СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАТРИК ГОРДОН

ДНЕВНИК

DIARY

ПАТРИК ГОРДОН И ЕГО ДНЕВНИК.

Едва ли кто-нибудь из иностранцев, находившихся в России в XVII-м столетии, имел столь важное значение, как Патрик Гордон. И продолжительностью своего пребывания в России, и участием в самых важных событиях, и положением, занимаемым им в государстве и обществе, он заслуживает большего внимания, чем многие другие более известные современники-иностранцы, не исключая и Франца Лефора. Между источниками для истории этой эпохи дневник Гордона занимает одно из первых мест. Объемом этот дневник превосходит все подобного рода произведения, за исключением, разве, записок Болотова, превосходя, однако, последние богатством содержания.

Изложение биографии Гордона может поэтому содействовать исследованию многих вопросов истории России от 1661 до 1699 г. Указание на содержание дневника Гордона составляет некоторую часть источниковедения русской истории в данную эпоху.

И личность Гордона, и его дневник уже скоро после его кончины сделались предметом внимания любителей отечественной истории и специалистов.

Из бумаг графа Остерманна, конфискованных по случаю его катастрофы, видно, что ему был известен дневник Гордона и что он уже в 1724 году заботился о переводе его на русский язык. Этот труд был возложен на Волкова, который и успел перевести часть дневника, относящуюся к 1684 и отчасти к 1685 годам. Граф Остерманн, между бумагами которого находился перевод, сделанный Волковым, передал затем дневник какому-то переводчику Зинявичу для продолжения труда; последний, однако, оказался небрежным и неспособным к исполнению возложенной на него обязанности. Из замечания в бумагах Остерманна, [2] что после этого рукопись дневника была отправлена в Петербург, можно заключить, что подлинник находился в то время в Москве ¹.

Немного позже дневником Гордона занимался весьма тщательно известный академик Бейер. Из его истории Азова, напечатанной в издаваемом Г. Ф. Миллером сборник «Sammlung russicher Geschichten», а именно во II-м томе, явившемся в 1737 году, видно, что Бейер, говоря о походах Петра Великого, воспользовался дневником Гордона, выписав из него несколько страниц.

В 1759 году граф Строганов, по предложению академика Г. Ф. Миллера, приобрел значительную часть рукописи дневника от вдовы внука Гордона, бывшего переводчиком при адмиралтействе в С.-Петербурге. Затем Миллер открыл другую часть дневника в архиве коллегии иностранных дел в Москве. Там же в архиве находится статья Миллера о Гордоне, писанная в 1766 году; извлечение из этой статьи в 1778 году было напечатано в «Опыте трудов вольного российского собрания при Императорском Московском университете». Перевод этой заметки, а также статьи «О начале Преображенского и Семеновского полков гвардии», при составлении которой Миллер также пользовался дневником Гордона, был напечатан в «S.-Petersburger Journal» 1778 года (апрель).

Между тем Штриттер занимался составление немецкого перевода дневника ², а к концу XVIII-го века появился целый ряд биографических очерков о Гордоне и извлечений из его дневника. Так, в Месяцеслове на 1782 год было напечатано «Описание жизни бывшего российского генерала Гордона», в Месяцеслове на 1783 год «Известия об осаде Азова в 1695 году». Обе статьи были перепечатаны в «Собрании сочинений, выбранных из Месяцесловов на разные годы. Часть V, 1790 г.». В «Новых ежемесячных сочинениях» на 1788 и 1789 годы появились выдержки из дневника Гордона о двух Чигиринских походах в 1677 и 1678 годах. В «Российском магазине», издаваемом Туманским, в 1793 году (июнь и декабрь) был напечатан перевод той части [3] дневника, которая относится к 1684 и 1685 годам ³. Наконец, в 1800 году Голиковым были изданы вместе биографии Лефора и Гордона ⁴.

Из замечаний Сахарова по случаю сообщенного им в «Записках русских людей» отрывка перевода дневника Гордона видно, что в 1784 году список дневника был составлен каким-то Англичанином Джоном Ридлеем по приказанию одного вельможи ⁵. О переводе одного из томов дневника г. Кэлером (Koehler) младшим на русский язык упомянуто в заметке Аделунга в его сочинении «Uebersicht der Reisenden in Russland» ⁶. Об английской книжке о Гордоне, купленной Тургеневым у одного книгопродавца в Лондоне, упоминает Поссельт ⁷, замечая при этом, что он не имел возможности приобрести эту книжку. Мы знаем только, что этот труд был извлечен из тех частей дневника, которые относятся к эпохе от 1684 до 1698 года.

В последнее время, как нам кажется, не было обращено достаточного внимания на Гордона. Так, например, в изданиях Бантыш-Каменского ему не посвящено статьи. Даже в труде «Деяния знаменитых полководцев и министров при Петре Великом (Москва, 1812)» не упомянуто о Гордоне. Аделунг в своем сочинении «Uebersicht der Reisenden in Russland» (1846) говорит о Гордоне весьма кратко, а к тому же ошибочно указывает на 1661-80 года, как на время пребывания в России Гордона ⁸. Герман при издании «Geschichte des russischen Staats», не мог пользоваться дневником Гордона, потому что первый том издания этого памятника в немецком переводе вышел одновременно с четвертым томом сочинения Германа (в 1849 году).

В 1849 году явился первый том немецкого издания Поссельта, в 1851 году второй том, в 1852 году третий ⁹. В первом [4] томе показаны издателями князь Оболенский и доктор М. Поссельт, во втором издателем является только последний. Предисловия к изданию и разные замечания и приложения писаны, очевидно, исключительно Поссельтом. Довольно дельно составленный биографический очерк в первом томе, однако, не обратил на себя достаточного внимания ученых, так как, например, даже у Устрялова в первом томе «истории царствования Петра Великого» ¹⁰ встречаются разные неточности, как, например, замечание, будто Гордон находился десять лет в посольской службе, будто он в своем дневнике «говорит только о самом себе» и т. п.

Впрочем, Устрялов вполне умел ценить значение дневника Гордона, которым он при своем труде о Петре пользовался весьма добросовестно, обращаясь даже к самому подлиннику. Характеризуя содержание дневника, Устрялов пишет: «сокровище неоцененное, материал по преимуществу исторический, не уступающий никакому акту в достоверности, исполненный множеством любопытнейших подробностей! Он тем более важен, что о царствовании Петра до 1700 года сохранились скудные известия и проч.».

Вообще же при разработке истории второй половины XVII-го века дневник Гордона не в достаточной мере был принимаем в соображение нашими историками. Так, например, г. Соловьев при составлении своей «Истории России» пользовался им как-то случайно. За исключением некоторых заметок о походах Голицына в XIV-м томе своего труда, а далее весьма важных данных о событиях 1689 года, заимствованных из дневника Гордона, г. Соловьев даже в таких случаях не прибегал к дневнику Гордона, в которых этот памятник может служить важнейшим источником. Сюда относятся, между прочим, Чигиринские походы; выписки некоторых случаев неприятностей, которые имел Гордон с русскими подьячими, в сочинении г. Соловьева имеют характер какой-то случайной ссылки.

Г. Замысловский в своем сочинении «Царствование Феодора Алексеевича» говорит о дневнике Гордона весьма кратко, замечая только, что это «драгоценный и один из наиболее важных источников для истории турецкой войны в царствование Феодора Алексеевича». О других источниках в сочинении г. Замысловского говорится гораздо подробнее. [5]

Изложение биографии Гордона и исследование о значении дневника его в ряду исторических источников второй половины XVI-го века, имеет целью обратить внимание наших исследователей на этот предмет, поныне недостаточно оцененный. Обстоятельства заставляли нас при этом случае ограничиваться разбором издания дневника Гордона, страдающего, как мы увидим ниже, многими недостатками. При громадности размеров подлинника, едва ли можно рассчитывать на новое издание, более удовлетворяющее требованиям науки. Печатание дневника целиком на английском языке с надлежащими объяснениями могло бы быть делом весьма полезным, но печатание от шести до девяти больших томов было бы сопряжено с большими расходами, между тем как трудность подлинного наречия дневника и объем его едва ли дозволили бы многим историкам воспользоваться этим источником надлежащим образом. Если уже гораздо легче доступно е каждому трехтомное немецкое издание сравнительно мало, можно даже сказать, лишь в виде исключения было принято в соображение исследователями истории XVII-го века, еще менее можно рассчитывать на научную разработку английского подлинника дневника.

Молодость.

Род Гордонов уже в XV-м столетии занимал в Шотландии видное место. Александр Гордон в 1449 году был удостоен графского достоинства. Во время борьбы Карла I с революционным парламентом члены этого рода были роялистами. Георг Гордон, захваченный в плен противниками короля, был казнен в 1649 году. Когда вступил на престол Карл II, в 1660 году все семейство было удостоено разных наград и почестей. Один член его был возведен в герцогское достоинство. Об этом «Duke of Gordon» упоминается довольно часто в дневнике Гордона; с ним Патрик Гордон находился в переписке; он считался главою всего рода и занимал высокие должности. В 1686 году он был губернатором в Эдинбурге ¹¹. Патрик Гордон, как мы увидим, [6] в этом году бывший в Шотландии, обращался с ним с глубоким почтением. В своих письмах к нему наш Гордон называет своего родственника «Your Grace» ¹². Все Гордоны оставались верными дому Стюартов, и поэтому многие члены этого рода по случаю первой и по случаю второй революции в Англии оставили свое отечество, переселяясь в разные страны. Не только политические, но также и религиозные причины заставляли их сделаться эмигрантами: они были ревностными католиками. Имя Гордонов встречается весьма часто во второй половине XVII-го века в войсках шведских, польских, русских, прусских, австрийских и французских. Далее мы встречаем некоторых купцов Гордонов в разных городах, например, в Кенигсберге, Замосце, Львове, Роттердаме, Хмельнике. Из сорока Гордонов, упоминаемых в дневнике, кроме членов семейства Патрика Гордона в тесном смысле, впрочем, некоторые не были, как кажется, родственниками его.

Патрик Гордон родился 31-го марта 1635 года в Шотландии, в имении своего отца Джона Гордона, в Эбердинском графстве ¹³. Его мать, урожденная Огильви, принадлежала также известному в истории Шотландии роду ¹⁴. Патрик Гордон, как член младшей линии этого рода, не имел ни графского, ни герцогского достоинства. Как младший сын – у него был старший брат Александр – он не мог ожидать наследства от отца. О своем гербе он говорит подробно в одном из писем от 1693 года ¹⁵.

Брат Гордона скончался в 1665 году (I, 369). Родители умерли до 1685 года, как видно из прошения Гордона в этом году, в [7] котором сказано, что он «в прошедшем году получил известие о кончине своих родителей» (II, 85).

О своем детстве Гордон рассказывает в начале дневника. Начиная с 1640 года, он вместе с братом посещал сельскую школу. Уже в 1651 году, значит, когда ему было не более 16-ти лет, он решился покинуть своих родных и родину. Во время самого разгара революции он не мог рассчитывать на воспитание в каком-либо университете Англии или Шотландии: он был строгим приверженцем католицизма, между тем как католики подвергались гонению со стороны республиканского правительства. Как младший сын, он не мог рассчитывать на получение имения отца; желание повидать свет, попутешествовать, а далее и какая-то любовная связь, расторжение которой казалось делом необходимым – вот важнейшие причины удаления Гордона из Шотландии. Достойно внимания следующее обстоятельство: он замечает, что в то время, когда он покинул родину, он не имел нигде ни родных, ни знакомых (I, 3). В следующих десятилетиях Гордон, как мы видим из рассказов о его путешествиях и из его переписки со многими лицами, имел родных и знакомых всюду, в разных городах Польши, Германии, Нидерландов и проч., не говоря уже о России, где он сделался, так сказать, главным действующим лицом в известной немецкой слободе.

Два года он оставался в иезуитской коллегии в Браунсберге. Хотя он и впоследствии хвалил это училище, куда и отправил для обучения своего сына, он уже в 1653 году, (так как ему не понравилось житье-бытье в этом тихом и преданном науке месте) решился бежать оттуда, имея лишь несколько талеров денег, одежду ученика иезуитского ордена, несколько белья и небольшое число книг. Довольно подробно рассказывается в начале его записок целый ряд разных приключений во время его странствования (III, 401-217). Он находился некоторое время в Кульме, в Познани, наконец, в Гамбурге. Тут он познакомился с некоторыми шотландцами, поступившими в шведскую военную службу. Бывши вообще склонным к военной службе, он сам поступил в шведское войско кавалеристом.

Как известно, именно в то время началась война между Польшей и Швецией. Гордону было двадцать лет, когда он начал участвовать в этой войне. Хотя он и был рядовым, он, как видно из его записок, с большим вниманием следил за [8] политическими событиями, за дипломатическими переговорами между Швецией и Польшей и старался составить себе точное понятие о значении военных событий. Несколько раз он был ранен (I. 18, 24, 29). В декабре 1655 года он был взят в плен Поляками. На этот раз он спасся бегством; схваченный во второй раз в плен, он семнадцать недель содержался под арестом и, наконец, решился поступить в военную службу у Поляков ¹⁶.

