А

ГМЕЛИН И. Г.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СИБИРИ

REISE DURCH SIBIRIEN

И. Г. Гмелин ¹

Вскоре после горы Ирджи мы прибыли к Воровской протоке, являющейся рукавом реки возле левого берега. Ее название происходит от енисейских кыргызов ², живших вдоль пес в старые времена. Остров, который она образует и который мы также оставили слева, — длиной приблизительно в восемь верст. Ниже конца этого острова за указанной протокой мы высадились на берег. Когда мы прибыли, начало темнеть. Там стояли качинские юрты, и мы пригласили сюда нескольких колдунов и колдуний. Из них, однако, в тот момент здесь были [211] только один колдун из Багдинского ³ улуса и одна колдунья из Ястинского улуса. Ночью они устроили для нас довольно неплохой спектакль.

Тут я хочу раз и навсегда напомнить, что никто не должен быть шокированным ужасными названиями «колдун» и «колдунья». Исходя из моего длительного опыта общения с этими людьми, я совершенно уверен в том, что они не замышляют ничего недоброго. Тем более они не состоят в союзе с дьяволом и не в состоянии совершать с его помощью ничего, что противоречило бы законам природы. Если же дьявол не может большего, чем эти люди, то он в высшей степени неумел. Таким образом, они, конечно же, никакие не колдуны. Но вместе с тем они являются сибирскими колдунами, то есть людьми, которые используют владеющие чернью суеверия для того, чтобы с их помощью без особых усилий обеспечивать себе безбедное существование. А так как я имею об этом данное представление, то меня можно было бы упрекнуть в том, что при всяком удобном случае я снова и снова завожу разговор о колдунах. А делаю я это для того, чтобы показать, какими разнообразными способами они проделывают свои мошенничества, и описать, насколько это возможно, все их профессиональные приемы. Отдельный колдун иногда случайно демонстрирует их не все или же из плутовства старается утаить.

Теперешние как колдун, так и колдунья лишь недавно стали занимать свои почетные должности, о чем можно было судить по их одежде, которая была почти новой. Отец колдуна, равно как и бабка колдуньи, занимались точно таким же ремеслом. А потому они считали себя знатными и предлагали нарисовать нам родословное дерево, на котором могли указать свою колдовскую линию, пожалуй, вплоть до седьмого колена. В глазах языческой черни это действительно очень почетная должность, которой достойны лишь избранные, и тот, в ком струится кровь многих почтенных предков, всегда считается наиболее способным к этому. Нас, однако, не очень убедил этот довод.

Одежда колдунов мало отличалась от той, что мы видели до сих пор. Они увешали ее сверху донизу множеством шкурок зверьков ⁴, орлиными крыльями и парой пудов железных побрякушек. Шапка колдуна была украшена пучком перьев, равно как и шапка колдуньи была украшена необычайно большим количеством перьев, так что, когда она ее надевала, перья почти полностью закрывали ее лицо. Кожаные чулки (унты), которые относились к этой одежде и которые никогда не надевают без нее, у колдуньи были спереди повдоль обшиты красной шерстяной тканью, а по краям этой шерстяной ткани вышиты конским волосом. На чулках колдуна поверх ступней присутствовало такое же украшение в форме креста. Бубен колдуньи был меньше, чем у колдуна. Колотушки для бубнов у обоих были шире, чем обычно, а на их верхней стороне, которою не касаются бубна, для украшения находилось много маленьких железных колец — они во время битья в бубен немало способствовали усилению шума, производимого железками, висевшими на одежде, и бубном.

Колдовство несколько отличалось от того, что мы видели ранее. Я прошу моих читателей проявить, читая это, такое же терпение, какое имею я, описывая. [212]

Колдуны выступали по очереди. Оба начали с того, что сели своим обычным татарским манером на землю, а именно: прямо напротив двери. Бубен они держали вертикально перед лицом и били в него без особого шума, сопровождая удары тихим бормотаньем. Бормотанье постепенно усиливалось, а когда оно достигло довольно высокой степени, то это явилось знаком для неистовства, о котором сейчас пойдет рассказ. Внезапно колдуны вскочили и, оставаясь стоять на том месте, где прежде сидели, не оставляли в покое бубна, напротив, они продолжали бить страшным образом, сопровождая это различными прыжками, криками разными голосами, свистом, шипением и бормотаньем. Все это продолжалось около четверти часа. Затем они стали совершать прыжки в сторону двери и по всей юрте, что должно было считаться ласкательствами, которыми они хотели приманить чертей. Самый сильный шум был возле двери. Вдруг крикуны, застыв, направили свои взоры от двери вверх в направлении того места, где в юрте поднимается и выходит наружу дым. Это означало, что через дымовое отверстие только что будто бы пожаловали черти. Следившие за этим татары тотчас побрызгали несколько ложек воды в направлении двери юрты, и это означало кормление или поение чертей, с тем чтобы они охотнее склонились к переговорам со своими дорогими приятелями — колдунами.

