СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АРМИНИЙ ВАМБЕРИ

ПРИМИТИВНАЯ КУЛЬТУРА ТЮРКО-ТАТАРСКОГО НАРОДА

VI. В заключительной главе нашего введения мы хотим несколько подробнее остановиться на этих различих в состоянии культуры арийской и алтайской расы — правильнее будет сказать, на причине, почему последняя в культурном отношении до сих пор осталась на стадии примитивной культуры, тогда как первая быстрыми темпами превратилась в старейшую и мощнейшую распространительницу культуры. Сначала сделаем предварительное замечание о том, что под выражением примитивная культура тюрков, которое мы используем в нашем труде, следует понимать не ту стадию человеческого существования, которую антропологи называют первобытным состоянием дикарей и которая положена в основу исследований Лаббока (Lubbock), Тейлора (Tylor), Вайтца (Waitz) и других. Рассматриваемая нами примитивная степень культуры тюрков не обнаруживает ни одну из теневых сторон, омрачающих картину обычаев дикарей. Там нет ни следа от коммунизма женщин, полигамии или полиандрии; семейные связи так же прочны и глубоки, как на цивилизованном Западе, их нельзя назвать слабыми или вовсе отсутствующими, как у дикарей. Мы встречаемся с обществом, которое, хотя и патриархально, но имеет стабильную форму правления, законы, уважает добродетель, питает отвращение к пороку. Поэтому нам представляется совершенно недопустимым, когда, например, Лаббок, обсуждая [267] определенные обычаи киргизов, калмыков и туркоманов, ставит их на одну ступень с дикарями Новой Зеландии и Америки. Вполне вероятно, что описываемому нами примитивному состоянию культуры должно было предшествовать состояние дикости, но в данном труде об этом уже потому не может идти речь, что наш материал доказывания, а именно язык, этот переводчик уже проснувшегося и созревшего до выражения разума, не может дать объяснения совершенно примитивному, как у животных, существованию.

Мы должны также выступить против всех тех взглядов и мнений, которые распространены в современной науке относительно расцвета культуры урало-алтайцев в Средней и Западной Азии еще до появления семитов и арийцев. Не касаясь уже улаженного спора в отношении шумерских и аккадских письменных памятников, мы все-таки не можем не высказаться о том, что урало-алтайские языковые реликты, якобы расшифрованные из клинописи, опираются на пока очень слабую базу, поскольку соответствующие исследователи до сих пор еще блуждают в потемках, пытаясь зажечь необходимый светильник тюрко-татарского или финно-угорского языка-основы, не говоря уже об урало-алтайском. Поэтому для подтверждения своих данных они не могут привести ни одного единственного момента, который можно было бы считать незыблемым, в формах и лексике по законам изменения звуков и родства понятий урало-алтайских языков. Где мы находимся сегодня в вопросе обсуждения праязыков трех главных племен, монголо-маньчжур, тюрко-татар и финно-угров, если хотим уже сейчас прибегнуть к общему урало-алтайскому языку-основе, возраст которого насчитывает несколько тысяч лет, ибо только таковой мог бы служить мерилом?

Как уже было сказано, утверждение о том, что какой-то неизвестный урало-алтайский народ и его культурный мир опережал культурную эпоху ассирийцев и мидийцев, и даже арийцев в Индии, безосновательно, если опираться на урало-алтайские лингвистические аргументы. Урало-алтайская раса и, конкретно, тюрко-татарский народ, оставили, наверное, следы своей культуры на западе Азии и на востоке Европы, но произошло это лишь перед началом средневековья и распространилось преимущественно на те сферы человеческого мышления, в которых самобытные номады выделялись среди других мирных оседлых народов. Это влияние тюрко-татарской культуры воспринимается совершенно четко вдоль того пути, который проделывали [268] упомянутые народы в юго-западном и северо-западном направлении и относится, в основном, к скотоводству, военному делу и сфере управления. Если в полной мере учитывать это обстоятельство, то становится понятно, как значительная часть тюркских слов, таких, как kaimak (сливки), kimek (помощь), kaici (ножницы), jem (корм) jarak (оружие), tamgha (печать), kas (бровь), chan (князь), chanc (дом) ¹, kuc (баран), kus (сокол), cakmak (кремень), urdu (лагерь), il (народ), curek (хлеб) и т. д. могла проникнуть в новоперсидский язык. Так как признавая, что большинство этих заимствований восходит к монгольско-тюркскому господству и распространилось в литературе благодаря таким произведениям, как Тарихи Вассаф (Tarichi Wassaf), было бы не очень трудно отыскать даже в тексте пуристско-иранской королевской книги такие слова, тюркское происхождение которых не подлежит никакому сомнению. Опираясь на это, мы хотели бы рискнуть выразить свое мнение о том, что тюрки пришли в Иран частично с севера, частично с северо-востока не во времена Эждексирда (Jezdexird), а гораздо раньше. Если особое название стран на Оксе и Яксарте не позволяет мотивировку в этническом отношении с названием Туран, поскольку автохтоны и там были иранцами, то было бы невозможно предполагать в номадах степных регионов, соседствующих с Ираном, другие элементы народов, а не тюрко-татар, так как это могли быть только люди чужого племени, на основе их бросающихся в глаза чужих черт лица иранские мифы нарисовали картину страха и ужаса, точно так же, как это могли быть только туранцы, опасаясь воинствующего неистовства которых жители старой Джорджании умоляли Александра Великого о защите. Он приказал построить для этой цели так называемую Гирканскую стену, ответвление от большой Китайской стены и от каменного вала арабов на севере старого Дорбенда (Dorbend), в его трех громадных строениях культурные народы искали защиты от опустошающих набегов тюркских номадов.

