СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДНЕВНИК

ГЕНЕРАЛА ПАТРИКА ГОРДОНА

1677.

8-го января Гордон прибыл сильно больной в Москву; здесь ему пришлось целую неделю лечиться.

15-го он отправился в город, несмотря на то, что еще не совсем выздоровел. У князя Юрия Петровича Трубецкого он встретил генерал-майора Трауернихта, которого в присутствии нескольких полковников резко упрекнул в том, что он привез нескольких худших солдат из полка Гордона и подстрекал их к жалобе на своего полковника. Трауернихт равнодушно выслушал эти упреки, так как, говорит Гордон, знал, что заслуживает их.

16-го упомянутые солдаты, сопровождаемые генерал-майором, подали в Разряд свою жалобу, полную клеветы и лжи.

18-го Гордон почувствовал в городе сильный приступ болезни, так что не был в состоянии отправиться к князю Василию Васильевичу Голицыну, пригласившему его на обед; вернувшись домой, он принужден был лечь в постель.

20-го к Гордону явился полковник Шеале (Scheale), зять генерал-майора Трауернихта. После некоторых переговоров Гордон рассказал ему всю историю поведения Трауернихта по отношению к нему. В конце концов Шеале предложил Гордону заплатить его зятю 300 пфеннигов, обещая уладить дело между ним и драгунами. Сильно раздраженный, Гордон отвечал, что скорее купить за 3 пфеннига веревку, чтобы повесить Трауернихта и всех, кто стоит на его стороне или допускает подобный плутовские проделки, и прибавил, что как ни хочет Трауернихт найти себе свидетелей, все-таки он их не найдет.

25-го Гордон отправился в город, чтобы разузнать, в каком положении находится дело о жалобе, поданной драгунами. Ему сказали, что оно будет на следующий день доложено царю и его советникам. Поэтому Гордон к вечеру послал к думному дьяку с целью расположить его в свою пользу некоего Александра Лумсдена с золотым галуном стоимостью в 20 руб. Думный дьяк благосклонно принял подарок и обещал Гордону быть на его стороне.

27-го Гордон отправился в город; здесь князь Григорий Григорьевич Ромодановский рассказал ему, что по прочтении жалобы драгун он говорил в его пользу и доказывал, что жалоба эта [98] ничто иное, как ложь и клевета, придуманные только потому, что Гордон поддерживает в своем полку хорошую дисциплину и не допускает мошенничеств и дезертирства; далее он прибавил, что говорить это не потому, что что-либо получил от Гордона или чего-либо ожидает от него, (что и было совершенной правдой), а единственно зная его верность и усердие в царской службе. Гордон очень благодарил за это князя и сказал, что к кому же остается обращаться и кому верить, как не начальнику, который ближе всего знает и поведение и заслуги своих подчиненных.

28-го Гордон получил из Севска письмо и бумагу от имени 19 или 20 деревень, в которых стоял его полк; бумага была подписана тремя священниками и гласила, что деревни эти ничего не имеют против Гордона и не принимали ни малейшего участия в жалобе на него. Эту бумагу Гордон решил показать думному дьяку через драгуна Скоморохова, присланного к нему сочувствующей ему партией; но, не вполне доверяя честности драгуна, Гордон отдал бумагу Александру Лумсдену с тем, чтобы он передал ее Скоморохову только по приходе к думному дьяку. Однако Скоморохов, будучи очень дурным человеком, мгновенно обменил бумагу Гордона на другую, касавшуюся его самого, и подал ее вместо первой. Между тем за день до того Гордон послал думному дьяку копию с этой бумаги, прося совета, когда ее подать. Тот отвечал, чтобы Гордон не подавал ее на другой день. Не слыша, однако, о ней ничего в течение целой недели, он спросил Александра Лумсдена, почему Гордон не подает бумаги. (Гордон не мог сам быть в городе вследствие своей болезни). Когда же 8-го февраля Гордон приехал наконец в город и встретил думного дьяка при дворе, то разговор их не коснулся бумаги. Драгун же, видевший их, подумал, что думный дьяк спрашивает о бумаге и спрятался, пока Гордон не ушел, и потом подал его прошение. Оба драгуна, подавшие жалобу на Гордона, настаивали, чтобы последний лично явился в приказ. Сначала требование это было оставлено без внимания, а затем как они, так и подстрекатель их получили выговор.

Генерал-майор фон-Штаден просил Гордона помирить его с генерал-майором Вульфом. Гордон пригласил обоих к себе и устроил примирение, взяв с них обещание хранить его в тайне, так как фон-Штаден боялся полковника Россеворма ⁵⁵. [99]

11-го Гордон был на свадьбе полковника Менезиуса с вдовой Петра Марселиуса, за которой тот получил 5000 руб. деньгами и тысячи на две серебра и драгоценностей.

12-го Гордон опять был на свадебном празднестве; князья Голицыны и молодой князь Долгорукий устроили на нем фейерверк, который обошелся очень дорого, но не был красив.

Так как генерал-майор Вульф и полковник Россеворм находились в сильной вражде, то несколько офицеров просили Гордона примирить их. После нескольких попыток они наконец позволили своим друзьям уладить дело; полковника Россеворма удалось с большим трудом уговорить согласиться на третейский суд. Для этого со стороны генерал-майора Вульфа были выбраны Гордон и полковник Лубенов, а со стороны полковника Россеворма полковники Ронаер ⁵⁶ и Грант. После некоторых споров они сошлись, наконец, на известных пунктах, которые и должны были после примирения подписать оба противника, за которыми уже было послано. Они должны были обещать относиться друг к другу дружелюбно, в противном же случае обязывались заплатить штраф в 200 руб. в пользу церкви. Посредники подписались в качестве свидетелей.

Услышав, что генерал-майор Вульф намеревался нарушить мирные отношения, установленный между ним и генерал-майором Штаденом, Гордон горячо поговорил с ним об этом в Кремле, после чего он обещал поддерживать мир, и таким образом оба они остались друзьями.

17-го в Москву прибыл Петр Дорошенко под конвоем Семена Ерофеевича Алмазова.

18-го Дорошенко был допущен к царской руке. Он просил разрешения остаться в Москве и перевезти туда жену и детей. Это было решено еще до прибытия его в Москву; он же, как хитрый человек, старался убедить русских, что это совпадало с собственным его желанием.

В это время произошла ссора между слугами свит английского и датского послов. Датчане рассердились на то, что англичане, напившись пьяными, непочтительно говорили о датском короле и, [100] будучи многочисленнее, сильно побили датчан. Английский посланник Гебдон попросил полковников Купера и Гордона отправиться к датскому посланнику г-ну Габелю требовать удовлетворения. Но последний, находя происшедшее весьма важным, непременно хотел донести о нем своему государю; в том же, что один из слуг побил другого, нельзя было по его мнению требовать удовлетворения, так как случилось это во время частной ссоры. Впрочем он согласился на расследование дела, которое и было кончено полюбовно, так как англичане извинились перед датчанами, сказав, что, бывши пьяными, они ничего не помнят из того, что им ставят теперь в вину.

После долгих просьб Гордон получил наконец и себе, и офицерам, бывшим при нем, жалование из приказа, называемого Новой Четвертью и составляющего часть Сибирского приказа, и рыбный запас из Патриаршего приказа, после чего начал готовиться к отъезду.

Обвинители Гордона, видя, что ничего не могут сделать против него, передали ему через других драгун, бывших в Москве, что они согласны на примирение и обещают прекратить дело, если Гордон заплатить им 5 руб. Однако Гордон, хорошо зная, что они не исполнять своих обещаний, отвечал, что не даст им и копейки, прибавив, впрочем, что не пожалеет требуемых ими 5 руб., если они откроют ему своих единомышленников, чтобы он мог знать, кто его друзья и кто враги. Но так как они не согласились на это, то он отпустил их.

23-го марта Гордон выехал по санному пути из Москвы и 1-го апреля после трудного путешествия прибыл в Севск, где встретил боярина князя Ивана Борисовича Троекурова, ехавшего на свое наместничество в Киев.

3-го Гордон пригласил к себе на ужин боярина, севского наместника и некоторых знатных лиц. Все они приняли его приглашение и весело провели у него время.

4-го Гордон вместе с некоторыми другими проводил боярина через реку Сосну. При боярине состоял подполковник из полка Гордона и драгунский полк, которые должны были проводить его до Киева.

4-го мая в Севск прибыл генерал-майор Трауернихт, назначенный комендантом в Чигирин.

8-го Гордон послал своих лошадей в Москву полковнику Гамильтону, который просил его об этом. [101]

9-го в Севск приехал из Киева Алексей Петрович Головин и на другой день отправился дальше. Гордон и некоторые другие обедали с ним на противоположном конце моста.

11-го в Севск пришло 6 стрелецких полков, состоявших приблизительно из 4200 человек. Три из них должны были идти в Киев, а остальные в Чигирин.

