Дневные записки генерала Патрика Гордона

ПАТРИК ГОРДОН

ДНЕВНИК

DIARY

Дневные записки генерала Патрика Гордона.

(См. “Русскую Старину” декабрь 1916 г.)

(Продолжение).

4-го числа от многих лиц, недавно прибывших из Польши, узнали, что татары разграбили Янчарик и увели в плен множество людей. Приступили к исправлению Ивановского бастиона. Я отправил туда 60 рабочих и приказал им выдать: 60 дубовых брусьев и 5 возов ивовой фашины, чтобы положить в фундамент; 40 мешков, чтобы выносить землю; шесть мотыг, десять лопать, двое граблей, тридцать досок, восемь топоров, 60 сажен веревок, два лома для пробивки земли и торфа и четыре для очистки торфа и 16 долбил.

5 числа писал своим друзьям в Шотландию, именно: графу Абердину, моему брату Джону, моему дяде, моим сыновьям, генерал-лейтенанту Друммонду, подполковнику Гамильтону, г. Фоме Гордону, Байлю Гордону и Джемсу Адие в Данциг.

6 числа вода в Днепре не поднялась выше.

8 числа пришли люди из Белой Церкви и Лабуни с известиями, что поляки напали внезапно на турок в Меджибоже, убили человек 9 и взяли несколько в плен, которых и отправили королю; что в Меджибоже было, впрочем, не более 60 янычар и 100 всадников, преимущественно татар. Меджибож находится в 12 милях от Полонного и в 9 милях от Лабуни, которая от Полонного в 4 милях; что в Баре, который от Каменца в расстоянии 9 миль, а от Старо-Константинова в 4 милях, имеется турецкий гарнизон из 200 человек пехоты и кавалерии. [309]

9 числа в день чествования памяти Св. Николая, было очень много народу в Никольском монастыре. Вода в Днепре все стояла на той же высоте.

10 числа отряд татар явился в Павловице и угнал скот с полей и лугов.

12 числа я отправился на остров, где паслись лошади, и там обедал с моими приятелями и их женами; я назвал остров этот “Якобина".

13 числа прибыл солдат из Севска с известием, что войска стягиваются, но не мог сообщить, куда предполагается их направить.

14 числа ездил в Печерский монастырь, где был очень хорошо принят архимандритом.

15 числа получил от боярина Петра Васильевича Шереметева очень дружественное и вежливое письмо, а также и от полковника из Баркова. Пришло царское повеление боярину, чтобы он выдал присланным от гетмана лицам все имущество, оставшееся после покойной его супруги, а также дом в Москве и недвижимое имение; сын же его, по просьбе отца, останется у него; что впрочем Их Величества ему и его сыну жалуют на содержание Борков.

16 числа от различных лиц, проезжавших через Польшу, было получено известие, что польские козаки выступили из зимних квартир своих и направились к Немирову; некоторые говорили, что они делают это для получения своего жалованья, другие же, напротив того, утверждали, что гетман Могила, уведомив их о приближении татар к этому месту, приказал им присоединиться к нему. Кроме того, они сообщали, что литовская армия находится, по-прежнему, еще на зимних квартирах в Волыни и, вероятно, ранее Иванова дня не выступить.

В тот же вечер я получил извещение, что мое прошение об увольнении из страны передано в руки лиц, на которых я возлагал наибольшее доверие и надежды, и что эти лица обещали предъявить это прошение, по моему желанию, царевне Софии Алексеевне и обоим царям. Копия с этого прошения при сем излагается ниже.

Я происхожу из знатного рода и уехал из моей родины в чужия земли искать почестей и приличного содержания. Я служил правдою и честью различным монархам и когда обстоятельства побуждали меня оставлять их службу, мне никогда не отказывали в этом; напротив того, мне предоставляли, [310] когда я это просил, мою свободу и отпускали меня милостиво, давая лестный отзыв о моей верной служба.

