СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

КНИГА НАЗЫВАЕМАЯ НОВЫЙ ЛЕТОПИСЕЦ

215. О разгроме запасов по Коломенской дороге. Москве же стало большое утеснение от таборов, а по Коломенской дороге утеснение великое от Серпухова, от [полковника] Млоцкого, да тут же обосновался хатунский мужик по имени Салков, а с ним собрались многие русские воры, от него же более всего утеснения было. С запасами же проходили по одной Коломенской дороге, и ту отняли. Царь же Василий послал на Коломну воевод князя Василия Мосальского [с товарищами] и повелел ему собрать запасы всякие и идти с большой осторожностью. Князь же Василий собрался в Коломне с ратными людьми и со многими людьми пришел на Боршеву, не доходя до Бронниц три версты. Пришел же из Серпухова Млоцкий да тот вор Салков, князя Василия побили, и многих живыми взяли, и запасы все отбили; и которых запасов взять было [337] невозможно, те пожгли. В Москве же опять было сомнение великое и дороговизна хлебная, а от татар юртовских и от того Салкова [было] Москве великое утеснение: на Слободской дороге князь Петр Урусов с юртовскими татарами, а на Коломенской дороге тот вор Салков. Царь же Василий по Коломенской дороге повелел острожки поставить для провоза хлеба. Москве же никакой помощи не было.

216. Об измене казаков в Красном селе. Присылал же царь Василий из Москвы для охраны в Красное село голов с сотнями и атаманов с казаками, и стояли [сменяясь] по неделям. Атаман же их, именуемый Гороховой, послал от себя к Вору в Тушино, с тем, чтобы он к нему ночью прислал людей: “А мы де Красное село сдадим и сотни конные побьем”. Вор же из Тушина прислал в ту ночь [ратных людей], и Красное село взяли. Конные же сотни, увидев [это], отошли к Москве, а казаки Красное село сдали и пошли в Тушино, и Красное село выжгли.

217. О зажжении деревянного города. Пришли же ночью под Москву [воры], а привели их изменники от верховьев Неглинной реки; и пришли к городу тайно, и деревянный город зажгли. Московские же люди, услышав, едва их от города отбили, а город потушили, выгорело сажень сорок, и воровских людей многих побили, а тут поставили острог и укрепили.

218. О посылке воевод на Салкова. Тот же преждереченный вор Салков пришел под монастырь Николы Угрешского. Царь же Василий, услышав об этом, послал на него воеводу Василия Борисовича Сукина со многими ратными людьми. Он же сошелся с ним в Алексеевской волости, и ничего не сделал, только тот вор большой вред московским людям сделал.

219. О побоище Салкова и о приезде [его] в Москву с оставшимися людьми. Тот же вор Салков пришел на Владимирскую дорогу и на иных дорогах многий вред творил. Царь же Василий послал на него воевод своих по многим дорогам, и сошелся с ним на Владимирской дороге, на речке Пехорке, воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский с ратными людьми. И был бой на много времени, и, по милости Божией, тех воров побили наголову Тот же Салков убежал с небольшим отрядом, и на четвертый день тот же Салков с оставшимися людьми пришел к царю Василию с повинной, а всего с ним после того боя осталось тридцать человек, с которыми он убежал.

220. О побоище в Серпухове Млоцкого. Полковник же Млоцкий, стоя в Серпухове, услышал про то, что пришел в Слободу князь Михаил Васильевич Шуйский, и про того Салкова, что его под Москвой побили наголову, пошел из Серпухова и начал утеснение делать и грабить московских людей. Московские же люди с ним [338] начали биться и многих литовских людей побили; и отошел он в Можайск.

221. О посылке [воевод] под Суздаль. Послал князь Михаил Васильевич под Суздаль боярина князя Бориса Михайловича Лыкова да князя Якова Борятинского со многими людьми с русскими и с немецкими Они же пришли к Суздалю ночью, а привели их вожатые, не узнав, и были в посаде. Лисовский же, прослышав [об этом], со всеми людьми вышел на бой. Московские же люди ничего городу не сделали, а едва сами ночью отошли прочь.

222. О побеге Вора из-под Москвы. Московские же бояре в Тушине Михаил Салтыков с товарищами, видя свое изнеможение, что Московскому государству ничего не сделали, а ожидая вскоре прихода к Москве князя Михаила Васильевича, начали умышлять с Ружинским, чтобы того Вора схватить и отвести под Смоленск к королю, а бить челом [королю] о королевиче Владиславе, [чтобы ему быть] на [престоле] Московского государства. Ружинский же на том с ними уговорился, и начали умышлять, как бы Вора схватить Вор же Тушинский, узнав о том их умышлении, побежал ночью с небольшим отрядом в Калугу. Наутро же сведали литовские люди, что Вор побежал, и у них с русскими людьми начала быть между собой рознь. И многие русские люди побежали из таборов. Литовские же люди тут многих перебили, а иные убежали в города, а иные к Москве, а остальные заперлись в русских таборах и с ними [литовскими людьми] договорились и начали опять стоять в таборах.

223. Об отъезде из Тушина под Смоленск и о челобитье о королевиче. Михаил же Салтыков, да с ним князь Юрий Хворостинин, да князь Василий Мосальский, Лев Плещеев, Михалко Молчанов, дьяки Иван Грамотин, Иван Чичерин, Федор Апраксин, Васька Юрьев и иные многие дворяне и дети боярские, не помня о Боге и православном христианстве, пошли под Смоленск и били челом королю о сыне его Владиславе, чтобы он дал [его] на [престол] Московского государства и на все Московские государства. Король же ложно посулил им дать своего сына на [престол] Московского государства. Он же еще больше начал с литовскими людьми на московских людей [зло] умышлять.

224. О Сердамирской дочери Маринке. Сердамирского же дочь Маринка осталась в таборах после же его, Вора, побега в Калугу. Иван Плещеев Глазун ночью взял ее и бежал с ней в Калугу. Вор же Ивана Плещеева за то пожаловал, а с нею начал опять воровать.

225. Об осаде Троицкого монастыря и о чудесах чудотворца Сергия и отходе Сапеги. Сапега же стоял со всеми литовскими людьми и с русскими ворами под Троицей и большое [339] утеснение и злоумышление Троицкому монастырю творил Великий же чудотворец Сергий хранит свою обитель и сторожит ее денно и нощно, как добрый пастырь пасет овец своих. В то время был в том монастыре пономарь Илинарх, живший добродетельной жизнью, у чудотворной раки пребывал неотступно денно и нощно беспрестанно. Сапега же, злоумышляя, провел подкоп от нижнего монастыря под наугольную башню. Чудотворец же Сергий явился пономарю Илинарху во сне и сказал ему “Восстань, старче, иди к воеводам и скажи им, что подкоп подведен близ башни”. Он же, воспрянув ото сна, поведал [от том] воеводам Воеводы же побежали, и в тот же час повелели подкоп перекопать, и обрели подкоп, и многих подкопщиков живых схватили и привели в монастырь. Архимандрит же и воеводы хвалу воздали Богу и чудотворцу Сергию. И опять чудотворец явился тому же пономарю в тонком сне и сказал ему: “Восстань ото сна и поведай воеводам, что идут литовские люди приступом к Калицким воротам”. Он же, вскочив, поведал [о том] воеводам. Воеводы же поспешили к тем воротам и увидели, что литовские люди под стеною готовят лестницы и приставляют их к городу; и многие по ним пошли на город. Они же начали с ними биться, и от города их отбили, и многих перебили. В иное же время явился чудотворец Сергий тому же пономарю Илинарху во сне и сказал ему: “Восстань, старче, иди к воеводам и поведай, что идут приступом от конюшни”. Он же, встав вскоре, поведал воеводам, они же поспешили и увидели, что литовские люди так же подошли к городу и лестницы приставляют, и едва их от города отбили. И иные многие чудеса чудотворец показал. Выходцы [из литовского стана] и перебежчики рассказывали, отчего Сапега пошел от монастыря: видел предивные чудеса. Стоял сам Сапега и все паны и видели, что выехали из монастыря три старца, под одним лошадь серая, под другим вороная, под третьим гнедая, и поехали по Московском дороге, мимо сапегиных таборов. Сапега же повелел их схватить. Многие же литовские люди сели на лошадей и начали за ними гнаться, и гнались за ними до Яузы реки, от Москвы в пяти верстах. Они же из очей не пропадали, а догнать их не могли. Они же видели такое чудо, и напал на них великий страх, и побежали от них назад, и, придя, поведали Сапеге, и на того Сапегу так же великий страх напал, и пошел от монастыря в великом ужасе; и пришел в Дмитров, и стал в Дмитрове. Монастырь же Троицкий, по милости Божией и молитвами чудотворцев Сергия и Никона, очистился.

226. О приходе под Троицкий монастырь князя Михаила Васильевича и о побоище Сапеги в Дмитрове. Боярин князь Михаил Васильевич из Слободы пошел в Троицкий монастырь, и пришел в Троицкий монастырь. Архимандрит же и братия его встретили. Он же встал в Троицком монастыре, а в Дмитров послал боярина [340] князя Ивана Семеновича Куракина с ратными людьми. Князь Иван же пришел под Дмитров. Литовские люди же его встретили. И был сильный бой между ними, и, по милости Божией, литовских людей побили и Дмитров взяли.

227. О посылке [князя Ивана Хованского] к немецким людям. Послал князь Михаил Васильевич из Слободы князя Ивана Андреевича Хованского к немецким людям. Князь Иван же сошелся с немецкими людьми, с воеводой Ивелгором, под Старицей, и Старицу взяли, а из-под Старицы пошли под Ржеву; и, придя, Ржеву взяли, а из-под Ржевы пошли под Белую. И был под Белой бой сильный, и села Белая в осаде. Они же от Белой пошли прочь, а пошли из-за того, что немцы францужени начали изменять, отъезжать к Литве.

228. Об отходе литовских людей от Москвы и о владыке тверском. Гетман же Ружинский и русские воры, стоя под Москвой, услышали, что князь Михаил Васильевич пришел к Троице, а князь Иван Семенович Куракин литовских людей, что [были] в Дмитрове, побил, начали мыслить, как бы им отойти от Москвы прочь. В то же время побежал к Москве из Тушина тверской архиепископ Феоктист, и его же убили на дороге, а литовские люди и русские воры от Москвы пошли прочь с великим страхом, а иные русские люди разошлись по городам, а иные к Москве. А Филарета Никитича [литовские люди] взяли в плен, повезли с собой под сильной охраной и, отойдя, стали в Осифовом монастыре. Князь же Михаил Васильевич, услышав о том, что литовские люди отошли от Москвы прочь, послал за ними Григория Валуева с ратными людьми. Григорий же пошел к Осифову монастырю, и литовские люди из Осифова монастыря пошли. Он же встретил их на дороге и литовских людей побил, и Филарета Никитича освободил, а сам пошел к Москве.

229. О приходе к Москве князя Михаила Васильевича. Князь Михаил Васильевич Шуйский пошел из Троицкого монастыря к Москве и пришел под Москву. Царь же Василий повелел его и немецкого воеводу Якова Пунтусова с товарищами встретить. Московские же люди, видя его приход к Москве, воздали ему великую честь: встретили его честно и били ему челом, чтобы он очистил Московское государство, и пришел [он] к царю Василию. Царь же Василий его пожаловал, а подозрение на него начал держать после приезда рязанцев, и видел то, что московские люди ему воздали честь великую и били ему челом со слезами. Немецкого же воеводу Якова Пунтусова и немецких людей пожаловал государь своим великим жалованием. Дядя же князя Михаила князь Дмитрий Иванович Шуйский с княгиней великую ненависть против князя Михаила держали, мыслили, что он ищет под царем Василием царства; а про [341] то и всей земле было ведомо, всем людям, что у него того и в уме не было.

230. О преставлении князя Михаила Васильевича. По приходе же князя Михаила Васильевича начали собираться идти под Смоленск, и Яков Пунтусов ему говорил беспрестанно, чтобы он шел из Москвы, видя на него в Москве ненависть. В скором времени, грехов ради наших, князь Михаил Васильевич впал в тяжкий недуг, и была болезнь его зла: беспрестанно шла кровь из носа. Он же сподобился покаянию, и причастился божественных Тайн Телу и Крови Господа Бога нашего, и соборовался маслом, и предал дух свой [Богу], отойдя от суетного жития сего в вечный покой. В Москве же плач был и стенание великое, подобное тому плачу, как по блаженном царе Федоре Ивановиче плакали. Царь же Василий повелел его похоронить в соборе у Архангела Михаила в приделе Рождества Иоанна Предтечи. Многие же в Москве говорили, что отравила его тетка его княгиня Катерина, князя Дмитрия Шуйского [жена], а доподлинно [ведомо] то единому Богу. Единодушно думают все люди той ненавистью, что грехов ради наших, друг друга ненавидят и друг другу завидуют, видя, кому Бог дает храбрость и разум, и тех не любят; силою же никому у Бога не взять: всякий званный от Бога честь принимает; власть дает Бог, кому хочет, тому и дает. Так же и сему храброму князю Михаилу Васильевичу дано от Бога, а не от людей.