Что касается влияния тюрко-татарской примитивной культуры на востоке Европы, то оно ограничивается теми скромными реликтами, которые были импортированы мадьярами в конце 9-го века при их продвижении с Волги на сегодняшнюю родину. Однако еще вызывает большие сомнения, следует ли рассматривать имевшиеся в мадьярском языке еще во время переселения этого народа тюркские культурные слова, как заимствования, так как, на наш взгляд, мадьяр, несмотря на преобладающий финно-угорский [269] характер их современного языка, следует рассматривать как смешанный народ уйгурских и тюрко-татарских элементов. Но независимо от того, рассматриваем мы эти слова как исконные или как заимствованные, мы находим в этих реликтах убедительного свидетеля интенсивного и экстенсивного значения тюркской культуры того времени, такой культуры, которая распространилась от юго-восточных ущелий Тянь-Шаня и от Алтая до Прута и Дуная, и служила примером для самых разных народов, таких, как авары, печенеги, хазары и куманиры. При исследовании тюркских культурных слов в мадьярском языке выясняется, что слова из области сельского хозяйства и животноводства отчасти обнаруживают кувазское (cuvasisch) происхождение (мад. borju = теленок, кув. puri; мад. sarlo = серп, кув. sorla, мад. tino = молодняк крупного рогатого скота, кув. tina = крупный рогатый скот; мад. diszno = свинья, кув. sisna и т. д.), отчасти несут в себе печать настоящего древнего тюркоманства, я хотел бы почти сказать тюркского языка-основы, и в этом отношении эти слова очень часто приходят на помощь тюркологу в его этимологических исследованиях. Так, например: мад. buza = пшеница, тюрк. budaj; мад. аrpа = ячмень, тюрк. аrpа; мад. dara = манная крупа, тюрк. tarik = крупа; мад. alma = яблоко, тюрк. alma; мад. tarlo = жнивье, тюрк. tarlak, tarla = поле; мад. ukor = вол, тюрк. ukoz; мад. kos = баран, тюрк. koc; мад. unu = теленок, тюрк. unok; мад. toklo, тюрк. tokli = однолетняя овца; мад. tyuk = курица, тюрк. tauk.

Не менее интересны в мадьярском языке слова тюркского происхождения, связанные с религией и государственными учреждениями: мад. egy-haz = дом божий, господский дом, от тюрcк. ege, eje = господин, бог и haz = дом; мад. urdug = черт, тюрк. urtok = злой дух; мад. turul = священная птица мадьяр во времена переселения, тюрк. turgul, turaul — сокол; мад. tur-veny = закон, тюрк. ture, turь = закон, распоряжение; мад. eskь = клятва, тюрк. іckі = питье (от and icmek = клясться, собственно пить клятву); мад. sereg = войско, тюрк. cerig = отряд, войско и т. д. Интересны также слова, пришедшие в период персидского влияния: мад. Isten, перс. izdan (бог); мад. armany = хитрость, перс. ahriman (злой дух); мад. nар, перс. — ар, nap, nab (солнце, освещенность) и т. д. Эти слова пришли в язык мадьяр задолго до соприкосновения этого народа с персидской культурой, распространявшейся на нижней Волге. Взятые вместе, они дают нам по-настоящему наглядную картину тех культурных течений, которые шли по двум направлениям и, так сказать, соперничали друг с [270] другом. Уступающие им по численности народы тюрко-татар и финно-угров, раздробленные внутренними войнами и натиском новых масс народа, были подвержены этим течениям, в период кристаллизации языков они оказали влияние и на лексику. Это видно, например, еще у вогулов, живущих сегодня на Сосьве (Sosswa), в их языке все еще обнаруживаются персидские слова, такие, как sat (сто); Bathjar перс. bachtijar (имя собственное).

Поэтому, если вести речь о старой урало-алтайской культуре, то следовало бы принять во внимание только упомянутый мир культуры тюрко-татар, культуру, которая была абсолютно исконной, хотя и примитивной, которая, несмотря на духовный прогресс соседних обществ арийского и семитского происхождения, и несмотря на всемирно историческую роль, выпавшую самим тюркам, все еще остается стабильной, неизменной даже после непрерывных насчитывающих более двух тысяч лет контактов с чужеродными элементами.

Насколько необычным не казалось бы это обстоятельство, при подробном исследовании причин мы придем к пониманию того, что здесь решающее значение принадлежит не этническим, а историческим движущим мотивам. Прежде всего, напрашивается ощущение того, что мы имеем дело с более молодым обществом, с такой частью человечества, которая вышла на мировую арену позже, она начала переходить границы прародины в то время, когда народы других рас, расположенных южнее и западнее, уже давно завладели территориями, по природе гораздо более благоприятными для развития культуры, и настолько закрепились на них, что абсорбация или полное вытеснение стали невозможными. Если мы далее предположим, что тюрки более двух тысяч лет назад начали расселяться на юге в направлении сегодняшнего Туркестана и на западе за Волгой, то нельзя не увидеть, что это расширение было спорадическим и осуществлялось небольшими массами, и что именно этот дух единства действий, исходивший от всех этих кочевых народностей, изначально препятствовал любому успеху. Никакая, даже самая смелая фантазия не дает представления о численности доисторических движений арийских народностей; однако уже начало исторической эпохи позволяет нам сделать несколько очень общих предположений. Так, можно было бы рискнуть утверждать, что народности, сравнимые по численности, например, с готами, никогда не приходили в движение одновременно и никогда не могли осесть, в силу этих [271] обстоятельств не было и соответствующего воздействия. Подобным образом дело обстояло и с движениями тюрков, исторически доказанными позднее. Тюркские отряды всадников, находившиеся на службе Саманидов и Буидов, конечно, ненамного превосходили по численности те вспомогательные отряды, с которыми соизмеряли себя арабы под предводительством Кутайба в странах, расположенных на Оксе. И хотя исторические свидетельства описывают появление сельджуков в большом количестве, мы можем, в принципе, рассматривать это, как и другие движения тюрков, только в свете того впечатления ужаса, которое эти воины повсюду распространяли, но не по причине большой численности, а вследствие военного превосходства и дикости их обычаев. Так, например, можно упомянуть лишь османов, которые завоевали всю Анатолию и часть Восточной Европы, при этом их было всего не более 25 000 человек тюркского происхождения. Они приняли в свой состав чужие покоренные народы и насчитывают сегодня много миллионов.

Там, где количесто делает материальную силу с самого начала иллюзорной, там духовный подъем и переход от примитивной культуры к прогрессивной национальной культуре может произойти редко и с трудом. Здесь следует учесть еще два не менее важных обстоятельства. Во-первых, малочисленное общество даже после насильственого захвата новой родины никогда не может выпускать из рук оружие защиты, и в силу этой печальной необходимости действительно не доходит до мирного труда в области духовного прогресса. Во-вторых, этот военный дух обычно настолько переходит в кровь и плоть, что подобные малочисленные народы даже там и тогда не могут освободиться от любви к ведению войны, когда для этого нет настоятельной необходимости. С тех пор, как мы знаем тюркоманство, оно представляло собой стереотипное и профессиональное солдатское сословие Азии. В то время как тюрки за небольшую материальную плату занимались преимущественно этим ремеслом, другие, как иранцы и арабы, под защитой тюркского оружия могли посвятить себя искусству и наукам.