Весною этого года было получено известие, что султан считает себя сильно обиженным царем, так как последний покорил и принял под свое покровительство Дорошенко, бывшего турецким вассалом, и занял Чигирин. Стремясь привести дела в прежнее положение, султан послал сильную пехотную армию к Белгороду и велел привезти морем в Килию большое количество амуниции. Юрию Хмельницкому он выхлопотал у иерусалимского патриарха разрешение оставить монастырь и провозгласил его украинским князем и гетманом. Султан возвратил ему также всех пленных, захваченных в 1674 г. при взятии Ладыжина (Ladischin) и Умани (Human). С этими пленными в числе 5000 человек Юрий Хмельницкий должен был перейти Днепр и в Каменце получить пушки и амуницию. С ним должны были соединиться два паши и отряд татар. Носился слух, что Юрий Хмельницкий шел с этим войском к Киеву или Чигирину; другие же говорили, что раньше он отправится в запорожцам, чтобы привлечь их на свою сторону.

15-го была получена царская грамота, сообщавшая, что турки, татары и поляки намереваются напасть на Киев или Чигирин, и повелевавшая полкам быть готовыми к выступлению по первому приказу.

17-го из Москвы пришла эстафета с приказанием 6 стрелецким полкам немедленно выступать прямо в Киев и Чигирин. В то же время было узнано, что князь Василий Васильевич Голицын получил приказ выступить 23-го мая из Москвы с начальниками, бывшими при нем и в прошлом году. Кроме того из Москвы должны были выступить еще 3 стрелецких полка, бывших под начальством Голицына, 2 под начальством князя Ромодановского и один, который должен был остаться в Рыльске у князя Ивана Васильевича Бутурлина.

18-го Кондратий Фомич Нарышкин, двоюродный брат отца вдовствующей царицы, выехал из Севска в Нежин, где должен был занять место коменданта.

20-го в Севск прибыло несколько офицеров из армии князя Василия Васильевича Голицына. Им был дан строгий приказ под страхом отнятия имений быть в назначенный день в Севске. [102]

23-го из Киева прибыл дьяк с известием, что турецкий султан послал татарскому хану приказание вторгнуться с армией в Украйну, чтобы отвлечь русскую армию и помешать ей оказать помощь Киеву или Чигирину. Хан обещал исполнить это, испросив у султана пашу с отрядом пехоты, так как армия его состояла из одной кавалерии и потому не была в состоянии противостоять пехоте.

24-го из Севска выступило шесть стрелецких полков.

25-го было узнано из писем, привезенных эстафетой, посланной из Киева в Москву, что сам султан переправился через Дунай и шел на русских.

Около этого времени к Артамону Сергеевичу Матвееву был послан Иван Савич (Sawin) Горохов с приказанием отнять у него все, кроме 2000 руб. и 8 слуг, и отправить в Пустозерск. Дом и имения его были конфискованы.

Чрез Севск проехало несколько эстафет, направлявшихся из Киева в Москву и привезших известие о том, что турки подвигаются все дальше.

2-го июня через Севск проехал полковник фон-Фростен, ехавший через Киев в Чигирин инженером.

3-го Гордон послал своих офицеров собирать полк. 7-го и 8-го последний прибыл, а 9-го Гордон сделал ему смотр.

12-го Гордон выехал навстречу боярину князю Василию Васильевичу Голицыну и проводил его с своим полком в Севск. Боярин имел при себе много дворян и стрелецкий полк человек в 700.

13-го Гордон обедал вместе с боярином; когда же собрался уходить, то боярин сказал, что хочет побывать у него. Тогда Гордон велел остановить свои подводы и принял боярина так хорошо, как только мог.

В это время прибыло 3 товарища Голицына. Через Севск проехали Андрей Васильевич Толстой и дьяк Иван Михайлов. Последнему поручено было начеканить такого золота, какое чеканилось в Польше и было в ходу в Украйне. Относительно этой меры уже давно происходили совещания и несколько раз делались даже попытки к осуществлению ее, но до сих пор не удавались. Гордон не находил эту меру ни желательной, ни исполнимой.

14-го, около 3 час. пополудни, Гордон выехал из Севска; в 12 верстах от него он встретил князя Григория Афанасьевича Козловского, имевшего при себе 2 стрелецких полка, человек в 700 [103] каждый. К вечеру Гордон достиг своего полка, стоявшего лагерем у деревни Дявутнино в 40 верстах от Севска.

15-го полк перешел у Власовки речку Фостерог, протекающую мимо Домахов и впадающую в реку Неручь, и остановился в 15 верстах оттуда у Тройнова.

16-го он прошел далее 10 верст до Гнияни, перешел реку Слопию, впадающую в Сейм, и остановился в 5 верстах оттуда. Здесь Гордон сделал полку смотр и отослал список недостающих солдат воеводе. После этого полк двинулся дальше и встал лагерем в 75 верстах (от Севска) по сю сторону ключей, образующих реку Руднию.

18-го полк перешел через рукав этой реки и расположился в 10 верстах оттуда; здесь драгуны подняли в лесу большого медведя, опасно ранившего двух человек и ушедшего, несмотря на то, что в него попало несколько выстрелов.

19-го полк отправился дальше и остановился у Казацкого моста (Cosatschinsky bridge) в 12 верстах от Курска.

20-го он сделал стоянку у Литовской слободы. Полк состоял в это время из 916 человек. В Литовской слободе уже находились генерал-майор Аггей Алексеевич Шепелев с своими полками тысячи в две человек, Семен Федорович Грибоедов с стрелецким полком в 600 человек и полковники Друммонд, Кров, Старчинский и Грант с своими полками из белгородской армии. Курск отстоит в 120 верстах от Севска и Рыльска и в 60 верстах от Сур...

24-го получено было известие о стычке, происшедшей между турками, бывшими в Азове, и донскими казаками. Последние одержали сначала верх и захватили много добычи и пленных, но под конец были побиты на одной невыгодной для них позиции и потеряли 40 лучших солдат с атаманом.

26-го Григорий Иванович Косогов был послан к гетману с извещением о движении русской армии и указанием, где ему к ней присоединиться.

27-го Гордон принялся за устройство равелина перед крепостными воротами.

25-го он послал в Севск по личным своим делам прапорщика Савели.

1-го июля прибыл Венедикта Андреевич Змиев (Smejew), 5-го и 6-го полковники Гулиц, Ронаер и Товор с своими полками.

8-го вернулся Григорий Иванович Косогов, привезя армии приказ немедленно выступать. [104]

13-го полк генерала выступил в поход.

18-го был окончен упомянутый равелин, и Гордон отдал приказ на другой день выступать.

19-го полк Гордона перешел Сейм и расположился лагерем в 10 верстах от Курска.

20-го Гордон вернулся назад, встретил боярина у переправы и проводил его до его лагеря, после чего вернулся к своему полку.

21-го полк Гордона перешел речку Воробезу, берущую начало в степи и впадающую здесь в Сейм; через 3 версты он прошел через деревню Дьяконово и расположился лагерем в 12 верстах оттуда на противоположном берегу речки.

23-го полк после однодневного отдыха отправился дальше и через 12 верст разбил лагерь по ту сторону болота Скородны.

24-го, пройдя 3 версты, он пересек другое болото и остановился в 12 верстах от него у Суджи, отстоящей от Белгорода в 70, от Курска в 60, от Сум в 30 и от Гадяча в 80 верстах.

25-го прибыл думный (дворянин) Иван Петрович Лихарев с остальной частью белогородской армий.

26-го царь передал армии через стряпчего (Streptschej) Федора Яковлевича Языкова уверение в своем милостивом отношении к ней.

27-го некоторые полки перешли через болото у Суджи и большей частью расположились по другую сторону его.

Когда армия таким образом собралась, в Москву была послана роспись состава ее, по которой в ней считалось немного более 42000 человек.

28-го боярин выступил с армией; в 10 верстах от Суджи она расположилась лагерем в обычном своем порядке,

В Судже было получено известие о том, что турки перешли Днестр; теперь же достоверно было узнано, что они уже несколько дней ждали татар, по прибытии которых намеревались выступить и идти с Юрием Хмельницким на Чигирин.

30-го армия двинулась дальше и остановилась в лесу у речки Алешинки верстах в 10 от Сум.

Один жилец привез из Москвы приказ разыскать нескольких лиц, делавших во время похода большие грабежи.

Так как армия должна была ждать возвращения курьера, посланного к гетману, то 3-го августа Гордон поехал верхом в Сумы и в 5 верстах от лагеря переправился через рукав речки Алешинки. Город Сумы отстоит от Белгорода в 120, от Гадяча [105] в 50 и от Путивля и Рыльска в 60 верстах; построен он был лет 20 тому назад. Город делится на старый и новый и имеет небольшую крепость, в которой живет русский воевода. Речка Сум течет с северо-запада а впадает ниже города в речку Сумку. Последняя течет с севера, омывает восточную сторону города и впадает в реку Псиол; таким образом только одна сторона города не окружена водой.