231. О походе под Смоленск русских и немецких воевод. Царь же Василий начал думать, кого послать с немецкими людьми под Смоленск. И помыслил послать брата своего князя Дмитрия Ивановича, да с ним немецкого воеводу Якова Пунтусова с немецкими людьми, да с ним всех ратных людей Московского государства. Он же пошел со всей ратью из Москвы и встал в Можайске.

232. О злоумышлении на царя Василия Прокофия Ляпунова. В то же время Прокофий Ляпунов, услышав, что князь Михаил Васильевич преставился, начал на царя Василия зло умышлять всякими умыслами, и по городам писать от себя [послания], и в Калугу к Вору посылал. К Николе Зарайскому прислал племянника своего Федора Ляпунова, чтобы с ними были в совете, и в грамоте к ним писал, что хочет мстить царю Василию за смерть князя Михаила Васильевича. В то время был у Николы Зарайского воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и не пристал к совету его и того Федора отпустил к нему, а с той грамотой быстро послал [посланцев] к царю Василию, чтобы к нему на помощь из Москвы прислал людей. Царь же Василий тотчас послал к нему на помощь из Москвы воеводу Семена Глебова с ратными людьми да голову стрелецкого Михаила Рчинова со стрельцами. Прокофий, услышав о том, что пришли на помощь люди в Зарайский город, с Вором [342] перестал ссылаться. Дума же была у него большая против царя Василия с боярином с князем Василием Васильевичем Голицыным, и от Москвы отложился и начал царя Василия не слушать. В то же время стоял под Шацким князь Василий Федорович Мосальский, а с воровской стороны был князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, и князя Василия под Шацким побили. Царь же Василий, про то услышав, послал к нему на помощь голову Ивана Можарова. И Прокофий сведал то, что идут к Шацкому, повелел Ивана перехватить и их не пропустил, повелел им быть у себя.

233. О посылке в Царево Займище и о бое Клушинском, и. об измене немцев, и о взятии Царева Займища, и о приходе бояр к Москве. Боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский послал от себя воеводу князя Федора Андреевича Елецкого да с ним Григория Валуева с ратными людьми в Царево Займище и повелел им в Цареве поставить острог. Они же пришли в Царево Займище, и острог поставили, и осаду укрепили, и послали с вестью, что укрепились. Князь Дмитрий Иванович с немецкими людьми пошел к Клушину. Тут пришел к нему воевода князь Иван Андреевич Хованский да немецкий воевода Иветьгор с немецкими людьми; и пришли к Клушину и укрепились обозом. Немецкие же люди начали у него просить плату по найму. Грехов же ради наших, ничего же нам не удавалось; начал [князь Дмитрий Шуйский] у них сроку просить, будто у него денег нет, а в ту пору у него деньги были, чтобы им дать. Немецкие люди начали сердиться и умышлять [измену]. Тот же Иветьгор послал к гетману Жолкевскому, чтобы он шел, не мешкая, а он с ним биться не станет. На утренней заре пришел Жолкевский к Клушину. Московские же и немецкие люди, которые были с Яковом [Пунтусовым], начали биться. Тот же Иветьгор опять послал [к Жолкевскому], а велел литовским людям нападать. Литовские же люди напустились на московских людей, а тот Иветьгор отъехал со всеми немцами. Литовские же люди русских людей побили и в таборах многих людей перебили и живых взяли. Бояре же отошли в Можайск с небольшим отрядом, а гетман, поворотившись, пошел к Цареву Займищу, и начал Цареву Займищу утеснение делать. Воеводы же ему говорили: “Поди под Москву, а будет Москва ваша, и мы будем готовы королевские”. Гетман же им отказал: “Как де возьму я вас, тогда де и Москва будет за нами”. Царево же Займище, видя свое бессилие, поцеловали крест королевичу. Сам гетман Жолкевский со всеми людьми пошел к Можайску, бояре же из Можайска пошли к Москве, а гетман пришел в Можайск и встал тут, а Яков Пунтусов пошел в Новгородский уезд воевать.

234. Бояре же пришли к Москве. Царь Василий был в великом страхе и скорби, и послал по городам, повелел ратным людям идти к Москве. Они же не пошли к Москве, а рязанцы отказали, по [343] умышлению Прокофия Ляпунова. Прокофий же еще больше начал с князем Василием Голицыным умышлять, как бы царя Василия ссадить [с престола].

235. О приходе на помощь крымских царевичей. Вор же услышал в Калуге о том, что под Клушиным [московских людей] побили, а литва пришла в Можайск, а ратные люди разъехались по городам. Он же сослался с Сапегой и пошел под Москву. В то же время пришли под Москву к царю Василию на помощь царевичи крымские. Царь же Василий послал к ним бояр своих князя Ивана Михайловича Воротынского, да князя Бориса Михайловича Лыкова, да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Они же встретились с ними в Серпуховском уезде и были у царевичей, и от государя им честь воздали, и встали тут с царевичами, а мурзы пошли на Вора и сошлись с Вором в Боровском уезде на реке Наре. И был тут сильный бой, едва Вор усидел в таборах. Татары же бились с ним и пришли к царевичам. Царевичи же пошли опять за Оку, а сказали, что истомил их голод, стоять невозможно. Бояре же отошли к Москве, едва снаряд увезли, [спасая] от воровских людей.

236. О взятии Пафнутьева монастыря и о приходе Вора на Угрешу. Вор же пришел к Пафнутьеву монастырю. В Пафнутьевом же монастыре сидели в осаде многие люди, а воеводы были князь Михаил Волконский, да Яков Змеев, да Афанасий Челищев. Литовские же люди к монастырю приступали многими приступами и не могли ничего сделать. Вложил же враг в воевод мысль злую, в Якова Змеева да в Афанасия Челищева, и начали умышлять, как бы им сдать чудотворцев дом. Воевода же князь Михаил Волконский в той думе с ними не был и не ведал у них такой злой думы. Внезапно те окаянные повелели отворить сторожевые ворота. Литовские же люди и русские воры вошли в те ворота. Князь Михаиле же Волконский, видя свое бессилие, побежал в церковь. Те же воеводы звали его на встречу. Он же им отказал, [говоря]: “Умереть мне у гроба Пафнутия чудотворца”. Литва же вошла в монастырь и начала сечь [саблями]. Многие же люди побежали в церковь. Тот же князь Михаил встал в дверях церковных, и с ними бился, и изнемог от великих ран, и пал в церкви у клироса левого. Литовские же люди вошли в церковь и начали сечь игумена и братию, и того воеводу тут убили, и перебили всяких людей в монастыре числом 12 000. Вор же, разорив монастырь, пошел под Москву и встал у Николы на Угреше. Последние же люди, которые остались в монастыре, выкопали две ямы и их [убитых] погребли. Великое же чудо Бог показал над теми убиенными: того же князя Михаила кровь брызнула на левый клирос, на камень, и много раз ту кровь скребли и мыли, и не могли той крови ни соскрести, ни отмыть; на те две ямы приходил игумен и пел над ними панихиды; и когда певцы начали [344] петь вечную память, многие видели, что из тех ям кровь выступила вверх.

237. О Коломне и о Кашире и о крепком стоянии Зарайского города. Град же Коломна стоял долго в правде, ни на какую вражью прелесть не прельщаясь. И был в том городе с сотней Михаил Бобынин, изменил царю Василию и отъехал к Вору. Коломничи же все на дьявольскую прелесть прельстились, захотели Вору крест целовать. Владыка же коломенский Иосиф за то стоял и укреплял их. Бояре же, князь Михаил Самсонович Туренин да князь Федор Тимофеевич Долгорукий, не могли им ничего сделать. И привели их к кресту, коломничи все поцеловали крест и к Вору послали с повинной. И послали с грамотами на Каширу и к Николе Зарайскому. Посланные же их пришли на Каширу. Каширяне же, услышав про Коломну, начали Вору крест целовать. Боярин князь Григорий Петрович Ромодановский не хотел креста целовать и стоял за правду. Они же его чуть не убили, и привели его к кресту, и к Вору послали с повинной. И пришли в Зарайский город из Коломны посланцы, чтобы также целовали крест Вору. В Зарайском же городе в то временя был воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский. И пришли же на него всем городом, чтобы поцеловать крест Вору. Он же стал в крепости с небольшим отрядом. Они же приходили, хотя его убить. Он же отнюдь ни на что не прельстился. Никольский же протопоп Дмитрий укреплял его и благословлял умереть за истинную православную веру. Они же еще больше укрепились. Видя же он свое бессилие, заперся в каменном городе с теми, которые стояли в правде; в городе же у тех мужиков [было] имущество и запасы все, а в остроге нет ничего. Те же воры, видя свое бессилие, прислали в город и винились, и [предлагали] целовать крест на том: “Кто будет на Московском государстве царь, тому и служить”. Он же, помня крестное целование царю Василию, целовал крест на том: “Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, ему и служить; а будет кто иной, и тому так же служить”. И на том укрепились крестным целованием, и начали быть в Зарайском городе без колебания, и утвердились между собой, и на воровских людей начали ходить и побивать [их], и город Коломну опять обратили.

238. Об измене царю Василию и о сведении [его] с царства. Было же в лето 7118 (1610) году, в месяце июле, в Москве против царя Василия поднялось волнение великое. Начали съезжаться [москвичи] с воровскими полками уговариваться, чтобы отстали от Тушинского, “а мы де все отстанем от московского от царя Василия”. Тушинские же воры ложно им сказали, что отстанем, а себе выберем сообща государя. В то же время прислал Прокофий Ляпунов к Москве к князю Василию Васильевичу Голицыну да к брату [345] своему Захарию Ляпунову и ко всем своим сторонникам Алешку Пешкова, чтобы царя Василия с государства ссадить. Тот же Заха-рий Ляпунов да Федор Хомутов на Лобное место приехали и со своими сторонниками завопили на Лобном месте о том, чтобы отставить царя Василия. К их же заговору пристали многие воры и вся Москва, и пошли во град, и бояр насильно взяли и патриарха Гермогена, и повели за Москву-реку к Серпуховским воротам и начали вопить о том, чтобы царя Василия отставить. Патриарх же Гермоген их укреплял и заклинал. Они же отнюдь не уклонялись и на том положили, что свести с царства царя Василия. Бояре же немногие постояли за него и те уклонились. Царь же Василий, сидя на царстве своем, многие беды принял, и позор, и ругательство. Напоследок же от своих сородичей принял окончательное бесчестие. Свояк же его, боярин князь Иван Михайлович Воротынский, пошел в город с теми смутьянами, и царя Василия и царицу свели с престола и отвезли на его старый двор. Патриарх же Гермоген не дождался [окончания] против него [царя] злого совета, пошел в город. Царства же его было 4 года и 3 месяца.

239. О пострижении царя Василия. По сведении царя Василия [с престола] начали бояре властвовать и начали посылать к тушинским, чтобы они Тушинского Вора своего схватили: “А мы де уже своего царя Василия с царства ссадили”. Тушинские же люди, оставив Бога и Пречистую Богородицу и государево крестное целование, отъехавшие с Москвы и служившие неведомо кому, посмеялись над московскими людьми, позорили их и говорили им: “Вы не помните крестного целования, царя своего с царства ссадили, а нам де за своего помереть”. Они же [московские люди] посрамленные поехали и, приехав в город, сказали [о том] боярам и всем людям. Они же в недоумении были. Наутро же те [заговорщики] умыслили и, взяв из Чудова монастыря священников и дьяконов, приехали к царю Василию на старый двор и начали его постригать [в монахи]. Он же на вопросы к пострижению не давал ответов, говоря: “Нет моего желания к пострижению”. Выступил же из них один заговорщик, князь Василий Тюфякин. Тот же за него отрицался [от мира], и так его постригли, и отвезли его в Чудов монастырь. Царицу также неволею постригли в Вознесенском монастыре. Патриарх же Гермоген о том очень опечалился. Царя же Василия называл мирским именем, а того князя Василия проклинал и называл его иноком. Царица же также на пострижении ответов не давала.