Гордон служил в драгунском полку, начальником которого был Константин Любомирский и в котором находилось много иностранцев разных народностей. Мало по-малу Гордон научился польскому языку; он рассказывает подробно, как одна Полька, за ним ухаживавшая, старалась научить его верному произношению этого языка. Без сомнения, такого рода упражнения были полезным приготовлением к изучению впоследствии русского языка. Далее он рассказывает, как искал случаев участвовать в разных военных операциях с целью расширить круг своих познаний и своей опытности в военных делах (I, 68). Весьма пространно в дневнике говорится о разных приключениях, об опасностях, которым подвергался Гордон, о его образе действий при обращении с Поляками по случаю добывания для войска надлежащих припасов. При этом он не забывал и своего кармана.

Еще в продолжение того же 1656 года, Гордон был взят в плен бранденбургскими войсками, союзниками Шведов. Его уговорили вновь поступить на шведскую службу. В настоящее время, когда наемные войска играли столь важную роль, на это смотрели иначе не только искатели приключений, но и сами правительства. Потому такой образ действий не заслуживает упрека. Гордон своею нравственностью стоял даже выше многих современников и сослуживцев. [9]

Рассказ Гордона о разных военных событиях, в которых он участвовал, весьма подробен. Он отличался некоторым образованием, о котором, между прочим, свидетельствует внимание, с которым он следил за современными политическими событиями; особенною храбростью и неустрашимостью снискал уважение своих товарищей, честностью и распорядительностью всюду – и в Польше, и в шведском войске и затем в России – обращал на себя внимание своих начальников.

Как кажется, он успел уже в это время приобрести некоторое материальное благосостояние. Он содержал прислугу, имел несколько лошадей; иногда представлялся удобный случай путем контрибуций добывать и денег и разные другие предметы. Впрочем, он весьма часто подвергался разным неприятным случайностям. Два, три раза он лишался своих пожитков по случаю пожаров, был ограблен крестьянами и вообще весьма часто находился в опасности (I, 136-147).

Любопытно то обстоятельство, что Гордон на некоторое время вышел в отставку, находя для себя более выгодным жить частным человеком. Он не считал грехом и тогда предпринимать вместе с некоторыми земляками разные наезды с целью грабежа. Он даже хвалился, что он и его товарищи в качестве таких мародёров приобрели известность во всем крае (I, 153). Затем он опять поступил к Шведам в регулярную службу, однако, сделал это неохотно, так как, по его замечанию, полюбил разгульную жизнь, представлявшую ему значительные выгоды (I, 155).

В ноябре 1658 года он опять был взят в плен. Несмотря на все усилия шведов освободить его, Поляки не желали лишиться Гордона, надеясь склонить его к поступлению во второй раз в польскую службу (I, 163-169). Как видно, Гордон умел составить себе хорошую репутацию храброго воина, опытного офицера. На него иногда в шведском войске возлагали разные денежные поручения. Он сделался полковым квартирмейстером, получил 100 талеров на подъем, познакомился лично с кронмаршалом Любомирским, который, между прочим, при взятии города Грауденца пользовался советами Гордона и оказывал ему покровительство.

Скоро Гордону пришлось встретиться с Русскими, воевавшими тогда с Польшей из-за Малороссии. Он участвовал в битвах на Волыни у Любара и при Чуднове осенью 1660 года и был [10] свидетелем страшного поражения Шереметьева. Еще в 1690 году он в письме к сыну Джемсу вспоминал об этой Чудновской битве (III, 256). В октябре 1660 года он был ранен двумя мушкетными пулями (I, 242). Ему пришлось иметь надзор над двумя тысячами пленных казаков (I, 250 и след.).

В том же 1660 году на английский престол вступил Карл II. Эта важная перемена заставила Гордона желать возвращения на родину, Он обратился к Любомирскому с просьбой об отставке (I, 260), но Любомирский уговорил его остаться еще хотя бы на некоторое время и возвел его в капитаны. К тому же и отец Гордона писал ему, что в Англии едва ли представится случай к дальнейшей карьере. Однако, Гордон все-таки не желал оставаться в Польше. В это время ему с двух сторон были сделаны предложения: и со стороны Австрии и со стороны России ¹⁷.

Тогда в Польше находился для ведения переговоров о размене военнопленных русский дипломатический агент Леонтьев, с которым Гордон познакомился по случаю выкупа из плена двух знатных русских офицеров. Последние, весьма довольные обращением с ними Гордона, просили своих начальников пригласить его ко вступлению в русскую службу (I, 275). Леонтьев предлагал ему приехать в Россию лишь на три года: один год он должен был служить майором, два года подполковником. Гордон медлил с решительным ответом. Между тем, к нему обратился и австрийский посланник барон д’Изола с предложением взять на себя устройство кавалерийского полка. Гордону было тогда 26 лет: он решился принять предложение и почетное и выгодное в материальном отношении. Сговорившись уже с некоторыми другими Шотландцами о путешествии в Австрию, он получил от Любомирского грамоту об отставке с похвальным отзывом, однако, несколько дней спустя австрийский посланник из Вены получил противоположные поручения: набор войск был приостановлен. Гордон, обманутый в своих надеждах, жаловался [11] посланнику, выставляя на вид, что он теперь лишился выгодного места в Польше. Барон д’Изола предлагал ему удовлетворение суммою 1000 талеров, сверх того обещался доставить ему место в Вене, и Гордон уже готовился, было, к отъезду в Австрию. Однако с одной стороны друзья и знакомые старались убедить его в невыгодности такой поездки, а с другой, Леонтьев и находившийся в русской службе полковник Крофурд (Crawfuird) уговаривали его переехать в Москву. Гордон решился. Оставалось только отделаться от Австрийцев. Он исполнил это довольно иезуитским способом, выдумав сложную историю о постигшей его болезни, о которой он сообщил подробно в двух письмах. Сам же он готовился к отъезду в Россию ¹⁸.

Приезд в Россию.

Начало образования так называемого иноземного строя относится к царствованию Феодора Иоанновича. При Борисе Годунове иноземная дружина, в 2,500 человек, состояла наиболее из поляков и Ливонцев, но также из Шотландцев, Датчан, шведов, Цесарцев, Французов и Греков. Известно, какую роль при Борисе и при Димитрии играл Маржере. Во время Шуйского и народного ополчения Русские предпочли не рассчитывать на помощь наемных людей. Зато при царе Михаиле, а еще более при царе Алексее, возобновилось приглашение иностранцев в русскую службу. При царе Михаиле два полковника, Леси и фан-Дам, были отправлены за границу для набора нескольких тысяч охочих немцев. Число иностранцев, приехавших в Россию при Алексее Михайловиче росло по мере того, как с одной стороны Россия во время войн с Польшей нуждалась в опытных офицерах и как с другой стороны на Западе после тридцатилетней войны многие [12] люди остались без дела и были готовы наниматься в чужие государства.

Главной целью при вызове иностранных офицеров было обучение войск иноземному строю в составе 9-ти корпусов, определенных расписанием царя Феодора Алексеевича; в последний год его жизни находилось уже 63 полка иноземного строя, в том числе 25 полков конных рейтарских и копейных и 38 пеших солдатских. Набор иностранцев продолжался при Софии для походов в Крым, при Петре для Азовских походов ¹⁹. Корб прямо говорит, что полки по большей части вверяются полковникам из немцев, и что Русские, не имея сведений в артиллерийской науке, вынуждены содержать иностранцев, приезжающих из разных земель ²⁰.

Между этими приезжими иностранцами, посвящавшими себя военному делу, было особенно много Шотландцев. Обе революции в Великобритании в XVII столетии заставили многих роялистов и католиков покинуть свое отечество. Они целыми толпами приезжали в Московское государство и в Польшу. В дневнике Гордона упоминается о множестве таких случаев. Так, например, в 1657 году в Прейсишь-Голланде (близ Кенигсберга) он встретил 43 Шотландца, готовившихся к отъезду в Ригу с намерением поступить в шведскую службу (I, 127). Несколько раз Гордон упоминает о многих шотландских сослуживцах в польском (I, 133), австрийском и шведском войсках (I, 134, 165, 183, 260). У Шведов был особый отряд, состоявший исключительно из Шотландцев и называвшийся Дугласским. На пути в Россию Гордон встретился с разными соотечественниками, в обществе которых он совершил сове путешествие в Москву (I, 285). Некоторые из этих офицеров были женаты и ехали со своими семействами. В России уже находилось много Шотландцев, например Крофурд ²¹, Далиель, Друммонд, Бокговен, Уйнрам и проч. В разных городах, между прочим, в Кракове, Пскове (I, 202, 287, 375) Гордон встречался [13] с Шотландцами. Иногда такие встречи были ему неприятны, и он избегал их, как видно, между прочим, из его рассказа о поездке в Англию в 1666 г. (I, 370-371). Сам он, однако, не раз приглашал своих соотечественников переехать в Москву, особенно после революции 1688 года (см. напр. II, 638).

Довольно значительное число Гордонов было в России. Еще до Патрика Гордона мы встречаем двух Гордонов, находившихся в русской военной службе. Сохранилась челобитная капитана Вильяма Гордона к царю Михаилу от 1631 года ²². В 1634 году подполковник Александр Гордон получил значительную сумму денег из казны ²³. Об Андрее Гордоне упомянуто в полном собрании законов ²⁴. Патрик Гордон уже в Германии и Польше застал многих Гордонов. Так, например, он упоминает о Джоне Гордоне, находившемся в плену у поляков (I, 133), о ротмистре Патрике Гордоне «с стальною рукою», командовавшем отрядом польских войск (I, 133, 289, 405 и след.). Какой-то Адам Гордон в 1659 году был убит в Польше (I, 183); о дружбе с Маргоретом Гордоном в Польше упоминает наш Гордон в своем дневнике в 1659 г. (I, 200). До 1868 г., как кажется, Патрик Гордон оставался единственным представителем своего рода в России, зато катастрофа Якова II-го в Англии заставила некоторых переехать в Россию. Впрочем, за несколько месяцев до падения Якова II-го некто Джон Гордон приехал в Россию для посещения своего родственника Патрика Гордона и для изучения русского языка (I, 225, 238, 641). Он оставался всего лишь три месяца в России и не поступил в русскую службу. В 1691 году приехал в Россию другой родственник Гордона, Андрей Гордон (I, 642). Еще другой родственник Патрика – Герри Гордон – в том же 1691 году, в письмах к патриарху изъявил желание поступить в русскую службу и действительно приехал в Россию (III, 280-281, II. 345, 348, 350, 354, 381). Также и Александр Гордон, женившийся на дочери Гордона, до того был уже родственником Патрика. Он известен под именем Ахиптуль: так называлось его имение в Шотландии. [14] О нем весьма часто говорится в дневнике ²⁵. Некто Франц Гордон, также родственник Гордона, приехал в Россию в 1695 г. ²⁶. Джордж Гордон, приехавший в Россию, называл Патрика «двоюродным дядей» (I, 644). Фома Гордон приехал в 1698 году и поступил в русскую службу. О сыновьях Гордона, находившихся в русской службе, мы будем говорить далее. О каком-то фокуснике Гордоне, находившемся в России в 1699 году и старавшемся спастись от преследования полиции в доме Патрика Гордона, упоминает Корб ²⁷. После смерти нашего Гордона, мы встречаем, например, Фому Гордона в 1717 г. (I. LXVI), далее владельца рукописи дневника Гордона и пр.

Мы видели выше, что Гордон, решаясь вступить в русскую службу, мог рассчитывать на пребывание в России в продолжение трех лет. Таковы были предложения, сделанные ему Леонтьевым и Крофурдом (I, 275). Действительно, иногда бывали случаи, что иноземцы, вступавшие в русскую службу, заключали при посредстве послов и агентов условия на известный срок, а по окончании этого срока возвращались восвояси ²⁸. Во многих случаях, однако, правительство, нуждаясь в иноземцах, весьма неохотно отпускало их и весьма часто вовсе не освобождало их от русской службы. Уже в начале XVII века правило о не увольнении поступивших в русскую службу иноземцев встречается в полной силе. Так, например, Маржере, говоря о затруднении перешагнуть чрез границу вообще, замечает, что пока вовсе не было случая увольнения из русской службы, и что он представлял собою первый пример такого рода ²⁹. Когда при Михаиле Федоровиче Мерик был в России английским дипломатом, он просил, чтобы отпустили домой английского дворянин Астона, который болен от ран, и на его месте будет служить его сын, бояре отвечали, что издавна повелось из государевой службы никого не отпускать. Мерик даже безуспешно просил, чтобы отпустили жену Астона ³⁰. [15] Таких случаев было много и впоследствии ³¹. Гордон сам испытал это на себе и в письмах к сыну Джемсу и к родственнику Герри Гордону повторял, что, раз вступив в русскую службу, нельзя отделаться от нее.