Часть русской армии перешла через реку ... , храбро атаковала турецкие передовые посты и отогнала их. Нескольким отрядам отдан был приказ производить стычки с врагом. В то время, как остальные начади укрепляться, появились татары с страшным криком и обычными своими возгласами: аллах! аллах!, однако были так встречены пушками с другой стороны реки, что принуждены были остановиться, Человек 200 пехоты, занимавшей это место и стрелявшей с полчаса во время своего отступления, также замолкли. Таким образом была взята эта позиция с потерею всего от 8 до 10 человек. Остальная часть ночи была употреблена на переправу большего количества войск. Одна большая лодка, наполненная солдатами, получила сильную течь и пошла ко дну; однако солдаты и обе пушки, бывшие на ней, были спасены с помощью других лодок, к счастью находившихся невдалеке. Боярин, не отходивший от берега, не позволял новому полку переправляться до тех пор, пока не убеждался, что полки, бывшие на той стороне реки, достаточно защищены против неожиданного нападения турами, фашинами и т. п.

27-го августа через реку было переправлено от 4 до 5 тысяч человек, находившихся под начальством генерал-майора Аггея Алексеевича Шепелева. Турки ночью отвезли свои пушки и расставили их выше по реке, откуда открывался более широкий вид на противоположный берег, на котором стояла русская армия. Оттуда они начали стрелять, не причиняя, однако, большого вреда, вследствие значительного расстояния. Боярин, рассказав Гордону, что ночью потонула лодка, велел ему постараться достать ее, обещая предоставить ее для переправы его полка. Гордон, очень довольный этим, тотчас же отправился с 300 человек из своего полка и нужными инструментами к тому месту, где лежала лодка, и спустя 3 часа счастливо вытащил ее из реки. В лодках ощущался тогда недостаток, так как о заготовлении их позабыли своевременно позаботиться; теперь же их ждали из Киева.

На следующее утро были переправлены казацкие полки: нежинский, гадячский и полтавский (von Plataiow), а также и выборный [106] полк Матвея Осиповича Кропкова. Переправились также и некоторые удальцы верхом из так называемых охотников (охочих казаков, companschiks). Часов в 12 некоторые из них поехали в лес, надеясь захватить пленных. Русские и казаки последовали за ними пешком, чтобы запастись дровами и хворостом для шалашей. Они не были вооружены и шли в беспорядке, не подозревая опасности. Хитрые и предусмотрительные турки воспользовались таким удобным случаем и начали тихо подкрадываться через кусты. Увидев наконец, что они замечены, они напали на охотников, которые, бывши в числе только 40 человек, обратились в бегство, причем часть их вследствие поспешности попала в реку. Деятельно преследуя их, турки наткнулись на пеших и избили всех, кого только настигли. Остальные русские в большом беспорядке бросились в лагерь. В то время, как турки были заняты пешими, охотники несколько оправились и бросились на турок, благодаря чему пешие успели прийти в себя. Наконец и те, и другие достигли лагеря, преследуемые турками до самых испанских рогаток. Некоторые турки хотели проникнуть даже в пространство между окопами и испанскими рогатками, но были отогнаны залпом из ружей, а когда с другой стороны начали стрелять еще пушки, то они не знали, что им делать (put them to a stand). Их было около 100 человек, и они имели при себе 10 белых знамен с красными краями и полумесяцем по середине. В то время, как они советовались, что им предпринять и ждать ли помощи, показалось еще 200 человек также с 10 белыми знаменами; но последние взяли другое направление: они или не хотели, или не могли соединиться с первыми, так как в таком случае им пришлось бы подвергнуться ружейным и пушечным выстрелам русских. Выдержав 3 залпа из 9 пушек с противоположной стороны реки, первые медленно отступили, оставив на месте 2 человека и 4 лошади; 3 лошади были убиты еще в лесу; турки же унесли с собой 32-головы убитых русских.

Боярин опасался, чтобы турки не вернулись с большими силами особенно с пехотой и не штурмовали укреплений; поэтому он решил послать на ту сторону реки больше войска. Так как Гордон был против этого, то боярин спросил его мнения, на что Гордон отвечал, что так как укрепленное место уже занято войском, а боярин хочет, по-видимому, переправить всю армию, то он считает нужным занять и укрепить большее пространство; в линию укреплений, по его мнению, должен войти и соседний лес для предотвращения нападений, подобных только что случившемуся. Проект [107] этот чрезвычайно понравился боярину, и он послал Гордона с полком через реку для приведения его в исполнение с помощью полков, бывших уже на той стороне, и тех, которые он был намерен еще переправить; между тем раньше, когда Гордон просил позволения участвовать в первом нападении, боярин отвечал, что Гордон переправится через реку только вместе с ним. Гордон получил еще одну большую лодку и к вечеру переправил свой полк; то же сделал относительно своего пехотного полка и полковник Россеворм. Гордон старался убедить генерал-майора Шепелева и других полковников сейчас же занять и укрепить большее пространство, чтобы обеспечить армии безопасность при переправе, но они возражали ему, что у них для этого слишком мало войска. Гордон хорошо видел, что им неприятно то обстоятельство, что предложение это исходить от него; поэтому, доказывая им необходимость занять большее пространство, он в то же время вполне одобрял то, что было уже сделано. Наконец они согласились с ним и решили послать к боярину полковника Россеворма просить его разрешения и еще войска. Полковник вернулся до рассвета с известием, что боярин обещал прислать еще пехотный полк. 28-го по прибытии последнего произошло еще совещание о том, что предпринять. Гордон был того мнения, что следует немедленно выступить с испанскими рогатками для занятия и укрепления известного пространства. Однако с ним никто не соглашался, говоря, что сделать это следует ночью. Тогда Гордон, взяв с собой от 15 до 20 лучших солдат, вооруженных огнестрельным оружием, отправился в лес для рекогносцировки. Здесь он убедился, что для того, чтобы иметь достаточно места для армии и как можно лучше воспользоваться выгодностью местоположения, следует укрепить от 1500 до 1600 саж. Не будучи в состоянии определить эту цифру в точности и не желая углубляться на столько, на сколько было нужно для осмотра всей местности, Гордон вернулся в укрепление. Здесь намеченное им пространство было разделено между полками. Выборные полки должны были начать от реки с правой стороны, затем следовали черкасы. Три полка последних и большая часть первых имели перед собой озеро, которым и были прикрыты; полки Гордона, Россеворма, Вестгофа и Гранта должны были занять лес до самой реки. К вечеру каждый полк, оставив достаточную стражу в укреплениях, направился к назначенному ему посту. Генерал-майор непременно хотел взять с собой Гордона для того, чтобы тот указал ему, где, на какое [108] протяжение и каким образом должны были делаться укрепления. Исполнив это, Гордон отправился к выборным полкам и черкасам и, сделав им такие же указания, поехал, наконец, на свой пост, думая застать там, согласно отданному приказанию, свой полк, которому он время от времени посылал указания, куда идти; между тем полк его остался у укреплений на том основании, что не двинулись остальные 3 белгородских полка. Гордон имел при себе от 12 до 15 лучших из своих солдат; но когда охотники (охочие казаки), ходившие дозором перед лагерем, случайно направились на них, то они, думая, что это турки, обратились в бегство; при Гордоне остались только слуга его и барабанщик. Между тем, высмотрев наиболее выгодную позицию и не имея никаких сведений о своем полке, Гордон вернулся к укреплениям, где и застал его. Подполковник объяснил, что полк не хотел двинуться до прибытия Гордона, узнав от бежавших, что он будто бы взят в плен турками. Тогда Гордон послал свой полк к остальным полкам, двигавшимся к указанным им постам, имея перед собой испанские рогатки, с которыми шли впереди 2 шеренги для прикрытия остальных; 2 средние шеренги, имевшие при себе лопаты, заступы, топоры и другие инструменты, начали устраивать окопы, а 2 последние оставались со знаменами внутри укреплений. Гордон указал некоторым ротам их посты и приказал им время от времени сменять друг друга. Так как почва была песчаная и дерну не было, то Гордон велел устраивать заборы. Только что к этому было приступлено, как ему донесли, что полки отступают влево; поехав туда, он обратился к ним с горячими упреками. Они возражали, что значительное углубление в лес и занятие такого большего пространства сопряжены с слишком большими опасностями. Гордон разъяснил им необходимость завладеть лесом для безопасности, доказывая им, что труды их будут вполне вознаграждены, так как местность чрезвычайно удобна для укрепления, а армии необходимо большее пространство. Несмотря на это они все-таки хотели отступить и укрепиться на песчаной почве перед лесом. Гордон доказывал им, что пока они не завладеют лесом, турки будут скрываться в нем и мешать им запасаться дровами; кроме того, заняв лес, они получат преимущество над врагом, так как будут иметь более высокую позицию. Гордону удалось наконец долгими и усиленными увещаниями убедить их остаться в лесу. Однако они все же немного отступили и образовали угол, тогда как главная выгода местоположения состояла в том, чтобы укрепиться [109] по прямой линии. Гордону с большим трудом удалось уговорить их, по крайней мере, примкнуть к нему. В это время боярин послал одного из довереннейших своих адъютантов посмотреть, что делают Гордон и остальные. Незаметно слышав весь этот спор, адъютанта донес о нем боярину, которой велел на другой день очень благодарить Гордона.