Я прибыл в Россию с почетным званием и не по нужде, а скорее из расположения (dartleness) и притом человеком не бедным, но по моему положению скорее богатым.

Я прибыл в Россию единственно, чтобы послужить некоторое время, в надежде, что меня отпустят беспрепятственно, когда мои обстоятельства того потребуют, подобно тому, как это было со мною в других странах и как это делали в этой стране в отношении других лиц моего положения.

Во время моего пребывания в России я служил верно и честно и не страшился никаких трудов и опасностей.

По возвращении моем с родины в 1670 году, я нашел, что мое жалованье мне убавлено на одну треть. Поэтому я просил увольнения, но, не получив такового, был вместе с прочими отправлен в Севск. Блаженной памяти Государь милостиво отпустил нас и сам сказал, что мы там заработаем себе свой хлеб и если в чем встретим какую-либо нужду, то должны ему только об этом представить, и наша просьба будет тот же час уважена.

Когда же в 1677 году я находился на службе Его Величества в армии под Чигирином, действовавшей против турок, чрезвычайный посланник Его Королевского Величества всей Британии, эсквайр Джон Гебдон, по приказанию Его Величества, подал в посольский приказ, в Москве, записку (мемориал), в котором просил о моем увольнении от службы и о дозволении мне возвратиться на родину. На это ему был дан ответ, что если я по окончании похода буду просить увольнения от службы, то в этом мне отказа не будет, и согласно этому было послано надлежащее приказание в иноземный приказ.

В 1678 г. я возвратился в Москву с твердою надеждою получить, согласно Всемилостивейшего обещания Их Величеств, мое увольнение. Однако, я со всем моим полком был послан к Чигирину и должен был отправиться не уклоняясь от столь опасного служения и не беспокоя Его Величество просьбою о моем увольнении; при этом было упомянуто только, что получу свободу от службы, если Богу благоугодно будет сохранить меня в добром здравии. В этом же году, лишившись всего моего имущества под Чигирином, я возвратился в Москву, с надеждою получить увольнение от службы, но меня предупредило новое Высочайшее повеление отправиться немедленно [311] в Киев. Предполагалось, что турки сделают нападение на этот город; я принял с большою готовностью это новое поручение, чтобы не подать вида, что отклоняю от себя столь опасную службу. В минувшем году, получив известие о кончине на родине моих родителей и о том, что мне, за отсутствием моим, не хотят отдать мое родительское наследие, я обратился к их Величествам с просьбою разрешить мне с семейством моим возвратиться на мою родину и, в случае невозможности мне это разрешить, дозволить, хотя бы мне лично одному, уехать на короткое время из России. Мои жалобы (претензии). Генералы: Фома Далиель и Виллиам Друммонд, при мне служившие блаженной памяти Его Величеству, получали но только жалованье месячное, но, кроме того, им для того, чтобы они могли жить соответственно их положению, были подарены поместья, приносившие значительные доходы. Генералиссимус Афанасий Трауернихт, после осады Чигирина, при которой он ровно ничего не потерял, был пожалован одним штатгальтерством за другим, через что он разбогател.

За все трудности, понесенные мною при осаде Чигирина, при которой я потерял все, что имел при себе, на сумму до 700 р. я получил только двести рублей, как и мои товарищи, служившие при армии и ничего не потерявшие, но только через людей и иным путем разбогатевшие.

Прочие лица в генеральских чинах имеют предо мною большие преимущества в том, что живут по гарнизонам, в которых они могут доставить себе многие выгоды; кроме того, они живут в покое, имеют детей, уже в юных годах занимающих видные места. Мои же два сына, в обыкновенных для того годах и по милости Его Величества достойной памяти получили места фендрихов, но скоро были смещены и я, не будучи в состоянии дать им необходимого образования, принужден был отправить их на родину к моим родителями чтобы доставить им воспитание и образование. Несмотря на то, что я по службе постоянно подвергаюсь большой опасности, большим трудам и заботам, тем не менее я должен бороться с недостатком и нуждою.