Он не подозревал, что, порешив с Леонтьевым, связал себя на всю свою жизнь. Вместо предполагаемых трех лет он оставался в русском войске 38 лет, то есть до гроба. Не раньше как в 1692 году, как кажется, Гордон расстался со своей любимой мыслью кончить жизнь в Шотландии. Он сделал в России блестящую карьеру, имел возможность оказать существенные услуги Петру Великому: нельзя, однако, сказать, чтобы Гордон полюбил Россию. Все почести и материальные выгоды, обширный круг действий, участие в важнейших событиях, привязанность к нему Петра Великого, большой круг знакомых, друзей и родственников, который окружал его в Москве, особенно же в немецкой слободе – все это не могло заменить ему родины.

Впрочем, он очень скоро привык к своему новому положению, женился в Москве, необычайно ловко устраивал свои дела и успевал в достижении предполагаемых целей.

Переговоры между Гордоном и Леонтьевым происходили в Варшаве. Он выехал из этого города 26-го июля 1661 года (I, 283). Описание этого путешествия сделано им довольно подробно.

Первою целью путешествия был город Рига. Очень скоро после решения вступить в Россию и Гордон и Менезес жалели об этом решении. В Риге они встретили кое-каких знакомых, с которыми советовались. Гордон искал случая отделаться от путешествия в Москву, узнав, что жалованье ратным людям в Москве бывает скудное, но что оно выплачивается правильно в срок (I, 285). Впоследствии оказалось, как мы увидим, совершенное противное: не столько на скудость оклада могли жаловаться иностранцы, сколько на не точную уплату его. Полученные сведения, а также, как он замечает, «данное слово» заставляли Гордона ехать дальше. В Кокенгузене, недавно занятом русскими войсками, Гордон видел русский гарнизон. Сравнение между Русским и поляками оказалось весьма невыгодным для первых. Кокенгузен очень не понравился Гордону. Все это заставляло задумываться. Еще менее благоприятным [16] было впечатление, произведенное на путешественников Псковом; город показался грязным, жители угрюмыми. Гордон был в самом нехорошем расположении духа. К тому же там господствовала страшная дороговизна, вследствие выпущенных правительством несколькими годами раньше медных денег, упавших в цене. Гордон до того был недоволен своим положением, что вовсе не обращал внимания на красивые местности, чрез которые проезжали спутники.

2-го сентября Гордон приехал в Москву и остановился в немецкой слободе.

Из сочинения Мейерберга, сопровожденного рисунками, мы знаем какой вид имела немецкая слобода именно в то время, когда туда прибыл Гордон ³². Тут уже при Иоанне Грозном поселились жители Ливонии, уведенные Москвитянами в плен; тут жили и прочие иностранцы. Когда в 1610 году это предместье сгорело, иноземцы переселились в Москву, но затем, незадолго до приезда Гордона в Россию, вновь было приказано им занять прежнее место на реке Яузе, находившееся в расстоянии одной версты от края столицы. Дома были большей частью деревянные, отчасти окруженные садами и огородами. Немецкая слобода на картине, сообщенной Мейербергом, имеет чисто деревенский характер ³³. Тут жили офицеры, купцы, аптекари, пасторы лютеранской и реформаторской церквей, впоследствии и католические священники, врачи, число которых росло в продолжение XVII-го века, иногда и дипломаты, представители иностранных держав.

В этом месте Гордон провел большую часть своей жизни, в нем он обзавелся хозяйством, сделался главою многочисленного семейства и даже, некоторым образом, как бы патриархом колонии иноземцев. Тут господствовали нравы и обычаи западной Европы, читались иностранные книги, получались подробные известия о происходивших в разных концах Европы событиях. О житье-бытье в немецкой слободе мы будем иметь случай говорить в другом месте нашего труда. [17]

Первая встреча Гордона с русским правительством была довольно благоприятна. Царь Алексей, принимая Гордона в селе Коломенском, поблагодарил его за гуманное обращение с русскими военнопленными в Польше (I, 239). Зато Гордона удивило что-то вроде испытания, которому его подвергнул двумя днями спустя тесть царя Илья Данилович Милославский. Иноземцы-офицеры, только что вступившие в русскую службу, должны были по приказанию боярина показать в открытом поле, в окрестностях Москвы на так называемом Чертолье, умеют ли они обращаться с оружием, а именно с копьями и ружьями. Гордон возразил, было, что любой из его лакеев мог бы показать, как должно обращаться с оружием, и что значение офицера состоит гораздо более из умения командовать войсками. Милославский сослался на обычай, в силу которого каждый офицер должен был выказать свое умение, и Гордон повиновался, выдержал экзамен вполне удовлетворительно (I, 290).

Гораздо более серьезным показался ему следующий случай, доставивший ему возможность познакомится с самым существенным недостатком русской администрации. Начальство распорядилось о выдаче гордону обычных денег и прочих предметов (соболей, камки и пр.) по случаю приезда. Гордон не знал, что все это можно получить не иначе, как вознаградив дьяка предварительно, и вследствие этого долго не получал ничего. Он несколько раз жаловался боярину Милославскому, который велел призвать дьяка, таскал за бороду и грозил наказать его кнутом. После этого происходил между дьяком и Гордоном крупный разговор, в котором Гордон прямо сказал, что не желает оставаться в государстве, которое в такой мере не соответствовало его ожиданиям. К этому присоединился упадок в цене медных денег, которыми выплачивалось жалованье, несмотря на обещание Леонтьева, что жалование будет уплачиваемо серебром.

Несколько раз, в первое время своего пребывания в России, Гордон упоминает об этих несчастных медных деньгах. Его замечания на этот счет вполне сходны с прочими данными об этом предмете. Гордону сперва сказали, что один рубль медными деньгами равняется двум талерам (I, 286). Это было справедливо до упадка в цене медных денег, то есть от 1656 до 1658 года. Котошихин говорит: «и ходили те медныя деньги многое время [18] с серебянными заровно» ³⁴. Уже во Пскове Гордон, как мы видели, удивился чрезвычайной дороговизне вследствие медных денег (I, 287). В Москве он тотчас же после приезда узнал, что 4 медные копейки равняются одной серебряной (I, 290), значит он получал бы лишь четвертую долю условленного жалования. 26-го сентября и он, и приехавшие с ним иноземцы получили свой оклад медными деньгами (I, 293). Немного позже Гордон замечает, что 5 или 6 медных копеек равняются одной серебряной (I, 306), и что можно было ожидать дальнейшего упадка в цене медных денег, так как привоз из-за границы и подделка этой монеты в самой России принимали все большие размеры. Меры правительства против подделки монет менее помогали, потому что в этом деле были замешены некоторые вельможи ³⁵. Упадок в цене медных денег продолжался; вторичное повышение оклада на четвертую долю (то есть на 25%, между тем как потеря на медные деньги составляла 600 и более %), о котором говорит Гордон (I, 315), разумеется, не могло помочь.

При таком положении дел нельзя удивляться, что Гордон серьезно мечтал о том, как бы освободиться из России. Можно представить себе, как на него подействовали замечания всех тех, которым он сообщил о своем намерении, что исполнение его желания положительно невозможно. Напрасно Гордон представлял, что климат России вреден для его здоровья. Его убеждали оставаться. Подробно он рассказывает о любезности, с которой говорил с ним дьяк, между тем, как полковник Крофурд и другие лица прямо представляли ему, что он, настаивая на отъезде из России, подвергает себя опасности страшной опалы, что его, без сомнения, примут за польского лазутчика и сошлют в Сибирь или в какое-либо иное отдаленно место. Поэтому Гордон, сначала отказывавшийся принять царское жалование, наконец согласился взять его (I, 292).

Гордон получил чин майора, служил в полку Крофурда и довольно усердно занимался обучением вверенных ему войск. Вместе с тем мало-помалу расширялся круг его знакомых; его звали [19] на свадьбы, он имел, как замечает, случай познакомится с разными домами. Скоро, однако, опять оказалось весьма серьезное затруднение.

От него стали требовать присяги. Голландский пастор, которому была поручена эта церемония, сообщил Гордону, что он должен произнести клятву служить царю всю жизнь. Гордон тут же, в то время когда ему твердили формулу присяги, протестовал торжественно, ссылаясь на контракт, заключенный с Леонтьевым. Власть не уступала. Гордон стоял на своем. После долгих пререканий решили так, что Гордон обязался служить царю до окончания войны с Польшей (I, 299).

На основании этого Гордону можно было выйти в отставку после Андрусовского мира, то есть в 1667 году.

Первое время службы. Женитьба.

Гордон уже в самом начале своего пребывания в России выказал уменье сообразовываться с обстоятельствами, ужиться, свыкнуться со своим новым положением. Столкнувшись сначала с представителями власти, он скоро заметил, что успех в России значительно обуславливается хорошими отношениями с писцами, чиновниками. Поэтому он уже 20-го января 1662 года устроил у себя пирушку для служащих в иноземском приказе (I, 305) и при этом случае раздал им соболей. «Этим, – замечает он, – я снискал себе уважение и привязанность этих людей, которые после того были готовы к услугам при всех делах, относящихся ко мне и решавшихся в иноземском приказе». После этого он угостил и своих знакомых иноземцев и сослуживцев, причем были приглашены и дамы. Вместе с тем он был занят ежедневно обучением солдат и полковыми канцелярскими работами. К сожалению, он не говорит о своих успехах в изучении русского языка. Нельзя сомневаться, что он впоследствии довольно свободно владел им и выучился ему в короткое время. В феврале 1662 года он заболел опасно (I, 307-308) и в это время был посещаем часто товарищами и знакомыми.

Гордон все еще желал покинуть Россию. Он мечтал о поездке в Персию. В это время боярин Феодор Андреевич Милославский должен был отправиться туда в качестве посла. И Гордон, и Меинезес хотели совершить это путешествие вместе с боярином. [20] Приобретя некоторую опытность в том, как должно приниматься за дело в подобных случаях, Гордон подарил боярину сто червонцев, а его дворецкому – седло ценою в 20 червонцев в надежде, что они станут хлопотать об его увольнении. После шестинедельных стараний Гордон убедился в невозможности осуществления своего плана (I, 309).

Скоро после того представился ему удобный случай отличиться в царской службе. Летом 1662 вспыхнул мятеж, имевший по всей вероятности тесную связь с медными деньгами, пошатнувшими всю денежную систему и причинившими ужасный вред народному благосостоянию ³⁶.

Гордон подробно рассказывает в своем дневнике об этом печальном эпизоде и о своем участии в подавлении мятежа.

5-го июля рано утром, когда Гордон у Новоспасского монастыря был занят обучением войск, прискакал полковник Крофурд и сообщил о происходивших в городе беспорядках. Гордон тотчас спросил, где находится царь, и когда узнал, что царь был в селе Коломенском, настаивал на том, чтобы полк немедленно отправился туда. Крофурд не соглашался на это, потому что не получил никакого приказания. Полк состоял значительной долей из инородцев, из Мордвы и Черемисов, на которых нельзя было надеяться безусловно; даже и другие, Русские, не были вполне надежны. Офицеры, как замечает Гордон, должны были строго наблюдать за ними особенно после того, как он велел раздать им свинец и порох. Гордон был весьма недоволен нерешимостью Крофурда и, по крайней мере, для себя испросил позволения отправиться в село Коломенское. Однако мятежники толпами окружали уже летний дворец Алексея Михайловича, так что Гордон не только не мог пробраться туда, но даже едва не был схвачен мятежниками. Он не знал, что делать; совещания с разными офицерами, которые ему попадались навстречу, не имели успеха. Наконец он узнал, что царь поручил князю Юрию Ивановичу Ромодановскому привести иноземцев из немецкой слободы в Коломенское. В немецкой слободе все пришло в движение; у одного купца взяли ружья и роздали тем из иноземцев, которые не имели оружия: одни пешие, другие на конях – все отправились в село Коломенское. Между тем, Гордон вернулся к своему полку и старался [21] вновь убедить Крофурда в необходимости двинуться вперед. Приближаясь к Коломенскому, полк Крофурда мог участвовать лишь в последнем действии кровавой драмы. Уже стрельцы разбили толпу мятежников и разогнали их. Тринадцать человек, приставших к бунтовщикам и старавшихся спастись бегством, были арестованы солдатами Крофурдского полка. На другой день происходили пытки и казни.

Гордон, оканчивая свой рассказ, замечает, что офицеров-иноземцев наградили скудно, и что только Крофурд и стрелецкие полковники получили значительные награды. Он был весьма недоволен, что Крофурд не послушался его совета, и что вследствие этого все они опоздали и не имели случая оказать существенные услуги царю, защитив его и разогнав толпу мятежников. Сам Крофурд, прибавляет Гордон, впоследствии горько сожалел о том, что не умел воспользоваться столь удобным случаем отличиться со своим полком (I, 310-313).