240. О приезде смолян к гетману и об отходе гетмана. Гетман же Жолкевский с русскими людьми стоял в Можайске, и приехали к нему смоляне и возвестили ему, что царя Василия с царства ссадили. Гетман же Жолкевский пошел из Можайска и хотел встать в Звенигороде; и приехали к нему остальные смоляне из [346] Москвы и возвестили ему, что царя Василия постригли [в монахи]. Он же пошел к Москве и встал на Хорошевских лугах на Москве-реке.

241. Об избрании королевича на царство. В Москве же бояре и все люди московские, не переславшись с городами, избрали на Московское государство литовского королевича Владислава и пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава. Патриарх же Гермоген им с запрещением говорил: “Если будет креститься и будет в православной вере, я вас благословлю, а если не будет креститься, то разрушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас нашего благословения”. Бояре же послали к гетману о съезде. Гетман же с ними встретился и говорил о королевиче Владиславе. И на том уговорились, что королевича на Московское государство дать и креститься ему в православную христианскую веру. Гетман же Жолкевский говорил московским людям, что “даст де король на царство сына своего Владислава, а о крещении де пошлете послов бить челом королю”. Патриарх же Гермоген укреплял их, чтобы отнюдь без крещения на царство его не сажали; и о том укрепились, и записи о том написали, что дать им [литовским людям! королевича на Московское государство, а Литве в Москву не входить: стоять гетману Жолкевскому с литовскими людьми в Новодевичьем монастыре, а другим полковникам стоять в Можайске. И на том укрепились, и крест целовали им всей Москвою. Гетман же пришел и встал в Новодевичьем монастыре.

242. О приходе к патриарху Михаила Салтыкова с товарищами. Пришли во град те враги богоотступники Михаил Салтыков да князь Василий Мосальский с товарищами, в соборную апостольскую церковь Успения Пречистой Богородицы, и пришли к благословению к патриарху Гермогену. Патриарх же их не благословил и начал им говорить: “Если пришли вы в соборную апостольскую церковь правдою, а не с ложью, и если в вашем умысле нет разрушения православной христианской веры, то будет на вас благословение от всего вселенского собора и мое грешное; а если вы пришли с ложью и разрушение православной христианской вере будет в вашем умысле, то не будет на вас милость Божия и Пречистой Богородицы и будете вы прокляты от всего вселенского собора”. Так же и сбылось слово его. Тот же боярин Михаил Салтыков с ложью и слезами говорил патриарху, что будет [королевич] истинным государем. Он же их благословил крестом. Тут же пришел к благословению Михалко Молчанов. Он же ему возопил: “Окаянный еретик! Не подобает тебе быть в соборной апостольской церкви”. И повелел из церкви его выбить вон с бесчестием. Так и [347] сбылось слово его вскоре. В скором же времени князь Василий Мосальский и князь Федор Мещерский, Михалко Молчанов, Гриша Кологривов, Васька Юрьев померли злой смертью, так, что многие люди от того устрашились, от такой злой смерти: у одного язык вытянулся до самой груди, у другого челюсти распались так, что и внутренности все видны, а иные живыми сгнили. А преждереченный всему злу настоятель Михаил Салтыков с детьми и племянниками, и Василий Янов, и Овдоким Витофтов той злой смертью померли в Литве.

243. О послах под Смоленск. Тот же гетман начал говорить боярам, что под Смоленск [надо] к королю послать послов. Бояре же пришли к патриарху и начали говорить ему о том, чтобы выбрать послов из духовного чина и из бояр, а с ними, выбрав, послать ото всяких чинов людей добрых. Патриарх же их укреплял, чтобы выбрали из своего чина людей разумных и крепких, чтобы прямо стояли за православную христианскую веру непоколебимо: “А мы соборно выберем мужа крепкого, кому прямо стоять за православную христианскую веру”. Так же его слово и свершилось. Так и выбрали собором, послать к королю столпа непоколебимого и мужа святой жизни ростовского митрополита Филарета Никитича, и с ним послать из духовного чина, избрав мужей разумных и грамоту знающих от священнического чина и от дьяконского, которые бы умели говорить с латынянами о православной христианской вере. Бояре же избрали из бояр князя Василия Васильевича Голицына, из окольничих князя Даниила Ивановича Мезецкого, из думных людей Василия Борисовича Сукина, из дьяков думного Томилу Луговского да Сыдавного Васильева, да с ними стольников и дворян десять человек, да из всяких чинов всяких людей. Пришли же [они] к патриарху за благословением. Патриарх же митрополита и бояр благословил и укреплял, чтобы постояли за православную за истинную христианскую веру, ни на какую прелесть не прельщались. Митрополит же Филарет дал обет умереть за православную христианскую веру. Так же и содеял: многую беду и скорбь девять лет за православную христианскую веру терпел. Послы же пошли под Смоленск.

244. О гетмане Жолкевском и о Сапеге, об их лукавстве. Вор же Тушинский стоял в то время под Москвой в Коломенском, а с ним Сапега с литовскими людьми. Бояре же стали говорить гетману, чтобы [он] литовских людей от Вора отвел. Гетман же стал посылать к Сапеге [с тем], чтобы [он] отошел от Вора. Сапега же от Вора прочь не пошел, а все у них [было] между собой заодно, как бы им обманом войти в Московское государство. Гетман же начал говорить боярам, что [надо] идти на них боем. И пошел на них, и на бой не пошли, все обманывали московских людей. [348]

245. О входе в город Москву литовских людей. Враг же прельстил из сигклита четырех человек, начали мыслить, как бы пустить литву в город, и начали внушать людям, что будто черные люди хотят впустить в Москву Вора. Многие же им противились, [говоря], что никак нельзя пустить в город литву. Они же тех дворян привели к гетману и на них шумели. Уведал же о том патриарх Гермоген и послал за боярами и за всеми людьми, и начал им говорить с умилением и великим запрещением [о том], чтобы не пустить литву в город. Они же его не послушали и пустили гетмана с литовскими людьми в город. Гетман же встал на старом дворе царя Бориса, а солдат и гайдуков поставили в Кремле городе по палатам и по хоромам государевым, а полковников и ротмистров поставили в Китай-городе и в Белом по боярским дворам, и ключи городовые взяли себе и по воротам поставили своих людей немцев и гайдуков. Вор же, видя, что литовские люди вошли в город, пошел от Москвы и встал в Калуге.

246. О взятии Калязина монастыря. В то же время полковник Лисовский, а с ним изменник Андрей Просовецкий с товарищами пришли под Калязин монастырь, и Калязин монастырь был в осаде. Воевода же у них был Давыд Жеребцов и бился с ними крепко, и Калязин монастырь взяли приступом, и многоцелебные мощи чудотворца Макария Калязинского из раки серебряной повергли на землю, и раку рассекли. Воеводу же Давыда Жеребцова, и игумена, и братию, и всех людей перебили, и всю казну монастырскую захватили, и монастырь выжгли. Страшнее же литвы и Лисовского [был] тот же злодей Андрей Просовецкий; пошел войною, и был под Ивангородом, и под Псковом, и тут с литовскими людьми разошлись. Тот же Андрей Просовецкий пошел в Луцкий уезд и соединился с Григорием Валуевым под Луками Великими, и Луки Великие взяли и изрубили [людей] и выжгли.

247. О ссылке ратных людей из Москвы. Михаил же Салтыков начал умышлять с литовскими людьми, как бы ратных людей разослать из Москвы всех. И, умыслив [это] с ними, внушал [всем], что Луки Великие взяли, а идут под Новгород. И послал Михаиле Салтыков сына своего Ивана, да с ним князя Григория Волконского, и с ним ратных людей дворян и детей боярских, и атаманов станицами, и стрельцов московских многих. То [была] первая рассылка ратных людей из Москвы в Новгород.

248. О ссылке царя Василия в Осифов монастырь. Гетман же Жолкевский с теми изменниками московскими начал умышлять, как бы царя Василия и братьев его отвести к королю. И умыслил его послать в Осифов монастырь. Патриарх же и бояре, которые не пристали к замыслу, начали говорить, чтобы царя Василия не ссылать в Осифов монастырь, а послать бы на Соловки. Они же [349] [изменники] были уже сильны в Москве, того не послушали, и его послали в Осифов монастырь, а царицу его в суздальский Покровский монастырь.

249. О приходе митрополита Филарета с послами под Смоленск. Митрополит же Филарет и бояре пришли под Смоленск и были у короля, и вели посольство, и били челом о сыне его Владиславе, чтобы дал его на [престол] Московского государства. Он же им ложно сказал, что хочет дать, и говорил им, чтобы они послали в Смоленск, чтобы Смоленск сдался королю. Митрополит тут первое крепкое стояние показал, про то отказал, чтобы написать в Смоленск, [говоря]: “Как будет сын твой на Московском государстве, все Московское государство будет под сыном твоим, не только Смоленск; и тебе, государю, недостойно стоять под вотчиной сына твоего. Всем Московским государством целовали крест сыну твоему, а ты стоишь под Смоленском”. Королю же то первое посольство их стало нелюбо, и [он] к Смоленску начал приступать и подкоп вести. В Смоленске же воевода боярин Михаил Борисович Шеин сидел крепко, никак ни на что не прельстился и с архиепископом был в ссоре из-за того, что архиепископ хотел сдать город королю. Король же и паны рада прельщали Михаила Борисовича много [с тем], чтобы он сдал Смоленск. Он же им отказывал, [говоря]: “Отнюдь Смоленска не сдам, а как будет королевич на Московском государстве, и мы все его будем”.

250. О походе гетманском из Москвы, и о взятии царя Василия с братьями, и о приезде всяких людей под Смоленск. Гетман же Жолкевский, когда был в Москве, государевой казной начал владеть и литовским людям давать, а король прислал в казначеи московского изменника, торгового мужика гостиной сотни Федьку Андронова. Он же еще больше пакости московским людям творил. Гетман же, устроив в Москве осаду, укрепил [ее] литовскими и немецкими людьми Александра Гашевского и взял с собою многую казну и царя Василия братьев: князя Дмитрия Ивановича с княгиней и князя Ивана Ивановича Шуйских взял с собою. И, зайдя в Осифов монастырь, царя Василия взял с собою, и пошел к королю под Смоленск. О, горе лютое Московскому государству! Как, не боясь Бога, не помня крестного своего целования и не постыдясь от всей вселенной сраму, не померли за дом Божий Пречистой Богородицы и за крестное целование государю своему! Хотением своим отдали московское государство латынянам и государя своего в плен! О, горе нам! Как нам явиться на праведном Суде Избавителю своему Христу? И как нам ответ дать за такие грехи? И как нам иным государствам на их укоризны ответ дать? Не многие же враги то задумали, а мы все душами погибли! Гетман же пришел с царем Василием к королю под Смоленск, и поставили их перед королем и [350] объявили ему о его службе [королю]. Царь же Василий стоял и не поклонился королю. Они же ему говорили: “Поклонись королю”. Он же крепко мужественным своим разумом в конце жизни своей воздал честь Московскому государству и отвечал им: “Не подобает московскому царю поклониться королю; то судьбами праведными и Божиим [изволением] приведен я в плен; не вашими руками взят я, но московскими изменниками, своими рабами отдан был”. Король же и вся рада удивились его ответу. Гетмана же Жолкевского пожаловал [король] великим жалованием и отпустил в Литву. В Литве же царя Василия и брата его князя Дмитрия с княгиней уморили, и повелели положить их на пути, где из всех государств приходят дороги, и поставили над ними столп каменный себе на похвалу, а Московскому государству на укоризну, и написали на столпе на всех языках, что сей столп сделан над царем московским и над боярами. Митрополит же Филарет, видя такую погибель Московскому государству, еще больше собрался пострадать за православную христианскую веру и товарищей своих укреплял. Грехов ради наших, многие на их дьявольскую прелесть прельстились, которые [были] посланы с Москвы при митрополите и послах в товарищах; Василий Сукин да дьяк Сыдавной Васильев от митрополичьего совета отстали и прельстились к литве; [и о том] что думали митрополит и бояре, то все рассказали литве. Митрополит же и бояре, увидав их лукавство, перестали с ними советоваться. Тот же Василий [Сукин] и Сыдавной [Васильев] и иные, которые были посланы с митрополитом, власти и дворяне, напросились у короля ехать в Москву и привести московских людей к кресту на королевское имя. Король же их пожаловал и отпустил, а митрополиту же стало еще большее утеснение. Он же отнюдь им не потакал, и говорил им всем против, и то им говорил: “Если де крестится, и он нам государь; а если не крестится, и нам он ненадобен”. Московского же государства многие люди прельстились, бояре и всякие люди посылали под Смоленск и сами ездили с дарами и просили у него [короля] чести, поместий, и вотчин, и жалования.