То, что было сказано о тюрках, подходит с небольшим исключением ко всей урало-алтайской расе. Если западные финны на севере и мадьяры на востоке Европы, несмотря на все, что касается государственности, культуры и духовной жизни, не были затронуты теневыми сторонами урало-алтайского расового своеобразия, и бодро шли рядом с арийскими элементами вперед по пути современной культуры и [272] даже намного превосходили соседствующих с ними на востоке арийцев, например, славян, то мы находим в этом лишь блестящее подтверждение той точки зрения, что мышление и духовные способности одинаково свойственны и могут быть свойственны как арийцам, так и урало-алтайцам. Но, с другой стороны, в основе причин временного превосходства некоторых обществ в области мышления и разума лежат не этнические, а исключительно политико-социальные, а иногда и географические мотивы.

Тем самым и теория разновозрастности народов должна исчезнуть из области здоровых комбинаций. Не народы, а только общества могут быть названы молодыми или старыми, потому что первые такого же возраста, как само человечество, а вторые могут варьироваться по возрастным стадиям в зависимости от духа оживляющих их иститутов. Признавая поэтому, что мадьяры и западные финны, эти осевшие в Европе фракции урало-алтайской расы, находятся по отношению к культурным устремлениям современного мира еще в стадии молодого возраста, мы не сомневаемся в том, что они достигнут полного расцвета подобно своим арийским соседям на западе. Перспектива подобного прогресса, к сожалению, трудно представима для их соплеменников в Азии. Большое количество этих народов, раздробленное и разделенное, уже сегодня слишком плотно объято чарами российского верховенства, чтобы они могли проделать накануне полной денационализации процесс перехода от примитивной культуры к более высокой культуре в форме национальной самостоятельности. Такое случалось в определенной мере и в прошлые века, поскольку уже в культурные периоды сельджуков, тимуридов и османов, несмотря на тот мир культуры частично мусульманско-арабского, частично иранского, а, следовательно, иностранного происхождения, тюркский народ не представлял собой большинство, которое могло бы служить субстратом национальной культуры, базой тюркской культуры. Остававшиеся независимыми урало-алтайцы, как тюрки, монголы и тунгузы, слишком уступали в этом отношении в той большой борьбе, которую ведет европейская цивилизация против мусульманской и буддистской культуры. Сложно говорить о будущем тюрко-национального мира культуры в европейском смысле этого выражения уже потому, что как раз дальнейшее существование национальной жизни находится в большой опасности, потому что сегодня еще независимое тюркоманство, в настоящее время еще независимое, едва ли сможет [273] противостоять мощному натиску арийского культурного духа, выступающего как денационализирующий фактор.

III. СЕМЬЯ

Упоминавшаяся выше неспособность тюркских языков давать названия именам собирательным и общим понятиям очевидна и в слове семья. Это понятие выражается описанием bala-caka, то есть дитя и прислуга, или coluk-cozuk, то есть люди и дитя, или, наконец, более корректно uj = дом, дом и двор, жилье. И только для понятия семья в более широком смысле существуют слова uruk и uruk kajas. Первое означает происхождение, второе происхождение и принадлежность друг другу, следовательно, это семья в более широком смысле, то есть племя или род. Причем в тюркском языке, как показывает этимология, этим хотели выразить не состояние рабства, как в латинском (сравни familia и famulus), а отношения сердечности и принадлежности друг к другу.

Глава жилища, то есть семьи, отец, ata, это слово встречается и в значении сильный, свойственный мужчине. Так, например, говорят ata boru = волк-самец, ata kaz = гусак, в общем, выражение включает в себя понятие власти, надзора, господства, то есть всех тех атрибутов, которые свойственны отцу, как хозяину дома, в соответствии с патриархальным устройством семьи. Понятие предки также передается этим словом — atalar (дословно, отцы), и в связи с уважением и почитанием, которые принято оказывать предкам и прародителям, «мудрые выражения» или «пословицы» называются atalar suzi — слово отцов.

Совершенно иначе, чем это значение, и в полном соответствии с положением, которое занимает женщина на примитивной стадии общества, понятие мать везде выражается словами аnа или еnе, корневой слог которых an, en изначально означает женщина, кормилица, а не хозяйка дома, госпожа. Действительно, женщина рассматривает своего супруга как человека, который обеспечивает ей защиту, отсюда название супруга каг. Apuska (батюшка) и осм. koza (старик). Подчиненное положение женщины в семье очевидно и из названий остальных членов семьи женского пола. Так, для обозначения старшего брата есть слово aga (сравни § 5), одновременно это почетный титул в значении начальник, образовано от корневого слога аk = серый. Слово egeci (составное [274] из ege, aga — старый, большой и eci, ezi = женщина, сестра) = старшая сестра, никогда не используется, тогда как название младшей сестры singil включает в себя понятие нежности — молодая, маленькая. Выражение сожаления и жалости отражает османское слово kari = женщина, дословно — старая, старуха, а в якутском языке — amaksin = старая женщина, буквально — измученная. Для понятия братья и сестры у тюрка есть слова kardas, karindas, то есть спутники по животу, или, tokan, или правильнее, tokkan, то есть рожденные вместе.

Все это названия, которые сами по себе указывают на отношения любви и сердечности, связывающие братьев и сестер друг с другом, названия, по сравнению с которыми внутренее значение соответствующих слов в арийских и семитских языках представляется бесцветным и незначимым. Точность в названии отдельных членов узкого семейного союза выражается и в наменовании дальних родственников. Дядю с отцовской стороны называют abaga, дядю с материнской строны tagaj или daji. Подобные отношения имеют место и в названиях теток, детей братьев и сестер и т. д., то есть все это те члены, которые связаны друг с другом тесными кровными узами, тогда как члены, пришедшие в семью через брак из чужих семей, имеют соответствующие названия, образованные от ogej или = ovej = чужой, или, уважительно, katin или kajin — введенный, вести. Например: ogej ata или ogej аnа = отчим или мачеха (дословно — чужой отец, чужая мать), katin ata или kajin ana — отчим и мачеха (дословно — введенные родители) и т. д.