Скоро после того полк Крофурда получил поручение отправиться на Каму для подавления мятежа Башкиров. Однако ни Крофурд, ни Гордон не имели охоты удаляться от двора и несколько лет оставаться в глуши на востоке; кроме того Гордон несколько лет объявил своему начальнику, что желает повышения чином. Все уладилось как нельзя лучше. Крофурд и Гордон остались в Москве, и Гордон сделался подполковником (I, 314).

Его служебная деятельность вследствие этого оказалась менее сложною: он освободился от канцелярских работ. Зато он погрузился в шумную жизнь, участвовал в разных пирушках, балах, маскарадах и, наконец, заметил, что такой образ жизни вреден для его здоровья. Он старался отделаться от чрезмерно разгульных товарищей и искал случая познакомиться с женщинами. Из его замечаний видно, что между приезжими иноземцами было много авантюристов, не заслуживавших доверия и отличавшихся дурными качествами ³⁷. Тем более ценились люди солидные, степенные, имевшие и некоторое состояние: к таким принадлежал и Гордон.

И он сам, и немного позже Лефор испытали на себе, что иноземцы-офицеры ничем так удачно, как женитьбой могли заслужить [22] доверие Русских. Холостых подозревали в желании уехать за границу; семейных считали более надежными. Вступив в брак, Лефор писал своей матери, что он лишь теперь может надеяться на карьеру ³⁸. Гордон подробно рассказывает, как он всесторонне обсуждал это вопрос, взвешивая все доводы за и против. Наконец, он решился просить руки дочери полковника Бокговена. Между причинами, заставившими Гордона при выборе невесты остановиться на тринадцатилетней девочке, мы встречаем и то обстоятельство, что полковник Бокговен был католиком ³⁹. В денежном отношении эта женитьба едва ли была выгодною. Впоследствии Гордон не раз говорил, что в Москве почти вовсе не встречается богатых невест. Поэтому он не желает женить своих сыновей в Москве ⁴⁰.

12-го января 1668 года Гордон сделал предложение; свадьба должна была состояться не раньше как после возвращения отца невесты из Польши, где полковник Бокговен находился в плену. Старания Гордона доставить свободу своему будущему тестю не имели успеха. Он по этому делу переписывался с разными лицами, хлопотал неусыпно, однако не мог подвинуть дела. Между тем, он заказал для себя великолепный мундир, стоивший без малого 100 червонцев, но не был удостоен никакой награды, чем был очень недоволен (I, 340) и, наконец, получил приказание отправиться в Польшу. Несколько месяцев до конца 1664 года он был в походе, не участвуя, впрочем, в сражениях. Получив отпуск, он приехал в Москву в декабре и тут, наконец, достиг своей цели. 26-го января 1665 года была его свадьба (I, 355). Благодаря протекции, оказанной Гордону тестем царя, боярином Милославским, он был сделан полковником (I, 358).

Подробности житья-бытья Гордона с первою женою и кончины ее в Малороссии нам неизвестны, потому что дневник его имеет пробел от 1667 до 1677 года. [23]

Поездка в Англию 1666-67.

В мае 1665 года в дневнике упоминается о кончине старшего брата Гордона в Шотландии (I, 360). Так как он вследствие кончины брата сделался наследником отцовского имения, то считал нужным хотя бы на некоторое время отправиться на родину. Поэтому он подал прошение об отпуске в августе 1665 года. Как кажется, решение затянулось. Наконец, только летом 1666 года его призвали в иноземский приказ, где думный дьяк обратился к нему с вопросом, не пожелает ли он совершить путешествие в Англию. Гордон сначала изъявлял готовность ехать, но как скоро узнал, что чрез него хотят отправить к королю Карлу II письмо царя Алексея Михайловича, стал отказываться. Очевидно, он опасался, что ему не возвратят расходов этого путешествия. Он объявил, что по собственным своим делам не имеет теперь никакой надобности отправляться в Англию и что, отправляясь туда в качестве дипломатического агента, он по необходимости должен будет израсходовать значительную сумму денег. Ему обещали вознаградить его за все расходы этого путешествия. Но Гордон все еще задумывался и желал вообще отделаться от поручения, которое при тогдашних, несколько натянутых отношениях между Англией и Россией могло быть несколько трудным. Он сам в особенной записке об отношениях между Англией и Россией от 1553 до 1666 (I, 265-68) излагает положение всего дела.

Как известно, Англичане, торговавшие с Россией, после казни Карла I лишились своих привилегий. Английское правительство, в особенности с тех пор, как вступил на престол Карл II, старательно хлопотало о восстановлении этих привилегий. Карл II прислал грамоту, в которой просил об этом. Когда русские послы Прозоровский и Желябужский были в Англии в 1662 году с целью поздравить короля с восшествием на престол, английское правительство отказало им дать взаймы денег. Когда затем в 1664 году в Россию приехал граф Карлейль, он тщетно просил о восстановлении английских привилегий и вообще был весьма недоволен приемом, оказанным ему в России. Отправленный в Англию для объяснения стольник Дашков был принят там весьма неблагосклонно. Карл II, воевавший в то время с [24] Нидерландами, требовал, чтобы Россия запретила Голландцам вывозить из России материал для кораблестроения, и чтобы право покупать оное было предоставлено исключительно Англичанам. Отвечать на это письмо пришлось несколько уклончиво, указывая на моровое поветрие, свирепствовавшее в то время, как на помеху более оживленным сношениям между Англией и Россией.

Гордон рассказывает, что когда царская грамота была готова, нельзя было найти русского, который взял бы на себя поручение передать ее королю Карлу II. Все опасались столь же холодного приема, какой был оказан в Англии Дашкову, который к тому же рассказывал о страшной дороговизне в Англии. Русское правительство надеялось, что Гордон, как английский подданный, будет иметь возможность воспользоваться своими личными связями с разными лицами при английском дворе для более успешного ведения дела (I, 368).

Таким образом, Гордон должен был готовиться к отъезду. Он купил себе экипаж, имел аудиенцию у царя Алексея Михайловича, получил некоторую сумму денег на путевые издержки, откланялся боярину Милославскому и его супруге и уехал 29-го июня, причем его провожали до какого-то леса некоторые иноземцы немецкой слободы (slobodish Cavaliers) и многие купцы (I, 370).

Через Клин, Тверь, Валдай, Новгород, Псков, Нейгаузен и Вольмар Гордон приехал в Ригу (I, 370-376). Тут он имел знакомых, был принят довольно почетно губернатором, затем на корабле отправился в Любек и сухим путем чрез Гамбург, Ганновер в Брюгге. Отсюда он написал письмо думному дьяку Алмазу Иванову, жалуясь на дороговизну путешествия, на разные опасности, которым подвергался, и на затруднение перебраться в Англию, так как мореплавание по Немецкому морю, по случаю войны между Англией, Францией и Голландией, было далеко небезопасно (I, 623-625). Действительно, Гордон некоторое время должен был оставаться в Брюгге, где он получил известие о страшном пожаре в Лондоне, опустошившем значительную часть города. Не раньше как 1-го октября Гордон приехал в Дувр, был на другой день принят весьма радушно в доме Гебдона, с которым советовался о некоторых частностях аудиенции у короля Карла II. В этом доме он жил более как частный человек, нежели как посланник, и не бывал с визитами у представителей других держав. Зато он имел разные [25] сношения с английскими вельможами: его аудиенция у короля была весьма торжественна (I, 387). Карл II изъявил удовольствие, что получает царскую грамоту из рук своего подданного, и велел сказать ему, что Гордон может являться ко двору во всякое время по своему усмотрению. Ему даже передали особенный ключ к королевскому парку, где Гордон мог прогуливаться беспрепятственно (I, 388). К сожалению, Гордон говорит в своем дневнике весьма лишь кратко о деловых совещаниях с государственными людьми в Англии. Он имел несколько конференций с лорд-канцлером. На содержание первой беседы (16-го октября) он указывает в дневнике лишь замечанием, что о ней говорится «в другой книге», очевидно в статейном списке. 23-го октября происходила вторая конференция. Немного позже он отправил записку о порученных ему делах в государственный секретариат (Secretary office); в половине ноября Гордон имел третью конференцию с лорд-канцлером, «в которой происходили довольно оживленные прения о делах, ему порученных, и о привилегиях Англичан в России». 10-го декабря была последняя конференция: тут Гордон узнал, что ему дадут ответное письмо короля к царю, и что для него самого назначена сумма 200 фунтов стерлингов. Гордон оставался в Лондоне еще несколько недель. В продолжение этого времени он посещал многих знакомых, обедал и ужинал у разных английских вельмож, устроил у себя для знакомых музыкальный вечер и побывал у родственника короля, принца Руперта, который обещал ему дать письма к курфирсту Брандербургскому и к князю Радзивилу, которых просил об освобождении из плена полковника Бокговена. Об этом же предмете писал английский король к польскому (I, 393).

18-го января 1667 года была прощальная аудиенция у короля, который сам вручил Гордону письмо к царю Алексею и при этом выразил надежду, что его желания будут приняты в соображение русским правительством. Возвратившись домой, Гордон заметил, что надпись на королевской грамоте была неправильна: «Serenissimo» было сказано «Illutrissimo». Он объявил Гебдону, что этого письма без надлежащей перемены адреса не может взять с собою, иначе подвергнется опасности смертной казни, и что из-за подобного случая происходил уже в Москве весьма серьезный [26] спор с графом Кэрлейлем ⁴¹. Через два дня Гордон получил грамоту с измененной, согласно его желанию, надписью. Простившись с братом короля, герцогом Йоркским (впоследствии король Яков II), он еще раз был приглашен ко двору. Король сказал ему: «В России находится некто Кальтгоф (Calthhoffe); я уже несколько раз писал к царю, чтобы его отпустили, и крайне удивлен неисполнением моего желания. Прошу вас поговорить с царем об этом». Гордон обещал исполнить просьбу короля (I, 396).

В дневнике напечатано целиком письмо Карла к царю Алексею (I, 397-399). В нем выражалось сожаление о том, что пока еще не осуществились его ожидания и что в грамоте царя не видно особенного предпочтения Англичанам перед Голландцами. Затем, однако, выражается благодарность за то, что царь запретил продавать Голландцам лес и прочие материалы для кораблестроения и надежда, что Англичанам будет дозволено вывозить эти товары, иначе же Англия не имела бы никакого преимущества пред своими врагами. О моровом поветрии король писал, что оно совершенно прекратилось и что не было причины запретить по этому поводу Англичанам приезжать в Россию. Наконец, выражается надежда, что прежние привилегии английских купцов в России будут восстановлены в ближайшем будущем.

Гордону обещали, что он поедет на королевском корабле, но оказались на этот счет затруднения, задержавшие его еще на несколько дней в Англии. Он должен был переписываться с разными чиновниками адмиралтейства. Когда, наконец, 29-го января он выехал из Лондона в Гринвич, его провожал туда Джон Гебдон со всем своим семейством. Туда же приехали английские купцы, имевшие торговые сношения с Россией. Как видно, они особенно интересовались успешным ходом дипломатических переговоров между Россией и Англией и поэтому ухаживали за Гордоном (I, 402).

В Гамбурге жила в то время отказавшаяся от шведского престола королева Христина, дочь Густава Адольфа. Узнав еще в Голландии, что у нее будет бал, Гордон спешил в Гамбург в надежде участвовать в этом собрании и очень сожалел, когда ему сказали, что он опоздал четырьмя днями. В Гамбурге он узнал о заключении Андрусовского мира (I, 406), посетил разных [27] знакомых, написал множество писем и имел аудиенцию у королевы Христины. Гордон был ревностным католиком. Христина, как известно, приняла католическую веру: он присутствовал у нее при богослужении.

Наконец, Гордон приехал в Москву (I, 411). Уже в Клину его встретили тесть, полковник Бокговен, которого он при этом случае увидел в первый раз и который лишь незадолго, может быть, благодаря стараниям Гордона, высвободился из польского плена, а также английский купец Брейан (Bryan), который был в Москве чем-то вроде английского консула. Они привезли с собой приказание Гордону, оставаться до получения дальнейших приказаний в немецкой слободе, куда он приехал 6-го июня.

Путешествие Гордона продолжалось около года. В настоящей своей родине, в Шотландии, он не был. В его инструкции было сказано, что он после пребывания в Англии должен, нигде не мешкая, возвратиться в Россию. Его путешествие имело чисто официальный характер; он ехал исключительно в качестве дипломатического агента. Частные интересы оставались на заднем плане. Впрочем, нигде в дневнике не выражено сожаления о том, что ему не случилось побывать в Шотландии.

