Записки поляка-очевидца.

Рукописное отделение библиотеки Оссолинских, во Львове, содержит в себе немало интересных документов, относящихся к истории взаимных отношений России и Польши в конце прошлого столетия. Весьма немногими из них пользовались польские ученые в своих исследованиях, издано же еще меньше, почти даже ничего. В последнее время нынешний директор института Оссолинских, г. В. Кентржинский, напечатал в одном Львовском ученом журнале ¹ Записки поляка, бывшего в 1720 г. в С.-Петербурге, вместе с польским посольством. В 1720 году польский король, Август II, отправил в Петербург Мазовецкого воеводу Хаментовского чрезвычайным послом в Россию. Главною целью посольства, как известно ², был вопрос Курляндский, еще тогда неразрешенный окончательно.

Посольство это было назначено еще в 1718 году, и тогда сейм дал инструкцию послу, которому поручалось домогаться у царя: 1) возвращения Лифляндии и Риги; 2) уплаты денег, обещанных за содействие против шведов; 3) отказа курфирста Бранденбургского от кандидатуры на Курляндский престол; 4) объяснения по поводу Аландского конгресса. Все это было выражено в весьма резких словах ³. Хаментовский откладывал выезд и, наконец, в 1720 году, отправился, и уже в марте послал первый отчет. Посольство пробыло в России до конца июля того же года. Результаты переговоров известны; кроме русских источников есть еще и польские ⁴, которые весьма подробно [264] нас знакомят с внутреннею стороною дела и отчасти с внешнею. Уже из оффициального отчета посла можно заключить, что Петр радушно принимал посольство, как гостей, и был тверд в делах государственных. Но с внешнею стороною лучше всего нас знакомят предлагаемая ниже, довольно интересные Записки.

Автор Записок несомненно был в числе членов посольства: он везде сопровождал посла, присутствовал при оффициальных переговорах, но нигде ни одним словом не упоминает о содержании этих переговоров. Из рассмотрения записок нельзя ничего заключить об имени автора их и едвали можно делать какие бы то ни было предположения, как это делает г. Кентржинский. Записки любопытны во многих отношениях. В них прежде всего мы находим описание С.-Петербурга семнадцать лет после его основания, сделанное очевидцем. Это для истории Петербурга весьма важно. До сих пор из эпохи, близкой к основанию нашей столицы, известно только одно описание, составленное очевидцем в первое десятилетие бытия Петербурга, изданное на немецком языке в Лейпциге, в 1711 году. Перевод этого описания на русском языке был напечатан в 1860 году под редакциею управления Императорской Публичной Библиотеки в С.-Петербурге.

Сличение этих двух старинных описаний может представить много интереса. Немецкий автор задался целью систематически ознакомить своих соотчичей с новым городом, который вырос так скоро. Ничего подобного мы не найдем в записках члена польского посольства. Он отмечает все в том порядке, как что видел; а видел он все, так как гостеприимный царь сам возил посольство по Петербургу и его окрестностям.

На польском памятнике вполне отразилось следствие показывания — автор не успевает даже расспросить о виденном, а тут его везут дальше. Кроме того, автор описывает целый ряд празднеств, которые были даны в честь посла, или которые пришлись во время его пребывания; приводить постоянно слова, сказанные царем по какому-либо случаю. При описании праздник годовщины Полтавской битвы, он передает речь Стефана Яворского, иногда даже будто в подлинных выражениях, ломаным русским языком. Приехав из Польши, где, в царствование Августа II, был громадный беспорядок, автор остается в восторге от виденного им в С.-Петербурге.

Записки резко разделяются на две части. В первой — автор как бы пытался систематически описать Петербург, и принялся за это дело, несомненно уже видев весь город. Доказательство этому можно видеть в том, что, описывая един из невских островов, он прибавляет: «на нем строят дом, в который переведут Кунсткамеру — опишу ее ниже». Так можно говорить, имея уже готовый план. Вторая часть имеет характер дневника. Тут автор, начиная с 14-го июня, описывает поденно все случившееся и виденное. На конце прибавил: «20-го сентября 1720 года, в 9 часов пополудни». [265]

В этот день посольство уже вернулось в Польшу. Последнее известие из Петербурга получено 21-го (10-го) июля 1720 года. Судя но этой приписке, можно было бы допустить, что описание составлено автором на-досуге, по возвращении домой. Форма, однако, дневника, в какую облечена вторая часть, заставляет предположить, что автор только привел в порядок свои записки в отмеченное на рукописи число.

С. Л. Пташицкий.

Краткое описание города Петербурга и совершившегося в нем в 1720 году. ⁵

Ладожский канал. — Крепость. — Васильевский остров. — Ремесленники. — Фабрики. — Кунсткамера. — Летний сад. — Адмиралтейство. — Кронштадт. — Ораниенбаум. — Петергоф. — Стрельна. — Похороны князя Долгорукого. — Проповедь Яворского. — Царские именины. — Царский дворец. — Свадьба Румянцева. — Прощание у царицы.

Кто бы захотел описать Петербург как следует, тот должен бы быть там до его основания и видеть, что прежде было на том месте, где теперь выстроен большой каменный город. По нем протекает широкая и глубокая река Нева, с своими рукавами. Город прорезывают широкие каналы, по берегам которых он равномерно расположился.

На этом месте, как я узнал, некогда было 15 лачужек, в которых жили шведские рыбаки. После занятия этой местности Москвою (Moscali), деревенька сожжена, и царь приказал на этом месте построить маленький домик о двух комнатах, в которых сам жил. Этот домик стоит и теперь, покрытый черепицей, но без окон. Для лучшего сохранения, он обнесен забором. Находится он на берегу реки, между сенатом (Collegium Senatorum) и дворцом Гагарина (Gagarynowym). Живя в нем, царь начертал план города, измерил берега реки, ее рукава и каналы. Город этот уже теперь велик, и если царь еще поживет, то сделает из него громадину (machine). По другой стороне реки, на пути к монастырю, была крепостца (fortalicium), где останавливались суда, шедшие в море из Москвы через Ладогу. Крепостца эта теперь уничтожена, а на [266] ее месте построены избушки средней руки и ветреные мельницы. Теперь здесь многие строятся.

Нам рассказывали, что Ингрия прежде принадлежала Москве. Когда же в войне с поляками Москва сама не могла совладать с ними, то пригласила на помощь шведов, которые, зайдя раз в московскую землю и не оказав ей никакой помощи, завладели страною и разместили в крепостях свои гарнизоны, заставили жителей платить подати и исполнять всякие повинности. Таким образом завладели большою страною до самого моря.

Так как московские суда, ходившие Волгою к Ладожскому озеру, а отсюда Невою в море и дальше, часто подвергались, и теперь еще подвергаются — крушению на озере, вследствие скрытых под водою свал, то нынешний царь проводят теперь канал от Волги в Неве, над которым неустанно работают 40,000 людей. Если он окончит это предприятие — а осталось прорыть только несколько миль — то принесет тем местностям громадную пользу, так как теперь все дорого, вследствие худого сообщения.