После двухчасовой работы вдруг был замечен большой огонь по направлению к Чигирину. Полтавский полк и охотники (companshiks), производившие разведки в лесу, утверждали, что огонь этот разведен турками на полпути от Чигирина, из чего следует, что они намереваются напасть на русскую армию. Сообщение это вызвало в полках большее усердие, и укрепления были окончены до рассвета. По правую сторону от полка Гордона находилось возвышение; он укрепил его фланками и устроил на нем батарею, на которой поставил 2 пушки.

29-го на рассвете на холмах показались татары; когда они приблизились на расстояние пушечного выстрела, Гордон велел стрелять в них, что заставило их отступить. Полковники, стоявшие с своими полками влево от Гордона, увидели наконец ошибку в том, что не расположили своих укреплений по прямой линии, так как теперь ими было захвачено сухого места едва столько, сколько было нужно для их полков. Около 8 час. полковник Косогов выехал приблизительно с сотнею рейтар и товарищами для стычек с врагом. Большую часть своих людей он оставил в двух местах в засаде, куда и старался завлечь татар; но они, также оставив сильный отряд по ту сторону леса, делали те же попытки. После двухчасовых стычек и нескольких притворных обращений в бегство обеих сторон без особого успеха или урона татары отступили сначала к прежнему своему посту на возвышении, а затем по направлению к Чигирину. Русские не отважились преследовать их, боясь засады. После же полудня они подошли к неприятельскому лагерю, где увидели, что головы убитых накануне татарами были воткнуты на колья, по-видимому, близ палатки их главного полководца, двое же турок были похоронены.

В тот же день бояре князь Василий Васильевич Голицын и Иван Васильевич Бутурлин прибыли с своей армией к Чигиринской Доброве, направились к берегу Днепра и разбили лагерь [110] против разрушенного городка Вороновки ⁵⁸. В армии этой было от 15 до 20 тысяч человек; при ней находилось много князей и знатнейших бояр, принадлежавших к царскому двору.

Боярин князь Ромодановский заключил из виденного большего огня, что у Чигирина произошла какая-нибудь перемена, и по отступлении татар послал ротмистра с 60 рейтарами разведать местность до самого Чигирина. 6 из них прибыли после полночи в главную квартиру генерал-майора Шепелева и привели всех в неописанное смятение известием о том, что встретили большое войско турок и татар, шедшее прямо на русскую армию; сами они, по их словам, с трудом спаслись, все же остальные были частью убиты, частью взяты в плен. Тогда генерал-майор велел выстрелить несколько раз из пушек. На вопрос Гордона о том, что это значить, ему было сообщено упомянутое известие.

Приблизительно через час после этого прибыли остальные рейтары высланного отряда и рассказали, что движение их было замечено небольшим татарским отрядом, отступившим со страху в долину и спрятавшимся в кустах. Увидев же приближение русских и невозможность долее скрываться, татары выскочили с криком и громкими возгласами: аллах! (halloing); ошеломленные их внезапным появлением, они (русские), не оказав ни малейшего сопротивления, разбежались в разные стороны, не будучи, однако, никем преследуемы. В это время прибыл из Чигирина подполковник с шестью солдатами и привез известие, что турки сняли осаду и отступили в большом беспорядке, оставив много бомб и осадных орудий. Далее он рассказал, что встретил по пути большой отряд рейтар, который обратился в бегство, не сделав ни оклика, ни выстрелов, причем ему осталось неизвестным, куда отряд этот направился. Рассказ подполковника заставил догадаться, что бегство вышеупомянутого русского отряда и было вызвано им.

30-го боярин (князь Ромодановский) созвал к себе всех генералов и полковников для выслушания изъявления царской милости, переданного царем через стольника Александра Карандеева.

Охотники захватили нескольких пленных. Между ними находился маркитант, у которого они нашли 170 червонцев и богатую добычу. [111]

Подполковник, прибывший из Чигирина, был послан с другим подполковником в Москву с приятным известием об отступлении татар. Полковник, прибывший из Москвы и в тот же день вновь туда посланный, нагнал их на нанятых лошадях. Увидев, что и оба подполковника, и посланные с тем же известием от Голицына спали на лугу, а лошади их паслись, он послал к ним нескольких человек, велев потихоньку перерезать подпруги и стремянные ремни и таким образом задержать их. Благодаря этому полковник прибыл первый около полудня с приятною новостью к царю, за что и получил 50 крестьян, брату же его был дан чин стольника. Подполковники же, прибывшие к вечеру, получили только благодарность и небольшие подарки.

Гордон был приглашен генерал-майором Шепелевым на обед; как сам генерал-майор, так и его офицеры очень любезно обошлись с Гордоном.

31-го на берегу Днепра был устроен шанец для перевоза туда в большую безопасность артиллерии, амуниции и поклажи боярина.

Всем войскам отдан был приказ переправляться через Днепр. Для каждых 15 человек было назначено по повозке; для охраны же остального обоза было оставлено достаточное количество войска с приказанием стоять у самого Днепра и вокруг шанца. Сам боярин решил идти с армией к Чигирину.

(Далее Гордон рассказывает об осаде Чигирина турками на основании реляции коменданта и дневника полковника фон-Фростена и приводит краткие сведения о состоянии гарнизона).

Осада крепости Чигирина турками. ⁵⁹

Весною этого года существовало не только предположение, но и уверенность, на основании известий из разных мест, в том, что турки намереваются осадить Чигирин, (прежде находившейся под их покровительством и переданный им по миру, заключенному с Польшей); поэтому в Москве было решено послать туда сильный гарнизон: 3 стрелецких полка, составлявших 24000 человек, получили приказ выступить в Чигирин. Несколько лиц, назначенных туда комендантами, так или иначе отделались от этого назначения, пока наконец не был послан туда комендантом генерал-майор Афанасий Трауернихт, иностранец, принявший православную [112] веру. В конце июня месяца он прибыл в Чигирин. Первым его делом было исправить разрушившуюся в некоторых местах стену и достроить то, что не было исполнено полковником Кропковым (крепость, сделанная из дубового леса, прошлой зимой сгорела, вновь же выстроена была из соснового леса). Затем Трауернихт велел приделать лафеты к пушкам, не имевшим их, я расставить их на валу, бастионах и других местах.

Ежедневно приходили известия о том, что турки собираются около Днепра, намереваясь осадить Чигирин. Известия эти подробно сообщались в Москву боярину князю Ромодановскому и гетману. Последний, несмотря на многочисленные и верные известия из разных мест, не хотел верить этому, вследствие чего ожидаемая от него помощь едва прибыла во время.

28-го июля в Чигирин прибыл казак, долго бывший в турецком плену, поступивший затем на турецкую службу и теперь бежавший, так как, по его словам, убил товарища; он привез известие, что турки уже идут к Чигирину, будто предполагая взять город в 3-4 дня и направиться затем к Киеву; в своей армии они насчитывают до 100.000 человек кроме татар, явившихся, однако, в небольшом, количестве. Казак этот был тотчас же послан под конвоем к князю Ромодановскому.

30-го, между 9 и 10 час. утра, татары захватили на поле перед Чигирином 150 человек и несколько сот голов скота.

2-го августа татары с некоторым количеством турок внезапно появились перед Чигирином, но не захватили на этот раз пленных, так как со времени последнего происшествия гарнизон был на стороже. Турки ездили по полю взад и вперед, из чего было заключено, что это были квартирмейстеры армии.

На другой день турки показались со всей армией и расположились на холмах по восточную и южную сторону Чигирина. Несколько рейтар выехало из города для стычек с турками; но вскоре они были принуждены отступить с уроном. Затем из города и замка выступила к старой циркумвалационной линии часть пехоты, но и она была отогнана, оставив на месте многих своих товарищей. Турки же, укрепившись у старого вала, отстоящего на 216 саж. от рва замка, тотчас же принялись за устройство траншей и апрошей, не обращая внимания на стрельбу из замка.

4-го турки начали стрельбу с двух батарей, устроенных ими ночью и защищенных, турами. На каждой батарее у них было по [113] две 20-ти фунтовые пушки, которыми они разрушали брустверы вала, так что осажденные были принуждены сильнее укрепить их.

Юрий Хмельницкий прислал в город письмо на имя полковников, сотников, казаков, городских начальников (Bailies) и жителей, убеждая их подчинить город и страну ему, как законному наследнику отца, их освободителя; за это он обещал им именем султана свободу, безопасность и утверждение привилегий, а также уплату невыданного жалования и жалования за два месяца вперед, а каждому казаку сверх того две новых одежды в подарок; на случай же сопротивления грозил им огнем и мечем и всеми несчастиями, сопровождающими войну. Отвечали ли казаки и если отвечали, то что именно, достоверно неизвестно. Говорилось, однако, будто они ответили, что он сначала должен принудить к сдаче русских, находившихся в замке, тогда они не окажут ему сопротивления. Это весьма возможно, так как турки целую неделю после этого не сделали в город ни одного выстрела и вообще не предпринимали против него ничего враждебного. Однако нельзя с достоверностью сказать, делали ли они это потому, что хотели возбудить неудовольствие между русскими и казаками или потому, что не хотели раздражать последних, надеясь на данное ими обещание или по крайней мере на то, что они сохранят нейтралитет.