251. Об убиении в Калуге царя касимовского и убиение Вора Калужского. В то же время был Вор в Калуге, у него же был в Калуге царь касимовский Урмамет с сыном да князь Петр Урусов. Тот же сын царя Урмамета сказал Вору, что отец его над ним [Вором] злоумышляет и хочет [его] убить. Тот же Вор из-за того умыслил [зло] над царем так: пошел на поле гулять и послал за царем, чтобы ехал к ним. Царь же внезапно поехал с ним, только взял с собою двух человек, и, заехавши за Оку реку, начал [Вор] с собаками ездить, а царю велел ездить с собою, и начал отъезжать от людей, только взяв с собой Михаила Бутурлина да Игнашку Михнева, и отъехал от людей подальше и того царя и людей его с ним убил и [351] кинул в реку, а сам выскочил к людям и возопил, что царь меня хотел убить и побежал к Москве, и послал за ним в погоню. После же того узнал князь Петр Урусов, что убил тот Вор царя, и начал умышлять, как бы его так же убить. Внезапно же тот Вор поехал на поле с небольшим отрядом. Тот же князь Петр Урусов, узнав, что он уехал, поехал за ним и встретил его в версте от Калуги и тут отсек ему голову, а тех, кто с ним были, иных убил, а иные убежали в Калугу. Князь же Петр побежал и отъехал в Крым. В Калуге же узнали, что князь Петр Урусов убил Вора, взволновались всем городом и татар перебили всех, которые в Калуге были. Его же. Вора, взяли и похоронили с честью в соборной церкви Троицы, а Сердомирского дочь Маринка, которая была у Вора, родила сына Ивана. Калужские же люди все тому обрадовались и называли его царевичем и крест ему целовали честно.

252. О крестном целовании Вору в Казани и об убиении Богдана Вольского. В граде же Казани услыхали, что литовские люди в Москву вошли, и не захотели быть под Литвою и начали крест целовать тому убиенному Калужскому Вору, а того не ведали, что он убит. Воевода же Богдан Яковлевич Вольский начал им говорить и укреплять [их], чтобы Вору креста не целовать, а целовать крест тому, кто будет государь на Московском государстве. Дьяк же Никанор Шульгин, умыслив с теми ворами, повелел Богдана убить. Они же Богдана, схватив, возвели на башню и скинули с башни и убили. На третий же день пришел из Калуги Алешка Тузаков с вестью и сказал, что Вор убит, а ото всей земли прислали, чтоб быть в соединении и стоять всем за Московское государство. Те же казанские люди убийцы раскаялись, что они целовали крест Вору и неповинно убили окольничего.

253. Об умышлении литовских людей и о соединении московских людей. Литовские же люди в Москве сидели, и начали умышлять, как бы Московское государство разорить и остальных из Москвы всех ратных людей разослать, и решетки по улицам все посечь повелели, и в Москве с саблями и пищалями не велели ходить; и не только с оружием ходить не велели, но и дров тонких не велели к Москве возить, и великое утеснение делали московским людям. В Рязани же Прокофий Ляпунов, услышав про такое утеснение Московскому государству, начал ссылаться со всеми городами Московского государства, чтобы им встать заодно, как бы помочь Московскому государству. И Бог же вложил всем людям [эту] мысль, и начали присылать к Прокофию [людей] и во всех городах собираться. В Калуге собрался князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой да Иван Заруцкий, в Рязани Прокофий Ляпунов, в Владимире князь Василий Мосальский, Артемий Измайлов, в Суздале Андрей Просовецкий, на Костроме князь Федор Волконский, в Ярославле [352] Иван Волынский, на Романове князь Федор Козловский с братией. И все соединились в единую мысль, что всем помереть за православную христианскую веру.

254. О приезде из Калуги в Москву к литве. Литва же, услышав о убиении Вора, послала в Калугу князя Юрия Никитича Трубецкого, чтобы целовали крест королевичу. И из Калуги же послали к Москве из дворян, и из атаманов, и из казаков, и изо всяких людей [выборных], и говорили боярам и литве: “Впрямь будет королевич на Московском государстве и крестится в православную христианскую веру, и мы ему рады служить; а теперь креста целовать не хотим, покамест он не будет на Московском государстве”. И пришли с Москвы в Калугу, а князя Юрия из Калуги не отпустили, убежал к Москве побегом.

255. О грамотах под Смоленск. Литовские же люди и московские изменники, Михаил Салтыков с товарищами, видя собрание московских людей за православную христианскую веру, начали говорить боярам, что [надо] писать к королю и послать с подписями [грамоту], бить челом королю, чтобы дал своего сына на государство: “А мы на твою волю полагаемся”, — а к митрополиту Филарету и к боярам писать, чтоб били челом королю, чтоб дал сына своего на Московское государство, и во всем им полагаться на его королевскую волю; как ему угодно, так и делать, а все к тому вели, чтобы крест целовать самому королю, а к Прокофию [Ляпунову] послать, чтобы он к Москве не собирался. Бояре же такие грамоты написали, и руки приложили, и пошли к патриарху, и возвестили ему все, чтоб ему к той грамоте руку приложить и [духовным] властям всем руки свои приложить, а к Прокофию о том послать. Он же, великий государь, поборник православной христианской веры, стоял в твердости, яко столп непоколебимый, и, отвечав, говорил им: “Стану писать к королю грамоты, на том и руку свою приложу, и властям повелю руки свои приложить, и вас благословлю писать, если король даст сына своего на Московское государство и крестит его в православную христианскую веру и литовских людей из Москвы выведет, и вас Бог благословляет такие грамоты к королю послать А если такие грамоты писать, что во всем нам положиться на королевскую волю, и послам о том бить челом королю и положиться на его волю, и то стало ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, то я к таким грамотам не только сам руки не приложу, но и вас не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты начнет писать. А к Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится в православную христианскую веру и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляю [353] и разрешаю, которые крест целовали королевичу, идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру”. Тот же изменник Михаил Салтыков начал его, праведного, ругать и позорить и, вынув на него нож, хотел его резать. Он же против его ножа не устрашился и сказал ему громким голосом, осеняя его крестным знамением: “Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа, да будешь ты проклят в сем веке и в будущем”. И сказал тихим голосом боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому: “Твое есть начало, тебе за то хорошо пострадать за православную христианскую веру; а если прельстишься на такую дьявольскую прелесть, пресечет Бог твой корень от земли живых, да и сам какою смертью умрешь”. Так же и сбылось его пророчество. Бояре же не послушали его речей и послали те грамоты к королю и к послам. Боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому да князю Андрею Васильевичу Голицыну насильно повелели руки приложить [к тем грамотам]. Они же в ту пору были под присмотром приставов в утеснении великом.

256. О привозе грамот из Москвы, под Смоленск. Пришли же те грамоты под Смоленск к королю и к митрополиту Филарету. Митрополит же и послы, увидав такие грамоты, начали скорбеть и друг друга начали укреплять, что [им придется] пострадать за православную христианскую веру. Король же повелел послам быть на съезде и начал им говорить и грамоты те читать, что пишут бояре, все за подписями их, что положились во всем на королевскую волю, да им ведено королю бить челом и положиться во всем на его волю. Митрополит же начал им говорить: “Видим сии грамоты за подписями боярскими, а отца нашего патриарха Гермогена руки нет, боярские руки князя Ивана Воротынского да князя Андрея Голицына приложены неволею, потому что сидят в заточении; да и ныне мы на королевскую волю полагаемся: если даст на Московское государство сына своего и крестится в православную христианскую веру, мы ему, государю, рады; а на ту королевскую волю полагаться, что королю крест целовать и литовским людям быть в Москве, того у нас и в уме нет; рады пострадать и помереть за православную христианскую веру”. Король же еще больше начал делать утеснение великое послам.

257. О войне черкас и о взятии града Пронска. Литовские же люди в Москве, видя, что собрались московские люди, послали черкас и повелели воевать рязанские места. К ним же пристал с русскими ворами изменник Исак Сумбулов, и многие места повоевали. Прокофий же Ляпунов пошел к городу Пронску и Пронск взял приступом. Черкасы же пошли к городу Пронску, и осадили Прокофия Ляпунова в Пронске, и утеснение ему делали великое. Услышав Го том], воевода у Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович [354] Пожарский собрался с коломничами и с рязанцами и пошел под Пронск. Черкасы же, о том услышав, от Пронска отошли и встали на Михайлове. Прокофия же из Пронска вывели и пошли в Переславль. Князь Дмитрий Михайлович, приняв от архиепископа Феодорита благословение, пошел опять к Николе Зарайскому.

258. О взятии Зарайского острога. Пришли же черкасы с Михайлова ночью и взяли острог у Николы Зарайского. Помощью же и чудесами великого чудотворца Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович Пожарский вышел из города с небольшим отрядом, и черкас из острога выбил вон, и их побил. Исай же Сумбулов, видя крепкое стояние московских людей, побежал в Москву, а черкасы пошли на Украину.

259. Об отдаче патриарха приставам. Прокофий же Ляпунов и всех городов воеводы собрались и пришли под Москву. Литовские же люди, услышав, что идут из всех городов к Москве, начали говорить боярам, чтоб шли к патриарху [и говорили ему], чтобы патриарх к ним [воеводам] писал грамоты от себя, чтоб они к Москве не ходили, а воротились опять по своим местам. Бояре же пришли к патриарху. Тот же Михаил Салтыков начал ему говорить: “Что де ты писал к ним, чтобы они шли под Москву, а ныне ты же к ним пиши, чтобы они воротились вспять”. Патриарх же им говорил: “Я де к ним не писал, а ныне стану писать; если ты, изменник Михаил Салтыков, с литовскими людьми из Москвы выйдешь вон, я им не велю ходить к Москве, а если будете вы сидеть в Москве, я их всех благословлю помереть за православную веру, потому что уже вижу поругание православной вере и разорение святых Божиих церквей и слышать латинского пения не могу”. В то же время был у них костел на старом царя Бориса дворе, в палате. Услышав же такие слова, он [Салтыков] позорил и ругал его, и приставил к нему приставов, и не велел никого к нему пускать.

260. Об умышлении литовском. Тот же Михаил Салтыков с литовскими людьми начал умышлять, как бы Московское государство разорить и православных христиан порубить, и удумал убить патриарха и христиан в Цветную неделю, как патриарх пойдет с вербою. В ту же неделю повелел всем ротам литовским конным и пешим, выехав, стоять по площадям, наготове. Патриарха же Гермогена взяли из-под приставов и повелели ему священнодействовать. Народ же Московского государства, видя такое умышление, а час еще тот не подошел, чтобы православным христианам всем пострадать за истинную веру Христову, не пошел никто за вербою. Литовские же люди, видя, что христиан за вербою нет, начали сечь.

261. О разорении Московского государства. Хочу же вам, братия, поведать, которые уста от горести вопиют или какой язык такое злоумышление опишет. Начну же рассказывать повесть сию, [355] которая не только людей, но и бесчувственные камни и самые стихии заставляет плакать, не только людей, но и скотов говорить и рыдать. Горе, горе! Увы, увы! Как в наши дни очи видели наши и умы слышали наши о таком разорении и о запустении царствующего града Москвы от безбожных латынян, от польских и от литовских людей, от своих злодеев, изменников и богоотступников Михаила Салтыкова с товарищами. Начнем же рассказывать. Было [это] в лето 6119 (1611), во святой Великий пост, во вторник начали выходить роты на Пожар и по площадям и сначала начали сечь в Китай-городе в рядах, потом пришли к князю Андрею Васильевичу Голицыну на двор и тут его убили. Потом, выйдя из Китая по Тверской улице, начали убивать. В Тверские же ворота их не пропустили, потому что тут были слободы стрелецкие. Потом же пошли на Сретенскую улицу; на Сретенской улице, соединившись с пушкарями, князь Дмитрий Михайлович Пожарский начал с ними биться, и их отбили, и в город втоптали, а сами поставили острог у [церкви] Введения Пречистой Богородицы. Потом же пошли [литовские люди] на Кулишки, и там против них собрался Иван Матвеевич Бутурлин. И встал в Яузских воротах, а улиц Кулишек и иных никак не мог отбить. Потом же они пошли за Москву реку, там же против них встал Иван Колтовский. Увидев же они, литовские люди, мужество и крепкое стояние московских людей, начали зажигать в Белом городе дворы. Тот же зачинатель злу Михаил Салтыков первый начал жечь двор свой. В тот же вторник порубили многое множество людей, которые были в ту пору тут; и рассказывали, что по всем рядам и улицам выше человеческого роста трупы людей лежали, а Москвы в тот день пожгли немного: от Кулишских ворот по Покровку, от Чертожских ворот по Тверскую улицу. Прокофий же Ляпунов и иные воеводы сами вскоре не подошли и помощь не прислали. В тот же вторник день и ночь беспрестанно бились, а наутро же в среду пришел от Прокофия Иван Васильев сын Плещеев. В то же время пришел из Можайска полковник Струе с литовскими людьми и с ними бился. Они же против него не постояли, покинув щиты, побежали все назад. Литовские люди, выехав из города, зажгли за Алексеевской башней [церковь] Ильи пророка и Зачатьевский монастырь, потом же и деревянный город зажгли за Москвой рекою. Видя такую погибель, побежали все кто куда. Потом же вышли из Китая многие люди и к Сретенской улице, и к Кулишкам. Там же с ними бился у Введенского острожка и не пропустил их за каменный город преждереченный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, [бился] весь день и долгое время ту сторону не давал жечь; и, изнемогши от великих ран, упал на землю; и, взяв его, повезли из города вон к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь. Люди же Московского государства, видя, что им ниоткуда помощи нет, побежали [356] все из Москвы. О, великое чудо! Как не померли и как не погибли от такой великой стужи? В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли. Те же литовские люди за ними не пошли и в Белом городе мало людей убили: всех людей перебили в Кремле да в Китае и в Белом городе мало людей убили, которые с ними бились. И начали жечь посады и города, и в Белом городе все пожгли, и деревянный город с посадами пожгли. Сами же литовские люди и московские изменники начали крепить осаду. Последние же люди Московского государства сели в Симоновом монастыре в осаде и начали дожидаться [прихода] ратных людей под Москву.