От многих ран, многих годов жизни и тягостей военной службы я пришел в болезненное состояние и желаю получить настолько спокойное место в моем отечестве, чтобы мог привести в порядок мои домашние дела и озаботиться воспитанием моих детей и о моем здоровьи. [312]

Частые болезни являются как бы напоминаниями о смерти и тем необходимее становится прибегать чаще к Св. Причастию; здесь пресечены все способы и средства к подобного рода духовной помощи и утешению.

Я постоянно должен бороться с нуждою и ничего не могу скопить моей жене и детям, а потому могу не иначе, как с горестью, помышлять о том, что после моей смерти оставляю их в нужде, среди чужих.

Так как Их Величества в моей просьбе съездить на родину отказали мне в такое время, когда Их Величества со всеми соседями находятся в мире, не объяснив мне причину отказа, то я не знаю, что мне об этом думать и в каком положении я нахожусь.

Способы вспоможения (redresses).

Вот способы, которыми можно было бы помочь моему затруднительному положению. Если Их Величествам почему-либо неблагоугодно меня отпустить на родину, то я всеподданнейше прошу принять во внимание следующее.

Я до того далек от желания жить в покое или есть хлеб в бездействии, что охотно бы остался здесь или в другом месте, где служба моя может быть угол на Их Величествам или где я в состоянии был нести эту службу.

Так как я здесь живу среди чужих, где все должен покупать по дорогим ценам, даже сено и дрова, то расходы мои на прислугу, лошадей и прочие чрезвычайный потребности превышают мои доходы.

Чтобы я мог служить с удовольствием и жить в некотором соответствии с моим чином и положением, необходимо мне получать некоторое постоянное дополнение или другого рода пособие к моему содержанию, чтобы я мог жить и не находиться в нужде.

Чтобы в случае надобности и, кроме того раз или два в году, в большие праздники, мне было бы разрешено доколе существует мир или перемирие с Польшею, выписывать в Киев священника моего вероисповедания из ближайших городов Польского королевства.

По причине моих частых болезненных припадков необходимо иметь в Киеве сведущего в лекарствах человека или доктора, который необходим не только для меня, но и для правителя края и прочих подданных Его Величества. [313]

Я здесь имею мало солдат под моим непосредственным начальством и совсем не имею, как подобало бы моему званию и генеральскому чину штата; при мне не состоит ни ординарцов, ни караула, которых должен иметь даже полковник. Поэтому следовало бы прислать сюда более солдат, что не только необходимо, но и в высшей степени полезно для службы Его Величества. Если Их Величествам угодно, чтобы я и долее оставался в Киеве, то я, по меньшей мере, желал бы получить соответствующее моему рангу командование в поле, в случае, если возникнет война или будет предпринять поход против врагов Их Величеств и не будет вероятности, что Киев сам может подвергнуться нападению.

Пока армии соседей Их Величества находятся на зимних квартирах и нет основания опасаться какого-либо неприятельского вторжения, я желал, бы, чтобы Их Величества признали возможным отпустить меня на шесть месяцев в мое отечество для приведения в порядок моих домашних дел.

16-го числа я получил письма от Виниуса и от г. Даниеля.

17 числа узнали, что ежедневно люди переправляются через Днепр, чтобы наниматься на службу к полякам.

18 числа вода в Днепре стала спадать.

19 числа я писал в Севск Леонтию Романовичу Неплюеву, полковникам Гамильтону и Ронаэру, в Белград — генерал-майору графу фон-Грехаму. Я также послал Гамильтону письмо для передачи полковнику Юнгеру.