Коменданта замка, получив в тот же самый день письмо такого же содержания, созвал военный совет, на котором было решено отвечать не иначе, как пушками. Письмо вместе с подробным донесением обо всем происшедшем и просьбой о скорой помощи было отослано в Москву боярам Голицыну и Ромодановскому.

В тот же день в замок прибыли незамеченными 500 казаков, присланных гетманом.

5-го и 6-го турки с большим усердием и умением продолжали работы над устройством, извилистых траншей и апрошей. Все подвигаясь вперед, они через 100 шагов по направленно к городу устроили еще батарею. Все это время комендант и русские не особенно доверяли казакам в виду того, что турки не предпринимали ничего враждебного ни против них, ни против города, на основании чего явилось предположение, что между ними могло быть тайное соглашение. Тем не менее комендант решил сделать вылазку, (с которой он и в самом деле уже слишком долго медлил); в вылазке приняли участие 1000 казаков и 800 русских. Около полуночи они напали на траншеи, между тем как из замка шла непрерывная пушечная пальба в ту сторону, откуда турки могли, [114] как думали, явиться на помощь к остальным. В этой вылазке были употреблены ручные гранаты, секиры (bardises, commonly called half moones) и дротики; близ рва около контрэскарпа был оставлен резерв мушкетер. Так как турки не предусмотрели возможности такой вылазки, то многие из них были застигнуты во время сна. Между тем нельзя было медлить у траншей, тянувшихся на 400 шагов. Из турок многие были убиты; из напавших было убито 30 человек, а ранено 48.

После этого турки стали осторожнее, увеличили стражу и все ближе и ближе подвигались с апрошами к замку. Уставив пушками две батареи, устроенные впереди, они начали стрелять в замок 36-ти фунтовыми ядрами и 80-ти фунтовыми бомбами. Самый сильный огонь был направлен ими на бастион, находившийся у Спасских ворот и сделанный из двойных сосновых бревен, и на те места вала, где были заметны пушки. Благодаря ловкости турецких канониров и неопытности русских как в стрельбе, так и в прикрытии пушек, турки в короткое время сделали негодными для употребления 17 лучших пушек. Впрочем коменданту нельзя было сделать упрека в отсутствии требуемого запаса и других приготовлений: он имел в своем распоряжении до начала осады всего 4 недели, да, кроме того, был в дурных отношениях с головами, т. е. стрелецкими полковниками, под ближайшим начальством которых находился гарнизон солдат; вследствие их упрямства оказались незапасенными многие предметы, которые непременно должны были быть наготове. Теперь, когда готовилась вторая вылазка, они отклоняли от себя участие в ней, ссылаясь на то, что они, по старинному обычаю, освобождены от подобных рискованных предприятий. После горячего спора было наконец решено, что вылазка будет сделана под начальством одного из подполковников. Брошен был жребий, упавший на некоего Илью Дурова. Сделать вылазку отдан был приказ 200 человекам из каждого стрелецкого полка в лучшем их вооружении и 800 казакам под начальством двух подполковников.

10-го около полудня сделана была вылазка с секирами и дротиками настолько удачно, что 24 хоругви турок покинули свои траншеи и апроши и отступили за пушки. В этой вылазке было, по словам осажденных, убито несколько сот турок, осажденные же насчитывали у себя только 26 убитых и приблизительно вдвое больше раненых. Нужно заметить, что когда турки были прогнаны из [115] траншей, товарищи их, стоявшие в безопасности не пришли к ним на помощь, а ограничились только удержанием своих постов.

После этого турки удвоили караулы в траншеях и апрошах, так что там находилось теперь до 534 хоругвей, из которых от 10 до 12 было пехоты. Последние взяли с собой в траншеи пики и длинные жерди с крючьями на конце, защитили траншеи турами и сверх всего прикрыли их плетнем и землей, так что теперь осталось мало надежды на причинение им значительная вреда вылазками.

Увидев, что казаки принимали участие в вылазке наряду с русскими, турки начали рыть траншеи и против города и устраивать шанцы и батареи, с которых стреляли в город ядрами и бомбами; впрочем этим они причинили более вреда домам, чем солдатам. Видя, что никто из казаков не бунтует, а что они все время выказывают усердие и мужество, русские начали относиться к ним с большим доверием, взяли сначала 300, а потом и более из них в замок и вместе с ними заняли часть крепостных верков и стену вдоль реки.

10-го прибыл в лагерь татарский хан; сын его, Азамель Гирей султан, и Нурадин султан примкнули с 500 человек на реке Буге к паше. Белгородские татары уже раньше в числе 4000 человек соединились с турками. Теперь хан привел с собой не более 10000 человек, так что участвовал он в походе, по-видимому, не добровольно, а только по строгому приказанию султана, что можно было заключить и из малого усердия, выказанного им.

11-го, 12-го, 13-го и 14-го турки были заняты устройством нескольких батарей против города, а одной ближе к замку; с них они начали непрерывно стрелять из пушек и мортир и сделали много проломов в брустверах замка; после этого только в немногих местах были оставлены часовые. В городе было разрушено много домов, и как там, так и в замке у пушек была испорчены лафеты. Между тем осаждавшие делали в разных местах подкопы. По особенно счастливой случайности в город в это время перебежал один арап, состоявший при паше, начальствовавшем над артиллерией и заведовавшем устройством подкопов; причиною побега были, по его словам, ссора с домоправителем паши и убийство его. Через этого перебежчика осажденные узнали, что турки устроили три подкопа: один под равелином, другой под бастионом, называвшимся Крымским, и третий под городским валом [116] в том месте, где он примыкал к замку. Тогда осажденные также принялись за работу. Не умея помешать врагу контрминами, они устроили внутренние укрепления и вырыли близ самого вала большие ямы.

17-го между 4 и 5 часами пополудни турки взорвали одну из мин под равелином и разрушили непрочный вал, после чего приблизились, а осажденные, перепуганные неожиданным сильным ударом, оставили позицию, которую и заняли турки. Но вскоре осажденные пришли в себя и отогнали их с помощью ручных гранат. Говорят, что турки потеряли при этом 100 человек, у осажденных же было убито 12 и ранено 18. Затем осажденные, по мере возможности, исправили пролом в равелине.

В течение этого же дня турки безостановочно стреляли в город с батареи, находившейся около холма, и разрушили много домов.

К вечеру в город явился один молдаванин, сообщивший, что обе мины, устроенные турками у Дорошенковского больверка обвалились от сотрясения, произведенного стрельбой из пушек, а что под городским валом близ замка готова еще одна мина; сообщил он также, что турки готовятся к штурму.

Едва осажденные окончили 15-го ретраншемент внутри городской стены у замка, над которым проработали прошлую ночь, как турки взорвали свою мину; взрыв оказался безуспешен благодаря глубоким ямам у вала, через которые в порох проникал воздух.

В тот же день неприятельским огнем было испорчено в замке 4 пушки и убито 3 канонира.

Между тем турки довели свой ломанный крепостной вал и траншеи до самого рва замка; они вырыли их вдоль вершины холма и по обеим его сторонам; ширина их была около 400 шагов, а расстояние от замка, считая по прямой линии, равнялось 150 шагам. Турки сделали их такими широкими, что они казались одной сплошной массой. Но крайней мере, осажденные не могли причинить им ни малейшего вреда своими немногочисленными пушками, лишенными большею частью лафетов. Турки же, напротив, постоянно обстреливая аз своих пушек брустверы и фланки бастионов, сильно разрушали их, особенно одну каменную сторону замка, обращенную к городу. Хотя осажденные и имели 5 мортир разного калибра, но у них было мало бомб, так что они день и ночь стреляли из мортир камнями. Сначала они причиняли этим туркам большой вред, после же последние избегли его, сделав свои траншеи шире и крепче. [117]

Заполнив ров равелина, сделанный неглубоким вследствие каменистой почвы, землей, хворостом и т. п. и сравняв его таким образом с проломом в вале, турки стремительно ворвались и заняли его, чем лишили осажденных всякой выгоды от контрэскарпа. После этого турки изо всех сил старались заполнить фашинами, турами, деревом и т. п. и главный ров, но сделать это было нелегко, так как ров был широк и глубок и высечен в скале. По краям рва, а также на много шагов от него по направлению к полю нельзя было достать земли, так как все это пространство представляло голые скалы. Поэтому осаждавшим приходилось доставлять землю для траншей с большим трудом ночью, осажденные же также ночью или уносили, или зажигали фашины, туры и другие сгораемые предметы.

Турки, привязывая к стрелам фитили и другие горючие вещества, стреляли ими в деревянные укрепления замка; таким образом они зажгли Дорошенковский больверк, верхняя часть которого была деревянная; впрочем, он был скоро потушен. Чтобы воспрепятствовать этому в будущем, осажденные обвешали брустверы рогожами и кожами, которые постоянно смачивали.

Турки были заняты устройством еще двух мин, одной под валом у горнверка, другой под Крымским бастионом; 19-го осажденные узнали об этом, заметив, что турки вывозили белый песок. Поэтому русские привезли туда несколько тяжелых пушек и начали безостановочно стрелять из них, надеясь, что и эти мины, как две первые, завалятся от сотрясения.