Около Петербурга царь укрепил берега реки, устроил плотины и шлюзы, прорыл каналы для того, чтобы лишняя вода, нагоняемая бурею с моря, нашла куда расходиться: — еслибы этого не было, волны валили бы строения. Шлюзы сверху покрыты досками, так что по ним можно ездить на лошади. Чем ближе к морю, тем более широким руслом течет Нева и разделяется на несколько рукавов, которые расходятся в разные стороны. По берегам этих рукавов вколачивают теперь сваи, в иных местах берега ровняют; чтобы могли подходить суда, расширяют, поднимают и углубляют дно, где понадобится.

Город этот раскинут на громадное пространство (spatium), где всякий сенатор, министр и боярин должен иметь дворец; иному пришлось выстроить и три, когда приказали. Счастлив был тот, кому отведено сухое место; но, кому попалось болото и топь, тот порядком нагрел себе лоб, пока установил фундамент, вырыл лес, так как, чем ближе к морю, тем почва низменнее и более болотиста. Еще и теперь, хотя дома и отстроены, но они трясутся, когда около них проезжает экипаж, а это — вследствие непрочного фундамента. [267] Эта часть уже имеет вид города: есть там дома, шлюзы и громадные строения с флигелями и всеми удобствами. Далее по направлению к Кронштадту немало еще места, где уже начинают строить, и где уже поселилось несколько тысяч мещан у самого моря.

Есть здесь церкви, коллегии, дворцы и так называемые лавки (lawki), где можно все получить — это четыреугольное строение, в котором, как по одну, тар и по другую сторону, живут купцы. Дворцы — громадные каменные, с флигелями, кухнями и удобствами; только они наскоро построены, так как при малейшем ветре валятся черепицы; должно быть, худой материал, или построены зимою, так как здесь лето непродолжительно. Еще половина этого города не выстроена.

На этой стороне Невы по берегам реки расположены дона, тянущиеся до царских дворцов, которых три: два летних и один зимний. Сады красивы. Я слыхал от самого царя, который сказал нам: «Если проживу три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля». И в самом деле, сюда привезена морем из Венеции, Италии, Англии и Голландии масса мраморных статуй, колонн; даже целая беседка, из алебастра и мрамора, привезена из Венеции для сада, расположенного у самой реки, между каналами. Здесь множество замечательных вещей, беседок, галлерей, насосов и удивительно красивых деревьев. Со стороны реки около сада подведена каменная стена; к реке ведут галлереи (ganki), где можно сесть на ботик, галеру, яхту или буер, чтобы ехать на море или гулять по каналам и большой и широкой реке. На реке находится остров, на котором строят дома, куда переведут Анатомию (Кунсткамеру). Анатомию опишу ниже.

На другом острове находится пороховой завод; на третьем, который называется «Васильевский остров», расположены дворцы летний и зимний князя Меншикова (ksiazecia Mezyka), а также и другие дома до самого моря. Есть также места, где строят корабли, — преимущественно в адмиралтействе; тут находятся башни (beluardy) с пушками, равно как и дома, в которых живут англичане и голландцы, строющие корабли. Далее место, где строят галеры. Я слыхал от царя: — «У меня много кораблей, но я уменьшу число судов, и [268] останется их 30, на каждом по 100 пушек, да 200 галер, на каждой по 40 пушек». И в самом деле, этого у него уже слишком много. Имеются здесь большие четыреугольные суда, на которых перевозят корабли в море, так как по этой реке, а даже и по вдевшему морю, не везде могут ходить корабли, потому что во время бурь море засыпает реки песком. С этою целью, миль на 7 отсюда, построена крепость, где останавливаются военные корабли. Галеры мне нравятся, так как на них можно ездить по водам, и то безопасно, как у берега, так по самому глубокому морю; притом ими можно управлять, как угодно и в какую угодно сторону, а также стрелять в неприятеля, вращаясь на месте.

На другом берегу реки, против царских дворцов, отроят большой укрепленный замок. Посредине его находится церковь с башнею, на которой помещены часы, играющие французские куранты (kuranty); здесь вообще во дворцах и коллегиях много таких часов, которые разыгрывают псалмы. В помянутом замке множество пушек, и со стороны моря постоянно развевается красно-белый флаг. Здесь есть такой обычай: когда адмиральский фрегат выйдет на воду под особенным флагом, то должны выходить все фрегаты — под страхом штрафа. Адмиральский фрегат идет впереди, а все прочие идут за ним, не опережая его. На фрегатах обыкновенно находятся сенаторы, министры и другие баре, которые веселятся при звуках музыки. Минуя один другого, пьют здоровье, стреляют из пушек и обязаны быть на воде до тех пор, пока адмирал не причалит к берегу. В этом месте живет много ремесленников — французов, англичан, голландцев и мануфактуристов других национальностей, которых царь выписал для того, чтобы они учили русских людей; для работ у них свой дом.

Также здесь много зданий для корабельного провианту, соленой рыбы, ветчины, муки; есть здания с конюшнями, где останавливаются конные полки, а также для пехоты, со всеми удобствами. Есть здания, где останавливаются гости, а для их удобства и трактиры. По берегам, куда привозят хлеб или провиант, устроены амбары; сюда немедля переносят привезенное с кораблей. Выстроены также каменные солодовни для пива — [269] для кораблей; пока пиво свежее, его не пьют — так оно горько; а горько потому, чтобы могло дольше стоять, не скиснув.

Неподалеку от царских дворцов находятся здания, выстроенные в квадрат, для ремесленников, которые строят фрегаты и яхты. Внутри сделан канал, куда на зиму приводят суда, чтобы их не испортил ледоход. В других зданиях выделывают пушки, колокола, чугунные и железные мортиры; в третьих — колесники делают лафеты и колеса для пушек. Есть также большие и длинные строения с кузницами, где кузнецы выковывают все принадлежности для пушек.

На другой стороне реки, за дворцом князя Меншикова (Mezyka), находится Французская улица, где живут одни ремесленники, как то: скульпторы, плотники, рабочие, делающие фонтаны, а также и те, которые выделывают разные вещи из олова и других металлов; но все это — для царя. В лавках есть такса, по которой продают все предметы. Есть здесь также меха и товары из меди и железа; здесь много полотна, но оно узко, а между тем его здесь нужно много, так как стены и потолки обивают полотном, местами даже восченым; обивают также полотном балконы и башни в италианских садах, и даже заборы вокруг садов. Ткани, даже весьма красивые, привозят из Москвы.

На берегу Невки есть длинный, двух-этажный каменный дом, в котором шесть комнат внизу и столько же наверху. С одного берега до самого дома проложен мост, на котором находится избушка и балкон столярной работы. В каждой нижней комнате этого дома есть 5 станков для выделывания полотна; в угловых же комнатах работают столяры и токари, которые приготовляют станки, мычки, веретена, прялки, мотальницы, утки (cewki), челноки (lodki) и другие снаряды. В комнатах верхнего этажа много женщин, под присмотром англичанки, которая наблюдает за их работами. В одних комнатах прядут, в других разматывают (motaja), в третьих наматывают (nawijaja); здесь множество людей, есть и смотритель, который всем управляет.

На противоположной стороне, на той же реке, есть другое здание, где выделывают крахмал; есть здесь мочильные чаны (przycierki), а также несколько втулок (szpunt), по [270] вынутии которых вытекает вода; вода, и при ток весьма хорошая, проведена трубами и посредством труб же отводится. На другой стороне реки находится большая и широкая белильня; здесь вырыты каналы, в которых мочат и поливают полотно.