20 числа узнали от людей, прибывших из Хорошишова, что в последнюю пятницу козаки, в числе 3.000 человек, собрались и направились со множеством повозок и продовольствием к Немирову; что полковник Палей имеет при себе до 6.000 конных козаков, очень хорошо вооруженных, получающих от короля польского по 9 левенталеров и по две одежды каждый.

Я купил 600 кварт водки по 6 алтын ведро, всего на 10 р. 80 к.

21 числа мы узнали, что не вдалеке от Белгородки в последний вторник убиты два купца, поехавшие из Киева. Я получил письмо и известия из Москвы.

24 числа была сильная гроза; молния ударила в мой двор и разрушила шесть, дубовых столбов до земли.

26 числа узнали, что несколько татар появились вблизи Белой Церкви и вели с собою несколько человек. [314]

27 числа пришли различные семейства, бежавшие из Польши, и сообщили, что покинули край по причине большой дороговизны, ибо бочка ржи тамошней меры, меньшей, нежели киевская, стоить 13 флоринов, а также и от притеснений, чинимых им козаками.

28 числа в день Вознесения Христова я обедал, с многими другими лицами, у окольничего.

29 числа в день рождения почившего английского короля англичане чествовали память его, с немалою печалью.

30 числа были закончены крепостные укрепления у Печерских ворот.

31 числа греки отправились в Польшу с лошадьми, чтобы продать их.

1 июня я пошел на остров к моим лошадям и нашел их всех в хорошем состоянии. Вечером, вскоре после заката солнца, на западе появилась на небе огненная змея, которая сперва поднялась как ракета, а затем стала бледнеть и через полчаса совсем исчезла.

2 числа купец, прибивший из Лемберг, сообщил, что польский сейм две недели уже окончился и что на сейме решено двинуться с армиею к Каменцу для его осады и продолжать войну с турками со всею силою. Далее он рассказывал, что римский император, недель 5 тому назад, разбил турецкий конвой, сопровождавший в г. Буду большой транспорт; что венециане одержали в Средиземном море значительный победы над турками и, наконец, что Морлаки, при содействии венецианского генерала и под его предводительством, одержали большие успехи и очень опустошили турецкие владения.

В тот же вечер прибыл стольник Семен Протасьевич Неплюев.

3 числа я и прочие офицеры провожали боярина в Печерский монастырь, откуда мы, отстояв богослужение и отобедав, возвратились назад.

4 числа боярин, стольник; Мазепа, бунчужный и другие лица обедали у меня.

5 числа Мазепа и бунчужный были присланы гетманом в Киев, чтобы, согласно Царскому приказу, получить драгоценные камни, деньги, одежду и прочие вещи, которые гетман дал своей дочери при вступлении ее в брак. Они предъявили большой список деньгам, которые гетман в разные времена посылал своему зятю, и в том числе даже те, которые предназначались для войска, что составляло 7.714 р. Из числа их [315] 2.500 р. были заплачены за дом в Москве, который, согласно царскому приказу, также должен был быть возвращен гетману. В том же списка показаны были все подарки, которые при свадьбе и после сделали полковники и другие лица, а также разные другие вещи, о которых боярин не в состоянии был припомнить. Стольник Семен Протасьевич должен был все принять от боярина, передать это все двум другим лицам и получить себе надлежащую росписку. Боярин должен был получить заверенную копию с росписки, чтобы он мог знать, что должно достаться его сыну, по достижении им совершеннолетия. Боярин отдал всю серебряную посуду, весившую более ста фунтов, также жемчуг, драгоценные камни и 19 колец, оцененные в 760 рублей, платья и меха стоимостью в 1.000 р., белье всякое и домашние принадлежности всякие, полученные его супругою от ее отца. Подарки же, сделанные ему полковниками и другими лицами, он не возвратил, потому что это требование было противно всякой справедливости, хотя они и были означены в списках у обоих уполномоченных. О деньгах, составлявших сумму 5.214 рублей, боярин заявил, что они израсходованы.