20-го утром к мосту подошел корпус русской армии с музыкой и развевающимися знаменами и был с радостью встречен осажденными. Он выступил от Днепра накануне вечером и так как шел очень поспешно и без арьергарда, то потерял до 100 человек. К счастью турки не открыли и не напали на него, иначе он мог легко быть весь уничтожен, так как солдаты очень устали, а оружие и амуниция их были совсем мокры. Между прочим весьма правдоподобно рассказывали, что отряд этот пропустили татары, стоявшие по сию сторону города; говорили, будто они и в других случаях поощряли осажденных выдерживать осаду, так как последние должны были вскоре получить помощь от русской армии, турки же, бывшие в большом смятении, не долго еще будут в состоянии продолжать осаду, а скоро отступят. Эти сведения они передали русским с той стороны Тясмина. [118]

Эта помощь влила в осажденных новое мужество и ослабила храбрость турок. Боярин и гетман написали осажденным, что им остается продержаться еще всего несколько дней, обещая в скорости освободить их от осады.

Когда на другой день хан посетил пашу, то был принят им очень холодно; между ними произошел резкий разговор, в котором паша упрекал хана в бездействии его в этом походе, а также в том, что в город прошло во время осады раньше 500 казаков, вследствие небрежности и потворства его сына и султана Нурадина, а теперь по собственной его небрежности проникла эта значительная помощь; таким образом уничтожены все усилия и издержки, сделанные во время этого похода; далее паша упрекал хана в том, что он без ведома султана вступил в перемирие и переписку с запорожскими казаками, а теперь состоит на Дону в переговорах с русскими относительно обмена пленных. На основании всего этого паша грозил ему немилостью султана. Сейчас же после этого хан послал на Дон приказ увезти военачальника Василия Борисовича Шереметева ⁶⁰ и князя Андрея Григорьевича Ромодановского. Они были привезены к Дону для обмена и были бы выкуплены и освобождены до приезда этого курьера, так как выкупные деньги были уже готовы, если бы русские не употребили слишком много времени на попытки заключить при этом случае с татарами перемирие или мир, и если бы татарские комиссары, говорившие, что они не имеют на то никакого приказания, не начали сомневаться в искренности русских. Между тем теперь вследствие прибытия курьера переговоры были прекращены, и оба пленника были тотчас же; отвезены обратно в Крым.

Имея достоверные известия о том, что русская армия находится поблизости для оказания помощи осажденным, турки изо всех сил спешили окончить свои мины. Одну из них они взорвали под каменным валом с боку вне Дорошенковского больверка. От взрыва произошло такое сотрясение, что часть больверка обрушилась и упала наружу на осаждавших. Несколько рот, которым, по-видимому, был отдан приказ идти на штурм, в смятении хотели выскочить из своих засад, но были удержаны там одним из предводителей, [119] видевшим невозможность начать штурм. Гнев на неудачу своего предприятия турки выразили тем, что целый день усиленно стреляли из тяжелых орудий.

23-го турки взорвали другую мину под городским валом недалеко от замка. Когда взрыв разрушил вал, они немедля двинулись к пролому с 36 ротами. Так как осажденные знали об этой мине, то они увели оттуда своих солдат, оставив там только часовых. В то же время за ретраншементом у них было наготове 300 дюжих казаков; последние смело сделали вылазку и остановились в проломе готовые встретить турок. Увидев их и устроенный внутри ретраншемент, турки отступили, не сделав ни малейшей попытки к штурму.

В тот же день вдоль западного берега Тясмина пришло 50 казаков; они переплыли ночью реку и недалеко от турецкого лагеря угнали 40 буйволов, с которыми переплыли обратно. И раньше казаки часто поднимались ночью вверх по реке на лодках и похищали значительную добычу в турецком лагере, который не был ни укреплен, ни снабжен шлагбаумами или испанскими рогатками, а встречавшихся по пути людей убивали.

24-го осажденные заметили, что из траншей выступило много рот; некоторые палатки были снесены, другие передвинуты дальше. Из этого осажденные заключили, что часть неприятельской армии ушла для воспрепятствования переходу русских через Тясмин.

25-го турки стреляли сильнее обыкновенная со всех своих батарей как в город, так и в замок.

26-го осажденные заметили, что турецкий лагерь полон верблюдов и вьючного скота и на основании этого ждали или генерального штурма, или снятия осады. Стрельба с турецких батарей была слабее прежняя.

27-го в лагере было видно много оседланных лошадей. Между тем оставалось еще неизвестным, что замышляли осаждавшие, так как турки, находившиеся в траншеях, все еще грозили генеральным штурмом.

28-го стрельба из тяжелых орудий была слабая. Когда турки, бывшие в траншеях, узнали, что осада будет снята, их едва можно было там удержать. Между тем осажденные, видя, что турок гнали туда назад их офицеры со шпагами в руках, ждали штурма. Хотя обыкновенно после вечерней зари и перед утренней турки никогда не стреляли из тяжелых орудий и чрезвычайно редко из ружей, [120] тем не менее в эту ночь шла безостановочная стрельба из мортир и ружей. Делалось это для того, чтобы осажденные не слышали шума, когда будет увозиться артиллерия. Около 3 часов утра турки зажгли свой лагерь. Увидев это, осажденные выслали на разведки отряд, возвратившийся с известием, что все траншеи и апроши пусты. В одном закоулке они нашли спящего турка, которого товарищи забыли разбудить. Он оказался совершенным простофилей, ничего не сумевшим сказать ни об отступлении, ни о намерениях своих земляков.

Во время этой осады было убито 800 казаков, 150 стрельцов и 48 других русских; раненых было очень много. Турок было, по сведениям осажденных, убито 6.000. По могилам же Гордон заключает, что их не могло быть больше 2.000.

Все рассказанное до сих пор заимствовано Гордоном из реляции генерал-майора Трауернихта и полковника фон-Фростена. Казаки же, напротив, осуждали поведение русских; по их словам русские не выказали ни малейшего мужества: они едва смели стоять на валу, не говоря уже о том, чтобы предпринимать вылазки или чем-либо другим вредить врагу, и не делали попыток в этом направлении до тех пор, пока они (казаки) частью увещаниями, частью примером не возбудили в них мужества и доверия к себе.

Замок был не особенно хорошо вооружен. В нем находилось 45 разнообразных пушек; 4 из них, очень длинные, были отлиты в Германии. По гербу и надписи на них можно было заключить, что они принадлежали магдебургскому и гальберштатскому епископу, родом из бранденбургского дома и были отняты Хмельницким при взятии Бара и привезены сюда. Кроме них было еще 10 больших пушек; остальные были или короткие для стрельбы картечью, или легкие полевые; кроме того в замке было еще 5 мортир, из которых 3 были железные. Бомб было очень мало, ручных гранат не больше 800. После же осады осталось всего 28 бомб и 23 бочки пороха. Много пороху отдано было черкасам, которые запасаются им обыкновенно в небольшом количестве.

Длина замка достигает 88 саж., ширина со стороны поля — 65, со стороны города всего 17 саж.; окружность замка с бастионами, фланками и валом до самой реки равняется 375 саж.; окружность города с каменной стеной и палисадами 982 саж.: от замка до старых укреплений 219 саж. [121]

Сведения о силах турок и их главнейших военачальниках бsли разноречивы.

По словам пленного турка Сулимана Ахмета, Ибрагиму Сайтану паше было подчинено 14 пашей, именно: Ахмет, паша египетский; Али, паша софийский, Афет Мустафа паша, Дейлет Юлуп паша, Мурас паша, Сувиш, паша константинопольский, Ахмет, паша корбекитский, Кур паша, Мустафа паша, Чурум паша, Базиа паша, Узеним, паша анатольский (натолийский) и Емолх паша. Кавалерии было 40000 человек, янычар и остальной пехоты 20000, валахов и молдаван 12000 и татар (19000).

По другим рассказам было всего 8 пашей, именно: Ибрагим Ситин, паша египетский, обыкновенно называемый мизирским… …Музум, Тормамет, Мерзерлин, Коромамет, Тефтедор, т. е. генерал-комиссар или казначей, Фешмак и Гениша агерас (Genischa ageraes), пачальник янычар.

По третьему известию, которое по мнению Гордона ближе всего к истине, Ибрагим Ситин паша имел под своим начальством под Чигирином боснийского и силистрийского пашей, около 15000 янычар и другой пехоты, 30000 турок и валахов и около 20000 татар. Пушек у них было не больше 28; из них 8 стреляли ядрами от 30 до 36 фунтов, остальные же были легкими полевыми орудиями. Причинами снятия осады с Чигирина были недостаток в амуниции и приказание дать сражение; впрочем они отступили с большою поспешностью. Много поклажи и амуниции, как то: ядер, гранат и т. п., было или оставлено в лагере, или брошено дорогой. Казаки, неожиданно напавшие на отступавших, убили несколько сот человек и заставили бросить много повозок, буйволов и разных вещей небольшой, впрочем, ценности.

1-го сентября в день русского нового года Гордон и другие офицеры переправились через реку для принесения поздравлений боярину, как то было в обычае. Армия же была занята переправой.