Далее последовали фиглярство и сильные прыжки, и фигляры произнесли, как бы напевая, некоторые речи. Это должно было означать действительные разговоры колдуна и колдуньи с чертями. Колдун особенно часто подражал голосу кукушки, и некоторые татары отвечали ему издали такими же голосами. Время от времени один татарин пронзительно кричал ему прямо в ухо, на что он, со своей стороны, отвечал, но при этом умел так удивительно издавать звуки, что это должно было казаться слушателям, как если бы эти звуки издавал черт. После долгого фиглярства колдун и колдунья выпрыгнули из юрты, которую за ними закрыли. Однако все зрители, как того требовали обычаи или, возможно, суеверия, остались сидеть в юрте. Отсутствие колдунов длилось недолго. До этого момента действия колдуна и колдуньи ни в чем существенном не отличались друг от друга, а затем они исполнялись различным образом.

Еще немного попрыгав по юрте, колдун начал бросать свою колотушку от бубна по очереди тому или иному из присутствовавших татар. А когда тот возвращал ее колдуну, тот предсказывал ему здоровье в будущем. Эти броски колотушки и ее возвращения происходили со всеми присутствовавшими в юрте людьми. На этом спектакль подошел к концу. После нескольких прыжков и битья в бубен шапка свалилась с головы колдуна. Татары уверяли, что это случилось лишь благодаря силе колдовства, поскольку ни сам колдун, ни кто-либо из зрителей эту шапку не снимал. Колдун снял колдовскую одежду и переоделся в свою обычную.

Вслед за этим начала свое представление колдунья и продолжала его до того места, которое мной уже указано, таким же образом, как и колдун. Она выбегала из юрты и вновь возвращалась, но не единожды, как колдун, а несколько раз, постоянно при этом прыгая и [213] побрякивая. А когда она вошла в последний раз, то пропела, что сегодня собирается долго колдовать и будет веселой, если только это будет приятно зрителям, и тогда ее заверили в этом ⁵. Это заявление она делала несколько раз, и всякий раз повторялись заверения. Затем в огонь бросили вид благовонной полыни (по-татарски, ирбен), что, по мнению татар, должно было способствовать удаче в предстоящих действиях.

Раз за разом колдунье подали семь чашек с водой, остающейся после выгонки молочной водки. Выпив очередную чашку, она выпрыгивала из юрты. Далее колдунья получила семь китайских табачных трубок (ганза), набитых китайским табаком, и выкурила их одну за другой, после каждой точно так же выпрыгивая из юрты и точно так же проворно возвращаясь, как и во время предыдущего фиглярства. Когда дело дошло до последней трубки, она притворилась, что совсем лишилась чувств, а потому ее держали, но вскоре она сама пришла в себя ⁶. Однажды колдунья сделала вид, будто у нее трубку украли, и с помощью своего бубна пыталась определить, не совершил ли эту кражу, возможно, один из присутствовавших. Для этого она била в бубен, кружась возле каждого зрителя, но так и не смогла обнаружить преступника. Тем не менее она продолжала бегать туда-сюда и кричать и, наконец, заявила, что это черти подшутили над ней, похитив трубку. А когда она крепкими словами упрекнула чертей в их воровстве, то они раскаялись. В доказательство этого трубка наконец-то нашлась в колдовском бубне, к которому черти, по-видимому, всегда испытывали некоторое почтение.