Так как для понятия семья существует слово oj, uj = дом, то совершенно естественно, что понятие женитьба, замужество передается словами ujlenmek, ovlenmek, дословно, создать дом, поселиться, это словообразование аналогично мад. hazasodni = жениться, выходить замуж, образованному от слова haz = дом. Учитывая то обстоятельство, что брак у номадов еще и сегодня заключается в большинстве случаев родителями, причем тогда, когда дети находятся в нежном возрасте, то сватовство в том смысле, в котором мы это понимаем, им совершенно неизвестно. Это понятие переводится описательно словами kizga barmak (дословно — идти к девушке), стадия свадебного обычая, перед которой следует украсть девушку. Сегодня этот обряд совершается символически в форме игры. Жениха называют поэтому либо (аз.) kuregen, дословно — наблюдатель, или govej, уйг. gobek, kobek, внутреннее значение коренного слова доверенный, верный (сравни: gov-enmek, kub-enmek = полагаться, доверять и уйг. [275] kuv-enc = доверие), далее немецкое слово treu (верный) и trauen (доверять), анг. truth (правда) и betroth (обучать) и т. д. Невесту, напротив, называют (аз.) adakli, то есть обещанная, от adak = обещание, обет и каг. осм. gelin или kelin, то есть приходящая (сравни: gel-mek, kal-mek = приходить), так как она приходит в дом мужа, а он должен заплатить за ее уход из родительского дома kalim, алт. kaliь, то есть возмещение, то, что остается, слово образовано от kalmak — оставаться ², тогда как приданое, которое девушка приносит с собой, таким же правильным образом называется kosanti, дословно — данное с собой, добавленное (сравни § 80). Первое состоит, как известно, из денег или скота, второе из одежды и предметов, необходимых для сооружения палатки.

Этимологическое значение слова chatun или khatun = женщина, то есть присоединенная, товарищ, об этом мы уже упоминали, поэтому остаются понятия холостой, незамужняя и вдова. Для первого случая есть в як. слово bosko от коренного слога bos, bos = пустой или заимствование из персидского осм. bakiar (дословно — незанятая), а для второго tul или dul, дословно — покинутая, одна, одинокая, а в к. к. существует описательное выражение erd’ok = без мужа.

Итак, язык снова показывает нам древнейшую картину быта тюрков с такой верностью, которую мы едва ли найдем где-либо еще, картину, которая в течение веков не утратила своей простоты и которая сама не могла быть искажена в своих основных чертах даже несмотря на всесильное влияние ислама. Многие, вероятно, задаются вопросом: следует ли нам ввиду результатов антропологических исследований, в соответствии с которыми прочность семейных уз на самой примитивной стадии человека ставится под сомнение, предполагать в культуре тюрков, называемой нами примитивной, ее прогрессивную степень. На наш взгляд, однако, там, где начало языка объявляется одновременным с началом существования, было бы сложно, а то и невозможно рассуждать в комбинации о наличии более древнего периода культуры, чем тот, что отложился в языке. О влиянии более передовой культуры, чем культура ислама или христианства, уже потому не может быть речи, что такие тюркские племена, как якуты и чуваши, которые остались в стороне от ислама и приблизились к христианству только в новое время, которые в своих социальных жизненных условиях дольше и в более чистом виде сохранили примитивные признаки своей расы, обнаруживают удивительное богатство языка, особенно в обозначении различных степеней родства.

Это богатство языка, этот, так сказать, педантизм в [276] обозначении отдельных членов семьи следует приписать, в первую очередь, тем тесным узам, благодаря которым человек на примитивной стадии культуры чувствует принадлежность к своим. Все его помыслы и стремления распространяются только на этот узкий круг. Чем сильнее он отдаляется от него во внешний мир, то есть чем сильнее он в отдельные фазы развивающейся культуры обращает свои помыслы на другие вещи, тем быстрее исчезает упомянутая черта патриархальной жизни, а с ней и скрупулезно точное объяснение отдельных степеней родства. Если мы в этом аспекте сравним картину семейных отношений диких людей с другими расами, созданную Лаббоком, то наш опыт будет говорить, конечно, в пользу тюрков, так как этимологическое разложение соответствующих понятий родства обнаруживает несомненную степень нежности и привязанности.

Обсуждая семейные отношения тюрко-татарского народа нельзя не упомянулъ, что нигде не встречается ни следа многоженства; это, между прочим, совершенно естественное последствие примитивных общественных отношений, которые исключают повсеместно этот безнравственный обычай уже хотя бы потому, что многоженство во все времена являлось роскошью, результатом особого материального благосостояния, которое нельзя предположить у человека примитивной культуры, это явление можно наблюдать еще и сегодня у номадов. В языке есть только одно специальное слово для наложницы — kirnak османском, его этимология мне неизвестна, если только в основе его не лежит корневой слог kir, kiz — = девочка, а от него могло образоваться kir-іnak — молодая девушка, маленькая женщина, так же, как подобная композита образовалась в монгольском языке bakkan еmе = наложница, дословно — маленькая женщина. Отсутствуют также названия для проститутки и внебрачного ребенка, для них существуют только персидские заимствования, в восточно-тюркском языке это luli, в западно-тюркском ruspi, или uruspu (проститутка), и ріc (внебрачный ребенок). Различие в чистоте обычаев, сохраняющееся до сих пор между зараженным чужой культурой тюрком и его соплеменником, живущим в степи, бросается в глаза уже после продожительного пребывания среди тюркоманов и каракалпаков, так как определенные пороки заносятся хоть в Африку, хоть в Азию так называемыми культуртрегерами. Человек примитивного уровня может иметь очень странные понятия об отношениях собственности и о других условиях совместной жизни, подобные пороки ему совершенно незнакомы.

Нам не следует упускать из виду, что сердечность [277] семейной жизни и связанная с ней чистота крови у номадов, а, следовательно, у тюрков, всегда была замечательным образом предметом самой большой заботы. На примитивном уровне именно общественной жизни только семейный союз дает защиту от произвола и злоупотреблений. Чем многочисленнее семья, тем выше авторитет, которым пользуются отдельные члены семьи. В данном случае имеется в виду семья в широком смысле слова, обозначаемая на востоке словами kot kut, а на западе soj = род, клан. У османов и иранских тюрков это слово уже потеряло свое значение, а у среднеазиатских номадов еще сохранило свой полный вес. Слово Kudaman — принадлежащие к одному и тому же клану или родственники одного племени, имеет то же значение, что и kardas = брат или sut kardas = молочный брат.