Есть здесь также два стрельбища, одно за Невою, за каменными солодовнями, другое за двором (dworem) г. Головкина; там учат стрелять из пушек, которых в каждом по десяти.

Река Нева укреплена плотинами (szluzami), особенно один берег, на расстоянии 12 миль до Шлиссельбурга, так что суда везде могут причаливать к берегу и сейчас выгружать то, что желают. Деревьев сплавляют этою рекою громадное количество как в город, так и на море к различным крепостям. Около города нельзя и розги срезать, хотя там на пространстве нескольких миль растет множество березы, пихты (smereczyny) и сосен, но это мелкое дерево. Дуб, необходимый для постройки кораблей, яхт, фрегатов, галер, буеров, шлюпов и гондол, привозят рекою частию из Москвы. Все это царь имеет, так что может обойтись без вывоза из чужих стран, и если еще найдет минералы, для чего уже выписал в нынешнем году из Саксонии рудокопов, то справедливо можно его будет назвать: владыка земли и моря (Dominus terrae et maris).

За городом, по направлению к монастырю, стоит над Невою дворец, в котором его величество царь показывал нам Кунсткамеру (Anatomija), которую купил где-то за Голландией), у какого-то славного заморского доктора. Доктор собирал эти редкости в продолжение 50-ти лет, а когда у него царь купил это собрание за 12,000 червонцев, то ему уже было 72 года. Так как у него был один сын пьяница, который не умел ценить этих редкостей, то он предпочел продать тому, который этим воспользуется и съумеет сохранить. Дворец этот, из которого далеко видно, расположен на красивой равнине. Через сени с балконом входишь в комнату, в которой множество склянок, расставленных по шкафам. В этих склянках сохраняются головки маленьких детей, от одного до двух лет, и так хорошо сохраняются в спирте, что кажутся живыми. Иная смотрит живыми глазами, [271] как-будто ничто не разрушило их зрения, хотя она стоит уже несколько лет. С иных чуть не брызжет живая кровь; где отрезана голова, там кажется — будто кожа с телом вчера отрезана. В других склянках сохраняются руки и ноги, на которых видны жилы через кожу, как-будто живую. В следующей комнате склянки с образцами развития человеческого плода, от первого зародыша до полной зрелости плода ⁶. Есть здесь различные чудовища (monstra) как человеческие, так и животные, и другие редкости; также чучела разных животных — слонов, ящериц, рыб, и высушенные рыбы с удивительными ртами. Немало здесь морского тростника, также громадное количество слоновой кости, которую привезли из греческого государства, где некогда воевал Александр Великий, который, щадя людей, подвергал опасности слонов, которых там немало погибло.

В трех других комнатах устроена весьма красивая библиотека; в ней находятся старые книги, имеющие -полторы тысячи лет, как высчитали отцы иезуиты; более всего греческих. Есть также много книг, напечатанных на славянском языке; другие сочинения относятся в военному искусству и содержат описание новых изобретений — как осаждать города, замки и крепости; много таких сочинений царь приказал напечатать для молодых людей. Кроме того здесь находятся немецкие библии и много книг латинских, немецких, французских и русских на несколько тысяч.

Также много хранится в склянках образцов животных. Немало птиц разного рода и цвета: страусы, красные аисты, ястребы, индейские вороны, попугаи трех родов, и много других птиц, которых не умели нам назвать. Показывали нам разных птичек — белых, красных, голубых, желтых, которые имели такой красивый цвет, что сам царь их целовал. Между ними были птички маленькие, как сверчок; другие же имели хвосты длиною в два локтя ⁷, сама же птица как палка, а когда летит, то немного распускает хвост; сама голубая, хвост черный, а клюв белый. Были также красные с белыми хвостами; [272] пух у них так же нежен и густ, как у кошки; эта птица летает небыстро. Были там странные мыши с собачьими мордами и бабочки удивительной породы, которые как растянутся, то величиной с тарелку; цвет их голубой, а на крыльях красные, белые и черные капли. Видели мы также саранчу, про которую рассказывают, что Иоанн Креститель ею питался в пустыне. Показывали нам янтарь и рассказывали, как он родится: есть деревья, из ветвей которых, когда их солнце нагреет, стекает смола в морскую воду, где дистиллируется; в янтаре были заключены мухи, пауки и другие нечистоты (makuly); так как янтарь, при образовании, уже не выпустит того, что захватил, и, таким образом, растет от взаимнодействия (per cooperationem) солнца и соленой воды; имеет то свойство, что прилипает, когда его нагреть. Было там изображение (effigies) дикого человека, которого нашли неживым, с двумя лодками. На одной лодке были рыбы, копье и колчан со стрелами из морского тростника; тростники были суковаты, а копье широкое железное; где это ему сделали? Лука не было — вероятно, выпал, или ветер вырвал. На другой лодке сидел сам дикарь, и умер сидя. Платье его из странной пестро-желтой шкуры, с рогами из еще более странной кожи. Сам он был малого роста. Невозможно описать все виденное, так как пиша о многом забыл, особенно о морских предметах, рыбных чешуях, раках и т. п.

Держат здесь пятнадцати-летнего мальчика, который с лица и головы весьма похож на обезьяну; на руках и ногах у него только по два одинаковых пальца, но не такие, какие должен иметь человек. Мальчик этот своими пальцами жал руку царю.

Кунсткамеру намерены перевести в дом, который строят на острове за большим замком; в нынешнем помещении уже тесно, так как постоянно что-нибудь прибывает.

Есть также большие дворцы, называемые коллегиями: в одном принимают заграничных послов, второй — это сенат, третий — для совещаний по иностранным делам, четвертый — collegium institiae, пятый — военная судебная коллегия; также коллегия сельская (pospolite wiejskie). При каждой коллегии вводятся еще отдельные канцелярии. [273]

За царскими дворцами есть здание, где останавливается почта; там же есть здание для птиц, где продают тетеревов, рябчиков, белых глухарей, больших и малых уток, Чирков; о названиях других не доспросишься; есть также в клетках щегленки, дрозды певчие.

На одной равнине, которую нарочно оставили среди города, стоит одно только здание, назначенное для упражнения молодых людей. В первым числах июня, по русскому календарю, собралось там мальчиков тысяч семь; угощали их водкою и пивом; потом они дрались там на-кулачки; бьются они за государево здоровье; иногда кой-кого и убьют. В том же здании помещена пара львов, отдельно самец и отдельно самка; есть также пантеры, рысь, леопард, морские коты, белые и серые обезьяны; в другом месте — белые и черные медведи и выделанная слоновая шкура.