2-го из Киева прибыл подполковник Генрих Циммерман с 22 байдарами, предназначенными для переправы армии. Байдары эти, каждая из которых могла вместить 200 человек, были распределены между полками.

7-го Гордон, выехав в поле, увидел двух турок, вырытых из могил, и головы русских, убитых турками 3 дня тому назад.

4-го приехал сын боярина со своими товарищами; Гордон обедал вместе с ними у полковника Россеворма. [122]

5-го армия прошла в обычном своем порядке посреди обоза 2 немецких мили и расположилась лагерем вдоль Тясмина против Чигирина.

6-го боярин отправился с старшими военными в город, а оттуда в замок, после чего осмотрел неприятельские батареи и апроши. После полудня к Черному Лесу (Czerny less) был выслан отряд в 3000 человек для собрания сведений о неприятеле. Отряд вернулся на третий день, приведя пленного болгарина, который рассказал, что турки шли день и ночь, пока не миновали Ингула и Ингульца, а татары провожали их до Буга, откуда направились в свою собственную землю.

Боярин, осмотрев с гетманом и старшими офицерами город и замок, отдал приказ собрать 15000 бревен; каждое бревно привозили три рейтара. Пехотным же полкам было велено засыпать турецкие траншеи и снести холмы, на которых стояли турецкие батареи. Когда это было сделано, армия вернулась к Днепру и в ту же ночь (9-го сентябре) была переправлена через него.

10-го пехота двинулась обратно к реке Суле.

11-го один из полков был отправлен отвезти байдары в Чигиринскую Дуброву для сбережения их там в лечение зимы. Кавалерийские полки переправились через реку Сулу и расположились совсем близко от нее.

12-го армия боярина князя Ромодановского прошла мимо лагеря князя Василия Васильевича Голицына. Оба боярина ссорились друг с другом из-за старшинства, а потому и не виделись. Гетман же посетил князя Василия Васильевича Голицына, а Иван Васильевич Бутурлин приехал из лагеря к князю Ромодановскому. Хотя Гордон и многие другие офицеры охотно бы съездили в князю Голицыну, но не смели сказать об этом своему боярину. После усиленная перехода армия разбила лагерь против Лукомли ⁶¹ на том самом месте, где стояла 18-го числа прошлая месяца.

Гордон получил известие, что ему согласно его желанию будет позволено выехать из России.

14-го армия двинулась дальше и остановилась немного выше Лубен.

Узнав, что Гордон получит отставку, боярин, позвав его к себе, сказал, что воспрепятствует этому. [123]

15-я армия отправилась дальше, повернула направо и остановилась на том самом месте, где стояла 4-го сентября прошлого года. Здесь были получены письма из Москвы, в которых сообщалось, что в Польше свирепствует чума и что запрещено кому бы то ни было выезжать оттуда в Россию.

16-го армия продолжала путь, миновала прежний свой лагерь у Буховы и расположилась в 2-х верстах за Алтеповкой ⁶³.

17-го армия остановилась в 2-х верстах от Берестовки.

18-го был день отдыха, так как большинство лошадей было слишком утомлено.

19-го армия прошла через Берестовку, миновала два прежние лагеря и две прежних стоянки и остановилась в 25 верстах от Берестовки на том самом месте, где в прошлом году была распущена армия.

20-го армия дожидалась нескольких полков отставших вследствие усталости.

21-го она двинулась дальше и расположилась лагерем у Верхо-Сулки (Wercho-Sula).

22-го она сделала переход в 15 верст; тяжелая артиллерия и амуниция была послана в Сумы, куда отправился и боярин с сыном. Оба пообедали там у пригласившего и к себе полковника. Гордон отправился вместе с остальными в Алешинку.

24-го Гордон, по просьбе своих драгун, получил отпуск и отправился в Агафоново, лежащее на реке Сейме, текущей от Рыльска до упомянутого места в южном, а далее, до Путивля, в западном направлении. Путивль отстоит от этой деревни в 40, от Суджи и Рыльска в 20, а от Сум в 30 верстах. Гордон с большим трудом переправился здесь через реку.

26-го он приехал по красивой местности в Рыльск, пересек речку Рыло и остановился на другой ее стороне обедать. Рыльск отстоит от Курска в 120, от Суджи в 40, от Севска в 60, от Путивля в 60 и от Глухова в 40 верстах. В 10 верстах от Рыльска Гордон переночевал.

27-го он отправился дальше и переночевал в Кулинском лесу (30 вер.)

28-го, выехав рано, он к 8 часам прибыл в Севск. [126]

24-го Гордон переночевал в Красном Поле, деревне, отстоящей от Севска в 20 верстах и принадлежащей к месту стоянки его полка.

25-го, в день Рождества Христова, он доехал до Радогощи, древней деревни, главной в округе того же имени; она лежите на реке Нерусе и отстоит от Красного Поля в 20 верстах.

26-го он переночевал еще на 20 верст дальше в Добрыничах (Dobrzik).

27-го, в воскресенье, он остановился обедать в 30 верстах оттуда Глембочке, а переночевал еще в 15 верстах далее, в Каскаданове.

28-го остановился на обед в 5 верстах за Карачевым, а переночевал в 40 верстах от Каскаданова в Косогове.

29-го ночевал в Болхове (Bolgow) (40 в.).

30-го остановился обедать в 12 верстах от Белева. В этот день он проехал 60 верст и переночевал в деревне около монастыря.

31-го он переправился у Кипца второй раз через Оку и остановился ночевать в 5 верстах оттуда в деревне, проехав всего в этот день 30 верст.

1678.

1-го января Гордон вновь переправился через Оку у Калуги, где остановился обедать. После обеда он встретил подполковника Иваницкого, ехавшего из Москвы и привезшего известие о том, что царь приказываете Гордону идти с полком в Чигирин. Проехав 45 верст, Гордон остановился в лесу.

2-го он пообедал в большой деревне Недедьном, а переночевал в лесу по ту сторону реки Протвы (50 вер.).

3-го обедал в Новом Спасе, а переночевал у реки Дешунки (Dioschunka) в 25 верстах от Москвы. В этот день он проехал 60 верст и 4-го перед рассветом прибыл в слободу.

5-го Гордон отправился в город, где явился знатнейшим боярам и царским советникам (Raethen), с которыми был знаком. Большинство из них говорило, что царь, узнав о поведении Гордона в последнем и предыдущем походах, решил с своими советниками командировать его в Чигирин. Гордон отвечал, что он, оказывается, обманулся в расчете, с которым приехал в Москву, так как надеялся, согласно царскому обещанию, получить отставку. Теперь же, когда царь назначаете его на такой опасный и ответственный пост, отказаться от него было бы несогласно с его честью и [127] волей царя; впрочем он надеется, что царь милостивым жалованием даст ему возможность продолжать службу, да и после похода наградит его согласно его усердию и заслугам.

Гордон уже несколько раз просил о назначении ему полного жалования, каковое он получал в прошлую войну с Польшей; свою просьбу он основывал на обещании царя, на своих нуждах и на обыкновении других государей платить своим войскам двойное жалование в войнах с турками. Но на все свои просьбы он не получал никакого ответа; когда же через 5 дней по прибытии своем в Москву был допущен к царской руке, то ему было только сказано, чтобы он усердно служил и был уверен в царской милости. Будучи в нескольких приказах назван полковником и инженером, Гордон попросил избавить его от последнего звания, так как он не знаком с инженерным делом, да и звание это не придает большей чести полковнику, хотя такие сведения и требуются от лиц, занимающих высшие места особенно в военной службе. На это ему было отвечено, чтобы он только на этот раз показал в этом деле свою опытность и усердие, на будущее же время ему обещалось избавить его от подобных поручений. Не смотря на все просьбы Гордон не получил ничего кроме обещаний будущей награды.

23-го Гордон был допущен к царской руке, так как вскоре должен был уехать. Он и лично просил царя, и подал прошение о назначении ему полного жалования. Ему было сказано, что он получите на то приказ.

28-го после многих просьб ему было, наконец, назначено царем 100 руб., которые он должен был получить в Хлебном приказе.

29-го царь, кроме его прежнего драгунского полка, назначил под его начальство стрелецкий полк в 1000 человек, набранный в украинских городах.

Так как боярин князь Григорий Ромодановский должен был уехать из Москвы, то Гордон явился к нему и на другой день получил в Семеновском указ о выступлении. Боярин настоятельно говорил ему по возможности ускорить отъезд в Чигирин.

Получив годовое жалование как себе, так и своим офицерам частью в Москве наличными деньгами, частью в виде предписания в Севск, соболя за полгода, барабаны и другие вещи необходимые для драгунского полка, Гордон откланялся думным [128] боярам (the ruleing Boyars) и тайным царским советникам (geheimen Raethen) и распростился с друзьями в слободе.

1-го февраля рано утром Гордон выехал из Москвы; ночь он провел в 35 верстах от нее в Пахрах.

2-го он проехал 65 верст, пообедал в Новом Спасе, а переночевал в Вотчинной Слободе (Woftschina Sloboda).