262. О приходе под Москву и о выборе начальников. Пришли же все воеводы изо всех городов к [монастырю] Николы на Угреше и, соединившись заодно, пошли на Москву. Литовские же люди вышли за Яузские ворота и, поставив против них немного войска, пошли все в город. Воеводы же пришли под Москву и начали становиться подле каменного Белого города. Прокофий Ляпунов встал с ратными людьми у Яузских ворот, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Заруцкий встали против Воронцова поля, воеводы костромские, и ярославские, и романовские: князь Федор Волконский, Иван Волынский, князь Федор Козловский, Петр Мансуров встали у Покровских ворот, у Стретенских ворот — окольничий Артемий Васильевич Измайлов с товарищами, у Тверских ворот — князь Василий Федорович Мосальский с товарищами. Была у них под Москвой между собой рознь великая, и дело ратное не спорилось. И начали всей ратью говорить, чтоб выбрать одних начальников, кому ими владеть, а им бы их одних и слушать. И сошлись всей ратью и думали, и выбрали в начальники князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, да Прокофия Ляпунова, да Ивана Заруцкого. Они же начали всеми ратными людьми и всей землею владеть, с литовскими же людьми бои бывали каждый день.

263. О послании под Смоленск к королю про патриарха Гермогена и о московском разорении. После разорения же Московского и избиения послали с сеунчем под Смоленск богоотступника и злоумышленника против Московского государства Иванова брата Безобразова Алешку Безобразова. Патриарха же Гермогена с патриаршества свели в Чудов монастырь и приставили к нему крепких приставов, не повелели никого к нему пускать, а на патриаршество возвели преждеименованного советника Расстригина кипрского владыку Игнатия, который был в Чудовом монастыре простым чернецом.

264. О задержании и о ссылке послов в Литву. Тот же Алешка Безобразов примчался под Смоленск к королю с сеунчем, что Московское государство разорили. Король же его пожаловал, [357] ростовского же митрополита Филарета и послов бояр князя Василия Васильевича Голицына с товарищами повелел отдать приставам, и утеснение им великое творил, и посылал к ним [говоря], чтобы они писали под Москву к ратным людям, чтоб они от Москвы отошли, и в Смоленск к Михаилу Борисовичу Шеину, чтоб Смоленск сдал. Митрополит же им прямо в том отказал: “Мне о том отнюдь не писать, рад страдать за православную христианскую веру”. Король же митрополита и послов и дворян десять человек, которые с ними были, повелел послать в Литву по городам порознь и утеснение им великое делал. Митрополиту же больше всех утеснение великое было, и голодом морили, и одного в палате запирали; и был он, государь, в таких великих бедах девять лет. Епископы и попы их злодейские хотели его видеть и беседовать [с ним]. Он же отнюдь их к себе не пускал. Литовские же люди, видя такую его крепость, начали к нему приходить, полковники и ротмистры, и хотели от него благословения. Он же их спрашивал; которые греческой веры, тех благословлял; а которые римской веры, отнюдь не благословлял их, да не только не благословлял, но и сидеть им у себя не велел. Польские же и литовские люди, видя такое его крепкое стояние, начали его почитать и честь ему воздавать великую, а к нему никого не подпускали, держали под крепкой охраной.

265. О присылке к патриарху о грамотах. В Москве сидя, литовские люди Александр Гашевский да Михаил Салтыков с товарищами посылали к патриарху Гермогену и сами к нему приходили [говоря ему], чтобы они послал к боярам и ко всем ратным людям [грамоты], чтоб они отошли от Москвы прочь: “А пришли они к Москве по твоему письму; а если де ты не станешь писать, то мы тебя велим уморить злой смертью”. Он же отвечал им: “Что де вы мне угрожаете, одного Бога я боюсь; если вы пойдете, все литовские люди, из Московского государства, я их благословлю отойти прочь; а если будете стоять в Московском, я их благословлю всех против вас стоять и помереть за православную христианскую веру”. Тот же Михаил, услышав такие речи от патриарха, еще больше делал ему утеснение.

266. Об убиении Ивана Салтыкова. Иван же Салтыков, Михайлов сын, в ту пору был в Новгороде, и из Новгорода ходил под Ладогу, и Ладогу и немецких людей взял, и пошел из-под Ладоги к Москве прямо. Новгородцы же, услышав, что он пошел к Москве, послали к нему, чтобы он воротился в Новгород, и целовали ему крест на том, что ничего ему не сделают. Он же, поверив им, пришел в Новгород. Вскоре новгородцы, не помня своего крестного целования, его схватили и пытали различными муками. Он же им обещал, что “отнюдь мысли никакой не имею против Московского государства, а под Новгород хотя и мой отец придет с литовскими [358] людьми, я стану биться”. Они же тому не поверили и посадили его на кол, а весь замысел против него дьяка Семейки Самсонова с новгородцами.

267. О посылке [воеводы] в Новгород. Начальники же из-под Москвы послали в Великий Новгород Василия Ивановича Бутурлина и повелели ему собираться с ратными людьми и Новгород оберегать.

268. О приходе и о побитии смолян. Король же под Смоленском начал делать русским людям смолянам утеснение великое и послал их с Иваном Вером Салтыковым в Дорогобуж. Они же с ним пошли, небольшой отряд, а иные поехали по домам за запасами, а мысль была у них одна, что им [надо] отъехать под Москву в русские полки. И из их замысла перекинулся некто и королю сказал, что все смоляне задумали ехать в московские полки. Король же по всему уезду послал роты и повелел дворян убивать. Они же, ездя по уезду, много дворян перебили, а остальные отошли в Калугу.

269. О взятии смоленском. Король же стоял под Смоленском долгое время и отнюдь Смоленску ничего не сделал. Грехов же ради наших пришла в Смоленск на людей болезнь великая цинга, потому что не было соли в Смоленске, померли многие, а остались немногие люди. Боярин же Михаил Борисович Шеин отнюдь того не устрашился и королю Смоленска не сдал и, с последними людьми бившись беспрестанно, к городу не подпускал. Врагом же научен был смолянин Андрей Дедешин; был в то время у короля в таборах и сказал королю, что с другой стороны стена худа, сделана осенью. Король же повелел по той стене бить, и ту стену выбили, и ночью пришли приступом, и Смоленск взяли. Боярина же Михаила Борисовича взяли на башне с женою и детьми, и дворян взяли и многих перебили. Последние же люди заперлись у Пречистой Богородицы в соборной церкви. Один же смолянин кинулся в погреб. Погреб же был с пороховой казной под тем соборным храмом, и то [пороховое] зелье зажег, и храм Пречистой Богородицы взорвался, а людей всех, которые в церкви были, убило. Боярина же Михаила Борисовича повели в таборы и пытали его разными пытками, [допытываясь, где] казна смоленская, и послали его в Литву, в Пруссы; сына его король взял себе, а жену его и дочь взял Сапега. И был в плену 9 лет под великой охраной, держали его в кандалах. Король же, устроив в Смоленске осадных людей, сам пошел в Литву. С той же вестью прибежал в московские полки под Москву Юрий Потемкин.

270. О съезде и бое с Сапегой. Пришел под Москву полковник Сапега со многими людьми и встал у Нового монастыря и начал посылать к начальникам, чтобы с ним устроить съезд. Бояре же с [359] ним повелели съехаться и заложников взяли [за послов]. Съезд же их ничем не был: ничего доброго не сделали и заложниками разменялись опять. Наутро же Сапега пришел на бой, и бой был великий против Лужников, пешие же люди сидели в садоладовнях каменных, другие сидели напротив них во рву, чтобы помощь оказать конным людям, они же [литовские люди] напустились на конных людей и конных людей смяли. Та же пехота конных людей начала отбивать. Литовские же люди так прытко напустились, что три роты литовских людей пробились сквозь пехоту и топтали [ее] до реки Москвы. Пешие же люди одну роту перебили всю и в других ротах многих убили. После того пришли [литовские люди] все на пехоту. Они же многих побили, а сами отсиделись. Сапега же отошел в таборы. На третий же день после этого боя пришел Сапега со всеми людьми к острожку, к Тверским воротам. Московские же люди пришли к нему навстречу и встретили его в Гонной слободе; и был с ними бой весь день, и с обеих сторон многих людей убили.

271. О походе Сапеги под Переславль и в иные города. Сапега же под Москвой после боев стоял три дня и пошел войной на переславские места, а из Москвы бояре послали с ним на бой князя Григория Петровича Ромодановского, а Гашевский послал с литовскими людьми пана Косяковского. Они же [литовские люди] пришли к острожку Братошинскому, и острожек взяли, и всех людей перебили. Бояре же послали из-под Москвы к Переславлю князя Петра Владимировича Бахтеярова да Андрея Просовецкого с ратными людьми. Они же сошлись с литовскими людьми в Александровой слободе и едва от них отошли в Переславль. Литовские же люди пошли к Слободе, и слободской острожек взяли, и многих людей перебили, и пришли под Переславль, и к Переславлю приступали многими приступами, и едва от них отсиделись в Переславле. Сапега же встал под Переславлем, а от себя послал по многим городам с войною.

272. О взятии острожков и очищении Белого города. Начальники же под Москвою придумали, что [надо] идти приступом, чтобы очистить Белый город, и пошли приступом к Китаю, и по Белому городу пошли очищать, и от Китая их отбили, и многих людей на приступе убили. А к Белому городу подошли и первым взяли немецкие острожки на Козьем болоте, и их перебили многих; потом же взяли Алексеевскую башню и Тресвятские ворота и литовских людей побили. И посадили по тому Белому городу по башням московских людей.

273. О посылке [послов] в Новгород. Начальники же начали думать, что без государя быть нельзя, что [надо] избрать на Московское государство государя, и придумали послать в Новгород князя Ивана Федоровича Троекурова, да Бориса Степановича [360] Собакина, да дьяка Сыдавного Васильева. У Заруцкого же с казаками была с боярами и дворянами лукавая мысль: хотели на Московское государство посадить Воренка Калужского, Маринкина сына; а Маринка в ту пору была в Коломне.