Праздновали мы царское рождение; после церковной службы царь пригласил гостей и послов в сад в угощал их в галлерее. На воде стоял фрегат, убранный сверху до самой воды флагами; на нем было 26 пушек, из которых делались залпы, когда провозглашалось царское здравие; играли на трубах и валторнах; в замке стреляли из пушек. После обеда отправились мы в Итальянский сад, где видели разные украшения (galanterуе), фонтаны и клумбы (kwatery), между которыми стояли большие суда из фарфора. Давали здесь в равных местах много вина, а именно: шампанское, бургундское и др. Наставили столов, где только было можно. Сад этот разбит всего 5 лет тому назад, но всякий должен согласиться, что не найдет того, что здесь есть, у величайшего барина (pana) и по прошествии 20-ти лет. Были в этом саду пруды, обложенные каменною стеною, по которым плавали индейские гуси, морские утки и множество птиц; устроена там и голубятня, в которой помещается 16 пород голубей, — есть над ними и присмотрщик. Есть здесь и белый аист — аиста в этих краях не встретишь, — несколько журавлей, дикий кабан, большой еж, на котором иглы длиною в четверть (локтя). Второй сад засажен фруктовыми деревьями, — в нем только галлереи и шпалеры. Так мы гуляли в саду до одиннадцати часов ночи, пока не зажгли фейерверк; сожигали различные огни, [274] стреляли из пушек и пускали ракеты до двух часов пополуночи. Было здесь двое мужчин из Франции и женщина из Лифляндии (Inflant); мужчина, вышиною 4 аршина, шириною два локтя, ходил в полусапожках (cizmy). Его жена, превышавшая мужа на четверть, была одета в платье из камки, на которое пошло 82 аршина.

14-го июня (1720 г.) пригласили нас в адмиралтейство, где нас ожидал царь. Пройдя мост на канале и ворота, мы вошли через сени в громадное помещение, где строятся корабли. Осматривали мы нововыстроенный большой красивый корабль, который в будущее воскресенье будут спускать; отправились мы в кузницу, выстроенную в углу. В этой кузнице было 15 горнов, и при каждом работало 15 кузнецов с мастером. Пять человек делали брусы (sztaby) для кораблей; кроме обыкновенных кузнечных мехов были и такие, в которые дуют медными и железными трубами. Оттуда мы прошли через другой канал к большому трехъэтажному дому, выстроенному в виде треугольника на прусский манер. Царь ходил с нами по разным магазинам (schowanie), находящимся в этом здании; мы осматривали все корабельные принадлежности: — были там канаты навосченые, насмоленые, намазанные разным жиром; некоторые были толщиною в половину человека, и всего этого в 15-ти избах было так много, что не собрать на 500 возов; гвозди для прибивки досок лежали по углам большими кучами, а также якоря, топоры (багры) с длинными рукоятками для задерживания корабля и придвигания одного к другому; далее топоры другого рода для работы, лопаты, молоты, бурава, долота большие и малые, несколько тысяч фонарей, из которых некоторые были так громадны, что в них покойно можно было сидеть; кожи для тушения вброшенных бомб, юфть, беленые и небеленые полотна, холст, приготовленный для парусов. Жир был собран в больших чанах, бочках и фудерах (kufa). Также полно было всего и в других кладовых, в которых сложены охотничьи ружья (flinta), карабины, петарды (szturmak), пистолеты, штыки, кортики (kordelasy), шпаги, портупеи (peudent), летние и зимние рукавицы, большая масса башмаков, сапог, туфель, бесчисленное множество полотняных и шерстяных шаровар для матросов. Несколько [275] палат завалены были большим количеством тяжелого как олово дерева, привезенного из Ост-Индии. Царь говорил, что еслибы у бояр (его) было столько дерева, то ему хватило бы его на два года. Это дерево употребляют для выделки колес, вращающих канаты, так как канат вращается на этом дереве с такою же легкостью как по металлу; если же употребляют для этих колес железо, то оно должно быть закаленным, так как в противном случае оно распадется как точильный камень. Кроме того, там лежало несколько сот оловянных корабельных подсвечников, ведер, рогож (cynowek) еще более, множество решет, сит для муки, мисок, из которых одной достаточно для семи солдат; щипцов, сальных и восковых свеч. В нескольких избах сложены были в сундуках и развешены по стенам корзины, железо, железные кольца, разные ядра в громадных чанах; чаны эти в виде длинных скамеек из листовой латуни, раздвоенные по бокам, с приделанными трубами, в которые опускается ядро, и уже само идет на корабль. Все ядра взвешены, и на них весьма аккуратно отвечен вес, в чем нас убедили произведенные опыты. Две другие комнаты были наполнены медью, взятою у шведов, и царь сказал послу, что шведы к нему пожаловали. Перед этими зданиями стоят большие ящики, в которых много зарядов, гранат, железных ядер; в других местах масса разноцветной материи для хоругвей, значков, корабельных флагов и т. п. Краска была собрана в большом количестве бочек, а именно: лазуревая, красная и равные другие, которые добывают здесь в Ингрии. В третьем этаже было приготовлено на восемьдесят тысяч рублей парусов. Не всякий этому поверит, но мы видели это своими глазами. Затем мы отправились в галлерею, находящуюся в среднем этаже, где адмирал Апраксин, — а это было в пятницу, — подчивал нас одними корабельными блюдами, т. е. копченой говядиной, сосисками, окороками, языками, морскими рыбами, а также маслом, сыром, селедками, вареньем (powidla), солеными устрицами, лимонами, сладкими апельсинами, сухарями, осетрами; было несколько блюд раков, но мелкие. Давали пиво и полпиво холодное, так как здесь всюду много льда; на башне в это время играла музыка. [276]

Посидев немного, мы отправились в коллегии, где бою много молодежи. Столы покрыты зеленым сукном; на стенах развешены зеркала, чертежи, гравюры. Преподаватель (magister) объяснял военное искусство: как стрелять на кораблях, как управлять парусом, когда вода в волнении, и другие этого же рода искусства. Нельзя было об этом подробно раскрашивать потому, что мы только проходили, я едва услыхал о том, что здесь делают. Отсюда мы сошли к каналу, в котором стояло несколько судов с насосами, которые вгоняют воду в длинный кожаный рукав, длиною в несколько сажен, и снабженный, на конце, металлическим шприцем (sikawka), из которого вода брызжет в сторону, в какую его направят. Применение этих судов тушить огонь, если бы такой — Боже упаси — занялся. В одной комнате находится библиотека, в которой содержатся книги, относящиеся исключительно к искусству мореплавания. Здесь были большие запасы равного рода бумаги — белой, серой, черной, и также бумага для чертежей. Несколько комнат были заняты постелями, назначенными для кораблей; готового платья разного цвета было на 24,000 человек, а также платье для 4,000 матросов.

Затем мы пошли через канал в другое здание, которое было так же длинно, как и первое, но только в один этаж; здесь живут одни ремесленники, которые выделывают корабельные снасти; котельники, например, делают котлы, котелки, противни (brytfany), медные котлы; я видел там столь большие медные котлы, разделенные внутри жестью, что в них можно было варить вместе клецки (kluski) и кашу для 200 человек, так как на кораблях кухни не очень просторны, и запас дров на море также не велик. Были там также скульпторы, столяры, токари, жестянщики, стекольщики, которые делают фонари, слесаря, чертежники, бочары, которые делают бочки, ушаты (weborki), т. е. ведра и другие сосуды, по мере надобности; цирюльники приготовляют мази и пластыри для ран; было около восьмисот портных, работающих над парусами; у них иголки длиною в четверть, которые они подпихивали наперстками, чтобы они скорее шли; нитки у них для этого толстые, навосченые, как дратва. Искусство их шитья состоять в том, чтобы канат, который пришивают, не был длинее [277] паруса, а также парус — каната, так как ветер вывернул бы его и иного попортил бы.