Хотя Гордон при отъезде и получил некоторую сумму из казны, а затем 200 фунтов стерлингов от короля Карла II, он по случаю этого путешествия поплатился собственными деньгами. Очень долго хлопотал он об этих деньгах. Решение последовало не раньше, как в 1681 году. Из сохранившихся документов видно, что Гордон истратил своих денег 633 рубля, что в 1675 году (значит, через восемь лет после путешествия) он получил только 300 рублей, а остальные 333 р. не раньше как в 1681 году. Пятнадцать лет нужно было просить, ходатайствовать, подавать разные челобитные, указывать на примеры других русских дипломатов, тративших при подобных поездках не менее Гордона ⁴². Как кажется, поездка Гордона в глазах русского правительства не могла считаться вполне удавшейся. Уже то обстоятельство, что ему так долго не [28] возвращали израсходованных денег, пожалуй, указывает на некоторое неудовольствие власти, хотя, впрочем, подобные случаи медленности вознаграждения русских дипломатов встречаются довольно часто ⁴³. Нигде далее не говорится о выдаче Гордону после возвращения в Россию какой-либо награды вроде упомянутых у Котошихина и выдаваемых особенно в тех случаях, когда царь был доволен образом действий дипломата. К сожалению, дневник Гордона не разъясняет этого вопроса. 6-го июня Гордон приехал домой; до 25-го июня в дневнике встречаются лишь очень краткие заметки, а затем следует пробел в найденной рукописи до января 1677 года.

Некоторые историки полагают, что Гордон попал в опалу. Так, например, Бергман замечает: Гордон чем-нибудь навлек на себя негодование царя; возвратившись из Англии, он подвергся домашнему аресту, а затем был удален в Севск ⁴⁴. Поссельт объясняет также столь долгое невозвращение денег Гордону опалою и говорит о домашнем аресте, причем высказывает предположение, что, может быть, поручение о Кальтгофе не понравилось царю ⁴⁵.

Последнее предположение, как кажется, лишено всякого основания. Карл II просил Гордона переговорить лично с царем о Кальтгофе. Приказ, что Гордон должен в ожидании дальнейших распоряжений оставаться в Немецкой слободе, был сообщен ему [29] уже в Клине, не доезжая до Москвы. Этот приказ вообще не был предписанием домашнего ареста. Может быть, все еще опасались морового поветрия, и пребывание Гордона в слободе было чем-то вроде карантина, В подобных случаях, имея неприятности такого рода, Гордон обыкновенно делает кое-какие замечания о своем душевном волнении, об опасениях, досаде и проч. На этот раз в дневнике, а продолжении трех недель после получения приказания оставаться в слободе, нет ни малейшего намека на какое-либо несчастье, между тем как царская опала могла быть делом чрезвычайно серьезным. Зато Гордон очень просто рассказывает, что он в Немецкой слободе был встречен своею женою и друзьями «с большой радостью», и что на другой день явились к нему многие знакомые поздравить его с приездом. Что касается до отношений к начальству, то сказано только: «Когда, наконец, он (Гордон) получил позволение прийти в иноземский приказ, то передал боярину грамоту короля и вместе с тем свой статейный список. Боярин сказал ему, что ему придется иметь некоторое терпение относительно аудиенции у царя». Далее говорится о том, что Гордон подарил своему тестю прекрасную лошадь с седлом, о переписке с разными знакомыми в Гамбурге и проч. Об опале ни слова. Зато мы знаем, что Гордон и после возвращения из Англии командовал тем самым полком, которым он командовал прежде. В его послужном списке упомянуто о поездке в Англию (I, 670), но ничего не сказано о царском гневе. Отправление в Малороссию и пребывание там в продолжение нескольких лет не может считаться ссылкою. Поэтому мы, не отвергая возможности каких-либо неприятностей, пока не будет открыта потерянная часть дневника или пока не найдутся другие материалы для решения этого вопроса, не думаем, чтобы царь был недоволен Гордоном.

Пребывание в Малороссии.

С 1667 по 1677 год мы имеем лишь весьма скудные сведения о жизни Гордона, так как до сих пор не найдена относящаяся к этому периоду часть дневника. Из некоторых кратких замечаний в дневнике позднейшего времени, а также из сохранившегося послужного списка мы знаем, что он большую часть этого времени провел в Малороссии. После возвращения из Англии он со своим полком был отправлен в Украйну и находился до [30] 1670 года в разных городах, между прочим, в Трубачевске и Брянске. В то время происходили беспорядки в Малороссии; Гордона употребляли для усмирения непокорных казаков ⁴⁶.

Как кажется, в 1669-1670 году Гордон совершил поездку в Шотландию; по крайней мере, когда он в 1685 году подал прошение об увольнении, присоединяя к этому разные жалобы, то (II, 83-88) указывал на разные черты своей прежней жизни и служебной деятельности и, между прочим, говорил: «Когда я в 1670 году возвратился из моего отечества, я нашел, что жалование офицерам было понижено на одну треть против прежнего. Я потому просил увольнения, но моя просьба не была исполнена ⁴⁷. Я должен был отправиться в Севск. Его величество покойный славной памяти государь отпустил меня милостиво и сказал мне лично, что я в Севске найду достаточное прокормление, что в случае какой-либо нужды я должен подать прошение, и что все мои просьбы будут исполнены» (II, 84).

Вероятно, только после этой поездки в Шотландию скончалась первая супруга Гордона, урожденная Бокговен. Вторая супруга его была урожденная Ронэр (Roonair). Ее отец был также полковником ⁴⁸. Портрет ее приложен к первому тому издания дневника; подлинник не сохранился; копия находится в Эрмитаже: здесь на супруге Гордона видна цепочка с портретом Петра Великого. Мы не знаем, когда она была удостоена этого знака отличия (II, III и III, 400).

Мы уже выше заметили, что четверо детей от первого брака, Екатерина и Мери, Джон и Джемс, пережили отца. Зато из пяти детей от второго брака четверо умерло в детском возрасте. Георг Стефан родился 24-го декабря 1682 года и умер 1-го [31] ноября 1684 года (II, 46) ⁴⁹. Феодор Игнатий родился 14-го февраля 1681 года, как видно из письма Гордона к иезуиту Шмидту (III, 351) по случаю его отправления в Браунсберг в 1692 году. Мать весьма нежно любили этого сына и с трудом рассталась с ним (III, 317). Он также впоследствии посвятил себя военной карьере и пережил отца. Дочь Иоанна родилась 21-го июня 1688 года (II, 230), а скончалась 24-го марта 1690 года (II, 299). Сын Петр родился 3-го июня 1691 года (II, 341), а умер 9/10-го ноября 1695 года (II, 635). Младший сын Гордона Георг Гиларий родился 10-го сентября 1693 года (II, 416) и умер 5-го марта 1694 года (II, 440). Значит, из всех детей от второго брака остался в живых один Феодор, который, впрочем, как видно из письма Гордона к иезуиту Шмидту (III, 318), был также не крепкого телосложения. Когда умер Гордон-отец в 1699, году сыну его Феодору было семнадцать лет.

Потеря первой жены, вступление в новый брак были, без сомнения, важнейшими событиями той эпохи в жизни Гордона, которая по недостатку дневника менее известна. Дневника недостает от конца июня 1667 до января 1677 года, а затем от августа 1678 до января 1684 года. Значит, подробности всего времени от 1667 до 1684 года нам известны лишь настолько, насколько они относятся к Чигиринским походам.

8-го января 1677 года Гордон приехал в Москву; уже на дороге он заболел и целую неделю после прибытия в столицу хворал. В Москве он оставался до конца марта. Между тем на престол вступил царь Феодор Алексеевич. С тех пор как Гордон живал в Москве в шестидесятых годах, многое в столице изменилось. Покровителя Гордона при царе Алексее [32] Михайловиче, царского тестя Ильи Даниловича Милославского давно не было в живых. При дворе явились новые люди. Находившись в провинции, Гордон не имел стольких связей с разными вельможами и чиновниками в столице, как прежде. И вот ему грозила беда. Несколько солдат Гордона полка, подстрекаемые, как он рассказывает (I, 413), полковником Трауерпихтом, подали жалобу на него. Гордон был особенно раздражен против Трауерпихта, и, как кажется, считал себя нисколько не виноватым. Встретившись 15-го января 1677 года в доме князя Трубецкого с Трауерпихтом, он в сильных выражениях упрекнул своего сослуживца в несправедливости; Трауерпихт не возразил ничего, как полагает Гордон потому, что он сам сознавал основательность упреков. Но на другой день, 16-го января, солдаты, сопровождаемые Трауерпихтом, подали свою жалобу, наполненную «наглою ложью и клеветами», как говорит Гордон (I, 413). 20-го января к Гордону пришел шурин Трауерпихта с предложением сделки за 300 фунт. стерл.; этот господин брался уладить дело Гордона с солдатами, если последний уплатит ему означенную сумму. Гордон разгорячился и сказал, что скорее готов купить за несколько копеек веревку, чтобы повесить всех своих противников. Он, как видно, приобрел уже некоторую опытность в подобных делах и потому счел нужным подкупить какого-то дьяка. От князя Ромодановского он узнал, что при разборе жалобы солдат все обвинения оказались лишенными основания и вызванными лишь некоторой строгостью Гордона в соблюдении дисциплины. Вообще Ромодановский выразился чрезвычайно благосклонно и благодарил Гордона за услуги, оказанные царю. К тому же и из Севска Гордон получил грамоту, подписанную жителями 19 или 20 деревень, в которых стоял полк Гордона, с заявлением о безукоризненности образа его действий. Противники Гордона, видя, что их жалоба не будет иметь успеха, изъявили готовность отказаться от дальнейшего ведения дела, если Гордон даст им пять рублей. Гордон соглашался на эту плату лишь на том условии, чтобы солдаты открыли ему своих сообщников, тайных или закулисных недоброжелателей. Так как солдаты на это не соглашались, сделка не состоялась. Тем не менее, это дело, имевшее, как видно, характер мелочной интриги, кончилось ничем. Тотчас после окончания этого дела Гордон уехал [33] из Москвы. Очень возможно, что только этот эпизод и был причиною поездки в столицу.

Как видно, положение Гордона, хотя он должен был жить в провинции, было довольно прочное. Уже в начале 1677 года он был хорошо знаком с князем Василием Васильевичем Голицыным, которому суждено было играть столь важную роль во время правления царевны Софии.

Местопребывание Гордона, за исключением того времени, когда он был в походе или временно в столице, был Севск, куда он и отправился весною 1677 года. В Севске он играл довольно важную роль. Он принимал у себя боярина князя Ивана Борисовича Троекурова, бывшего в Севске проездом в Киев; при этом случае и другие вельможи были в гостях у Гордона (I, 418). Вообще, упоминается часто о довольно дружеских сношениях Гордона с русской знатью. Нельзя сомневаться в том, что он в это время говорил свободно по-русски. Угощать Русских и участвовать в их пиршествах он умел отлично. Опытность Гордона в военных делах давал ему сильный перевес над многими русским офицерами. С одной стороны та польза, которую он оказывал России, давала ему право на всеобщее уважение и доверие; с другой, именно то значение, которое он имел в русском войске, лишало его возможности оставить Россию. В нем нуждались, и поэтому все его просьбы об увольнении были отклонены. В нем нуждались более прежнего, особенно с тех пор, как столкновения с Турцией и Татарами, начиная с 1677 года, требовали чрезвычайных усилий со стороны России.

Чигиринские походы. Просьба об увольнении.

Борьба за Малороссию продолжалась и после Андрусовского мира. Гордон был, как мы знаем, свидетелем малороссийских смут. Ему было суждено присутствовать при первом столкновении между Россией и Турцией. Мало того: при втором Чигиринском походе он играл весьма важную роль.

Известно, что в Малороссии после 1667 года не прекращались волнения; известно и то значение, какое в это время имел Дорошенко. Передавшись сначала на сторону Турок и Татар и затем, отклонившись от союза с Оттоманской Портой, он сделался причиной разрыва между Россией и Турцией. Борьба за Малороссию в [34] 1677 и 1678 годах сосредоточивается около Чигирина. Уже при царе Алексее Михайловиче можно было предвидеть такое столкновение; оно последовало при царе Феодоре Алексеевиче.