5 числа я получил с драгуном письма от полковника Гамильтона и Ронаэра.

6 числа утром была закончена передача вещей уполномоченным гетмана. Они все обедали потом у боярина, при чем между боярином и окольничим возник спор. Я писал: голландскому резиденту, г. Виниусу, г. Тройену, князю Василию Васильевичу (прося последнего уволить меня на некоторое время из страны), Петру Васильевичу — о том же самом и Леонтию Романовичу Неплюеву, перед которым оправдывался в своем прежнем представлении в следующих словах.

Я благодарю Вас за особенную милость, которую вы проявили в моем деле в Москве. Рассматривая мою просьбу благосклонно и справедливо, нельзя признать ее преувеличенною, потому что я прошу не более того, что получили другие и теперь еще получают, не более того, что требует сохранение моей души, мое телесное здоровье и мое содержание, соответственное моему положению.

При объявлении нам в 1669 году, что мы будем получать только третью часть отпускавшегося нам ранее жалованья, нам было заявлено, что не желающий служить за третью часть может свободно оставить страну. Только я один оказался [316] несчастлив, ибо часто просил уже увольнения, но не мог его получить.

Я по доброй воле прибыл в страну, чтобы служить Их Величествам некоторое время и не был ни куплен, ни взять в плен. Поэтому совершенно не правильно и не справедливо, что меня не хотят выпустить из страны, по крайней мере на короткое время.

Если бы я имел возможность привести в порядок мои домашние дела в мое отсутствие, я не подвергал бы себя опасностям подобной поездки и сопряженным с нею расходам. Но это решительно невозможно, потому что дело с братьями, а сыновья моя еще слишком молоды, чтобы заниматься подобными делами; никто же из посторонних не хочет вмешиваться в наши дела; кроме того, имеется еще много других причин, о которых здесь не могу упомянуть.

Было бы совершенно справедливо и правильно, чтобы меня вознаградили за убытки, которые терплю, от того, что меня задерживают здесь. В таком положении, в котором я нахожусь в настоящее время, весьма естественно, что горе и заботы вызовут болезни и когда я умру, то смерть моя причинить расходы Их Величествам, так как принуждены будут кормить и содержать мою жену и моих детей; дети же, еще долгое время, не в состоянии будут отправлять службу или зарабатывать себе пропитание.

Я пишу Вам откровенно, в уверенности в вашей ко мне дружбе и доброте. Прошу вас еще раз написать обо мне с тем, чтобы это дело так или иначе получило бы окончание, потому что неизвестность увеличивает мое горе в высшей степени.

Кроме того, я писал еще и полковникам Гамильтону, Ронаэру и Скотту.

7 числа около 12 часов я и все прочие офицеры были позваны к боярину. Мы пришли все в канцелярию, где находился окольничий. Боярин передал ему ключи, список наличного состава гарнизона и инструкции. После этого мы все направились в церковь и сдали две иконы и знамена царские, заранее туда доставленный. После небольшой молитвы боярин ушел и помирившись с окольничим обедал у него. Затем все офицеры проводили боярина чрез Черторой, где было здорово выпито, а затем все разошлись. Все общество провожало затем окольничего домой, где выпили еще более. [317]

Киевский полковник Григорий Коробченко прислал письмо козацкому гетману Могиле и пытался убедить его покинуть польскую службу, но не получил на это никакого ответа; Могила переслал это письмо польскому королю.

8 числа вступил в город избранный полк солдат. 400 человек с десятью знаменами были отряжены из города, чтобы произвести ученье вместе с двумя полками, вновь прибывшими; последние состояли из 700 человек.

9 числа я получил известие, что сын боярина заболел в Броварах; он имел два раза судорожные припадки.

В моем полковом списке, отправленном в Москву, значилось драгунов — 123, солдат — 149, стрельцов — 287, констеблеров — 55, всего же 594 человека.