IV. ДОМ И ДВОР

Мы не должны удивляться, если народ, который еще и сегодня не хочет знать постоянного жилья и предпочитает ему мобильную воздушную палатку, на самом раннем этапе своей жизни под местом жительства и жильем понимает только то место на земле, которое было дано ему природой в соответствии с потребностями и климатическими условиями его прародины. Тюрко-татарское слово uj или еu, употребляющееся сегодня в значении дом, жилье, должно, в соответствии со своим внутренним значением, переводиться как углубление, глубина долины, долина, оно идентично корневому слогу oj = копать, выкапывать, углублять, но оно является одновременно и именем, и означает углубление, долина, яма, глубина и т. д. Дериватами этого же корневого слога являются также як. uja = гнездо, чув., oj — долина, к.к. ojak = ущелье, после регулярного изменения конечного j на чув. t, каг. otak, осм. oda = комната, палатка, алт. odu = конюшня, як. ut — яма, чув. odar — убежище для овец, мад. odu = пещера, яма и т. д., это примеры из § 47. Поэтому, если мы хотим исследовать первую форму жилища тюркских народностей, то мы должны, исходя из современного образа жизни номадов, придти к убеждению, что тюрки в их первичном состоянии имели жилище только во время сурового времени года, и что они выбирали места в таких долинах и углублениях, которые были менее подвержены ледяным ураганам, приходящим с севера, могли дать убежище человеку и его домашним животным, как это принято, между прочим, еще и сейчас у [278] казахов, киргизов, кипчаков и тюркоманов. При наступлении сурового времени года они уходят с более высоко расположенных частей степи в долины и ущелья, чтобы там провести зиму. Это же делали и древние германцы; по Тациту, их дома имели форму пещер и до половины находились в земле.

В таких условиях речь, конечно, не могла идти о доме, то есть о прочном стабильном месте жительства; жилье должно было быть транспортабельным и отвечать условиям жизни кочевников, то есть таким, чтобы его можно было разбирать. Отсюда слово catma или catir ³ = палатка, от calmak = складывать, собирать вместе, наряду с которым oj в kara-oj, ak-oj фигурирует только как общее название для жилья, места жительства, аналогично значению слова jurt, переводимому сейчас почти повсеместно как родина, страна, отчизна, но его основное значение глубина, яма (сравни: осм. jurli = яма) от корневого слога jar, jor = раскалывать, копать, углублять (сравни: § 145). Палатке, как первому жилищу, издавна уделялось большое внимание, ее отдельные части получали название в зависимости либо от формы, либо от их назначения в общем сооружении. Так, слово kerege = похожая на решетку, обладающая свойством тянуться, образовано от слова kermek = тянуться. Эта часть юрты выполняет функцию боковой стены, по желанию она может представлять собой больший или меньший круг. Такие кереге крепятся к кольям (оk) при помощи ремней и имеют в верхней, средней и нижней части особый ремень; cangarak = каркас крыши, стропила, сделанные из согнутых палок. В верхней части каркаса находится отверстие, похожее на колесо, tun-glik = окно, отверстие для света (от tung = свет, § 181); esik = дверь, порог, собственно то, через что переступают, от esas = переступать. Так как саму дверь представляет слово Torluk = занавес (сравни: § 197), который закрепляется вверху при помощи torluk bagi = шнура для занавеса. Отдельные детали из войлока, которыми покрывается каркас, получили свое название в соответствии с выполняемой ими функцией; это же относится и к различным поясам: bilbag = средний пояс, janbag = боковой пояс, большие и маленькие колья называются kazuk, при помощи их крепится все легкое сооружение для защиты от ураганов. Почетное место внутри палатки называется tur, дословно — вверху, и противоположное ему — eden, дословно — внизу, тогда как под словом ozak понимается очаг (от ot = огонь, жечь), это — дом, семья в общем, так как это и есть место, где собираются женщины, дети и старики; одним словом, более слабая и нуждающаяся в защите часть семьи. [279] Образно говоря, под очагом понимается родина, семья, центр и одновременно самое надежное место обитания.

По всей вероятности, в более поздний период наряду с палаткой появилось понятие постоянного жилища japi, japu — здание, по своему аналитическому значению оно согласуется с соответствующим словом в других языках: сравним с немецким словом bauen (строить) и шведским bo = жить, обитать, данем. bua = жить, проживать, обитать, слав. biwat = обитать. Мы сразу узнаем общее происхождение слов, обозначающих понятия проживать и строить, точно также и взаимоотношение тюркского слова jap = делать и japi = здание с очевидностью указывает на разницу, которая имеется, с одной стороны, между словами japi, то есть сделанное, построенное жилище, и catma, то есть складывающееся жилище, а, с другой стороны, между глаголами, обозначающими действие — проживание. У номадов понятие жить обозначается словом konmak, то есть селиться, обосновываться (от konak = дом в османском языке), а у оседлых, напротив, oturmak, то есть сесть, остановиться. Первое действие носит временной характер, а второе окончательный. Стабильное жилище, вернее сказать, его основная часть, а именно стена, тоже называется tam, это собственно корневой слог слов, обозначающих понятия плотно, крепко, темно, закрыто, ад, тюрьма и т. д. Поэтому узбек и сегодня употребляет слова tim или tam uj = каменное здание его двора для хранения зерна и помещение для скота. Сам же он предпочитает жить в палатке, разбитой посреди двора. Да, мы имеем дело с коренными номадами, поэтому не стоит удивляться, что слова дом, тюрьма и ад образованы от одного и того же корня (сравни: § 179).

Язык открывает нам устройство первого места жительства и знакомит нас с тем, что тюрки в древности не знали городов и деревень, эти понятия еще и сегодня обозначаются заимствованными словами. Монгольское слово Balik = город по своему внутреннему значению — это место жительства князя, от Ваі = князь, а употребляемое сегодня слово Schehir = город арабского происхождения, kuj = деревня персидского происхождения. ⁴ Скопление нескольких жилищ, расположенных рядом, называется аиl, по-уйгурски и алтайски ііl, старая форма agil и igil, собственно множество от ak ig (сравни: §7) = накапливать, отсюда agil употребляется и как название для отары овец, овчарни, его не следует понимать как круг, как это происходит иногда при смешении этого слова с одинаковым по звучанию agil = венец вокруг луны. Что касается круга, ограждения защищенного места для животных, [280] то для этого есть специальное название в уйгурском языке kuruk (огораживание), в алтайском korum (защита, лагерь), в кагатайском и османском koruk, коги (хлев, загородка для животных) и в чувашском когпаи (защищенное место). Слова кигик, koru употребляются также в значении нашего слова Hof (двор), хотя, само собой разумеется, у народов, у которых земледелие играло лишь подчиненную роль побочного занятия, понятие двор собственно не являлось необходимым, и огораживание участка земли, находившегося вокруг палаток, могло стать необходимым только при стабильном поселении.