В то самое время, когда Гордон в первые месяцы 1677 года находился в Москве, туда был привезен Дорошенко. Правительство должно было готовиться к походу. Как скоро Гордон вернулся в Севск, началось передвижение войск. Генерал-майор Трауерпихт был назначен комендантом в Чигирин. В Севск приезжали один за другим русские вельможи: Алексей Петрович Головин, Кондратий Фомич Нарышкин, Василий Васильевич Голицын, причем последний обедал у Гордона (I, 421). Разные стрелецкие полки прошли через Севск и отправились дальше. Гордон с большим вниманием следил за всеми событиями и сообщает в дневнике разные любопытные слухи относительно положения дел вообще и намерений Турции в особенности. В начале июня Гордон собрал свой полк. 14-го июня он оставил Севск и направился к Чигирину. Сначала, однако, он пошел к Курску, где по его указаниям были построены укрепления (I, 422-23). Затем у Сум в августе происходили первые стычки с Татарами. О своем участии в этих делах Гордон не сообщает никаких подробностей. Он упоминает только о том, что он при помощи 300 солдат вынул из реки потонувшее судно (I, 425), и что боярин Ромодановский в разных случаях обращался к нему за советами (I, 457). Из рассказа Гордона видно, что русских офицерам не нравились предложения Гордона. Так, например, при переходе через реку , по мнению Гордона, необходимо было занять небольшой лес, находящийся на другом берегу. Гордон и Росседорм со своими полками переправились через реку и старались занять этот лес. Русские же офицеры отказывались содействовать этому делу (I, 427-428). Несмотря на такое сопротивление, главные начальники войска все-таки руководствовались при расположении шанцев и прочими указаниями Гордона. Он сам, не достаточно поддерживаемый товарищами и солдатами, подвергался разным опасностям, так что даже распространился слух о том, что он уже взят в плен Турками. С большим трудом Гордон убедил, наконец, русских офицеров в необходимости действовать по его указаниям. Ромодановский, как кажется имевший полное доверие к Гордону, велел благодарить его за такую настойчивость (I, 430). [35]

Недаром Гордон мог рассчитывать, по крайней мере, на уважение некоторых русских военачальников. Так, например, генерал-майор Шепелев, который также обращался к Гордону за советами (I, 428), звал его к себе обедать и обращался с ним, как рассказывает Гордон, с особенной учтивостью (I, 433).

Поход 1677 года не богат важными событиями. В самом Чигирине Гордон не был, но он рассказывает подробно по чужим известиям историю осады этой крепости Турками. Там происходило то же самое с генерал-майором Трауерпихтом, что происходило с Гордоном. Постоянно встречались случаи разногласия между Трауерпихтом и стрелецкими головами (I, 428). Приближение той части русского войска, при которой находился Гордон, заставило Турок снять осаду и удалиться. К тому же наступила осень, так что русское войско окончило свои операции. 28-го сентября 1677 года Гордон возвратился в Севск. Постоянно встречаем мы его в это время в сношениях с важнейшими лицами. Так, например, в ноябре он отправился в Рыльск, где происходили совещания между ним, Ромодановским и гетманом Самойловичем о принятии мер для дальнейшего укрепления Чигирина (I, 452). Из всего этого видно, что русское правительство умело ценить опытность и заслуги Гордона и не желало лишиться его именно в то время, когда следующей весною можно было ожидать возобновления военных действий.

Он сам, однако, не переставал желать увольнения из русской службы и еще во время первого Чигиринского похода, серьезно мечтал об осуществлении сей любимой мысли. Мы знаем, что встречались случаи увольнения из русской службы других Англичан и Шотландцев, сослуживцев Гордона. Так, например, в дневнике Гордона упомянуто об увольнении Уайтфурда (Whitefurid, I, 307). Как кончилась история с Кальтгофом, об увольнении, которого просил царя Алексея король Карл II через Гордона, мы не знаем. Зато мы знаем, что два Шотландца – Друммонд и Дальел, хотя и не без затруднений, получили дозволение возвратиться на родину (I, 353-356). Мог ли надеяться на такой же успех Гордон?

Когда кончился поход 1677 года, на возвратном пути в Севск Гордон получил известие, что ему по его просьбе будет дозволено выехать из России (12-го сентября, I, 450). Двумя днями позже Ромодановский, узнав о том, велел призвать Гордона и [36] сообщил ему, что он в свою очередь никогда не согласится на увольнение Гордона (I, 450). Очевидно Ромодановский, по случаю похода имевший возможность оценить по достоинству столь опытного и ревностного офицера, в виду возобновления военных действий через несколько месяцев нуждался в Гордоне, который именно в это время участвовал в совещаниях относительно второго чигиринского похода.

Между тем, с другой стороны пошли просьбы об увольнении Гордона. Находившийся тогда в Москве английский посланник и друг Гордона Джон Гебдон передал от имени короля Карла II записку с просьбой о его увольнении. Узнав о том чрез самого Гебдона, который писал, что царь согласился, было, отпустить Гордона тотчас после возвращения последнего из похода, последний писал к боярину Василию Васильевичу Голицыну и просил позволения приехать в Москву. Приехав в столицу 4-го января 1678 года, Гордон на другой же день от разных бояр и сановников, которых он навестил, узнал, что царь, извещенный о пользе, оказанной Гордоном во время последнего похода, намерен отправить его в Чигирин. Гордон тотчас же убедился в невозможности увольнения и сказал только, что хотя он, к сожалению, видит себя обманутым в своих надеждах, с которыми приехал в Россию, он сознает, что царь чтит его поручением ему важного и опасного поста, и потому считает себя обязанным не отказываться от таковой службы, но что он надеется на соответствующее обеспечение, на пенсию и на награды (I, 456).

Как кажется, Гордона хотели назначить главнокомандующим в Чигирине ⁵⁰. Впоследствии, однако, не он, а Ржевский сделался Чигиринским комендантом. На самом же деле Гордон был главнокомандующим.

Как мы видели, Гордон в 1677 году отличился особенно при постройке укреплений, шанцов. В некоторых бумагах ему давали название «полковника и инженера». Он просил не называть его инженером, «так как он не знает инженерного искусства, и для полковника такой титул не может прибавить почета»; подобные познания, прибавил он, – можно требовать в некоторой [37] степени от каждого офицера. Ему возразили, что на этот раз рассчитывают на его опытность и ревность и в этом отношении, и что впредь его не станут беспокоить подобными поручениями. Гордон, несмотря на все свои возражения и просьбы, не мог получить более, чем обещания будущих наград. При аудиенции царь Феодор Алексеевич употребил самые общие выражения. Затем Гордон получил, однако, сверх жалованья чрезвычайную сумму 100 рублей (I, 457).

1-го февраля он выехал из Москвы. Вскоре после того начался второй Чигиринский поход. И как главнокомандующий в этой важной крепости, и как инженер Гордон при этом случае оказал России самые существенные услуги. Защита Чигирина может считаться чуть ли не самым важным подвигом всей военной карьеры его. Никогда, ни позже, ни прежде жизнь его так часто не находилась в опасности, и Русские не имели случая нуждаться столько в знании дела и храбрости Гордона, как при этой осаде. Тут русские офицеры, сослуживцы и подчиненные Гордона одинаково сознавали и перевес западноевропейского военного искусства, и неловкость зависимости от иностранца, готового каждую минуту жертвовать своею жизнью и жизнью других для России и ее военной чести.

Приготовления к Чигиринскому походу в 1678 г. начались рано. Уже 19-го февраля Гордон выехал из Севска. Он был в переписке с окольничим Иваном Ивановичем Ржевским, который был назначен главнокомандующим в Чигирин. В Батурине он имел совещания с гетманом Самойловичем о мерах для укрепления и обороны Чигирина, а также о постройке разных укреплений у Батурина. Так как дневник прерывается на 13-м марта и представляет пробел до 28-го апреля, мы не имеем подробных указаний на действия Гордона в эти полтора месяца. О том, что происходило затем до августа в Чигирине, Гордон рассказывает весьма подробно. Из этого рассказа видно, что он пользовался в крепости большим значением, так сказать, был душою важнейших мер, принятых для ее обороны, и все время отличался неутомимой деятельностью и чрезвычайной неустрашимостью.

Об отношениях Гордона к Ржевскому сказано не много. В июле был случай разногласия между ними: Ржевский хотел снять какую-то стену, между тем как Гордон доказывал необходимость дальнейшей отстройки и починки этого вала (I, 481). Воля [38] Ржевского была исполнена. Он, как говорит г. Соловьев ⁵¹, был известен своею распорядительностью и умел ладить с Малороссиянами, что доказал во время своего воеводства в Нежине. Но настоящим специалистом в деле обороны крепости оказывается Гордон. Он послал боярину Голицыну план Чигиринской крепости; по его указаниям все время совершались постройки укреплений; он оказался техником-изобретателем. По его указаниям были сделаны жернова для ручных мельниц; он придумал нового рода тачки; им были изобретены какие-то особые габионы (467, 468, 469) и пр.

По-прежнему Гордона уважало высшее начальство; В нем сильно нуждались и давали ему самые важные поручения. Но сослуживцы, подчиненные его, весьма часто были им недовольны. Он сам работал неусыпно, требовал такой же работы и от других, подвергался страшным опасностям и в решительную минуту не щадил вверенных ему солдат. Есть основание думать, что Гордон был строгим начальником; его можно на этот счет сравнить с Минихом. С другой стороны встречаются некоторые черты, указывающие на популярность Гордона. Он сам весьма часто был недоволен и офицерами, и солдатами; происходили случаи неповиновения – дисциплиной в это время нельзя было хвалиться ⁵².

Когда Гордон начал руководить работами в Чигирине и, между прочим, хотел провести какой-то широкий ров, казаки начали роптать, и Гордон должен был отказаться от своего предложения (I, 466). Когда он, благодаря своей технической изобретательности выпавшую на долю его солдат работу исправлять скорее, чем другие офицеры, то последние были весьма недовольны этим (I, 468). Разные распоряжения Гордона считались русскими излишними, и поэтому они весьма неохотно исполняли его приказания (I, 471). Бывали случаи, что войска прямо отказывались работать, и Гордон должен был убеждать, уговаривать, переменять свои планы, соображаясь с этим обстоятельством (I, 472). Часто возникали разногласия в отношении к предполагаемым постройкам. Сторонники Гордона не смели изъявлять своего согласия с ним (I, 474). Иногда русские офицеры, которые не видали таких укреплений, какие [39] предполагал сооружать Гордон, выражали удивление и сомнение и старались препятствовать исполнению его проектов. Везде Гордон оказывался необходимым – и при разных опытах с пушками, и при обозрении припасов и пр.

Турецкое войско явилось 8-го июля. 9-го июля Гордон сделал вылазку, но должен был отступить к крепости. На другой день Русские намеревались повторить то же самое с большим числом солдат. Гордон требовал, чтобы ему было поручено ведение этого дела. Однако, все офицеры, члены военного совета, протестовали, утверждая, что недолжно употреблять его при столь опасном предприятии; Гордон настаивал, было на своем, но комендант Ржевский кончил спор указанием на особенную инструкцию от царя, в силу коей Гордон не должен был участвовать ни в каких вылазках. Гордон повиновался, заметив впрочем, что в случае крайней нужды он не будет щадить себя. Другие полковники в свою очередь решили, что им не следует участвовать в вылазках. Гордон объяснял это решение трусостью полковников (I, 489). Вообще Гордон весьма часто был крайне недоволен духом офицеров и солдат. Небрежность стрельцов доставила Туркам возможность подвинуть вперед свои траншеи (I, 492). По случаю одной вылазки Гордон обещал дать каждому солдату, который возьмет неприятельское знамя или приведет пленного, 5 рублей, зная вперед, «что не рискует многим» при этом случае (I, 493). Однажды Гордон в сильных выражениях упрекнул русских полковников в том, что они ночью оставили вверенный им контрескарп; с большим трудом убедил он их оставаться на этом месте в следующую ночь (I, 491).

Когда наступление Турок становилось все более и более опасным, и уже в разных местах были сделаны ими бреши, Гордон всегда был на самых опасных местах. Никто, говорит он, не знал, что делать: все прибежали к Гордону и требовали, чтоб он придумал какое-либо средство остановить неприятеля. Видя, что все надеялись на его изобретательность, между тем, как никто не желал подвергать себя опасности, так как все были убеждены, что Гордон и другие иностранцы могут творить какие-то чудеса, – он считал более полезным лишить их всякой надежды на какую-либо особенную военную хитрость и прямо объявил им, что нет другого средства спасения, как отстаивание каждым вверенного ему поста (I, 500). За Гордоном посылали [40] каждый раз, когда в каком-либо месте была крайняя опасность (I, 504). Однажды он бросился навстречу Туркам, сделавшим брешь, но за исключением одного майор и семи или восьми человек рядовых никто не последовал за ним (I, 507).

Впрочем, и он однажды поступил, как нам кажется, не особенно правильно. Защищая особенно опасный пост, Гордон видел невозможность держаться в этом месте. Не желая, говорит он простодушно, чтоб этот бруствер, так сказать, погиб в его руках, он при восходе солнца требовал смены с этого поста. Русские полковники не соглашались, требуя, чтобы Гордон оставался еще целые сутки на этом месте. После долгих споров Ржевский решил вопрос в пользу Гордона. В 9 часов Гордон был сменен; в 10 часов Турки взяли это место приступом (I, 499). Разумеется, такой образ действий Гордона может показаться несколько иезуитским, но мы не знаем, долго ли Гордон находился уже в этом месте, и каким образом вообще полковники чередовались в подобных случаях. Во всяком случае храбрость Гордона не подлежала ни малейшему сомнению, как, между прочим, видно это из того обстоятельства, что он несколько раз был ранен в это время. 10-го июля рука Гордона была повреждена куском дерева, оторванного пушечной пулею (I, 491). Двумя днями позже у него упавшей бомбой были повреждены «до костей» три пальца левой руки (I, 493). 15-го июля Гордон был сильно ранен выстрелом в нос и подбородок (I, 495). 28-го июля он был ранен в левую ногу ручною гранатой (I, 499). 30-го июля он три раза был ранен в правую ногу ручными гранатами (I, 503).

