере и сохранить в неприкосновенности права и привилегии дворянства.

2. Его величество царь и по избрании на польский престол будет исповедовать восточную православную вepy, а потому может строить церкви восточного исповедания в пределах Польского королевства везде где ему будет угодно.

3. Униатам будет позволено возвратиться в недра православной церкви, если они того пожелают.

4. Православные будут сравнены с католиками во всех гражданских и духовных правах. [165]

5. После своей коронации, как польский король, царь возвратит польской короне великое княжество Литовское, но ничего больше.

6. Как о коронации, так и о церемониале оной царь условится с польскими посланниками в Москве.

7. Царь не уступит никогда Польше Украйны и казаков, так как они добровольно подчинились Poccии.

8. По заключении мира будут возвращены Польше военнопленные, пушки, церковные одежды и все что может быть возвращено.

9. После своего коронования на польский престол царь намеревается завоевать и присоединить к Польше Швецию, Ливонию и Царьград. Наконец, царь не обязывается жить постоянно в Польше, но попеременно, то в Poccии, то в Польше, по своему усмотрению.

Поляки, соглашаясь в принципе на избрание царя на польский престол, требовали, чтобы предварительно решения этого вопроса Pyccкие возвратили им все отнятые у них области. На это Pyccкие ни за что не соглашались. Наши же посланники, видя невозможность склонить обе стороны к заключению мира, предложили им на заседании 3-го ноября, заключить перемирие до собрания польского сейма, не означая времени, когда таковой соберется. Это предложение было принято единогласно. Главные пункты перемиpия были следующее:

1. Так как оказалось невозможным достигнуть заключения мира при посредстве полномочных его императорского величества, то заключено перемирие формальным торжественным образом и с полного обоюдного согласия.

2. Обе стороны обязываются ударить вместе на Шведов и Пруссаков, в случае если cии последние не покорятся польской короне или пристанут к Шведам против Поляков или Русских.

3. Польским войскам будет дозволен проход чрез области, занимаемые Русскими.

4. Царь обещает отправить своих полномочных на польский сейм для вoзoбнoвлeния переговоров о мире.

Следующие затем два дня мы употребили на визиты и обеды, на которых и простились с Русскими вместе с Поляками. 6-го ноября Pyccкиe вернулись к своему царю, а мы решили отправиться в Варшаву в сопровождении Поляков, чтобы посетить короля и переговорить с ним. 8-го ноября 1656 года с Божьею помощью мы выехали из Вильны.