Во втором углу столько же кузниц и кузнецов; эти здания совершенно равны как по числу людей, так и по месту, ими занимаемому. Было там здание большое и широкое на сваях, в два этажа, покрытое досками со стропильными переводами (wiazany); здесь приготовляют модели кораблей и делают их измерения (dymensya), и ни одного корабля не станут строить, пока модель в этом вале не выйдет хорошо. Внизу между сваями делают шлюпки для кораблей, мажут и красят; здесь достаточное количество работников. Так как это здание стоят у самой реки, то «пускают шлюпки на воду, как-только окончат. Вечером, когда стал идти дождь, мы отправились в комнаты, где много было вина и пива и где начальник (magister) кораблей Головкин (Головин?) нас угощал. Он носит постоянно золотой циркуль, украшенный драгоценными камнями, — в знак своего достоинства. Но все это делается для церемоний: в сущности, не он, а только сам царь знает толк в этом; он только изредка бывает у работников. Царь назначил его начальником (magistrem), и на каждом пиру сажают его рядом с царем, пьют его здоровье и делают гравюры с его именем. Подарил их он и нам, полякам, которые были вместе с послом. В это время царь привстал и, кланяясь, налил вино, ходил и раздавал нам всем рюмки, исполняя свою обязанность, так как, еслибы не сделал этого, то должен был бы уплатить штраф, точно также, если бы не выехал на воду, когда выезжает адмирал, о чем мы выше уже писали.

16-го июня (1720 г.), спускали корабль, под названием «Сибирский Орел». За женою посла царица прислала весьма дорогую шлюпку (kuszlatkе), обитую как снаружи, так и внутри зеленым бархатом. На ней было 12 гребцов, тринадцатым был шкипер; одеты они были в черный бархат и в такие же шапки, но когда они гребут, то снимают это платье, несмотря ни на ветер, ни на мороз. Такое здесь обыкновение. После спуска корабля, угощали на нем многих гостей и послов; по здешнему обычаю, играла музыка, и стреляли из пушек.

20-го июня, приказано нам ехать в Кронштадт. [278] Выслушав обедню, мы отправились на корабле, который прислав был за господином послом; корабль этот был весьма красив и чрезвычайно дорог; делали его в Англии для прусского короли, и, по словам прусского посла, стоил он 40,000 рублей. Прусский король подарил его царю вместе с 22-мя трехфунтовыми пушками. Наверху корабли, где находился посол с женою, была комната, украшенная резною работою и вся вызолоченная. Больших венецианских (weneckich) окон было девять, ставни покрыты малиновою камкою с шелковыми поясами (pasmami), потолок и стены были покрыты тоже малиновою камкою и позументами, богато вышитыми золотом. Зеркал было множество; мраморный камин; принадлежности к камину из латуни: щипцы, раздувальный мех, лопатка, клещи и щетки; пол покрыт ковром; двойная кровать тоже покрыта камкою с позументами; постель вся белая с шитьем.

В первой комнате второго этажа стояло восемь кроватей на широких скамьях, на которых днем сидят, а ночью спят. Устройство то же, что в первой комнате, с тою разницею, что здесь все было покрыто голубою камкою, а на стенах развешено столько зеркал, сколько можно было их поместить. Тюфяки из голубой камки прячут на ночь и вместо них дают полу-шелковые, а также одеяло и кальки. Во второй комнате, в этом этаже, четыре кровати, покрытые камкою лимонного цвета, тюфяки, занавес и зеркала. В этих комнатах на полу лежали ковры, но мы приказали их снять, боясь попортить их подковками от каблуков. Третья комната — шкипера, с четырьмя кроватями, покрытыми полушелком; были там зеркала, сундуки, ящики и т. п. Одним словом, все как у первого сенатора. Были также на этом корабле столы, стулья, шахматы, шашки и иные развлечения (zabawy). Была также и кухня с погребом и необходимыми помещениями (schowanie); на ней варили для нас всех, а нас было слишком 100 человек. Склад пороха и ядер находился в цейхгаузе. Было помещение и для матросов. На дне этого корабля находится 1,375 пудов свинцу, а каждый пуд содержит в себе 42 фунта.

Плыли мы целый день; небо было безоблачное и ясное, почти что не было ветру. Во время пути стреляли из пушек; во время маневров (przy lawirowaniu) раздавались звуки труб и музыки, [279] бывшей на кораблях, шедших вместе с нами. Я насчитал около двухсот буеров (bujarow), яхт, шлюбок и гондол. Когда адмирал бросил якорь, дан был пушечный сигнал для остановки всего флота. Остановились мы на расстоянии двух вил от Кронштадта и ночевали на море. На следующее утро, в восемь часов — день был ветренный и туманный — приехал в нам царь, министры Головкин, Шафиров и некоторые офицеры, которые сожгли в Швеции окрестности Або, а также и кронштадтский комендант. Одним подали водку; царь выпил рюмку вина с летучим маслом (z olejkiem elixae proprietatis). Подали также окорока, языки и масло; выпив но нескольку стаканов вина, мы пошли в месту, где построены были на сваях две широкие плотины (szluzy) из крепкого дерева и железа. Множество было там пушек; они отстояли одна от другой почти на одну сажень. За плотинами стояли фрегаты, галеры, гальоты (galeony) и еще девять больших военных кораблей; неподалеку от этого места стояло еще семь красивых больших военных кораблей, на которых было множество пушек. Проехав это место, мы направились далее и, наконец, остановились у острова Котлина, в месте, защищенном сваями и плотинами. Весь флот вошел туда же, но это место столь большое, что и три такие флота могли бы там поместиться. Плотины, по направлению к Балтийскому морю, густо обставлены пушками и габионами (koszami). Царь, взяв на свою шлюбку посла и его секретаря, отправился к месту, где выстроен Кронштадт. Поутру мы с приставленными к нам офицерами отправились к дому, в котором живет комендант, а оттуда по плотинам вокруг Кронштадта. Кронштадт построен на сваях и камнях в виде круга. Первый этаж (pietro) снизу каменный, второй на прусский манер, а третий деревянный. Пушек здесь много, и поставлены они на таком месте, что кораблю нельзя их миновать, так как в других местах море слишком мелко. Проезд этот для большей безопасности иногда запирают цепями. Нам было дано помещение на острове Котлине, во дворце князя Меншикова (Mezyka). Дворец этот громаден, в три этажа, стоит на красивом проспекте. Комнаты обиты обоями; множество здесь зеркал и других украшений, как у князя; все мы расположились в этом [280] дворце, а в зале служились божественные литургии (msze swiete). В субботу пригласили нас в каменный дом, выстроенный нарочно для царя. Царь в нем живет, когда приезжает осматривать флот, так как ему не хочется ехать на остров Котлин. После угощения каждый из нас еще в тот же день вернулся на шлюбке в свою квартиру. На следующий день, в воскресенье, пригласили всех гостей, приехавших на этом флоте, к адмиралу Апраксину, который угощал на своем корабле всех послов, министров и гостей. Корабль этот военный, большой и широкий, снабженный 100 пушками, назывался «Ангот». Несколько часов спустя, вице-адмирал, т. е. сам царь, пригласил всех на свой корабль к ужину. После каждого тоста производился залп из пушек; прежде всего подали вино, а у вице-адмирала надо было много пить. При этом стреляли зараз из 30-ти пушек, так что даже корабль порядочно наклонился; ядро из одной пушки случайно разбило одну шлюбку; людей, к счастью, спасли. Затем вице-адмирал представлял свой корабль, который называется «Лесной» (Lesnia); показывали нам цейхгауз, входя куда, мы должны были снимать сапоги, чтобы не произвести огня подковками от каблуков; здесь было много пороху, пуль, бомб и каркасов (karkasow). На следующий день, в Иванов день, мы ходили с царем на острове Котлине по каналу, который рыли 4,000 нанятых людей; каждому из них платили за кубическую сажень по пяти рублей. Больших камней там много, и, чтобы легче добыть их, разбивают кирками и железными клинами, или разрывают порохом; кроме камней в этом канале немало хорошей глины, которую употребляют на выделку кирпича и черепицы, и таким образом скоро строят каменные дома. После божественной литургии флот тронулся, и мы за ним отправились в Ораниенбаум (do Ranimbowa), лежащий у моря, в 4-х милях от Кронштадта. Это дворец князя Меншикова (Mezyka). В дороге мы обедали на корабле, а причалив к берегу, ожидали до пяти часов приказа; тогда приехал от царя генерал-адъютант Преображенского полка, Румянцев, с донесением, что царь пришлет шлюбки, а если угодно прогуляться, то можно ехать во дворец сушею. Таким образом посол с супругою и нами отправился. Остановились мы [281] у мосту, где нас ожидали кареты; сев, мы подъехали к Итальянскому саду, расположенному у самого дворца; выйдя из кареты мы гуляли по саду. Этот сад украшают три фонтана, 46 различных статуй, а также клумбы и галлереи. Вышли министры и развлекали посла; с его женою беседовала княгиня Любецкая, жена валашского господаря; нас же пригласила к себе гофмаршал (marszalek) князя и угощал холодным вином, прямо со льда, и полупивом. Красивый это дворец; еще строят флигеля; по углам его церкви; здесь есть бани и пруды; воду в них доставляет река, протекающая у замка. В этой реке множество рыбы, особенно осетров, семги и форелей; все, что тогда поймали, отдали послу.