274. О приговоре всей земли и убиении Прокофия Ляпунова. В тех же начальниках была [между собой] великая ненависть и гордость: друг перед другом честь и начальство получить желали, один другого не хотел быть меньше, всякому хотелось самому властвовать. Сей же Прокофий Ляпунов не по мере вознесся и гордостью был обуян. Много отцовским детям позору и бесчестия делал, не только боярским детям, но и самим боярам. Приходили к нему на поклон и стояли у его избы много времени, [он] никакого человека к себе не пускал и многоукоризненными словами многих поносил, к казакам жестокость имел. За то на него была ненависть великая. Другой же начальник, Заруцкий, взял себе города и волости многие. Ратные люди под Москвой помирали с голоду, [а он] казакам дал волю великую; и были по дорогам и по волостям грабежи великие. Против того Заруцкого от всей земли была ненависть великая. Трубецкой же между ними никакой чести не имел. Ратные же люди видели их несогласие, и советовались дворяне и всякие служилые люди с казаками, и написали челобитную к ним, чтобы бояре пожаловали быть под Москвой, и были бы в совете, и ратных людей жаловали бы по числу и достоянию, а не через меру, и себе взяли вотчины и поместья по достоянию боярские, [тех бояр], которые сидят в Москве; всякий бы начальник взял [вотчины] одного какого-нибудь боярина, а дворцовые села и черные волости, и боярские поместья и вотчины [тех бояр], которые сидят в Москве, взять бы во дворец и тем бы кормить и жаловать ратных людей; между собой бы друг друга не упрекать тем, которые были в Москве и в Тушине, и про боярских людей, тех бояр, которые сидят в Москве, а ныне [они в казаках], чтобы о тех людях договор учинить; и о всяких и о многих людях в той же челобитной [было] написано. Начальникам же двум, Трубецкому и Заруцкому, та челобитная не люба была. Прокофий же Ляпунов к их [дворян] совету пристал, повелел написать приговор. И с той же поры начали думать против Прокофия, как бы его убить. Начало убиения Прокофия была таково. У [монастыря] Николы на Угреше Матвей Плещеев схватил казаков двадцать восемь человек и посадил их в воду. Казаки же их вынули из воды и привели в таборы под Москву. И был у казаков о том круг, и шумели на Прокофия, желая его убить, Прокофий же Ляпунов хотел бежать к Рязани. Они же его догнали под Симоновым монастырем и его уговорили [остаться]. Он же пришел и встал в Никитском острожке ночевать. Наутро же к нему пришли всей ратью и его уговорили [вернуться]. И он пришел и встал по-прежнему. Казаки [361] же с той поры начали против Прокофия зло умышлять. К ним же пристали многие люди; и начальники их думу знали, написали грамоту от Прокофия по городам, что будто ведено казаков по городам убивать, и подпись его подписали. И ту грамоту принес атаман Симонко Заварзин. И был у них круг великий, и за Прокофием посылали дважды. Он же к ним не пошел. В третий раз к нему пришли Сильвестр Толстой да Юрий Потемкин и поручились, что ему отнюдь ничего не будет. Он же пришел в круг и многие прения с казаками вел. Казаки же его не терпели, по повелению своих начальников его убили и дом его весь разграбили и многие станы подле него пограбили. С ним же убили Ивана Ржевского. Иван же был ему недруг великий, а тут, видя его правду, за него встал и умер вместе с ним.

275. О приходе Пречистой Богородицы Казанской и о разорении монастырей. Принесли из Казани образ Пречистой Богородицы, список с казанской иконы. Все служилые люди пошли пешие, тот же Заруцкий с казаками встретили [икону] на конях. Казаки же служилых людей ругали и поносили. Они же в великом ужасе были, ожидая от них себе такого же убийства, как [убили] Прокофия. Наутро же после прихода Пречистой пошли все в Новый Девичий монастырь. В то же время пришла понизовая сила под Москву, и Новый Девичий монастырь взяли, и инокинь из монастыря в таборы вывели, и монастырь разорили и выжгли весь, стариц же послали в монастырь во Владимир. Многие же под тем монастырем дворяне и стольники искали сами смерти от казачьего насилия и позора, и многие были перебиты и от ран изувечены.

276. О смолянах и иных городовых дворянах. Пришли же под Москву из Калуги смоляне, дорогобужане и вязьмичи и били челом начальникам об устроении, потому что бедны и разорены от литовских людей. Начальники же повелели смолян испоместить в Арзамасе, а вязьмичей и дорогобужан в Ярополче, и отпустили из Москвы. После того Заруцкий писал [о том], не повелел их [начальников] слушать, а из Ярополча казакам повелел выбить [вязьмичей и дорогобужан].

277. О взятии новгородском и о послах в Свитцкую землю. В то же время пришел под Новгород воевода Яков Пунтусов с немецкими людьми и встал на Хутыни, от Новгорода в семи верстах. В Новгороде был в ту пору боярин князь Иван Никитич Одоевский и воевода Василий Иванович Бутурлин. Грехов же ради наших и к разорению Новгородского государства, в воеводах не было радения, а у ратных людей с посадскими не было совета. Воеводы же иные пили беспрестанно, а Василий с немецкими людьми ссылался, и торговые люди возили к ним всякие товары. Василий же с ними встречался. Немцы же, видя их слабость, пришли и встали на [362] Колмове в монастыре. Тот же Василий и тут с ними съезды творил и пил с ними, а мысли их никто не ведал. В то же время был у немцев в плену человек Ивана Лутохина Ивашка Шваль, и обещался им, что введет их в город. Во граде же в ту пору [была] стража по стенам плоха. Тот же Ивашка привел их ночью в город, в Чудинцовские ворота, и в город вошли, никто не видал. Услышали же в ту пору, как начали сечь стражу по городу и по дворам; тот же Василий Бутурлин с ратными людьми, на Торговой стороне пограбив лавки и дворы, пошел из города вон, против немцев же никто не сопротивлялся. Одни же померли мученической смертью, биясь за православную христианскую веру, голова стрелецкий Василий Гаютин, да дьяк Анфиноген Голенищев, да Василий Орлов, да атаман казачий Тимофей Шаров, а с ним сорок человек казаков, те померли вместе. Многим же немцы их прельщали, чтобы они сдались. Они же отнюдь не сдались, все померли за православную веру. Протопоп же софийский Амос заперся на своем дворе со своими соратниками и бился с немцами много времени, и много немцев перебил. Немцы же ему много раз говорили, чтоб он сдался. Он же отнюдь на их слова не склонился. Был же он в то время у митрополита Исидора в запрещении, митрополит же, стоя на городской стене и служа молебны, видя его крепкое стояние, простил и благословил его заочно, глядя на двор его. Немцы же, видя такое же жесткое стояние, пришли всеми людьми и зажгли у него двор, и сгорел он со всеми, ни одного живым не взяли. Митрополит же Исидор и боярин князь Иван Никитич Одоевский, видя, что отнюдь никого в городе не осталось из ратных людей, послали к воеводе Якову Пунтусову и начали с ним уговариваться. Новгородцы у него просили на Новгородское государство королевича Филиппа. Он же им обещал дать, и поцеловали новгородцы королевичу крест, а Яков им поцеловал крест на том, что Новгорода не разорит. И пустили его в каменный город. Василия же Бутурлина все имущество разыскали и послали к нему на Бронницы. Он же в ту пору стоял на Бронницах. Дворяне же новгородцы, услышав, что поцеловали крест, поворотились в Новгород и целовали все крест королевичу, а Василий Бутурлин пошел под Москву, а Леонтий Вельяминов пошел на Романов и многие уезды опустошил. Новгородцы же послали в Свию за королевичем послов: юрьевского архимандрита Никандра и из всех чинов лучших людей. А от Московского государства и всей земли отлучились.

278. О разъезде ратных людей из-под Москвы. Под Москвой же было нестроение великое и ратным людям от казаков гонение и утеснение, наибольше же от понизовых казаков; и царя Василия позорили и ругали. Ратные люди не могли терпеть ругань на своего государя и себе нестерпимого позора, отошли все от Москвы. [363]

279. О взятии Козельска. В то же время пришли черкасы на Украину, и град Козельск взяли приступом, и многих людей перебили и в плен взяли.

280. О первом приходе гетмана под Москву. Пришел же под Москву гетман Хоткеев, желая разорить таборы, пришел же прямо от Андроньева монастыря к таборам. Преблагой Бог не пожелал окончательно погубить православных христиан, дал Бог храбрость московским людям: выйдя из таборов, от таборов отбили [литовских людей] прочь и многих людей убили. Гетман же, от Москвы отойдя, встал в селе Рогачове и тут зимовал.

281. О Сидорке, Псковском Воре. Грехов ради наших Бог попускает, а враг действует; неведомо от кого было царское имя поругано; пришел в Ивангород из Москвы из-за Яузы дьякон Матюшка и назвался царем Дмитрием. Ивангородцы же, врагом наученные, взяли себе его царем и крест ему целовали. И, собравшись, пошел к Пскову. Псковичи же, также врагом наученные, его приняли и крест ему целовали. И в Пскове будучи, [Вор] многие беды делал, и послал под Москву атамана казачьего Герасима Попова с товарищами, и написал грамоты, что он жив и ныне во Пскове. Под Москвой же воеводы и казаки поцеловали тому Вору крест. Которые же были под Москвою дворяне, не хотели крест тому Вору целовать. Они же [казаки] хотели их перебить и иных насильно к кресту привели, а иные из-под Москвы бежали. Из-под Москвы же послали в Псков главных воровству начальников Ивана Глазуна Плещеева да Казарина Бегичева, а с ними казаков многих людей.

282. О посте. Хочу же вам поведать тайну сию, неведомо, от Бога или от человека, а в забвении положить не смею, видя такую к Богу веру и пост. Яко же в древности в Ниневии, великом граде, прорек [людям] пророк Иона: “Если не покаетесь, — говорил, — то все погибнете”. Царь же ниневийский, сняв с себя одеяние царское, облачился в рубище, также и все люди постились три дня и три ночи, старые и юные, и скоту не давали есть. Господь же наш Иисус Христос, видя их обращение к себе и покаяние чистое, помиловал их. Так же и в Московском государстве был пост три дня и три ночи, не только что старые и юные, но и младенцам, которые у сосцов материнских, не давали есть, так что многие младенцы помирали с того поста. О сем же посте, как начали поститься, так расскажу. Было [это] в лето 7120 (1612) году, стояла под Москвою вся рать Московского государства на очищение Московскому же государству. Явился же в полках свиток, неведомо откуда взявшийся. В том списке написано так. Был в Нижнем Новгороде муж, именем Григорий, и спал он на одре своем, и видел видение страшное. В полуночи видел, как верх с дома его снялся, и видит он идущий с небес в дом свет сильный. И сошли с небес два мужа: один, [364] придя, сел на грудь ему, другой же стоял у главы его. Сказал же предстоящий муж: “Господи! Что сидишь, а не поведаешь ему?” Он же начал ему говорить: “Если сии люди по всей Русской земле покаются и начнут поститься и попостятся три дня и три ночи, и не только старые и юные, но и младенцы, то Московское государство очистится”. Сказал же Ему предстоящий муж: “Господи! Если очистится Московское государство, как дать им царя”. Отвечал же ему снова: “Поставят храм новый у Троицы на рву и положат хартию на престоле; на той же хартии будет написано, кому у них быть царем”. Сказал же Ему предстоящий муж: “Господи! Если не покаются и поститься не начнут, что с ними будет”. Отвечал сидящий муж предстоящему: “Если не покаются и поститься не начнут, то все погибнут и царство все разорится”. И сказав то слово, невидим стал, и дом его опять покрылся, тот же Григорий был в великом ужасе. От того же писания и пост начался. В Нижнем же того отнюдь не было и мужа Григория такого не знали, и посту в Нижнем не было. Нижегородцы же тому дивились, откуда то взялось; но все же я написал о сем, а не мимо прошел.

283. О побоище черкас. В то же время пришли на Украину черкасы во множестве и многие украинские места повоевали. Собрались же украинские воеводы князь Григорий Тюфякин, князь Федор Елецкий и иные многие воеводы, и сошлись с ними в степи и их побили всех наголову, и пленных отбили.

284. О взятии городов немцами. Немецкие же люди видели в Московском государстве такое нестроение, и послал из Новгорода Яков Пунтусов [своих людей] под города. Немцы же шли и взяли города: Ивангород, Ям, Копорье, Ладогу, Тихвинский монастырь, Русу Старую, Порхов, Гдов, Орешек, и во всех посадили воевод немецких.