10 числа приехал офицер из Белгорода и привез мне письмо от генерал-майора графа фон-Грехама.

В тот же день я писал в Москву боярам: князю Никите Семеновичу (Урусову), Алексею Петровичу (Салтыкову), думному дворянину Федору Андреевичу (Зыкову), писцу Ивану Бирину и дьяку Андрею Виниусу.

11 числа я отвечал лорду Грехаму с полковником Англером и извинялся, что не мог доставить требуемые 70 рублей.

Я прикончил дело с Одоверном, дал ему 50 рублей и получил от него росписку в удовлетворение его различных требований.

12 числа пришло известие из Москвы, что многим полкам приказано выступать к границам крымским и к Дону. Это последовало единственно, чтобы доставить удовольствие римско-католическому послу и чтобы его позабавить, так как он должен был полагать, что эти полки заставят обеспокоиться татар, к которым, несколько недель тому назад, отправили послов, с обычным платежом денег за два года и с уверением, что не намерены нарушать мирных отношений с ними, ни с турками. Означенный войска должны были быть под предводительством лица знатного происхождения, но не большого чина, именно стольника князя Михаила Федоровича Сайдакова, Ивана З — ча Леонтьева и других лиц в качестве их помощников или товарищей.

13 числа было получено известие о кончине стародубского полковника Семеона, старшего сына гетмана, умершего 7 июня; его должны были привести в Киев, чтобы предать земле. [318]

14 числа было сообщено, что полковник Палей двинулся в Крым и, как говорили, с отрядом в 20.000 человек, чтобы воспрепятствовать татарам делать набеги в Польшу.

16 числа приехал из Польши грек с известием, что один дворянин заверил его, что поляки расположены заключить мир с турками и напасть на русских. Известие это имело мало вероятия и мало основания. Я приказал обмерить внешние валы большого и малого города в Киеве. Вал Софийской части города имел 987 сажен, вал малого города только 380 с., михайловской части — 210 саж., печерской — 575 саж., всего же с болверками, кроме внешних укреплений, — 2,152 (fath) сажени. Я распределил потом посты (караулы). На три внешних ворот приходилось 6 дневной стражи, в софийской части 25 дневных и 15 ночных постов или караулов, в малом городе 13 дневных и 3 ночных караулов; в михайловской части 4 дневных и 5 ночных караулов, в печерской 14 дневных и 8 ночных караулов. Это было рассчитано по малому числу гарнизона в то время. Когда гарнизон будет многочисленнее, то и эти караулы должны быть увеличены.

17 числа я получил письма из Москвы от ротмистра Захария Бабина от 5 июня, но оно не содержало в себе новостей. Зять мой сообщал мне, что 14 числа должен прибыть в Батурин Федор Петрович Шереметев, а гетман направится к р. Лону, чтобы проститься с своим сыном. Тем временем боярин должен был пребывать в Батурине, до возвращения гетмана. Шпион Иван Филимонович Варилов возвратился назад и сообщил, что сенаторы сорвали польский сейм (это было неверно); что король с воеводою Краковским двинется к Вене на помощь римскому императору; что Любомирский направится к Каменцу и должен овладеть им, а также тремя пашами и ханским сыном, недавно прибывшими в Каменец; что хан татарский сам с великим визирем двинутся против римского императора; что король польский удалился с сейма неизвестно куда; что поляки очень недовольны королем. Говорили также, что король находится в Яворове; что литовская армия стягивается у Берестечка, но не желает оказывать содействие императору, разве что король уплатить ей жалованье; что московская бочка ржи стоила 10 рублей, а потому среди бедных обывателей царит голод. Все это шпион узнал от дворянина по имени Юрий Попара, который живет невдалеке от Лемберга.

Сообщил П. М. Майков.

(Продолжение следует).

(пер. П. М. Майкова)
Текст воспроизведен по изданию: Дневные записки генерала Патрика Гордона // Русская старина, № 3. 1917