Из Ораниенбаума отправились мы в Петергоф, куда считают две мили. Прибыли туда в 11 часов. Царь сел на наш корабль и провел нас с моря на корабле по каналу, обложенному камнем и обсаженному деревьями до самого дворца, построенного на горе. Когда мы высадились, нас ввели во дворец, где были накрыты столы и играла музыка. Кушанья были отличные и вина старые.

После обеда, вечером, нас пригласили в другой дворец, построенный у самого моря, который называется Монплезир. Царь ехал с послом в экипаже, выплетенном из морского тростника, и с ними все, кто мог, прицепились. Экипаж был запряжен в одну лошадь; вместо колес были подложены катушки (waдki). Царица ехала с женою посла и дамами по проспектам и трем садам до самого дворца, где тоже были накрыты столы. Пили мы много до 10-ти часов ночи, после чего царь отправился спать во дворец, а мы на корабль. На утро царь прислал, приглашая ехать в Стрельну (Sterlimuza) и предлагая свои кареты, еслибы мы пожелали ехать сушею. Посол с нами отправился сушею, а его жена поехала морем, так как и шлюбка была готова. Ехали мы по берегу моря, по горам до Стрельны, куда прибыли в 10 часов к обеду. Отобедав, ин отправились к месту, где реку вводят в другое русло, а после пошли туда, где закладывают весьма большой дворец. Первый камень положил царь, второй посол, и мы, бывшие там, тоже положили камни. Царь провозгласил тост за скорое окончание постройки. По окончании церемонии подали нам 32 [282] верховых лошадей, убранных в равные китайские, прусские и шведские седла и другого рода сбрую, и мы поехали в сад Версаль, который довольно велик и простирается до морского берега. Тут несколько каналов, впадающих в море, есть галлереи (ganki), аллеи, высаженные липами, много фонтанов, лабиринты и много красивых предметов. У самого берега оставлена сосновая роща для зверей, обведенная каналом. Там было что видеть, и, пока мы объехали верхом, прошло несколько часов. Из сада повел нас губернатор в лес, и там на круглую площадку, от которой идут 12 просек в разные стороны. Царь нам рассказывал, что одна просека тянется на 140 верст. В каждой просеке мы должны были выпить по рюмке вина и стакану пива. Было этого вдоволь, так как за нами возили целый погреб. Оттуда мы проехали около полугоры польской мили в другой круглой площадке, где были три просеки, уже не столь длинные. Отсюда мы направились к другому саду, который теперь закладывают, а затем обратно в Стрельну, где, выпив по рюмке водки, простились с царем. Царь отправился ночевать в Петергоф, мы же на море, на корабль.

Из Стрельны в Петербург 4 мили. Выехали мы в 4 часа утра обратно в Петербург. Сначала был попутный ветер, но, когда мы вошли в реку, ветер утих, так что мы едва тронулись с места. Когда мы приехали к адмиралтейству, с нашего корабля выстрелили 9 раз, а с адмиралтейства. нам отвечали. Проходя мимо замка, мы выстрелили 15 раз, а с замка — 31. Таким образом едва в 10 часов ночи прибыли мы во дворец, а барка (galcon), на которой были наши вещи, едва прибыла на следующий день в 8 часов. Посол велел угостить шкипера (szyper); его казначей дал шкиперу 10 червонцев, а матросам по три; шкиперу на барке (galconie) пять червонцев, а матросам по одному; конюхам царских лошадей, которых у нас было 32, дал по три червонца ⁸. [283]

Дня 26-го июня (1720 г). Шведского посланника отправили из Петергофа. Дали ему 300 червонцев и три пары соболей. Царь возил шведа с собою по морю и суше, показывая свои крепости, построенные на море и у берегов, а также флот, стоящий у Кронштадта. Показав все это, царь сказал:

«Твой государь — бедняк (chudy pacholek), и напрасно оплачивает шпионов. Ты сам видишь, что у меня есть. Моим послам, приезжающим к вам, завязываете глаза в своих крепостях, я же открыто показываю, что у меня, и не стыжусь ни моих крепостей, ни флота».

Кто не привык к морскому путешествию, особенно во время волнений на море, тот не высидит внизу — разве на верху, на палубе. Многие из нас болели; мы лечились водкою и табаком. Послу царь прислал лекарство от морской заразы (zarazy). Воду невозможно пить, так как она сильно смердит, густа и желтовата. Гохланд (Ochlant) лучше видеть из Ораниенбаума, чем из Кронштадта, хотя до этого острова 16 миль. Корабли так запасаются водою, выходя в море, так как она здорова и хороша. На этом острове царь подарил своему дворянину Зборинскому (Zborzynski) 20 мужиков, которые за подать дают ему рыбу, сельди и кожи из тюленей.

Царь имеет двадцать два миллиона рублей дохода, из которых платит войску, флоту и ремесленникам. Экстраординарных доходов имеет столько, сколько хочет и может у кого взять. Провиз (?) в Петербурге составляет ежемесячно 9,000 рублей ⁹.