285. О присылке из Нижнего Новгорода [послов] к князю Дмитрию Михайловичу, и о приходе в Нижний, и о собрании ратных людей. Во всех городах Московского государства, услышав о такой погибели душ под Москвой, о том скорбели и плакали и креста не целовали ни в каком городе, а помощи никто не мог дать. Из всех городов в одном городе, называемом Нижний Новгород, те нижегородцы, поревновав о православной христианской вере и не желая видеть православной веры в латинстве, начали мыслить, как бы помочь Московскому государству. Один из них нижегородец, имевший торговлю мясную, Козьма Минин, прозываемый Сухорук, возопил всем людям: “Если мы хотим помочь Московскому государству, то нам не пожалеть имущества своего, да не только имущества своего, но и не пожалеть дворы свои продавать и жен и детей закладывать, и бить челом, кто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником”. Нижегородцам [365] же всем его слово было любо, и придумали послать бить челом к стольнику ко князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому архимандрита Печерского монастыря Феодосия да из всех чинов лучших людей. Князь же Дмитрий Михайлович в то время был у себя в вотчине, от Нижнего в 120 поприщах, лежал от ран. Архимандрит же и все нижегородцы пришли к князю Дмитрию Михайловичу и били ему челом со слезами, чтобы он ехал в Нижний Новгород и встал за православную христианскую веру и помощь бы оказал Московскому государству. Князь же Дмитрий их мысли был рад и хотел ехать тотчас, да зная у нижегородцев упрямство и непослушание воеводам, писал к ним, чтобы они выбрали из посадских людей, кому быть с ним у того великого дела и казну собирать, а с Кузьмою Мининым будет у них все уговорено. Тот же архимандрит и нижегородцы говорили князю Дмитрию, что у них в городе такого человека нет. Он же им говорил: “Есть у вас Кузьма Минин; тот бывал служилым человеком, ему то дело привычно”. Нижегородцы, услышав такое слово, еще больше были рады, и пришли в Нижний, и возвестили все. Нижегородцы же тому обрадовались и начали Кузьме бить челом. Кузьма же им для [их] укрепления отказывал, [говоря, что] не хочет быть у такого дела. Они же его прилежно просили. Он же начал у них просить приговор, чтобы им во всем быть послушными и покорными и ратным людям давать деньги. Они же дали ему приговор. Он же написал приговор, чтобы не только у них брать имущество, но и жен и детей продавать, а ратным людям давать [деньги]. И взяв у них приговор, за их подписями, послал тот приговор ко князю Дмитрию тотчас затем, чтобы того приговора назад у него не взяли. В то же время пришли из Арзамаса от смолян челобитчики, чтобы их приняли к себе в Нижний. Нижегородцы же послали ко князю Дмитрию, и тех челобитчиков смолян к нему послали же и велели им бить ему челом, чтоб в Нижний шел не мешкая. Они же ко князю Дмитрию пришли и били ему челом, чтобы в Нижний шел не мешкая. Он же пошел в Нижний, а их отпустил вперед, а смолянам повелел идти в Нижний. На дороге же к нему пришли дорогобужане и вязьмичи. Он же пришел с ними в Нижний. Нижегородцы его встретили и приняли с великой честью. Смоляне же в Нижний пришли в то же время. Он же начал им давать жалование, что собирали в Нижнем.

286. О приезде из городов ратных людей и с казною из городов. В Нижнем же казны становилось мало. Он же начал писать по городам, в поморские и во все понизовые, чтобы им помогали идти на очищение Московского государства. В городах же, услышав, что в Нижнем собрание, рады были, и посылали к нему на совет, и многую казну к нему посылали, и свезли к нему из городов многую казну. Услышали же в городах ратные люди, что в Нижнем [366] собираются все свободные люди, пошли из всех городов. Первые же пришли коломничи, потом рязанцы, потом же из украинных городов многие люди казаки и стрельцы, которые сидели в Москве при царе Василии. Они же [князь Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин] им давали жалование. Бог же призрел ту рать и дал между ними совет великий да любовь, что отнюдь не было между ними вражды никакой. Которых лошадей покупали меньшей ценою, те же лошади пробыли месяц, те же продавцы не узнали; так Бог помогал всем.

287. О посылке для совета в Казань. Послали же в Казань Ивана Биркина да с ним [духовные] власти о совете и о помощи Московскому государству. В то же время был в Казани дьяк Никанор Шульгин, и мыслил не благую мысль, а радовался, что Москва за Литвою. Ему же хотелось в Казани властвовать; тот же Иван Биркин с ним советовался не на благое дело, но на злое; те же власти приехали в Нижний и возвестили об их недобром совете. Князь Дмитрий же и Кузьма и все ратные люди возложили упование на Бога и, вспомнив иерусалимское пленение, как по разорении Иерусалима собрались последние люди греки и пришли под Ерусалим и Ерусалим очистили, так же и Московского государства последние люди собрались и пошли против таких безбожных латынян и против своих изменников.

288. О преставлении патриарха Гермогена. Литовские люди, услышав в Москве, что в Нижнем Новгороде собираются ратные люди, посылали к патриарху, чтобы он писал, чтоб не ходили на Московское государство. Он же, новый великий государь исповедник, отвечал им: “Да будут те благословенны, которые идут на очищение Московского государства; а вы, окаянные московские изменники, будете прокляты”. И после этого начали морить его голодом, и уморили голодной смертью, и предал свою праведную душу в руки Божий в лето 7120 (1612) году, месяца февраля в 17 день, и погребен был в Москве, в монастыре Чуда архистратига Михаила.

289. О посылке из Нижнего в Ярославль. Пришли же из Ярославля в Нижний посланцы и возвестили князю Дмитрию и Кузьме, что прислал Заруцкий многих казаков в Ярославль, а ныне де идет Андрей Просовецкий с ратью, а хотят захватить Ярославль и все поморские города, чтобы не дать соединиться нижегородской рати с ярославцами. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма, услышав про то, послал наскоро брата своего князя Дмитрия Петровича Лопату Пожарского, а с ним дьяка Семейку Самсонова с ратными людьми и повелел им идти наспех в Ярославль. Они же пришли в Ярославль и казаков перехватали и в тюрьму пересажали. Андрей же, про то услышав, в Ярославль не пошел. [367]

290. О походе из Нижнего в Ярославль. В Нижнем же князь Дмитрий и Кузьма из Казани ждали ратных людей долгое время и не дождались. И, положив упование на Бога, пошли со всеми ратными людьми к Ярославлю и пришли на Балахну. Балахонцы же приняли их с великой честью, и дали им подмогу из казны, и отпустили. Пришел же на Балахну Матвей Плещеев, а с ним приехали многие дворяне из разных городов. Они же [князь Дмитрий Михайлович и Кузьма] дали им жалование и пошли с ними. Потом же пришли в Юрьевец Повольский. Юрьевчане же также их приняли с радостью и дали им многую казну на подмогу. Тут же в Юрьевец пришли татары юртовские во множестве. Они же [князь Дмитрий Михайлович и Кузьма] дали им жалование и пошли из Юрьева.

291. О присылке из Владимира и из-под Москвы, о Псковском Воре Сидорке. Пришли же на Решму. В то же время пришли из Владимира посланцы от окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Артемий же был с князем Дмитрием в единой мысли и в совете. И писал к нему, что в Пскове содеялось- пришли де с Москвы во Псков Иван Плещеев да Казарин Бегичев со всеми людьми, которые пошли к Вору, к Сидорке. Тот же Казарин не пожалел души своей и старости и, увидев Вора, закричал громким голосом, что [он] “истинный государь наш, Калужский”. Тот же Иван Плещеев и казаки обратились на истинный путь, не захотев вражды в земле, и начали мыслить с псковским воеводой, с князем Иваном Федоровичем Хованским, как бы того Вора поймать и сказать всем, что он истинный вор. И положили все между собой совет благой, и того Вора, схватив, повезли под Москву скованного, а воров его советников, перехватав, посадили в тюрьму. В то же время пришли из-под Москвы посланцы от князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да от Ивана Заруцкого, и писали к князю Дмитрию Михайловичу с товарищами и ко всей рати, что “по грехам сделалось под Москвою: прельстились и целовали крест Псковскому Вору; ныне же все люди ту вражью прелесть узнали и целовали крест снова, что быть православным христианам во единой мысли и под Москву бы идти не опасаясь”. Князь Дмитрий же и Кузьма также писали под Москву, что они никакого отвращения и опасения не имеют, а идут под Москву им на помощь, на очищение Московского государства. Тех же посланников отпустили в Москву, а сами пошли на Кинешму, и на Кинешме встали.

292. О приходе на Кострому и о розни воевод. С Кинешмы пришли к Костроме. В Костроме в ту пору был воевода Иван Шереметев и советовался со своими советниками не на благое дело, не желая пустить их на Кострому и не желая с ними быть в совете. К князю Дмитрию же пришли с Костромы на Плес многие люди и возвестили ему про умышление Ивана Шереметева. Он же, с [368] Кузьмой подумав и положив упование на Бога, пошел прямо на Кострому и встал на посаде близко от города. На Костроме же в ту пору была рознь: иные думали [заодно] с Иваном, а иные со всей ратью. И пришли на Ивана с шумом, и от воеводства ему отказали, чуть его не убили; тот же князь Дмитрий много ему помогал. И просили у князя Дмитрия воеводу. Он же, подумав с Кузьмою, дал им воеводу князя Романа Гагарина да дьяка Андрея Подлесова. В то же время пришли на Кострому из Суздаля посланцы и били ему челом, чтобы послать в Суздаль воеводу и ратных людей, чтобы Просовецкий Суздалю никакой пакости не сделал. Князь же Дмитрий послал в Суздаль брата своего князя Романа Петровича Пожарского, а с ним нижегородских и балахонских стрельцов. Князь Роман же пришел в Суздаль и встал в Суздале. Казаки Просовецкого все побежали под Москву.

293. О приходе в Ярославль. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма отпустили князя Романа Петровича в Суздаль, а сами пошли в Ярославль. Костромичи их проводили с великой радостью и дали им на подмогу многую казну. Они же шли к Ярославлю, и многие люди их встречали с радостью. Они же пришли в Ярославль. Ярославцы же их приняли с великой честью и принесли дары многие. Они же не взяли у них ничего, и, будучи в Ярославле, начали мыслить, как бы им идти к Московскому государству на очищение. К ним же начали из городов приезжать многие ратные и посадские люди, привозить в помощь денежную казну; и хотели идти под Москву вскоре Поход же их задержался. Пришла в ту пору многая рать, черкасы, и, придя, встали в Антонове монастыре, а казаки стояли на Угличе. Василий Толстой пришел из-под Москвы с казаками и встал в Пошехонье, и многие пакости делал уездам: многих дворян перебил. А от Новгорода оберегались, потому что пришли немцы и встали на Тихвине. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма начали думать со всей ратью и с властьми и с посадскими, как бы земскому делу быть прибыльнее, и придумали в Великий Новгород послать послов, а на черкас и казаков послать рать.

294. О послах в Новгород. В Новгород же приговорили послать послов: Степана Татищева да от всех городов по человеку из всех чинов. И писали к митрополиту Исидору, и к боярину и к немецкому воеводе Якову Пунтусову, и ко всем новгородцам, [чтобы они] ответили правду, как у них с немцами уговорено. К немецкому же воеводе к Якову Пунтусову писали, чтобы быть Московскому государству и Новгородскому под одним государем: “И если король свицкий даст брата своего на государство и крестит [его] в православную христианскую веру, то мы тому рады и хотим с новгородцами в одном совете быть”. А писали к ним и посылали для того, что как пойдут под Москву для очищения Московского государства, [369] чтобы немцы не пошли воевать поморские города. Степан же пришел из Новгорода и привез грамоты от митрополита и от боярина и от Якова Пунтусова, а в грамотах пишут коротко, что “пришлем со всем истинно от всего Новгородского государства послов”. А Степан сказал, что отнюдь в Новгороде добра нечего ждать.

295. О приходе казанцев и о смуте Ивана Биркина. Пришли же из Казани с ратными людьми Иван Биркин да голова татарский Лукьян Мясной, и был [он] с Иваном не в согласии. Иван же, едучи дорогою, многую пакость делал городам и уездам; и пришел в Ярославль, и в Ярославле многую смуту содеял: хотел быть в начальниках. И такую пакость содеял, едва между собой биться не стали. Бояре же и стольники и все ратные люди, кроме смолян, его отринули. Казанские же люди по приказу Никанора Шульгина пришли в Ярославль и назад пошли, никакой помощи не дали, лишь многую пакость земле сотворили, и на обратном пути так же. Немногие же казанцы остались: голова Лукьян Мясной, да с ним двадцать человек князей и мурз, да дворян тридцать человек, да голова стрелецкий Постник Неелов, да с ним сто человек стрельцов. И были под Москвой до взятия московского, и пришли в Казань, многие беды и напасти от Никанора претерпели: Лукьяна Мясного и Постника Неелова едва в тюрьме не уморил.

296. О посылке воевод на черкас. Послали на литовских людей в Антонов монастырь князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского да князя Ивана Федоровича Троекурова, а с ними стольников и стряпчих и дворян многих людей. С дороги же отъехал смолянин Юшка Потемкин и сказал черкасам, что идет князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский с ратными людьми. Черкасы же, услышав про то, пошли наспех из Антонова монастыря к рубежу. Князь же Дмитрий, поворотившись, встал в Кашине до указа.