Лицо, принадлежащее к дому и двору, назывют ujlik, то есть местный; человек, у которого есть родина, а территорию вне сферы места жительства называют словом jaban = пустынный, буквально, пустой, глухой (сравни § 119), a cul = пустыня, собственно голый, сухой (сравни § 166); чужого человека называют jabanti или jat. Оба выражения, как это, между прочим, видно из основного значения корневого слога, являются синонимами имен прилагательных бедный, покинутый, жалкий, убогий (сравни исходное значение немецкого слова fremd = чужой и значение арабского слова gharib = чужой, употребляемого в османском вместо бедный, покинутый). Ничто не может лучше отразить любовь и привязанность примитивного человека к родному месту, чем такое языковое употребление, согласно которому человек, попавший из своей родины на чужбину, называется бедным и убогим, причем слово чужбина является идентичным понятиям нужда и покинутость. И в этом смысле следует понимать ту чрезвычайную степень дружелюбности и любви, с которой тюркский номад во все времена принимал гостя, человека из чужих мест. Араб называет гостя очень просто musafir, то есть прибывший путешественник; слово, существующее для этой цели в арийских языках, образовано от латинского hospe, по немецки Gast (гость), слав. host (гость), показывает уже больше сердечности вследствие связи со словами ухаживать, питать, кормить, но его намного перекрывает тюркское zuzun или cucun = гость по основному значению милый, славный человек, образовано от корневого слога suc, cuc = сладкий, милый. В ряд с этим названием гостя становится катагайское слово konak = поселившийся человек, и поселение, алтайское слово ajilzi = относящийся ко двору (ajil aul). Обозначение понятия сосед, которого не знали, например, финны ⁵, они заимствовали у арийских народов, тюрки употребляют словообразование, аналогичное арийскому, так как kunsu = сосед, [281] более древнее konsuk происходит от konusmak = жить вместе, поселиться вместе, так же, как немецкое слово Nachbar (сосед), образованное от nah-boer (близко живущий), слав. sosed (сосед), образованное от su sedit = вместе сидеть, перс. hemsaje, образованное от hem-saje = сосед по тени, таким довольно остроумным образом перс, привычный к жаркому климату, называет соседом человека, находящегося с ним под одной тенью.

VIII. ТОРГОВЛЯ И РЕМЕСЛО

Ни один из языков Старого и Нового света не смог так ясно отразить раннее существование и истоки торговли в имеющемся для этого понятия названии, как тюрко-татарский. Alis-weris = торговля, этимологическое значение брать и давать (от almak — брать и wermek — давать). Точно так же первая часть этой композиты означает покупка или закупка, а вторая часть — продажа, поэтому понятия торговля и обмен или меновая торговля идентичны и передаются одним и тем же словом. Кроме того, есть еще другие слова, интерпретирующие понятие закупки и продажи, но их значение вторично. Так, например, tegismek, dejismek = обменивать, собственно — получать что-либо посредством замены соответствующей стоимости от корневого слога teg, tej, dej = стоимость, цена, равновесие (сравни: § 173); далее satmek = продавать, буквально — наносить удары, сбывать; изначальное значение слова — отдать что-либо из рук, не получив за это соответствующей стоимости (сравни: § 154). Наряду с этим относительным богатством языка при обозначении общего понятия должно броситься в глаза, что для названия места торговли или рынка нет общего слова, так как имеющееся для этого слово bazar, заимствованное из персидского языка, а в мадьярском языке это vasar = рынок — пришло только после соприкосновения с иранскими элементами и совершенно четко указывает на то, что первые торговые транзакции с купцами имели место только во время прохождения по территории номадов. Поэтому слово купец в своей самой старой форме — zart — обозначает одновременно и понятие путешественник, пришелец ⁶, этим словом еще и сегодня называют иранцев чисто иранского типа, говорящих по-тюркски, как первых купцов, имевших контакты с народом тюрков. Тем интереснее узнать, что торговые общества были известны уже в древнейшие времена, так как уйгуры [282] понимали под словом караван — arkis не только разъездное торговое общество, но и торговое общество в общем, значение, в котором это слово употребляется алтайцами еще и сегодня; причем этимологически правильно, так как слово arka значит защита, спутник, а слово arkis — взаимная защита, общество. ⁷ Есть и в кагатайском языке слово sergi, а в уйгурском terki = выставление товаров, выкладывание, мелочной товар, от ser-ter = раскладывать; это старое исконное слово, напоминающее примитивный способ предложения товара, когда предлагаемый для продажи товар раскладывают на земле, как это делают до сих пор купцы в среде номадов. Слово sergi удивительным образом сохранилось в османском языке, сильно перегруженном иностранными элементами, этим словом называют праздничный рынок, который проводится по древнему обычаю во время Рамазана, а также лавки во время праздника Науруза в Хиве.

Так как первой стадией торговли везде была меновая торговля, то и понятие цены было выражено вначале только в слове стоимость, оно соответствовало понятию равновесие. Тюркские teger, dejer = стоимость, одинаковый, уравновешивающий, — имеют аналогичное происхождение со словами вес, равновесие и деньги, со словами deng, teng и tenge. Вопрос покупателя: Сколько это стоит? Сколько ты за это просишь (buna ne istersin), как и ответ продавца munun dejeri soldur = стоимость такова, то есть выражаясь современным языком — это стоит столько-то — напоминают о транзакции в меновой торговле. Понятие платить, оплачивать соответствует условиям меновой торговли, поскольку существующее для этого слово каг. utemek или tulemek; як. tolui; алт. tulu; чув. tul и так далее в своем конкретном значении означает противопоставлять, предоставлять в качестве замены, возмещения, образовано от корневого слога ut-ut, tol = напротив. Поэтому слово деньги в раннюю эпоху должно было быть идентичным слову равновесие, вес вообще так же, как это очевиднее всего проявляется в упомянутом выше слове tenge — самая употребительная до сих пор монета в Центральной Азии. Деньги вообще почти везде называют akce, то есть серебро, потому что именно эта руда, а не золото, получила распространение. К тому же серебро взвешивалось, конечно, не в чеканных монетах, а в массивных слитках на весах как часть, соответствующая стоимости. Об этом в Восточном Туркестане напоминают встречающееся и сегодня слово jambu’s или слитки серебра в форме нашей массы веса, их используют в торговле для взвешивания, они имеют различную форму и [283] два ушка. Аналогичное значение с akce имеет слово jarmak = монета, деньги; буквально — jarimak, отделять, делить, следовательно, разменная монета.