Дня 6-го июля. Помер князь Долгорукий, имея 64 года; это родной брат посла, который уже несколько лет пребывает в Польше. Шестого числа пригласили посла на похороны, вследствие чего в 4 часа вечера мы отправились в квартиру покойного. Две комнаты были обиты флером; художник снимал с покойного портрет (malarz, ktory go kontrfektowal); немало было митрополитов, епископов, архимандритов и разного другого высшего духовенства. Посол выразил соболезнование [284] архиерею Яворскому. Покойник лежал в гробу, обитом малиновом бархатом, с золотыми позументами. Саван был подвязан у шеи лентою; в изголовьи выстлано как следует, тюфяк покрыт золотом наподобие одеяла. Около гроба стояло более 12-ти офицеров, в черных плащах и траурном платье, перепоясанные bowelnicami; свеч в зеркалах было 15, у гроба 8 в подсвечниках, обтянутых флером. У гроба на длинной палке (toporzysko) держали портрет покойного и его гербы, завернутые во флер. Четыре гофмаршала (marszalek), с траурными жезлами, вводили приезжающих. Но царя мы ждали три часа; наконец он приехал; подойдя, осматривал со свечею покойника, — здесь такой обычай, что друзья и кто хочет — осматривают покойника. Затем сняли покрывало и закрыли гроб, прибив к бархату жестяную доску с гербом.

Нам, полякам, пристегивали к шапкам bowelnice и каждому давали белые перчатки. Кто был одет в траур, того благодарили, что был socius doloris. Посол и некоторые из наших были в трауре.

Затем, после обычных отпеваний, духовенство направилось с гробом, по старшинству — на конце уже младшие; не так, как у нас, что епископ идет после всех.

Один взял святую икону, чтобы отдать ее в монастырь — такой здесь обычай после каждого покойника. Проводя покойника, все шествие направилось к морю. Став у неукрепленного берега, толпа стала сходить по лестнице к морю. Вдруг лестница сломалась, и человек 30 упало в воду с высоты 116 (!?) аршин — упал адмирал Апраксин, адмирал Невский (?), вице-канцлер Баторов (?), много офицеров и дам. Всех, однако, спасли, никто не потонул. Царь, оставив царицу, поехал в монастырь; духовенство и друзья покойного пошли за покойником; мы же вернулись во дворец, так как уже было около 8-ми часов. Погребальный кортеж вернулся после полуночи; сели кушать; подавали золотые кольца и серебреные ложки по тамошнему обычаю.

Дня 8-го июля (нов. стиля, 28-го июня ст. стиля) праздновали воспоминание полтавской победы. В церкви св. [285] Троицы, сначала царь молился со всеми министрами, генералами и офицерами, а после архиерей Яворский сказал проповедь, на которой были и мы. Архиерей изложил, как царь искал мира с королем шведским чрез посредство польского короля, Англии и Голландии, и даже прямо чрез шведских министров Пипера и Штенбека (Sztombok). «Но эта вздутая гидра не хотела предпринимать средств в миру. Св. Иоанн пишет, что во сне видел змея (smoka) с семью головами, который хотел сбросить своим хвостом сияющие на небе звезды. Таято (tajato) бестия, этот-то хобот (chobot), который хотел похлонити ¹⁰ российское государство, сдушил Польшу, Жмудь, Литву и Саксонию, разрушил хорошие города — Варшаву, Краков, Львов, Вильно, Торунь (Торн), одним словом — все народы. Со своим ядом также нашел и на наше государство, расширил свое могущество, но великий государь скоро унял его гордость и выгнал этот хобот со своих стран и войско его взял в неволю, и он, хотевший овладеть нашим российским государством, потерял свое, — удавился своею жадностью, и, наконец, смерть задавила его. Когда (Koly) он взял великие народы — Инфлянты (Лифляцдию), Финляндию, Ингрию, Эстонию, Наталию (?), то потерял Ригу, Нермель (?), Ревель, Нарву, Ивангород, Ямбург, Копорье, Шлиссельбург, Розенбург, Ладогу. Удавился ты своею жадностью, наконец, удавила тебя смерть. Не нам, Господи, не нам, а Твоему имени да будет честь и слава».

Царь, поблагодарив архиерея за слово и поцеловав его руку, отправился к своим полкам, которые неподалеку от церкви стояли на большой равнине. Перед ними офицеры, по обыкновению (wedle trybu) на конях. Царь сам командовал Преображенским полком, которого состоит полковником. Духовенство, выйдя из церкви с крестным ходом (processionaliter), отправилось в палатку, где прежде пели евангелия и после «Тебе Бога Хвалим» (Те Deum laudamus). Затем полки поочередно салютовали из ружей; после стреляли [286] из пушек, которые стояли среди полков, также производили залпы из замка. Галеры, на которых эти полки приехали, были убраны в различные флаги. Был фрегат, похожий на бывший в день царского рождения; на нем развевались флаги.

После этого торжества поехали мы на угощение на галеру, и галеры поплыли к Итальянскому саду; когда провозглашали тосты, то по обыкновению палили из пушек. Пошли мы в сад, кто хотел — тот пил, а кто хотел — гулял. Затем царица с дамами села за ужин, на котором подавали только варенье и водку. Пила царица — и все пили за послушание (pili za powinnosc), все дамы вместе с супругою посла должны были пить. По всему саду носили ушатами водку и каждому давали пить из деревянного солдатского кубка. Когда посол, гуляя, в сумерках повстречался с царем, тот его повел опять к ушату пить водку, но гренадер сказал: «кушал господин посол» ¹¹; поэтому царь пропил (?) к послу рюмкою водки. Затем, начался фейерверк на том же месте, что и прежде; на фрегате, на котором были флаги, все мачты были украшены плошками, которые горели до окончания фейерверка. Был и транспарант с надписью: без Божьей воли ничего не будет. Пускали ракеты из мортир, но теперь красивее чем прежде. Около часу по-полуночи все возвратились домой, а царь, взяв царицу, повел ее через сад в другой дворец.