Уже три недели продолжалась осада. Русские войска под начальством Ромодановского не приближались. Положение становилось отчаянным. Наконец 3-го августа показалось русское войско. В этот самый день не стало Ржевского. Он взошел на стены и стал выражать сильную радость, увидав приближавшиеся русские полки, но в эту же самую минуту был убит гранатой ⁵³. Вечером того же дня пришли к Гордону полковники и офицеры с просьбою, чтоб он взял на себя главное начальство в крепости, так как по праву это место принадлежало ему, и все были готовы повиноваться безусловно его повелениям. Мы не знаем, на чем основывалось подобное право Гордона. Он был полковником, как и [41] многие другие. Может быть, сослуживцы имели особенное доверие к его способностям и к опытности и знали, что правительство умело ценить его заслуги. В своем дневнике он рассказывает об этом факте весьма кратко, как будто о деле обыкновенном. Все осталось, впрочем, по-прежнему, ибо очевидно, и при Ржевском он же руководил большей частью работ. Вместо того чтобы помочь осажденным, Ромодановский требовал напротив, чтобы Гордон уступил ему несколько полков из находившихся в Чигирине. Гордон возражал; Ромодановский отказался от своего требования, но некоторые русские полковники, считавшие пребывание в лагере Ромодановского более безопасным, чем в крепости, хотели непременно оставить Чигирин. Гордон должен был жаловаться боярам на нерадение офицеров, которым бояре прислали приказание держать себя лучше и во всех отношениях слушаться Гордона.

Между тем, успехи Турок продолжались, а в крепости усиливалось уныние. Тщетно Гордон убеждал Ромодановского переходом чрез реку Тясмин помочь крепости. Вал был сильно поврежден во многих местах, и Гордон постоянно был недоволен небрежностью, с которой работали солдаты, имевшие поручение исправлять эти повреждения, особенно казаки оказывали явное нерадение. Когда Ромодановский прислал стрелецкого полковника Грибоедова для осмотра крепости и выразил желание, чтобы была сделана вылазка, Гордон убедил его в невозможности этого следующим образом. Он выбрал 150 лучших людей из всех полков с 10-тью или 15-тью лучшими офицерами, для поддержания в них мужества он велел раздать им порядочную порцию водки и затем сам вывел их из ретраншемента среднего больверка. Однако вскоре только пятая часть отряда подвинулась вперед и действительно причинила вред Туркам. Остальных никаким способом нельзя было принудить выйти из рва, окружавшего ретраншемент. Так как на них начали падать ручные гранаты в большем даже числе, чем на подвигавшихся вперед, они ударились в бегство. Гордон в тесном проходе хотел удержать их, но подвергся большой опасности: один из солдат дротиком проколол ему чулок, другие угрожали ему. Это случай для полковника Грибоедова мог служить достаточным доказательством, что таким путем нельзя было ожидать успеха.

Гордон, однако, не унывая, продолжал действовать. Опасность со дня на день становилась более серьезной. К сожалению, Ромодановский [42] не помогал осажденным, его распоряжения иногда не согласовывались с намерениями Гордона. Сообщение между осажденными и главным войском было затруднительно. Турки штурмовали со всех сторон. Разные здания загорелись, уже в самой крепости происходили схватки с Турками. Все начали думать о своем спасении. Гордон, между тем, до последней минуты отстаивал отдельные части крепости. 11-го августа вечером он узнал, что многие офицеры начали отправлять свои пожитки из крепости в лагерь Ромодановского. Он тотчас же созвал полковников и упрекнул их за это. Тогда один из офицеров шепнул ему, что бояре прислали адъютанта с приказанием выйти из крепости. Гордон возразил, что он без письменного приказания не может этого исполнить, что он имеет приказание скорее умереть, чем оставить свой пост. В третьем часу ночи письменное приказание было ему доставлено. Некоторые полковники уже не находились более в крепости, остальных Гордон велел созвать, показал им приказ бояр и распорядился о взятии из крепости или зарытии в землю пушек. Он рассказывает, что русские офицеры отказывались исполнить приказание насчет пушек, и что только некоторые иностранцы принялись за работу, но так как не доставало людей, Гордон должен был отпустить и их. Все спасались, кто как мог, только Гордон еще оставался, желая собрать солдат, находившихся в разных местах укреплений. Наконец, он сам зажег магазин, в котором находились припасы. Подробно рассказывает он, как, пользуясь ночной мглой, пробрался сквозь густую толпу Турок и после разных опасностей и в совершенном изнеможении достиг лагеря бояр, которые уже совещались о порядке отступления (I, 541-543).

На другой день все войско отступило к Днепру. Не обошлось и тут без мелких схваток с Турками и Татарами (I, 552), при чем Гордон продолжал оказывать услуги.

Кончив рассказ об осаде Чигирина, Гордон замечает: «Таким образом оборонялся и был оставлен, и был потерян, но не завоеван Чигирин» (I, 544). Он мог быть доволен своим образом действий. Все, что только можно было сделать для обороны Чигирина, он сделал. Неудача объясняется, кажется, отчасти разнузданностью войска и неуспешным действием Ромодановского, который, в свою очередь, боролся с непослушанием офицеров. Если бы все исполнили свой долг столь же ревностно, как Гордон, [43] то Чигирин, вероятно, остался бы в руках Русских. Потеря Чигирина была чувствительным ударом для России. Гордон, живший до этого несколько лет в Малороссии, умел ценить важность этого места, бывшего когда-то столицей Богдана Хмельницкого.

Правительство умело оценить услуги, оказанные Гордоном России. 20-го августа 1678 года, значит непосредственно после окончания чигиринского дела, он был произведен в генерал-майоры, как сказано в его послужном списке – «за службу в Чигирине» (II, 363).

Однако это повышение чином не могло изменить его желания оставить Россию. Так как дневник прерывается в сентябре 1678 года и представляет пробел до января 1684 года, мы не знаем подробностей повторения просьбы об отставке после второго чигиринского похода. Из некоторых разбросанных здесь и там в дневнике позднейшего времени заметок мы о судьбе Гордона до 1684 года узнаем следующее.

11-го сентября 1678 года было распущено войско (I, 557), и до того Гордон находился при нем (II, 363). Затем он приехал в Москву в надежде, основанной на прежних обещаниях царя, получить увольнение. Но уже до этого было решено, что он должен отправиться в Киев. Очевидно, такое распоряжение состояло в связи с предположением, что турки сделают нападение на этот город. Этот пост также, как и прежний в Чигирине, считался особенно опасным. Гордон, чтобы не показать вида, что он уклоняется от какой-либо опасной службы, должен был опять отказаться от своей надежды возвратиться на родину и отправился в Киев.

В Киеве он оставался до 1686 года, иногда, впрочем, посещая на короткие сроки Москву.

Можно считать счастьем для Гордона, что в 1682 году во время стрелецкого бунта он не находился в Москве. Там погиб Ромодановский, а также разные иноземцы. Строгость Гордона, его старания приучить русских солдат к дисциплине легко могли повести к тому, чтобы он был убит во время ужасного кризиса 1682 года. [44]

Пребывание в Киеве в 1678-1686 годах.

Каково было положение Гордона в Киеве до 1684 года, мы не знаем. В 1681 г. кончилась война с Турцией и вместе с тем продолжавшаяся 27 лет борьба за Малороссию. Киев остался в руках России. В 1678 году заключено вновь перемирие между Россией и Польшей на 13 лет. Вечное докончание состоялось в 1686 году. Кое-какие менее важные столкновения с Польшей происходили в то время, когда Гордон находился в Киеве, между прочим, из-за запорожских казаков, которые на основании заключенных между Польшей и Россией трактатов, должны были состоять под покровительством обеих держав. Гордон, конечно, принимал участие в этих делах и, без сомнения, утраченная часть его дневника (с 1678 по 1684 год) заключала в себе много любопытных данных о событиях той эпохи.

Гордон все время с большим вниманием следил за современными политическими событиями и с разных сторон получал письма, в которых сообщались ему сведения об отношениях различных держав к Порте, о делах в Польше, о разных происшествиях в Англии. Служебная деятельность его имела довольно важное значение. В Севске по его указаниям были построены кое-какие укрепления. Иногда между гетманом Самойловичем и Гордоном происходили совещания о политических делах (II, 15). Под его руководством производились в Киеве разные постройки (II, 20, 44); он находился, сколько можно судить по дневнику, в хороших отношениях с разными сановниками духовными лицами и сослуживцами. Так, например, бывал иногда у игумена Печерского монастыря (II, 22) и давал советы по случаю производившихся там построек (II, 29).

Главной обязанностью Гордона в 1684 и 1865 годах было наблюдение за сооружением укреплений в Киеве. Об этом в дневнике говорится несколько раз (II, 81, 94) ⁵⁴.

Вообще же, кажется, [45] Гордон не был завален делами и мог посвящать много времени разного рода увеселениям. И русские, и иностранцы, находившиеся в Киеве, любили устраивать пирушки разного рода. Об обедах, ужинах, попойках, балах и маскарадах в дневнике говорится весьма часто. Нередко ездил он и на охоту (II, 39, 47, 70, 80, 117). Летом он с приятелями предпринимал поездки в окрестности Киева. Вообще жизнь его текла мирно, и только по временам покой его нарушался случайным нездоровьем.

Довольно важным эпизодом, прервавшим на несколько недель этот порядок жизни, была поездка в Москву, где мы застаем его в начале 1684 года. В Москве в то время важнейшую роль играл князь Василий Васильевич Голицын, с которым Гордон находился в сношениях еще с царствования Феодора Алексеевича. Гордон, как кажется, пользовался в то время особенным расположением любимца царевны Софии, бывал у него весьма часто и беседовал с ним о важных политических вопросах. Так, например, 16-го января он имел с Голицыным «тайную» беседу о состоянии дел в Киеве, о заключении союза с Польшей и с императором Леопольдом и о походе в Крым. Боярин, пишет Гордон, был склонен к предприятию против Татар; на Польшу он, однако, при этом не надеялся и вообще понимал те затруднения, которые предстояли в таком походе. Гордон, напротив того, не сомневался в успехе и указывал на целый ряд благоприятных обстоятельств, которыми, по его мнению, должно было пользоваться. Боярин просил Гордона изложить свои соображения в особенной записке, и тот на другой день поднес Голицыну довольно обширный мемуар об этом предмете (II, 4).

Записка Гордона о восточном вопросе, сообщенная целиком в дневнике, замечательна во многих отношениях. Обширность ее (семь страниц в 8-ю д. л. в издании дневника) может служить доказательством того, что Гордон был в состоянии в самое короткое время изложить весьма ясно и отчетливо довольно сложные политические вопросы. Вместе с тем можно удивляться и некоторой смелости, с которой Гордон затрагивает несколько щекотливые предметы. Содержание записки состоит в следующем: сперва Гордон доказывает, что Россия нуждается в мире, потому что цари малолетние, и регентство, начавшее неудачную войну, легко может навлечь на себя гнев государей, как скоро они достигнут [46] совершеннолетия. При двоевластии в государстве легко могут возникнуть раздоры, борьба партий, соперничество вельмож, а все это во время войны легко может повести к неуспеху военных действий. Недостаток в денежных средствах, плохая дисциплина в войске, миролюбие Русских вообще, в особенности же вельмож и сановников, существование мирных договоров между Русскими и Татарами, убеждение Русских, что никогда не следует вести наступательную войну, недоверие к союзникам, и в особенности к Польше, – вот, по мнению Гордона, главные аргументы против войны. Затем он старается опровергнуть все эти доводы. Так, например, он указывает на разные примеры удачных войн, как-то на войны, начатые во время малолетства короля Английского Генриха V и военные действия Шведов в Германии во время малолетства королевы Христины. На согласие вельмож и сановников Гордон надеется, так как согласие – в их собственном интересе. Финансовые затруднения кажутся ему ничтожными. Усердие военных людей может де быть поддерживаемо наградами и наказаниями. На договоры с Татарами, постоянно их нарушающими, не должно обращать внимания. Если даже Россия начнет войну, то такая война не может считаться наступательной, потому что Татары в свою очередь довольно часто в мирное время предпринимали разные набеги на русские владения, оскорбляли русских дипломатов и пр. На содействие Польши можно надеяться потому, что Польша многим будет обязана России. Впрочем, Гордон не особенно надеется на дружеские сношения между Польшей и Россией. В пользу войны, по мнению Гордона, можно привести следующие аргументы: Польша будет воевать с Татарами; в случае успешного хода этой войны, Польша может сделаться опасной для России в том случае, когда Россия не будет участвовать в войне. В случае неудачи Польши, Турки и Татары станут требовать для себя части польских малороссийских владений и даже части русских областей. Если Польша сделалась бы вассальным владением Турции, то это обстоятельство может быть весьма гибельным для России. Что касается до малороссийских казаков, то Гордон допускает, что с их стороны грозит некоторая опасность, и что они легко могут думать о присоединении вновь к Польше, воспользовавшись при этом случае военными действиями обеих держав. Но принятием некоторых мер предосторожности Гордон надеется предупредить эту опасность. [47] Вообще Гордон не сомневается в успехе в войне с Татарами. Он считает весьма легкой задачей истребление гнезда неверных, чем можно «оказать существенную услугу Богу», освобождение из плена многих тысяч христиан, приобретение громкой славы опустошением Крымского полуострова, избавление христианства от этого «ядовитого, проклятого и скверного исчадия», мщение за столь многие обиды, нанесенные Татарами Русским в продолжение многих столетий, обогащение России путем такого завоевания. По мнению Гордона, Крым можно занять посредством войска в 70,000 человек пехоты и 20,000 человек конницы. Поход в Крым разве только тем представляет затруднение, что на пути туда два дня нужно идти безводной степью. С другой стороны, степь представляет собою то удобство, что при отсутствии лесов, холмов, болт, узких проходов и прочего, войско во время похода всюду может идти в боевом порядке. В конце записки Гордон говорит об опасности, заключающейся в том, что через слишком долгий мир русское войско совсем отвыкнет от ратного дела, между тем как окрестные государства постоянно упражняются в войне (II, 4-11).