Если мы обобщим эти замечания, то результат будет таков: тюрко-татары иначе, чем финны и финно-угорские племена, которые под деньгами понимали такой ходовой товар, как мех белок и куниц ⁸, очень рано стали использовать серебро в качестве денег.

Тесно связаны с торговлей единицы измерения и веса. Нам не обойтись без учета различных названий единиц длины, веса и площади, относящихся к этому разделу. Однако будет рассмотрено не современное положение и не ситуация недавнего прошлого народов, живущих на такой большой географической территории, в таких разных жизненных условиях, разделенных разнообразными чужеродными культурными влияниями. Мы должны учитывать не новшества, обусловленные продвинутой стадией культуры, а примитивные жизненные условия. При таком подходе напрашивается предположение, что вначале были известны только меры длины и веса, но не было понимания для определения единиц площади. Почти нигде не находится ни одного исконного слова для определения меры площади, тогда как существует много слов для мер длины и веса, эти слова соотносятся с природой и с использованием измерительных инструментов. Для обозначения количества вообще есть старое слово kem (в алт. языке употребляется еще и в глагольной форме kemdi = мерять), это слово представляется нам идентичным слову keb = образец, картина; далее — слово ulcь, ulci = мера, буквально — уже измерянное, по своему конкретному значению часть, осколок, и, наконец, в восточно-тюркском cen = мера, родственное слову ten, teu = равновесие. Для измерения длины используются, как и везде, части человеческого тела, а именно рука (kol) и пядь (karis). От первого образовалось слово kulac — сажень, буквально, длина руки, еще и сегодня измеряют длину вытянутой рукой от плеча до кончика большого пальца. Что же касается последнего слова, то кажется, что от слова karis — пядь, после отпадения гортанного начального звука и добавления адвербиального аффикса in, образовалось слово arsun, arsin = локоть, употребляющееся в основном в западно-тюркском, так как само слово karis, означающее сегодня пядь, родственно слову aris = половина, длина руки от локтя до кончика среднего пальца.

В полном соответствии с природой равнинной степной родины находятся старые названия мер длины, для них есть два разных определения меры: [284]

a) Cakirim или cagrim = миля, значение слова зов, возглас, то есть расстояние, на которое будет слышен крик (от cakirmak — кричать) или человеческий голос; это напоминает финнское слово peninkulma — миля (буквально — насколько слышен лай собак).

б) Karaga, алт. karaan = насколько хватает глаз, горизонт (от karamak видеть). Из этого очевидно, что а) это название более коротких расстояний, б) более длинных.

Для определения веса тела и веса вообще должны были издревле существовать весы — tarti или секі. В основе обоих слов лежит корневой слог tari или cek = тянуть, тащить, стаскивать, что совершенно ясно показывают балансирные весы, когда товар лежит на одной стороне, а камень, выполняющий роль гири (отсюда значение слова tas = камень и гиря), висит, как противовес, на другой стороне. Такого же происхождения и слово batman = фунт от bat = идти ко дну, опускаться, то есть груз, при помощи которого другая часть балансирных весов понижается.

В начало этого раздела я поставил и ремесло. Однако замечания в этом отношении могут носить лишь негативный характер, если мы понимаем под этим класс ремесленников в современном смысле этого слова. Если тюрок, житель степи, вплоть до настоящего времени изготавливает сам необходимые для жизни средства, такие, как дом, одежда, продукты питания, оружие, конская сбруя и т. д. и обращается к чужеземной продукции только там и тогда, когда речь идет о новшестве, неизвестном ему из-за материала или способа изготовления, то в прошлые времена это должно было иметь еще большее распространение. Алквист пишет: «В отдаленных частях нашей страны распределение труда настолько мало развито, что крестьянин изготовляет сам не только орудия труда для земледелия и для дома, а также материал для одежды, но и большую часть необходимых для этого инструментов. Это было развито в те времена гораздо сильнее, чем сейчас, тогда одинокий лесной житель был в этом отношении предоставлен сам себе, и все, что было нужно ему и его семье, он изготавливал сам с членами семьи». (с. 55)

В то время как у финно-угорских народностей ремесло кузнечного дела, по правильному суждению Алквиста, вероятно, начало развиваться довольно рано, так как кованые товары финнов позже получили известность из-за их пригодности, то у тюрков мы не находим по этому поводу никакой надежной зацепки. Кузнец в финском языке называется seppo, то есть мастер (сравни: лат. faber), в тюркском же [285] temirzi или timurzi, буквально — железный человек, от timur = железо и адъективной частицы zi или ci, то есть изготовитель и продавец скобяных изделий. Это имеет место и в других видах ремесел. Следует, однако, заметить, что как раз это словосложение встречается в таких отраслях промышленности, которые позволяют сделать вывод о более поздней, уже продвинутой стадии культуры, так как для изготовителей палаток, оружия, конской сбруи и других предметов, необходимых для примитивного образа жизни, вообще не существует специальных названий, что дает нам право для совершенно естественного заключения о том, что данные виды искусного умения не причислялись к категории специальных ремесел; они рассматривались как умения, которыми обладает каждый или должен обладать каждый. По этой причине понятно, что выражения восточно-тюркского языка catirci (изготовитель палаток), tokumci (изготовитель конской сбруи), telpekci (изготовитель меховых шапок) звучат как названия специальных ремесел так же чуждо, как timurci (кузнец), ut-okci (сапожник), kujumci (литейщик), и могут считаться названиями лиц, занимающихся исключительно ремеслом.