3-го остановился обедать в Загурьеве, а ночевать в Калуге (55 вер.).

4-го обедал у небольшой часовни, ночевал. в Ливнах (40 вер.).

5-го обедал в небольшой деревне, переночевал в Дольце у священника.

6-го обедал в Волхове (Bolgow), а ночевал в небольшой деревеньке (35 вер.); от Ливен до нее было 55 верст.

7-го обедал в Добрыничах и на другой день прибыл в Севск, проехав 105 верст.

10-го Гордон выслал своих офицеров собрать полк, который и прибыл 16-го в Севск.

17-го у Гордона обедали: наместник, дьяк, все полковники и старшие офицеры.

18-го Гордон написал окольничему Ивану Ивановичу Ржевскому, который шел с стрелецким полком из Киева в Чигирин, куда назначен главным начальником. Гордон сообщал ему, что он на следующий день выступит в Путивль, там же согласно данному ему приказанию будет ждать от гетмана указаний относительно дальнейшего похода.

В этот же день в Севск пришли 2 стрелецких полка, которым было также приказано идти в Чигирин. Один из них состоял приблизительно из 500, а другой только из 450 человек.

19-го полк Гордона выступил очень рано с подполковником; майора с несколькими офицерами и драгунами Гордон оставил в Севске для принятия амуниции для полка и разного рода других запасов для чигиринского гарнизона. Наместник отказался без снесения с Москвой выдать Гордону, то количество амуниции, которое он требовал; поэтому только через 3 дня по отъезде Гордона пришел приказ отпускать ему все, что он только потребует. Около полудня пришел третий стрелецкий полк, состоящий человек из 600. Вечером друзья Гордона проводили его из Севска; ночь он провел вместе с полком на поле у Поздняшовки (Posnetschewski). [129]

20-го Гордон велел подполковнику идти с полком в Путивль, а сам поехал к гетману; переночевал он в Глухове.

21-го он остановился обедать в Кролевце, а ночевал в красивой деревне Алтыновке.

22-го рано утром прибыл в Батурин (Boturin) и в тот же день имел два долгих совещания с гетманом относительно укрепления и защиты Чигирина.

23-го они продолжали свое совещание и решили устроить перед прежним замком большие наружные укрепления, а перед крымскими воротами также большие укрепления в форме полумесяца.

24-го Гордон поехал дальше и переночевал в Конотопе. Город этот известен большим поражением русских (нападение было сделано в 1656 г. на их кавалерию). Русские осаждали тогда этот город с многочисленной армией; они подступили к нему с траншеями и минами и непрерывно обстреливали его бомбами и ядрами. Казаки, возмутившись против царя и выбравши в предводители Выговского, призвали к себе на помощь татарского хана и двинулись для освобождения города от осады. Вперед они послали небольшой отряд, чтобы встревожить осаждавших. Князь Семен Пожарский, человек чрезвычайно горячий, выступил против этого отряда с другими офицерами и лучшей частью кавалерии и начал преследовать их через болото. Хан, стоявший незамеченным с своей армией в долине, стремительно бросился с тремя сильными отрядами на русских и быстро окружил их, так что спаслись очень немногие. Некоторые полки были совершенно уничтожены, а полковники их убиты; между убитыми находились полковник Джонстаун (Johnstowne), храбрый и хороший воин, и много русских дворян с генералом Пожарским и другими начальниками. В ту же ночь русские вышли из траншей и отступили в большом беспорядке. Русская армия едва успела построиться до рассвета так, как она имела обыкновение ходить при угрожающей опасности; татары с казаками и поляками, которыми предводительствовал Выговский, были готовы напасть на нее; но русские шли посреди своего обоза и пушек, так что татары нигде не могли прорваться. Вследствие постоянных нападений их, русские с большей опасностью отступали к реке Сейму к Путивлю, куда и прибыли через 2 дня.

25-го Гордон выехал из Конотопа, пообедал в небольшом городке Казацкой Дубровне и прибыл вечером в Путивль.

27-го был получен царский приказ, в силу которого Гордону были даны две мортиры, из которых одна стреляла 120-и, а [130] другая 80 фунтовыми бомбами, и 400 бомб; 17 из них были уже начинены. Для перевозки всего этого он получил 48 лошадей.

28-го Гордон получил царскую грамоту, в которой ему приказывалось, если он еще не вышел из Севска, ждать там 3 стрелецких полка, посланных из Москвы в Чигирин; если же он выступил из Севска, то должен остановиться там, где застанет его приказ. Гордон отвечал на другой день, что будет ждать в Путивле. В то же время он послал в Севск слугу за разными забытыми им там вещами.

1-го марта полк Гордона после тяжелого перехода, вследствие большой поклажи и дурной дороги, прибыл через Крупец в Путивль.

2-го Гордон отдал приказ полку переправляться через Сейм у одной из мельниц. Весь этот и следующий день полк с большим трудом двигался по затопленной низменности, лежащей по ту сторону реки; лошади шли по брюхо в воде, при чем некоторые из них погибли; значительная часть поклажи была промочена.

4-го прибыли остальные полки и майор с амуницией, привезший 2 пушки, 200 пудов фитилей и столько же свинца, 30 больших бочек с сбитнем, уксусом и маслом и почти 2000 пуд. пороху для чигиринского магазина,— всего 12000 пуд. разного рода амуниции и запасов для драгун; на каждого из них приходилось по целой повозке, так что должно было хватить приблизительно на год. Для перевозки всего этого Гордон имел только 170 лошадей.

5-го Гордон получил 27 свежих лошадей и переправил амуницию на паромах и в лодках через реку.

6-го он потребовал еще свежих лошадей, но воевода отказал, ссылаясь на то, что не имеет приказа из Москвы, без которого не может переменить лошадей. По поводу этого между русскими полковниками и наместником произошел горячий спор.

7-го Гордон сам переехал реку и на другой день сделал смотр полку; последний состоял из 869 человек, из которых 206 имели не особенно хороших лошадей, а 86 отсутствовали.

9-го к Гордону явилось 2 священника с жалобой на насилия, произведенные его драгунами 4 дня тому назад. Гордон велел тщательно расследовать дело и, найдя виновных, строго наказал их.

10-го через реку переправились и русские полковники; приведя целый ряд жалоб, они потребовали, чтобы Гордон письменно [131] пожаловался на путивльского наместника. Гордон отвечал, что может пожаловаться только на то, что наместник не дал ему свежих лошадей, но не знает, достаточная ли это причина, так как тот приводит в свое оправдание неимение царского приказа. Впрочем, желая по возможности уважить их просьбу, он обещал довести это до сведения царя косвенным путем.

11-го, отдав своему полку приказ выступать, Гордон отправился с ответным визитом в лагерь русских полковников, расположенный в 5 верстах от его лагеря; полковники пригласили его к себе на обед. Отправив с почтой свои донесения царю, они после обеда выступили и расположились на возвышении вне старого лагеря или ретраншемента; здесь они нашли достаточное количество дров и воды.

12-го каждый полк шел отдельно посреди своего обоза. Гордон находился в авангарде. Он получил от гетмана письмо, в котором тот сообщал, что они получат свежих лошадей в Смеле (Smiele). Гетман прислал также слугу, которому было поручено указывать им дорогу и заботиться о лошадях и т. п. Они пришли к болотистой речке. Так как они еще прошлого ночью были извещены, что в этой местности нельзя достать дров, то Гордон велел каждому драгуну захватить на своей повозке связку хвороста, из которого велел теперь сделать три моста; по ним маленькая армия и переправилась без малейших препятствий или вреда. Здесь они разбили лагерь, в первый раз расположив военный обоз в виде круга. Гордон занял с своим полком правую сторону его, а остальные три полка — левую. Этот порядок соблюдался затем во время всего похода. Авангард менялся через день.

13-го, выступив рано утром, они послали вперед несколько человек в город Смелу ⁶⁴ приготовить квартиры. В доброй миле от него они остановились обедать; сюда приехал к ним сотник с своими людьми и сказал, что вследствие болотистой почвы невозможно дойти до города. Этому сначала не хотели верить; но квартирмейстеры армии, вернувшись, сказали то же самое.

Комментарии

55. По архивным известиям голштинец Россеворм прибыл в Россию в чине капитана 3-го февраля 1623 года.

56. Семейство Ронаеров, с которым Гордон позже породнился, было родом из Голландии. В 1650-году некий Антон Ронаер прибыл в Москву, а в 1651 ротмистр Яков Ронаер был отпущен на некоторое время.

58. Вороновка (Woronowska) — местечко на Днепре в житомирском округе. См. Землеописание Бюшинга.

59. Об осаде Чигирина находится очень краткий рассказ в Синопсисе стр. 196-198.

60. Василий Борисович Шереметев был взят в плен поляками в битве при Чудне в 1660 г., а 5-го ноября того же года был выдан татарам; таким образом он находился в плену уже 17 лет. См. выше.

61. Лукомля — казацкое местечко в лубенском округе.

62. Здесь подразумевается князь Ромодановский.

63. Название неверно: должно быть Аттеполото (Attepoloto).

64. Смела — казацкое местечко в лубенском округе.