Наконец, были зажжены одна за другой семь лучин, которые колдунья все сожрала горящими, вновь выбегая наружу из юрты после употребления каждой лучины, как это было и во время предыдущего фиглярства. После последней лучины колдунья, запрыгивая в юрту, прокатила свой бубен по помещению и пропела, что в эту ночь она, если только на то будет воля зрителей, хочет быть веселой. Ей вновь ответили утвердительно. Несколько раз она (все это по-прежнему сопровождалось прыжками и выбеганием на улицу) бросала колотушку от своего бубна одному татарину, которого в конце концов пригласила на танец. Татарин поднялся и встал справа, а она, колдунья, встала слева, оба вплотную напротив друг друга. Они подняли руки в направлении друг друга, затем подали их друг другу и трижды наклонили головы через пространство, ограниченное руками, как это часто можно видеть в немецких танцах. Затем танцор трижды пропрыгал вокруг колдуньи и отошел. Таким же образом она станцевала с шестью другими мужчинами, а также с семью бабенками. Правда, их не было здесь столько, поэтому, чтобы вышло семь танцев, она станцевала с несколькими из тех, что присутствовали, по два раза. Так как некоторые из танцоров и танцовщиц оказались очень неумелы, а колдунья находилась в крайнем возбуждении, то она много подшучивала над ними. Это могло бы быстро рассмешить и Катона, так как все-таки европейский Катон, даже если он и выглядит таким серьезным, может найти удовольствие в азиатских шутовских выходках ввиду их новизны.

После этих танцев наша колдунья вновь взяла перед собой бубен и начала бить в него. В огонь вновь бросили немного [214] вышеупомянутой травы, и колдунья полностью окурила ею свою одежду и бубен. Потом она немного попрыгала и побила в бубен и, наконец, как и ее предшественник, трижды бросила колотушку каждому из зрителей и пропела точно такие же предсказания, однако в несколько большем соответствии с правилами искусства, нежели колдун. В конце концов, она притворилась в высшей степени веселой и стала ждать, не упадет ли, может быть, ее шапка с головы сама собой. При этом, подсмеиваясь над выступавшим до нее колдуном, трясла головой изо всех сил. Атак как шапка не хотела падать, то она посчитала, что ждать этого придется слишком долго, поэтому сняла ее сама, а также переменила одежду и этим закончила спектакль.

Несмотря на то что она была в непрерывном движении около четырех часов, у нее нельзя было заметить особой усталости. Быть может, заметив, что мы уже пресытились представлением, так как уже была полночь, она благоразумно решила завершить свою игру прежде, чем ей это могли велеть сделать ⁷. Другие колдуны и высланные за ними люди к тому времени еще не прибыли. А потому мы наконец отправились спать.

Gmelin J. G. Reise durch Sibirien.

Goettingen, 1752. Th. 3. S. 329-338

Комментарии

1. В публикуемом тексте И. Г. Гмелин описывает камлания, которые он наблюдал в ночь со 2 на 3 октября во время путешествия академического отряда на плотах по Енисею от Абаканского острога до Красноярска осенью 1739 г.

2. В путевом описании Г. Ф. Миллер пишет об этой протоке: «Рукав р. Енисея между островом и материком называется Воровской протокой, так как, говрят, здесь кыргызы часто нападали на проезжающих русских и убивали их» (Сибирь XVIII века в путевых описаниях Г. Ф. Миллера. Новосибирск, 1996. С. 166. История Сибири: Первоисточники; вып. 6). Енисейские кыргызы — тюркоязычный народ, который занимал господствующее положение среди енисейских племен; основная их масса была уведена в Джунгарское ханство в начале XVIII в.

3. Правильно — Бохтинского.

4. По свидетельству Г. Ф. Миллера, одежда шамана и шаманки была изготовлена из косульих шкур, а из подвешенных на одежде он называет шкурки горностаев и ласок (РГАДА, ф. 199, портф. 509, д. 2, л. 16 об.).

5. Г. Ф. Миллер пишет, что эти заверения исходили от него: «Я сразу велел сказать, что должно происходить все, что она предлагает, так как мы испытывали истинное удовольствие от ее игры, ибо она имела чрезвычайно веселый характер» (Там же, л. 18).

6. Г. Ф. Миллер по-иному трактует данный эпизод. Он сообщает, что шаманка в обычной жизни не курила; по объяснению присутствовавших, трубки потребовал «черт», которым она была одержима. По мнению ученого, шаманка действительно могла почувствовать себя плохо от курения, к которому не привыкла (Там же, л. 18 об.).

7. По словам Г. Ф. Миллера, шаманка приступила к предсказаниям после того, как он велел передать ей, чтобы она ввиду позднего времени вскоре закончила камлание (Там же, л. 19 об.).

Текст воспроизведен по изданию: Языческие обряды аборигенов Сибири в описаниях участников Второй Камчатской экспедиции // Археографические исследования отечественной истории: текст источника в литературных и общественных связях: Сборник научных трудов. (Археография и источниковедение Сибири; вып. 28). Новосибирск. Издательство Сибирского отделения РАН. 2009