В качестве иллюстрации к сказанному следует также упомянуть, что совершенно отсутствует специальное название для кожевенного ремесла, а для понятия дубить употребляется просто слово обрабатывать. Teri islemek, — буквально обрабатывать кожу, означает — дубить, как в русском языке выделывать кожу и как в мадьярском timar = кожевник, слово, заимствованное из персидского и означающее обслуживание, обработка. Подобный ход мысли обнаруживается и в османском слове seplemek = дубить; слово образовано от sep, sip, sub = хорошо, правильно; внутреннее значение — отделывать, приготовлять; османское слово sep = корье (например: bu kurkiu sepi fenadir = корье этого меха плохое) нельзя рассматривать как искусственно образованное слово. Под отделыванием или дублением понимается, прежде всего, очистка кожи от шерсти, поэтому выделанная кожа называется jargak, по-алтайски jaru, а его этимологическое значение — гладкий, голый, лысый, блестящий; корневой слог jar (сравни: § 128).

Специальные технические выражения для обозначения инструментов и ингредиентов ремесел имеют в тюрко-татарском языке исконное происхождение, то есть они были созданы созидательным духом языка, а не заимствованы, как это произошло в большинстве финно-угорских языков. Здесь, конечно, исходной точкой наших исследований должна служить не современная лексика оседлых тюрков, к которым [286] иностранные ремесла пришли с иностранным культурным влиянием, а лексика номадов, находившихся, вероятно, еще в изоляции. Таким образом, все выражения, относящиеся к современной промышленной жизни, уже потому остаются вне нашего исследования, что большинство местных ремесел находится еще на очень примитивной стадии, а названия соответствующих инструментов были придуманы дома и названы по-тюркски. Слово tokumak = ткать идентично по своему внутреннему значению понятиям класть рядом, ставить рядом, а в кагатайском языке это оборот burja tokumak = ткать циновку, плести. То же самое можно сказать и о слове прясть: egirmek, ejirmek, evirmek, ivirmek, что означает крутить, мотать, а также ір = веревка, iplik = пряжа, если исходить из корневого слога, то это моток, плетеное изделие (сравни: § 37). Тот же корневой слог лежит в основе османского слова ureke, каг. urcuk, каз. urcik = веретено (сравни: мад. orso), на которое наматывается нитка.

Примерно одинаковым является отношение других видов ремесел к инструментам, необходимым для работы. В слове tikmek, dikmek = шить — корневой слог tik, dik означает удлиненное острое тело. Словами tiken, digen называют шипы, которые, вероятно, использовались в качестве примитивной иглы для шитья, булавки для скрепления одежды, а слово ignt = игла — произошло также от этого корневого слога после отпадения начального зубного звука. При работе с деревом мы обнаруживаем, прежде всего, основную идею в понятиях соскабливать, колоть, резать: так осм. dogramazi = столяр от dogramak = делить на куски, раскалывать; каг. jonuzi = столяр, плотник от jonumak = строгать, резать, а относящиеся сюда инструменты совершенно четко интерпретируют совершаемую при их помощи деятельность; balta = топор (буквально — раскольник, сравни: § 206); bicak = нож, каг. biski = пила (буквально — резак, сравни: § 217); borgu или buru = бурав (буквально — щипцы); keser = строгальный нож (буквально — резак, сравни: § 106); kajci, kijci = ножницы (буквально — резак, сравни: § 91).

Мы не можем завершить этот раздел, не коснувшись в общем относящейся сюда системы чисел и понятия считать. Прежде всего, бросается в глаза, что корневой слог слова считать выражает одновременно понятие думать, полагать, судить, а в конкретной ситуации может означать действие отделения, разделения, особого положения (сравни: уйг. sak, sag, каг. saj, sae, осм. saji = число с sagis, sakis = мысль, каг. sajirmak = отделять). Исходя из аналогии между sajmak [287] (считать) и sajirmak (отделять, разделять, уменьшать, делать маленьким), действие счета как деление большего компактного целого тела на более мелкие части становится логически замечательным образом более явным, очевидным, то есть тюрко-татарский прачеловек понимал счет как деление единого целого и, называя отдельные числа, придавал числам образное описание, что становится понятным из нескольких примеров, но в общем сегодня оно уже потеряло свою конкретность. Таким образом, не остается сомнения в том, что даже названия семи основных чисел — а тюрки изначально имели семизначную систему чисел — в том виде, в каком они существуют сегодня, претерпели значительное изменение. Основная идея числа два = eki, іkі — добавлять, соединятъ по два; слово образовано от ek (сравни: § 32), тогда как в основе числа пять лежит образ руки, как это видно из соответствующего названия десятка, если мы сравним слово еllіk = пятьдесят со словом elik = рука или сопоставим персидское слово penz = пять с персидским penze = кулак. У эскимосов число двадцать означает общее число пальцев у человека, а в Лабрадоре слово Talek означает рука и пять (Лаббок, с. 336). Числительное тысяча = ming происходит от слова mung, по-уйгурски mun = неопределенно большое количество ⁹, так в койбал-карагазском языке bir kup (мешок) — 100 рублей, а в османском языке kise akec (сумка денег) — 500 пиастров. И, наконец, можно упомянуть еще слово tumen, встречающееся в значении 10 000 и означающее в принципе кучу, массу (сравни; § 179).

Что касается семеричной системы, то представляется, что уже в новое время, то есть при более тесном соприкосновении с чужими иранскими элементами, она преобразовалась в десятеричную систему, потому что в узбекском языке в трех каганатах до сих пор употребляется выражение ike kem on = на два меньше, чем десять — в значении восемь, а bir kem on = на один меньше, чем десять — в значении девять. В употребляемых в других местах словах sekiz, sikiz = восемь и tokuz = девять сразу заметно, перед нами композита, так в sek-iz seki-siz = на два меньше (seki может быть более старой формой от eki = два, в якутском языке очень часто встречается начальный звук s там, где в других языках простой гласный) и в tok-uz, tok или tek-siz = на один меньше. Изначальное наличие семеричной системы прослеживается также в мадьярском языке и в других финно-угорских языках (сравни: Hunfalvi «Ethnographie von Ungarn», с. 154), важность этого числа становится более всего понятной в связи с [288] религиозной и гражданской жизнью, так как семь издавна было священным числом у тюрко-татарских народов. Так, злой дух Ерлик у алтайцев имеет семь тронов перед своей дверью, киргизы называют предков jeti atalar = семь отцов, в сказке алтайцев говорится о семи волках, которые пришли в течение семи дней и т. д., то есть у тюрков число семь пользуется таким же, а может быть, и большим уважением, чем у многих других народов Азии.