Как видно, некоторые соображения Гордона впоследствии оказались вполне основательными. Неудавшиеся походы сильно не понравились Петру и, совершенно согласно с опасениями Гордона, навлекли гнев Петра на самого Голицына, для которого Гордон писал свой мемуар. Опасения Гордона относительно вражды и соперничества между вельможами также сбылись во время Крымских походов: из переписки Голицына с Шакловитым известно, что вовремя отсутствия Голицына другие вельможи крамолили против него в Москве. Зато главная мысль Гордона, его вера в успех войны не нашла себе оправдания. Он считал возможным занятие Крыма, но русские войска не проникли туда ни в 1687, ни в 1689 году.

Впрочем, эту ошибку он разделяет с другим современным ему публицистом – с Юрием Крижаничем. За несколько лет пред тем, знаменитый «Серблянин» в гораздо более сильных выражениях проповедовал войну против Татар, мечтал о занятии Крымского полуострова, об изгнании оттуда всех мусульман, не желавших принять христианскую веру, и даже [48] перенесении в Крым столицы России ⁵⁵. Ни Крижанич, ни Гордон, ни русское правительство не могли ожидать ужасной неудачи походов 1687 и 1689 годов. Но наиболее достойна порицания ошибочность соображений именно у Гордона, который как опытный полководец, знакомый с недостатками русской военной администрации и с затруднениями, представляемыми безводной степью, по настоящему должен был серьезнее смотреть на такого рода предприятия.

Мы не знаем, как была принята записка Гордона, какое впечатление она произвела на Голицына. Гордон оставался в столице еще несколько недель после передачи боярину записки, но, как кажется, между ними не было более никаких совещаний об этом предмете. Устрялов ⁵⁶, сообщая записку Гордона, замечает: «Ничто не могло быть основательнее мнения Гордона при тогдашних обстоятельствах. Голицын, кажется, выслушал его равнодушно: по крайней мере, не отменил данного полномочным комиссарам в Андрусове наказа об уклонении от наступательного союза с Польшей против Турции, и через месяц после совещаний с Гордоном получено было в Москве известие, что переговоры в Андрусове были прерваны. Первый крымский поход состоялся лишь через три года спустя.

Комментарии

1. См. предисловие Поссельта к изданию дневника I, стр. XIX.

2. См. об этом переводе предисловие к изданию Поссельта, том I, стр. XXI и XXIV, и далее III том, стр. 360.

3. См. предисловие Поссельта I, стр. XXI.

4. Историческое изображение жизни и всех дел Лефорта и сослужебника его, подобно же посвятившего себя службе отечества, нашего знаменитого Шотландца войск его величества генерал-аншефа Патрика Гордона и проч., Москва, 1800.

5. Сахаров, Зап. р. людей. Приложения, стр. 97.

6. II. 365.

7. I, XXIII.

8. II, 364.

9. I, в Москве, II и III в С.-Петербурге.

10. I, LXXXVI.

11. О нем не раз упомянуто, между прочим, в сочинении Маколея, например, II (Tauchnitz edition), стр. 350 и III, 395. «The Duke of Gordon a great Roman catholic».

12. См. факсимиле письма Патрика Гордона к герцогу Гордону в приложении к третьему тому дневника.

13. Во всех биографических очерках день рождения Гордона ошибочно показан 31-го мая. И Поссельт делает эту ошибку (I. XXXII), ссылаясь при этом на надгробную надпись. На последней, однако, (I. LVIII) показано 31-е марта. В дневнике ежегодно 31-го марта упоминает Гордон о своем рождении в этот день.

14. О своих предках рода Огильви Гордон собрал разные сведения, см. III, 210 (1698).

15. К купцу Мевереллю в Лондоне, III, 334. «drei wilde Schweinskopfe mit einem kleinen halben Monde in der Mitte, wodurch selbige getrennt warden und oben mit einer Perlenkrone brdeckt».

16. В разных биографических очерках, между прочим, у Бергманна «Peter der Grosse als Mensch und Regent» VI, стр. 176, рассказывается следующее: в начале 1656 года Гордон был взят в плен Поляками и за разграбление какой-то церкви приговорен к смертной казни. Его спасло католическое исповедание и ручательство за него какого-то францисканского монаха. После этого он решился поступить в польскую службу. Издание дневника (I, 38) именно в этом месте весьма сокращено, но едва ли издатель выпустил бы столь важное обстоятельство, не упомянутое в издании.

17. Г. Ф. Мюллер в статье, помещенной в «Petersburger Journal», апрель 1778 года, стр. 258, рассказывает, будто Гордон получил отставку в Польше по случаю мира, заключенного в Оливе (3 мая 1660 года), и что это обстоятельство принудило его поступить в русскую службу. Значит, ему была неизвестна та часть дневника, в которой рассказано о военных событиях осени 1660 года.

18. О поступлении Гордона в русскую службу существуют даже в современных источниках неточные показания. Так, например, в сочинении Корба «Diarium itineris» стр. 216 сказано, что Гордон был взят в плен русскими и вследствие этого был принужден оставаться в России. То же самое рассказывает Вебер «Verandertes Russland» III, 143, причем Гордон сравнивается с Иосифом в Египте. Можно удивляться тому, что даже и Александр Гордон, зять Патрика Гордона, упоминая в своей истории Петра Великого, стр. 145, о поступлении Гордона в русскую службу, сообщает разные небылицы, например, будто Гордон приехал в Россию вместе с Бокговеном, на дочери которого Гордон впоследствии женился и т. п.

19. Устрялов, I. с. 183-184.

20. Korb, Diarium, p. 182 и 185.

21. У Устрялова, I. 181, не верно показано, что Крофурд в 1661 году с 30 офицерами, в числе которых был и Гордон, приехал в Россию. Из дневника Гордона, I. 241, видно, что Крофурд уже в 1660 году, находившись в русской службе, был ранен в Польше.

22. См. приложение в изд. дн. Гордона, I, 610.

23. Там же, 161.

24. IV, стр. 619, 647.

25. См. заметку о нем Поссельта. I. LXV, документ 644-49; III, 371-374. Устрялов, 1. е. I. LXVI.

26. В дневнике о нем не упомянуто. I. 653.

27. Diarium itineris, p. 100.

28. Устрялов, I, 183.

29. Etat de l’empire de Russie et grand duche de Moscowie, p. 38 (ed. 1821).

30. Соловьев, IX. 119.

31. См. любопытный случай с каким-то поручиком, рассказанный Корбом, 125.

32. См. изображение под № 52 в атласе, изданном Аделунгом, как приложение к его биографии Мейерберга.

33. См. некоторые замечания о немецкой слободе в сочинении Поссельта о Лефорте, I. 212 след.

34. См. мое сочинение «Медные деньги в России 1656-63 и денежные знаки в Швеции 1716-19». Спб. 1864, стр. 14.

35. Между прочим, как известно, тесть царя Илья Данилович Милославский. См. мое сочинение о медных деньгах, стр. 31.

36. См. мое сочинение о медных деньгах, стр. 49.

37. Ein grosser, wo nicht der grosste Theil derselben, waren niedertrachtige und schlechte Leute. I, 317.

38. См. соч. Поссельта о Лефоре, I, 262.

39. I, 320 – Устрялов, I, 188, ссылаясь на челобитную Бокговена 1676 года, говорит, что Бокговен принял православие. Может быть, эта перемена произошла после брака Гордона.

40. III, 336 и 337 письма к Роберту Гордону в Хмельнике и к Патрику Форберсу в Данциге.

41. См. Relation des trios ambassades de monseigneur le comte de Carlisle. Paris, 1857, стр. 274.

42. Так, например, Гордон в своих челобитных указывает на расходы по случаю отправления в Лондон Прозоровского в 1662 году, в Вену Коробина в 1663 го, в Рим Павла Менезеса, в Венецию Кельдерманна, в Константинополь Грека Иванова, в Испанию, Англию и Францию Андрея Виниуса и проч.

43. Шведские дипломаты, находившиеся в России в первой половине XVII века, писали, что русские дипломаты содержатся на свой счет; см. Herrmann, Gesch. d. russ. Staats III. 540. Крижанич замечает (I, 294), что русские дипломаты недостаточно награждаются за расходы при своих путешествиях, и что вследствие этого они делаются иногда доступными подкупу со стороны иностранных правительств. Зато Котошихин – специалист в этом предмете – говорит прямо о содержании русских дипломатов на казенный счет, хотя и из его показаний видно, что иногда приходилось приплачивать русским посланникам из своего кармана; см. гл. IV, § 18, 19, 27. Недаром русский посланник в Польше при царе Феодоре Алексеевиче Тяпкин постоянно горько жаловался на безденежье. Разные случаи челобитных в роде поданных Гордоном, см. в Памятниках дипломатических сношений, например, прошение грека Иванова, сопровождавшего Волкова в Венецию, X, 1323, 1361. Он прямо говорит, что должен был во время путешествия нанимать лошадей и кормиться на свой счет. Недаром Гордон сначала хотел отделаться от этой поездки в Англию.

44. Peter d. Grosse, VI, 180.

45. I, XLI. Сравн. также сочинение Голикова о Гордоне, стр. 252.

46. См. I, 670; 362-63.

47. Понижение жалования иностранным офицерам действительно состоялось. По случаю дела о споре из-за двух пасторов лютеранской церкви, полковник Бауман заявил в 1670 г. о том, что положение иноземцев стало хуже. «Два года тому назад, - сказал он, - жалование выдавалось не деньгами, а солью, что уже было убыточно; а теперь вместо 12 месячных окладов офицеры получают лишь 5. Кто просит увольнения не получает ни денег, ни увольнения и должен оставаться в России в крайней бедности и пр.». – См. Fechner, Chronuk der evangelischen Gemeinden in Moskau, Moskau, 1876, I, 347.

48. О нем упомянуто в дневнике, II, 240, по случаю дележа его имения.

49. Как кажется, заметка о сыне «Григории», посещавшем школу, в издании дневника, II, 28, заключает в себе какую-то ошибку. Имя «Григорий» чисто русское, между тем как все прочие дети Гордона имели нерусские имена, например, «Джемс», «Джон», «Мери» и пр. Далее едва ли можно считать вероятным, чтобы Гордон посылал своего сына в монастырскую школу; прочим своим детям он давал домашнее воспитание или отправлял их за границу для обучения в иезуитских коллегиях. К тому же впоследствии нигде не упоминается о сыне Григории. Поэтому, вероятно, издатель (II, 28) без основания прибавил к имени «Григорий» в скобках «сын Гордона» и напрасно в алфавитном указателе (II, 39) отождествил этого «Григория» с сыном Гордона Георгом Стефаном.

50. 455-456. иначе Гордон не говорил бы о «Gefaehrlichen und wichtigen Posten», когда ему сказали, что царь желает «ihn nach Tschigirin zu commandiren».

51. XIII, 271.

52. См. напр. прекрасное изложение недостатков русского войска в письме И. Посошкова к Головину.

53. Соловьев, XIII; Гордон, I, 510.

54. В 1679 году, как видно из Разрядных книг, II, 1173, Гордон представил проект о таких работах.

55. См. мою статью «Юрий Крижанич о восточном вопросе» в сборнике Древняя и Новая Россия, декабрь 1876 года.

56. Ист. Петра Вел., I, 129-133.