297. О посылке в Пошехонье на казаков. В Пошехонье же послали на Василия Толстого и на казаков князя Дмитрия Петровича Лопату Пожарского. Он же, встретив их в Пошехонье, казаков многих перебил и языков многих взял, а Василий Толстой убежал к князю Дмитрию Мамстрюковичу. Князь Дмитрий Петрович, побив казаков, пошел на сход в Кашин к князю Дмитрию Мамстрюковичу. И, придя в Кашин, писал в Ярославль об указе.

298. О побитии казаков под Угличем. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский писал к князю Дмитрию Мамстргоковичу с товарищами и повелел идти им под Углич на казаков, и казаков бы уговорить и привести в Ярославль. Князь Дмитрий Мамстрюкович с товарищами пришел под Углич. Казаки же из Углича против них выехали на бой и начали с дворянами биться. Атаманы же: Богдан Попов, Федор Берескин, Алеша Кухтин, Максим Чекушников от их замысла отошли и прислали в полки [сказать], что от их воровского [370] замысла они отстали. Дворяне же всеми полками напустились на казаков, и казаков побили и языков многих взяли. И пошли воеводы в Ярославль, те атаманы и казаки пришли с ними же в Ярославль. Князю же Дмитрию Мамстрюковичу с товарищами от начальников и от всей земли была честь великая.

299. О ростовском митрополите Кирилле. Была в начальниках и во всяких людях в Ярославле смута великая, прибегнуть не к кому и рассудить их [было] некому. Они же, посоветовавшись, послали в Троицкий монастырь к бывшему митрополиту ростовскому Кириллу и молили его, чтобы он был на прежнем своем престоле в Ростове. Он же не презрел их челобития, пошел в Ростов, а из Ростова пришел в Ярославль и людей Божиих укреплял, и которая ссора возникнет, начальники во всем докладывали ему.

300. О посылке в Переславль Залесский. Приехали же из Переславля Залесского бить челом начальникам всякие люди, что им от Заруцкого утеснение великое: не только что опустошил уезд, но и посады. Начальники послали воеводу Ивана Федоровича Наумова с ратными людьми. Иван же пришел в Переславль, и казаков отогнал, и Переславль укрепил.

301. О послах из Новгорода. Пришли же из Великого Новгорода послы, от всего Новгородского государства: Вяжицкого монастыря игумен Геннадий, да князь Федор Оболенский, да изо всех пятин из дворян и из посадских людей по человеку, с тем, чтобы Московскому государству быть в соединении вместе с Новгородским государством и быть бы под одним государем, а они избрали на Новгородское государство свицкого королевича Филиппа. Московского же государства народ: митрополит Кирилл, и начальники, и все ратные люди придумали их отпустить и писали к митрополиту и боярину и к Якову Пунтусову: “Если королевич крестится в православную христианскую веру греческого закона, то мы ему все рады”. И послали с ними Перфилия Секирина. А для того послали, чтобы не помешали немецкие люди пути на очищение Московского государства, а того у них и в уме не было, чтобы взять на Московское государство иноземца, [решили] избирать на все Русские государства из московских родов государя.

302. Об умышлении Заруцкого и о посылке из-под Москвы для убийства. В Ярославле же было собрание большое и поднимались идти на Москву. Враг же, не желая добра роду христианскому и желая тот сбор благополучный разорить, вложил мысль Заруцкому и его советникам, как бы убить в Ярославле князя Дмитрия Михайловича Пожарского. И послали из-под Москвы двух человек, казаков Обрезка да Стеньку, в Ярославль к своим единомышленникам, к смолянину Ивашке Доводчикову, да пяти смоленским стрельцам к Шанде с товарищами, да к рязанцу Стеньке Жвалову. [371] Тот же Стенька у князя Дмитрия жил на дворе; он же [князь Дмитрий] его кормил и одевал. Много раз умышляли, как бы его сонного погубить. Также умышляли и на пути зарезать в тесноте. Был же он [князь Дмитрий] в съезжей избе, и пошел из съезжей избы осматривать наряд, с которым идти под Москву. И придя, встал у дверей разрядных. Казак же, именем Роман, взял его за руку; тот же Стенька, который [был] прислан из-под Москвы, кинулся между ними и их растолкнул, и хотел ударить ножом по животу князя Дмитрия, хотя его зарезать. И которого человека Божия десница укрывает, кто может погубить? Мимо же живота князя Дмитрия нож миновал и порезал тому казаку Роману ногу. Тот же казак повалился и начал стонать от такой великой раны. Князь же Дмитрий думал, что в тесноте его покололи ножом, а не чаял на себя такую беду, и пошел. Люди же не пустили его и начали вопить: “Тебя хотели зарезать ножом”. И начали искать, и нашли тут нож. Того же злодея Стеньку кровь не пустила: тут же стоял. Люди же его опознали и его схватили, и вели всей ратью и посадскими людьми к пытке, и пытали его. Он же все рассказал и товарищей своих всех указал, и их взяли. Они же все повинились, и землею же их всех разослали по городам по тюрьмам, а иных взяли под Москву для обличения и, придя под Москву, объявили их всей рати. Они же пред всей ратью винились, и их отпустили. Князь же Дмитрий не дал убить их.

303. О приезде из Москвы от Трубецкого и от Заруцкого. Пришли же из-под Москвы от князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да от Заруцкого дворяне и казаки, [и говорили], чтобы начальники со всей ратью шли под Москву не мешкая, потому что идет к Москве гетман Хоткеев. Князь Дмитрий Михайлович и Кузьма дали им жалование земское довольное и отпустили их назад, а сами начали вскоре подниматься.

304. О первой посылке под Москву из Ярославля. Послал же князь Дмитрий Михайлович перед собой воеводу Михаила Самсоновича Дмитриева да Федора Левашова с многой ратью и повелел им идти наспех; и, придя под Москву, в таборы им входить не повелел, а повелел им, придя, поставить острожек у Петровских ворот и тут встать. Они же, пойдя, так и сделали.

305. О другой посылке из Ярославля. После же отправки Михаила [Дмитриева] послал князь Дмитрий Михайлович из Ярославля брата своего князя Дмитрия Петровича Пожарского да с ним дьяка Семейку Самсонова со многой ратью, и повелел им идти наспех и, придя под Москву, встать у Тверских ворот. Они же, придя, так и сделали.

306. О приходе [ратных людей из] украинных городов и о присылке в Ярославль. В то же время пришли под Москву к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому из украинных городов [372] ратные люди и встали в Никитском остроге; от Заруцкого же и от казаков было им утеснение великое. И послали в Ярославль от всей рати Ивана Кондырева да Ивана Бегичева с товарищами. Они же пришли в Ярославль, и увидели милость Божию и устроение ратных людей, и, вспомнив свое утеснение от казаков, плакали много и не могли слова молвить. И едва смогли вымолвить и били челом, чтоб шли под Москву не мешкая, чтобы им совсем от казаков не погибнуть. Князь же Дмитрий и все ратные их знали и службу их ведали, а видя такую бедность, едва их узнали. Князь же Дмитрий и все ратные люди, видя их такую бедность, тоже плакали. И дали им жалование: денег и сукна, и отпустили вскоре, и приказали [сказать] ратным людям, что идут наспех. Они же, придя под Москву, возвестили [про то] своей братии. Они же тому рады были. Заруцкий же хотел их перебить. Они же едва убежали к Михаилу Самсоновичу Дмитриеву в полк, а украинские люди побежали все по своим городам.

307. О приходе к Москве. Князь Дмитрий Михайлович с товарищами и со всей ратью, прося у Бога милости и отслужив молебны у Всемилостивого Спаса и у ярославских чудотворцев и взяв благословение у митрополита ростовского Кирилла и у всех властей, пошли из Ярославля на очищение Московского государства. И, отойдя от Ярославля на семь поприщ, ночевали. [Князь Дмитрий Михайлович] рать же поручил всю князю Ивану Андреевичу Хованскому да Кузьме Минину и отпустил их прямо к Ростову, а в города послал сборщиков, велел ратных людей остальных собирать в полки, а сам с небольшим отрядом пошел в Суздаль помолиться к Всемилостивому Спасу и чудотворцу Евфимию и у родительских гробов проститься. Из Суздаля же пошел к Ростову и встретил всю рать у Ростова. Из городов же многие люди пришли в Ростов. И из Ростова, придя, [князь Дмитрий Михайлович] послал на Белоозеро воеводу Григория Образцова с ратными людьми, ожидая прихода немецких людей из Новгорода.

308. О побеге Заруцкого из-под Москвы. Заруцкий же со своими советниками, услышав под Москвой, что пошли из Ярославля со всей ратью князь Дмитрий и Кузьма, собрался с казаками с ворами, едва ли не половина войска из-под Москвы побежала. И, придя в Коломну, Маринку взял с Воренком, ее сыном, и Коломну город разграбили. Пошли в рязанские места и многую пакость делали. И, придя, встали на Михайлове городе.

309. О приезде атаманов из-под Москвы в Ростов. Пришли из-под Москвы в Ростов к князю Дмитрию Михайловичу атаманы и казаки от всего войска, Кручина Внуков с товарищами, [и говорили], чтобы шел под Москву не мешкая. А пришли не для этого, пришли разведать, нет ли против них какого умысла, ждали против [373] себя по своему воровству какого-нибудь умысла. Князь Дмитрий же и Кузьма их пожаловали деньгами и сукнами и отпустили их опять под Москву, а сами пошли из Ростова и пришли в Переславль.

310. О приходе к Троице в монастырь. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский и Кузьма да с ними вся рать пошли из Переславля к Живоначальной Троице и пришли к Троице. Власти его же и воеводы встретили с великой честью. И встал у Троицы между монастырем и слободой Клементьевской, а к Москве не пошел потому, что [хотел] договориться с казаками, чтобы друг на друга никакого зла бы не умышляли.

311. О посылке под Москву князя Василия Туренина и о приезде из-под Москвы с вестью о гетмане. Пришли же из-под Москвы в Троицкий монастырь дворяне и казаки и возвестили князю Дмитрию, что гетман Хаткеев вскоре будет под Москвой. Князю же Дмитрию не до уговора было с казаками, и послал наскоро перед собой воеводу князя Василия Ивановича Туренина и повелел ему встать у Чертольских ворот. Он же, пойдя, так и сделал.

312. О походе из Троицкого монастыря под Москву и о чудесах чудотворца Сергия. Сам же князь Дмитрий и Кузьма и все ратные люди в тот же день, после отпуска князя Василия Туренина, служили молебны у Живоначальной Троицы и у преподобных чудотворцев Сергия и Никона и взяли благословение у архимандрита Дионисия и у всей братии и пошли с монастыря. Архимандрит же Дионисий со всей собором взял икону Живоначальной Троицы и великих чудотворцев Сергия и Никона, и честной крест, и святую воду, пошел за пруды и встал на горе у московской дороги. Начальники же и все ратные люди были в великом ужасе, как на такое великое дело идти. Ветер же был от Москвы против них, они же еще больше устрашились от того и пошли с великим ужасом. И как проходила какая сотня к образу, напротив архимандрита, архимандрит благословлял их крестом и кропил святой водою. Так же и всех пропустил. После же начальников благословлял и кропил водою. О, великое чудо тут сотворено было угодником Пресвятой и Живоначальной Троицы великим чудотворцем Сергием: молитвами его в одночасье страх от всей рати отошел и в храбрость превратился. Архимандрит же Дионисий взял святой крест и благословлял вслед их, и святой водой кропил, и говорил со слезами: “Бог с вами и великий чудотворец Сергий в помощь постоять и пострадать вам за истинную, за православную христианскую веру”. В мгновение ока переменил Бог ветер, и стал [дуть] в спину всей рати так, что едва на лошадях сидели, такой пришел вихрь великий. Вся же рать узнала милость Божию и помощь великого чудотворца Сергия, и отложили свой страх ратные люди, и расхрабрились, идя к Москве все [374] и радуясь. И обещались все помереть за дом Пречистой Богородицы и за православную христианскую веру. Был же тот ветер до того времени, как побили гетмана и отогнали его от Москвы. И пришли под Москву, и встали на Яузе за пять верст, и послали к Арбатским воротам разузнать, где бы встать. Посланные же ездили и рассматривали места и, приехав, сказали. Князь Дмитрий Трубецкой беспрестанно присылал и звал к себе стоять в таборы. Князь Дмитрий же [Пожарский] и вся рать отказали, что отнюдь тому не бывать, чтобы стоять вместе с казаками. И остановился тут [князь Дмитрий Михайлович] на Яузе ночевать, а не пошел [к Москве] потому, что пришли поздно.