Дня 10-го июля ¹². Накануне царских именин нас пригласили явиться с послом на следующий день в 11 часов. Посол отправил свой оркестр к капуцинам, недавно выписанным из Италии для миссии вместе с двумя поляками реформатами13, и то на то место, где прежде были иезуиты. Так как было несколько священников и один алтарь, то иезуиты отслужили обедню у посла. Затем отправились кареты сушею, а мы с послом на барке к капуцинам, так как царь находился еще в церкви, св. Троицы. Там мы ожидали, пока не был дан пушечный сигнал. Когда мы ехали во [287] дворец, стреляли на галерах. Полки Преображенский и Семеновский, выстроенные в каре перед садом, стреляли подобно тому, как во время празднования Полтавской победы. Посол поздравлял царя; потом сели за стол. Во время тостов производилась залпы из пушек. В три часа вышли мы в Италианский сад. Наши столы были заставлены вином, пивом, водкою и табаком; кто хотел — гулял, кто хотел — пил. Царь повел посла в свой дворец, весьма красиво убранный различными китайскими обоями. В трех комнатах были бархатные кровати, украшенные позументами соответственно убранству комнаты. Множество зеркал и украшений; пол мраморный. У комнат кухня, стены которой покрыты фартуками, как комнаты в иных дворцах. Были в ней насосы, шкафы для серебра и олова (супу). Одна комната на противоположной стороне была наполнена товарными и слесарными инструментами — валами, тисками большими и малыми. Там можно было найти все инструменты, необходимые для самых лучших ремесл. Тогда какой-то мальчик делал табакерку из слоновой кости. Показывал царь в церкви люстру на девять свеч из слоновой кости, висящую у великого алтаря, которую царь сделал своею рукою. Всякий должен был признать достоинство работы не только люстры, но также кораблей и судов нового устройства; удивляются даже и те, которые хорошо сведущи в этом. Этот властелин умеет приказать каждому ремесленнику, а это самое важное достоинство строителя. В этом монархе все заключается. Когда мы после ходили по саду, то с послом повстречались люди, разносившие водку ушатами; пришлось волей-неволей выпить, а вместе с ним и нам. Множество там было людей в этот день царского ангела, так как всякий мог придти, пить и гулять. В иных местах простых людей не впускали. Таким образом мы забавлялись до 11 часов ночи, а хотя это позднее время и обыкновенно самое темное, но там так еще было светло, что можно было читать и писать. После 11-ти начался фейерверк, сначала на воде, где на речном судне поставлен был транспарант с русскою надписью: «хотя в меня со всех сторон бьют, однако я возвышаюсь», по-бокам горели раковые (rakowe) фигуры, пока не выгорели. Затем пускали ракеты: [288] одни стреляли в воздух, из иных вылетали звезды, иные же, падая в воду, загорались с великим треском и шумом. Огни эти продолжались до часу ночи. К царице подошли два кавалера с одним юношею — с прошением. Царица передала его секретарю и обещала все сделать. В этот день царь велел выпустить из тюрьмы многих преступников, многим офицерам дал высшие почести. Поднесли царю в этот день шесть молодых диких уток и двух гусей, которых царь собственноручно пустил на воду.

Дня 14-го июля. На следующий день дали знать послу, что аудиенция и прощание назначены на следующее воскресенье. Пришел также господин Бялошицкий, секретарь большой канцелярии ¹⁴, чтобы узнать, что посол будет говорить во время аудиенции: дали ему это на бумаге. В воскресенье, в одиннадцать часов за послом приехали на двух барках два офицера: бригадир-маиор (brygadyer-major) Мамонов (Mamunow) с капитан-поручиком Преображенского полка. Барка для посла была обита зеленым бархатом с шитьем; барка для посольской свиты была так велика, что могла бы вместить и 100 человек; гребцов было 24. Так отправился посол с бригадир-маиором, а наш секретарь сам держал в руке царскую грамату. У сената стояли хор гренадеров и четыре хора Преображенского полка. На мосту встретили посла секретари, а чем было ближе к сенату, тем знатнее сановники выходили на-встречу, и ввели посла в сенат. Царя мы нашли сидящим на троне под балдахином из малинового бархата с дорогим шитьем. Кресло тоже с шитьем: орел и св. Петр с ключем. Царь встал и стоял, а посол прощался; врученную экспедицию опечатали. Ничего не ответили, только вице-канцлер пригласил поцеловать руку царя. Таким образом посол, затем секретари и все целовали его руку. При этом соблюдается тот обычай — идя целовать, следует поклониться три раза, поцеловав — также три раза и столько же — отходя. [289]

По прощании министры провожали посла до лестницы, другие до самой барки. Во время выхода стреляли из пушек в замке, а так как замок вдали от сената, то для сигнала пускали ракеты. Сели в барку также бригадир Мамонов (Mamunow) и другой офицер, и проводили посла до его дворца, где остались обедать. Потчивали их пятилетним венгерским, провозгласили тосты за царя российского государства, сенаторов, министров, добрый мир и дружбу с Речью Посполитою.

Дня 20-го июля. Была свадьба г. Румянцева, царского генерал-адъютанта, бригадир-маиора Преображенского полка, с дочерью министра и члена collegii iustitiae, Матвеева (в подлиннике ошибочно: Mamunow). Здесь обычай, что хотя у молодых и есть родители, но они выбирают себе других. На этот раз отцом был царь, а царица матерью; венчал царский духовник. Угощение было в верхних залах почтового двора. Где сидел царь с молодым, устроен был из малинового бархата балдахин, также и там, где царица с молодою, так как сидели они отдельно.

После обеда все пошли в другую залу танцовать; впереди первый маршал, а было их 12, и молодой должен, был их угощать (kontentowac). Танцовали исключительно по-польски, так как французские танцы редко употребительны. Начали танцы: царица с царским кавалером, затем царь с царицею. Маршал приказал под страхом штрафа, чтобы зараз не танцовали более трех пар — и это соблюдалось.

Вечером подали кареты и разные экипажи, в которых молодые должны были отправиться в квартиру жениха, и там предполагали кончать пить. Посол простился с царем и уехал с нами домой.

Дня 21-го июля (1720 г.) назначена была аудиенция у царицы. В пять часов мы были в летнем дворце, где нас в первых комнатах встречали маршалы царицы, которая уже ожидала посла. Канцлер Головкин пригласил нас поцеловать руку, что сделал посол, его жена и некоторые из нас. После этой церемонии, посла вывели маршалы, а его жену две дамы, разговаривавшие по-французски. Отсюда посла повезли на свадьбу. Жениха и невесту мы нашли за столом. Царица сидела выше, [290] а царь ниже; затем все пошли в другую залу на танцы. Зажгли там по восьми свеч в овне, а окон было восемь. Здесь такой обычай, что вовремя царских праздников — именин, свадьбы и т. п. — все обязаны во всех дворцах и домах зажечь свечи, а перед дворцами фонари; должно быть везде светло. В час ночи все разъехались, каждый к себе.

20-го сентября 1720 года, в 9 часов по-полудни.

Комментарии

1. Przewodnik Naukowy. Lwow. 1877, т. V, стр. 520–532, 604–616.

2. См. Соловьев, И. Р., XVII, 293.

3. Teka Podoskiego. Т. VI, стр. 258 и сл.

4. Teka Podoskiego. Т. VI, а также итальянский перевод реляций у Тейнера: Monumente historiques relatifs aux regnes d’Alexis Michaelowicz, Fiedor III et Pierre le Grand. Rome 1859, p. 521–531. С. П.

5. Рукопись библиотеки Оссолинских, № 305, in folio, 239–257. С. П.

6. Здесь польский издатель «Описания» сокращает подробное описание кунсткамеры и передает рассказ своими словами.

7. Локоть — польская мера, равняющаяся двум футам. С. П.

8. Непосредственно после этого следует статья под заглавием: «Царский укор союзным войскам, или сказка о журавле». Издатель, не находя связи этого рассказа с предыдущим, выпустил его. Кажется, нельзя не пожалеть этого, приняв во внимание цель посольства. С. П.

9. Затем в рукописи помещено описание Черного моря, но оно написано так неясно, что издатель вынужден был его оставить. С. П.

10. Автор дневника иногда приводит русские выражения, которые мы оставляем в той форме, в какой находятся в оригинале.

11. Слова оригинала.

12. Т. е. 30-го июня ст. стиля.

13. Католический монашеский орден реформатов. С. П.

14. Посол в своем рапорте называет его Mr. Bialoszycki — secretaire pour les affaires de Pologne (Podoski. Teka. T. VI, p. 493). У Тейнера: Bialoszycki secretario di S. M. Czariano. Mon. p. 523. С. П.

Текст воспроизведен по изданию: Петербург в 1720 году. Записки поляка-очевидца // Русская старина, № 6. 1879